Мой первый в жизни Тёмный ритрит начинался глупо, происходил неправильно и закончился смешно. Это был настоящий ритрит.
УЗУНДЖА
Узунджа, как место нашего для темного ритрита, было выбрано мною из соображений удобства, уединенности, доступности воды, дров для костра, наличия пещеры и, конечно же, личных симпатий. Узунджа сегодня известна очень немногим людям. Она неудобна для посещений туристическими группами и находится далеко в стороне от популярных туристических маршрутов. У этого места нет никакой "истории", оно - сама история. Островок реальности, уходящий корнями в далекое прошлое планеты, когда многие миллионы лет назад, глубокая тектоническая трещина, выпустила из каменного плена подземную реку, из осадочных отложений которой, сформировалась Байдарская долина. Горная речка Узунджа - наследница той древней реки. Её вода прозрачна и кристально чиста. К тому месту, где рождается, вытекая из скалы, речка Узунджа и лежал наш путь. Люди, читавшие Кастанеду, побывав там, говорят, что Узунджа - место силы. Я знаком с Узунджей уже тринадцать лет и у меня в этом нет никаких сомнений. Нечто "стучится" в двери каждому, кто сюда пришел. Вкус этого "воздействия" я вряд ли смогу передать словами - оно застывшая в камне вечность, оно - неумолимый вопрос, от которого некуда уйти, оно же и столь же безжалостный ответ. К этому готов не всякий. Некоторые люди "не могут" здесь находиться долго или в одиночестве. Узунджа "требует" окончательной искренности. И в тоже время, её неотразимое очарование столь сильно, что часто, впервые попавший туда человек, вдруг, забывая обо всем на свете, начинает день за днем наслаждаться этой тишиной, покоем, песней ручья, да он просто не хочет никуда больше идти. Скинув с себя надоевшую и весьма потасканную социальную личину, человек становится сопричастен. Он начинает смотреть своими глазами, слушать своими ушами и его сердце наполняется прозрачною тишиной леса и девичьим смехом чистого как слезинка горного ручья. Но, быть может, с вами будет все иначе. Кто знает? Узунджа действует на человека непредсказуемо.
ПРОВАЛ
Пещера Узунджа, вполне соответствует возникающим при виде её названия ассоциациям с узостью и колючестью. Это длиннющая, свыше четырнадцати километров, щель, уходящая в толщу горы и ветвящаяся там множеством ходов и лабиринтов. Некоторые из них затоплены рекой или образуют труднопроходимые из-за узости "сифоны". Щель здесь везде. Щель уходит вверх, в черноту невидимого свода, щель убегает вниз, где ревет и грохочет невидимая река, щель может лишь поменять ориентацию, превратившись из вертикальной в горизонтальную. Но щель всегда остаётся щелью. Пятачок пространства, площадью метр на полтора, где можно сидеть, при том не сильно нагибаясь, называется здесь "залом". Там вы "отдыхаете". Остальное время Вы или висите над пропастью, уперевшись руками и ногами в её колючие стены, или лежите на животе, протискиваясь между твердым каменным "полом" и "потолком", которым, кстати сказать, служит основание горы. Вот так, постепенно, ваше тело приобретает способность лежать, стоять, висеть и перемещаться в совершенно немыслимых позах. Хатха йога - отдыхает!
Предупреждение:
"Лицам, склонным к клаустрофобии, настоятельно рекомендуется оставаться снаружи".
Увы! Господа. Увы! Никому еще не удавалось организовать подземный базовый лагерь в Узундже. Даже севастопольским спелеологам, а эти люди ходят по щелям пещеры так же легко и небрежно как московские панки по Старому Арбату. И я ничего не преувеличиваю. Моих спутников поражала та легкость, с которой Дракон перемещался по немыслимо узким щелям, он просто "тёк". Но мешки со снаряжением течь не могли. По какой-то непонятной причине они предпочитали лежать и постоянно застревали. Мешок было бесполезно толкать впереди себя, потому что он застревал, по той же причине его бесполезно было тащить за собой. Тащить мешок на себе было просто нереально, в щели помещался или мешок или человек. Тогда мы начали тащить их вдвоем - человек впереди, человек сзади, посредине мешок. Какое-то время нам удавалось с ними справляться. Однако вскоре выяснилось, что мешок не может сделать выдох и не может отцепить свою одежду от острых кристаллов, покрывающих стены пещеры и еще много чего не может, а потому большинство щелей для него принципиально непроходимы. Через двести метров титанических усилий по пропихиванию бестолковых мешков в щели мне стало ясно, что наш план провалился. Потребовалось приложить еще немало усилий, чтобы вытащить их наружу, а заодно вытащить и женщин, которые испытывали едва ли не большие чем мы с мешками трудности с собственным тазом.
ВТОРАЯ ПОПЫТКА
Согласиться с неудачей и отказаться от ритрита мы не хотели. Безвыходных положений нет. Раз мы не можем дотащить мешки до "Глиняного зала" то будем проводить ритрит там, куда их втащить можно. Такое место находилось неподалеку от входа. Щель здесь была достаточно широка - метр, а кое-где два и пол, образованный глыбовым навалом, был относительно ровным. Это был небольшой зальчик, находившийся в пятидесяти метрах от входа. Суровые щели начинались дальше. Здесь было все что нужно, но пол был постоянно мокрым, и со стен все время капала вода. Каждая капля падала всегда с одним и тем же интервалом времени, и вместе они образовывали довольно дружную капель. Здесь было достаточно много звуков и воды, но мы могли или сделать наш ритрит не только темным, но еще и мокрым или отказаться от его проведения. Мы решили, что мокрый ритрит это все же ритрит. Оставалось только соответствующим образом подготовить место, по возможности изолировав его от холодной капели и мокрого пола. Кроме того, решалась проблема с едой. Сергей сказал, что ему будет несложно научиться проходить эти пятьдесят метров ходов без света и на ощупь, вызвался носить нам два раза в день горячую кашу и по истечении третьих суток ритрита вывести всех наружу. Весь следующий день мы резали в ущелье молодые побеги орехового дерева, связывали их в пучки и затаскивали в пещеру, где на мокром, глинисто-каменном полу, выстилали из них три достаточно толстых мата. Над матами натягивали целлофановую пленку, чтобы прикрыть места от постоянной капели. К вечеру три места для ритрита были готовы. Мужественная Натали сделала себе промывание кишечника и решила, сто во время ритрита есть не будет. Когда достаточно стемнело, мы попрощались с Серегой и, нацепив налобные фонарики, ушли в это узкое, черное, дышащее сырым пронзительным холодом, чрево пещеры.
ТЕМЬ
Темнота в пещере это темнота. Это когда не видно вообще ничего. НИЧЕГО! Нигде нет ни единого лучика света. Как близко не подноси руку к глазам её не видно вообще. Через какое-то время вы перестаёте знать то, открыты у вас глаза или закрыты, если, конечно, не уделяете этому внимания специально. Результат открытия глаз в точности соответствует результату их закрытия, то есть картинка на "экране" никак не меняется. Перед глазами все те же редкие световые пятна, блики, одним словом - темнота. Восприятие времени изменяется. Время начинает идти медленнее. Никакие условные раздражители суточного ритма здесь не действуют, поскольку действовать они могут в основном через глаза. Запахов в пещере тоже нет. Этот факт может вас удивить, но пещера стерильна. Здесь ничто не живет в силу невозможности фотосинтеза. Звуки все время одни и те же. Это звуки падающих капель. Если прислушиваться, то можно определить их строжайшую периодичность. Выбитый из привычного распорядка (суточного ритма) ум оказывается "в полном недоумении". Некоторые его механизмы, перестают работать сразу, поскольку, как выяснилось, в жизни они полностью поддерживаются порядком внешних явлений, а еще точнее - последовательностью воспринимаемых нами картин и совершаемых, в связи с этим действий, в частности актов смотрения, говорения и ходьбы. На вторые сутки выключается, осознавший свою полную бесполезность, вестибулярный аппарат, вследствие чего попытка сделать шаг влево имеет шанс закончиться уверенным шагом назад, что в естественной пещере далеко не безопасно, ибо результат последующей (автоматической) попытки восстановить равновесие - и вовсе непредсказуем. Некоторые привычки самоотменяются, опять же потому, что перестаешь смотреть. За трое суток ритрита мне ни разу не хотелось курить, хотя курю я уже двадцать лет и ни одна из попыток бросить, до сих пор не увенчалась успехом. Понемногу, становится очевидна глубочайшая обусловленность человека внешними условиями, верованиями и укладом жизни и, в первую очередь, по-идиотски прямой зависимостью между "ИЗОБРАЖЕНИЯМИ НА ЭКРАНЕ", ОЩУЩЕНИЯМИ и ДЕЙСТВИЯМИ. Осознание глубины своей обусловленности было для меня шокирующим. В какой то момент или час я увидел, насколько глубоко я влип в эти слои условий и условностей, по большей части неосознаваемых, насколько я зависим от собственных верований, не взирая ни на какие тренинги, посвященные борьбе с верованиями. Это было смешно, а потом я плакал. "Человеческая матрица" ощущалась мной как слоеный пирог огромной толщины и если К. Кастанеда, говоря о потере человеческой формы, имел в виду выход практика за пределы этого пирога, то насколько же мы, играющие в ведьм и нагвалей, смешны и далеки от такого результата. Человек безоговорочно верит получаемым с помощью глаз изображениям, точнее, как он полагает, тому, что он видит. Даже тот, кто думает, что ничему не верит. Но глаза всего лишь биологический аппарат, функционирование которого зависит от всей совокупности внешних факторов, в жизни, ежедневно и ежечасно следующих друг за другом, согласно распорядку. Они всю жизнь учились, т.е. мы сами их приучали смотреть "правильно". Они видят лишь то, что научились видеть, а научились они видеть то, в реальность чего человек верит, а верит он в то, во что надо верить, с точки зрения других таких же слепцов. Все остальное - померещилось. Видеть то, что видят другие, "нормальные люди", верить в то, во что верят они же, вести себя подобно все тем же "нормальным людям" своего круга и разделять их "взгляды", а значит и их "ценности", все это означает "быть адекватным". Адекватность - вот главный социальный жупел всех времен и народов. Страшно даже подумать о том, чтобы покинуть ее пределы, да еще, не дай бог, про это узнают друзья, знакомые, партнеры, станет известно сотрудникам, дойдет до начальства - туши свет. КРУГ - очень точное слово. Вот так и замыкается наш круг. Круг слепой лошади, прикованной к вороту старой скрипучей мельницы поколений, хомутом которого служит наше стремление быть адекватными. Из круга нет выхода, до тех пор, пока нам дорог хомут. А мы дорого платим за собственную адекватность. Безумно дорого. Когда обессилившую от старости, дряхлую мельничную лошадь "выгоняют на пенсию" она продолжает ходить кругами. Она научилась. По-другому уже никак. Но лошади, легче уже и тем, что она не знает, что больше никому не нужна. Лошадь не питает глупых и несбыточных надежд на достойное воздаяние за свой адский пожизненный труд. Она не жаждет "спасения души" и не бежит, выпучив от страха глаза в церковь - замаливать грехи молодости и спасать невесть от кого то, что якобы останется от нее после смерти. Лошадь никогда не узнает, что стала обузой для собственных детей, никогда не будет сожалеть о том, что она всего лишь Старая Лошадь. Поэтому она может хотя бы умереть Счастливой Лошадью. Ей не мешает система верований, у лошади её нет. Человеку труднее. Но когда сидишь в темноте, никак не можешь отвертеться от окончательности простой истины - это я "смотрящий" через свои глаза, а глаза - это всего лишь мною настроенное "окно". "Интерфейс" если угодно. Это я, смотрящий, во многом создаю и наделяю смыслом не только сюжет, но и содержимое смотримого. В том, что я в результате вижу, меня - моего "внутреннего продукта", намного больше, чем на первый взгляд может показаться. Не потому ли я каждый день вижу одни и те же, до боли знакомые веши и явления? А смотрю ли я вообще? А если смотрю, то куда? Не в свой ли один и тот же навязчиво-скучный сон?
ВИДЕНИЯ
Мы, конечно, опять не все учли. Натянутые над нашими матами целлофановые пологи не только защищали нас от капели, но и каплю за каплей собирали воду. Затем, одна из капель оказывалась последней, и полог сбрасывал излишек влаги вниз, на мирно спящего "воина". Я был готов к тому, что ритрит будет мокрым, но не настолько. Несколько раз я получал этот бесплатный холодный душ и мне приходилось сушить спальник своим телом, но раза после шестого я научился по звуку падающих капель определять, в каком месте полог переполняется, чтобы безопасно слить скопившуюся воду. Я не помню, сколько прошло времени. Иногда я спал, иногда просыпался. Приходил Серега, приносил еду, это было каким - то разнообразием. Мы ели, перебрасывались с ним несколькими фразами, а затем он уходил, гремя котелками по невидимым камням, и оставался только стук капели и темнота. Однажды, открыв, глаза я увидел прямо перед собой огромный цветок. Цветок колыхался в каком-то равномерном зеленоватом свете. Я почему-то подумал, что это водоросль, видимо, из-за специфической плавности его ритмичных движений. Так колышутся водоросли на дне моря. Мне была отчетливо, в объеме, видна каждая деталь цветка. Глубина его реальности была просто немыслимой. То, как я вижу предметы обычно, можно для более-менее близкой аналогии, назвать "плоским". Цветок, плавно пульсируя щупальцами болотного цвета лепестков, поворачивался ко мне. Он был голоден и готовился напасть. Я знал это так же отчетливо. НО ЗДЕСЬ НЕТ НИКАКИХ ЦВЕТОВ! МЫ В ПЕЩЕРЕ! А?.ААА! МАМА! РОДИ МЕНЯ ОБРАТНО! МНЕ ВСЕ ЭТО СНИТЬСЯ! Я СПЛЮ!
Но весь трагизм ситуации как раз и состоял в том, что я не спал. Я бодрствовал, и это было непоправимо. Я не мог сбежать из ночного кошмара в реальность, потому, что уже находился в реальности. Заклинание не подействовало. Мама была дома, я сидел в пещере, а эта зеленая гадость имела достаточно аппетита, чтобы высосать меня до донышка. Выбросив вперед свои лепестки - щупальца, цветок бросился на меня! Он двигался рывками, вытягивая лепестки вперед и затем рывком втягивая их в свою чашу, как бы пожирая разделявшее нас пространство. Его движение было не быстрым, но неуклонным. Нас разделяло не более трех его пульсаций. Сказать, что волосы на моей голове встали дыбом - значит, ничего не сказать. Ужас был настолько сильным, что вдруг инвертировался, став столь же сильным гневом. Я как будто взорвался. Подброшенный вверх горячей волной дикой ярости я стал больше самого себя. Мои зубы и когти рванулись к цветку, но тут он стал маленьким и исчез? Я по-прежнему сидел на своем мате, по пологу стучала капель, в дальнем конце зала тихо всхлипывала Натали, ей, наверное, тоже что-то привиделось. Мною овладело очень странное состояние абсолютного покоя и расслабленности. Внутри было тихо и хорошо. От входа в пещеру донесся характерный шорох - Серега нес еду. Был ли это завтрак, обед или ужин - не имело никакого значения. Проснувшись в другой раз, я снова увидел цветок, но на этот раз он был маленьким и хрупким. У него появился тонкий нежный стебелек, а сам цветок побелел и был больше похож на подснежник. Он снова был на два порядка более реален, чем сама реальность и в этот раз я знал, что ему одиноко. Мои губы задрожали и из глаз потекли теплые слезы. Их не надо было сдерживать. Это я тоже знал, как знал и то, что могу больше не бояться.
СВОБОДА
Удаляющийся грохот пустых котелков вперемешку со сдержанным матом на ощупь пробиравшегося к выходу Сергея смолкли в лабиринте щелей. Мы ели еще горячую рисовую кашу с костром и изюмом - последнюю в этом ритрите. Через несколько часов, когда совсем стемнеет, Сергей придет нас вытаскивать. Время, до сих пор летевшее незаметно, вдруг растянулось мокрой черной резиной, и даже неугомонная капель, казалось, застыла на месте, не желая отпускать истекающие секунды нашего добровольного заточения. На меня накатывали приступы беззаботного смеха, хотелось болтать, но было еще не время, а может, пришло время для прохождения очередного слоя матрицы. Сколько мне еще предстоит проходить через эти слои, прежде чем я решусь сбросить свой жмущий, трущий, но такой милый сердцу, такой привычный "хомут адекватного человека". Свобода желанна, но страшно отойти от кормушки. В голову ударила мощная волна озона. Впереди за спиной Сергея мелькнуло расплывчатое серое пятно - выход. Теперь уже никакие обеты не сдерживали нашей радости. Радуясь, как дети и матерясь на весь лес, мы выползали из холодной пресности пещеры в благоухающий летом ночной лес. Мы рвались из холодных каменных объятий туда, в звон ручья, в шелест трав, в ласковую летнюю ночь и над нашими перепачканными глиной головами горел тысячами далеких огней огромный млечный путь. КСТАТИ ГДЕ МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ? ОЙ! СЕРЕГА! ЧТО ЭТО С НЕБОМ!? Ну, ни на минуту страну оставить нельзя! Стоило на трое суток отлучиться, как какой-то умник затянул все небо равномерной толстой сеткой. Это было последним сюрпризом. Изменился способ смотреть. Если быть более точным, то механизм смотрения, работающий привычным образом, остановился во время ритрита за ненадобностью, а теперь глаза уже видели, а он еще не успел включиться. Так что первые несколько минут по выходу из пещеры мы имели возможность воспринимать мир не так, как учились всю жизнь. Натали молча гладила огромный мшистый валун. Её пальцы, едва касаясь поверхности камня, оставляли на нем длинные светящиеся змейки. Серега смотрел на нее и не понимал. Он ничего не видел. Потом был костер, чай, и мы до самого утра громко пели песни. Спать никто и не думал. Вестибулярка нормально заработала только спустя два часа после выхода из пещеры. Трое суток - совсем коротенький ритрит, но он стал моим первым мистическим опытом. Мы только-только прикоснулись к чему-то настоящему. Гораздо позже я прочел много чего о сути своих ритритных видений и переживаний, а так же прочел, что темный ритрит в тибетской традиции Дзогчен выполняется в течение сорока девяти суток. Это странно, но где-то внутри я уже знал, что это именно тот срок, который необходим. Но необходим для чего? Это мне еще предстоит узнать.
УЗУНДЖА
Узунджа, как место нашего для темного ритрита, было выбрано мною из соображений удобства, уединенности, доступности воды, дров для костра, наличия пещеры и, конечно же, личных симпатий. Узунджа сегодня известна очень немногим людям. Она неудобна для посещений туристическими группами и находится далеко в стороне от популярных туристических маршрутов. У этого места нет никакой "истории", оно - сама история. Островок реальности, уходящий корнями в далекое прошлое планеты, когда многие миллионы лет назад, глубокая тектоническая трещина, выпустила из каменного плена подземную реку, из осадочных отложений которой, сформировалась Байдарская долина. Горная речка Узунджа - наследница той древней реки. Её вода прозрачна и кристально чиста. К тому месту, где рождается, вытекая из скалы, речка Узунджа и лежал наш путь. Люди, читавшие Кастанеду, побывав там, говорят, что Узунджа - место силы. Я знаком с Узунджей уже тринадцать лет и у меня в этом нет никаких сомнений. Нечто "стучится" в двери каждому, кто сюда пришел. Вкус этого "воздействия" я вряд ли смогу передать словами - оно застывшая в камне вечность, оно - неумолимый вопрос, от которого некуда уйти, оно же и столь же безжалостный ответ. К этому готов не всякий. Некоторые люди "не могут" здесь находиться долго или в одиночестве. Узунджа "требует" окончательной искренности. И в тоже время, её неотразимое очарование столь сильно, что часто, впервые попавший туда человек, вдруг, забывая обо всем на свете, начинает день за днем наслаждаться этой тишиной, покоем, песней ручья, да он просто не хочет никуда больше идти. Скинув с себя надоевшую и весьма потасканную социальную личину, человек становится сопричастен. Он начинает смотреть своими глазами, слушать своими ушами и его сердце наполняется прозрачною тишиной леса и девичьим смехом чистого как слезинка горного ручья. Но, быть может, с вами будет все иначе. Кто знает? Узунджа действует на человека непредсказуемо.
ПРОВАЛ
Пещера Узунджа, вполне соответствует возникающим при виде её названия ассоциациям с узостью и колючестью. Это длиннющая, свыше четырнадцати километров, щель, уходящая в толщу горы и ветвящаяся там множеством ходов и лабиринтов. Некоторые из них затоплены рекой или образуют труднопроходимые из-за узости "сифоны". Щель здесь везде. Щель уходит вверх, в черноту невидимого свода, щель убегает вниз, где ревет и грохочет невидимая река, щель может лишь поменять ориентацию, превратившись из вертикальной в горизонтальную. Но щель всегда остаётся щелью. Пятачок пространства, площадью метр на полтора, где можно сидеть, при том не сильно нагибаясь, называется здесь "залом". Там вы "отдыхаете". Остальное время Вы или висите над пропастью, уперевшись руками и ногами в её колючие стены, или лежите на животе, протискиваясь между твердым каменным "полом" и "потолком", которым, кстати сказать, служит основание горы. Вот так, постепенно, ваше тело приобретает способность лежать, стоять, висеть и перемещаться в совершенно немыслимых позах. Хатха йога - отдыхает!
Предупреждение:
"Лицам, склонным к клаустрофобии, настоятельно рекомендуется оставаться снаружи".
Увы! Господа. Увы! Никому еще не удавалось организовать подземный базовый лагерь в Узундже. Даже севастопольским спелеологам, а эти люди ходят по щелям пещеры так же легко и небрежно как московские панки по Старому Арбату. И я ничего не преувеличиваю. Моих спутников поражала та легкость, с которой Дракон перемещался по немыслимо узким щелям, он просто "тёк". Но мешки со снаряжением течь не могли. По какой-то непонятной причине они предпочитали лежать и постоянно застревали. Мешок было бесполезно толкать впереди себя, потому что он застревал, по той же причине его бесполезно было тащить за собой. Тащить мешок на себе было просто нереально, в щели помещался или мешок или человек. Тогда мы начали тащить их вдвоем - человек впереди, человек сзади, посредине мешок. Какое-то время нам удавалось с ними справляться. Однако вскоре выяснилось, что мешок не может сделать выдох и не может отцепить свою одежду от острых кристаллов, покрывающих стены пещеры и еще много чего не может, а потому большинство щелей для него принципиально непроходимы. Через двести метров титанических усилий по пропихиванию бестолковых мешков в щели мне стало ясно, что наш план провалился. Потребовалось приложить еще немало усилий, чтобы вытащить их наружу, а заодно вытащить и женщин, которые испытывали едва ли не большие чем мы с мешками трудности с собственным тазом.
ВТОРАЯ ПОПЫТКА
Согласиться с неудачей и отказаться от ритрита мы не хотели. Безвыходных положений нет. Раз мы не можем дотащить мешки до "Глиняного зала" то будем проводить ритрит там, куда их втащить можно. Такое место находилось неподалеку от входа. Щель здесь была достаточно широка - метр, а кое-где два и пол, образованный глыбовым навалом, был относительно ровным. Это был небольшой зальчик, находившийся в пятидесяти метрах от входа. Суровые щели начинались дальше. Здесь было все что нужно, но пол был постоянно мокрым, и со стен все время капала вода. Каждая капля падала всегда с одним и тем же интервалом времени, и вместе они образовывали довольно дружную капель. Здесь было достаточно много звуков и воды, но мы могли или сделать наш ритрит не только темным, но еще и мокрым или отказаться от его проведения. Мы решили, что мокрый ритрит это все же ритрит. Оставалось только соответствующим образом подготовить место, по возможности изолировав его от холодной капели и мокрого пола. Кроме того, решалась проблема с едой. Сергей сказал, что ему будет несложно научиться проходить эти пятьдесят метров ходов без света и на ощупь, вызвался носить нам два раза в день горячую кашу и по истечении третьих суток ритрита вывести всех наружу. Весь следующий день мы резали в ущелье молодые побеги орехового дерева, связывали их в пучки и затаскивали в пещеру, где на мокром, глинисто-каменном полу, выстилали из них три достаточно толстых мата. Над матами натягивали целлофановую пленку, чтобы прикрыть места от постоянной капели. К вечеру три места для ритрита были готовы. Мужественная Натали сделала себе промывание кишечника и решила, сто во время ритрита есть не будет. Когда достаточно стемнело, мы попрощались с Серегой и, нацепив налобные фонарики, ушли в это узкое, черное, дышащее сырым пронзительным холодом, чрево пещеры.
ТЕМЬ
Темнота в пещере это темнота. Это когда не видно вообще ничего. НИЧЕГО! Нигде нет ни единого лучика света. Как близко не подноси руку к глазам её не видно вообще. Через какое-то время вы перестаёте знать то, открыты у вас глаза или закрыты, если, конечно, не уделяете этому внимания специально. Результат открытия глаз в точности соответствует результату их закрытия, то есть картинка на "экране" никак не меняется. Перед глазами все те же редкие световые пятна, блики, одним словом - темнота. Восприятие времени изменяется. Время начинает идти медленнее. Никакие условные раздражители суточного ритма здесь не действуют, поскольку действовать они могут в основном через глаза. Запахов в пещере тоже нет. Этот факт может вас удивить, но пещера стерильна. Здесь ничто не живет в силу невозможности фотосинтеза. Звуки все время одни и те же. Это звуки падающих капель. Если прислушиваться, то можно определить их строжайшую периодичность. Выбитый из привычного распорядка (суточного ритма) ум оказывается "в полном недоумении". Некоторые его механизмы, перестают работать сразу, поскольку, как выяснилось, в жизни они полностью поддерживаются порядком внешних явлений, а еще точнее - последовательностью воспринимаемых нами картин и совершаемых, в связи с этим действий, в частности актов смотрения, говорения и ходьбы. На вторые сутки выключается, осознавший свою полную бесполезность, вестибулярный аппарат, вследствие чего попытка сделать шаг влево имеет шанс закончиться уверенным шагом назад, что в естественной пещере далеко не безопасно, ибо результат последующей (автоматической) попытки восстановить равновесие - и вовсе непредсказуем. Некоторые привычки самоотменяются, опять же потому, что перестаешь смотреть. За трое суток ритрита мне ни разу не хотелось курить, хотя курю я уже двадцать лет и ни одна из попыток бросить, до сих пор не увенчалась успехом. Понемногу, становится очевидна глубочайшая обусловленность человека внешними условиями, верованиями и укладом жизни и, в первую очередь, по-идиотски прямой зависимостью между "ИЗОБРАЖЕНИЯМИ НА ЭКРАНЕ", ОЩУЩЕНИЯМИ и ДЕЙСТВИЯМИ. Осознание глубины своей обусловленности было для меня шокирующим. В какой то момент или час я увидел, насколько глубоко я влип в эти слои условий и условностей, по большей части неосознаваемых, насколько я зависим от собственных верований, не взирая ни на какие тренинги, посвященные борьбе с верованиями. Это было смешно, а потом я плакал. "Человеческая матрица" ощущалась мной как слоеный пирог огромной толщины и если К. Кастанеда, говоря о потере человеческой формы, имел в виду выход практика за пределы этого пирога, то насколько же мы, играющие в ведьм и нагвалей, смешны и далеки от такого результата. Человек безоговорочно верит получаемым с помощью глаз изображениям, точнее, как он полагает, тому, что он видит. Даже тот, кто думает, что ничему не верит. Но глаза всего лишь биологический аппарат, функционирование которого зависит от всей совокупности внешних факторов, в жизни, ежедневно и ежечасно следующих друг за другом, согласно распорядку. Они всю жизнь учились, т.е. мы сами их приучали смотреть "правильно". Они видят лишь то, что научились видеть, а научились они видеть то, в реальность чего человек верит, а верит он в то, во что надо верить, с точки зрения других таких же слепцов. Все остальное - померещилось. Видеть то, что видят другие, "нормальные люди", верить в то, во что верят они же, вести себя подобно все тем же "нормальным людям" своего круга и разделять их "взгляды", а значит и их "ценности", все это означает "быть адекватным". Адекватность - вот главный социальный жупел всех времен и народов. Страшно даже подумать о том, чтобы покинуть ее пределы, да еще, не дай бог, про это узнают друзья, знакомые, партнеры, станет известно сотрудникам, дойдет до начальства - туши свет. КРУГ - очень точное слово. Вот так и замыкается наш круг. Круг слепой лошади, прикованной к вороту старой скрипучей мельницы поколений, хомутом которого служит наше стремление быть адекватными. Из круга нет выхода, до тех пор, пока нам дорог хомут. А мы дорого платим за собственную адекватность. Безумно дорого. Когда обессилившую от старости, дряхлую мельничную лошадь "выгоняют на пенсию" она продолжает ходить кругами. Она научилась. По-другому уже никак. Но лошади, легче уже и тем, что она не знает, что больше никому не нужна. Лошадь не питает глупых и несбыточных надежд на достойное воздаяние за свой адский пожизненный труд. Она не жаждет "спасения души" и не бежит, выпучив от страха глаза в церковь - замаливать грехи молодости и спасать невесть от кого то, что якобы останется от нее после смерти. Лошадь никогда не узнает, что стала обузой для собственных детей, никогда не будет сожалеть о том, что она всего лишь Старая Лошадь. Поэтому она может хотя бы умереть Счастливой Лошадью. Ей не мешает система верований, у лошади её нет. Человеку труднее. Но когда сидишь в темноте, никак не можешь отвертеться от окончательности простой истины - это я "смотрящий" через свои глаза, а глаза - это всего лишь мною настроенное "окно". "Интерфейс" если угодно. Это я, смотрящий, во многом создаю и наделяю смыслом не только сюжет, но и содержимое смотримого. В том, что я в результате вижу, меня - моего "внутреннего продукта", намного больше, чем на первый взгляд может показаться. Не потому ли я каждый день вижу одни и те же, до боли знакомые веши и явления? А смотрю ли я вообще? А если смотрю, то куда? Не в свой ли один и тот же навязчиво-скучный сон?
ВИДЕНИЯ
Мы, конечно, опять не все учли. Натянутые над нашими матами целлофановые пологи не только защищали нас от капели, но и каплю за каплей собирали воду. Затем, одна из капель оказывалась последней, и полог сбрасывал излишек влаги вниз, на мирно спящего "воина". Я был готов к тому, что ритрит будет мокрым, но не настолько. Несколько раз я получал этот бесплатный холодный душ и мне приходилось сушить спальник своим телом, но раза после шестого я научился по звуку падающих капель определять, в каком месте полог переполняется, чтобы безопасно слить скопившуюся воду. Я не помню, сколько прошло времени. Иногда я спал, иногда просыпался. Приходил Серега, приносил еду, это было каким - то разнообразием. Мы ели, перебрасывались с ним несколькими фразами, а затем он уходил, гремя котелками по невидимым камням, и оставался только стук капели и темнота. Однажды, открыв, глаза я увидел прямо перед собой огромный цветок. Цветок колыхался в каком-то равномерном зеленоватом свете. Я почему-то подумал, что это водоросль, видимо, из-за специфической плавности его ритмичных движений. Так колышутся водоросли на дне моря. Мне была отчетливо, в объеме, видна каждая деталь цветка. Глубина его реальности была просто немыслимой. То, как я вижу предметы обычно, можно для более-менее близкой аналогии, назвать "плоским". Цветок, плавно пульсируя щупальцами болотного цвета лепестков, поворачивался ко мне. Он был голоден и готовился напасть. Я знал это так же отчетливо. НО ЗДЕСЬ НЕТ НИКАКИХ ЦВЕТОВ! МЫ В ПЕЩЕРЕ! А?.ААА! МАМА! РОДИ МЕНЯ ОБРАТНО! МНЕ ВСЕ ЭТО СНИТЬСЯ! Я СПЛЮ!
Но весь трагизм ситуации как раз и состоял в том, что я не спал. Я бодрствовал, и это было непоправимо. Я не мог сбежать из ночного кошмара в реальность, потому, что уже находился в реальности. Заклинание не подействовало. Мама была дома, я сидел в пещере, а эта зеленая гадость имела достаточно аппетита, чтобы высосать меня до донышка. Выбросив вперед свои лепестки - щупальца, цветок бросился на меня! Он двигался рывками, вытягивая лепестки вперед и затем рывком втягивая их в свою чашу, как бы пожирая разделявшее нас пространство. Его движение было не быстрым, но неуклонным. Нас разделяло не более трех его пульсаций. Сказать, что волосы на моей голове встали дыбом - значит, ничего не сказать. Ужас был настолько сильным, что вдруг инвертировался, став столь же сильным гневом. Я как будто взорвался. Подброшенный вверх горячей волной дикой ярости я стал больше самого себя. Мои зубы и когти рванулись к цветку, но тут он стал маленьким и исчез? Я по-прежнему сидел на своем мате, по пологу стучала капель, в дальнем конце зала тихо всхлипывала Натали, ей, наверное, тоже что-то привиделось. Мною овладело очень странное состояние абсолютного покоя и расслабленности. Внутри было тихо и хорошо. От входа в пещеру донесся характерный шорох - Серега нес еду. Был ли это завтрак, обед или ужин - не имело никакого значения. Проснувшись в другой раз, я снова увидел цветок, но на этот раз он был маленьким и хрупким. У него появился тонкий нежный стебелек, а сам цветок побелел и был больше похож на подснежник. Он снова был на два порядка более реален, чем сама реальность и в этот раз я знал, что ему одиноко. Мои губы задрожали и из глаз потекли теплые слезы. Их не надо было сдерживать. Это я тоже знал, как знал и то, что могу больше не бояться.
СВОБОДА
Удаляющийся грохот пустых котелков вперемешку со сдержанным матом на ощупь пробиравшегося к выходу Сергея смолкли в лабиринте щелей. Мы ели еще горячую рисовую кашу с костром и изюмом - последнюю в этом ритрите. Через несколько часов, когда совсем стемнеет, Сергей придет нас вытаскивать. Время, до сих пор летевшее незаметно, вдруг растянулось мокрой черной резиной, и даже неугомонная капель, казалось, застыла на месте, не желая отпускать истекающие секунды нашего добровольного заточения. На меня накатывали приступы беззаботного смеха, хотелось болтать, но было еще не время, а может, пришло время для прохождения очередного слоя матрицы. Сколько мне еще предстоит проходить через эти слои, прежде чем я решусь сбросить свой жмущий, трущий, но такой милый сердцу, такой привычный "хомут адекватного человека". Свобода желанна, но страшно отойти от кормушки. В голову ударила мощная волна озона. Впереди за спиной Сергея мелькнуло расплывчатое серое пятно - выход. Теперь уже никакие обеты не сдерживали нашей радости. Радуясь, как дети и матерясь на весь лес, мы выползали из холодной пресности пещеры в благоухающий летом ночной лес. Мы рвались из холодных каменных объятий туда, в звон ручья, в шелест трав, в ласковую летнюю ночь и над нашими перепачканными глиной головами горел тысячами далеких огней огромный млечный путь. КСТАТИ ГДЕ МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ? ОЙ! СЕРЕГА! ЧТО ЭТО С НЕБОМ!? Ну, ни на минуту страну оставить нельзя! Стоило на трое суток отлучиться, как какой-то умник затянул все небо равномерной толстой сеткой. Это было последним сюрпризом. Изменился способ смотреть. Если быть более точным, то механизм смотрения, работающий привычным образом, остановился во время ритрита за ненадобностью, а теперь глаза уже видели, а он еще не успел включиться. Так что первые несколько минут по выходу из пещеры мы имели возможность воспринимать мир не так, как учились всю жизнь. Натали молча гладила огромный мшистый валун. Её пальцы, едва касаясь поверхности камня, оставляли на нем длинные светящиеся змейки. Серега смотрел на нее и не понимал. Он ничего не видел. Потом был костер, чай, и мы до самого утра громко пели песни. Спать никто и не думал. Вестибулярка нормально заработала только спустя два часа после выхода из пещеры. Трое суток - совсем коротенький ритрит, но он стал моим первым мистическим опытом. Мы только-только прикоснулись к чему-то настоящему. Гораздо позже я прочел много чего о сути своих ритритных видений и переживаний, а так же прочел, что темный ритрит в тибетской традиции Дзогчен выполняется в течение сорока девяти суток. Это странно, но где-то внутри я уже знал, что это именно тот срок, который необходим. Но необходим для чего? Это мне еще предстоит узнать.
Обсуждения Тёмный ритрит