32 февраля. Известно, что международный мужской день ежегодно выпадает точно на 23-е февраля. Однако история праздника настолько запутана и противоречива, что можно с уверенностью сказать: празднование можно устраивать и 32-го февраля. Такова и армейская действительность – никакой логики, или совершенно нечеловеческая логика.
Моё пребывание на военной кафедре кроме естественного культурного шока характеризовалось невероятной насыщенностью событиями. Такое ощущение, что кто-то специально выдумывал самые абсурдные сюжеты и непреклонно монтировал их в реальность. Все это стало видно только сейчас – в предпенсионном возрасте. А тогда я стойко выдерживал «удары судьбы» и старался не «дразнить гусей». Сейчас почти всё это приобрело юмористическую окраску. А тогда нам было не до смеха.
Танковая пушка и загнивание империализма. Старое здание военной кафедры находилось на Октябрьской площади. Уникальное местоположение с видом на Кремль дополнялось наличием уютного пивного бара непосредственно за военной кафедрой. Пивбар так и называли – «ЗВК» (за военной кафедрой). Теперь всё это не существует. Уютные московские дворики погребены под циклопическими тушами многоэтажной застройки.
Здание кафедры было довоенной постройки. Гнилые паркетные полы легко проминались под ногой. Казалось, что при сколь-нибудь значительной нагрузке все здание сложится как карточный домик. Тем большим оказалось моё удивление, когда на втором этаже в аудитории по стрелковой подготовке мы обнаружили стомиллиметровую танковую пушку, установленную на сварных опорах. Пушка была нацелена точно на Кремль!
Майор, преподававший стрелковое и танковое вооружение, сразу сказал, что пушка исправна. Только боек спилен, но его легко можно заменить и стрелять прямой наводкой. И рукой показал – куда. В середине 80-х такие шутки могли кончиться очень плохо. Но этот аргумент майору в голову не мог прийти. Это был стиль русского советского офицера – пофигизм и чрезвычайная язвительность, в сочетании с полным отсутствием политкорректности. Уважаю категорически!
Майор вызвал дежурного – им оказался я. Изучение танковой пушки началось с извлечения клина затвора. Я легко выдернул клин – и с трудом его удержал: стальной клин весил больше 20 кг. Майор, видимо традиционно решил пошутить, поэтому не предупредил меня, что это тяжелая штука. Если бы я уронил болванку, паркет был бы сломан, а может быть и потолок. А курсанты нашего взвода в перерыве безуспешно пытались приподнять клин затвора.
Чувство юмора майора распространялось далеко за пределы страны. Особо впечатлило высказывание : «О неизбежном загнивании империализма свидетельствует тот факт, что в американских танках окружность башенного угломера делится на 57 частей, а в танке Т-55 – на 60». Глубина прозрения советского офицера поражает до сих пор.
Теория строевой подготовки. Майор Овечкин проводил у нас строевую подготовку. Перед тем как начать маршировать, он решил просветить нас по поводу сложностей процесса. Начал он с поворотов – и довольно уверенно: «Повороты бывают двух видов – направо и налево». Тут майор задумался и решил поправить себя: «Точнее – трех видов – ещё полоборота налево». После такого содержательного вступления майор Овечкин тяжко задумался на несколько минут. Видимо он понял, что поднятая тема классификации поворотов ему не по силам. Не заморачиваясь более, он скомандовал «Направо, шагом марш». Так быстро закончилась сенсационная лекция по теории строевой подготовки.
Как любой теоретик, майор Овечкин был разносторонне образован, и читал нам лекции по оружию массового поражения. Освещая симптомы биологического поражения, Овечкин выделил в качестве таковых «головные боли в мышцах и костях». Мы, как усердные курсанты замерли, ожидая комментария. Майор тоже замер глядя на нас. Он явно обдумывал тему своей будущей сенсационной статьи. Не сомневаясь в своей правоте, Овечкин медленно повторил, смакуя: «...головные боли в мышцах и костях». Следующий повтор был менее уверенным. Так продолжалось около 5 минут. С каждым повтором курсанты все меньше уважали лектора, а хихикали все больше.
Наконец, майор внимательно прочитал материалы лекции, и облегченно объявил: «головные боли и боли в мышцах и костях». Открытия не будет – стало ясно всем. Такие «перлы» сыпались из офицеров регулярно и обильно. Я точно знаю, что кое-кто из студентов записывал все, что отчебучат преподаватели. Говорили о нескольких толстых тетрадях. Что стало с этим бесценным собранием военного фольклора – никто не знает. А жаль – уникальное чтиво!
Три икса и тупой физхимик. Мы смеялись над офицерами, а они, оказывается, смеялись над нами! Однажды я случайно услышал, о чем разговаривают офицеры во время перерывов. Весело смеясь, они пересказывали смешные случаи на занятиях. Особой популярностью пользовались студенты Физико-химического факультета. Часто рассказывали такую историю.
Для управления движением танка использовались два рычага, которые могли быть установлены в положение №1, положение №2 и положение «задний ход». Офицеры часто использовали сокращения, поэтому «задний ход» заменяли на «зх». Рассказывают, что освещая эту тему, какой-то физхимик крайне опрометчиво вместо «зх» сказал «три икс». С тех пор офицеры, если хотели нас как-то унизить, использовали оскорбительное с их точки зрения прозвище «физхимик». Иногда добавляя «тупой».
Проблема портянок на современном этапе развития. Обучение на кафедре заканчивалось выездом курсантов на сборы в лесной лагерь в Тверской области. Жили мы в палатках в сосновом бору. Во время войны это была зона активных боевых действий. Весь лес был испещрен десятиметровыми воронками от авиационных бомб. Из-за этого лес казался угрюмым и неприветливым.
Нас переодели в застиранное исподнее – рубаху и кальсоны. Гимнастерка и штаны были новые. Но всё это почти не запомнилось: в глубокую депрессию повергли портянки. Как наворачивать портянки – сняты документальные и художественные фильмы. Но ни в одном из них не показано, как накрутить портянку шириной 50 мм и длиной 400 мм! Этот фасон изобрели полковые кладовщики. При нехватке портянок их рвали пополам, перед следующей ревизией – ещё раз. Кутюрье каптёрское!
Когда обмундирование было надето, нас построили и критически осмотрели. Затем заставили снять сапоги. У кого были носки – заставили снять и накрутить портянки. Причем ленты в качестве портянок – это было нормально, а носки – категорически нет! В результате я ходил в сапогах на босу ногу. Бинтовал только щиколотку, с которой попавший в сапог песок аккуратно стёр кожу до мяса. И только личное вмешательство нынешнего министра обороны позволило заменить портянки на носки! Но это произошло только спустя 28 лет.
А тогда мне просто неслыханно повезло. Меня и еще одного студента послали работать на дивизионный вещевой склад. Кладовщица объяснила нам задачу, закрыла склад на замок и ушла по делам. Свершилось! Мы бежали вдоль стеллажей и высматривали что-нибудь полезное. Я нашел стопку махровых полотенец и быстро накрутил себе царские портянки! В лагере все просто замычали от зависти, когда я продемонстрировал обновку. Да, были и светлые моменты в те мрачные тоталитарные годы диктатуры пролетариата!
Кулинария для Дембеля. Прочитав роман Ремарка «На западном фронте без перемен», я был потрясен: со времен первой мировой войны быт солдат практически не изменился! По-прежнему главные приоритеты солдата – жратва и удобные средства для отправления естественных надобностей. Все остальное вторично. Голодный солдат с поносом не захочет ни воевать, ни веселиться с бабами, ни хором песни петь, ни повышать политическую грамотность. Надо сказать, что руководство армии хорошо усвоило эту простую истину. Кормили нас в обязательном порядке – где бы мы ни находились.
После палаток для проживания сразу были построены многоместные отхожие места без стен и потолка. Это были ямы с дощатым настилом, в котором по краю были симметрично прорезаны отверстия. Женщин в лагере не было, кого стесняться? Но стеснительные курсанты первое время упорно бегали в лес, пока не сделали прогулку близ лагеря невозможной.
Теперь рассмотрим наше меню. Первую неделю мы ели неплохо: макароны, картошка с тушенкой, рис, пшенка и конечно перловка. Радовали овощные супы. На ужин всегда давали рыбные консервы. Из напитков запомнился кисель и чай. Причем кисель варился со вчерашней заваркой, которая слегка закрашивал крахмал. Очень понравилась пшенная каша с горохом. Очень вкусно! Впоследствии я больше нигде не ел ничего подобного из пшенки. Никто не знает рецепта. Боюсь, что он безвозвратно утерян.
Но вскоре наше меню ограничилось только макаронами, пшенкой и перловкой. Перловку я не мог есть с детства – поэтому испытывал постоянное чувство голода. Выручали рыбные консервы и хлеб. И лес. Лес был и остается нашим спасением. Эта истина с пугающим постоянством подтверждается уже сотни, а может – и тысячи лет. Он был и отхожим местом и источником кой-какой еды. Тверские сосновые леса славятся грибной охотой. Мы ели сырые грибы прямо на марше, срывая их на ходу. Особенно вкусны были белые. Но их было немного. Кроме грибов изобильно росли ягоды: черника, брусника, костяника и клюква. Правда черника уже закончилась, а за клюквой надо было лезть в болото. Встречалась и калина, но есть её сложно – косточек много.
Но главное неудобство доставлял недостаток жиров. Масло давали раз в день. Порция легко умещалась в ложке. Причем масло каким-то колдовским образом было так пропитано водой, что снижало в итоге долю масла в порции раза в полтора. А комбижир повара использовали для растопки полевых кухонь, щадя наши молодые желудки.
В результате не обошлось без убийства с последующим поеданием жертвы. Лагерная собачка по кличке Дембель исчезла уже через две недели. Кому-то очень сильно не хватало мяса и жиров. Голову собаки и котелок с остатками вареной собачатины я нашел в лесу, в глубокой воронке от авиационной бомбы.
Сенсорный голод и строевая песня перед завтраком. Но не хлебом единым жив студент. Хотелось и духовной пищи. Все мы имели дома магнитофоны, которые часами воспроизводили песни нашей и зарубежной эстрады. В лесу нет такой роскоши, и через пару недель практически все мы запели, по мере сил утоляя возникший сенсорный голод. Я пел песни «Машины времени», которые мог исполнять и под гитару. Двое особо стойких или застенчивых молчали два месяца, но в итоге не выдержали и они.
Впрочем, пели мы все – хором строевую песню. Маршируя строем, мы обязаны были исполнить свой номер при движении к столовой. Видимо, в качестве платы за завтрак. Все известные строевые песни про танкистов быстро захватили другие взводы. Ну я и предложил марш из «Бумбараша». Начинался он строчкой «Дрожи буржуй, настал последний бой». Это стало нашей визитной карточкой. Песня была встречена на «ура». Офицеры явно получали удовольствие. И узнав, что это мы поем «про буржуя», сразу меняли гнев на милость!
Культурный шок, как средство воспитания. Курсанты не были однородной массой, с усредненными психологическими характеристиками. Значительная часть училась на физико-химическом факультете, который был известен экстремальными нагрузками на мозг обучающихся. Короче говоря, много им и не надо было, чтобы сдвинуться по фазе. И день такой настал. Нас построили на плацу и толстый полковник, смущённо признался, что накануне сразу два курсанта «сошли с ума». Как-то он это прокомментировал – совершенно не помню! Очень интересно – как вообще такое можно прокомментировать?
Позднее курсанты другого факультета рассказали, что один из потерпевших, не надевая сапог, мазал запрещенные носки гуталином. Второй пытался раскурить зубную щётку, постоянно спрашивая, который час? Ему, видите ли, надо спешить на утреннюю зарядку.
Следующий инцидент не заставил себя долго ждать. На утреннем построении какой-то взволнованный подполковник долго ходил вдоль строя, явно кого-то разыскивая, но не нашел. Сведущие люди рассказали предысторию. Наш плац решили расширить. Стоящие по краю вековые сосны спилили, а огромные пни отрядили корчевать ни в чем не повинных курсантов. И я тоже разок сподобился. Это была настоящая каторга! Пень обкапали, и горизонтальные корни перерубили, но на этом всё и закончилось. Студенты просто надрывались, как египетские рабы, с помощью рычага безуспешно пытаясь вырвать пень из земли.
Один из этих бедолаг и бродил уныло с топором по лесу, видимо разыскивая сосенку для нужд своей бригады. Встретил случайно подполковника, который послал его на корчевку. Нервы студента не выдержали, и он, подняв топор, погнался за мучителем с криком «Зарублю, сука!» Подполковник пережил незабываемые моменты!
Душевая для начинающего психотерапевта. Последний штрих в картину бытовых неудобств внёс душ. Вернее его отсутствие. Раз в неделю на берегу Волги устанавливали ротную палатку с душевыми лейками на каркасе из труб. Подгоняли кухонную машину для нагрева воды – мойся дорогой товарищ! Кто был в это время в лагере, мог спокойно вымыться перед ужином. Наш взвод почему-то постоянно находился то в дивизии на складах, то в карауле. Мы регулярно не попадали в банный день. Ходили грязные и потные. Как и в случае с портянками потребовалось личное вмешательство министра обороны, чтобы солдаты могли мыться регулярно и в любое время.
Мы пришли со склада боеприпасов, где перекладывали снаряды из старых ящиков в новые. Помытые курсанты посоветовали нам бежать бегом, чтобы успеть помыться. Всего лишь пара километров через лес – и вот она – душевая с горячей водой! Я успел помыться на последних минутах работы душевой. Курсант, который прибежал следом за мной – не успел. Воду выключили. Он стоял намыленный, с разведенными руками, и, похоже, совершенно не понимал, что ему теперь делать. Мизансцена напоминала приключение инженера Щукина из «12 стульев». Намыленный голый человек при отсутствии воды немедленно сходит с ума – это медицинский факт! Очередной безумец мог появиться в лагере.
Все-таки есть у меня задатки психотерапевта! Не допустил я, чтоб свихнулся парень. Я посоветовал ему смыть мыло в Волге. В глазах намыленного курсанта медленно затеплились надежда и зачатки разума. Он полез в реку, и долго плескался на мелководье. Вылез уже почти нормальный человек. Да еще и мытый.
Помидоры военторга. Вообще-то мы, как курсанты, должны были проходить обучение военным премудростям: водить танк, стрелять из пушки, участвовать в маневрах. Для этого государство выделяло средства на содержание лагерей и военных сборов. Но вместо этого нас гоняли на погрузочно-разгрузочные работы, в караул, на стройку. Причем утром за нами приходила машина, а возвращаться всегда приходилось пешком. Но к ужину мы успевали.
Однажды вернулись мы с очередного склада, и устало ожидали построения на ужин. Вдруг прибегает взъерошенный командир взвода, и мы внезапно отбываем в Тверь. Даже поужинать не успели! Оказывается на базу Военторга прибыли три вагона болгарских помидоров. Надо было срочно разгрузить – иначе базе пришлось бы платить за простой вагонов. А впереди были выходные. Мы были настоящей палочкой-выручалочкой Тверской мотострелковой дивизии.
Когда дверь товарного вагона открылась, мы несколько минут стояли неподвижно, созерцая открывшееся великолепие. Красные аппетитные откалиброванные помидоры, без единого изъяна, уложенные в один слой в ящички. Целый вагон!! На голодный желудок это зрелище сносило башку, как стакан спирта. Очнувшись, как по команде, мы стали брать помидоры и жрать, жрать, жрать! Пока не наелись. Отдохнув, ели ещё и ещё. Впрок.
Прапорщик, который привез нас, подошел к кладовщице и попросил пару ящиков для голодных студентов, оставшихся в лагере. Та разрешила. Пара ящиков еле уместилась в грузовике, чудесным образом увеличившись в сто раз. Видимо по ошибке эти помидоры прапорщик забрал себе. А может, забыл, что эти помидоры – голодающим студентам? Кто знает?
Вернулись мы в лагерь в три часа ночи. Нам даже ужин оставили! Такая забота командиров растрогала до слез. А мы-то думали, что прапорщики и офицеры только ищут, что бы ещё приватизировать? Да и масштабы воровства советских времен просто не могут сравниться с воровством в ведомстве министра Сердюкова.
Траншеи и заборы. С некоторых пор я крайне подозрительно отношусь к генералам. Это толстобрюхое воинство, занималось в советские времена преимущественно улучшением своего благосостояния и придумывало идиотские задания для военнослужащих. Вот такая сволочь с лампасами приехала в Тверскую дивизию, прогулялась по территории и приказала отодвинуть забор части на метр от дренажной канавы.
Несколько километров забора, вес каждой секции полтонны. Дивизия на консервации, лишних рабочих рук нет. Пригнали нас. Это было душераздирающее зрелище! Субтильные студенты, как муравьи облепили секцию забора, безуспешно пытаясь сдвинуть её с места. Командовал нами старлей. Он долго смотрел, не выдержал, вскочил и попытался один поднять щит. Приподнял, и обречённо бросил. Понял всю тщетность наших усилий. На этом возведение забора и закончилось.
Нас повели копать траншею. По траншее стекала вода с автомойки. Лопаты мы могли поднять. Мы выкопали половину траншеи, попутно перерубив три телефонных кабеля. И тут наткнулись на высоковольтный кабель. Я показал его майору, который с нами работал. Тот решил проблему мгновенно – бросим сверху трубу и наедем бронетранспортером – может, и порвём кабель. Если бы мы так сделали – был бы в лучшем случае фейерверк. Майор увидел выражение моего лица и позвал подполковника, который фейерверк отменил.
После этого случая мне стало ясно, что интеллектуальный уровень офицера прямо зависит от его звания. Это противоречит всем научным теориям, но факты – вещь упрямая.
Женщины и их отсутствие. Женщины в лагере отсутствовали категорически. Поварами работали солдаты - срочники. Кладовщиками были наши курсанты. В дивизии мы тоже удивительным образом избегали женского общества. Уже через два месяца мы стали с ужасом подозревать, что население планеты Земля состоит из мужиков, наряженных в гимнастерки защитного цвета.
Однажды один из офицеров посадил нас в грузовой газик и повез через Тверь на традиционные погрузочно-разгрузочные работы. Увидев обычных штатских, одетых не по форме, мы были просто в шоке. А когда на остановке узрели трёх живых девушек в платьях – нервы наши не выдержали. Мы вскочили с лавок, и заорали что-то восторженно-пахабное, замахав руками. Девчонки застенчиво отвернулись, но ручкой нам помахали, вызвав атомный взрыв эмоций.
Армия позволяет нам переоценить своё прошлое, взглянуть на жизнь с новой точки зрения. Мы с детства избалованы женским вниманием: матери, сестры, соседки, одноклассницы и однокурсницы – изобилие дам приводит к девальвации женского общества. Зато их дефицит задирает ценность неимоверно.
Стрельба вслепую из курсового пулемёта. Стрельбище было расположено так, что с двух сторон зона обстрела граничила с непроходимым болотом, а с третьей – с сосновым бором. В бору и выставлялось охранение, которое не допускало посторонних в зону обстрела. Охранение выставили в четыре часа утра. Это были наши курсанты. Они были расставлены так, чтобы видеть соседей. Но, не смотря на предосторожности, посторонние в зону обстрела все-таки прошли.
Первыми были проверяющие из дивизии. Капитан в камуфляже прокрался мимо постов – и прямиком к командиру. Стрельбами командовал майор Липатов. Он приказал привести курсанта, который пропустил проверяющих. Это был Саша Алабин. Он смущённо слушал, как майор Липатов обещает ему гауптвахту. Затем Сашу прогнали с глаз долой. Но этим дело не кончилось.
Стрельба из курсовых пулеметов была в самом разгаре, когда под обстрел вышли грибники. Как они прошли со стороны болота – никто не знает. Но майор Липатов получил очередную дозу адреналина. Он страдал с похмелья, и мне его было искренне жаль. Но и это было не всё.
Экипажи для стрельбы комплектовали из трёх курсантов. В мой экипаж попал Саша Алабин. Нам выдали пулеметную ленту с патронами. Саша сел на место наводчика, я – нажимал на гашетку пулемета. По команде «огонь» Саша поворочал башней, разыскивая мишень, и остановился. Я спросил, когда стрелять. Саша уныло сказал, что не нашел мишень. Тут прозвучала команда «прекратить огонь». Мне жалко было отдавать патроны, очень хотелось пострелять. Это было единственное доступное развлечение! Ну, я и нажал гашетку, выпустив очередь из 20 выстрелов. По громкой связи майор Липатов прохрипел «экипаж ко мне». И мы пошли на расправу.
Честно говоря, я думал, что он нас расстреляет на месте. Но вышло не так. Мы встали в шеренгу. Липатов спросил, кто наводчик. Саша признался. Впервые я увидел зеленого человека. Майор Липатов, увидев Алабина второй раз за день, покрылся зелеными пятнами, после чего быстро побледнел. Затем указав пальцем на Сашу, он жалобно пожаловался: «Этот курсант из меня всё утро кровь пьёт!!!»
Стоящие в оцеплении курсанты впоследствии рассказывали, как полетели во все стороны куски бетона при попадании в железобетонные блоки пулеметных пуль. Саша всё-таки нашел свою цель – горку фундаментных блоков, уложенных в качестве ориентира.
Смерть партизана. В карауле я был трижды. И это при том, что подавляющее большинство курсантов не ходили в караул ни разу. А караул – это иногда очень неприятное мероприятие. Наши курсанты постоянно ходили в караулы. Мы охраняли дивизионные склады с оружием, «губу», склады боеприпасов, вспомогательные службы. Один курсант и охранял склады с новыми автоматами, когда «партизаны» затеяли шопинг – водка кончилась.
Партизаны – матёрые небритые мужики, которых призвали на переподготовку, которую они рассматривали только, как повод выпить. Вырвавшись из семьи и вспомнив армейскую молодость, они теряли чувство реальности. Поэтому за водкой бегали через охраняемую территорию. Одного из них и заметил наш курсант. И ведь всё по уставу сделал: «стой, кто идет – стой стрелять буду – выстрел в воздух – и стрельба на поражение». Убил наповал! Офицеры только удивлялись – как по мишеням стрелять, так всё в молоко, а тут один выстрел – и прямо в сердце!
Скандал был нешуточный. Курсанта того сразу в Москву отправили. Думаю, представили всё как несчастный случай. А уж о чувствах того курсанта можно только догадываться.
Снайперская стрельба в пулеуловитель и пришивание пуговиц. И все-таки самый неприятный караул – охрана гарнизонной гауптвахты. Во время войны фашисты устроили там гестапо, где пытали разведчицу Лизу Чайкину. После, конечно, повесили. Вот такое было славное местечко.
Командовал гауптвахтой капитан, про которого рассказывали разные ужасы. Говорили, что караульный мог остаться на губе уже в качестве арестанта всего лишь за нечищеные сапоги. Нас пригнали туда в страшной спешке, поэтому сапоги-то мы и не начистили. Вот стою я в нечищеных сапогах, и тут приперся на губу какой-то зачуханый майор, увидел мои сапоги – и тащит капитана, чтоб меня по всей строгости нахлобучить. Вот гад! Но тогда всё обошлось.
А ночью случилось ЧП. Снятый с поста курсант при разрядке автомата пальнул в щит пулеуловителя. Капитан так разозлился, что пообещал оставить на губе того, кто ещё раз выстрелит. Наш разводящий теперь стоял возле каждого караульного, следил. И было - зачем. Некоторые ребята, взяв в руки заряженный автомат, впадали в транс. Как под гипнозом снимали с предохранителя, передергивали затвор и нажимали на курок. Смотреть было даже страшновато: глаза белые, улыбка идиота, зомбические движения – жуть!
Но и это было не всё. На следующий день прибыл следующий караул и обнаружил на шинелях арестантов недостающие пуговицы, петлицы, погоны. Сказали, что не примут караул – и мы несколько часов пришивали всё, чего не хватало. Прямо ателье на губе. Но, всё-таки, в полночь мы были дома – в холодной сырой палатке. А на губе было гораздо теплее.
Забытый часовой. Наш караул, стоявший на гауптвахте, должен был охранять и военную прокуратуру. Моя смена выпала на утро. Маленький дворик на входе в прокуратуру окружала каменная трехметровая стена. Стальная калитка закрывалась на засов изнутри – я был единственным защитником этой крепости. Только вокруг моей крепости возвышались жилые дома, слышались весёлые голоса, светились окна. А я стоял с автоматом, заряженным боевыми патронами, и чувствовал себя полным идиотом – до сих пор не понимаю, что там такого ценного в прокуратуре.
Прочитав «Солдата Ивана Чонкина», я смеялся до слёз. Забытый часовой!! Такое мне представлялось невозможным. И будто в насмешку, я сам оказался в такой ситуации. Про меня забыли. Что уж там случилось – не представляю. Но прошло уже много времени, рассвело, а разводящий за мной всё не приходил. Зато пришли работники прокуратуры, и стали грубо стучать в калитку, требуя впустить их на работу.
По уставу караульной службы я не должен был ни с кем даже разговаривать. Тем более – пускать на вверенный мне объект. Ну, я и не пускал. Работники прокуратуры уже час стояли у двери. Я даже слегка опасался выходить – до того они разозлились. Наконец, они дозвонились до «губы» и за мной пришёл разводящий.
Мы шли по утреннему городу. Мамаши разводили своих детей по детским садам и школам. И не забудут забрать их вечером домой. А во мне, похоже, что-то кардинально изменилось: с той поры я так и остался – забытый часовой при забытых и неочевидных ценностях.
Последний конвой. Финал нашего пребывания на сборах ознаменовался следующим приключением. Мы стояли в карауле на гарнизонной гауптвахте. Внезапно меня и ещё одного студента постарше вызвал капитан, бывший командиром гауптвахты. Рядом с ним стояли двое коренастых солдат срочной службы. Капитан объяснил нам задачу. Двое солдат за неуставные отношения отправлялись в тверскую тюрьму. А мы - их конвой.
Автоматы у нас были заряжены боевыми патронами. Капитан сразу приказал примкнуть штыки и открытым текстом заявил, что при попытке побега мы имеем право применять оружие на поражение. Никогда больше мне не говорили, что я могу безнаказанно убить человека.
Осужденные забрались в кузов к кабине, мы уселись на выходе из будки, движок завелся, тронулись. Осужденные затянули было что-то уголовно-романтическое, но быстро замолчали. Весь путь прошёл в тягостном молчании. Я физически ощущал подавленность и тоску арестантов. Потеря свободы с тех пор для меня – нечто запредельно ужасное. И нет ничего, что оправдало бы несвободу.
Лечение радикулита военкоматом. После окончания обучения на военной кафедре мои отношения с армией на долгое время прекратились. На сборы у государства денег не было. И вдруг в конце 90-х годов, теплым июньским вечером в дверь постучалась одышливая курьерша из военкомата. Передала мне повестку и попросила неделю никуда из города не отлучаться. Планировался приезд комиссии из Москвы. Срочно надо было собрать резервистов для проведения показушных сборов. Я обещал быть.
Прошла неделя. Я уж и не ждал никого. Зарядили ливневые дожди. Видимо от сырости меня разбил радикулит. Передвигался я только перебирая руками по стеночке. Никакие средства не помогали. Даже лежать было больно. И в эту тяжелую для меня пору, тёмной дождливой ночью, ровно в полночь в дверь постучали. На лестничной площадке обнаружились целый майор милиции и общевойсковой капитан.
Капитан – добрая душа! – сразу успокоил мою жену: «Не волнуйтесь, мы его не в Чечню забираем». И если до этого никаких плохих мыслей у меня не было, то после фразы капитана они появились. С трудом одевшись, я последовал за полночными посланцами российской армии. Нас ожидал УАЗ. Хорошая машина, но заднее сиденье у него явно не для пораженных радикулитом.
Примерно час мы колесили по ночной Безымянке, разыскивая резервистов под проливным дождем. При каждом толчке темнело в глазах от боли. Ночь была и так темная, да в глазах еще темно. Я будто погружался во мрак. Конца поездки не помню – похоже, отключился.
Наш райвоенкомат расположен на пятом этаже. Я заполз на пятый этаж, где надеялся пристроить копчик на что-нибудь мягкое и податливое. Меня отправили в учебный класс. Войдя, я испытал очередной шок: столы и лавочки были оклеены твердым и холодным, как сталь белым пластиком! Глухо зарычав, я обреченно уселся на лавочку и со стуком опустил голову на стол. Я примирился с судьбой.
И тут свершилось настоящее чудо!!! Радикулит мой внезапно исчез! Как иголку из позвоночника вынули. Это была просто какая-то разновидность магии! Тёмная дождливая ночь окрасилась во все цвета радуги. Весь день я смеялся любым шуткам, сам рассказывал анекдоты, короче – радовался жизни. Армия казалась мне каким-то забавным лечебным учреждением, способным простой командой «Встать, смирно!!!» поднять любого неизлечимо больного.
Армию принято ругать, но я не ругаю, а прямо говорю: армия – не для всех! Только особо стойкие, живучие и психически устойчивые смогут выдержать столкновение с суровой армейской действительностью. Прошедшие жесточайший отбор и обучение воины в одиночку способны противостоять сотням и даже тысячам врагов. Элитные подразделения армии способны на невероятные подвиги. Именно в этом смысл армии: выявлять настоящих героев и выводить на чистую воду подлецов.
Моё пребывание на военной кафедре кроме естественного культурного шока характеризовалось невероятной насыщенностью событиями. Такое ощущение, что кто-то специально выдумывал самые абсурдные сюжеты и непреклонно монтировал их в реальность. Все это стало видно только сейчас – в предпенсионном возрасте. А тогда я стойко выдерживал «удары судьбы» и старался не «дразнить гусей». Сейчас почти всё это приобрело юмористическую окраску. А тогда нам было не до смеха.
Танковая пушка и загнивание империализма. Старое здание военной кафедры находилось на Октябрьской площади. Уникальное местоположение с видом на Кремль дополнялось наличием уютного пивного бара непосредственно за военной кафедрой. Пивбар так и называли – «ЗВК» (за военной кафедрой). Теперь всё это не существует. Уютные московские дворики погребены под циклопическими тушами многоэтажной застройки.
Здание кафедры было довоенной постройки. Гнилые паркетные полы легко проминались под ногой. Казалось, что при сколь-нибудь значительной нагрузке все здание сложится как карточный домик. Тем большим оказалось моё удивление, когда на втором этаже в аудитории по стрелковой подготовке мы обнаружили стомиллиметровую танковую пушку, установленную на сварных опорах. Пушка была нацелена точно на Кремль!
Майор, преподававший стрелковое и танковое вооружение, сразу сказал, что пушка исправна. Только боек спилен, но его легко можно заменить и стрелять прямой наводкой. И рукой показал – куда. В середине 80-х такие шутки могли кончиться очень плохо. Но этот аргумент майору в голову не мог прийти. Это был стиль русского советского офицера – пофигизм и чрезвычайная язвительность, в сочетании с полным отсутствием политкорректности. Уважаю категорически!
Майор вызвал дежурного – им оказался я. Изучение танковой пушки началось с извлечения клина затвора. Я легко выдернул клин – и с трудом его удержал: стальной клин весил больше 20 кг. Майор, видимо традиционно решил пошутить, поэтому не предупредил меня, что это тяжелая штука. Если бы я уронил болванку, паркет был бы сломан, а может быть и потолок. А курсанты нашего взвода в перерыве безуспешно пытались приподнять клин затвора.
Чувство юмора майора распространялось далеко за пределы страны. Особо впечатлило высказывание : «О неизбежном загнивании империализма свидетельствует тот факт, что в американских танках окружность башенного угломера делится на 57 частей, а в танке Т-55 – на 60». Глубина прозрения советского офицера поражает до сих пор.
Теория строевой подготовки. Майор Овечкин проводил у нас строевую подготовку. Перед тем как начать маршировать, он решил просветить нас по поводу сложностей процесса. Начал он с поворотов – и довольно уверенно: «Повороты бывают двух видов – направо и налево». Тут майор задумался и решил поправить себя: «Точнее – трех видов – ещё полоборота налево». После такого содержательного вступления майор Овечкин тяжко задумался на несколько минут. Видимо он понял, что поднятая тема классификации поворотов ему не по силам. Не заморачиваясь более, он скомандовал «Направо, шагом марш». Так быстро закончилась сенсационная лекция по теории строевой подготовки.
Как любой теоретик, майор Овечкин был разносторонне образован, и читал нам лекции по оружию массового поражения. Освещая симптомы биологического поражения, Овечкин выделил в качестве таковых «головные боли в мышцах и костях». Мы, как усердные курсанты замерли, ожидая комментария. Майор тоже замер глядя на нас. Он явно обдумывал тему своей будущей сенсационной статьи. Не сомневаясь в своей правоте, Овечкин медленно повторил, смакуя: «...головные боли в мышцах и костях». Следующий повтор был менее уверенным. Так продолжалось около 5 минут. С каждым повтором курсанты все меньше уважали лектора, а хихикали все больше.
Наконец, майор внимательно прочитал материалы лекции, и облегченно объявил: «головные боли и боли в мышцах и костях». Открытия не будет – стало ясно всем. Такие «перлы» сыпались из офицеров регулярно и обильно. Я точно знаю, что кое-кто из студентов записывал все, что отчебучат преподаватели. Говорили о нескольких толстых тетрадях. Что стало с этим бесценным собранием военного фольклора – никто не знает. А жаль – уникальное чтиво!
Три икса и тупой физхимик. Мы смеялись над офицерами, а они, оказывается, смеялись над нами! Однажды я случайно услышал, о чем разговаривают офицеры во время перерывов. Весело смеясь, они пересказывали смешные случаи на занятиях. Особой популярностью пользовались студенты Физико-химического факультета. Часто рассказывали такую историю.
Для управления движением танка использовались два рычага, которые могли быть установлены в положение №1, положение №2 и положение «задний ход». Офицеры часто использовали сокращения, поэтому «задний ход» заменяли на «зх». Рассказывают, что освещая эту тему, какой-то физхимик крайне опрометчиво вместо «зх» сказал «три икс». С тех пор офицеры, если хотели нас как-то унизить, использовали оскорбительное с их точки зрения прозвище «физхимик». Иногда добавляя «тупой».
Проблема портянок на современном этапе развития. Обучение на кафедре заканчивалось выездом курсантов на сборы в лесной лагерь в Тверской области. Жили мы в палатках в сосновом бору. Во время войны это была зона активных боевых действий. Весь лес был испещрен десятиметровыми воронками от авиационных бомб. Из-за этого лес казался угрюмым и неприветливым.
Нас переодели в застиранное исподнее – рубаху и кальсоны. Гимнастерка и штаны были новые. Но всё это почти не запомнилось: в глубокую депрессию повергли портянки. Как наворачивать портянки – сняты документальные и художественные фильмы. Но ни в одном из них не показано, как накрутить портянку шириной 50 мм и длиной 400 мм! Этот фасон изобрели полковые кладовщики. При нехватке портянок их рвали пополам, перед следующей ревизией – ещё раз. Кутюрье каптёрское!
Когда обмундирование было надето, нас построили и критически осмотрели. Затем заставили снять сапоги. У кого были носки – заставили снять и накрутить портянки. Причем ленты в качестве портянок – это было нормально, а носки – категорически нет! В результате я ходил в сапогах на босу ногу. Бинтовал только щиколотку, с которой попавший в сапог песок аккуратно стёр кожу до мяса. И только личное вмешательство нынешнего министра обороны позволило заменить портянки на носки! Но это произошло только спустя 28 лет.
А тогда мне просто неслыханно повезло. Меня и еще одного студента послали работать на дивизионный вещевой склад. Кладовщица объяснила нам задачу, закрыла склад на замок и ушла по делам. Свершилось! Мы бежали вдоль стеллажей и высматривали что-нибудь полезное. Я нашел стопку махровых полотенец и быстро накрутил себе царские портянки! В лагере все просто замычали от зависти, когда я продемонстрировал обновку. Да, были и светлые моменты в те мрачные тоталитарные годы диктатуры пролетариата!
Кулинария для Дембеля. Прочитав роман Ремарка «На западном фронте без перемен», я был потрясен: со времен первой мировой войны быт солдат практически не изменился! По-прежнему главные приоритеты солдата – жратва и удобные средства для отправления естественных надобностей. Все остальное вторично. Голодный солдат с поносом не захочет ни воевать, ни веселиться с бабами, ни хором песни петь, ни повышать политическую грамотность. Надо сказать, что руководство армии хорошо усвоило эту простую истину. Кормили нас в обязательном порядке – где бы мы ни находились.
После палаток для проживания сразу были построены многоместные отхожие места без стен и потолка. Это были ямы с дощатым настилом, в котором по краю были симметрично прорезаны отверстия. Женщин в лагере не было, кого стесняться? Но стеснительные курсанты первое время упорно бегали в лес, пока не сделали прогулку близ лагеря невозможной.
Теперь рассмотрим наше меню. Первую неделю мы ели неплохо: макароны, картошка с тушенкой, рис, пшенка и конечно перловка. Радовали овощные супы. На ужин всегда давали рыбные консервы. Из напитков запомнился кисель и чай. Причем кисель варился со вчерашней заваркой, которая слегка закрашивал крахмал. Очень понравилась пшенная каша с горохом. Очень вкусно! Впоследствии я больше нигде не ел ничего подобного из пшенки. Никто не знает рецепта. Боюсь, что он безвозвратно утерян.
Но вскоре наше меню ограничилось только макаронами, пшенкой и перловкой. Перловку я не мог есть с детства – поэтому испытывал постоянное чувство голода. Выручали рыбные консервы и хлеб. И лес. Лес был и остается нашим спасением. Эта истина с пугающим постоянством подтверждается уже сотни, а может – и тысячи лет. Он был и отхожим местом и источником кой-какой еды. Тверские сосновые леса славятся грибной охотой. Мы ели сырые грибы прямо на марше, срывая их на ходу. Особенно вкусны были белые. Но их было немного. Кроме грибов изобильно росли ягоды: черника, брусника, костяника и клюква. Правда черника уже закончилась, а за клюквой надо было лезть в болото. Встречалась и калина, но есть её сложно – косточек много.
Но главное неудобство доставлял недостаток жиров. Масло давали раз в день. Порция легко умещалась в ложке. Причем масло каким-то колдовским образом было так пропитано водой, что снижало в итоге долю масла в порции раза в полтора. А комбижир повара использовали для растопки полевых кухонь, щадя наши молодые желудки.
В результате не обошлось без убийства с последующим поеданием жертвы. Лагерная собачка по кличке Дембель исчезла уже через две недели. Кому-то очень сильно не хватало мяса и жиров. Голову собаки и котелок с остатками вареной собачатины я нашел в лесу, в глубокой воронке от авиационной бомбы.
Сенсорный голод и строевая песня перед завтраком. Но не хлебом единым жив студент. Хотелось и духовной пищи. Все мы имели дома магнитофоны, которые часами воспроизводили песни нашей и зарубежной эстрады. В лесу нет такой роскоши, и через пару недель практически все мы запели, по мере сил утоляя возникший сенсорный голод. Я пел песни «Машины времени», которые мог исполнять и под гитару. Двое особо стойких или застенчивых молчали два месяца, но в итоге не выдержали и они.
Впрочем, пели мы все – хором строевую песню. Маршируя строем, мы обязаны были исполнить свой номер при движении к столовой. Видимо, в качестве платы за завтрак. Все известные строевые песни про танкистов быстро захватили другие взводы. Ну я и предложил марш из «Бумбараша». Начинался он строчкой «Дрожи буржуй, настал последний бой». Это стало нашей визитной карточкой. Песня была встречена на «ура». Офицеры явно получали удовольствие. И узнав, что это мы поем «про буржуя», сразу меняли гнев на милость!
Культурный шок, как средство воспитания. Курсанты не были однородной массой, с усредненными психологическими характеристиками. Значительная часть училась на физико-химическом факультете, который был известен экстремальными нагрузками на мозг обучающихся. Короче говоря, много им и не надо было, чтобы сдвинуться по фазе. И день такой настал. Нас построили на плацу и толстый полковник, смущённо признался, что накануне сразу два курсанта «сошли с ума». Как-то он это прокомментировал – совершенно не помню! Очень интересно – как вообще такое можно прокомментировать?
Позднее курсанты другого факультета рассказали, что один из потерпевших, не надевая сапог, мазал запрещенные носки гуталином. Второй пытался раскурить зубную щётку, постоянно спрашивая, который час? Ему, видите ли, надо спешить на утреннюю зарядку.
Следующий инцидент не заставил себя долго ждать. На утреннем построении какой-то взволнованный подполковник долго ходил вдоль строя, явно кого-то разыскивая, но не нашел. Сведущие люди рассказали предысторию. Наш плац решили расширить. Стоящие по краю вековые сосны спилили, а огромные пни отрядили корчевать ни в чем не повинных курсантов. И я тоже разок сподобился. Это была настоящая каторга! Пень обкапали, и горизонтальные корни перерубили, но на этом всё и закончилось. Студенты просто надрывались, как египетские рабы, с помощью рычага безуспешно пытаясь вырвать пень из земли.
Один из этих бедолаг и бродил уныло с топором по лесу, видимо разыскивая сосенку для нужд своей бригады. Встретил случайно подполковника, который послал его на корчевку. Нервы студента не выдержали, и он, подняв топор, погнался за мучителем с криком «Зарублю, сука!» Подполковник пережил незабываемые моменты!
Душевая для начинающего психотерапевта. Последний штрих в картину бытовых неудобств внёс душ. Вернее его отсутствие. Раз в неделю на берегу Волги устанавливали ротную палатку с душевыми лейками на каркасе из труб. Подгоняли кухонную машину для нагрева воды – мойся дорогой товарищ! Кто был в это время в лагере, мог спокойно вымыться перед ужином. Наш взвод почему-то постоянно находился то в дивизии на складах, то в карауле. Мы регулярно не попадали в банный день. Ходили грязные и потные. Как и в случае с портянками потребовалось личное вмешательство министра обороны, чтобы солдаты могли мыться регулярно и в любое время.
Мы пришли со склада боеприпасов, где перекладывали снаряды из старых ящиков в новые. Помытые курсанты посоветовали нам бежать бегом, чтобы успеть помыться. Всего лишь пара километров через лес – и вот она – душевая с горячей водой! Я успел помыться на последних минутах работы душевой. Курсант, который прибежал следом за мной – не успел. Воду выключили. Он стоял намыленный, с разведенными руками, и, похоже, совершенно не понимал, что ему теперь делать. Мизансцена напоминала приключение инженера Щукина из «12 стульев». Намыленный голый человек при отсутствии воды немедленно сходит с ума – это медицинский факт! Очередной безумец мог появиться в лагере.
Все-таки есть у меня задатки психотерапевта! Не допустил я, чтоб свихнулся парень. Я посоветовал ему смыть мыло в Волге. В глазах намыленного курсанта медленно затеплились надежда и зачатки разума. Он полез в реку, и долго плескался на мелководье. Вылез уже почти нормальный человек. Да еще и мытый.
Помидоры военторга. Вообще-то мы, как курсанты, должны были проходить обучение военным премудростям: водить танк, стрелять из пушки, участвовать в маневрах. Для этого государство выделяло средства на содержание лагерей и военных сборов. Но вместо этого нас гоняли на погрузочно-разгрузочные работы, в караул, на стройку. Причем утром за нами приходила машина, а возвращаться всегда приходилось пешком. Но к ужину мы успевали.
Однажды вернулись мы с очередного склада, и устало ожидали построения на ужин. Вдруг прибегает взъерошенный командир взвода, и мы внезапно отбываем в Тверь. Даже поужинать не успели! Оказывается на базу Военторга прибыли три вагона болгарских помидоров. Надо было срочно разгрузить – иначе базе пришлось бы платить за простой вагонов. А впереди были выходные. Мы были настоящей палочкой-выручалочкой Тверской мотострелковой дивизии.
Когда дверь товарного вагона открылась, мы несколько минут стояли неподвижно, созерцая открывшееся великолепие. Красные аппетитные откалиброванные помидоры, без единого изъяна, уложенные в один слой в ящички. Целый вагон!! На голодный желудок это зрелище сносило башку, как стакан спирта. Очнувшись, как по команде, мы стали брать помидоры и жрать, жрать, жрать! Пока не наелись. Отдохнув, ели ещё и ещё. Впрок.
Прапорщик, который привез нас, подошел к кладовщице и попросил пару ящиков для голодных студентов, оставшихся в лагере. Та разрешила. Пара ящиков еле уместилась в грузовике, чудесным образом увеличившись в сто раз. Видимо по ошибке эти помидоры прапорщик забрал себе. А может, забыл, что эти помидоры – голодающим студентам? Кто знает?
Вернулись мы в лагерь в три часа ночи. Нам даже ужин оставили! Такая забота командиров растрогала до слез. А мы-то думали, что прапорщики и офицеры только ищут, что бы ещё приватизировать? Да и масштабы воровства советских времен просто не могут сравниться с воровством в ведомстве министра Сердюкова.
Траншеи и заборы. С некоторых пор я крайне подозрительно отношусь к генералам. Это толстобрюхое воинство, занималось в советские времена преимущественно улучшением своего благосостояния и придумывало идиотские задания для военнослужащих. Вот такая сволочь с лампасами приехала в Тверскую дивизию, прогулялась по территории и приказала отодвинуть забор части на метр от дренажной канавы.
Несколько километров забора, вес каждой секции полтонны. Дивизия на консервации, лишних рабочих рук нет. Пригнали нас. Это было душераздирающее зрелище! Субтильные студенты, как муравьи облепили секцию забора, безуспешно пытаясь сдвинуть её с места. Командовал нами старлей. Он долго смотрел, не выдержал, вскочил и попытался один поднять щит. Приподнял, и обречённо бросил. Понял всю тщетность наших усилий. На этом возведение забора и закончилось.
Нас повели копать траншею. По траншее стекала вода с автомойки. Лопаты мы могли поднять. Мы выкопали половину траншеи, попутно перерубив три телефонных кабеля. И тут наткнулись на высоковольтный кабель. Я показал его майору, который с нами работал. Тот решил проблему мгновенно – бросим сверху трубу и наедем бронетранспортером – может, и порвём кабель. Если бы мы так сделали – был бы в лучшем случае фейерверк. Майор увидел выражение моего лица и позвал подполковника, который фейерверк отменил.
После этого случая мне стало ясно, что интеллектуальный уровень офицера прямо зависит от его звания. Это противоречит всем научным теориям, но факты – вещь упрямая.
Женщины и их отсутствие. Женщины в лагере отсутствовали категорически. Поварами работали солдаты - срочники. Кладовщиками были наши курсанты. В дивизии мы тоже удивительным образом избегали женского общества. Уже через два месяца мы стали с ужасом подозревать, что население планеты Земля состоит из мужиков, наряженных в гимнастерки защитного цвета.
Однажды один из офицеров посадил нас в грузовой газик и повез через Тверь на традиционные погрузочно-разгрузочные работы. Увидев обычных штатских, одетых не по форме, мы были просто в шоке. А когда на остановке узрели трёх живых девушек в платьях – нервы наши не выдержали. Мы вскочили с лавок, и заорали что-то восторженно-пахабное, замахав руками. Девчонки застенчиво отвернулись, но ручкой нам помахали, вызвав атомный взрыв эмоций.
Армия позволяет нам переоценить своё прошлое, взглянуть на жизнь с новой точки зрения. Мы с детства избалованы женским вниманием: матери, сестры, соседки, одноклассницы и однокурсницы – изобилие дам приводит к девальвации женского общества. Зато их дефицит задирает ценность неимоверно.
Стрельба вслепую из курсового пулемёта. Стрельбище было расположено так, что с двух сторон зона обстрела граничила с непроходимым болотом, а с третьей – с сосновым бором. В бору и выставлялось охранение, которое не допускало посторонних в зону обстрела. Охранение выставили в четыре часа утра. Это были наши курсанты. Они были расставлены так, чтобы видеть соседей. Но, не смотря на предосторожности, посторонние в зону обстрела все-таки прошли.
Первыми были проверяющие из дивизии. Капитан в камуфляже прокрался мимо постов – и прямиком к командиру. Стрельбами командовал майор Липатов. Он приказал привести курсанта, который пропустил проверяющих. Это был Саша Алабин. Он смущённо слушал, как майор Липатов обещает ему гауптвахту. Затем Сашу прогнали с глаз долой. Но этим дело не кончилось.
Стрельба из курсовых пулеметов была в самом разгаре, когда под обстрел вышли грибники. Как они прошли со стороны болота – никто не знает. Но майор Липатов получил очередную дозу адреналина. Он страдал с похмелья, и мне его было искренне жаль. Но и это было не всё.
Экипажи для стрельбы комплектовали из трёх курсантов. В мой экипаж попал Саша Алабин. Нам выдали пулеметную ленту с патронами. Саша сел на место наводчика, я – нажимал на гашетку пулемета. По команде «огонь» Саша поворочал башней, разыскивая мишень, и остановился. Я спросил, когда стрелять. Саша уныло сказал, что не нашел мишень. Тут прозвучала команда «прекратить огонь». Мне жалко было отдавать патроны, очень хотелось пострелять. Это было единственное доступное развлечение! Ну, я и нажал гашетку, выпустив очередь из 20 выстрелов. По громкой связи майор Липатов прохрипел «экипаж ко мне». И мы пошли на расправу.
Честно говоря, я думал, что он нас расстреляет на месте. Но вышло не так. Мы встали в шеренгу. Липатов спросил, кто наводчик. Саша признался. Впервые я увидел зеленого человека. Майор Липатов, увидев Алабина второй раз за день, покрылся зелеными пятнами, после чего быстро побледнел. Затем указав пальцем на Сашу, он жалобно пожаловался: «Этот курсант из меня всё утро кровь пьёт!!!»
Стоящие в оцеплении курсанты впоследствии рассказывали, как полетели во все стороны куски бетона при попадании в железобетонные блоки пулеметных пуль. Саша всё-таки нашел свою цель – горку фундаментных блоков, уложенных в качестве ориентира.
Смерть партизана. В карауле я был трижды. И это при том, что подавляющее большинство курсантов не ходили в караул ни разу. А караул – это иногда очень неприятное мероприятие. Наши курсанты постоянно ходили в караулы. Мы охраняли дивизионные склады с оружием, «губу», склады боеприпасов, вспомогательные службы. Один курсант и охранял склады с новыми автоматами, когда «партизаны» затеяли шопинг – водка кончилась.
Партизаны – матёрые небритые мужики, которых призвали на переподготовку, которую они рассматривали только, как повод выпить. Вырвавшись из семьи и вспомнив армейскую молодость, они теряли чувство реальности. Поэтому за водкой бегали через охраняемую территорию. Одного из них и заметил наш курсант. И ведь всё по уставу сделал: «стой, кто идет – стой стрелять буду – выстрел в воздух – и стрельба на поражение». Убил наповал! Офицеры только удивлялись – как по мишеням стрелять, так всё в молоко, а тут один выстрел – и прямо в сердце!
Скандал был нешуточный. Курсанта того сразу в Москву отправили. Думаю, представили всё как несчастный случай. А уж о чувствах того курсанта можно только догадываться.
Снайперская стрельба в пулеуловитель и пришивание пуговиц. И все-таки самый неприятный караул – охрана гарнизонной гауптвахты. Во время войны фашисты устроили там гестапо, где пытали разведчицу Лизу Чайкину. После, конечно, повесили. Вот такое было славное местечко.
Командовал гауптвахтой капитан, про которого рассказывали разные ужасы. Говорили, что караульный мог остаться на губе уже в качестве арестанта всего лишь за нечищеные сапоги. Нас пригнали туда в страшной спешке, поэтому сапоги-то мы и не начистили. Вот стою я в нечищеных сапогах, и тут приперся на губу какой-то зачуханый майор, увидел мои сапоги – и тащит капитана, чтоб меня по всей строгости нахлобучить. Вот гад! Но тогда всё обошлось.
А ночью случилось ЧП. Снятый с поста курсант при разрядке автомата пальнул в щит пулеуловителя. Капитан так разозлился, что пообещал оставить на губе того, кто ещё раз выстрелит. Наш разводящий теперь стоял возле каждого караульного, следил. И было - зачем. Некоторые ребята, взяв в руки заряженный автомат, впадали в транс. Как под гипнозом снимали с предохранителя, передергивали затвор и нажимали на курок. Смотреть было даже страшновато: глаза белые, улыбка идиота, зомбические движения – жуть!
Но и это было не всё. На следующий день прибыл следующий караул и обнаружил на шинелях арестантов недостающие пуговицы, петлицы, погоны. Сказали, что не примут караул – и мы несколько часов пришивали всё, чего не хватало. Прямо ателье на губе. Но, всё-таки, в полночь мы были дома – в холодной сырой палатке. А на губе было гораздо теплее.
Забытый часовой. Наш караул, стоявший на гауптвахте, должен был охранять и военную прокуратуру. Моя смена выпала на утро. Маленький дворик на входе в прокуратуру окружала каменная трехметровая стена. Стальная калитка закрывалась на засов изнутри – я был единственным защитником этой крепости. Только вокруг моей крепости возвышались жилые дома, слышались весёлые голоса, светились окна. А я стоял с автоматом, заряженным боевыми патронами, и чувствовал себя полным идиотом – до сих пор не понимаю, что там такого ценного в прокуратуре.
Прочитав «Солдата Ивана Чонкина», я смеялся до слёз. Забытый часовой!! Такое мне представлялось невозможным. И будто в насмешку, я сам оказался в такой ситуации. Про меня забыли. Что уж там случилось – не представляю. Но прошло уже много времени, рассвело, а разводящий за мной всё не приходил. Зато пришли работники прокуратуры, и стали грубо стучать в калитку, требуя впустить их на работу.
По уставу караульной службы я не должен был ни с кем даже разговаривать. Тем более – пускать на вверенный мне объект. Ну, я и не пускал. Работники прокуратуры уже час стояли у двери. Я даже слегка опасался выходить – до того они разозлились. Наконец, они дозвонились до «губы» и за мной пришёл разводящий.
Мы шли по утреннему городу. Мамаши разводили своих детей по детским садам и школам. И не забудут забрать их вечером домой. А во мне, похоже, что-то кардинально изменилось: с той поры я так и остался – забытый часовой при забытых и неочевидных ценностях.
Последний конвой. Финал нашего пребывания на сборах ознаменовался следующим приключением. Мы стояли в карауле на гарнизонной гауптвахте. Внезапно меня и ещё одного студента постарше вызвал капитан, бывший командиром гауптвахты. Рядом с ним стояли двое коренастых солдат срочной службы. Капитан объяснил нам задачу. Двое солдат за неуставные отношения отправлялись в тверскую тюрьму. А мы - их конвой.
Автоматы у нас были заряжены боевыми патронами. Капитан сразу приказал примкнуть штыки и открытым текстом заявил, что при попытке побега мы имеем право применять оружие на поражение. Никогда больше мне не говорили, что я могу безнаказанно убить человека.
Осужденные забрались в кузов к кабине, мы уселись на выходе из будки, движок завелся, тронулись. Осужденные затянули было что-то уголовно-романтическое, но быстро замолчали. Весь путь прошёл в тягостном молчании. Я физически ощущал подавленность и тоску арестантов. Потеря свободы с тех пор для меня – нечто запредельно ужасное. И нет ничего, что оправдало бы несвободу.
Лечение радикулита военкоматом. После окончания обучения на военной кафедре мои отношения с армией на долгое время прекратились. На сборы у государства денег не было. И вдруг в конце 90-х годов, теплым июньским вечером в дверь постучалась одышливая курьерша из военкомата. Передала мне повестку и попросила неделю никуда из города не отлучаться. Планировался приезд комиссии из Москвы. Срочно надо было собрать резервистов для проведения показушных сборов. Я обещал быть.
Прошла неделя. Я уж и не ждал никого. Зарядили ливневые дожди. Видимо от сырости меня разбил радикулит. Передвигался я только перебирая руками по стеночке. Никакие средства не помогали. Даже лежать было больно. И в эту тяжелую для меня пору, тёмной дождливой ночью, ровно в полночь в дверь постучали. На лестничной площадке обнаружились целый майор милиции и общевойсковой капитан.
Капитан – добрая душа! – сразу успокоил мою жену: «Не волнуйтесь, мы его не в Чечню забираем». И если до этого никаких плохих мыслей у меня не было, то после фразы капитана они появились. С трудом одевшись, я последовал за полночными посланцами российской армии. Нас ожидал УАЗ. Хорошая машина, но заднее сиденье у него явно не для пораженных радикулитом.
Примерно час мы колесили по ночной Безымянке, разыскивая резервистов под проливным дождем. При каждом толчке темнело в глазах от боли. Ночь была и так темная, да в глазах еще темно. Я будто погружался во мрак. Конца поездки не помню – похоже, отключился.
Наш райвоенкомат расположен на пятом этаже. Я заполз на пятый этаж, где надеялся пристроить копчик на что-нибудь мягкое и податливое. Меня отправили в учебный класс. Войдя, я испытал очередной шок: столы и лавочки были оклеены твердым и холодным, как сталь белым пластиком! Глухо зарычав, я обреченно уселся на лавочку и со стуком опустил голову на стол. Я примирился с судьбой.
И тут свершилось настоящее чудо!!! Радикулит мой внезапно исчез! Как иголку из позвоночника вынули. Это была просто какая-то разновидность магии! Тёмная дождливая ночь окрасилась во все цвета радуги. Весь день я смеялся любым шуткам, сам рассказывал анекдоты, короче – радовался жизни. Армия казалась мне каким-то забавным лечебным учреждением, способным простой командой «Встать, смирно!!!» поднять любого неизлечимо больного.
Армию принято ругать, но я не ругаю, а прямо говорю: армия – не для всех! Только особо стойкие, живучие и психически устойчивые смогут выдержать столкновение с суровой армейской действительностью. Прошедшие жесточайший отбор и обучение воины в одиночку способны противостоять сотням и даже тысячам врагов. Элитные подразделения армии способны на невероятные подвиги. Именно в этом смысл армии: выявлять настоящих героев и выводить на чистую воду подлецов.
Обсуждения Теория строевой подготовки