Однажды утерянное, вдруг возвращалось к нему летним земляничным дождем. Сквозь кофейные облака прорезалось желтое оперение солнца, а бриллиантовые лужи выдыхали жаром пропеченной земли. Лето плело горячие соцветия лугов и сонную гладь озерных зеркал. Когда он это потерял, наверное, очень давно, а может быть недавно, но главное, что оно вернулось, вернулось ощущение многомерного пространства жизни. За каждым движением ветра усматривалась глубокая истина фантосмогорического возрождения сердца. Любовь давалась непринужденно, всепроникающей сладостью цепляясь за глаза, ныряя в слух шорохом листвы и прикосновением травы. Небо приближалось решительным маршем и растекалось в осознании дневного пиршество, то ли вдохновением, то ли хмельной беззаботной флейтой.
Он забрался на болотный холм и огляделся. Вокруг не было никого, кто бы мог прервать медитирующую струну плавной мысли, абсолютно никого и это его насторожило. В следующую минуту он сбежал вниз и громко крикнул, но ожидаемое эхо утонуло где-то в туманном котловане горизонта. Он побежал, побежал что есть силы, сбивая дыхание и спотыкаясь о необъяснимый страх неестественного одиночества. Но чем дальше он удалялся от малахитовой высоты, тем явственней обнаруживал, что ничего не меняется, пейзаж с завидным постоянством упирался все тем же эмоциональным благоуханием обугленных туч с янтарными солнечными порезами, мозаикой лугового ожерелья, и озерными ультрамариновыми колыбелями водной прохлады, а холм, будто приклеенный, сцепленный воздушным воском, грузно смотрел ему вслед, не увеличиваясь и не уменьшаясь в размерах.
Он остановился, замер, перестал дышать и с удивлением открыл, что дыхание ему уже не требуется, за него дышала сама жизнь, а он, лишь как некая составляющая, мазок краски на холсте великого художника, отпечаток чьего-то замысла, скользит в просторах его идейных композиций, скользит неподвижно и свободно. Да, кажется, он догадался. Здравствуй, смерть!
Он забрался на болотный холм и огляделся. Вокруг не было никого, кто бы мог прервать медитирующую струну плавной мысли, абсолютно никого и это его насторожило. В следующую минуту он сбежал вниз и громко крикнул, но ожидаемое эхо утонуло где-то в туманном котловане горизонта. Он побежал, побежал что есть силы, сбивая дыхание и спотыкаясь о необъяснимый страх неестественного одиночества. Но чем дальше он удалялся от малахитовой высоты, тем явственней обнаруживал, что ничего не меняется, пейзаж с завидным постоянством упирался все тем же эмоциональным благоуханием обугленных туч с янтарными солнечными порезами, мозаикой лугового ожерелья, и озерными ультрамариновыми колыбелями водной прохлады, а холм, будто приклеенный, сцепленный воздушным воском, грузно смотрел ему вслед, не увеличиваясь и не уменьшаясь в размерах.
Он остановился, замер, перестал дышать и с удивлением открыл, что дыхание ему уже не требуется, за него дышала сама жизнь, а он, лишь как некая составляющая, мазок краски на холсте великого художника, отпечаток чьего-то замысла, скользит в просторах его идейных композиций, скользит неподвижно и свободно. Да, кажется, он догадался. Здравствуй, смерть!
Обсуждения Сумбур