О, как часто наши пристрастия оказываются следствием дурных обстоятельств! И тогда мы принимаем за изъявление чувств то, что на самом деле есть всего лишь отголосок печальной необходимости. Вот как же не любить русским быстрой езды, если позволяет она сократить дорожные трудности, коими так известно наше отечество? Ведь ладно бы, дороги были плохими, так еще и средства передвижения отвратительные. Да, многим, многим нашим согражданам испортили путевые впечатления разваливающиеся на ухабах повозки, увязающие в снегах сани, ненадежные авто и некомфортабельные теплоходы. Вот потому-то и торопятся, стараются сократить и поэтому жаждут скорости, дабы скорее избавиться и преодолеть. И там, где вкушающий комфорт иностранец может позволить себе медлить и смаковать, мы мчимся, поскольку промедление продлевает неудобства.
Но уж всякий, кто путешествовал, определенно скажет вам, что хуже российских поездов не бывает ничего. И ни один избалованный иностранец не поймет российского вояжера, пока сам не вкусит российской железнодорожной пытки. Не помотается в тесных вагонах, напоминающих летом раскаленные печи, а зимой - гигантские холодильники. Не получит клаустрофобию в купе, заставляющих пассажиров одновременно задыхаться от духоты и страдать от губительных сквозняков. Не промучается без сна на полках, слишком жестких и узких для живых тел. Не удивится брезгливо влажной приютской постели. Не потеряет на секунду сознание в унизительном ватерклозете. А испытав все это на себе, уже не будет удивляться тому, почему так мало среди наших соотечественников любителей неторопливо объезжать российские красоты и достопримечательности. И поймет, отчего почти каждый в нашей стране крепко задумывается, прежде, чем купить железнодорожный билет. Зато безмерно удивится, узнав, что встречаются у нас одержимые, готовые заплатить подобной семидневной поездкой за счастье увидеть долгожданное теплое море.
Так, или примерно так, думал, подходя к перрону, один из тех, кто вот-вот должен был отправиться в путь Поездка не обещала быть приятной. Июльская жара грозила непременной вагонной душегубкой. Вагон был прицепной, а значит, наихудший. Да к тому же, кто-то беззаботный составил расписание так, что выехать предстояло утром, а затем трястись по жаре часов десять, останавливаясь даже на таких полустанках, на которых никто и никогда не сходил, а уж, тем более, не садился. Ах, если б уезжать вечером! Тогда каждый мог бы сразу кинуться в тяжелый, но все-таки спасительный сон, не обременяя себя разговорами с такими же, как сам, страдальцами, а наутро проснуться и сразу собирать вещи, с надеждой поглядывая в окно, подсчитывая минуты до прибытия. Но куда деваться – дела, да к тому же лето, и любой билет воспринимается подарком судьбы, а уж капризничать не нам, не приучены.
И словно для того, чтобы окончательно все испортить, компания в купе подобралась на редкость неподходящая. С первого взгляда можно было определить, что у людей, собравшихся в тесном помещении и обреченных вместе провести целый день своей единственной и не такой уж длинной жизни, нет ничего общего. Они зашли почти одновременно. Маленький, скромно одетый старичок с большой корзиной и неправдоподобно старым чемоданишком. Мужчина лет сорока в приличном сером костюме, удивительно неподходящим для погоды, с портфелем и пачкой свежих газет в руках. Элегантная молодая дама с дорогим кожаным саквояжем и хорошенькой сумочкой. И совсем молоденький худенький парнишка с рюкзаком и плеером.
Вошедшие поздоровались, быстро разместились, разложили багаж по полкам и ящикам, перетерпели визит собравшего билеты проводника, дружно отказались от чая и основательно замолчали.
- Да, - решил старичок, - с попутчиками моими путь долгим покажется.
Жил он давно и понимал, что надо ценить каждый свой день, которых и осталось-то, возможно, совсем немного. И был уверен, что всегда можно хоть чуточку улучшить жизнь, сделав что-нибудь полезное и приятное для себя и других. И знал, что дорогу чрезвычайно украшает правильно заданный неторопливый разговор, помогающий скоротать время и даже получить некоторую толику человеческого тепла. Но сегодня милой его сердцу беседы ничего не предвещало.
Старичок потихоньку рассмотрел даму. Холеная, интересная, равнодушная, она смотрела в окно на залитую солнцем степь и явно не нуждалась в общении.
- Красивая женщина, - подумал он печально, - разве я могу ее чем-нибудь заинтересовать?
Паренек надел наушники и отодвинулся от окна в самый угол. Мужчина в костюме шелестел газетой. Густое молчание повисло в купе, и старичок совсем загрустил.
-Нет, читать это невозможно, - вдруг громко сказал мужчина. – просто стыдно читать такую чушь. Свобода свободой, но глупость-то хоть как-то надо ограничивать.
Женщина отвела взгляд от окна, и глаза у нее оказались на удивление веселыми и живыми. А старичок, словно нечаянному подарку, обрадовался словам мужчины, и заторопился поддержать затеплившийся разговор:
- Да я уж который год ни одной газеты не выписываю. Раньше в них ничего прочесть было нельзя, а теперь пишут то, что читать нет никакой мочи. Вот и наши местные газеты все такие же.
И испугавшись, что беседа закончится, постарался задать беспроигрышный вопрос:
- Вы сами-то из Желтогорска?
- Я там родился и вырос, а сейчас живу в Москве, - ответил мужчина.
- А я всю жизнь прожила, - с неожиданной охотой включилась в разговор дама. – И город наш очень люблю.
- Ну, а я уж восьмой десяток в нем живу, и премного доволен, - сказал старик. – А что, город наш южный, лето жаркое, фрукты-овощи свои, но в то же время тихо, не курорт, отдыхающие не одолевают. И опять же, река, красота и благодать.
Все посмотрели на паренька. Тот понял, что отмолчаться не удастся, снял наушники и сказал высоким, очень звонким голосом.
- А я к бабушке еду на каникулы, а вообще живу в Зареченске.
И видя недоумение на лицах спутников, звонко рассмеялся. И все засмеялись, потому что поняли, что вовсе не парень это, а девушка, хорошенькая и молоденькая, только очень коротко стриженная и в нелепой бесформенной одежде, которая, наверняка скрывает стройную девичью фигурку. И рассмотрели, что у нее персиковые щеки, пушистые ресницы и изящные пальчики. И удивились, как могли сразу этого не заметить
- Вы не первые путаете, - сказала девушка. – Но я не обижаюсь, у меня стиль такой. А главное – я косметику не люблю, это всех и вводит в заблуждение. А мне не нравится мазать губы салом, пачкать ресницы черной дрянью и посыпать щеки рисовой мукой. Да и придурки всякие так меньше лезут.
- Да вам грешно краситься, - покачала головой дама. – На щеках розы, ресницы вон какие. Чем дольше женщине удается прожить с собственным лицом, тем лучше. А вот одеждой вы, конечно, фигуру, скрываете.
- Да нет, я не всегда так хожу, но в дорогу удобно, не мнется, не пачкается. А вас я на вокзале видела, вы с нашим преподавателем прощались.
Дама слегка смутилась:
- Да, это мой старый друг.
- Вот видите, - сказал мужчина, подальше откладывая газеты, – вы подтверждаете мою теорию. Мир слишком тесен, и в поездах непременно встречаешь людей, с которыми связан общими знакомствами. Кстати, позвольте представиться: Владимир Сергеевич, работаю на телевидении.
И он выжидающе посмотрел на даму.
- Леокадия Петровна, можно просто Леокадия.
- Тезки значит, - сказал старик.
Дама улыбнулась.
- Да нет, я в том смысле, что тоже Петрович, Андрей Петрович, бывший учитель, а теперь на пенсии, так сказать, на покое.
- Настя, - представилась девушка, и добавила, обращаясь к даме: - А вы, наверное, актриса?
- Почему вы так решили? Нет, что вы, я работаю реставратором в нашем музее.
- А я учусь в экономическом, перешла на второй курс.
- Ну что ж, - рассудил старичок. – Раз мы познакомились, предлагаю позавтракать, а то путь неблизкий. Да и жара скоро начнется, испортится еда, будет жалко. Как вы на это смотрите?
- Да, самое время, одиннадцатый час уже, - согласился Владимир Сергеевич.
И все дружно засуетились, достали припасы, а Владимир Сергеевич отправился за чаем. Несмотря на жару, еды оказалось слишком много, но Леокадия заставила всех убрать лишнее, оставила то, что следует съесть в первую очередь, постелила нарядную салфетку, умелой рукой накрыла крохотный стол, так что все оказалось на своих местах и в большом порядке. В согласии и с удовольствием позавтракали, убрали со стола и, уже не стесняясь друг друга, расположились поудобнее. И, как это часто случается в дороге, были готовы поговорить о том, о чем некогда и незачем разговаривать дома, и рассказать случайным попутчикам то, чего не расскажешь близким знакомым. Все теперь зависело только от того, какой тон будет задан беседе и о чем пойдет речь.
- Я лето, несмотря на жару, очень люблю, - начал Андрей Петрович. – Летом жизнь ярче, интереснее: солнце, лес, степь, река, дары природы – красотища! Да и жара бывает не всегда, вон, прошлый год был какой замечательный.
Телевизионщик решил, что тема многообещающая и сворачивать с нее не стал:
- А по мне ничего нет прекраснее весны. Все просто на глазах меняется, оживает, растет и благоухает. И от этого в тебе самом происходит такой удивительный подъем, что начинаешь думать: вот она какая жизнь, надо вкушать ее, радоваться каждому дню, ничего не пропускать, ни одного солнечного лучика, ни одной капельки дождя. Потому что все на пользу и все в радость.
-Самое лучшее время года - это осень, - сказала Настя, щурясь от яркого света. – Лето и зима одноцветные, а осень разная. Сначала пестрая, яркая, а потом однотонная, но такая стильная. Я даже не знаю, что лучше. Иногда смотришь – такое разноцветье, думаешь, что красивее и быть ничего не может. А недели через две все становится одинаковым, серым, но так даже лучше. Пойдет меленький дождик – и грустно так стучит по окну, хочется завернуться в плед, устроиться на диване и слушать шум этот тихий. Мило так, уютно. А потом солнце выглянет, и на фоне неба прорисовывается каждая ветка. Если снизу долго смотреть на голые ветви, даже голова может закружиться
- А зима, разве зима вам не нравится? Выпадет снег – и сердце замирает от этой белизны, тишины и благодати. Ступать боязно, так все мягко, нежно и чисто. А деревья когда в инее стоят? Просто умопомрачительно красиво, - обвела всех черными глазами. Леокадия - Зиму почему-то связывают со смертью, с концом, а мне она кажется началом. Для меня она моложе весны, потому что таит предчувствие, предвкушение того, что все вот-вот снова возродится. Зима вовсе не старуха, а младенец, у которого все еще впереди.
- Но, согласитесь, что зимой жизнь все-таки замирает, - возразил Владимир Сергеевич, явно любуясь женщиной. - Да и человек пережидает до тепла и весны. А весной начинают происходить разные события, ну, хотя бы влюбленности и романы, и чаще случается все необыкновенное и удивительное.
- Тут я с вами не соглашусь, - сказал Андрей Петрович, уже окончательно уверившийся в том, что разговор состоится и будет очень интересным. - Лето – самое богатое на приключения время. Зимой работа-дом, дом-работа, весной человек слаб и беспомощен после зимы. А вот летом набирается сил и пускается во всякие авантюры и поиски.
А Настя окончательно разделила мнения:
- Нет, все-таки больше всего важных событий происходит осенью. Летом люди разъезжаются, каждый сам по себе. Живут, словно играют, как бы понарошку. Занимаются необязательными делами, заводят случайные знакомства, оказываются в чужих городах. А осенью, соскучившись, возвращаются домой к своей настоящей жизни. Занятия в школах и институтах осенью начинаются, свадьбы осенью принято играть. Даже дней рождения осенью больше, у меня тоже осенью.
- Зато зима – время чудес, тайн и неожиданностей, - мечтательно сказала Леокадия.
- Вы хотите сказать, что весной чудес не бывает? – улыбнулся Владимир Сергеевич.
- Бывают, конечно, но реже.
- А летом?
- Лето чересчур практично и суетно: урожай, отдых, загар, витамины, забота о теле - все очень просто и неинтересно. Летом не до чудес, потому что человек слишком занят собой, а чудо требует внимания к миру.
- А что вы, простите, понимаете под чудом? – поинтересовался Андрей Петрович.
- Чудо – это схождение неведомого в реальность, - Леокадия давно сформулировала это для себя, но произнесла впервые.
- Значит, она этим интересуется, - подумал Владимир Сергеевич. – Ну, что же, расскажем ей о чуде.
- Скажите, ну а в принципе, все согласны, что чудеса в жизни случаются? – спросил старик.
- Несомненно, - ответила Леокадия .
- Пожалуй, - в голосе мужчины уверенности не было.
- Да, - кивнула Настя.
- Ну, а я за свою жизнь всяких чудес насмотрелся.
- Мне в голову пришла одна мысль, - произнес Владимир Сергеевич задумчиво. - Конечно, невероятное происходит в любое время года, с этим не поспоришь. Но так уж получилось, что у каждого из нас сложилось свое представление о том, какой сезон богаче чудесами. Доказать ничего никто из нас не сможет, да и какие тут могут быть доказательства. А вот рассказать что-нибудь интересное, так сказать, проиллюстрировать собственную позицию, может каждый. Мне вот припомнилась одна любопытная весенняя история. И каждый пусть расскажет всем что-нибудь удивительное о своем времени года. А потом попытаемся решить, чей рассказ интереснее. Заодно и время скоротаем. Надоели все эти сплетни о политике и ценах, давайте хоть раз позволим себе настоящую беседу.
- А что, времени у нас предостаточно, - посмотрел на часы Андрей Петрович. – Ехать еще почти восемь часов.
- Прекрасная идея, - одобрила Леокадия.
И Настя: обрадовалась
- Классно!
- Только давайте будем беспристрастными в своих оценках.
- Где это вы видели, молодой человек, беспристрастных людей? – улыбнулся старик
- Тогда, чур не врать.
- Я врать не обучен, даже сочинить ничего не могу, рассказываю только то, что сам видел.
- У меня фантазия очень богатая, - кокетливо подняла брови Леокадия, - но обещаю, что на этот раз расскажу чистую правду.
- Мне, конечно, привирать часто приходится, но всегда по делам службы, а в нормальной жизни – ни-ни, - уверил всех сам затейник.
- А я вообще никогда не вру, даже родителям, - посмотрела на всех Настя огромными голубыми глазами.
- Так кто начнет?
- Вы предложили, вам и начинать, - любезно склонил голову старик.
- Никто не возражает? Ну, тогда слушайте.
Майская ночь
Апрель баловал дождями, а первый день мая засиял, заискрился, заблагоухал, так что сразу стало ясно: все состоится и праздник будет. День предстоял долгий, и Афанасий Иванович проснулся чуть свет, порадовался намечающемуся солнцу, полежал, вспоминая.
Тогда, четверть века назад, на майскую демонстрацию ходили не по политическим убеждениям, а для того чтобы еще раз приобщиться к государственной незыблемой мощи и почувствовать, как надежно и устойчиво устроена родная страна. Ну, и повеселиться, конечно, приятно провести время. Даже студентам нравилось. Сначала, пока через весь город шли к площади, заходили в подворотни, попивали дешевое яблочное винцо прямо из бутылок, знакомились с девушками. Потом, после демонстрации отправлялись большими компаниями к кому-нибудь домой, а там уж веселье иногда до утра. Люди постарше, посолиднее, чинно шли колоннами, издалека махали флажками знакомым, которых и видели-то только раз в год, на майские. А уж потом, слегка устав и нагуляв отменный аппетит, домой, к праздничному столу, где все чин чином, чтобы в грязь лицом не ударить перед гостями, если кто придет. А. в гости ходили без приглашения, просто шли мимо и заглядывали на огонек. Это сейчас ни к кому просто так не придешь, дальше прихожей не пустят, а тогда все было запросто, даже и ночевать оставляли. И обязательно цвели яблони и черемуха, окутывая город ароматами. И на всех углах начинали продавать газированную воду, вещающую о лете и приближающейся жаре, и копеечные очень вкусные пирожки. Благодать! Даже если дождик, благодать!
Ни о какой такой политике Афанасий Иванович тогда и не думал, просто жил и все. По будням ходил на завод, по субботам в баню, а уж в воскресенье непременно на базар. Только идти надо спозаранку, лениться нельзя, а то другие самый лакомый товар уведут. Летом, само собой, покупал огурчики-помидорчики, блестящие, отмытые, прямо с грядки, пряно пахнущие свежей ботвой. Стрельчатый лучок-чесночок, кудрявую петрушечку, укропчик, но не любой, а особого сорта, самый душистый, это надо уметь выбрать. Яблоки, розовые, сочные, хрусткие, никакие импортные с ними не сравнятся. Нежнейшую малину, только в туеске или пластмассовом ведерке, в пакете не донесешь, истечет соком, превратится в кашу. Вишню, если на компот, то расплетку, а поесть – так владимировку. Ну, а уж коли повезет – так и грибочки: подберезовики, лисички, маслята, липкие, в еловой хвое. Кто пробовал маслята, шампиньоны эти безвкусные и в рот не возьмет. А то и рыбка попадалась, еще трепещущая, сладкая, ум отъешь. Ну, а уж осенью он выбирал отменный вилок капусты, морковки поярче, славный кусок грудинки и приличный шматок свинины, а затем по ноябрьскому морозцу возвращался домой, с удовольствием вдыхая сладкий холодный воздух. Мечтал о том, как сейчас войдет в знакомое тепло и вкусно выпьет первую стопку, да закусит балтийской селедочкой в кольцах фиолетового кубанского лука. А потом будет присматривать за женой, чтобы щи получились такие, как он любит, густые, жаркие, и непременно из двух сортов мяса. А сейчас разве нормальные щи сваришь? Они, считай, минимум в три с лишним сотни обойдутся. Золотые получатся щи.
Отличное было время, понятное и надежное. Без работы сидели только уж совсем никчемные людишки, даже алкоголиков не выгоняли, перевоспитывали. Это еще надо было очень постараться, что остаться без работы. Зарплата пятого и двадцатого, хоть конец света, хоть марсиане. Если что серьезное купить, холодильник там или стиральную машину, жене пальто с норкой - так пожалуйте, кредит. А так денег хватало, даже откладывали. И завидовать было некому, все жили одинаково, просто и у людей на виду. Так что бороться было не за что и не с кем.
Теперь все иначе, классовая борьба, проклятые капиталисты совсем на шею сели. Молодежи все равно, но он, Афанасий Иванович, терпеть не стал, вступил в партию, а теперь вот возглавляет районную организацию. Ответственность, конечно, большая, но зато жизнь интересная, кипучая. Сегодня с утра на демонстрацию, в центр, на площадь с Лениным. А в двенадцать вся их районная ячейка отправляется за город, на маевку, всем коллективом решили поддержать славные традиции. Продукты закупили еще третьего дня, с автобусом договорились, место присмотрели заранее, отличное место. В общем, все организовано на славу. Не ехать разрешили лишь самым старым, кому под восемьдесят, но те-то как раз орлы. А вот раскольники и ренегаты объявились именно среди тех, кто помоложе. Дескать, надо с семьей побыть, на дачу съездить, самое время копать и сажать, золотые деньки, потом целый год кормят. Но здесь партийный комитет был непреклонен и на единстве партийных рядов настоял, намекнув, что с отщепенцами у них разговор короткий. Так что поедут все, человек сорок, хотя кое-кто сегодня с утра наверняка с надеждой ждал дождя. Но правда, как известно, всегда на нашей стороне. Подумав так, Афанасий Петрович сварил кашу, плотно позавтракал и стал собираться.
Народу на площади было немного, редеют, редеют ряды. Со всего города набралось человек двести, но время провели хорошо, правильно: постояли с флагами, высказались с трибуны кто как умел, песни попели наши, настоящие. А уже в полдень автобус вез всю районную честь и совесть за город, в юную зелень, солнце и щебетание.
Приехали к часу, разгрузились, отпустили автобус. Никуда не денешься – рынок, всюду деньги, да еще какие, простой влетит в копеечку. Благо электричка в двадцати минутах ходьбы, и расписание заранее узнали. Огляделись, похвалили Петьку Ляхова, который это место присмотрел, у него дача неподалеку. В самом деле, красиво, удобно, и костер есть где развести. И все, даже замученные безденежьем и бытом, старые, невеселые, неромантичные, подняли глаза к дымчато-зеленым березовым кронам, к лазоревому небушку, к ласковому негородскому солнцу. И постояли так, пока голова не закружилась от небесной глубины, от кружева ветвей. И увидели, как все хорошо и чудесно устроено в природе, подивились, что не замечают этой благодати, пообещали себе отныне почаще ездить в лес. Да каждые выходные и будут, кто им мешает.
Для праздничного завтрака расстелили скатерти на залитой солнцем поляне. Женщины засуетились, стали накрывать, резать снедь, а мужчин направили сооружать костер, чтобы было чем и пообедать. Управившись с делами, сели, как полагается в этот праздник, выпить за правое дело и закусить, чем бог послал, поговорить по душам.
Тут уж, конечно, не обошлось и без споров, хоть они и коммунисты, но люди-то все разные. Особенно горячился Семен Михайлович, преподаватель индустриального техникума, слывший знатоком политики и стратегом.
- Нет, Иваныч, что не говори, а зря мы им всего понастроили. Если бы не мы, они бы до сих пор при первобытнообщинном строе жили. А теперь наши железные дороги и заводы эксплуатируют, нашим электричеством живут. Это ж надо, как все обернулось: нам же теперь нужно за наш собственный космодром платить. А им зачем космодром? Они ж никогда ни то что ни одной ракеты не построят, аэроплана фанерного не сделают. Да уйди мы оттуда, они на космодроме будут овец и коз пасти. Нет, мы просто полвека своими дровами отапливали всю Вселенную. Понастроили химических комбинатов африканским людоедам! Да они и слыхом не слыхали ни про какую химию, вся их химия – шаманские пойла варить. Этим ГЭС, тем железную дорогу, а они как ездили на ишаках, так еще сто лет ездить будут. Одни якуты молодцы, не отсоединились, а ведь у них алмазы и золото.
- А куда им отсоединяться? – важно отвечал Афанасий Иванович. – К чукчам, что ли? Нет, Семен, это ты зря, у нас была мудрая политика, мы этими заводами и дорогами полмира держали, все они у нас в кулаке были. А сейчас что? Америка совсем обнаглела, хочет – Югославию на части раздербанит, хочет – Ирак с лица земли сотрет. И все к нам поближе подбираются, хотят нашими богатствами завладеть. То на Украину лезут, то в Грузию прут. А те, вместо благодарности, рады нам фигу в кармане показать. Заметил, что Кубу не трогают? Потому что она далеко от нас и нужна им как собаке пятая.
Но потихоньку разговор стал задушевным, расслабленным, аполитичным. Просто вспоминали молодость, песни завели, сначала партийные, потом любимые. Тут и обед поспел, шашлычок куриный, откушали и его, после чего совсем расслабились. Те, кто помоложе, разбрелись в лес по цветы, и просто так, погулять. Кто-то отошел от стола, нашел местечко поудобнее, задремал на солнышке. А ближе к вечеру многие вспомнили о своих беспартийных половинах, засобирались домой.
- Седьмой час уже, - виновато оправдывался Мишаня с агрегатного. - Пока до электрички дойдем, пока доедем, уже и ночь. Меня моя и так поедом жрала, что сегодня копать не поехал. Ты же знаешь мою Вальку. Уж завтра спозаранку точно погонит, надо хоть выспаться
- Последняя электричка полдесятого, - недовольно ворчал слегка сомлевший Афанасий Иванович, - через часик будем собираться, и все вместе пойдем к станции. Что ты вперед людей-то?
Но разве нашего человека уговоришь? Женщины тоже виновато вспомнили про мужей-детей, на природе хорошо конечно, но домашние дела никто не отменял. Мужикам-то что, приедут и завалятся перед телевизором, а их дома, наверняка, ждет гора грязной посуды. Да и устали, спозаранку на ногах. Так и стали разбредаться по двое, по трое, и к семи часам осталось шестеро самых надежных.
Сам Афанасий Иванович, который не то, чтобы никуда не торопился, но по некоторым причинам уже и торопиться-то никуда не мог. Семен Михайлович, одуревший от своего техникума, студентов-охламонов, вредной жены, сына-нахлебника, наглой невестки, непрерывно орущего внука-младенца и стремящийся хоть на полчасика продлить свалившуюся на него весеннюю негу. Бывшая бухгалтер Нинель Федоровна, дама весьма достойная, крупная, серьезная, но волей судеб и неразборчивых, ничего не понимающих в семейной жизни мужчин одинокая, а посему нашедшая свое счастье в партийной деятельности на благо всех людей. Токарь Андрюха, который по доброте своей никогда не разбивал компанию, за что многократно был руган и даже бит женой. Люська Петрова, которая просто любила погулять и никогда такой возможности не упускала. Да совсем молоденький Игорек Зуев, который в партийные ряды был привлечен именно женским задором Люськи.
Всех оставшихся своих соратников Афанасий Иванович ценил и уважал, кроме Люськи, ее же считал несерьезной и шалавистой. Вот и сегодня она увела Игорька на прогулку в лес и исчезла с ним на пару часов, ни стыда у бабы, ни совести. Ведь и муж у нее приличный, и сынишка растет, а она никак не перебесится. Ладно бы была приятной на мордашку, а то крокодил крокодилом. И что только мужики в ней находят? Но тут Афанасий Иванович лукавил, потому что знал, что есть у Люськи достоинства, которые не могут быть незамеченными мужчинами. Сам-то он, конечно, ни о чем таком уже не думал, хотя в молодости, конечно, водились и за ним грешки. Но теперь ни-ни, да и Светлану Петровну обижать нельзя, она без малого сорок лет была ему верной и заботливой женой, а верность Афанасий Иванович больше всего ценил в женщинах. А от Люськи верности не дождешься, эта даже на партийных мероприятиях не стесняется, позволяет себе. Да что уж здесь поделаешь, коли баба слаба на передок. Но в компании Люська была незаменимой: веселая, услужливая, и на стол подаст, и уберет все, и песню поддержит, и спляшет. Что привлекало Люську в партийном строительстве, Афанасий Иванович не понимал, но из организации не гнал, справедливо полагая, что молодая женщина в их деле всегда пригодится.
Они еще немного посидели и решили все доесть и допить, не везти же назад. С удивлением выяснили, что есть уже нечего, а выпить еще достаточно. Нет, что не говори, странное время, непонятное. Раньше закуска всегда оставалась, а за выпивкой сколько ни бегай, все мало. А теперь вот на еду набрасываются, а родимая простаивает. За этим разговором непривычное положение дел частично исправили, и почти все допили.
После этого Афанасий Иванович оказался в такой неге, что к станции идти решительно отказался, несмотря на все уговоры верных товарищей. Но время набегало, секретаря привели в чувство доступными средствами и, нагрузившись поклажей, двинули к станции. Прошли через редкий лесок и в девять с минутами вышли на маленькую платформу, стали ждать электричку.
Вот тут-то и приключился первый неприятный казус, потому что в положенное время электричка не пришла. Минут десять подождали, потом забеспокоились, кинулись искать дежурного, но его по случаю праздника нигде не наблюдалось, крохотная билетная касса была закрыта.
- Придется идти до шоссе, - решила Люська, которая раньше приезжала сюда с уже смывшимся Петькой. – Через рощу километра два будет.
- Попали мы, - загрустил Семен Михайлович. – да еще этого кабана придется на себе переть. Оставлять нельзя, ночи холодные.
Афанасий Иванович и в самом деле не выказывал никакого желания идти куда бы то ни было. Он прикорнул на скамейке, сладко чмокал губами, пребывая в весьма расслабленном состоянии плоти и духа.
- Всем хорош Афанасий, но как выберется на волю, обязательно налижется пьяным, - осудил малопьющий Семен Михайлович.
- Да это разве пьяный? – подмигнул Андрюха. – Пьяный, это когда лежишь, тебе ворон глаз клюет, а ты не чувствуешь.
- Коммунист должен знать норму, - вставила Нинель Федоровна.
- Вот я скажу Иванычу, как вы руководство критикуете, - хохотнула Люська.
Пока горячо обсуждали чрезвычайную ситуацию, раздался гудок и к платформе подкатил странный состав. Вел его узенький, ненастоящий какой-то паровозик, кукушка что ли, обшарпанный и задрипанный, на вид еще довоенный. Вагон при нем был единственным и тоже соответствовал: был деревянным, щелястым, с крохотными окнами. Партийцы в недоумении разглядывали странное средство передвижения, а из окна кукушки высунулся подходящий составу, по уши перемазанный сажей машинист:
- Там дальше авария, провода оборвались. Нас вызвали с боковой ветки народ собрать, садитесь, больше ничего не будет.
- А билеты? – крикнул Игорек.
- Сегодня праздник, проезд бесплатный, губернатор велел.
- А рыдван ваш до города-то доедет? – опасливо спросил Семен Михайлович.
- Обижаешь, дед, - хохотнул водила. – Механизм советский, настоящий. Госприемку помнишь?
Возникшее, было, некоторое сомнение развеялось при взгляде на внушительное тело Афанасия Ивановича. И уже не раздумывая, сотоварищи затащили босса в вагонишко, особняком положили на деревянное сиденье, сами сели кучно, кружком. Андрей достал из кармана початую беленькую, длиннющий ненатуральный огурец и пластиковый стакан, и, слава богу, поехали. Света в вагоне не было, но так было даже уютнее, веселее. Хохоча, обсудили приключение, вспомнили кое-какие прежние увеселительные прогулки и не заметили, как поезд остановился. Первым опомнился Игорек:
- Люсь, мы стоим, что ли?
Выглянули в окно. Совсем стемнело, за окном синел лес, кругом не было ни огонька. Даже луны не обнаружили, хотя в начале вечера она удивляла своими размерами, белая, полупрозрачная, круглая. Подождали пару минут, потом Андрей по-мужски вышел в тамбур, открыл дверь вагона, выглянул в сгустившийся мрак.
- Стоим посреди леса, - крикнул своим. – Впереди ничего не видно, пойду спрошу у машиниста.
- Смотри, не отстань, - взвизгнула Люська
Андрюха с опаской спрыгнул на землю, дошел до кабины паровоза, покричал:
- Эй, командир!
Не получив ответа, полез по лесенке в кабину и обнаружил, что отстать от поезда ему сегодня точно не суждено, потому машиниста и след простыл. И топка, старинная, как в фильмах про Гражданскую, была холодная. Как-то не по себе стало Андрею, и он заторопился назад.
- Ну что там? – спросила озабоченная Люська.
- Водила исчез.
Все, кроме ничего не ведающего Афанасия Ивановича, всполошились, выбрались наружу, поочередно спрыгнув с высокой подножки на придорожный гравий. Вокруг не было ни просвета, ни намека на жилище.
- Может, этот гаврик отлить ушел? – предположил Семен Михайлович. – А в кабине его точно нет?
- Да пьяный, наверное, напоролся, - брезгливо поджала губы Нинель Федоровна, чьи внушительные габариты значительно отодвигали порог ее собственного опьянения. – Валяется где-нибудь в кустах.
- Ну и слава богу, что смылся, а то натворил бы дел, - успокоила себя неунывающая Люська.
Но еще на что-то надеясь, несколько минут покричали, поаукали, обшарили подлесок вдоль дороги.
- Андрюша, - томно сказала Люська, - а ты сам повести не сможешь?
- Ты что, спятила, что ли? Хочешь, чтобы меня посадили? Да и не умею я, у меня и машины-то нет.
- Да что там уметь-то? Там, небось, всего две ручки.
- Хватит ерунду пороть, - прервал бабу Андрей. – Ничего не поделаешь, придется пешком иди. Все бы ничего, да сумки эти.
- Да бросить их надо, - махнул рукой Игорек. - Что там в сумках этих-то? Две клеенки задрипанные, да ведра, у меня дома помойное лучше.
- Ты сначала хоть что-нибудь купи, потом разбрасывайся, умный нашелся, - поставила на место дурачка Нинель Федоровна. – Ведра из районного представительства, хорошие. Да мои две кастрюли. А скатерти Инны Александровны. Ты, что ли, ей новые будешь покупать?
- Что вы все про ерунду? – вступился Семен Михайлович. – Лучше скажите, как мы Иваныча понесем.
Но было не до Иваныча.
- Давайте вернемся назад, - предложила разумная Нинель Федоровна. – Мы дороги-то не знаем, и назад, наверняка, ближе.
- По путям не заблудимся. – возразил Семен Михайлович. – Мы минут двадцать ехали, следующая станция уже недалеко. Коммунисты назад не ходят, только вперед.
- А Ленин говорил, что шаг вперед, два шага назад, - сострил Игорек, - мы изучали на кружке.
- Вот из-за таких, как ты интерпретаторов и все наши беды, - разозлился Семен Михайлович.
Игорек решил, что не время портить отношения сразу с двумя старшими товарищами, и притих.
- По шпалам все ноги переломаешь, - засомневалась Люська. – Надо прямиком через лес, вдоль железки идет шоссе, там всегда что-нибудь поймаем.
- Где это шоссе? А рельсы вот они, перед нами, - настаивал Семен Михайлович.
- Я не пойду, мы с Игорьком напрямки через лесок, - уперлась Люська.
- Знаем мы это через лесок, потом через два месяца где-нибудь в Тюмени выйдете, - попытался переубедить упрямицу Семен Михайлович, считавший, что в отсутствии босса он несет ответственность за коллектив, а значит, вправе принимать решения.
- Да у нас в области и лесов-то нет, одни посадки, какая Тюмень в степи, - пискнул Игорек.
- Вам с Люськой, я смотрю, и посадок хватает.
- Ну, я пошла, - обиделась на очевидный намек оскорбленная дама, - Игорь, ты со мной?.
- Погодите, а как же Афанасий Иванович? – вспомнил Андрюха.- Нам одним, что ли его переть?
Вопрос был неприятный. Опять полезли в вагон, начали будить забытого предводителя, трепали, трясли, осмелились даже на пару оплеух, но тот был как куль, валился набок, чуть только приподнимешь.
- Мы его по шпалам не донесем, - с тоской сказал Игорек.
- Не по шпалам тоже, - солидаризировалась Нинель Федоровна
- Придется оставить тут, - решил соблюсти интересы большинства Семен Михайлович. – А что, в вагоне тепло, волков здесь отродясь не водилось, да и не залезут они в вагон, высоко. Денег он с собой не носит, Светка ему не дает. Кому он нужен? А утром пойдут электрички, или машинист вернется, его и обнаружат.
Голосовать не стали, но единогласно решили, что другого выхода нет, и придется оставить партийного лидера в вагоне. Но, оказавшись на воле, снова во мнениях разделились, и в результате разошлись. Люська с Игорьком отправились через лес к шоссе, а Семен Михайлович с Андрюхой пошли вперед по путям к следующей станции. Нинель Федоровна продолжала считать, что разумнее было бы вернуться, но ее никто не спрашивал, и деваться ей было некуда, пришлось поплестись за мужиками, не тащиться же за Люськой
- Вечно мужики так, - ворчала она себе под нос. – Никогда женщину не послушают, а потом локти себе кусают, да уже поздно
Люська с Игорьком шли не без приятности. Воздух был сладкий, ночной, пахло майским лесом, ландышами, теплой сыростью. Останавливались, подолгу целовались, смотрели на звезды и уже радовались нечаянному приключению. Нет, все-таки славно получилось, когда еще придется погулять по ночной майской благодати. Люська и про мужа забыла, старалась не думать о том, что ждет ее дома. Ну что, она, вообще, что ли ни на что права не имеет? Она и так вкалывает на всех, как рабыня. Хоть когда-нибудь может она позволить себе маленький праздник? А Игорек и вовсе никогда и ни о чем не беспокоился, не умел.
И вот, когда беспечной парочке уже стало казаться, что слышат они знакомые звуки шоссе, впереди забрезжил неяркий свет, редкий лес расступился, и сквозь ночной туман увидели они маленькое озеро. Да и не озеро даже, так, озерцо. И таким красивым было это неожиданное озеро, дымчатое, призрачное, нежное, словно первая мартовская лужица в окружении подтаявшего рыхлого снега, что Люська с Игорьком остановились, открыв рты, и стали смотреть на него. Озеро подсвечивалось откуда-то снизу, свет словно шел из его глубины, матовый, приглушенный. А тут и сверху полился новый свет, потому что, наконец, вышла огромная яркая луна, идеально круглая, без малейшего изъяна.
А несколько мгновений спустя Люська увидела, что на берегу, у самой воды, сидят обнаженные женщины. Видно было, что тела их бледны и несовершенны, неидеальны, отличны от модных стандартов. И бедра были тяжеловаты, и груди слегка отвисли, словно разнокалиберные и разносортные переспелые груши, и животы были мягкие, как у детей. Но было что-то завораживающее, притягательное, живое и родное и в этом несовершенстве, и в ленивой домашней грации, словно у женщин, только что вставших с постели, теплых, простоволосых, неприбранных, своих. Опытная Люська раньше Игорька почувствовала эту влекущую женскую силу, манкость, притягательность и потянула обалдевшего парня в сторону, желая спасти от опасного наваждения. Но их уже заметили, и одна из женщин, по виду самая старшая, поднялась и направилась к ним, лениво, бесстыдно, томно и невесомо.
Парочка оцепенела, замерла, а женщина подошла к Игорьку и, не обращая внимания на Люську, притянула его к себе и нежно, но настойчиво поцеловала в губы. А Люська, вместо того, чтобы дать отпор наглой бабе, даже не возмутилась, как завороженная, засмотрелась на длинный поцелуй, сама прочувствовала всю его сладость, так что отраженный трепет эхом прокатился по ее откликнувшемуся телу. И разглядывая женщину затуманившимся взглядом, вдруг увидела, что кожа незнакомки какая-то странная, вся в расплывчатых зеленовато-синих пятнах. Пятна эти были очень знакомыми, и Люська напряглась.
- Что это она такая пятнистая? - медленно вползла в бедную Люськину голову неприятная мысль. – Словно Жорик Бобер, когда его в прошлом году нашли пониже пляжа. Ба, да она же мертвая! Утопленница!
Спасая свои глаза от жутких пятен, Люська перевела взгляд на тех женщин, что оставались на берегу. И увидела, что все они, плотоядно и похотливо улыбаясь, рассматривают ее, Люську, с каким-то до конца не понятным, и от этого еще более ужасным намерением. Точных планов мерзких девок Люська, конечно, знать не могла, но всем нутром ощутила, что ей несдобровать. И увидев едва уловимое движение там, на берегу, угадав чье-то желание встать и подойти к ней, Люська завизжала так, как не визжала никогда прежде, хотя издавать громкие звуки ей в жизни частенько приходилось.
Позабыв о юном любовнике, бедная бабенка кинулась прочь от треклятого места туда, где могло ее ждать спасение – к совсем уже близкой дороге. А тварь в пятнах, не прерывая поцелуя и вроде бы не глядя на Люську, ловким движением ухитрилась схватить ее за руку, сильно и больно. Но Люська была женщина хотя и молодая, но крепкая, зря, что ли, она каждый день десятикилограммовые сумки таскала. И она сумела вырвать свою руку из цепкой лапы и помчалась на спасительный рев мотора.
Люськин визг вывел из оцепенения застывшего Игорька, и он увидел, наконец, широко открытые, слишком близкие глаза женщины. И понял, что смотреть в них невыносимо, больно, погано и отвратительно. Потому что пусты были эти глаза и бесцветны, без зрачков и радужек, без смысла и выражения. И тут же почувствовал холод обнимающих его рук, такой явственный, что от него начало стыть его собственное тело, становясь беспомощным и непослушным, как на крещенском морозе. А целующие его жадные губы оказались липкими, скользкими, как улитки, которых он мальчишкой любил ловить у бабки на огороде. Игорек так ничего и не понял до конца, но его молодой и страстно желающий жить организм вступился за хозяина и отправил трепещущее тело в нокаут. Парень обмяк, повис на руках женщины, упав в желанный защитный обморок.
А Люська с леденящим душу визгом пронеслась по редеющему лесу и вскоре выбежала на шоссе. Некоторое время она продолжала бежать по обочине, пока не поняла, что опасность отступила. Как и всякий жизнеспособный человек, Люська быстро пришла в себя. Да и совесть ее не мучила. Ну, разве могла она, слабая женщина, защитить Игорька от той зеленой падали?
- В милицию, что ли заявить? – подумала она.
И усмехнулась в темноте. Если сейчас в милицию пойти, то в такую передрягу попадешь, что лучше уж назад, к озеру. Нет, дураков нету, идти в милицию по своей воле. Люська поймала себя на мысли, что никогда еще ей так сильно не хотелось домой. Она прикинула, в какой стороне город, перешла дорогу. Мимо с ревом пронесся огромный, ярко раскрашенный трейлер. Люська, вспомнив сцену из какого-то фильма, приподняла и без того короткую юбку, встала в картинную позу, выставила вперед длинную полноватую ногу. Друг за другом промчались две сверкающие иномарки, около нее даже не притормозили. Люська немного постояла: машин больше не было. Она громко, с удовольствием выругалась и потихоньку пошла в город. Тут-то и зашуршали мягко шины, и на малом ходу ее обогнала красная родная "шестерочка", остановилась чуть впереди.
Люська осторожно подошла к машине, заглянула внутрь. Салон был слабо освещен, за рулем сидел симпатичный парень лет двадцати восьми, по виду простой работяга.
- В город? Поздновато гуляешь, - улыбнулся парень. – Садись.
И Люська почувствовала, что все ее беды закончились, обрадовалась и села в машину.
А тройка партийцев, решивших не сходить с правильного пути, шла по шпалам. Андрюха нес ведра и кастрюли, громыхая ими в темноте, но радовался, что не пришлось тащить громадного Афанасия Ивановича. Он вспомнил подходящую песню и заголосил:
- Опять от меня сбежала последняя электричка,
И я по шпалам, опять по шпалам,
Домой иду по привычке.
Подпевать никто не стал, песня повисла в воздухе, и вскоре последнее "Е-е!" растаяло в ночном тумане. Дальше шли молча, время от времени матерясь, когда кто-нибудь спотыкался. Прошли уже пару километров, когда сбоку в тумане открылся невысокий холм с оградками и крестами.
- Да это кладбище! - ахнула Нинель Федоровна.
- Ну и что, что кладбище, - огрызнулся Семен Михайлович. Мертвецов чего боятся, они не кусаются, живых надо бояться, они хуже самых зловредных покойников. Раз кладбище, значит, неподалеку поселок. Считай, пришли.
- Да и светает уже, - успокоил женщину добрый Андрей.
Но сердце Нинель Федоровны почему-то сжалось, и она прибавила шаг, стараясь не отставать от мужчин. Заливистый, задорный лай разорвал тишину.
- Собака, может где-то и сторож, - рассудил Андрей.
Черный пес показался в тумане, побежал вниз с холма, виляя хвостом. Вот он нашел что-то в траве, схватил зубами и прытко понесся к путникам.
- Хороший пес, хороший, - забормотал Андрей и засвистел, подзывая собаку.
- Не зови ее, может она бешеная, - взвизгнула Нинель Федоровна.
Но всякий знает, что собаки всегда мстят тем, кто их не любит. И пес весело помчался прямиком к слегка отставшей Нинель Федоровне, которая заверещала:
-Брысь, брысь, пошла отсюда, не подходи ко мне, мерзавка!
Но псина уже была тут как тут и, весело гавкнув, положила свою находку прямо под ноги своей недоброжелательницы. Нинель Федоровна пригляделась: это была человеческая кисть, совсем истлевшая, белеющая оголенными костями, как огромная куриная лапа. Нинель Федоровна отчаянно завопила и оттолкнула кисть ногой. И тут отвратительная длань, Нинель Федоровна потом клялась, что так оно и было, подпрыгнула и больно схватила ее за щиколотку. Вопль смертельно испуганной женщины заставил Андрюху шваркнуть на землю громом загромыхавшие ведра, и кинуться ей на помощь. Когда он подбежал, рука уже спокойно лежала на земле.
- Вы что орете как резаная? Так и до инфаркта людей можно довести.
Вернулся и Семен Михайлович.
- Она меня схватила, - стуча зубами, просипела Нинель Федоровна.
- Кто? – не понял Семен Михайлович.
- Она.
И Нинель Федоровна показала пальцем на свою обидчицу.
- Знаешь, Нина, надо меньше пить, не молоденькая уже, - назидательно покачал головой Семен Михайлович. – Успокойся, ты женщина ученая, не богомолка какая-нибудь темная. На кладбище и не такое валяется. Нашла собака руку, принесла, экая невидаль.
И он, желая ободрить подругу, двумя пальцами поднял кисть, отбросил подальше. Рука послушно улетела и мягко упала в траву.
- А вон и сторож! – радостно закричал Андрей. – Эх, жалко, что все допили.
По склону спускался человек в плаще с капюшоном и с ружьем за плечами.
- Ау, товарищ, мы заблудились, - закричал Семен Михайлович, - подскажите, как пройти к станции.
Сторож молча шел к ним, на ходу прикуривая. А когда подошел, вежливо откинул капюшон, по-видимому, для того, чтобы поздороваться. И в этот момент из-за туч выглянула ясная и круглая луна, заулыбалась четко прорисованным клоунским ртом. И от этой насмешливой улыбки стало светло, как под ярким фонарем на центральной городской улице. И сразу стало ясно, почему молчалив сторож, и непонятно, как он ухитряется курить. Потому что, в отличие от луны, рта у него не было. И глаз не было, и носа, и щек, да и самого лица-то не было, потому что только с большой натяжкой можно было назвать лицом абсолютно гладкий белый шар, светящийся отраженным от луны призрачным светом.
Семен Михайлович подавился, заикал и, раскорячившись, присел на корточки, закрыл глаза ладошками, как годовалый мальчуган, играющий с мамой в прятки. Андрюха опять уронил оглушительную тару и очень тоненько заскулил. А Нинель Федоровна заорала благим матом так, что Семен Михайлович через несколько дней после происшествия был вынужден записаться на прием к районному отоларингологу. А потом все дружно, как и полагается членам партии, позволили своим душам на время покинуть перепуганные тела, то есть, изъясняясь языком диалектического материализма, потеряли сознание. И куда делся безликий мужик, конечно, не видели.
А партийный лидер, ничего не подозревающий о выпавших на долю его соратников злоключениях, сладко спал в раритетном вагоне. Он так бы спал и спал до самого утра, до шаловливых солнечных лучиков, но какая-то сила стала раскачивать неподвижный вагон все сильнее и сильнее. Афанасий Иванович начал просыпаться и долго не мог понять, где он и что с ним происходит.
- Куда это я еду? - подумал он, медленно приходя в себя.
Безумно хотелось пить, и от этого Афанасий Иванович проснулся окончательно. Приподнявшись и оглядевшись, он с усилием извлек из чугунной головы какие-то воспоминания о минувшем праздничном дне, о дурацкой электричке с чумазым машинистом и, зная своих соратников, как облупленных, догадался, что произошло.
- Бросили, гады, бросили своего секретаря, ну, ничего, я им покажу кузькину мать, исключу всех на хрен.
Он потер тяжелый затылок и вдруг увидел, что в темных окнах маячат чьи-то бледные рожи.
- Станция что ли, - опять смутно подумал он, встал и посмотрел в окно.
Мерзкие рыла, поганые хари, отвратительные сопатки, чудовищные подобия человеческих лиц глумливо и издевательски дразнили партийного секретаря. И без того страшные, как смертный грех, они кривились, корчились, расплющивались о стекло и явно запугивали его, который даже в эпоху дикого капитализма не боялся открыто говорить правду. Смелый Афанасий Иванович замахнулся на тварей и стукнул по стеклу, больно ударив руку, но твари и не думали пугаться.
- Вот, сволочи, - подумал он, все еще не понимая, что с ним происходит. – Молодежь что ли гуляет, раскрасили морды. Раньше бы их за брюки-дудочки в пикет забрали, а теперь делают что хотят, то голяком ходят, все яйца наружу, то раскрасятся как педики.
Он плюнул в поганые хари, и встал в проходе. Луна выплыла из-за туч, и ее свет яркими плотными струями полился из окон. Из тамбура в вагон зашла женщина, и Афанасий Иванович оцепенел. Баба была голая, как в морге. Она шла к нему, покачиваясь, словно после блуда, гнусно улыбалась и вида была такого, что Афанасий Иванович, кое-что повидавший на своем веку, содрогнулся. Наконец-то почувствовав что-то неладное, секретарь выругался матом, тараном побежал на мерзкую проститутку, своротил ее в сторону и выскочил в тамбур. Вагон несся на полном ходу, дверь была открыта.
- Нужно бежать, - сказал себе Афанасий Иванович.
Он взялся за поручень и, раздумывая, не прыгнуть ли, высунулся далеко наружу. Тепловоза впереди не было, а ущербный вагонишко, дребезжа и угрожая разлететься на части, самостоятельно летел в маячившее впереди пожарище. Отвратительно запахло горелым мясом, серой, тухлыми яйцами и еще чем-то непереносимо зловонным. И тогда бывший токарь седьмого разряда, бывший сменный мастер третьего цеха, порядочный человек, верный муж, непоколебимый атеист и пламенный партиец испытал момент истины и понял, куда несется он на вихляющейся рухляди. И нашел в себе силы перед смертью назвать вещи своими именами:
- Нет, не пожар это, а адское пламя, дьявольское пекло, ,вечное страдалище. Через минуту я буду там.
И тут же вспомнил свою бабушку, над которой потешался пионером, пытаясь перевоспитывать ее темную, не знающую про то, что человек произошел от обезьяны и терпеливо твердящую ему, остолопу, про доброго и всемогущего боженьку. Афанасий Иванович все отдал бы теперь за то, чтобы вспомнить высмеиваемые и отрицаемые прежде слова, но время окончательно стерло их из памяти. Тогда он напряг все свои незначительные душевные силы и взмолился, как мог:
- Бабушка родная, дорогая, не оставь в беде своего внучка, замолви там за меня словечко, прости меня, дурака старого!
А затем осел на грязный, заплеванный пол тамбура и благополучно потерял сознание.
Ликующая Люська тем временем пришла в себя и внимательно разглядела парня. Парень был ничего себе, скуластый блондин, с крепкой шеей, выступающей из широко вырезанного ворота футболки, с сильными накачанными руками, уверенно лежащими на руле.
- Неужели, не будет приставать? – подумала Люська, уже окончательно забывшая и об Игорьке, и об оставленных в лесу товарищах. – Неплохо бы, конечно, сполоснуться, но ничего, и так сойдет
Парень молчал, и она решила взять инициативу в свои руки, сказала низко и томно:
- У вас закурить не найдется?
Парень улыбнулся и достал из бардачка сигареты, кивнул:
- Вон зажигалка.
Люська наклонилась прикурить и оценивающе перевела взгляд на бедра парня. Она надеялась, что ноги у него не хуже рук, такие же мощные, сильные, затянутые в джинсы, но с недоумением увидела, что джинсов на парне нет. Забыв о сигарете, рассматривала она то, что было перед ней, и поняла, что на парне вообще нет штанов. Да и не нужны были этому парню никакие штаны. Потому что ноги у парня и в самом деле были сильные, крепкие, мощные, но не мужские, а козлиные, поросшие густой темной шерстью. И пока сигарета тлела у нее в руке, Люська, онемев и вытаращив глаза, не могла оторвать остекленевший взгляд от невиданной ею прежде огромной козлиной мужественности.
Первой в сознание возвратилась Нинель Федоровна. Сначала она ощутила, что лежать ей жестко и неудобно, а потом почувствовала, что в глаза впивается беспощадно яркий свет.
- Стоп, - услышала она, - снято.
Она приоткрыла один глаз: было светло, как днем, вокруг толпились люди. Она открыла оба глаза. Неподалеку стоял худой очкастый мужик в кожаном пиджаке. Мужик не обратил на нее внимания, продолжая давать указания какой-то распустехе с растрепанными соломенными патлами.
- Монтируем и сразу после праздников в эфир. Такого реалити-шоу страна еще не видала. Денег, конечно, вбухали, но отснято, как в Голливуде. Нет, хорошая была идея – снять Вальпургиеву ночь. Многие и не знают даже, что она совпадает с Первым мая.
- А с этими что делать? – спросила длинноволосая девица.
- Нашатырю им, затем налейте по стаканчику, если заартачатся заплатите немножко, но по минимуму, все лимиты исчерпаны.
- Это про нас, - спокойно подумала Нинель Федоровна и на всякий случай закрыла глаза.
- Они нам иски не вчинят? –забеспокоилась девица.
- Да когда эти лохи придут в себя, будут счастливы, что остались живы-невредимы. Какие там иски?
А Нинель Федоровна подумала:
- Ну, это мы еще посмотрим.
- Смотрите, Юрий Олегович, сейчас все грамотные стали.
- Ну, иски так иски, пусть вчиняют, дело того стоит. Давайте собирайте этих придурков, приводите в чувство, пора ехать.
Послышался еще один голос:
- Юра, дорогой, ты, конечно, гигант. Такой масштаб, такая техника, несколько съемочных площадок, но ничего не сорвали, потрясающе! Но все окупится одной только рекламой. И натуру грамотно выбрали. Надо будет на День независимости снять еще один выпуск.
- Не успеем подготовиться.
Нинель Федоровна снова приоткрыла один глаз. Рядом с первым стоял еще один мужик ростом поменьше и видом попроще, обращаясь к девице:
- Леночка, девочек из массовки горяченьким напоите, они там замерзли голенькими у воды сидеть. Хорошо, комаров пока нет.
- Сейчас всех соберем, отогреем. Но вы, Владимир Сергеевич, в следующий раз подбирайте девушек постройнее, у этих фигуры были не очень.
- Много ты, Леночка, в женских фигурах понимаешь. Эти были самый смак, мужчины оценят. Согласен, Юра?
Через час суета на съемочной площадке пошла на убыль, а девица докладывала режиссеру:
- Секретаря привели в чувство и опохмелили, парень совсем очухался, уже с кем-то из девушек знакомится, троих с кладбища развозят по домам. Только блондинку не можем найти.
- Куда же она делась?
- Побежала к дороге, наверное, уехала в город. Мы пытались ее остановить, но сами понимаете, съемка. Как бы шум не подняла, в милицию не заявила.
Но в милицию заявила не Люська, а ее муж, замучившийся во время трехдневного отсутствия своей легкомысленной половины с маленьким сыном. В милиции заявление не взяли, сказали, что в праздники многие исчезают, три дня не срок, погуляет баба и вернется.
Пропавшая жена и в самом деле объявилась дома через неделю. Была она печальная, неузнаваемо исхудавшая. На многочисленные вопросы родственников и знакомых, где шлялась столько времени, отвечала, что не помнит. И к неудовольствию мужа взяла манеру весь май и июнь по воскресеньям ездить за город, по грибы. А какие грибы в мае, да еще в наших местах? Возвращалась домой вечером, печальная, и было ясно, что не нашла она ни грибов, ни ягод, ни цветочка, ни листика, отчего даже недовольному мужу становилось ее очень жаль.
А коммунистические праздники Афанасий Иванович после чистки партийных рядов решил проводить в городе. Что в городе, честным людям собраться негде?
Рассказ был закончен, и Владимир Сергеевич с удивлением почувствовал, что у него бьется сердце, как у школьника на экзамене.
- Что это я так, - попытался он мысленно успокоить себя, - они же мне совершенно чужие люди.
Но продолжал волноваться. Первым высказался старик.
- Эк, вы, однако, закрутили. Но любопытно, очень любопытно, и рассказали со вкусом.
- Да, история забавная, – подтвердила Леокадия. – Только зачем вы так о себе? Видом попроще, ростом пониже. И рост у вас приличный, и вид далеко не простой.
- Когда это вы мой рост разглядели, Леокадия Петровна? Но зря вы, я уже не мальчик, знаю, как меня воспринимают женщины.
- Так я не поняла, - вмешалась Настя. – Этот мужик козлоногий в самом деле, что ли, был настоящий?
- Не могу знать, сам его не видел. Может, Люська специально его придумала, чтобы объяснить свое недельное отсутствие. Кто ее знает, где она на самом деле моталась, хороша ведь была.
- А узнали-то как о нем? – продолжала Настя расспрашивать. - Она что, мужу про него рассказала?
- Мужу, деточка, о таких вещах не рассказывают. Нет, ее потом подруга допытала. Люся ей по секрету рассказала, но вы же знаете, как женщины хранят секреты.
- А вы как об этом узнали? – не успокаивалась Настя.
- Земля слухом полнится.
- А как же вы это пламя адское организовали, позвольте узнать? –поинтересовался старик.
- В наше время все можно организовать, были бы деньги. Это был тщательно организованный спецэффект, я подробностями вас не буду утруждать, тем более существуют некоторые секреты профессии.
- Так вы именно в этом профессионал? – спросила Леокадия.
- Сейчас – да, пришлось. А когда-то Бауманку окончил, думал, буду самолеты конструировать. Так что кое-чему я обучен.
- А как же рука эту тетку схватила? Она что, автоматическая была? Очень страшная сцена. – Настя даже поежилась.
- Вот именно, что у страха глаза велики. Рука эта - простой муляж, кусок пластмассы. А Нинель Федоровна так перепугалась, что кое-что себе домыслила, никто ее, конечно, не хватал.
- А тело у женщины этой, которая Игорька поцеловала, почему таким холодным было? - продолжала допытываться Настя.
- По той же причине, показалось ему, да и ночь была, прохладно, вот, бедняга и замерз.
- Мне кажется, вы что-то не договариваете, - не поверила Леокадия.
Владимир Сергеевич только пожал плечами.
- Как же вы не побоялись, ведь там и немолодые были люди, с ними всякое могло случиться, - укоризненно покачал головой Андрей Петрович. – Людей не жалко было?
- Да, все, конечно, было на грани фола. Но что поделать, работа у нас такая. Телевизионные шоу – вещь жестокая. Ответственность на себя в таких случаях берут продюсер и режиссер, а я человек подневольный. Сказали мне – делаю. А насчет стариков вы не правы. Стариков-то как раз ничем не проймешь, они на своем веку повидали. Это надо очень постараться, чтобы пожилого человека напугать. Вот молодые все нервные. Больше всех Игорек струсил, а ведь здоровущий парень. Но, слава богу, все обошлось.
- А деньги им заплатили? – спросила Настя.
- Заплатили, но немного. По-моему, мы уже очень далеко ушли от оценок самого рассказа. Не пора ли перейти к следующему?
- Давайте по порядку, теперь о лете, - предложила Леокадия.
- Может быть, дамы сначала? – вежливо поклонился старик.
- Нет, рассказывайте, - разрешили дамы.
- Хитрите вы, - погрозил им пальцем Андрей Петрович. – Знаете, что последний рассказ всегда выигрышнее. Ну, да как хотите.
И он устроился поудобнее.
Вечер накануне Ивана Купала
Лето в наших краях, как вы знаете, всегда стоит жаркое, для садоводства-огородничества благодатное, и течет по раз и навсегда заведенному закону. В середине июня разгорается клубничная страда, а к июлю начинают созревать вишня, огурчики, яблоки наливаются соком растут прямо на глазах. Честное слово, точно в роликах "Центрнаучфильма". С утра яблочки еще махонькие, а к вечеру уже заметно больше, просто диву даешься, как все удивительно устроено и откуда что берется.
Дачникам скучать не приходится с ранней весны. Сначала в городских квартирах, на подоконниках, с любовью и тревогой выращивают рассаду. Чуть позже подрезают истекающие соками плодовые деревья, копают правильные, по солнцу, грядки, с начала мая высаживают не обманувшие надежд огурцы, помидоры, перцы, баклажаны. Так что май всегда стоит тяжелый, хлопотный, и мается в это время почти весь честной народ. В июне многие перебираются жить на дачи. Отпуска свои отгуливают с лопатами, тяпками, ведрами и шлангами в руках, особенно, конечно, женщины стараются. Случайно забежавшую в город огородницу всегда в толпе отличить можно: лицо, шея, руки загорели до черноты, будто только что с юга приехала, а ноги светлые. Сразу ясно, что дама увлекающаяся, и видно, в какой позе предпочитает она проводить свободное время.
Но к июлю огородные хлопоты на время отступают, наступают удовольствия и приятности, труды праведные начинают вознаграждаться. И аргументов в извечном споре "иметь или не иметь" заметно прибавляется в пользу обладания. Ибо не имеющий и праздный, весну проторчавший в городе, взиравший на ветви цветущих деревьев из окна многоэтажки и с жалостью поглядывавший на косолапо бегущих к пригородным автобусам и электричкам нагруженных страдальцев, не выйдет спозаранку в ухоженный сад, да не пройдется вдоль собственных грядок, не отправит в рот умопомрачительную клубничку, не захрустит только что сорванным сладчайшим огурцом, пупырчатым, увенчанным золотистым цветком, не сорвет одуряюще пахнущий букетик укропа. И не сядет на горячем от солнца крыльце, чувствуя себя творцом своего собственного маленького Эдема.
Стационарная дачная жизнь радует своей размеренностью и аккуратностью, в ней все известно наперед, не то, что в городе, где одолевают внезапные, непредсказуемые хлопоты и царит вавилонская суета. Сценарий этой жизни давно написан кем-то спокойным и мудрым. С утра проверить любимое хозяйство, выяснить, что еще выросло, созрело, собрать готовенькое, помочь всему, что гнется, затеняется, плохо себя чувствует. Соорудить на свежем воздухе самый вкусный на свете завтрак, откушать его под высокое птичье пение, под размеренное кукование, под гудок близкой электрички. Потом непременно сходить на реку. В полдень приготовить легкий, но полезный обед, после него обязательно в гамаке подремать. Ну, а уж вечером настает время с благодарностью напоить самых меньших наших братьев, полить так, чтобы все заискрилось, засияло сочной зеленью, заблагоухало. А потом долго вкушать вечер, с чаем, с телевизором, с разговорами, кто как любит.
У мужчин-дачников, конечно, имеются еще и особые, дополнительные удовольствия. С утра, как только начинает заниматься туманный рассвет, можно податься на рыбалку, покемарить пару часиков в какой-нибудь сказочной речной протоке, лениво смотреть, как плюхает хвостом на мелководье крупная рыба, разглядывать мальков, резвящихся в пронизанной солнцем воде. А вечерком приятно иногда зайти к тому соседу, у которого жена демонстрирует известные всей округе чудеса толерантности, устроиться на веранде и, поглядывая на созревающую закуску, слегка выпить, неспешно побеседовать, пока небо не усеется яркими разноцветными звездами. И все размеренно, чинно, на пользу здоровью и превосходному расположению духа.
Миша был дачником, и свою упорядоченную летнюю жизнь не променял бы ни на какую другую. Дачную жизнь Миша любил именно за мерное, патриархальное течение, за покой, за возможность почувствовать себя королем в своем крохотном замке. Тот июльский день, который запомнился ему на всю жизнь, прервал послеполуденную дрему грозой. Гроза собралась внезапно и разрешилась от бремени проливным дождем. Да, подумал Миша, гроза и в самом деле похожа на роды. Что-то растет, зреет, тяжелое, скрытое, а потом под небесные стоны, под крики природы, отходят воды, и на свет появляется совершенно новый мир, мокрый, прекрасный, новорожденный. Засомневавшись в пришедшей мысли, он почесал в затылке. Нет, вроде, похоже. Миша не был ни поэтом, ни фантазером, но что-то такое чувствовал, хотя не рассказывал никому, а в беседах с другими людьми предпочитал выглядеть человеком простым и практичным.
Грозе в дачном поселке обрадовались все. Это в городе гроза может нарушить планы, а на даче лишь обеспечивает интересное и необходимое разнообразие природы. Сразу по-особому запахла листва и трава, все стало душистым, чистым и глянцевым.
- Отлично, - думали дачники, вынося под ливень ведра и тазы, снимая крышки с садовых бочек. – Вечером поливать не придется. А воздух какой после обеда будет, никаких гор не нужно.
А к вечеру выглянуло виноватое солнце, усердно взялось за работу и быстро высушило улицу. Во время грозы Миша скучал, слонялся по даче, а после дождя, часикам к шести, когда жена отлучилась к соседке, решил сходить в гости. Вообще Миша не ленился, дачу содержал в образцовом порядке, и хозяином слыл хорошим, справным. Но не все же работать, да и сыровато еще было в саду, самое время навестить друга. Подумав так, он направился к Сан Санычу.
В городе Миша с Сан Санычем компанию не водили, потому что их жизненные интересы там совершенно не совпадали. Ну, какие могут быть в городской жизни общие интересы у доцента технического вуза и водителя троллейбуса? А на даче дружили, виделись почти каждый день: обсуждали виды на урожай, делились рассадой, иногда ходили рыбачить и частенько сиживали вечерами.
Сан Саныч мужик солидный, интересный, еще не старый, так что по имени-отчеству Миша называл его исключительно из уважения к его званиям. Сам Сан Саныч к своей учености относился скептически, но другим этого не показывал. Про себя же считал, что таланты, отпущенные ему свыше, нерадиво закопал в землю, и потерю эту старался ежедневно компенсировать максимальным комфортом и постоянными бытовыми удовольствиями. Никогда Сан Саныч не стоял, если можно было сесть, и никогда не сидел, если удавалось лечь. И стремился всегда минимизировать затрачиваемую энергию, хотя ленивым не был. Любил поесть вкусно и на красивой посуде, слегка выпить в приятной компании, пополнить одну из обожаемых коллекций, с ветерком прокатиться за город, в баню сходить, да мало ли еще в жизни приятных вещей. К одному из важнейших удовольствий относил Сан Саныч и дачную жизнь. Откуда Сан Саныч брал на все это деньги, было не вполне ясно, но и дача у него была добротнее Мишиной, гараж хороший, машина приличная. В общем, отличный сосед, достойный. Отпуск у Сан Саныча был длинный
Но уж всякий, кто путешествовал, определенно скажет вам, что хуже российских поездов не бывает ничего. И ни один избалованный иностранец не поймет российского вояжера, пока сам не вкусит российской железнодорожной пытки. Не помотается в тесных вагонах, напоминающих летом раскаленные печи, а зимой - гигантские холодильники. Не получит клаустрофобию в купе, заставляющих пассажиров одновременно задыхаться от духоты и страдать от губительных сквозняков. Не промучается без сна на полках, слишком жестких и узких для живых тел. Не удивится брезгливо влажной приютской постели. Не потеряет на секунду сознание в унизительном ватерклозете. А испытав все это на себе, уже не будет удивляться тому, почему так мало среди наших соотечественников любителей неторопливо объезжать российские красоты и достопримечательности. И поймет, отчего почти каждый в нашей стране крепко задумывается, прежде, чем купить железнодорожный билет. Зато безмерно удивится, узнав, что встречаются у нас одержимые, готовые заплатить подобной семидневной поездкой за счастье увидеть долгожданное теплое море.
Так, или примерно так, думал, подходя к перрону, один из тех, кто вот-вот должен был отправиться в путь Поездка не обещала быть приятной. Июльская жара грозила непременной вагонной душегубкой. Вагон был прицепной, а значит, наихудший. Да к тому же, кто-то беззаботный составил расписание так, что выехать предстояло утром, а затем трястись по жаре часов десять, останавливаясь даже на таких полустанках, на которых никто и никогда не сходил, а уж, тем более, не садился. Ах, если б уезжать вечером! Тогда каждый мог бы сразу кинуться в тяжелый, но все-таки спасительный сон, не обременяя себя разговорами с такими же, как сам, страдальцами, а наутро проснуться и сразу собирать вещи, с надеждой поглядывая в окно, подсчитывая минуты до прибытия. Но куда деваться – дела, да к тому же лето, и любой билет воспринимается подарком судьбы, а уж капризничать не нам, не приучены.
И словно для того, чтобы окончательно все испортить, компания в купе подобралась на редкость неподходящая. С первого взгляда можно было определить, что у людей, собравшихся в тесном помещении и обреченных вместе провести целый день своей единственной и не такой уж длинной жизни, нет ничего общего. Они зашли почти одновременно. Маленький, скромно одетый старичок с большой корзиной и неправдоподобно старым чемоданишком. Мужчина лет сорока в приличном сером костюме, удивительно неподходящим для погоды, с портфелем и пачкой свежих газет в руках. Элегантная молодая дама с дорогим кожаным саквояжем и хорошенькой сумочкой. И совсем молоденький худенький парнишка с рюкзаком и плеером.
Вошедшие поздоровались, быстро разместились, разложили багаж по полкам и ящикам, перетерпели визит собравшего билеты проводника, дружно отказались от чая и основательно замолчали.
- Да, - решил старичок, - с попутчиками моими путь долгим покажется.
Жил он давно и понимал, что надо ценить каждый свой день, которых и осталось-то, возможно, совсем немного. И был уверен, что всегда можно хоть чуточку улучшить жизнь, сделав что-нибудь полезное и приятное для себя и других. И знал, что дорогу чрезвычайно украшает правильно заданный неторопливый разговор, помогающий скоротать время и даже получить некоторую толику человеческого тепла. Но сегодня милой его сердцу беседы ничего не предвещало.
Старичок потихоньку рассмотрел даму. Холеная, интересная, равнодушная, она смотрела в окно на залитую солнцем степь и явно не нуждалась в общении.
- Красивая женщина, - подумал он печально, - разве я могу ее чем-нибудь заинтересовать?
Паренек надел наушники и отодвинулся от окна в самый угол. Мужчина в костюме шелестел газетой. Густое молчание повисло в купе, и старичок совсем загрустил.
-Нет, читать это невозможно, - вдруг громко сказал мужчина. – просто стыдно читать такую чушь. Свобода свободой, но глупость-то хоть как-то надо ограничивать.
Женщина отвела взгляд от окна, и глаза у нее оказались на удивление веселыми и живыми. А старичок, словно нечаянному подарку, обрадовался словам мужчины, и заторопился поддержать затеплившийся разговор:
- Да я уж который год ни одной газеты не выписываю. Раньше в них ничего прочесть было нельзя, а теперь пишут то, что читать нет никакой мочи. Вот и наши местные газеты все такие же.
И испугавшись, что беседа закончится, постарался задать беспроигрышный вопрос:
- Вы сами-то из Желтогорска?
- Я там родился и вырос, а сейчас живу в Москве, - ответил мужчина.
- А я всю жизнь прожила, - с неожиданной охотой включилась в разговор дама. – И город наш очень люблю.
- Ну, а я уж восьмой десяток в нем живу, и премного доволен, - сказал старик. – А что, город наш южный, лето жаркое, фрукты-овощи свои, но в то же время тихо, не курорт, отдыхающие не одолевают. И опять же, река, красота и благодать.
Все посмотрели на паренька. Тот понял, что отмолчаться не удастся, снял наушники и сказал высоким, очень звонким голосом.
- А я к бабушке еду на каникулы, а вообще живу в Зареченске.
И видя недоумение на лицах спутников, звонко рассмеялся. И все засмеялись, потому что поняли, что вовсе не парень это, а девушка, хорошенькая и молоденькая, только очень коротко стриженная и в нелепой бесформенной одежде, которая, наверняка скрывает стройную девичью фигурку. И рассмотрели, что у нее персиковые щеки, пушистые ресницы и изящные пальчики. И удивились, как могли сразу этого не заметить
- Вы не первые путаете, - сказала девушка. – Но я не обижаюсь, у меня стиль такой. А главное – я косметику не люблю, это всех и вводит в заблуждение. А мне не нравится мазать губы салом, пачкать ресницы черной дрянью и посыпать щеки рисовой мукой. Да и придурки всякие так меньше лезут.
- Да вам грешно краситься, - покачала головой дама. – На щеках розы, ресницы вон какие. Чем дольше женщине удается прожить с собственным лицом, тем лучше. А вот одеждой вы, конечно, фигуру, скрываете.
- Да нет, я не всегда так хожу, но в дорогу удобно, не мнется, не пачкается. А вас я на вокзале видела, вы с нашим преподавателем прощались.
Дама слегка смутилась:
- Да, это мой старый друг.
- Вот видите, - сказал мужчина, подальше откладывая газеты, – вы подтверждаете мою теорию. Мир слишком тесен, и в поездах непременно встречаешь людей, с которыми связан общими знакомствами. Кстати, позвольте представиться: Владимир Сергеевич, работаю на телевидении.
И он выжидающе посмотрел на даму.
- Леокадия Петровна, можно просто Леокадия.
- Тезки значит, - сказал старик.
Дама улыбнулась.
- Да нет, я в том смысле, что тоже Петрович, Андрей Петрович, бывший учитель, а теперь на пенсии, так сказать, на покое.
- Настя, - представилась девушка, и добавила, обращаясь к даме: - А вы, наверное, актриса?
- Почему вы так решили? Нет, что вы, я работаю реставратором в нашем музее.
- А я учусь в экономическом, перешла на второй курс.
- Ну что ж, - рассудил старичок. – Раз мы познакомились, предлагаю позавтракать, а то путь неблизкий. Да и жара скоро начнется, испортится еда, будет жалко. Как вы на это смотрите?
- Да, самое время, одиннадцатый час уже, - согласился Владимир Сергеевич.
И все дружно засуетились, достали припасы, а Владимир Сергеевич отправился за чаем. Несмотря на жару, еды оказалось слишком много, но Леокадия заставила всех убрать лишнее, оставила то, что следует съесть в первую очередь, постелила нарядную салфетку, умелой рукой накрыла крохотный стол, так что все оказалось на своих местах и в большом порядке. В согласии и с удовольствием позавтракали, убрали со стола и, уже не стесняясь друг друга, расположились поудобнее. И, как это часто случается в дороге, были готовы поговорить о том, о чем некогда и незачем разговаривать дома, и рассказать случайным попутчикам то, чего не расскажешь близким знакомым. Все теперь зависело только от того, какой тон будет задан беседе и о чем пойдет речь.
- Я лето, несмотря на жару, очень люблю, - начал Андрей Петрович. – Летом жизнь ярче, интереснее: солнце, лес, степь, река, дары природы – красотища! Да и жара бывает не всегда, вон, прошлый год был какой замечательный.
Телевизионщик решил, что тема многообещающая и сворачивать с нее не стал:
- А по мне ничего нет прекраснее весны. Все просто на глазах меняется, оживает, растет и благоухает. И от этого в тебе самом происходит такой удивительный подъем, что начинаешь думать: вот она какая жизнь, надо вкушать ее, радоваться каждому дню, ничего не пропускать, ни одного солнечного лучика, ни одной капельки дождя. Потому что все на пользу и все в радость.
-Самое лучшее время года - это осень, - сказала Настя, щурясь от яркого света. – Лето и зима одноцветные, а осень разная. Сначала пестрая, яркая, а потом однотонная, но такая стильная. Я даже не знаю, что лучше. Иногда смотришь – такое разноцветье, думаешь, что красивее и быть ничего не может. А недели через две все становится одинаковым, серым, но так даже лучше. Пойдет меленький дождик – и грустно так стучит по окну, хочется завернуться в плед, устроиться на диване и слушать шум этот тихий. Мило так, уютно. А потом солнце выглянет, и на фоне неба прорисовывается каждая ветка. Если снизу долго смотреть на голые ветви, даже голова может закружиться
- А зима, разве зима вам не нравится? Выпадет снег – и сердце замирает от этой белизны, тишины и благодати. Ступать боязно, так все мягко, нежно и чисто. А деревья когда в инее стоят? Просто умопомрачительно красиво, - обвела всех черными глазами. Леокадия - Зиму почему-то связывают со смертью, с концом, а мне она кажется началом. Для меня она моложе весны, потому что таит предчувствие, предвкушение того, что все вот-вот снова возродится. Зима вовсе не старуха, а младенец, у которого все еще впереди.
- Но, согласитесь, что зимой жизнь все-таки замирает, - возразил Владимир Сергеевич, явно любуясь женщиной. - Да и человек пережидает до тепла и весны. А весной начинают происходить разные события, ну, хотя бы влюбленности и романы, и чаще случается все необыкновенное и удивительное.
- Тут я с вами не соглашусь, - сказал Андрей Петрович, уже окончательно уверившийся в том, что разговор состоится и будет очень интересным. - Лето – самое богатое на приключения время. Зимой работа-дом, дом-работа, весной человек слаб и беспомощен после зимы. А вот летом набирается сил и пускается во всякие авантюры и поиски.
А Настя окончательно разделила мнения:
- Нет, все-таки больше всего важных событий происходит осенью. Летом люди разъезжаются, каждый сам по себе. Живут, словно играют, как бы понарошку. Занимаются необязательными делами, заводят случайные знакомства, оказываются в чужих городах. А осенью, соскучившись, возвращаются домой к своей настоящей жизни. Занятия в школах и институтах осенью начинаются, свадьбы осенью принято играть. Даже дней рождения осенью больше, у меня тоже осенью.
- Зато зима – время чудес, тайн и неожиданностей, - мечтательно сказала Леокадия.
- Вы хотите сказать, что весной чудес не бывает? – улыбнулся Владимир Сергеевич.
- Бывают, конечно, но реже.
- А летом?
- Лето чересчур практично и суетно: урожай, отдых, загар, витамины, забота о теле - все очень просто и неинтересно. Летом не до чудес, потому что человек слишком занят собой, а чудо требует внимания к миру.
- А что вы, простите, понимаете под чудом? – поинтересовался Андрей Петрович.
- Чудо – это схождение неведомого в реальность, - Леокадия давно сформулировала это для себя, но произнесла впервые.
- Значит, она этим интересуется, - подумал Владимир Сергеевич. – Ну, что же, расскажем ей о чуде.
- Скажите, ну а в принципе, все согласны, что чудеса в жизни случаются? – спросил старик.
- Несомненно, - ответила Леокадия .
- Пожалуй, - в голосе мужчины уверенности не было.
- Да, - кивнула Настя.
- Ну, а я за свою жизнь всяких чудес насмотрелся.
- Мне в голову пришла одна мысль, - произнес Владимир Сергеевич задумчиво. - Конечно, невероятное происходит в любое время года, с этим не поспоришь. Но так уж получилось, что у каждого из нас сложилось свое представление о том, какой сезон богаче чудесами. Доказать ничего никто из нас не сможет, да и какие тут могут быть доказательства. А вот рассказать что-нибудь интересное, так сказать, проиллюстрировать собственную позицию, может каждый. Мне вот припомнилась одна любопытная весенняя история. И каждый пусть расскажет всем что-нибудь удивительное о своем времени года. А потом попытаемся решить, чей рассказ интереснее. Заодно и время скоротаем. Надоели все эти сплетни о политике и ценах, давайте хоть раз позволим себе настоящую беседу.
- А что, времени у нас предостаточно, - посмотрел на часы Андрей Петрович. – Ехать еще почти восемь часов.
- Прекрасная идея, - одобрила Леокадия.
И Настя: обрадовалась
- Классно!
- Только давайте будем беспристрастными в своих оценках.
- Где это вы видели, молодой человек, беспристрастных людей? – улыбнулся старик
- Тогда, чур не врать.
- Я врать не обучен, даже сочинить ничего не могу, рассказываю только то, что сам видел.
- У меня фантазия очень богатая, - кокетливо подняла брови Леокадия, - но обещаю, что на этот раз расскажу чистую правду.
- Мне, конечно, привирать часто приходится, но всегда по делам службы, а в нормальной жизни – ни-ни, - уверил всех сам затейник.
- А я вообще никогда не вру, даже родителям, - посмотрела на всех Настя огромными голубыми глазами.
- Так кто начнет?
- Вы предложили, вам и начинать, - любезно склонил голову старик.
- Никто не возражает? Ну, тогда слушайте.
Майская ночь
Апрель баловал дождями, а первый день мая засиял, заискрился, заблагоухал, так что сразу стало ясно: все состоится и праздник будет. День предстоял долгий, и Афанасий Иванович проснулся чуть свет, порадовался намечающемуся солнцу, полежал, вспоминая.
Тогда, четверть века назад, на майскую демонстрацию ходили не по политическим убеждениям, а для того чтобы еще раз приобщиться к государственной незыблемой мощи и почувствовать, как надежно и устойчиво устроена родная страна. Ну, и повеселиться, конечно, приятно провести время. Даже студентам нравилось. Сначала, пока через весь город шли к площади, заходили в подворотни, попивали дешевое яблочное винцо прямо из бутылок, знакомились с девушками. Потом, после демонстрации отправлялись большими компаниями к кому-нибудь домой, а там уж веселье иногда до утра. Люди постарше, посолиднее, чинно шли колоннами, издалека махали флажками знакомым, которых и видели-то только раз в год, на майские. А уж потом, слегка устав и нагуляв отменный аппетит, домой, к праздничному столу, где все чин чином, чтобы в грязь лицом не ударить перед гостями, если кто придет. А. в гости ходили без приглашения, просто шли мимо и заглядывали на огонек. Это сейчас ни к кому просто так не придешь, дальше прихожей не пустят, а тогда все было запросто, даже и ночевать оставляли. И обязательно цвели яблони и черемуха, окутывая город ароматами. И на всех углах начинали продавать газированную воду, вещающую о лете и приближающейся жаре, и копеечные очень вкусные пирожки. Благодать! Даже если дождик, благодать!
Ни о какой такой политике Афанасий Иванович тогда и не думал, просто жил и все. По будням ходил на завод, по субботам в баню, а уж в воскресенье непременно на базар. Только идти надо спозаранку, лениться нельзя, а то другие самый лакомый товар уведут. Летом, само собой, покупал огурчики-помидорчики, блестящие, отмытые, прямо с грядки, пряно пахнущие свежей ботвой. Стрельчатый лучок-чесночок, кудрявую петрушечку, укропчик, но не любой, а особого сорта, самый душистый, это надо уметь выбрать. Яблоки, розовые, сочные, хрусткие, никакие импортные с ними не сравнятся. Нежнейшую малину, только в туеске или пластмассовом ведерке, в пакете не донесешь, истечет соком, превратится в кашу. Вишню, если на компот, то расплетку, а поесть – так владимировку. Ну, а уж коли повезет – так и грибочки: подберезовики, лисички, маслята, липкие, в еловой хвое. Кто пробовал маслята, шампиньоны эти безвкусные и в рот не возьмет. А то и рыбка попадалась, еще трепещущая, сладкая, ум отъешь. Ну, а уж осенью он выбирал отменный вилок капусты, морковки поярче, славный кусок грудинки и приличный шматок свинины, а затем по ноябрьскому морозцу возвращался домой, с удовольствием вдыхая сладкий холодный воздух. Мечтал о том, как сейчас войдет в знакомое тепло и вкусно выпьет первую стопку, да закусит балтийской селедочкой в кольцах фиолетового кубанского лука. А потом будет присматривать за женой, чтобы щи получились такие, как он любит, густые, жаркие, и непременно из двух сортов мяса. А сейчас разве нормальные щи сваришь? Они, считай, минимум в три с лишним сотни обойдутся. Золотые получатся щи.
Отличное было время, понятное и надежное. Без работы сидели только уж совсем никчемные людишки, даже алкоголиков не выгоняли, перевоспитывали. Это еще надо было очень постараться, что остаться без работы. Зарплата пятого и двадцатого, хоть конец света, хоть марсиане. Если что серьезное купить, холодильник там или стиральную машину, жене пальто с норкой - так пожалуйте, кредит. А так денег хватало, даже откладывали. И завидовать было некому, все жили одинаково, просто и у людей на виду. Так что бороться было не за что и не с кем.
Теперь все иначе, классовая борьба, проклятые капиталисты совсем на шею сели. Молодежи все равно, но он, Афанасий Иванович, терпеть не стал, вступил в партию, а теперь вот возглавляет районную организацию. Ответственность, конечно, большая, но зато жизнь интересная, кипучая. Сегодня с утра на демонстрацию, в центр, на площадь с Лениным. А в двенадцать вся их районная ячейка отправляется за город, на маевку, всем коллективом решили поддержать славные традиции. Продукты закупили еще третьего дня, с автобусом договорились, место присмотрели заранее, отличное место. В общем, все организовано на славу. Не ехать разрешили лишь самым старым, кому под восемьдесят, но те-то как раз орлы. А вот раскольники и ренегаты объявились именно среди тех, кто помоложе. Дескать, надо с семьей побыть, на дачу съездить, самое время копать и сажать, золотые деньки, потом целый год кормят. Но здесь партийный комитет был непреклонен и на единстве партийных рядов настоял, намекнув, что с отщепенцами у них разговор короткий. Так что поедут все, человек сорок, хотя кое-кто сегодня с утра наверняка с надеждой ждал дождя. Но правда, как известно, всегда на нашей стороне. Подумав так, Афанасий Петрович сварил кашу, плотно позавтракал и стал собираться.
Народу на площади было немного, редеют, редеют ряды. Со всего города набралось человек двести, но время провели хорошо, правильно: постояли с флагами, высказались с трибуны кто как умел, песни попели наши, настоящие. А уже в полдень автобус вез всю районную честь и совесть за город, в юную зелень, солнце и щебетание.
Приехали к часу, разгрузились, отпустили автобус. Никуда не денешься – рынок, всюду деньги, да еще какие, простой влетит в копеечку. Благо электричка в двадцати минутах ходьбы, и расписание заранее узнали. Огляделись, похвалили Петьку Ляхова, который это место присмотрел, у него дача неподалеку. В самом деле, красиво, удобно, и костер есть где развести. И все, даже замученные безденежьем и бытом, старые, невеселые, неромантичные, подняли глаза к дымчато-зеленым березовым кронам, к лазоревому небушку, к ласковому негородскому солнцу. И постояли так, пока голова не закружилась от небесной глубины, от кружева ветвей. И увидели, как все хорошо и чудесно устроено в природе, подивились, что не замечают этой благодати, пообещали себе отныне почаще ездить в лес. Да каждые выходные и будут, кто им мешает.
Для праздничного завтрака расстелили скатерти на залитой солнцем поляне. Женщины засуетились, стали накрывать, резать снедь, а мужчин направили сооружать костер, чтобы было чем и пообедать. Управившись с делами, сели, как полагается в этот праздник, выпить за правое дело и закусить, чем бог послал, поговорить по душам.
Тут уж, конечно, не обошлось и без споров, хоть они и коммунисты, но люди-то все разные. Особенно горячился Семен Михайлович, преподаватель индустриального техникума, слывший знатоком политики и стратегом.
- Нет, Иваныч, что не говори, а зря мы им всего понастроили. Если бы не мы, они бы до сих пор при первобытнообщинном строе жили. А теперь наши железные дороги и заводы эксплуатируют, нашим электричеством живут. Это ж надо, как все обернулось: нам же теперь нужно за наш собственный космодром платить. А им зачем космодром? Они ж никогда ни то что ни одной ракеты не построят, аэроплана фанерного не сделают. Да уйди мы оттуда, они на космодроме будут овец и коз пасти. Нет, мы просто полвека своими дровами отапливали всю Вселенную. Понастроили химических комбинатов африканским людоедам! Да они и слыхом не слыхали ни про какую химию, вся их химия – шаманские пойла варить. Этим ГЭС, тем железную дорогу, а они как ездили на ишаках, так еще сто лет ездить будут. Одни якуты молодцы, не отсоединились, а ведь у них алмазы и золото.
- А куда им отсоединяться? – важно отвечал Афанасий Иванович. – К чукчам, что ли? Нет, Семен, это ты зря, у нас была мудрая политика, мы этими заводами и дорогами полмира держали, все они у нас в кулаке были. А сейчас что? Америка совсем обнаглела, хочет – Югославию на части раздербанит, хочет – Ирак с лица земли сотрет. И все к нам поближе подбираются, хотят нашими богатствами завладеть. То на Украину лезут, то в Грузию прут. А те, вместо благодарности, рады нам фигу в кармане показать. Заметил, что Кубу не трогают? Потому что она далеко от нас и нужна им как собаке пятая.
Но потихоньку разговор стал задушевным, расслабленным, аполитичным. Просто вспоминали молодость, песни завели, сначала партийные, потом любимые. Тут и обед поспел, шашлычок куриный, откушали и его, после чего совсем расслабились. Те, кто помоложе, разбрелись в лес по цветы, и просто так, погулять. Кто-то отошел от стола, нашел местечко поудобнее, задремал на солнышке. А ближе к вечеру многие вспомнили о своих беспартийных половинах, засобирались домой.
- Седьмой час уже, - виновато оправдывался Мишаня с агрегатного. - Пока до электрички дойдем, пока доедем, уже и ночь. Меня моя и так поедом жрала, что сегодня копать не поехал. Ты же знаешь мою Вальку. Уж завтра спозаранку точно погонит, надо хоть выспаться
- Последняя электричка полдесятого, - недовольно ворчал слегка сомлевший Афанасий Иванович, - через часик будем собираться, и все вместе пойдем к станции. Что ты вперед людей-то?
Но разве нашего человека уговоришь? Женщины тоже виновато вспомнили про мужей-детей, на природе хорошо конечно, но домашние дела никто не отменял. Мужикам-то что, приедут и завалятся перед телевизором, а их дома, наверняка, ждет гора грязной посуды. Да и устали, спозаранку на ногах. Так и стали разбредаться по двое, по трое, и к семи часам осталось шестеро самых надежных.
Сам Афанасий Иванович, который не то, чтобы никуда не торопился, но по некоторым причинам уже и торопиться-то никуда не мог. Семен Михайлович, одуревший от своего техникума, студентов-охламонов, вредной жены, сына-нахлебника, наглой невестки, непрерывно орущего внука-младенца и стремящийся хоть на полчасика продлить свалившуюся на него весеннюю негу. Бывшая бухгалтер Нинель Федоровна, дама весьма достойная, крупная, серьезная, но волей судеб и неразборчивых, ничего не понимающих в семейной жизни мужчин одинокая, а посему нашедшая свое счастье в партийной деятельности на благо всех людей. Токарь Андрюха, который по доброте своей никогда не разбивал компанию, за что многократно был руган и даже бит женой. Люська Петрова, которая просто любила погулять и никогда такой возможности не упускала. Да совсем молоденький Игорек Зуев, который в партийные ряды был привлечен именно женским задором Люськи.
Всех оставшихся своих соратников Афанасий Иванович ценил и уважал, кроме Люськи, ее же считал несерьезной и шалавистой. Вот и сегодня она увела Игорька на прогулку в лес и исчезла с ним на пару часов, ни стыда у бабы, ни совести. Ведь и муж у нее приличный, и сынишка растет, а она никак не перебесится. Ладно бы была приятной на мордашку, а то крокодил крокодилом. И что только мужики в ней находят? Но тут Афанасий Иванович лукавил, потому что знал, что есть у Люськи достоинства, которые не могут быть незамеченными мужчинами. Сам-то он, конечно, ни о чем таком уже не думал, хотя в молодости, конечно, водились и за ним грешки. Но теперь ни-ни, да и Светлану Петровну обижать нельзя, она без малого сорок лет была ему верной и заботливой женой, а верность Афанасий Иванович больше всего ценил в женщинах. А от Люськи верности не дождешься, эта даже на партийных мероприятиях не стесняется, позволяет себе. Да что уж здесь поделаешь, коли баба слаба на передок. Но в компании Люська была незаменимой: веселая, услужливая, и на стол подаст, и уберет все, и песню поддержит, и спляшет. Что привлекало Люську в партийном строительстве, Афанасий Иванович не понимал, но из организации не гнал, справедливо полагая, что молодая женщина в их деле всегда пригодится.
Они еще немного посидели и решили все доесть и допить, не везти же назад. С удивлением выяснили, что есть уже нечего, а выпить еще достаточно. Нет, что не говори, странное время, непонятное. Раньше закуска всегда оставалась, а за выпивкой сколько ни бегай, все мало. А теперь вот на еду набрасываются, а родимая простаивает. За этим разговором непривычное положение дел частично исправили, и почти все допили.
После этого Афанасий Иванович оказался в такой неге, что к станции идти решительно отказался, несмотря на все уговоры верных товарищей. Но время набегало, секретаря привели в чувство доступными средствами и, нагрузившись поклажей, двинули к станции. Прошли через редкий лесок и в девять с минутами вышли на маленькую платформу, стали ждать электричку.
Вот тут-то и приключился первый неприятный казус, потому что в положенное время электричка не пришла. Минут десять подождали, потом забеспокоились, кинулись искать дежурного, но его по случаю праздника нигде не наблюдалось, крохотная билетная касса была закрыта.
- Придется идти до шоссе, - решила Люська, которая раньше приезжала сюда с уже смывшимся Петькой. – Через рощу километра два будет.
- Попали мы, - загрустил Семен Михайлович. – да еще этого кабана придется на себе переть. Оставлять нельзя, ночи холодные.
Афанасий Иванович и в самом деле не выказывал никакого желания идти куда бы то ни было. Он прикорнул на скамейке, сладко чмокал губами, пребывая в весьма расслабленном состоянии плоти и духа.
- Всем хорош Афанасий, но как выберется на волю, обязательно налижется пьяным, - осудил малопьющий Семен Михайлович.
- Да это разве пьяный? – подмигнул Андрюха. – Пьяный, это когда лежишь, тебе ворон глаз клюет, а ты не чувствуешь.
- Коммунист должен знать норму, - вставила Нинель Федоровна.
- Вот я скажу Иванычу, как вы руководство критикуете, - хохотнула Люська.
Пока горячо обсуждали чрезвычайную ситуацию, раздался гудок и к платформе подкатил странный состав. Вел его узенький, ненастоящий какой-то паровозик, кукушка что ли, обшарпанный и задрипанный, на вид еще довоенный. Вагон при нем был единственным и тоже соответствовал: был деревянным, щелястым, с крохотными окнами. Партийцы в недоумении разглядывали странное средство передвижения, а из окна кукушки высунулся подходящий составу, по уши перемазанный сажей машинист:
- Там дальше авария, провода оборвались. Нас вызвали с боковой ветки народ собрать, садитесь, больше ничего не будет.
- А билеты? – крикнул Игорек.
- Сегодня праздник, проезд бесплатный, губернатор велел.
- А рыдван ваш до города-то доедет? – опасливо спросил Семен Михайлович.
- Обижаешь, дед, - хохотнул водила. – Механизм советский, настоящий. Госприемку помнишь?
Возникшее, было, некоторое сомнение развеялось при взгляде на внушительное тело Афанасия Ивановича. И уже не раздумывая, сотоварищи затащили босса в вагонишко, особняком положили на деревянное сиденье, сами сели кучно, кружком. Андрей достал из кармана початую беленькую, длиннющий ненатуральный огурец и пластиковый стакан, и, слава богу, поехали. Света в вагоне не было, но так было даже уютнее, веселее. Хохоча, обсудили приключение, вспомнили кое-какие прежние увеселительные прогулки и не заметили, как поезд остановился. Первым опомнился Игорек:
- Люсь, мы стоим, что ли?
Выглянули в окно. Совсем стемнело, за окном синел лес, кругом не было ни огонька. Даже луны не обнаружили, хотя в начале вечера она удивляла своими размерами, белая, полупрозрачная, круглая. Подождали пару минут, потом Андрей по-мужски вышел в тамбур, открыл дверь вагона, выглянул в сгустившийся мрак.
- Стоим посреди леса, - крикнул своим. – Впереди ничего не видно, пойду спрошу у машиниста.
- Смотри, не отстань, - взвизгнула Люська
Андрюха с опаской спрыгнул на землю, дошел до кабины паровоза, покричал:
- Эй, командир!
Не получив ответа, полез по лесенке в кабину и обнаружил, что отстать от поезда ему сегодня точно не суждено, потому машиниста и след простыл. И топка, старинная, как в фильмах про Гражданскую, была холодная. Как-то не по себе стало Андрею, и он заторопился назад.
- Ну что там? – спросила озабоченная Люська.
- Водила исчез.
Все, кроме ничего не ведающего Афанасия Ивановича, всполошились, выбрались наружу, поочередно спрыгнув с высокой подножки на придорожный гравий. Вокруг не было ни просвета, ни намека на жилище.
- Может, этот гаврик отлить ушел? – предположил Семен Михайлович. – А в кабине его точно нет?
- Да пьяный, наверное, напоролся, - брезгливо поджала губы Нинель Федоровна, чьи внушительные габариты значительно отодвигали порог ее собственного опьянения. – Валяется где-нибудь в кустах.
- Ну и слава богу, что смылся, а то натворил бы дел, - успокоила себя неунывающая Люська.
Но еще на что-то надеясь, несколько минут покричали, поаукали, обшарили подлесок вдоль дороги.
- Андрюша, - томно сказала Люська, - а ты сам повести не сможешь?
- Ты что, спятила, что ли? Хочешь, чтобы меня посадили? Да и не умею я, у меня и машины-то нет.
- Да что там уметь-то? Там, небось, всего две ручки.
- Хватит ерунду пороть, - прервал бабу Андрей. – Ничего не поделаешь, придется пешком иди. Все бы ничего, да сумки эти.
- Да бросить их надо, - махнул рукой Игорек. - Что там в сумках этих-то? Две клеенки задрипанные, да ведра, у меня дома помойное лучше.
- Ты сначала хоть что-нибудь купи, потом разбрасывайся, умный нашелся, - поставила на место дурачка Нинель Федоровна. – Ведра из районного представительства, хорошие. Да мои две кастрюли. А скатерти Инны Александровны. Ты, что ли, ей новые будешь покупать?
- Что вы все про ерунду? – вступился Семен Михайлович. – Лучше скажите, как мы Иваныча понесем.
Но было не до Иваныча.
- Давайте вернемся назад, - предложила разумная Нинель Федоровна. – Мы дороги-то не знаем, и назад, наверняка, ближе.
- По путям не заблудимся. – возразил Семен Михайлович. – Мы минут двадцать ехали, следующая станция уже недалеко. Коммунисты назад не ходят, только вперед.
- А Ленин говорил, что шаг вперед, два шага назад, - сострил Игорек, - мы изучали на кружке.
- Вот из-за таких, как ты интерпретаторов и все наши беды, - разозлился Семен Михайлович.
Игорек решил, что не время портить отношения сразу с двумя старшими товарищами, и притих.
- По шпалам все ноги переломаешь, - засомневалась Люська. – Надо прямиком через лес, вдоль железки идет шоссе, там всегда что-нибудь поймаем.
- Где это шоссе? А рельсы вот они, перед нами, - настаивал Семен Михайлович.
- Я не пойду, мы с Игорьком напрямки через лесок, - уперлась Люська.
- Знаем мы это через лесок, потом через два месяца где-нибудь в Тюмени выйдете, - попытался переубедить упрямицу Семен Михайлович, считавший, что в отсутствии босса он несет ответственность за коллектив, а значит, вправе принимать решения.
- Да у нас в области и лесов-то нет, одни посадки, какая Тюмень в степи, - пискнул Игорек.
- Вам с Люськой, я смотрю, и посадок хватает.
- Ну, я пошла, - обиделась на очевидный намек оскорбленная дама, - Игорь, ты со мной?.
- Погодите, а как же Афанасий Иванович? – вспомнил Андрюха.- Нам одним, что ли его переть?
Вопрос был неприятный. Опять полезли в вагон, начали будить забытого предводителя, трепали, трясли, осмелились даже на пару оплеух, но тот был как куль, валился набок, чуть только приподнимешь.
- Мы его по шпалам не донесем, - с тоской сказал Игорек.
- Не по шпалам тоже, - солидаризировалась Нинель Федоровна
- Придется оставить тут, - решил соблюсти интересы большинства Семен Михайлович. – А что, в вагоне тепло, волков здесь отродясь не водилось, да и не залезут они в вагон, высоко. Денег он с собой не носит, Светка ему не дает. Кому он нужен? А утром пойдут электрички, или машинист вернется, его и обнаружат.
Голосовать не стали, но единогласно решили, что другого выхода нет, и придется оставить партийного лидера в вагоне. Но, оказавшись на воле, снова во мнениях разделились, и в результате разошлись. Люська с Игорьком отправились через лес к шоссе, а Семен Михайлович с Андрюхой пошли вперед по путям к следующей станции. Нинель Федоровна продолжала считать, что разумнее было бы вернуться, но ее никто не спрашивал, и деваться ей было некуда, пришлось поплестись за мужиками, не тащиться же за Люськой
- Вечно мужики так, - ворчала она себе под нос. – Никогда женщину не послушают, а потом локти себе кусают, да уже поздно
Люська с Игорьком шли не без приятности. Воздух был сладкий, ночной, пахло майским лесом, ландышами, теплой сыростью. Останавливались, подолгу целовались, смотрели на звезды и уже радовались нечаянному приключению. Нет, все-таки славно получилось, когда еще придется погулять по ночной майской благодати. Люська и про мужа забыла, старалась не думать о том, что ждет ее дома. Ну что, она, вообще, что ли ни на что права не имеет? Она и так вкалывает на всех, как рабыня. Хоть когда-нибудь может она позволить себе маленький праздник? А Игорек и вовсе никогда и ни о чем не беспокоился, не умел.
И вот, когда беспечной парочке уже стало казаться, что слышат они знакомые звуки шоссе, впереди забрезжил неяркий свет, редкий лес расступился, и сквозь ночной туман увидели они маленькое озеро. Да и не озеро даже, так, озерцо. И таким красивым было это неожиданное озеро, дымчатое, призрачное, нежное, словно первая мартовская лужица в окружении подтаявшего рыхлого снега, что Люська с Игорьком остановились, открыв рты, и стали смотреть на него. Озеро подсвечивалось откуда-то снизу, свет словно шел из его глубины, матовый, приглушенный. А тут и сверху полился новый свет, потому что, наконец, вышла огромная яркая луна, идеально круглая, без малейшего изъяна.
А несколько мгновений спустя Люська увидела, что на берегу, у самой воды, сидят обнаженные женщины. Видно было, что тела их бледны и несовершенны, неидеальны, отличны от модных стандартов. И бедра были тяжеловаты, и груди слегка отвисли, словно разнокалиберные и разносортные переспелые груши, и животы были мягкие, как у детей. Но было что-то завораживающее, притягательное, живое и родное и в этом несовершенстве, и в ленивой домашней грации, словно у женщин, только что вставших с постели, теплых, простоволосых, неприбранных, своих. Опытная Люська раньше Игорька почувствовала эту влекущую женскую силу, манкость, притягательность и потянула обалдевшего парня в сторону, желая спасти от опасного наваждения. Но их уже заметили, и одна из женщин, по виду самая старшая, поднялась и направилась к ним, лениво, бесстыдно, томно и невесомо.
Парочка оцепенела, замерла, а женщина подошла к Игорьку и, не обращая внимания на Люську, притянула его к себе и нежно, но настойчиво поцеловала в губы. А Люська, вместо того, чтобы дать отпор наглой бабе, даже не возмутилась, как завороженная, засмотрелась на длинный поцелуй, сама прочувствовала всю его сладость, так что отраженный трепет эхом прокатился по ее откликнувшемуся телу. И разглядывая женщину затуманившимся взглядом, вдруг увидела, что кожа незнакомки какая-то странная, вся в расплывчатых зеленовато-синих пятнах. Пятна эти были очень знакомыми, и Люська напряглась.
- Что это она такая пятнистая? - медленно вползла в бедную Люськину голову неприятная мысль. – Словно Жорик Бобер, когда его в прошлом году нашли пониже пляжа. Ба, да она же мертвая! Утопленница!
Спасая свои глаза от жутких пятен, Люська перевела взгляд на тех женщин, что оставались на берегу. И увидела, что все они, плотоядно и похотливо улыбаясь, рассматривают ее, Люську, с каким-то до конца не понятным, и от этого еще более ужасным намерением. Точных планов мерзких девок Люська, конечно, знать не могла, но всем нутром ощутила, что ей несдобровать. И увидев едва уловимое движение там, на берегу, угадав чье-то желание встать и подойти к ней, Люська завизжала так, как не визжала никогда прежде, хотя издавать громкие звуки ей в жизни частенько приходилось.
Позабыв о юном любовнике, бедная бабенка кинулась прочь от треклятого места туда, где могло ее ждать спасение – к совсем уже близкой дороге. А тварь в пятнах, не прерывая поцелуя и вроде бы не глядя на Люську, ловким движением ухитрилась схватить ее за руку, сильно и больно. Но Люська была женщина хотя и молодая, но крепкая, зря, что ли, она каждый день десятикилограммовые сумки таскала. И она сумела вырвать свою руку из цепкой лапы и помчалась на спасительный рев мотора.
Люськин визг вывел из оцепенения застывшего Игорька, и он увидел, наконец, широко открытые, слишком близкие глаза женщины. И понял, что смотреть в них невыносимо, больно, погано и отвратительно. Потому что пусты были эти глаза и бесцветны, без зрачков и радужек, без смысла и выражения. И тут же почувствовал холод обнимающих его рук, такой явственный, что от него начало стыть его собственное тело, становясь беспомощным и непослушным, как на крещенском морозе. А целующие его жадные губы оказались липкими, скользкими, как улитки, которых он мальчишкой любил ловить у бабки на огороде. Игорек так ничего и не понял до конца, но его молодой и страстно желающий жить организм вступился за хозяина и отправил трепещущее тело в нокаут. Парень обмяк, повис на руках женщины, упав в желанный защитный обморок.
А Люська с леденящим душу визгом пронеслась по редеющему лесу и вскоре выбежала на шоссе. Некоторое время она продолжала бежать по обочине, пока не поняла, что опасность отступила. Как и всякий жизнеспособный человек, Люська быстро пришла в себя. Да и совесть ее не мучила. Ну, разве могла она, слабая женщина, защитить Игорька от той зеленой падали?
- В милицию, что ли заявить? – подумала она.
И усмехнулась в темноте. Если сейчас в милицию пойти, то в такую передрягу попадешь, что лучше уж назад, к озеру. Нет, дураков нету, идти в милицию по своей воле. Люська поймала себя на мысли, что никогда еще ей так сильно не хотелось домой. Она прикинула, в какой стороне город, перешла дорогу. Мимо с ревом пронесся огромный, ярко раскрашенный трейлер. Люська, вспомнив сцену из какого-то фильма, приподняла и без того короткую юбку, встала в картинную позу, выставила вперед длинную полноватую ногу. Друг за другом промчались две сверкающие иномарки, около нее даже не притормозили. Люська немного постояла: машин больше не было. Она громко, с удовольствием выругалась и потихоньку пошла в город. Тут-то и зашуршали мягко шины, и на малом ходу ее обогнала красная родная "шестерочка", остановилась чуть впереди.
Люська осторожно подошла к машине, заглянула внутрь. Салон был слабо освещен, за рулем сидел симпатичный парень лет двадцати восьми, по виду простой работяга.
- В город? Поздновато гуляешь, - улыбнулся парень. – Садись.
И Люська почувствовала, что все ее беды закончились, обрадовалась и села в машину.
А тройка партийцев, решивших не сходить с правильного пути, шла по шпалам. Андрюха нес ведра и кастрюли, громыхая ими в темноте, но радовался, что не пришлось тащить громадного Афанасия Ивановича. Он вспомнил подходящую песню и заголосил:
- Опять от меня сбежала последняя электричка,
И я по шпалам, опять по шпалам,
Домой иду по привычке.
Подпевать никто не стал, песня повисла в воздухе, и вскоре последнее "Е-е!" растаяло в ночном тумане. Дальше шли молча, время от времени матерясь, когда кто-нибудь спотыкался. Прошли уже пару километров, когда сбоку в тумане открылся невысокий холм с оградками и крестами.
- Да это кладбище! - ахнула Нинель Федоровна.
- Ну и что, что кладбище, - огрызнулся Семен Михайлович. Мертвецов чего боятся, они не кусаются, живых надо бояться, они хуже самых зловредных покойников. Раз кладбище, значит, неподалеку поселок. Считай, пришли.
- Да и светает уже, - успокоил женщину добрый Андрей.
Но сердце Нинель Федоровны почему-то сжалось, и она прибавила шаг, стараясь не отставать от мужчин. Заливистый, задорный лай разорвал тишину.
- Собака, может где-то и сторож, - рассудил Андрей.
Черный пес показался в тумане, побежал вниз с холма, виляя хвостом. Вот он нашел что-то в траве, схватил зубами и прытко понесся к путникам.
- Хороший пес, хороший, - забормотал Андрей и засвистел, подзывая собаку.
- Не зови ее, может она бешеная, - взвизгнула Нинель Федоровна.
Но всякий знает, что собаки всегда мстят тем, кто их не любит. И пес весело помчался прямиком к слегка отставшей Нинель Федоровне, которая заверещала:
-Брысь, брысь, пошла отсюда, не подходи ко мне, мерзавка!
Но псина уже была тут как тут и, весело гавкнув, положила свою находку прямо под ноги своей недоброжелательницы. Нинель Федоровна пригляделась: это была человеческая кисть, совсем истлевшая, белеющая оголенными костями, как огромная куриная лапа. Нинель Федоровна отчаянно завопила и оттолкнула кисть ногой. И тут отвратительная длань, Нинель Федоровна потом клялась, что так оно и было, подпрыгнула и больно схватила ее за щиколотку. Вопль смертельно испуганной женщины заставил Андрюху шваркнуть на землю громом загромыхавшие ведра, и кинуться ей на помощь. Когда он подбежал, рука уже спокойно лежала на земле.
- Вы что орете как резаная? Так и до инфаркта людей можно довести.
Вернулся и Семен Михайлович.
- Она меня схватила, - стуча зубами, просипела Нинель Федоровна.
- Кто? – не понял Семен Михайлович.
- Она.
И Нинель Федоровна показала пальцем на свою обидчицу.
- Знаешь, Нина, надо меньше пить, не молоденькая уже, - назидательно покачал головой Семен Михайлович. – Успокойся, ты женщина ученая, не богомолка какая-нибудь темная. На кладбище и не такое валяется. Нашла собака руку, принесла, экая невидаль.
И он, желая ободрить подругу, двумя пальцами поднял кисть, отбросил подальше. Рука послушно улетела и мягко упала в траву.
- А вон и сторож! – радостно закричал Андрей. – Эх, жалко, что все допили.
По склону спускался человек в плаще с капюшоном и с ружьем за плечами.
- Ау, товарищ, мы заблудились, - закричал Семен Михайлович, - подскажите, как пройти к станции.
Сторож молча шел к ним, на ходу прикуривая. А когда подошел, вежливо откинул капюшон, по-видимому, для того, чтобы поздороваться. И в этот момент из-за туч выглянула ясная и круглая луна, заулыбалась четко прорисованным клоунским ртом. И от этой насмешливой улыбки стало светло, как под ярким фонарем на центральной городской улице. И сразу стало ясно, почему молчалив сторож, и непонятно, как он ухитряется курить. Потому что, в отличие от луны, рта у него не было. И глаз не было, и носа, и щек, да и самого лица-то не было, потому что только с большой натяжкой можно было назвать лицом абсолютно гладкий белый шар, светящийся отраженным от луны призрачным светом.
Семен Михайлович подавился, заикал и, раскорячившись, присел на корточки, закрыл глаза ладошками, как годовалый мальчуган, играющий с мамой в прятки. Андрюха опять уронил оглушительную тару и очень тоненько заскулил. А Нинель Федоровна заорала благим матом так, что Семен Михайлович через несколько дней после происшествия был вынужден записаться на прием к районному отоларингологу. А потом все дружно, как и полагается членам партии, позволили своим душам на время покинуть перепуганные тела, то есть, изъясняясь языком диалектического материализма, потеряли сознание. И куда делся безликий мужик, конечно, не видели.
А партийный лидер, ничего не подозревающий о выпавших на долю его соратников злоключениях, сладко спал в раритетном вагоне. Он так бы спал и спал до самого утра, до шаловливых солнечных лучиков, но какая-то сила стала раскачивать неподвижный вагон все сильнее и сильнее. Афанасий Иванович начал просыпаться и долго не мог понять, где он и что с ним происходит.
- Куда это я еду? - подумал он, медленно приходя в себя.
Безумно хотелось пить, и от этого Афанасий Иванович проснулся окончательно. Приподнявшись и оглядевшись, он с усилием извлек из чугунной головы какие-то воспоминания о минувшем праздничном дне, о дурацкой электричке с чумазым машинистом и, зная своих соратников, как облупленных, догадался, что произошло.
- Бросили, гады, бросили своего секретаря, ну, ничего, я им покажу кузькину мать, исключу всех на хрен.
Он потер тяжелый затылок и вдруг увидел, что в темных окнах маячат чьи-то бледные рожи.
- Станция что ли, - опять смутно подумал он, встал и посмотрел в окно.
Мерзкие рыла, поганые хари, отвратительные сопатки, чудовищные подобия человеческих лиц глумливо и издевательски дразнили партийного секретаря. И без того страшные, как смертный грех, они кривились, корчились, расплющивались о стекло и явно запугивали его, который даже в эпоху дикого капитализма не боялся открыто говорить правду. Смелый Афанасий Иванович замахнулся на тварей и стукнул по стеклу, больно ударив руку, но твари и не думали пугаться.
- Вот, сволочи, - подумал он, все еще не понимая, что с ним происходит. – Молодежь что ли гуляет, раскрасили морды. Раньше бы их за брюки-дудочки в пикет забрали, а теперь делают что хотят, то голяком ходят, все яйца наружу, то раскрасятся как педики.
Он плюнул в поганые хари, и встал в проходе. Луна выплыла из-за туч, и ее свет яркими плотными струями полился из окон. Из тамбура в вагон зашла женщина, и Афанасий Иванович оцепенел. Баба была голая, как в морге. Она шла к нему, покачиваясь, словно после блуда, гнусно улыбалась и вида была такого, что Афанасий Иванович, кое-что повидавший на своем веку, содрогнулся. Наконец-то почувствовав что-то неладное, секретарь выругался матом, тараном побежал на мерзкую проститутку, своротил ее в сторону и выскочил в тамбур. Вагон несся на полном ходу, дверь была открыта.
- Нужно бежать, - сказал себе Афанасий Иванович.
Он взялся за поручень и, раздумывая, не прыгнуть ли, высунулся далеко наружу. Тепловоза впереди не было, а ущербный вагонишко, дребезжа и угрожая разлететься на части, самостоятельно летел в маячившее впереди пожарище. Отвратительно запахло горелым мясом, серой, тухлыми яйцами и еще чем-то непереносимо зловонным. И тогда бывший токарь седьмого разряда, бывший сменный мастер третьего цеха, порядочный человек, верный муж, непоколебимый атеист и пламенный партиец испытал момент истины и понял, куда несется он на вихляющейся рухляди. И нашел в себе силы перед смертью назвать вещи своими именами:
- Нет, не пожар это, а адское пламя, дьявольское пекло, ,вечное страдалище. Через минуту я буду там.
И тут же вспомнил свою бабушку, над которой потешался пионером, пытаясь перевоспитывать ее темную, не знающую про то, что человек произошел от обезьяны и терпеливо твердящую ему, остолопу, про доброго и всемогущего боженьку. Афанасий Иванович все отдал бы теперь за то, чтобы вспомнить высмеиваемые и отрицаемые прежде слова, но время окончательно стерло их из памяти. Тогда он напряг все свои незначительные душевные силы и взмолился, как мог:
- Бабушка родная, дорогая, не оставь в беде своего внучка, замолви там за меня словечко, прости меня, дурака старого!
А затем осел на грязный, заплеванный пол тамбура и благополучно потерял сознание.
Ликующая Люська тем временем пришла в себя и внимательно разглядела парня. Парень был ничего себе, скуластый блондин, с крепкой шеей, выступающей из широко вырезанного ворота футболки, с сильными накачанными руками, уверенно лежащими на руле.
- Неужели, не будет приставать? – подумала Люська, уже окончательно забывшая и об Игорьке, и об оставленных в лесу товарищах. – Неплохо бы, конечно, сполоснуться, но ничего, и так сойдет
Парень молчал, и она решила взять инициативу в свои руки, сказала низко и томно:
- У вас закурить не найдется?
Парень улыбнулся и достал из бардачка сигареты, кивнул:
- Вон зажигалка.
Люська наклонилась прикурить и оценивающе перевела взгляд на бедра парня. Она надеялась, что ноги у него не хуже рук, такие же мощные, сильные, затянутые в джинсы, но с недоумением увидела, что джинсов на парне нет. Забыв о сигарете, рассматривала она то, что было перед ней, и поняла, что на парне вообще нет штанов. Да и не нужны были этому парню никакие штаны. Потому что ноги у парня и в самом деле были сильные, крепкие, мощные, но не мужские, а козлиные, поросшие густой темной шерстью. И пока сигарета тлела у нее в руке, Люська, онемев и вытаращив глаза, не могла оторвать остекленевший взгляд от невиданной ею прежде огромной козлиной мужественности.
Первой в сознание возвратилась Нинель Федоровна. Сначала она ощутила, что лежать ей жестко и неудобно, а потом почувствовала, что в глаза впивается беспощадно яркий свет.
- Стоп, - услышала она, - снято.
Она приоткрыла один глаз: было светло, как днем, вокруг толпились люди. Она открыла оба глаза. Неподалеку стоял худой очкастый мужик в кожаном пиджаке. Мужик не обратил на нее внимания, продолжая давать указания какой-то распустехе с растрепанными соломенными патлами.
- Монтируем и сразу после праздников в эфир. Такого реалити-шоу страна еще не видала. Денег, конечно, вбухали, но отснято, как в Голливуде. Нет, хорошая была идея – снять Вальпургиеву ночь. Многие и не знают даже, что она совпадает с Первым мая.
- А с этими что делать? – спросила длинноволосая девица.
- Нашатырю им, затем налейте по стаканчику, если заартачатся заплатите немножко, но по минимуму, все лимиты исчерпаны.
- Это про нас, - спокойно подумала Нинель Федоровна и на всякий случай закрыла глаза.
- Они нам иски не вчинят? –забеспокоилась девица.
- Да когда эти лохи придут в себя, будут счастливы, что остались живы-невредимы. Какие там иски?
А Нинель Федоровна подумала:
- Ну, это мы еще посмотрим.
- Смотрите, Юрий Олегович, сейчас все грамотные стали.
- Ну, иски так иски, пусть вчиняют, дело того стоит. Давайте собирайте этих придурков, приводите в чувство, пора ехать.
Послышался еще один голос:
- Юра, дорогой, ты, конечно, гигант. Такой масштаб, такая техника, несколько съемочных площадок, но ничего не сорвали, потрясающе! Но все окупится одной только рекламой. И натуру грамотно выбрали. Надо будет на День независимости снять еще один выпуск.
- Не успеем подготовиться.
Нинель Федоровна снова приоткрыла один глаз. Рядом с первым стоял еще один мужик ростом поменьше и видом попроще, обращаясь к девице:
- Леночка, девочек из массовки горяченьким напоите, они там замерзли голенькими у воды сидеть. Хорошо, комаров пока нет.
- Сейчас всех соберем, отогреем. Но вы, Владимир Сергеевич, в следующий раз подбирайте девушек постройнее, у этих фигуры были не очень.
- Много ты, Леночка, в женских фигурах понимаешь. Эти были самый смак, мужчины оценят. Согласен, Юра?
Через час суета на съемочной площадке пошла на убыль, а девица докладывала режиссеру:
- Секретаря привели в чувство и опохмелили, парень совсем очухался, уже с кем-то из девушек знакомится, троих с кладбища развозят по домам. Только блондинку не можем найти.
- Куда же она делась?
- Побежала к дороге, наверное, уехала в город. Мы пытались ее остановить, но сами понимаете, съемка. Как бы шум не подняла, в милицию не заявила.
Но в милицию заявила не Люська, а ее муж, замучившийся во время трехдневного отсутствия своей легкомысленной половины с маленьким сыном. В милиции заявление не взяли, сказали, что в праздники многие исчезают, три дня не срок, погуляет баба и вернется.
Пропавшая жена и в самом деле объявилась дома через неделю. Была она печальная, неузнаваемо исхудавшая. На многочисленные вопросы родственников и знакомых, где шлялась столько времени, отвечала, что не помнит. И к неудовольствию мужа взяла манеру весь май и июнь по воскресеньям ездить за город, по грибы. А какие грибы в мае, да еще в наших местах? Возвращалась домой вечером, печальная, и было ясно, что не нашла она ни грибов, ни ягод, ни цветочка, ни листика, отчего даже недовольному мужу становилось ее очень жаль.
А коммунистические праздники Афанасий Иванович после чистки партийных рядов решил проводить в городе. Что в городе, честным людям собраться негде?
Рассказ был закончен, и Владимир Сергеевич с удивлением почувствовал, что у него бьется сердце, как у школьника на экзамене.
- Что это я так, - попытался он мысленно успокоить себя, - они же мне совершенно чужие люди.
Но продолжал волноваться. Первым высказался старик.
- Эк, вы, однако, закрутили. Но любопытно, очень любопытно, и рассказали со вкусом.
- Да, история забавная, – подтвердила Леокадия. – Только зачем вы так о себе? Видом попроще, ростом пониже. И рост у вас приличный, и вид далеко не простой.
- Когда это вы мой рост разглядели, Леокадия Петровна? Но зря вы, я уже не мальчик, знаю, как меня воспринимают женщины.
- Так я не поняла, - вмешалась Настя. – Этот мужик козлоногий в самом деле, что ли, был настоящий?
- Не могу знать, сам его не видел. Может, Люська специально его придумала, чтобы объяснить свое недельное отсутствие. Кто ее знает, где она на самом деле моталась, хороша ведь была.
- А узнали-то как о нем? – продолжала Настя расспрашивать. - Она что, мужу про него рассказала?
- Мужу, деточка, о таких вещах не рассказывают. Нет, ее потом подруга допытала. Люся ей по секрету рассказала, но вы же знаете, как женщины хранят секреты.
- А вы как об этом узнали? – не успокаивалась Настя.
- Земля слухом полнится.
- А как же вы это пламя адское организовали, позвольте узнать? –поинтересовался старик.
- В наше время все можно организовать, были бы деньги. Это был тщательно организованный спецэффект, я подробностями вас не буду утруждать, тем более существуют некоторые секреты профессии.
- Так вы именно в этом профессионал? – спросила Леокадия.
- Сейчас – да, пришлось. А когда-то Бауманку окончил, думал, буду самолеты конструировать. Так что кое-чему я обучен.
- А как же рука эту тетку схватила? Она что, автоматическая была? Очень страшная сцена. – Настя даже поежилась.
- Вот именно, что у страха глаза велики. Рука эта - простой муляж, кусок пластмассы. А Нинель Федоровна так перепугалась, что кое-что себе домыслила, никто ее, конечно, не хватал.
- А тело у женщины этой, которая Игорька поцеловала, почему таким холодным было? - продолжала допытываться Настя.
- По той же причине, показалось ему, да и ночь была, прохладно, вот, бедняга и замерз.
- Мне кажется, вы что-то не договариваете, - не поверила Леокадия.
Владимир Сергеевич только пожал плечами.
- Как же вы не побоялись, ведь там и немолодые были люди, с ними всякое могло случиться, - укоризненно покачал головой Андрей Петрович. – Людей не жалко было?
- Да, все, конечно, было на грани фола. Но что поделать, работа у нас такая. Телевизионные шоу – вещь жестокая. Ответственность на себя в таких случаях берут продюсер и режиссер, а я человек подневольный. Сказали мне – делаю. А насчет стариков вы не правы. Стариков-то как раз ничем не проймешь, они на своем веку повидали. Это надо очень постараться, чтобы пожилого человека напугать. Вот молодые все нервные. Больше всех Игорек струсил, а ведь здоровущий парень. Но, слава богу, все обошлось.
- А деньги им заплатили? – спросила Настя.
- Заплатили, но немного. По-моему, мы уже очень далеко ушли от оценок самого рассказа. Не пора ли перейти к следующему?
- Давайте по порядку, теперь о лете, - предложила Леокадия.
- Может быть, дамы сначала? – вежливо поклонился старик.
- Нет, рассказывайте, - разрешили дамы.
- Хитрите вы, - погрозил им пальцем Андрей Петрович. – Знаете, что последний рассказ всегда выигрышнее. Ну, да как хотите.
И он устроился поудобнее.
Вечер накануне Ивана Купала
Лето в наших краях, как вы знаете, всегда стоит жаркое, для садоводства-огородничества благодатное, и течет по раз и навсегда заведенному закону. В середине июня разгорается клубничная страда, а к июлю начинают созревать вишня, огурчики, яблоки наливаются соком растут прямо на глазах. Честное слово, точно в роликах "Центрнаучфильма". С утра яблочки еще махонькие, а к вечеру уже заметно больше, просто диву даешься, как все удивительно устроено и откуда что берется.
Дачникам скучать не приходится с ранней весны. Сначала в городских квартирах, на подоконниках, с любовью и тревогой выращивают рассаду. Чуть позже подрезают истекающие соками плодовые деревья, копают правильные, по солнцу, грядки, с начала мая высаживают не обманувшие надежд огурцы, помидоры, перцы, баклажаны. Так что май всегда стоит тяжелый, хлопотный, и мается в это время почти весь честной народ. В июне многие перебираются жить на дачи. Отпуска свои отгуливают с лопатами, тяпками, ведрами и шлангами в руках, особенно, конечно, женщины стараются. Случайно забежавшую в город огородницу всегда в толпе отличить можно: лицо, шея, руки загорели до черноты, будто только что с юга приехала, а ноги светлые. Сразу ясно, что дама увлекающаяся, и видно, в какой позе предпочитает она проводить свободное время.
Но к июлю огородные хлопоты на время отступают, наступают удовольствия и приятности, труды праведные начинают вознаграждаться. И аргументов в извечном споре "иметь или не иметь" заметно прибавляется в пользу обладания. Ибо не имеющий и праздный, весну проторчавший в городе, взиравший на ветви цветущих деревьев из окна многоэтажки и с жалостью поглядывавший на косолапо бегущих к пригородным автобусам и электричкам нагруженных страдальцев, не выйдет спозаранку в ухоженный сад, да не пройдется вдоль собственных грядок, не отправит в рот умопомрачительную клубничку, не захрустит только что сорванным сладчайшим огурцом, пупырчатым, увенчанным золотистым цветком, не сорвет одуряюще пахнущий букетик укропа. И не сядет на горячем от солнца крыльце, чувствуя себя творцом своего собственного маленького Эдема.
Стационарная дачная жизнь радует своей размеренностью и аккуратностью, в ней все известно наперед, не то, что в городе, где одолевают внезапные, непредсказуемые хлопоты и царит вавилонская суета. Сценарий этой жизни давно написан кем-то спокойным и мудрым. С утра проверить любимое хозяйство, выяснить, что еще выросло, созрело, собрать готовенькое, помочь всему, что гнется, затеняется, плохо себя чувствует. Соорудить на свежем воздухе самый вкусный на свете завтрак, откушать его под высокое птичье пение, под размеренное кукование, под гудок близкой электрички. Потом непременно сходить на реку. В полдень приготовить легкий, но полезный обед, после него обязательно в гамаке подремать. Ну, а уж вечером настает время с благодарностью напоить самых меньших наших братьев, полить так, чтобы все заискрилось, засияло сочной зеленью, заблагоухало. А потом долго вкушать вечер, с чаем, с телевизором, с разговорами, кто как любит.
У мужчин-дачников, конечно, имеются еще и особые, дополнительные удовольствия. С утра, как только начинает заниматься туманный рассвет, можно податься на рыбалку, покемарить пару часиков в какой-нибудь сказочной речной протоке, лениво смотреть, как плюхает хвостом на мелководье крупная рыба, разглядывать мальков, резвящихся в пронизанной солнцем воде. А вечерком приятно иногда зайти к тому соседу, у которого жена демонстрирует известные всей округе чудеса толерантности, устроиться на веранде и, поглядывая на созревающую закуску, слегка выпить, неспешно побеседовать, пока небо не усеется яркими разноцветными звездами. И все размеренно, чинно, на пользу здоровью и превосходному расположению духа.
Миша был дачником, и свою упорядоченную летнюю жизнь не променял бы ни на какую другую. Дачную жизнь Миша любил именно за мерное, патриархальное течение, за покой, за возможность почувствовать себя королем в своем крохотном замке. Тот июльский день, который запомнился ему на всю жизнь, прервал послеполуденную дрему грозой. Гроза собралась внезапно и разрешилась от бремени проливным дождем. Да, подумал Миша, гроза и в самом деле похожа на роды. Что-то растет, зреет, тяжелое, скрытое, а потом под небесные стоны, под крики природы, отходят воды, и на свет появляется совершенно новый мир, мокрый, прекрасный, новорожденный. Засомневавшись в пришедшей мысли, он почесал в затылке. Нет, вроде, похоже. Миша не был ни поэтом, ни фантазером, но что-то такое чувствовал, хотя не рассказывал никому, а в беседах с другими людьми предпочитал выглядеть человеком простым и практичным.
Грозе в дачном поселке обрадовались все. Это в городе гроза может нарушить планы, а на даче лишь обеспечивает интересное и необходимое разнообразие природы. Сразу по-особому запахла листва и трава, все стало душистым, чистым и глянцевым.
- Отлично, - думали дачники, вынося под ливень ведра и тазы, снимая крышки с садовых бочек. – Вечером поливать не придется. А воздух какой после обеда будет, никаких гор не нужно.
А к вечеру выглянуло виноватое солнце, усердно взялось за работу и быстро высушило улицу. Во время грозы Миша скучал, слонялся по даче, а после дождя, часикам к шести, когда жена отлучилась к соседке, решил сходить в гости. Вообще Миша не ленился, дачу содержал в образцовом порядке, и хозяином слыл хорошим, справным. Но не все же работать, да и сыровато еще было в саду, самое время навестить друга. Подумав так, он направился к Сан Санычу.
В городе Миша с Сан Санычем компанию не водили, потому что их жизненные интересы там совершенно не совпадали. Ну, какие могут быть в городской жизни общие интересы у доцента технического вуза и водителя троллейбуса? А на даче дружили, виделись почти каждый день: обсуждали виды на урожай, делились рассадой, иногда ходили рыбачить и частенько сиживали вечерами.
Сан Саныч мужик солидный, интересный, еще не старый, так что по имени-отчеству Миша называл его исключительно из уважения к его званиям. Сам Сан Саныч к своей учености относился скептически, но другим этого не показывал. Про себя же считал, что таланты, отпущенные ему свыше, нерадиво закопал в землю, и потерю эту старался ежедневно компенсировать максимальным комфортом и постоянными бытовыми удовольствиями. Никогда Сан Саныч не стоял, если можно было сесть, и никогда не сидел, если удавалось лечь. И стремился всегда минимизировать затрачиваемую энергию, хотя ленивым не был. Любил поесть вкусно и на красивой посуде, слегка выпить в приятной компании, пополнить одну из обожаемых коллекций, с ветерком прокатиться за город, в баню сходить, да мало ли еще в жизни приятных вещей. К одному из важнейших удовольствий относил Сан Саныч и дачную жизнь. Откуда Сан Саныч брал на все это деньги, было не вполне ясно, но и дача у него была добротнее Мишиной, гараж хороший, машина приличная. В общем, отличный сосед, достойный. Отпуск у Сан Саныча был длинный
Обсуждения Времена года