Всегда Кармен

Ее лицо было загримировано под театральную маску, белое лицо, как снег, лицо-маска, с пустыми черными глазами, глядящие куда-то внутрь себя, как два потухших уголька, — все это вызывало замешательство у одних прохожих и любопытство у других. Люди останавливались и смотрели ей вслед. Некоторые уже видели ее и раньше, но к этому... нельзя привыкнуть.

На женщине была черная, вытертая временем, короткая шубка из котика, на голове нелепая старая лисья шапка, на ногах латаные рыженькие валенки, а в правой руке — авоська с батоном белого хлеба и двумя треугольными пакетами молока. За ней ватагой назойливо бежали дети семи-восьми лет. Они держались на расстоянии, дразнили, бросали снежками в спину, и кричали вслед.

— Кармен…
— Дурочка!
— Кармен… Кармен…

Один снежок попал ей прямо в голову, старая лисья шапка слетела с головы, а она машинально подхватила и поправила шапку свободной рукой, и медленно продолжала свой путь, даже не оглянувшись на озорника. Она не обращала внимания ни на снег, громоздившийся на обочинах, ни на крики детей, ни на снежки, которые иногда ударяли ей в спину. Брела своим путем, думала о чем-то своем, сокровенном, известном только ей.

Прошло много лет, и я снова оказался в этом городе. И хотя удалось устроиться на работу программистом в НИИ, — прописки не было, тем более жилья. Я шел просто так, бесцельно, с тоской смотрел на светящиеся окна, в некоторых окнах голубое свечение, счастливые люди сидят перед телевизором, пьют горячий чай. А тут без жилья, холодно, знобило. Надо срочно принимать решение о ночлеге: можно на вокзале с бомжами, только там неудобные лавочки, и милиционер может разбудить и прогнать на улицу, можно в НИИ, уговорив вахтера пропустить поработать, если, конечно, получится.

Сначала жил в гостинице, на это уходило половина зарплаты, потом меня попросили освободить номер, по правилам в гостинице нельзя проживать более месяца, и я снял комнату за 45 рублей, тогда это было целое состояние, в трехкомнатной квартире. В ней прожил несколько месяцев, приходя только на ночлег. Хозяйка была жадной, требовала плату вперед, прятала в ванной шампунь, и постоянно ворчала. Однажды ночью, ее прыщеватая и недоразвитая дочь, изрядно подвыпившая, после дня своего рождения, попыталась грубо навязать мне свое общество, я вежливо отказал, утром мне отыграли мой отказ, и вот я оказался на улице. Сумку с вещами, все мое имущество, пристроил в камере хранения.

Был уже конец ноября, на термометре градусов десять ниже нуля, да еще пронизывающий ветер. Все тело замерзло, знобило. Я шел вдоль трамвайной линии в сторону Амурского бульвара, решил переночевать в НИИ, опять унижаться, настроение отвратительное. Спросил женщину, несущую воду из колонки, просто так, без всякой надежды, едва выговаривая слова, т.к. лицо замерзло и челюсть еле двигалась, выдавливая жалобные слова:

— Изв-в-вините, Бога ради. В в-вашем д-доме никто к-комнату не сдает?

Вопрос решился в считанные минуты. Из двух комнат самую маленькую она сдала мне за скромную плату. Хозяйка напоила меня горячим чаем, в гости пришла ее подруга, играла на гитаре и пела старинные романсы. Все было как в сказке. Я был счастлив в этот вечер. На кухне, в печке весело горели и потрескивали дрова, по телу разливалось тепло. Веки стали тяжелеть, я пытался из вежливости держать их открытыми, но они сами закрывались.

Когда я освоился в этом небольшом двухэтажном деревянном доме, дореволюционной постройки, и познакомился с соседями, — то узнал, что с другой стороны дома, на первом этаже, несколько лет тому назад проживала Кармен. Соседи ее хорошо помнили, и мне кое-что удалось узнать о жизни этой Кармен.

1937 год начался для Фиры Лерме, актрисы Киевского оперного театра, весьма удачно. Ей выпал счастливый жребий сыграть роль Кармен. Колесо Судьбы, вращаемое капризом режиссера, остановилось на ней. Она и мечтать не могла, она считала себя еще недостойной, многие всю жизнь работали в театре и никогда... Теперь ее жизнь была наполнена бесконечными репетициями. Весной она вышла замуж за Андрея, молоденького лейтенанта, они дружили еще в школе. Фира не хотела пока ребенка, и это огорчало Андрея. Но он понимал ее... эта роль, что досталась ей... В этом была ее жизнь, и он не настаивал.

В этот зимний декабрьский вечер, она долго не могла уснуть: завтра — премьера, лежала с открытыми глазами, пыталась дышать ровно, чтобы успокоить волнение, вдох — выдох, закрывала глаза… но мысленно снова и снова возвращалась к предстоящему спектаклю, проигрывала в своем воображении каждую деталь, каждое движение, каждую интонацию голоса. И Андрей волновался, много курил. Заснули поздно, далеко за полночь. Казалось, Счастье было повсюду, его было так много. Но маятник Судьбы уже пошел в сторону Страданий, безжалостно нанося удар за ударом.

Казалось, что только уснули. Проснулись от стука. Во входную дверь сильно стучали. Что случилось? Кто это мог быть? Андрей отворил... ворвались четверо, на всех — кожаные куртки, оружие. Старший, с рыжими волосами, небольшого роста, от него пахло водкой и табаком, лицо в веснушках, с наглым взглядом, он так и пялил на нее глаза, пока шел обыск, проходя мимо — смотрел в вырез халатика. Она оцепенела, не в силах понять, как ее Андрей мог быть врагом народа. Сидела на кровати, запахнувшись в халатик, съежившись в комочек, иногда ее бил нервный озноб. Это какой-то жуткий сон, который пройдет и все будет хорошо. Время как бы остановилось, стрелки часов показывали 4 часа утра. Они все перерыли, разбросали книги, письма, свадебные фотографии, ходили по ним сапожищами. Ничего кроме томика стихов Есенина не нашли.

Андрея увели. Рыжий задержался, сказал, чтобы его подождали, набросил крючок на дверь и грубо повалил ее на кровать. Она даже не сопротивлялась.

— Смотри сука, не вздумай болтать. А то и тебя, как жену врага народа. Поняла? — сказал на прощание Рыжий, застегивая ширинку.

Она не пошла в театр ни на следующий день, ни в другие. Из театра также никто не пришел. Плохие вести распространяются быстрее хороших. Жена врага народа не должна срывать овации публики. Вскоре оказалось, что она беременна. Скорее всего, беременна от Рыжего. Родственники советовали сделать аборт, приводили даже врача, — но она отказалась. Ей было все равно, что будет с ней, с ребенком. Жизнь потеряла смысл, все как кошмарный сон. Надо только проснуться, чтобы жить дальше.

Андрея через полгода выпустили, это был уже другой человек, появилась седина на висках, отросла борода, какой-то жалкий и сломленный, молчаливый. Он стал пить. Устроился на работу грузчиком в магазин. Приходил поздно, часто пьяный, все время угрюмо молчал. К ней брезгливо не прикасался. Через месяц, утром, соседи обнаружили его в подъезде. Он повесился. Судьба безжалостно нанесла Фире еще один удар. Родственники помогли похоронить. Роды оказались преждевременными. Ребенок родился слабеньким и умер в больнице. Опять удар Судьбы.

Некоторые евреи, инстинктивно ощущая надвигающуюся опасность, уезжали на Дальний Восток, в Еврейскую автономную область, в резервацию. Она оказалась сначала в Биробиджане, затем в Хабаровске. Устроилась работать телефонисткой на центральный телеграф. Работа давалась с трудом, отнимала много сил. Жила как во сне, плохо воспринимая Реальность, она все делала как сомнамбула, соединяла, разъединяла, какие-то провода, чьи-то разговоры, чьи-то судьбы.

Часы ее собственной жизни остановились в те страшные четыре часа утра. Только Прошлое имело смысл, и. пребывая в нем, она видела себя на сцене оперного театра в Киеве, представляла себя Кармен, и слышала несмолкаемые овации зала. Приятно щемило сердце. Приятно ощущать атласное платье, и цветы... цветы на сцене, от счастья хотелось плакать, потом, сейчас нельзя, потечет грим...

Она покупала дорогую пудру, дорогой крем, косметику, вечером гримировала себя, воображая себя Кармен, становилась ею, и, счастливая, засыпала. На работе Фире выделили маленькую квартиру на первом этаже небольшого двухэтажного деревянного дома дореволюционной постройки по улице Шеронова. И когда она находилась в своей маленькой квартирке, ничто не мешало ей предаваться своим воспоминаниям, жить в прошлом и мечтать, представлять себя Кармен, в эти минуты — она была счастлива, она была этой Кармен.

Во время войны все ее близкие родственники погибли в Бабьем Яру. Еще один безжалостный удар по ее психике. И она уже не могла больше работать телеграфисткой, быстро уставала, допускала много ошибок, часто болела, прошла медицинскую комиссию, ей дали инвалидность, назначили мизерную пенсию.

Шли годы. Два раза в неделю Фира ходила в магазин за продуктами, покупала всегда одно и тоже: два треугольных бумажных пакета молока и батон белого хлеба. Да и что еще можно купить на жалкую пенсию по инвалидности? Маршрут ее был неизменен: вверх по улице Шеронова, затем по улице Карла Маркса, мимо высшей партийной школы, мимо мединститута, парикмахерской, в продуктовый магазин и в булочную, затем тем же маршрутом обратно. Теперь Фира уже не могла позволить себе покупать дорогую косметику, как раньше, и скромно обходилась толченым мелом и вазелином. Новый слой мела ложился на предыдущий слой... Ее лицо напоминало театральную маску...

Фира определила для себя как бы барьер, отделяющий события до той дурной ночи, до четырех часов утра. Все хорошие события, таким образом, лежали по одну сторону барьера, они — цветные, объемные, ярко освещены, наполнены музыкой и смехом. Все последующие события, по другую сторону барьера, они — плоские, тусклые и размытые. Перешагнуть через барьер — означало для нее пережить все те страдания, что выпали черными картами на стол ее Судьбы. Ее бессознательный мозг оценил эту задачу как невыполнимую, и создал Реальность, в которой не существовало будущего, для событий лежащих по другую сторону барьера.

Настоящее, по другую сторону барьера, как бы объявлялось вне закона, как только мгновение переставало быть настоящим, оно тут же арестовывалось и помещалось в тусклые казематы бессознательного, и сознание не хотело ничего знать о судьбе этого опыта. Жить и мечтать, таким образом, можно находясь только там, в том далеком и счастливом прошлом, когда она готовилась к премьере, чтобы стать Кармен, и она много раз проделывала это в своем сознании тогда, в прошлом.

Иногда соседи приглашали ее в гости. Угощали чаем с вареньем, от вина Фира отказывалась, и вообще, стеснялась и чувствовала себя неловко. Освоившись, рассказывала интересно и помногу о прошлом, о своем детстве, о театре. Когда же ее спрашивали о настоящей жизни, или той, что была после той роковой ночи, глаза ее, до этого такие живые и радостные, вдруг застывали, смотрели неподвижно и отрешенно, голос становился приглушенным и жалобным. Она начинала говорить о себе в третьем лице, говорила, что Фира хочет спать, что завтра премьера, просила Фиру извинить, — надевала старенькое пальтишко и уходила в свою квартирку.

Соседи из жалости к ней, а может и к вещам, уже старым, вышедшим из моды, ненужным, но которые жалко выбрасывать, предлагали ей обноски, но Фира всегда отказывалась, и только хитростью, например, оформив подаяние как новогодний подарок, можно было что-нибудь ей вручить. Вообще-то соседи — люди простые и добрые, они жалели и по-своему любили Фиру, сочувствовали ее судьбе, но ничем не могли ей помочь. Для них существовало будущее, и оно всегда было впереди. Они смотрели телевизор, и знали, что при коммунизме всем будет хорошо. Только вот когда его построят, никто не знал.

Так проходили день за днем, год за годом. Вазелин, мел, маска, прогулки в магазин, снежки в спину, счастливые часы общения с прошлым. Возможно, она бы так и умерла на своей железной подростковой кроватке, аккуратно застеленной лохмотьями, умерла бы счастливой, умерла бы Кармен. Каждый день она превращала свое лицо в театральную маску. Она хотела только одного: жить и умереть Кармен.

Но и в этой малости ей было отказано. Колесо Судьбы опять показало на зеро. Опять страдания. Сказано ведь в Библии: «Кто имеет, тот и иметь будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он хочет иметь». Группа японских туристов, остановившихся в гостинице и изучавшая окрестности, повстречала на улице Кармен. Туристы защелкали фотоаппаратами, кинокамера вместе с хозяином проделала некоторый путь вместе с Кармен, то забегая вперед, то пропуская ее мимо себя. Отличный сюжет! Будет что показать у себя дома. Скорее всего, они делали это без всякого злого умысла.

Но кто знает? Всего можно ожидать! И власти города рассудили так. Может сейчас и пронесет, но вообще ведь так и до неприятностей недалеко. Сумасшедшая бродит по улицам города, и на это нет никакой управы. Ведь могут подумать, что у нас не хватает психиатров, что в наших психиатрических больницах содержатся только диссиденты. Дело может принять политическую окраску. Надо принять меры, навести порядок, сумасшедшие должны сидеть в психушках. И кто-то там, наверху, обличенный властью, полученной у Партии (тогда была только одна партия — коммунистическая), топнул в сердцах ножкой, стукнул кулачком по столу. И Кармен, в тот же день, увезли два дюжих санитара.

И это еще не все! Судьба еще не наиздевалась до конца над бедной Кармен. Пухленькая санитарка, безнадежно стоящая в очереди на жилье уже второй десяток лет, по совету главного врача стала обхаживать Кармен, подкармливать ее, и через месяц она официально оформила опекунство. И вот, Кармен выписали из психиатрической больницы. Санитарка вместе с дочкой-старшеклассницей прописалась в маленькой квартирке. Через два месяца санитарка, без всякого сожаления, по разработанному плану, сдала Кармен обратно в «психушку». Рыжий санитар — опять рыжий, он был похож на того из прошлого, от него тоже пахло водкой и табаком, по распоряжению главного врача отобрал у нее сумочку, где лежали вазелин и мел. Фира, прижимала старенькую кожаную сумочку со своей косметикой к груди, последнее свое богатство, и не хотела отдавать, сопротивлялась, что было силы. Но Рыжий, большой и наглый, свалил ее с ног, рванул сумочку из рук так сильно, что в ее маленьком кулачке осталась только оторванная ручка. У Фиры отобрали Прошлое, отобрали Жизнь, — и Кармен перестала существовать. Жизнь потеряла для Фиры всякий смысл.

Вечером Фира долго не могла уснуть, она тихонечко и как-то жалобно вздыхала, смотрела в потолок, сжимая в руке остаток прошлого. А когда уснула, то ей снился чудный сон:

«… она на сцене, полный зал народа, в первом ряду сидит ее Андрей с большим букетом цветов, вот, она уже Кармен, успех, радость, аплодисменты… зал скандирует «браво», она — такая счастливая…».

В эту ночь, в начале декабря, на рассвете, Фира умерла. В старческом зажатом кулачке у нее нашли ручку от сумочки, кусочек того Прошлого, что она прижимала к своему сердцу. На ее лице застыла улыбка, она обманула рыжего санитара, она умерла на сцене жизни, умерла как — Кармен.

Временно, тело умершей старушки поместили в сарай. А через два дня санитары вынесли из сарая ее труп, завернутый в старую, больничную простынь. Замерзший труп, как бревно, погрузили в грузовик и увезли на городское кладбище. Рабочие поспешно опустили тело в могилу и забросали смерзшимися комками земли. Потом они выпили медицинского спирта, закурили, помолчали.

Весь этот день, медленно и как-то печально, падал пушистый снег.