Поединок
– Детский сад, честное слово, – возмущалась Вера, – почему я должна играть в эти глупые игры?
Рядом с ней вышагивал коротконогий, с длинным туловищем гуманоид, размахивая руками.
– Такие правила, – уговаривал он, – если тебе не хватает последовательности, или ты с трудом что-то отслеживаешь, а твоя соучастница вторжения ни во что не хочет верить, то мы в этом не виноваты. Приметы точно указывают на точку начала маршрута. Только тогда включится обратный отсчёт, и только если вы воссоединитесь к его завершению, вы сможете покинуть декларационную зону.
– Но ведь декларационная зона предполагает неприкосновенность, насколько я понимаю? – спорила Вера.
– Условно – да, а безусловно – нет, – возражал коротконогий, – никто не утверждал, что это правило действует отдельно от остальных. Только комплексно. Ваше посещение должно что-то дать нам, иначе данностью будете считаться вы. А в технике путешествий мы разбираемся. Вместе явились, вместе и покинуть должны, иначе может случиться непоправимое.
Они остановились возле дерева с экзотическими плодами. Коротконогий поднял руку, и ветка наклонилась, вложила в его руку плод. Разломив его пополам, коротконогий предложил половину гостье. Вера отказалась.
Гуманоид неожиданно отпрянул в сторону и сделал стирающее движение рукой. Пейзаж изменился, деревья стали непроходимой стеной.
– Терпеть не могу, когда за мной наблюдают без моего на то согласия, – произнёс он возмущённо и обернулся в ту сторону, где находились Эмиль и Фисо, протянув руку вперёд, как будто бросая вызов.
Глаза его были так смешно вжаты в круглые отверстия между век, что Эмиль рассмеялся.
– Послушай, ты, чучело огородное, правда, прекращай свои игры. Мы пришли за своими, – примирительно произнёс он и подтолкнул Фисо вперёд, чтобы вывести его из оцепенения, добавив при этом, – ты что, поверил в его грозность? Да брось ты, это всё напускное. Нет, если ты хочешь с ним поиграть, то без вариантов: можешь подыгрывать ему в самого себя надувательстве.
– Тогда у меня вопрос, – гуманоид выпрямился, расслабился, натянул на себя важность, – говорят, что внешние условия отличаются от условий внутренних. Я вполне с этим согласен. Но тогда как же с условиями обмена? Нет в них полноценности? Каналы засорены или у кранов малая пропускная способность?
– Ты, случаем, не в водоканале работаешь? – искренне поинтересовался Эмиль.
– Не спеши грубить представителю власти, – напрягся коротконогий, – не ровён час... да, кстати, какой диапазон расхожести даёт бытие времени однопространственное?
– Это уже второй вопрос? – переспросил Эмиль, – тогда давай сразу и третий, последний.
– Почему последний? – удивился гуманоид.
– Отвечаю в произвольном порядке, это моё эксклюзивное право гостя, – предупредил Эмиль.
– Последний, потому что больше не принимается. Причём, заметь, ты сам выбрал вопрос, чем заключил соглашение. А это в декларационной зоне обязательно. К тому же, я сомневаюсь, что ты довёл до наших друзей это приятное обстоятельство. Далее ответ на второй вопрос. Однопространственная расхожесть равна одновременной схожести, но с противоположным знаком. Запомни это.
Гуманоид стоял, глупо моргая. При этом его глаза выпятились на излишнее расстояние и сделали его ещё меньше похожим на человека.
– Итак, первый вопрос твой кажется наиболее интересным. Закон обмена не предполагает неразборчивости и безграничной тупости. Ты имеешь право осуществлять обмен только с тем, что тебя привлекает. Это соответствует и естественному отбору, и свободе выбора, и индивидуальности формирования внутренних качеств.
Привязанность к достигнутому ограничивает горизонт воспринимаемого так же, как привычка идти одинаково делает тебя уязвимым к неожиданностям пути. Соображение по накатанному развивает узость мышления и формирует недопущение новых взаимодействий. При этом происходит затухание огненности выражаемого, тускнеет взгляд, становится затхлым дух. Жизнь видится беспросветной, действия становятся пассивными, в основном – только под воздействием внешних раздражителей, которые раздражают всё больше и больше. В результате застой существующего, отсутствие деятельности и, вот здесь то, к чему предыдущее было лишь пояснением: происходит рост энтропии до критической однородности пространства-материи. В общем, такая себе пылетуманность полубытия. Антроп становится питекантропом, затем обезьяной или просто овощем, и происходит полная зачистка отбросов эволюции.
Вот ты как раз на этом пути. У тебя внутри вакуум. Ты становишься средой обитания даже для своих растений-благодетелей. Они восходят тобою или на тебе.
Эмиль провёл рукой, будто стирая всё, и пейзаж податливо изменился. Прямо перед ними стояли Делси и Вера. Чуть дальше ползал таракан, смешно перебирая короткими ножками.
– Что-то не так? – спросила Делси, – а я и не впадала в безысходность, знала, что по следу можно меня найти.
– Жми на кнопку, Фисо, пора, – настоятельно произнёс Эмиль.
Фисо рассмеялся и придавил пальцем пустоту перед собой. Пространство расслоилось, перемешалось, вспенилось, расслабилось и отпустило...
В лаборатории раздался дружный смех.
– И что это было, Эмиль? – поинтересовался Фисо вполне серьёзно.
– Вам лучше не знать, – заверил Эмиль, – а если серьёзно, то наш иммунитет даёт брешь, раз мы угодили в пространство-фаг. Разложение на исходные составляющие для него сущий пустяк. Хорошо, что оно захотело поиграть и вовремя не сообразило изменить правила игры. Считайте, что из чёрной дыры сами себя за волосы вытянули.
– Да брось ты, – не хотел верить Фисо, – тогда как же там столько продержались Делси и Вера?
– А вот эту загадку нам ещё предстоит разрешить, – снова серьёзно ответил Эмиль, – ведь если мы на окраине Вселенной, то стоит попробовать изменить тактику переходов. Я почему-то не ощущаю себя готовым ко входу в начало следующей манвантары. Не дорос я до таких масштабов ни действий, ни восприятия, ни ответственности в принятии решений.
– Как всегда шутишь, – легонько толкнула его Вера, – такие события готовность несут в самих себе, каждому по его восприятию, даже тараканам.
Все рассмеялись. Но каждый о чём-то задумался.
Часть 3
Какие уж тут шутки
Какое-то время все молчали, затем Фисо вздохнул и произнёс:
– Какие уж тут шутки. Только появился шанс заняться настоящими исследованиями, и сразу же оказалось, что воспользоваться ним не так-то просто.
– Где-то нарушено равновесие, – предположил Эмиль, – если мы потеряем иммунитет чистоты, и среда перестанет нас оберегать... Боюсь, мы к такому ещё не готовы.
– Что за паника на корабле, – вступил в диалог Лаар, – кто-то против боевых действий?
– Ты можешь себе представить всё многообразие возможного безобразия? – не сдавался Эмиль. – Лично я пас. Вывешиваю белый флаг и возвращаюсь на исходную позицию. Этот маршрут попахивает тупиковостью ветви своего развития. Не хочу быть бесславно забытым потомками.
– Значит, нам предстоит расставание? – уточнил Фисо.
– Вы уже получили достаточно материала для самостоятельного завершения эксперимента. А быть подопытным кроликом я не намерен. Уверен, при желании вы найдёте себе достаточно достойных кандидатов бессребреников. Но, главное, думаю, вы уже осознали: именно ваше стремление к увеличению отражательной способности привело вас на край, за которым начинается дорога в никуда.
– Не слушайте его, – перебила Вера, – ему просто надо восстановить силы после стольких, практически непрерывных экспериментов. У него нервный срыв, истощение. Ему надо выспаться, погреться на солнышке, поплескаться в воде, снять с себя излишнее напряжение ответственности, продезинфицировать своё сознание, может, ещё что-то.
– Вот вам и первые результаты, – продолжила в её поддержку Делси, – нельзя перегружать безотчётно или безмерно любого из команды, даже самого опытного. Предлагаю поработать восстановительными методиками, можно в сочетании с выездом на природу.
Эмиль, видимо, улавливая долю здравого смысла во всём, что говорилось, расслабился и попытался сделать практику чистки. Он хорошо знал её эффективность, но делал редко! Надо просить прощение за своё упрямство.
– Вообще-то, чтобы прорваться в неизвестное, необходимо достичь соответствующей ему концентрации. А какая концентрация без перенапряжения? Любое творчество есть акт перенапряжения, и со стороны воспринимается, как порыв, прорыв или взрыв, – не согласился Бона, – лучше временно сменить сферу деятельности, но напряжение сбавлять никак нельзя.
– Вот и я так думаю, – поддержал Лаар, – честно говоря, я уже готов был подключить вашу группу к проекту, но без Эмиля, без основного носителя идей, это не имеет смысла.
– Давай, пробуй, подключай, – заинтересовался предложением Эмиль, – я уже практически отдохнул. Вдруг и правда, проект заслуживает внимания?
– В проекте много тем не имеют даже концептуальных разработок, не то, что конкретно-технологических. Нам нужны генераторы идей с нестандартными запредельными показателями вариативности восприятия.
– Говори проще, – улыбнулся, вспомнив свою учёбу Эмиль, – вам нужны гиды. И в какой же сфере деятельности вам нужны гиды?
– Ну, хотя бы в области временного варьирования. Как быстро восстановиться после больших нагрузок? Как двадцатичетырёхчасовой цикл с тридцатидвухразрядным стандартом согласовать? Как повысить коэффициент полезности активной временной составляющей при фиксированной суточной цикличности?
– И что, совсем нет никаких вариантов или наработок? – не спешил с ответом Эмиль.
– Почему же нет, – подключился Фисо, – был проект удлинения суток за счёт встречного вращения объекта, но он показал лишь накопление усталости и неконтролируемые срывы индивидуального порядка. Поэтому предложение о замедлении вращения планеты сразу не подходит, к тому же, появятся побочные гравитационные эффекты.
– Радикальный план, – согласился Эмиль, – но этого и не требуется. Достаточно просто войти в глубину вопроса.
Он оторвался, наконец, от спинки кресла и совершенно серьёзно произнёс:
– Законы мерности – это не просто закономерности, это следствие стандартов. Равновесие! Оно заложено во всём. Вот ты говоришь: двадцать четыре часа, и одну треть из них отводить под сон приходится. А ты по-другому взгляни: огонь и материя должны быть в равновесии?
– Должны, наверное, – согласился Лаар, – хочешь сказать, что вообще двенадцать часов спать положено?
– Ты на верном пути! – обрадовался Эмиль, – шестнадцать на шестнадцать – равновесие. Только в огне время вдвое быстрее течёт минимально. Вот и выходит, что для материи, для физики шестнадцать компактифицируется в восемь, и получается всего двадцать четыре: шестнадцать бодрствования и восемь сна. Но двоичный компакт времени – это только первый уровень. А на втором – четверичный, на третьем – восьмеричный и так далее. Вот и выходит, что если вам необходимо восемнадцать часов бодрствования, то отдых должен проходить три часа на первом уровне и три на втором. Тогда шесть плюс двенадцать уравновесят восемнадцать. Разбалансировки не будет происходить. Доведёте до восьмого уровня, вообще, восемь минут останется. Но это только по ясности понимания, допустим, и еще какой-то процент огня надо отводить на компенсацию других составляющих и нестыковок с физиологией, наподобие декомпрессии. Всё надо экспериментальным путём отслеживать. Думаю, что процентов десять-пятнадцать придётся уступать в любом случае.
Фисо посмотрел на Лаара:
– А что, это вполне допустимо и объясняет различную степень выносливости. Я понимаю, о чём идёт речь, и готов разработать программу исследований. Но боюсь, что по многим вопросам потребуются консультации. Например, методики перевода на различный уровень, качество восстановленной живительной силы, прогнозируемость, доступность. Нужна действительно концептуальная разработка, парадигмальная.
– А какие ещё темы требуют нестандартного восприятия? – поинтересовался Эмиль.
– Чем больше будете знать, там меньше вариантов отказаться от сотрудничества у вас останется, – предупредил Лаар.
– Да, ладно, фантазировать можно сколько угодно – без соответствующих ключевых моментов фантазии ценности не представляют, – махнул рукой Бона.
– Например, что касаемо принципа перемещения или конструкции аппарата, так тут любая деталь может оказаться ключевой, – не согласился Лаар.
– Да этих принципов можно сотню предложить, – продолжал спорить Эмиль, – хотите, прямо сейчас один придумаю. Скажем, не надо строить корабль, не надо отрывать тонкие тела от физических, и вообще, можно участвовать в проекте всей цивилизацией. Пойдёт такой вариант?
– Тоже мне глобалист нашёлся, – не поверил в реальность предложенного даже Бона, – всё всегда начинается с единичных случаев. Затем происходит привыкание пространства к тому, что такое в нём может происходить, не разрушая его. И только после этого оно, это самое пространство, согласовав, видимо, всё со временем, получив печать своевременности данного явления, эманирует, испускает призывные флюиды к повторению единичного в массовом варианте.
– Ну, ты и закрутил, – рассмеялась Делси, – тебя надо было в начале процесса сотворения пространственно-временной коалиции, который привёл к образованию соответствующего континуума, запустить в качестве катализатора, все спины завернулись бы в торы и сразу перешли бы в состояние частиц.
– Кстати, это очень близко к условиям возникновения закона цикличности, или принципа прогрессивного удвоения, – поддакнул Эмиль.
– Понесло, поехало, – определила ситуацию Вера, – либо вы перейдёте к какой-то системности, либо попадёте как раз в сети своего континуума, в его центр, тину-болото.
– Но хотя бы завершить предложения по предлагаемому можно? – поинтересовался Фисо.
– Учёный, он и есть учёный, – обрадовался Эмиль, – сразу уловил суть ответа на свой вопрос. Когда спин, свернувшись, увидел себя сзади, то осознал, что надо либо поглощать себя, либо растворяться в себе, либо становиться своей средой, неопределённо внешней, либо внутренней. Он увидел начало начала, явление явления, причину причины, отрицание отрицания, как результат единичности акта вития своего или развития. И понял он тогда, что процесс рождения начинается с процесса умирания и наоборот. И что друг без друга они не существуют.
– А, знаете, у меня тоже есть продолжение истории, – решил завершить предложение и Бона, – осознанное спином не прошло незамеченным для родившегося при этом пространства. Оно вдруг осознало, что необязательно держаться за своё содержимое, боясь его разрушения, можно смотреть вперёд, а не назад, и перестать страдать своей вторичностью по отношению ко времени, представ временем для пространства следующего формата. Тогда-то пространство и приняло в себя закон отрицания отрицания, увидев в нём возможность своего перерождения.
Неслыханная дерзость
Лаар слушал всё с неописуемым внутренним восторгом и внешней маской безразличия. Его надежды могут-таки оправдаться. Эта группа нестандартных индивидуумов способна не только генерировать идеи, быть гидами, но и открывать новые законы, объясняющие, стимулирующие, обеспечивающие существование путей реализации, выдавать методологические и технологические принципы в качестве фундамента своим идеям. И даже идея глобального перелёта ему уже не казалась чистой фантазией.
– Так что там насчёт корабля, не требующего затрат на своё строительство и способного вместить целую цивилизацию? – спросил он.
– А мы уже переходим к системности или ещё можно яркими вкраплениями ментальных самородков обойтись? – вопросом на вопрос ответил Эмиль.
– Я так полагаю, что вам это будет вменено в обязанность, – сделал заключение Лаар, – а рутинную работу по матричному согласованию можно поручить другим, тем более, если все они этим будут пользоваться.
– Резонно, – согласился Эмиль, – тогда проект должен превосходить все существующие представления о возможном, все рамки допустимого. Скажем так: кораблём будет вся планета – это раз. Потребуется альтернативный источник энергии или управляемая сила соответствующего масштаба – это два, система регуляции условий жизнеобеспечения, равноценная той, которую создаёт Солнце – это три. То есть теплица-колыбель человечества должна стать передвижной коляской.
– Очень образно, и главное, всё так просто! – улыбнулась Вера. – А самое главное – сколько можно идти на поводу каких-то звёзд, бесконечных протяжённостей пространства и односторонних соглашений со временем!? Пора показать, кто есть кто!
– Не стоит иронизировать, – возразил Эмиль, – я могу предложить как схему всех этапов работ, так и пути решения противоречий и нестыковок в сознании любого оппонента.
– Смелое заявление, – дал оценку Фисо, – но ты ведь понимаешь всю ответственность, все масштабы затрат, в том числе и времени? То есть ты отдаёшь себе отчёт и готов подписать длительное соглашение, практически до полного завершения проекта? И где гарантии твоей благонадёжности и состоятельности?
– Вот это уже интересный вопрос, – согласился Эмиль, – проект такого масштаба потребует соответствующего масштаба во всём. Нам придётся разговаривать языком соответствия. Тогда можно спросить у спина, как оно: быть одновременно и внешними условиями своего существования, и внутренними условиями развития?
– Всё-таки ты настаиваешь на том факте, что время – это всего лишь внутренние условия развития пространства, а пространство – это внешние условия существования времени? – задумчиво произнёс Фисо. – И с чего же мы начнём свои разработки?
– Начнём с насыщения пространства проявлением нужных нам качеств, – Эмиль, минуя всякие формальности, пустился формировать временную петлю с необходимыми параметрами, – давайте уподобимся пространственно-временному континууму и одновременно спин-связующему началу, представив их двумя состояниями некой реальности. При этом кто-то должен отслеживать их настроение или устроение, кто-то регулировать баланс достоверности и вероятности, кто-то быть в состоянии непредвзятости, не привязанности и болтать, что ни попадя, в то же время будучи восприимчивым ко всякого рода изменениям, а кто то всё это отправлять на систематизацию. Думаю, роли распределять не придётся. И так всё ясно.
– А ты чем будешь заниматься? – поинтересовался Лаар.
– А я буду точкой перетекания из невообразимого в образы, из нереального в бытие, буду объектом исследования и субъектом исследователя.
– Подобие, к которому ты призываешь – то схожесть внешняя, устройство или внутренняя суть? – приступила к своим обязанностям Делси, – и одновременность двух состояний – то два в одном или иной имеет смысл?
– А Эмиль теперь не может говорить, – рассмеялся Бона, – он делегировал эту функцию мне.
– Какова вероятность того, что наших познаний и наших представлений о вселенной достаточно, чтобы начать оперировать её составляющими? – поинтересовалась в свою очередь Вера, и все посмотрели на Эмиля с нескрываемым интересом: «Что же будет дальше?»
Эмиль начал входить в свою роль. Его части одна за другой сливались, растворялись, синтезировались с пространственно-временным континуумом. Образ Отца, Слово Отца, Душа... Интеллект, Трансвизор... Сознание... Зерцало... Его огромность, масштабность отдаляла его от остальных и в то же время связывала, притягивала.
– Свобода воли каждому человеку дарована Отцом, – неожиданно произнёс он, – даровано и в мире быть, и миром. Уподобление, согласитесь, влечёт за собой и образованность, как два в одном. А недоступность в оперировании вселенскими масштабами – лишь видимость, создаваемая трёхмерной ограниченностью.
Введите четвёртую меру, которою меняется всякий порядок, и вы сможете менять не только порядок вещей, но и порядок величин, и порядок очерёдности, и порядок вероятности. Любой физик найдёт, что на этой оси примирятся все разбежности макро- и микромира.
Но сколько бы мы не офизичивали мерности, ни одна из них не оживит вселенную. Для этого потребуется рождение её свыше, принятие образа наравне с подобием.
Вот вам и первая задача: законы подобия, законы для вещей уже насытили пространство соответствующими качествами, и нельзя допустить, чтобы они всецело преобладали.
Надо насытить пространство законами образования, законами для образа. Только такая насыщенность позволит Человеку выйти на равностный диалог с Вселенной.
Эмиль словно что-то осознал и вдруг совершенно однозначно заявил:
– Что нам мешает проявить законы образа? Ведь нам известен Образ Отца, известны его частности, изначальности. Вселенная так же, как и Отец, как и Человек, устроена: законы одни, надо только событийные параллели провести. Издержки лучевого образования мешают, меридианного.
Законы частностей
– Эмиль, ты представляешь, какая это непомерная работа, – произнесла взволновано Делси, – множество цивилизаций, сменяя одна другую, добивались понимания лишь сути и природы вещей, а ты хочешь суть и природу оживляющей всё субстанции враз открыть?
– Предположим не враз, предположим частично, ведь никто не требует абсолютизации. Вариативность – неотъемлемое условие деятельности интеллекта. Пусть это будет частным случаем частного восприятия законов частностей.
– Ну что ж, давайте наболтаем всё, что нам известно о первой частности, – весело приступил к своей работе Бона, – я убеждён, что это будет сделать просто. Что значит непредубеждённость? Способность убеждения законно применять, не забегая наперёд с оценками, предвзятостью и возведением суждения в ранг абсолюта? А может, это недоверие пространству, его желанию условия создать кому-то, для претворения намеченного им же? А кто подумал, сложно ли ему, пространству этому, одновременно поддерживать условиями то, что существует, притом, что новому готовить в глубине возможность претворения? Какие мысли, чувства или противоречия его терзают!?
– Это ты о пространстве, Бона? – Делси посмотрела с недоверием.
– Взяла, сбила с настроя, – раздосадовался Болтун.
– А если рассматривать предубеждения не только как неприятие, как сопротивление новому, неизвестному, а с позиции предшествования убеждению, как основанное на существующем мифе мировосприятие? – предложила Вера.
– Тогда можно будет отследить некоторые моменты его структурности, – продолжила Делси, – вот, смотрите, что получается: статичность пространства – это одномоментная фиксация состояния проявленной в нём однозначности, воспринимаемой в виде вещества, а динамическая его составляющая – это способность или скорость перехода в новое, следующее состояние. Здесь явное взаимодействие пространства и времени, ведь скорость – это отношение пространственной меры к мере времени!
– Здесь ты ничего нового не сказала. Ещё вспомни, что всё зависит от восприятия, всё относительно, всё не совсем реально, – зацепился Бона.
– Не спорьте, – вмешался Эмиль, – надо сузить восприятие, направить его на конкретное явление, раскрыть его содержание и добраться до формы. Только так можно выйти на формулу, на закон.
– Обозначим кандидатов, участников соглашения, и выясним отношения между ними, – предложила Вера.
– Время – раз, пространство – два, восприятие – три...
Скорость восхождения прямо пропорциональна способности осознания состояния причинно-следственных связей, желанию обновления и обратно пропорциональна привязке к уже осознанному, что может быть обусловлено недостаточной энергопотенциальной насыщенностью. То есть всё, как и в обычном движении: должно быть средство передвижения, цель, путь, мотивация, силы и всё прочее.
– Но мы таким длинным определением столько параметров притянем, что никакая формула не выдержит той нагрузки. Надо выбрать основное, – заметила Делси.
– То есть представить непредубеждённость как открытость новому, основанную не только на устойчивости в состоянии предшествующем, но и на видении перспективы будущего развития?
– Вот почему я всё время говорю, что нужна структура, матрица, критерии, что-то настолько локальное и понятное, что вполне естественно могло бы сложить образ представляемого.
– Но структура, или матрица, уже просматривается, – заметил Фисо, – во-первых, в направленности от прошлого к будущему, во-вторых, от материи к огню и, в-третьих, от статичности к динамичности. Вообще-то, у нас был когда-то специалист по глобализации в решении таких вопросов. Никто не знал, как он это делал, а сам он говорил, что читает книгу Ильменя, написавшего невидимую книгу договоров между пространством и временем.
– Значит, не такая она и невидимая, раз он её читал, – заметила Делси.
– Да выдумки всё это, – отмахнулся Лаар, – просто Фисо считает, что многие проблемы были бы решены, если бы появился очередной Чтец книги Циклов.
– Знающий вооружён, – возразил Эмиль, – мало ли какие причуды у вашего хранителя Хроник Жизни. Если бы ещё узнать код доступа, или...
Эмиль закрыл глаза и начал что-то шептать, сначала тихо, затем всё громче и громче...
– ... неуловимости волнений, себя способных изливать и в мир действительный являть как функцию, как предикат. Язык невиданно богат во множественности ращений условий для возникновений фрактальной меры выражений...
Какое-то время он говорил неразборчиво, затем снова вполне понятно:
– ... но выбор не определён, пока течёт свободно время! Зачем вам знания Ильменя? Осмысленности тяжко бремя! Закономерный результат случайных факторов скопленья галактик многих: в миг прельщенья свободный выбор совершить, из отношений мир сошить. Его скроить, чтоб по размеру без предварительных примерок?!
...достойно множеству примером своей конкретности… нельзя предвидеть следствия, нельзя...
Эмиль какое-то время шевелил ещё губами, затем открыл глаза и, удивляясь больше, чем удивляя, сообщил:
– Надо было сразу сказать, что существует возможность взаимодействия с Хранителем Договора, большой книги циклов Ильменя и вариативности Обмена. Но хранитель поставил условия: всякий раз приходить с одним чётко сформулированным вопросом, уметь держать огонь соответствия требуемой глубине. Каждый следующий вопрос предварять синтез-отчётом о применённом знании, не пытаться перетянуть в маломерность многомерные формы вещей, брать только их суть, осмыслять их содержание, так как когда они без формы, то становятся текучими, неощутимыми в буквальном смысле.
– Хочешь сказать, что у него информация обменная? – спросила Делси, – и чем вы обменялись в этот раз? Только неразборчивыми размышлениями о неуловимости условий и невозможной конкретности?
– Вообще-то, я видел совершенно чёткий образ того, за чем пришёл, по крайней мере, мне так думалось. Хотя образ тот и пришлось облекать в словесную форму, что оказалось весьма сложным, но думаю, мы разберёмся, – Эмиль почесал затылок и продолжил, – хранитель предложил мне несколько форм взаимодействия, обзывая их не совсем понятными словами. Пришлось выбирать по изящности и экзотичности звучания.
– И какую же форму ты выбрал? – не терпелось узнать результат Боне.
– Предикативную форму, – медленно произнёс Эмиль, – Хранитель мне объяснил даже, что это означает. Я должен прийти с чётким образом предмета к уяснению подлежащего и получить предикат, сказуемое, которое соотносится с этим подлежащим и выражает его действия, свойства, состояния. Почти точно сформулировал. Там это выглядело по-другому: я нарисовал картину, воссоздал образ и увидел его ожившим, в движении, во временном перетекании естественной его неопределённости.
– Получается какая-то невероятная игра слов, в которую трудно поверить, – заметила Вера, – с одной стороны, договор, предмет договора, его образ и явление жизни, связанное с этим образом. А с другой стороны, предложение, в котором есть подлежащее и сказуемое. Прямо-таки двусоставное предложение. Договор и предложение.
– Как ты всё чётко уловила, – удивился Эмиль, – хранитель так и сказал, что опыта у меня маловато, поэтому предикативности вполне достаточно. Но по мере наработки способности мыслеобразования можно будет перейти к более сложным формам предложения-договора.
– Всё, дело приобрело, наконец, должный уровень проявления, – заключил Лаар. – Тебе, Фисо, сильно везёт: все твои даже самые невероятные чаяния и бредовые идеи начинают сбываться. Нет, это же надо! Мало того, что вопреки здравому смыслу, ты создал из «ущербных» дееспособную команду, мало того, что сумел оправдаться в перерасходе ресурсов на создание лаборатории и доказал-таки возможность межуровневых переходов сознания, так теперь ещё и Чтеца нашёл. Невероятное везение!
– Можно подумать, что ты сам не рад этому, – улыбнулся Фисо, – теперь твоя очередь напрягаться. Ведь научные институты и проблемные лаборатории понадобятся гораздо раньше, чем мы могли себе предположить. Вот, сейчас эти «ущербные», как ты их обзываешь, сформулируют первый предикат-закон, и надо будет думать, что с этим делать.
– На этот счёт можешь не беспокоиться. Весь научный потенциал, который в своё время был придан Чтецу, законсервирован и ждёт только команды. Не один ты был преисполнен надежды и занимал позицию веры.
Синтез-образ и синтез-отчёт
– Прямо-таки оправиться не может от необходимости признания успехов других, – обратился за поддержкой к группе Фисо, когда Лаар отправился решать дела внешние, – я рад, что наша внутренняя работа имеет ощутимое выражение вовне. Это вселяет надежду на то, что не придётся много и долго доказывать, что мы именно те, за кого себя выдаём. А что касаемо отчётной стороны, обязательной для осуществления миссии Чтеца, так это даже к лучшему: будет что предъявить и внешним. Согласны со мной?
– Только давай, Фисо, договоримся: ты не будешь нас напрягать сверх наших сил, – ответил за всех Бона, – меня лично устраивает положение наше, как группы свободной генерации идей. Творчество такого рода по мне.
– Давайте, генерируйте, – не стал возражать Фисо, – только чем удобоваримее будет результат, тем меньше к вам будет вопросов. Я даже готов идти заниматься вопросами вашего комфортного проживания и работы, предоставив вам на некоторое время свободу в обсуждении. Хотелось бы по приходу иметь конкретный результат.
С этими словами Фисо тоже удалился, а четвёрка гидов на какое-то время погрузилась в тишину.
Первым заговорил Бона:
– Вот, смотрю я на всё происходящее и думаю: «Тем ли я занимаюсь, на верном ли пути нахожусь, есть ли более подходящий вариант осуществления моей миссии?».
– Ты думаешь, вот так просто хлопнешь в ладоши и окажешься в Зале Осуществления и Реализации, или где-то на лекции у толстяка, или ещё дальше или ближе от исходной точки отправления? Ты-то хоть сам помнишь, кто ты и откуда прибыл изначально? – поинтересовался Эмиль.
– Будь спокоен, дружище, с самоидентификацией у меня всё в порядке. И никому ни при каких обстоятельствах я не поведаю, кто я на самом деле, точно так же, как и все остальные, иначе мы станем уязвимы.
– Думаете, я не знаю, как это происходит? – подключилась к диалогу Делси, – я отследила однажды всю цепочку. Заходишь в кабинет для тестирования, садишься или ложишься у неприметного такого аппаратика и проваливаешься. А дальше всё зависит от глубины или уровня перехода, который включается по компетенции. Хуже всего, когда оторвут тебя от всего и проверяют только один параметр на чистоту восприятия. Ничего не соображаешь, входишь полностью в стандартно моделируемый образ, идёшь несколько лет, бывает, из последних сил, а потом раз – и просыпаешься всё у того же аппаратика через несколько минут по нормальному времени. А оператор так наивно у тебя спрашивает: не устал ли, много ли запомнил и всё такое. И не знаешь, кто из вас в большем неведении.
– Ты что же, всегда помнишь, где и как пребываешь в те несколько минут-лет? – поинтересовался Эмиль.
– С некоторых пор, как научилась осознано входить в погружение, помню всё. Сложного ничего нет, главное, чтобы внешние условия существования не обгоняли внутренние условия развития. Как только соскальзываешь на колесо сансары, считай всё! Не уследишь. Забылся, завертелся, перевоплотился. Ты – не ты.
– Тогда надо поторопиться с первыми выводами по материалу, добытому Чтецом, – напомнила всем Вера.
– Так-то оно так, но начинать всегда сложно, – засуетился Бона, что на него было не похоже, – давайте попробуем восстановить всю картину событий.
– Намекаешь на то, что начинать мне? – понял Эмиль, – да, пожалуйста, только не обещаю припомнить всех тонкостей, уж больно своеобразен был показ. Пытаюсь расшифровать ассоциацию и ничего лучше не могу придумать, как атомарную модель. Можете представить себе вещество, состоящее из молекул сложных? Всякие там составные части, связи между ними, только это процессы и явления, образы и предметы, связанные законами отношений между ними?!
– Но ведь ты успел на конкретное предложение выйти? – поинтересовалась Вера, – нас ведь непредубеждённость интересовала, насколько я помню?
– Мне тогда казалось, что успел.
– Так и давай конкретно вспоминай по делу, а не вообще.
– По делу, так по делу, – Эмиль пытался что-то вспомнить, и это явно было не просто...
Престол – не стол, а Синтезобраз в ту пору был, как детский образ: и восприимчив, и раним. И Время, ткавшее причины, смеялось весело над ним:
– Скажи мне, назови причину, но лишь достойную по чину, чтоб «странности» позволить «про» к себе приставить. Все одно, ведь ей во всём не разобраться, да мало ли что может статься, когда проявится вдруг «всё», когда значимым станет случай, ведь восприятие текуче, а тут фиксация нужна, во множестве, а не одна?
– Но коль такое сможет статься, тебе не надобно гоняться уж будет в поисках причин. Пространству предложи ты чин, достойный равенством с тобой, а странность назови игрою воображения его. И так, всего лишь за мгновенье, взамен получишь поклоненье, источник множества причин для ткани вечной, лишь за чин, – ей синтезобраз отвечает.
– И ты мне можешь подыграть, и той причиною предстать, явить собой тот самый образ, которому нужна кровать, и дом, и поле, и природа, и утварь всяческого рода? Ты понимаешь? Глас народа, которому не отказать!
И Время, сделав странный знак, само собой вильнуло так и, ухватив концом начало, Пространством множества предстало, само исчезнув...
– Как-то так, – произнесло вослед пространство, – в текучести нет постоянства, согласен, малый?
– Как-то так. Не убеждён, но понимаю: бывает всё...
Эмиль вернулся своим восприятием из ниоткуда и, посмотрев по сторонам, произнёс:
– Попался-таки в плен парень, опутали его по рукам и ногам собственной же убеждённостью.
– Кто попался? – переспросил Бона.
– Да кто: парень этот. А время-то пространством обернулось, вроде как в себя ввинтилось.
Но я запомнил всё. Пространство – это всего лишь оформленное время, а предубеждённость – это попытка его остановить вопреки его же природе текучести. Чем больше пытаешься, тем медленнее продвигаешься сам, тем дальше от истинной свободы. Выпадаешь в осадок, так сказать.
– С тобой, Эмиль, просто невозможно разговаривать, – рассердилась Делси, – вместо того, чтобы всё прояснить, ты больше и больше запутываешь всех. Говори прямо: убеждённость нужна, чтобы ощущать твёрдую почву под ногами. Это некая основательность, а вот предубеждённость – это привязанность к своим убеждениям, неприятие нового и ограниченность восприятия. Восприятие же – это и картина мира, и способ её написания, и степень погружённости в неё.
– Вторая нашлась: просто предел простоты, – рассмеялся Бона, – лично мне кажется, что в один прекрасный момент мы были очень близко от простоты откровения, но с каждой минутой всё больше и больше запутываемся в этой простоте.
– Согласен, – поддержал его Эмиль, – такое впечатление, что мозги просто вынесли и отправили в пустоту.
Вера подошла, взяла Эмиля за плечи и шутя произнесла:
– Я понимаю тебя, Чтец. Ты ещё не восстановил все свои навыки, и тебе не достаёт этого опыта, вера твоя не имеет достаточного основания, принципов и мечется между познанным и непознанным. Сердце твоё чует, что путь где-то здесь, рядом, но разум отказывается различать на новом уровне восприятия. Ты прошёл уже первую половину пути, и глаза твои увидели текст. Теперь настало время пройти вторую половину, и на этом участке твой разум должен услышать твоё сердце...
Бона и Делси удивлённо смотрели на разыгрывающееся действо, а Эмиль закрыл глаза и обрёл безмолвие внутри, что дало ему возможность выразиться вовне:
– Предубеждённость – это застывшая убеждённость, материнское качество, рождённое необходимостью сохранения достигнутого, и само по себе оно похоже на паутину внешне и покой внутренне. Только в соединении с иерархичностью это качество способно отпустить восприятие и преобразиться в непредубеждённость. Мать не может отпустить своё дитя, пока оно не способно сделать выбор, сделать первые шаги в сторону Отца. Только проверенное на иерархичность убеждение может явить качество непредубеждённости...
Эмиль открыл глаза и смотрел прямо перед собой.
– Мне кажется, я готов сформулировать первый закон, хотя его выражение сильно отличается от того, что я предполагал вначале, – произнёс он.
– Чтец никогда не отправлялся в путешествие один, – подтвердил закономерность развития событий незаметно подошедший Фисо, – его сопровождали три помощника. Но никто никогда не видел, как это происходило. Неизменен был только результат – своевременно полученные знания.
– Послушай, уважаемый, – не выдержал Бона, – почему бы не предоставить сразу всю информацию, касающуюся нашей миссии?
– Каждый шаг Чтеца непредсказуем, и не было ни одного случая, чтобы это было связано с уже известным. Так что я могу только делиться знанием по тому, что открывается, – спокойно ответил Фисо. – Вам отведён целый минигородок этого центра. Готов вас туда провести.
Матрица вопроса
Особого приглашения не потребовалось, все вскочили, как по команде.
– Неужели паутина реальности ослабила свою хватку или в игру включились новые силы? – поинтересовался, как бы между прочим, Бона.
– Может, и подключились, – неопределённо ответил Фисо, – только мы об этом вряд ли узнаем, ведь действовать они, как правило, предпочитают чужими руками, а то и чужими головами. Пойди, разберись тут.
– Что да, то да, – согласился Эмиль, – у каждого свой путь, своё предназначение, и никто не может видеть всей картины целиком, потому что любое целое открывается как часть большего. Даже осознание непрерывности или всевозрастающего масштаба не даёт основания полагать, что за этим нет чего-то ещё недоступного в восприятии сейчас.
Вскоре они пришли в отведённую им часть центра. Оставив группу в мини конференц-зале, Фисо удалился, а четверица, усевшись в кресла, расставленные по кругу в центре зала, продолжила обсуждение.
– Мне кажется, что мы использовали не все возможности, именно поэтому наши суждения обрывочны и субъективны, – предположил Бона.
– Ясное дело, – рассмеялась Делси, – только объективность ничуть не станет проявленнее от ещё одного мнения, разве что взъерошится.
– Отличная метафора, – глубокомысленно начал Эмиль, – в связи с этим есть предложение: надо кому-то войти в искомый образ и высказаться изнутри.
Бона понял, что пришёл его звёздный час. Поднялся с кресла, обошёл всех по кругу, взъерошил демонстративно волосы и вновь уселся в кресло...
– Преднедовывернутость вся моя – то не от скудости сказительности языка, а отражённость сути, мной несомой, заложенная преднамеренно во мне.
Чтоб убедить других, да и себя, заставить верить, не насилуя при том, во множестве различий и деталей представить надо миф, картину объективную, и в том как раз не вижу недостатка, как в форме, так и в образности слов. В ином причина беспокойства: осознаваемые связи, причинно-следственные вязи не расширяют кругозор, а затуманивают взор предвзятой ценностью себя.
И вот скажу я вам, друзья, был найден выход: это я. Как спотыкаемость на глади, как какофония в эстраде, как побуждённость отрицать, ни всё во всём, ни дать – ни взять, стремление уравновесить, загладить и накуролесить, начальный тот потенциал, который импульс первый дал договорённости Начал. И вот я их изобретенье, и коль хотите вы значенье моё нехитрое познать, вам сферы мысли надо взять, встряхнуть, одна в другую вставить и всё в безмолвии оставить.
Вы помните: когда-то Время, собой в пространность перейдя, просило малое дитя себя исследовать помочь, используя причинный синтез. Частички-крохи бросив прочь, создавши образ, превозмочь своей текучести не в силах, оно, как начало отсчёт, так до сих пор: течёт... течёт... Незримым став, явив пространство, с его призывом к постоянству, всеупрощенью, тине, чванству, просило посмотреть меня, как песни слушает дитя, те, что поёт природа Мать, чтобы начальный импульс дать, чтоб подтолкнуть его к Отцу.
Ещё никто тогда не знал, какой во мне потенциал законов, мерностей, развитий, сложений, чувств, идей. Вдохните мою проявленную суть, она не даст в пути уснуть. Иерархичность, совершенство, организованность, блаженство... служение и мастерство... и всё во мне...
Бона замолчал, погрузился настолько глубоко в образ, что потерял связь с реальностью самого себя. Но его никто не тормошил. Незавершённая картина, эмоционально представленная ним, легко дописывалась в воображении каждого, а усталость, накопленная плотностью событий последних дней-часов-лет, пойди их разбери, довершили начатый процесс убаюкивания индивидуализацией сновидений. Эмиль не был исключением...
Он присутствовал при сборке пирамиды, которой занимался Сио, так звали дитя-синтезобраз. В основании той пирамиды находился огромный диск, который медленно вращался. Вернее, не было ещё никакой пирамиды, было мелькание неопределённости вокруг диска.
– Разве не должно быть наоборот? – удивился Эмиль, – по-моему, всё вокруг должно быть фиксированным, а лепёшка эта вращаться. Хотя нет, лепёшка тоже должна быть фиксирована.
– Да тише ты, и без тебя возмущений хватает, – цыкнул на него Сио, – это центр, ядро, хотя и плоское. В объёме оно должно облекаться в сферы иного восприятия, но тогда будет свёрнута ось, а так её можно привинтить на место.
– Понятно, – серьёзно произнёс Эмиль, – ось – это мера, причём мера превентивная, а значит, и привентивная. И что же надо предупредить?
– Надо и врождённую прагматичность предупредить, и убедить в необходимости дополнения. Естественно, это усложнит предложение, но зато повысит уровень обозначенности, стало быть, и значимости объекта, – Сио понял, что от Эмиля так просто не избавиться: уж слишком он любопытен. Проще объяснять, чем отгонять.
Эмиль же, услышав о предложении и осознав двоякость смысла высказываний, заинтересовался ещё больше.
– Так в чём собственно состоит задача на данный момент? Это и есть та хлебная крошка, которую оставило Время, и ею надо как-то примениться?
Сио не мог не заметить излишней осведомлённости непрошеного гостя, но помня, что всё имеет своё простое объяснение, отвечал, не вдаваясь в расспросы.
– Видишь ли, липучка, стабильность основания – это просто видимость. Как только ты начнёшь к нему приближаться, оно безмерно растечётся, станет вязким и прилипнет ещё хуже, чем это делаешь ты. Тогда все силы уйдут на то, чтобы от него оторваться. Хотя у меня появилась идея, – Сио воспрял духом, – справиться с большой липучестью может помочь липучесть малая, то есть ты.
– Как это? – удивился Эмиль.
– Вот ось пирамиды, – Сио взял в руки светящийся штырь и показал его Эмилю, – представь, что твоя задача состоит в том, чтобы воткнуть его в центр этого блина, как ты говоришь.
– Проткнуть, как острогой камбалу? – удивился Эмиль и потянулся к штырю, высматривая при этом центр диска. Но рука его застыла в незавершённости действия, диск вдруг завертелся и начал расплываться, а пространство вокруг остановилось, представ бесконечной объёмной картиной взаимосвязанных причудливых форм.
В это время Сио, не глядя на диск, с разворота неожиданно воткнул шест прямо в его середину. Основание пирамиды со светящейся осью было готово.
– Оно рассчитывало поймать тебя на фиксированном восприятии, а поймалось само, зафиксировавшись на тебе, – рассмеялся Сио, – теперь вся его непредсказуемость будет истекать не в основание, а в ось.
– И сказ болезненный его преобразится в сказ иной, в сказание, сказительность, предикатив, – сделал вывод Эмиль.
– Слушай, откуда ты взялся, помощничек такой осведомлённый и своевременный? Уж не проверить ли тебя на своевременную совместимость? – произнёс Сио и пристально посмотрел на потерявшегося Эмиля.
– А как же пирамида, как смысловая вязь, как поэтапность обучения, как обретение жизни ощущения, как компетентность, творчество? – Эмиль вдруг ощутил свою неустойчивость, его понесло, и он понял, что первоначальная версия вязкой растекаемости коснулась-таки его. Сио начал отдаляться, и возможность поучаствовать в пирамидостроении также исчезла за горизонтом...
Эмиль вздрогнул и открыл глаза. Трое попутчиков этого его необычного путешествия-экзамена ещё не пришли в себя. Они сладко спали, и Эмиль решил обследовать Центр один.
Недостроенная пирамида
Из мини-конференцзала, в котором они находились, можно было выйти через две двери. Одна дверь, та, через которую они вошли, была пошире, а другая – поуже. Нею и решил воспользоваться Эмиль. Надпись на этой двери не очень объясняла, что за ней, хотя несла вполне определённую смысловую нагрузку: «Мысли Чтеца».
«Что значит: «Мысли Чтеца», – размышлял Эмиль, двигаясь по коридору в расширяющуюся пустоту, – понавыдумывают всяких несуразиц, а ты сиди, голову ломай».
Споткнувшись обо что-то, стоявшее на полу, он нащупал кресло и присел в него, продолжая свои размышления:
«Мрачно как-то здесь и не сильно соответствует назначению Центра в моём понимании. Должен же быть где-то выключатель, светильник. Ещё этот Сио – ничего себе дитя: больше меня ростом, проверку решил он мне устроить».
Рука Эмиля нащупала на стенке выключатель и машинально щёлкнула его клавишей. Зажёгся яркий свет, ослепив на мгновение глаза, и до обрывочного сознания дошло, что, продолжая идти впотьмах, он наткнулся на дверь, легко открыл её и так же легко попал туда, не знаю куда. Привыкание не заняло много времени. Эмиль обнаружил себя таки сидящим в кресле напротив совершенно такого же кресла, в котором сидел Сио. Но это там, в кресле, а тут он вернулся в исходную точку раздвоенности и так же пристально посмотрел на Сио. Тот улыбнулся и обратился с предложением повысить сложность взаимодействия:
– Плыл да не сплыл, выходит, липучка. Это означает только одно – ты такой же синтезобраз, как и я. Только ты начинающий Чтец, хотя и прошёл этапы подготовки индикта знаков и скользящего в пространстве. Тем лучше, и наш поединок не будет смотреться, как избиение младенца. Я ведь свидетель заключения договора и являюсь носителем свойств текучести предикат-законов. А ты постоянно то спотыкаешься, то вязнешь, то растекаешься в пути во всякой невозможности идти.
– Ничего, мне и тут хорошо, я посижу пока, – ответил Эмиль, вытягивая свое восприятие с места сборки пирамиды.
– Но мы всё время должны быть на площадке и продолжать сборку, обсуждая и оттачивая детали здесь, а иногда и проверяя на всяких моделях стыкуемость частей.
– Что ты меня не то уговариваешь, не то отговариваешь, – потребовал определённости Эмиль.
– Ладно, не буду, – сосредоточился на проекте пирамиды Сио, – смотри, она растёт, как будто бы сужаясь кверху, и в то же время расширяясь каждый раз, когда деталь конструкции ложится, и всё лишь только по тому, каким манером принимать. Модель проста, а вот в реальности всё выглядит иначе. Эй, ты где, ущербный?
– Я здесь, где и положено мне быть, у основания стою твоей нелепой пирамиды, – зафиксировался Эмиль на площадке и потёк в глубину вопроса, перелистывая одну матрицу за другой, – потенциал, заложенный в неё, был запакован в основании, и в столп войдя, как огненная нить, готовностью проникся на каждом уровне творения являть себя.
– Я не могу покинуть этот мир, пока не выстрою вот эту пирамиду. Мне жаль, что выглядит она нелепо, некрасиво в твоих глазах, – Сио снова попытался заглянуть в глаза Эмиля, но тот сосредоточился на пирамиде. Тогда строитель продолжил, – на первый взгляд всё просто. Как только принцип, правило, закон сложится, так следом и деталь конструкции ложится, вот только еле уловимо это всё.
– Ты просто времени подвластен больше. Пространство, потешаясь над тобой, в душе своей испытывает боль несовершенства, вызванного этим, – начал свои рассуждения Эмиль, – а это значит, что ты прав. Тебе немного не хватает связок мыслей, чтобы гармонию увидеть существа вопроса.
– Ты что же обучать меня собрался в вопросах договора двух начал? – удивился Сио.
А Эмиль, не обращая внимания на его слова, продолжал:
– Здесь лингвою пропитано текучей настолько всё, что места лексе нет...
– Сказать ты хочешь, что язык, хотя и есть текучее единство, во времени живущее, но всё ж нуждается в словесном разделении на единицы выразимости его?
– Вот именно: локальные ячейки, с возможностью осознанной перестановки их и в них, и клей связующий, как смысловая масса. Тогда возможность глубины не только от поверхности поможет оторваться, но и укажет многие пути различий, тонкостей и прочей красоты.
Эмиль ещё не закончил свои размышления, а Сио уже видел цельность рисуемой им картины и делал попытку описать ее по-своему:
– Когда основа пирамиды засияла потенциальностью оси своей, я думал в этом «всё», но оказалось мало. И вижу я, как льётся всё, а выразить словами не могу. И вот приходишь ты и говоришь, что всё предельно просто, что принципы различны, но дополненностью обладают, и тем всему во всём принадлежат, – Сио сиял внутренним светом, а Эмиль услышал ещё одну подсказку.
– Неотчуждённость дополнением души – вот третья деталь в основании, – заключил он, – тогда первая, возможно, непредубеждённость существительностью образа. А вторая – иерархичность местоимением слова... Нет, что-то не клеится.
– Что, и ты добрался до бессмыслицы? – заметил Сио, – я о том и говорю, что невозможно бесконечно вдаваться в детали: выпадаешь из контекста, скатываешься в статику препинания, теряешь своевременность.
– Как же тогда твоё строительство? – недоумевал Эмиль.
– То-то и оно, а ты думал: «пришёл, увидел, победил»? Тут иной подход нужен. В том и ценность непредубеждённости, что увидел, осознал, отпустил. И осело оно в физичности ровно настолько, насколько своевременно. И не тебе решать, чего и сколько запоминать или извлекать из памяти. Забылось – значит, ушло на задний план. Нет нужной концентрации, количества: не те это слова, если теряются, если одни междометия за собой оставляют.
Не передумал ещё помогать в строительстве пирамиды мироздания? Ведь это и не материя с её инертностью-рассыпчатостью, и не огонь с его эманациями-истеканием, а некое соединяющее их программное обеспечение, как путь, как средство, форм и связей образование.
– Постой, постой, ты только что сказал, что существует третья сила в предикат-договорах? –уточнял Эмиль.
– Конечно, существует, – удивился его непониманию Сио, – сила та определяет восприятие и ним же формируется.
– И проникает в содержание, и занимается оформлением его? – продолжал добиваться ясности понимания Эмиль.
– Ты не можешь ни на шаг отойти от остова, боишься затеряться в расплывчатости, запутаться в вариативности. Говорил же я, что слабоват ты ещё для наших дел. Копаться в частностях – вот твой удел! – рассмеялся Сио.
– Что значит: копаться? Я разобраться хочу...
– А я собраться, – смеялся Сио.
– Определиться...
– А я раствориться, слиться...
– С тобой невозможно разговаривать, – утвердил Эмиль и оказался снова в коридоре, всё при том же тусклом свете лампочки. Тусклом, только относительно тех светоизлияний, которые были на площадке. Эмиль пошёл обратно в зал.
Друзья-напарники уже не спали, ждали его возвращения.
– Мы так и думали, что ты за той дверью, – встретил его Бона, – там есть что-то необычное?
– Возможно, – неопределённо ответил Эмиль, – только я не уверен, что смогу правильно этим воспользоваться. Где же обещанный минигородок для полноценной жизни учёных? Или для бестелесности стандарты тоже бестелесны?
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Делси.
– А то и имею в виду, что всё здесь виртуально, и умозрительностью всё отстраивается, только мы ущербны в своём умении применяться этим.
– Так кто мешает нам учиться? – удивилась Вера.
– Мешает привязанность к тому факту, что всё происходит без нашего в том участия или того осознания. Предубеждение в материальности всего, потребительский взгляд, инертность восприятия, – подбирал слова Эмиль.
– Всё ясно, – сообразил Бона, – ты явно приобрёл весьма неутешительный опыт и пытаешься его передать другим. Ты убеждён, что это надо делать?
– Да вовсе нет, просто по инерции...
– Вот и я о том...
Восстановление
Наступило молчание. Правда, ненадолго.
– Мне кажется, что в этом приветливом месте нам лучше держаться вместе, – нарушил молчание Эмиль, – по всей видимости, активировались третьи силы и ищут пути подхода. Защитная оболочка едва выдерживает.
– Интересно, помню, когда входили в новые условия, всегда стяжали новый образ, рождение свыше на новую плоть проявленную. А если условия новые не совсем нравятся, тогда что делать? – Делси тоже искала выход из сложившейся ситуации. Помочь ей вызвался Бона.
– Ещё совсем недавно все радели за быстрое развитие, преображение, а теперь что? Желание тормозить? Скорость кажется нам на грани допустимого, или масштаб восприятия перестал соответствовать? – он подошёл к той самой двери, из-за которой вернулся Эмиль, и прочёл вслух, – «Мысли Чтеца». Имеется в виду читающий эту надпись или определённый род занятий, статус? Как думаете?
– Думаю, что подходить к ней надо творчески, с позиции веры и ума одновременно, – предложила свой вариант Делси. – Вот ты, Эмиль, о чём бы подумал, если бы тебе надо было снова войти в эту дверь?
– Сейчас я думаю: «Хорошо бы получить объяснение происходящему», – честно признался Эмиль.
– Разве это мысль, достойная Чтеца? – удивилась Делси, – разве не ты сам должен определиться с ответом на этот вопрос и принять на себя ответственность если не за всё, то хотя бы за часть происходящего?
– А, по-моему, так очень своевременная мысль, – не согласилась с ней Вера, – главное, что это мысль Чтеца.
– Но здесь нет ни предписаний, ни ограничений особых, значит, в эту дверь могут входить все? – сделал вывод Бона.
– Давайте попробуем, – предложил Эмиль. Решившись войти во второй раз, он подошёл, отодвинул Бону и, к своему удивлению, вошёл в небольшую комнату. Остальные вошли за ним.
– Разумная мысль, только выглядит она странно, пятнисто-неопределённо, – заметила Делси.
Стены, пол, потолок комнаты действительно выглядели странно. Они были сделаны из материала непонятного происхождения, непонятного цвета и свойств. Мелкие, средние, крупные точки-пятнышки разных цветов невозможно было зафиксировать как нечто однородное. Ежесекундно внимание формировало то один, то другой рисунок в зависимости от внутренних побуждений. Вглядываясь в детали этих картинок, каждый непременно обнаруживал их трансформацию в нечто иное. Любое воображение получало своё подтверждение.
Эмиль двинулся к одной из стен и обнаружил отсутствие её плоскостного выражения. Она вдруг оказалась объёмной, затем четырёхмерной частью его существа, или он стал её частью, многоголосой, многоформно представленной, самой себе отвечающей, доказывающей что-то и показывающей.
– О чём можно говорить, когда и так всё понятно! Всё во всём – это же так просто!
– Если вообще, то да, – перетекло его сознание в собеседника, – а вот, если в конкретности, то вопрос: чем лучше зафиксироваться: громадной, недостижимой туманностью звёздной или мелкой, неуловимой всепроникаемостью нейтринной, или юркой вездесущей вертлявостью спиновой?
– Ты же сам знаешь ответ: всеперетекаемостью неопределённой. Вот ты здесь – и это твоя точка отсчёта, вот ты галактика – и это твоя неохватная телесность, а вот ты – сама протяженность пространственная, и всё из тебя развёртывается вовне или свертывается вовнутрь.
– Да, но ведь это текучесть волнующая временного происхождения, условно существующая...
– Ничего подобного, наоборот, безусловно живущая, сама условия порождающая...
– Это если в сторону развёртывания идти или в сторону свёртывания? Ладно, не отвечай, – Эмиль попытался зафиксировать некую определённость и обрёл светящуюся телесность, состоящую из множества искорок, попробовал поработать кистью руки, ощутил требуемое для этого усилие и закрыл глаза, радуясь стабильности формы.
– Меня конкретный вопрос интересует, и хотелось бы получить такой же конкретный ответ, если это возможно: «Какова природа Сио?»
– Синтезатор образов, конечно, парень занятный, внимания заслуживающий, – согласился собеседник, и Эмиль понял, что произошли изменения. Он открыл глаза и увидел говорившего прямо перед собой.
– Что есть материя, по-твоему? – продолжал собеседник, слегка улыбаясь, – конкретность форм, соединённых вязью взаимных обязательств естества, фрагмент мозаики одномоментных приятий множества как цельность бытия или условие для частных сознаваний непостижимости в пределах явных мер всего того, что скрытно пребывает в пластах иного, например?
– Мне больше нравится материя как образ стыкуемых гармоний меж собой, простёртых в бесконечность пребываний необходимостью всё множество явить, которое насытилось идеей быть, – неожиданно выдал Эмиль, и его самобытное устремление продлило фиксацию общения.
– Природа Сио, например, овладевает вязью, пытаясь ухватить любые связи, которым соответствует та суть, что содержится в формах яси, и вытянуть пытается на свет ещё не видимое, вот тебе ответ, – продолжил собеседник.
– Так он творит, являя новый синтез возможностей всеформного огня, или восстановить пытается тот образ, который есть уже, был раньше, был всегда? – допытывался Эмиль.
– Он, как и ты, внутри меняясь, перетекает внешнею средой, и взором внешним всё воспринимает таким, как есть, вне формы той, которая уже привычна, и той, которой вовсе нет, и той, которая ещё не проявлялась. За ним идущим остаётся просто конструкции в бытийность составлять вариативности готовых форм. Вполне посильная работа
Но и не только: есть другие, которые раскручивая всё, проверку делают на прочность вязи, узорность, стиль, созвучность, красоту. А есть, которые то всё воспринимают как цельность данную, весну или грозу, весёлый праздник, небо, день, ненастье, огромность, серость, скорость, на ветру развеянные лепестки тюльпанов, или любовь. И всю безмерность ту иные возвращают в первозданность, иные отпускают в пустоту, иные попросту её не замечают.
– Одно мне ясно, – сделал вывод Эмиль, – чем быстрее идёшь, тем меньше замечаешь, что происходит вокруг тебя. И есть выбор: остановиться, всё разглядеть и отстать или пойти ещё быстрее, и тогда предшествующая неясность покажется мелкой, обыденной и смешной по сравнению с неясностью новой. Всё время одно и то же: впереди неясно, сзади неинтересно. В чём же правда жизни?
Глобальность и размытость вопроса снова привела в движение невидимые часы, и всё завертелось. На Эмиля смотрело пространство, недоумевающее мелочности его вопроса. Оно словно противопоставляло ему свои масштабы: то затягивало его в точку, то вытягивало в бесконечность, и так до тех пор, пока ему не стало всё безразлично, всё во всём одно и то же, хотя и представлявшееся различным. Единённость, оказывается, всегда скрывалась внутри и пребывала в состоянии независимости, а внешняя сторона всегда была вынуждена терпеть управление собой.
«Отсутствие самостоятельности в принятии решений или невозможность их осуществления ввиду противоречий, спрятанных в глубине», – подумал Эмиль и, не обращая внимания на множественность различных восприятий, будто у него такое же множество глаз, как и объектов предоставляемых рассмотрению, устремил все их в глубину. Неважно, из какой позиции, неважно, под каким углом зрения, главное – в глубину. И неожиданно упёрся в стенку, потрогал её рукой, стал рассматривать.
Множество точек, пятнышек различного размера и цвета пупырышками покрывали всю плоскость стены. Сознание не придавало этому особого значения.
– Ну и что? – произнёс Эмиль. Голос его был приглушён.
– Вот и я говорю, – отозвался сзади Бона, – мысли у тебя какие-то комнатные, серые и в пупырышку. Честно говоря, я ожидал большего.
Эмиль обернулся. Его товарищи стояли посреди комнаты и явно ждали каких-то объяснений. Быстрее всего, они вообще ничего не проживали, ничего не видели, нигде, даже мыслями своими, не побывали. Это развеселило Эмиля, и он произнёс:
– А что вы хотели?! Это же мои мысли, мне они и открылись. Главное, я понял одно: никто ничего нам давать не собирается, а уж запихивать насильно и подавно. Все хотят чего-то из нас вытянуть.
Предлагаю завершить миссию, отыскать все переправы, через которые мы прошли, и вернуться в исходную точку. Иначе я просто объявлю забастовку, сяду и буду сидеть.
– Ага, – продолжил Бона, – войдёшь в нулевую развёртку времени, и начнутся твои мытарства по стране называемой «нигде, ничто, никак». Неужели ты думаешь, что континуум тебя так просто отпустит? Поразмысли своими мозгами: кто ты и кто он? Нет, надо искать согласительный вариант, взаимовыгодный.
– Это если искать внешний выход из ситуации, – возразила Вера, – но ведь есть и альтернативный вариант.
Она посмотрела на Эмиля странным взглядом, будто буравя его, и продолжила.
Продолжение
– Думаешь, я не видела, как ты подошёл к стенке, будто она живая, поглаживал её, будто просил ответить на свой вопрос, просил пропустить тебя в иное бытие. И вроде всё у тебя получалось поначалу. Мне даже показалось, что ты начал растворяться в этой пупырчатой стене. Я поверила в такую возможность и спросила: «А как же мы?». Тогда ты вздрогнул и потерял невидимую другим структуру состояния небытия, вывалился в надоевшее тебе бытие и глазам своим не поверил: живое общение оказалось не разумным бытием, а глупым битием о глухую стенку. Ты думал, твои мысли никто не увидит, никто не распознает?
Неожиданное заявление или даже признание Веры произвело невидимую перестройку пространства, и в нём приоткрылось, распаковалось произошедшее не так давно.
– А, так это был не сон, не мимолётное видение, – прозрел Бона, – теперь я чётко помню, что это было наяву. И как я всё забыл так быстро?
– Видимо, сознание твоё, как слоёный пирог: состоит из множества твёрдых верований и проживаний, соединённых или, наоборот, разъединённых кремоподобной массой, перебивающей весь вкус своею томлёностью, – вошла в иные воспоминания Делси.
– Не было никакого пирога, – возразил Бона, – были бесконечные конусы скользких пространств, по которым непременно соскальзываешь в одну точку, независимо от места пребывания до того. И что самое интересное: ведь в предшествующем восприятии предыдущей мерности плоскость эта была объёмом, в котором происходили множественные события. Но когда наступала некая наполненность событиями, происходил сброс в плоскость, в линейное движение, в точку, компактификация всего опыта и перевод его в некий код, по которому начинали разворачиваться события в следующем пространстве. И так раз за разом, раз за разом. Что самое интересное: в точке вроде бы все они собираются вместе, а пока всё вспомнаешь, всё исполняешь, оказываешься неизвестно где и идёшь неизвестно куда, удаляясь от точки и осознавая, что весь секрет в ней.
– А ты не пробовал дойти до другого края игрового поля? – поинтересовалась Делси.
– Так в том-то и дело, что частичная осознаваемость не даёт возможности принятия достойного решения.
– Достойное решение, достойное решение, – произнесла в задумчивости Делси, – это где-то на уровне задач, а надо было искать выход, выбираться на уровень цели.
– Точно, поиск перехода из материальности в огненность, выход из зависимости, из предубеждений, из связанного состояния. Переход в состояние связующего, – пытался сообразить что-то Эмиль и не смог, – да ну вас, опять пытаетесь повысить напряжение. Всё, у меня сбой программы. Я аннигилирующий вещество инородный элемент противоположной направленности.
– Направленности чего? – спросила Вера.
– Всего возникающего, – уточнил, не задумываясь, Эмиль.
– Так тогда ты и есть уравновешивающий элемент, внесистемный, но связанный с ней необходимостью некой стабилизирующей гармонизации иного порядка: из другого конуса, так сказать, – заметил Бона. – Всё равно не выйдет уединиться, всё равно будешь частью системы, только с меньшей степенью свободы.
– По-твоему, чем больше сам себя загружаешь, тем больше имеешь свободы? – удивился Эмиль, – для тебя увеличение нагрузки равносильно освобождению?
– Ну, конечно же, – подтвердил Бона, – иначе не может быть перехода в иное качество. Только перегрузка, срыв, вернее, отрыв от привязок и вылет в новое. Не успел осмотреться – уже привязался к новому: опять требуется перегрузка, и всё – по новой. Вон, космонавты только через перегрузки и преодолевают планетарное притяжение.
– То из-за нежелания принять иные ракурсы восприятия, неверие в иные возможности, например, отключение гравитационной составляющей, перевод организма на иные привязки, раз он не может без них. Вышел в вихревые потоки, произвёл перенастройку в сознании, представил, что ты не часть планетарного начала, а, например, галактического, и потянулся к центру галактики, и корабль за собой потянул, и
– Детский сад, честное слово, – возмущалась Вера, – почему я должна играть в эти глупые игры?
Рядом с ней вышагивал коротконогий, с длинным туловищем гуманоид, размахивая руками.
– Такие правила, – уговаривал он, – если тебе не хватает последовательности, или ты с трудом что-то отслеживаешь, а твоя соучастница вторжения ни во что не хочет верить, то мы в этом не виноваты. Приметы точно указывают на точку начала маршрута. Только тогда включится обратный отсчёт, и только если вы воссоединитесь к его завершению, вы сможете покинуть декларационную зону.
– Но ведь декларационная зона предполагает неприкосновенность, насколько я понимаю? – спорила Вера.
– Условно – да, а безусловно – нет, – возражал коротконогий, – никто не утверждал, что это правило действует отдельно от остальных. Только комплексно. Ваше посещение должно что-то дать нам, иначе данностью будете считаться вы. А в технике путешествий мы разбираемся. Вместе явились, вместе и покинуть должны, иначе может случиться непоправимое.
Они остановились возле дерева с экзотическими плодами. Коротконогий поднял руку, и ветка наклонилась, вложила в его руку плод. Разломив его пополам, коротконогий предложил половину гостье. Вера отказалась.
Гуманоид неожиданно отпрянул в сторону и сделал стирающее движение рукой. Пейзаж изменился, деревья стали непроходимой стеной.
– Терпеть не могу, когда за мной наблюдают без моего на то согласия, – произнёс он возмущённо и обернулся в ту сторону, где находились Эмиль и Фисо, протянув руку вперёд, как будто бросая вызов.
Глаза его были так смешно вжаты в круглые отверстия между век, что Эмиль рассмеялся.
– Послушай, ты, чучело огородное, правда, прекращай свои игры. Мы пришли за своими, – примирительно произнёс он и подтолкнул Фисо вперёд, чтобы вывести его из оцепенения, добавив при этом, – ты что, поверил в его грозность? Да брось ты, это всё напускное. Нет, если ты хочешь с ним поиграть, то без вариантов: можешь подыгрывать ему в самого себя надувательстве.
– Тогда у меня вопрос, – гуманоид выпрямился, расслабился, натянул на себя важность, – говорят, что внешние условия отличаются от условий внутренних. Я вполне с этим согласен. Но тогда как же с условиями обмена? Нет в них полноценности? Каналы засорены или у кранов малая пропускная способность?
– Ты, случаем, не в водоканале работаешь? – искренне поинтересовался Эмиль.
– Не спеши грубить представителю власти, – напрягся коротконогий, – не ровён час... да, кстати, какой диапазон расхожести даёт бытие времени однопространственное?
– Это уже второй вопрос? – переспросил Эмиль, – тогда давай сразу и третий, последний.
– Почему последний? – удивился гуманоид.
– Отвечаю в произвольном порядке, это моё эксклюзивное право гостя, – предупредил Эмиль.
– Последний, потому что больше не принимается. Причём, заметь, ты сам выбрал вопрос, чем заключил соглашение. А это в декларационной зоне обязательно. К тому же, я сомневаюсь, что ты довёл до наших друзей это приятное обстоятельство. Далее ответ на второй вопрос. Однопространственная расхожесть равна одновременной схожести, но с противоположным знаком. Запомни это.
Гуманоид стоял, глупо моргая. При этом его глаза выпятились на излишнее расстояние и сделали его ещё меньше похожим на человека.
– Итак, первый вопрос твой кажется наиболее интересным. Закон обмена не предполагает неразборчивости и безграничной тупости. Ты имеешь право осуществлять обмен только с тем, что тебя привлекает. Это соответствует и естественному отбору, и свободе выбора, и индивидуальности формирования внутренних качеств.
Привязанность к достигнутому ограничивает горизонт воспринимаемого так же, как привычка идти одинаково делает тебя уязвимым к неожиданностям пути. Соображение по накатанному развивает узость мышления и формирует недопущение новых взаимодействий. При этом происходит затухание огненности выражаемого, тускнеет взгляд, становится затхлым дух. Жизнь видится беспросветной, действия становятся пассивными, в основном – только под воздействием внешних раздражителей, которые раздражают всё больше и больше. В результате застой существующего, отсутствие деятельности и, вот здесь то, к чему предыдущее было лишь пояснением: происходит рост энтропии до критической однородности пространства-материи. В общем, такая себе пылетуманность полубытия. Антроп становится питекантропом, затем обезьяной или просто овощем, и происходит полная зачистка отбросов эволюции.
Вот ты как раз на этом пути. У тебя внутри вакуум. Ты становишься средой обитания даже для своих растений-благодетелей. Они восходят тобою или на тебе.
Эмиль провёл рукой, будто стирая всё, и пейзаж податливо изменился. Прямо перед ними стояли Делси и Вера. Чуть дальше ползал таракан, смешно перебирая короткими ножками.
– Что-то не так? – спросила Делси, – а я и не впадала в безысходность, знала, что по следу можно меня найти.
– Жми на кнопку, Фисо, пора, – настоятельно произнёс Эмиль.
Фисо рассмеялся и придавил пальцем пустоту перед собой. Пространство расслоилось, перемешалось, вспенилось, расслабилось и отпустило...
В лаборатории раздался дружный смех.
– И что это было, Эмиль? – поинтересовался Фисо вполне серьёзно.
– Вам лучше не знать, – заверил Эмиль, – а если серьёзно, то наш иммунитет даёт брешь, раз мы угодили в пространство-фаг. Разложение на исходные составляющие для него сущий пустяк. Хорошо, что оно захотело поиграть и вовремя не сообразило изменить правила игры. Считайте, что из чёрной дыры сами себя за волосы вытянули.
– Да брось ты, – не хотел верить Фисо, – тогда как же там столько продержались Делси и Вера?
– А вот эту загадку нам ещё предстоит разрешить, – снова серьёзно ответил Эмиль, – ведь если мы на окраине Вселенной, то стоит попробовать изменить тактику переходов. Я почему-то не ощущаю себя готовым ко входу в начало следующей манвантары. Не дорос я до таких масштабов ни действий, ни восприятия, ни ответственности в принятии решений.
– Как всегда шутишь, – легонько толкнула его Вера, – такие события готовность несут в самих себе, каждому по его восприятию, даже тараканам.
Все рассмеялись. Но каждый о чём-то задумался.
Часть 3
Какие уж тут шутки
Какое-то время все молчали, затем Фисо вздохнул и произнёс:
– Какие уж тут шутки. Только появился шанс заняться настоящими исследованиями, и сразу же оказалось, что воспользоваться ним не так-то просто.
– Где-то нарушено равновесие, – предположил Эмиль, – если мы потеряем иммунитет чистоты, и среда перестанет нас оберегать... Боюсь, мы к такому ещё не готовы.
– Что за паника на корабле, – вступил в диалог Лаар, – кто-то против боевых действий?
– Ты можешь себе представить всё многообразие возможного безобразия? – не сдавался Эмиль. – Лично я пас. Вывешиваю белый флаг и возвращаюсь на исходную позицию. Этот маршрут попахивает тупиковостью ветви своего развития. Не хочу быть бесславно забытым потомками.
– Значит, нам предстоит расставание? – уточнил Фисо.
– Вы уже получили достаточно материала для самостоятельного завершения эксперимента. А быть подопытным кроликом я не намерен. Уверен, при желании вы найдёте себе достаточно достойных кандидатов бессребреников. Но, главное, думаю, вы уже осознали: именно ваше стремление к увеличению отражательной способности привело вас на край, за которым начинается дорога в никуда.
– Не слушайте его, – перебила Вера, – ему просто надо восстановить силы после стольких, практически непрерывных экспериментов. У него нервный срыв, истощение. Ему надо выспаться, погреться на солнышке, поплескаться в воде, снять с себя излишнее напряжение ответственности, продезинфицировать своё сознание, может, ещё что-то.
– Вот вам и первые результаты, – продолжила в её поддержку Делси, – нельзя перегружать безотчётно или безмерно любого из команды, даже самого опытного. Предлагаю поработать восстановительными методиками, можно в сочетании с выездом на природу.
Эмиль, видимо, улавливая долю здравого смысла во всём, что говорилось, расслабился и попытался сделать практику чистки. Он хорошо знал её эффективность, но делал редко! Надо просить прощение за своё упрямство.
– Вообще-то, чтобы прорваться в неизвестное, необходимо достичь соответствующей ему концентрации. А какая концентрация без перенапряжения? Любое творчество есть акт перенапряжения, и со стороны воспринимается, как порыв, прорыв или взрыв, – не согласился Бона, – лучше временно сменить сферу деятельности, но напряжение сбавлять никак нельзя.
– Вот и я так думаю, – поддержал Лаар, – честно говоря, я уже готов был подключить вашу группу к проекту, но без Эмиля, без основного носителя идей, это не имеет смысла.
– Давай, пробуй, подключай, – заинтересовался предложением Эмиль, – я уже практически отдохнул. Вдруг и правда, проект заслуживает внимания?
– В проекте много тем не имеют даже концептуальных разработок, не то, что конкретно-технологических. Нам нужны генераторы идей с нестандартными запредельными показателями вариативности восприятия.
– Говори проще, – улыбнулся, вспомнив свою учёбу Эмиль, – вам нужны гиды. И в какой же сфере деятельности вам нужны гиды?
– Ну, хотя бы в области временного варьирования. Как быстро восстановиться после больших нагрузок? Как двадцатичетырёхчасовой цикл с тридцатидвухразрядным стандартом согласовать? Как повысить коэффициент полезности активной временной составляющей при фиксированной суточной цикличности?
– И что, совсем нет никаких вариантов или наработок? – не спешил с ответом Эмиль.
– Почему же нет, – подключился Фисо, – был проект удлинения суток за счёт встречного вращения объекта, но он показал лишь накопление усталости и неконтролируемые срывы индивидуального порядка. Поэтому предложение о замедлении вращения планеты сразу не подходит, к тому же, появятся побочные гравитационные эффекты.
– Радикальный план, – согласился Эмиль, – но этого и не требуется. Достаточно просто войти в глубину вопроса.
Он оторвался, наконец, от спинки кресла и совершенно серьёзно произнёс:
– Законы мерности – это не просто закономерности, это следствие стандартов. Равновесие! Оно заложено во всём. Вот ты говоришь: двадцать четыре часа, и одну треть из них отводить под сон приходится. А ты по-другому взгляни: огонь и материя должны быть в равновесии?
– Должны, наверное, – согласился Лаар, – хочешь сказать, что вообще двенадцать часов спать положено?
– Ты на верном пути! – обрадовался Эмиль, – шестнадцать на шестнадцать – равновесие. Только в огне время вдвое быстрее течёт минимально. Вот и выходит, что для материи, для физики шестнадцать компактифицируется в восемь, и получается всего двадцать четыре: шестнадцать бодрствования и восемь сна. Но двоичный компакт времени – это только первый уровень. А на втором – четверичный, на третьем – восьмеричный и так далее. Вот и выходит, что если вам необходимо восемнадцать часов бодрствования, то отдых должен проходить три часа на первом уровне и три на втором. Тогда шесть плюс двенадцать уравновесят восемнадцать. Разбалансировки не будет происходить. Доведёте до восьмого уровня, вообще, восемь минут останется. Но это только по ясности понимания, допустим, и еще какой-то процент огня надо отводить на компенсацию других составляющих и нестыковок с физиологией, наподобие декомпрессии. Всё надо экспериментальным путём отслеживать. Думаю, что процентов десять-пятнадцать придётся уступать в любом случае.
Фисо посмотрел на Лаара:
– А что, это вполне допустимо и объясняет различную степень выносливости. Я понимаю, о чём идёт речь, и готов разработать программу исследований. Но боюсь, что по многим вопросам потребуются консультации. Например, методики перевода на различный уровень, качество восстановленной живительной силы, прогнозируемость, доступность. Нужна действительно концептуальная разработка, парадигмальная.
– А какие ещё темы требуют нестандартного восприятия? – поинтересовался Эмиль.
– Чем больше будете знать, там меньше вариантов отказаться от сотрудничества у вас останется, – предупредил Лаар.
– Да, ладно, фантазировать можно сколько угодно – без соответствующих ключевых моментов фантазии ценности не представляют, – махнул рукой Бона.
– Например, что касаемо принципа перемещения или конструкции аппарата, так тут любая деталь может оказаться ключевой, – не согласился Лаар.
– Да этих принципов можно сотню предложить, – продолжал спорить Эмиль, – хотите, прямо сейчас один придумаю. Скажем, не надо строить корабль, не надо отрывать тонкие тела от физических, и вообще, можно участвовать в проекте всей цивилизацией. Пойдёт такой вариант?
– Тоже мне глобалист нашёлся, – не поверил в реальность предложенного даже Бона, – всё всегда начинается с единичных случаев. Затем происходит привыкание пространства к тому, что такое в нём может происходить, не разрушая его. И только после этого оно, это самое пространство, согласовав, видимо, всё со временем, получив печать своевременности данного явления, эманирует, испускает призывные флюиды к повторению единичного в массовом варианте.
– Ну, ты и закрутил, – рассмеялась Делси, – тебя надо было в начале процесса сотворения пространственно-временной коалиции, который привёл к образованию соответствующего континуума, запустить в качестве катализатора, все спины завернулись бы в торы и сразу перешли бы в состояние частиц.
– Кстати, это очень близко к условиям возникновения закона цикличности, или принципа прогрессивного удвоения, – поддакнул Эмиль.
– Понесло, поехало, – определила ситуацию Вера, – либо вы перейдёте к какой-то системности, либо попадёте как раз в сети своего континуума, в его центр, тину-болото.
– Но хотя бы завершить предложения по предлагаемому можно? – поинтересовался Фисо.
– Учёный, он и есть учёный, – обрадовался Эмиль, – сразу уловил суть ответа на свой вопрос. Когда спин, свернувшись, увидел себя сзади, то осознал, что надо либо поглощать себя, либо растворяться в себе, либо становиться своей средой, неопределённо внешней, либо внутренней. Он увидел начало начала, явление явления, причину причины, отрицание отрицания, как результат единичности акта вития своего или развития. И понял он тогда, что процесс рождения начинается с процесса умирания и наоборот. И что друг без друга они не существуют.
– А, знаете, у меня тоже есть продолжение истории, – решил завершить предложение и Бона, – осознанное спином не прошло незамеченным для родившегося при этом пространства. Оно вдруг осознало, что необязательно держаться за своё содержимое, боясь его разрушения, можно смотреть вперёд, а не назад, и перестать страдать своей вторичностью по отношению ко времени, представ временем для пространства следующего формата. Тогда-то пространство и приняло в себя закон отрицания отрицания, увидев в нём возможность своего перерождения.
Неслыханная дерзость
Лаар слушал всё с неописуемым внутренним восторгом и внешней маской безразличия. Его надежды могут-таки оправдаться. Эта группа нестандартных индивидуумов способна не только генерировать идеи, быть гидами, но и открывать новые законы, объясняющие, стимулирующие, обеспечивающие существование путей реализации, выдавать методологические и технологические принципы в качестве фундамента своим идеям. И даже идея глобального перелёта ему уже не казалась чистой фантазией.
– Так что там насчёт корабля, не требующего затрат на своё строительство и способного вместить целую цивилизацию? – спросил он.
– А мы уже переходим к системности или ещё можно яркими вкраплениями ментальных самородков обойтись? – вопросом на вопрос ответил Эмиль.
– Я так полагаю, что вам это будет вменено в обязанность, – сделал заключение Лаар, – а рутинную работу по матричному согласованию можно поручить другим, тем более, если все они этим будут пользоваться.
– Резонно, – согласился Эмиль, – тогда проект должен превосходить все существующие представления о возможном, все рамки допустимого. Скажем так: кораблём будет вся планета – это раз. Потребуется альтернативный источник энергии или управляемая сила соответствующего масштаба – это два, система регуляции условий жизнеобеспечения, равноценная той, которую создаёт Солнце – это три. То есть теплица-колыбель человечества должна стать передвижной коляской.
– Очень образно, и главное, всё так просто! – улыбнулась Вера. – А самое главное – сколько можно идти на поводу каких-то звёзд, бесконечных протяжённостей пространства и односторонних соглашений со временем!? Пора показать, кто есть кто!
– Не стоит иронизировать, – возразил Эмиль, – я могу предложить как схему всех этапов работ, так и пути решения противоречий и нестыковок в сознании любого оппонента.
– Смелое заявление, – дал оценку Фисо, – но ты ведь понимаешь всю ответственность, все масштабы затрат, в том числе и времени? То есть ты отдаёшь себе отчёт и готов подписать длительное соглашение, практически до полного завершения проекта? И где гарантии твоей благонадёжности и состоятельности?
– Вот это уже интересный вопрос, – согласился Эмиль, – проект такого масштаба потребует соответствующего масштаба во всём. Нам придётся разговаривать языком соответствия. Тогда можно спросить у спина, как оно: быть одновременно и внешними условиями своего существования, и внутренними условиями развития?
– Всё-таки ты настаиваешь на том факте, что время – это всего лишь внутренние условия развития пространства, а пространство – это внешние условия существования времени? – задумчиво произнёс Фисо. – И с чего же мы начнём свои разработки?
– Начнём с насыщения пространства проявлением нужных нам качеств, – Эмиль, минуя всякие формальности, пустился формировать временную петлю с необходимыми параметрами, – давайте уподобимся пространственно-временному континууму и одновременно спин-связующему началу, представив их двумя состояниями некой реальности. При этом кто-то должен отслеживать их настроение или устроение, кто-то регулировать баланс достоверности и вероятности, кто-то быть в состоянии непредвзятости, не привязанности и болтать, что ни попадя, в то же время будучи восприимчивым ко всякого рода изменениям, а кто то всё это отправлять на систематизацию. Думаю, роли распределять не придётся. И так всё ясно.
– А ты чем будешь заниматься? – поинтересовался Лаар.
– А я буду точкой перетекания из невообразимого в образы, из нереального в бытие, буду объектом исследования и субъектом исследователя.
– Подобие, к которому ты призываешь – то схожесть внешняя, устройство или внутренняя суть? – приступила к своим обязанностям Делси, – и одновременность двух состояний – то два в одном или иной имеет смысл?
– А Эмиль теперь не может говорить, – рассмеялся Бона, – он делегировал эту функцию мне.
– Какова вероятность того, что наших познаний и наших представлений о вселенной достаточно, чтобы начать оперировать её составляющими? – поинтересовалась в свою очередь Вера, и все посмотрели на Эмиля с нескрываемым интересом: «Что же будет дальше?»
Эмиль начал входить в свою роль. Его части одна за другой сливались, растворялись, синтезировались с пространственно-временным континуумом. Образ Отца, Слово Отца, Душа... Интеллект, Трансвизор... Сознание... Зерцало... Его огромность, масштабность отдаляла его от остальных и в то же время связывала, притягивала.
– Свобода воли каждому человеку дарована Отцом, – неожиданно произнёс он, – даровано и в мире быть, и миром. Уподобление, согласитесь, влечёт за собой и образованность, как два в одном. А недоступность в оперировании вселенскими масштабами – лишь видимость, создаваемая трёхмерной ограниченностью.
Введите четвёртую меру, которою меняется всякий порядок, и вы сможете менять не только порядок вещей, но и порядок величин, и порядок очерёдности, и порядок вероятности. Любой физик найдёт, что на этой оси примирятся все разбежности макро- и микромира.
Но сколько бы мы не офизичивали мерности, ни одна из них не оживит вселенную. Для этого потребуется рождение её свыше, принятие образа наравне с подобием.
Вот вам и первая задача: законы подобия, законы для вещей уже насытили пространство соответствующими качествами, и нельзя допустить, чтобы они всецело преобладали.
Надо насытить пространство законами образования, законами для образа. Только такая насыщенность позволит Человеку выйти на равностный диалог с Вселенной.
Эмиль словно что-то осознал и вдруг совершенно однозначно заявил:
– Что нам мешает проявить законы образа? Ведь нам известен Образ Отца, известны его частности, изначальности. Вселенная так же, как и Отец, как и Человек, устроена: законы одни, надо только событийные параллели провести. Издержки лучевого образования мешают, меридианного.
Законы частностей
– Эмиль, ты представляешь, какая это непомерная работа, – произнесла взволновано Делси, – множество цивилизаций, сменяя одна другую, добивались понимания лишь сути и природы вещей, а ты хочешь суть и природу оживляющей всё субстанции враз открыть?
– Предположим не враз, предположим частично, ведь никто не требует абсолютизации. Вариативность – неотъемлемое условие деятельности интеллекта. Пусть это будет частным случаем частного восприятия законов частностей.
– Ну что ж, давайте наболтаем всё, что нам известно о первой частности, – весело приступил к своей работе Бона, – я убеждён, что это будет сделать просто. Что значит непредубеждённость? Способность убеждения законно применять, не забегая наперёд с оценками, предвзятостью и возведением суждения в ранг абсолюта? А может, это недоверие пространству, его желанию условия создать кому-то, для претворения намеченного им же? А кто подумал, сложно ли ему, пространству этому, одновременно поддерживать условиями то, что существует, притом, что новому готовить в глубине возможность претворения? Какие мысли, чувства или противоречия его терзают!?
– Это ты о пространстве, Бона? – Делси посмотрела с недоверием.
– Взяла, сбила с настроя, – раздосадовался Болтун.
– А если рассматривать предубеждения не только как неприятие, как сопротивление новому, неизвестному, а с позиции предшествования убеждению, как основанное на существующем мифе мировосприятие? – предложила Вера.
– Тогда можно будет отследить некоторые моменты его структурности, – продолжила Делси, – вот, смотрите, что получается: статичность пространства – это одномоментная фиксация состояния проявленной в нём однозначности, воспринимаемой в виде вещества, а динамическая его составляющая – это способность или скорость перехода в новое, следующее состояние. Здесь явное взаимодействие пространства и времени, ведь скорость – это отношение пространственной меры к мере времени!
– Здесь ты ничего нового не сказала. Ещё вспомни, что всё зависит от восприятия, всё относительно, всё не совсем реально, – зацепился Бона.
– Не спорьте, – вмешался Эмиль, – надо сузить восприятие, направить его на конкретное явление, раскрыть его содержание и добраться до формы. Только так можно выйти на формулу, на закон.
– Обозначим кандидатов, участников соглашения, и выясним отношения между ними, – предложила Вера.
– Время – раз, пространство – два, восприятие – три...
Скорость восхождения прямо пропорциональна способности осознания состояния причинно-следственных связей, желанию обновления и обратно пропорциональна привязке к уже осознанному, что может быть обусловлено недостаточной энергопотенциальной насыщенностью. То есть всё, как и в обычном движении: должно быть средство передвижения, цель, путь, мотивация, силы и всё прочее.
– Но мы таким длинным определением столько параметров притянем, что никакая формула не выдержит той нагрузки. Надо выбрать основное, – заметила Делси.
– То есть представить непредубеждённость как открытость новому, основанную не только на устойчивости в состоянии предшествующем, но и на видении перспективы будущего развития?
– Вот почему я всё время говорю, что нужна структура, матрица, критерии, что-то настолько локальное и понятное, что вполне естественно могло бы сложить образ представляемого.
– Но структура, или матрица, уже просматривается, – заметил Фисо, – во-первых, в направленности от прошлого к будущему, во-вторых, от материи к огню и, в-третьих, от статичности к динамичности. Вообще-то, у нас был когда-то специалист по глобализации в решении таких вопросов. Никто не знал, как он это делал, а сам он говорил, что читает книгу Ильменя, написавшего невидимую книгу договоров между пространством и временем.
– Значит, не такая она и невидимая, раз он её читал, – заметила Делси.
– Да выдумки всё это, – отмахнулся Лаар, – просто Фисо считает, что многие проблемы были бы решены, если бы появился очередной Чтец книги Циклов.
– Знающий вооружён, – возразил Эмиль, – мало ли какие причуды у вашего хранителя Хроник Жизни. Если бы ещё узнать код доступа, или...
Эмиль закрыл глаза и начал что-то шептать, сначала тихо, затем всё громче и громче...
– ... неуловимости волнений, себя способных изливать и в мир действительный являть как функцию, как предикат. Язык невиданно богат во множественности ращений условий для возникновений фрактальной меры выражений...
Какое-то время он говорил неразборчиво, затем снова вполне понятно:
– ... но выбор не определён, пока течёт свободно время! Зачем вам знания Ильменя? Осмысленности тяжко бремя! Закономерный результат случайных факторов скопленья галактик многих: в миг прельщенья свободный выбор совершить, из отношений мир сошить. Его скроить, чтоб по размеру без предварительных примерок?!
...достойно множеству примером своей конкретности… нельзя предвидеть следствия, нельзя...
Эмиль какое-то время шевелил ещё губами, затем открыл глаза и, удивляясь больше, чем удивляя, сообщил:
– Надо было сразу сказать, что существует возможность взаимодействия с Хранителем Договора, большой книги циклов Ильменя и вариативности Обмена. Но хранитель поставил условия: всякий раз приходить с одним чётко сформулированным вопросом, уметь держать огонь соответствия требуемой глубине. Каждый следующий вопрос предварять синтез-отчётом о применённом знании, не пытаться перетянуть в маломерность многомерные формы вещей, брать только их суть, осмыслять их содержание, так как когда они без формы, то становятся текучими, неощутимыми в буквальном смысле.
– Хочешь сказать, что у него информация обменная? – спросила Делси, – и чем вы обменялись в этот раз? Только неразборчивыми размышлениями о неуловимости условий и невозможной конкретности?
– Вообще-то, я видел совершенно чёткий образ того, за чем пришёл, по крайней мере, мне так думалось. Хотя образ тот и пришлось облекать в словесную форму, что оказалось весьма сложным, но думаю, мы разберёмся, – Эмиль почесал затылок и продолжил, – хранитель предложил мне несколько форм взаимодействия, обзывая их не совсем понятными словами. Пришлось выбирать по изящности и экзотичности звучания.
– И какую же форму ты выбрал? – не терпелось узнать результат Боне.
– Предикативную форму, – медленно произнёс Эмиль, – Хранитель мне объяснил даже, что это означает. Я должен прийти с чётким образом предмета к уяснению подлежащего и получить предикат, сказуемое, которое соотносится с этим подлежащим и выражает его действия, свойства, состояния. Почти точно сформулировал. Там это выглядело по-другому: я нарисовал картину, воссоздал образ и увидел его ожившим, в движении, во временном перетекании естественной его неопределённости.
– Получается какая-то невероятная игра слов, в которую трудно поверить, – заметила Вера, – с одной стороны, договор, предмет договора, его образ и явление жизни, связанное с этим образом. А с другой стороны, предложение, в котором есть подлежащее и сказуемое. Прямо-таки двусоставное предложение. Договор и предложение.
– Как ты всё чётко уловила, – удивился Эмиль, – хранитель так и сказал, что опыта у меня маловато, поэтому предикативности вполне достаточно. Но по мере наработки способности мыслеобразования можно будет перейти к более сложным формам предложения-договора.
– Всё, дело приобрело, наконец, должный уровень проявления, – заключил Лаар. – Тебе, Фисо, сильно везёт: все твои даже самые невероятные чаяния и бредовые идеи начинают сбываться. Нет, это же надо! Мало того, что вопреки здравому смыслу, ты создал из «ущербных» дееспособную команду, мало того, что сумел оправдаться в перерасходе ресурсов на создание лаборатории и доказал-таки возможность межуровневых переходов сознания, так теперь ещё и Чтеца нашёл. Невероятное везение!
– Можно подумать, что ты сам не рад этому, – улыбнулся Фисо, – теперь твоя очередь напрягаться. Ведь научные институты и проблемные лаборатории понадобятся гораздо раньше, чем мы могли себе предположить. Вот, сейчас эти «ущербные», как ты их обзываешь, сформулируют первый предикат-закон, и надо будет думать, что с этим делать.
– На этот счёт можешь не беспокоиться. Весь научный потенциал, который в своё время был придан Чтецу, законсервирован и ждёт только команды. Не один ты был преисполнен надежды и занимал позицию веры.
Синтез-образ и синтез-отчёт
– Прямо-таки оправиться не может от необходимости признания успехов других, – обратился за поддержкой к группе Фисо, когда Лаар отправился решать дела внешние, – я рад, что наша внутренняя работа имеет ощутимое выражение вовне. Это вселяет надежду на то, что не придётся много и долго доказывать, что мы именно те, за кого себя выдаём. А что касаемо отчётной стороны, обязательной для осуществления миссии Чтеца, так это даже к лучшему: будет что предъявить и внешним. Согласны со мной?
– Только давай, Фисо, договоримся: ты не будешь нас напрягать сверх наших сил, – ответил за всех Бона, – меня лично устраивает положение наше, как группы свободной генерации идей. Творчество такого рода по мне.
– Давайте, генерируйте, – не стал возражать Фисо, – только чем удобоваримее будет результат, тем меньше к вам будет вопросов. Я даже готов идти заниматься вопросами вашего комфортного проживания и работы, предоставив вам на некоторое время свободу в обсуждении. Хотелось бы по приходу иметь конкретный результат.
С этими словами Фисо тоже удалился, а четвёрка гидов на какое-то время погрузилась в тишину.
Первым заговорил Бона:
– Вот, смотрю я на всё происходящее и думаю: «Тем ли я занимаюсь, на верном ли пути нахожусь, есть ли более подходящий вариант осуществления моей миссии?».
– Ты думаешь, вот так просто хлопнешь в ладоши и окажешься в Зале Осуществления и Реализации, или где-то на лекции у толстяка, или ещё дальше или ближе от исходной точки отправления? Ты-то хоть сам помнишь, кто ты и откуда прибыл изначально? – поинтересовался Эмиль.
– Будь спокоен, дружище, с самоидентификацией у меня всё в порядке. И никому ни при каких обстоятельствах я не поведаю, кто я на самом деле, точно так же, как и все остальные, иначе мы станем уязвимы.
– Думаете, я не знаю, как это происходит? – подключилась к диалогу Делси, – я отследила однажды всю цепочку. Заходишь в кабинет для тестирования, садишься или ложишься у неприметного такого аппаратика и проваливаешься. А дальше всё зависит от глубины или уровня перехода, который включается по компетенции. Хуже всего, когда оторвут тебя от всего и проверяют только один параметр на чистоту восприятия. Ничего не соображаешь, входишь полностью в стандартно моделируемый образ, идёшь несколько лет, бывает, из последних сил, а потом раз – и просыпаешься всё у того же аппаратика через несколько минут по нормальному времени. А оператор так наивно у тебя спрашивает: не устал ли, много ли запомнил и всё такое. И не знаешь, кто из вас в большем неведении.
– Ты что же, всегда помнишь, где и как пребываешь в те несколько минут-лет? – поинтересовался Эмиль.
– С некоторых пор, как научилась осознано входить в погружение, помню всё. Сложного ничего нет, главное, чтобы внешние условия существования не обгоняли внутренние условия развития. Как только соскальзываешь на колесо сансары, считай всё! Не уследишь. Забылся, завертелся, перевоплотился. Ты – не ты.
– Тогда надо поторопиться с первыми выводами по материалу, добытому Чтецом, – напомнила всем Вера.
– Так-то оно так, но начинать всегда сложно, – засуетился Бона, что на него было не похоже, – давайте попробуем восстановить всю картину событий.
– Намекаешь на то, что начинать мне? – понял Эмиль, – да, пожалуйста, только не обещаю припомнить всех тонкостей, уж больно своеобразен был показ. Пытаюсь расшифровать ассоциацию и ничего лучше не могу придумать, как атомарную модель. Можете представить себе вещество, состоящее из молекул сложных? Всякие там составные части, связи между ними, только это процессы и явления, образы и предметы, связанные законами отношений между ними?!
– Но ведь ты успел на конкретное предложение выйти? – поинтересовалась Вера, – нас ведь непредубеждённость интересовала, насколько я помню?
– Мне тогда казалось, что успел.
– Так и давай конкретно вспоминай по делу, а не вообще.
– По делу, так по делу, – Эмиль пытался что-то вспомнить, и это явно было не просто...
Престол – не стол, а Синтезобраз в ту пору был, как детский образ: и восприимчив, и раним. И Время, ткавшее причины, смеялось весело над ним:
– Скажи мне, назови причину, но лишь достойную по чину, чтоб «странности» позволить «про» к себе приставить. Все одно, ведь ей во всём не разобраться, да мало ли что может статься, когда проявится вдруг «всё», когда значимым станет случай, ведь восприятие текуче, а тут фиксация нужна, во множестве, а не одна?
– Но коль такое сможет статься, тебе не надобно гоняться уж будет в поисках причин. Пространству предложи ты чин, достойный равенством с тобой, а странность назови игрою воображения его. И так, всего лишь за мгновенье, взамен получишь поклоненье, источник множества причин для ткани вечной, лишь за чин, – ей синтезобраз отвечает.
– И ты мне можешь подыграть, и той причиною предстать, явить собой тот самый образ, которому нужна кровать, и дом, и поле, и природа, и утварь всяческого рода? Ты понимаешь? Глас народа, которому не отказать!
И Время, сделав странный знак, само собой вильнуло так и, ухватив концом начало, Пространством множества предстало, само исчезнув...
– Как-то так, – произнесло вослед пространство, – в текучести нет постоянства, согласен, малый?
– Как-то так. Не убеждён, но понимаю: бывает всё...
Эмиль вернулся своим восприятием из ниоткуда и, посмотрев по сторонам, произнёс:
– Попался-таки в плен парень, опутали его по рукам и ногам собственной же убеждённостью.
– Кто попался? – переспросил Бона.
– Да кто: парень этот. А время-то пространством обернулось, вроде как в себя ввинтилось.
Но я запомнил всё. Пространство – это всего лишь оформленное время, а предубеждённость – это попытка его остановить вопреки его же природе текучести. Чем больше пытаешься, тем медленнее продвигаешься сам, тем дальше от истинной свободы. Выпадаешь в осадок, так сказать.
– С тобой, Эмиль, просто невозможно разговаривать, – рассердилась Делси, – вместо того, чтобы всё прояснить, ты больше и больше запутываешь всех. Говори прямо: убеждённость нужна, чтобы ощущать твёрдую почву под ногами. Это некая основательность, а вот предубеждённость – это привязанность к своим убеждениям, неприятие нового и ограниченность восприятия. Восприятие же – это и картина мира, и способ её написания, и степень погружённости в неё.
– Вторая нашлась: просто предел простоты, – рассмеялся Бона, – лично мне кажется, что в один прекрасный момент мы были очень близко от простоты откровения, но с каждой минутой всё больше и больше запутываемся в этой простоте.
– Согласен, – поддержал его Эмиль, – такое впечатление, что мозги просто вынесли и отправили в пустоту.
Вера подошла, взяла Эмиля за плечи и шутя произнесла:
– Я понимаю тебя, Чтец. Ты ещё не восстановил все свои навыки, и тебе не достаёт этого опыта, вера твоя не имеет достаточного основания, принципов и мечется между познанным и непознанным. Сердце твоё чует, что путь где-то здесь, рядом, но разум отказывается различать на новом уровне восприятия. Ты прошёл уже первую половину пути, и глаза твои увидели текст. Теперь настало время пройти вторую половину, и на этом участке твой разум должен услышать твоё сердце...
Бона и Делси удивлённо смотрели на разыгрывающееся действо, а Эмиль закрыл глаза и обрёл безмолвие внутри, что дало ему возможность выразиться вовне:
– Предубеждённость – это застывшая убеждённость, материнское качество, рождённое необходимостью сохранения достигнутого, и само по себе оно похоже на паутину внешне и покой внутренне. Только в соединении с иерархичностью это качество способно отпустить восприятие и преобразиться в непредубеждённость. Мать не может отпустить своё дитя, пока оно не способно сделать выбор, сделать первые шаги в сторону Отца. Только проверенное на иерархичность убеждение может явить качество непредубеждённости...
Эмиль открыл глаза и смотрел прямо перед собой.
– Мне кажется, я готов сформулировать первый закон, хотя его выражение сильно отличается от того, что я предполагал вначале, – произнёс он.
– Чтец никогда не отправлялся в путешествие один, – подтвердил закономерность развития событий незаметно подошедший Фисо, – его сопровождали три помощника. Но никто никогда не видел, как это происходило. Неизменен был только результат – своевременно полученные знания.
– Послушай, уважаемый, – не выдержал Бона, – почему бы не предоставить сразу всю информацию, касающуюся нашей миссии?
– Каждый шаг Чтеца непредсказуем, и не было ни одного случая, чтобы это было связано с уже известным. Так что я могу только делиться знанием по тому, что открывается, – спокойно ответил Фисо. – Вам отведён целый минигородок этого центра. Готов вас туда провести.
Матрица вопроса
Особого приглашения не потребовалось, все вскочили, как по команде.
– Неужели паутина реальности ослабила свою хватку или в игру включились новые силы? – поинтересовался, как бы между прочим, Бона.
– Может, и подключились, – неопределённо ответил Фисо, – только мы об этом вряд ли узнаем, ведь действовать они, как правило, предпочитают чужими руками, а то и чужими головами. Пойди, разберись тут.
– Что да, то да, – согласился Эмиль, – у каждого свой путь, своё предназначение, и никто не может видеть всей картины целиком, потому что любое целое открывается как часть большего. Даже осознание непрерывности или всевозрастающего масштаба не даёт основания полагать, что за этим нет чего-то ещё недоступного в восприятии сейчас.
Вскоре они пришли в отведённую им часть центра. Оставив группу в мини конференц-зале, Фисо удалился, а четверица, усевшись в кресла, расставленные по кругу в центре зала, продолжила обсуждение.
– Мне кажется, что мы использовали не все возможности, именно поэтому наши суждения обрывочны и субъективны, – предположил Бона.
– Ясное дело, – рассмеялась Делси, – только объективность ничуть не станет проявленнее от ещё одного мнения, разве что взъерошится.
– Отличная метафора, – глубокомысленно начал Эмиль, – в связи с этим есть предложение: надо кому-то войти в искомый образ и высказаться изнутри.
Бона понял, что пришёл его звёздный час. Поднялся с кресла, обошёл всех по кругу, взъерошил демонстративно волосы и вновь уселся в кресло...
– Преднедовывернутость вся моя – то не от скудости сказительности языка, а отражённость сути, мной несомой, заложенная преднамеренно во мне.
Чтоб убедить других, да и себя, заставить верить, не насилуя при том, во множестве различий и деталей представить надо миф, картину объективную, и в том как раз не вижу недостатка, как в форме, так и в образности слов. В ином причина беспокойства: осознаваемые связи, причинно-следственные вязи не расширяют кругозор, а затуманивают взор предвзятой ценностью себя.
И вот скажу я вам, друзья, был найден выход: это я. Как спотыкаемость на глади, как какофония в эстраде, как побуждённость отрицать, ни всё во всём, ни дать – ни взять, стремление уравновесить, загладить и накуролесить, начальный тот потенциал, который импульс первый дал договорённости Начал. И вот я их изобретенье, и коль хотите вы значенье моё нехитрое познать, вам сферы мысли надо взять, встряхнуть, одна в другую вставить и всё в безмолвии оставить.
Вы помните: когда-то Время, собой в пространность перейдя, просило малое дитя себя исследовать помочь, используя причинный синтез. Частички-крохи бросив прочь, создавши образ, превозмочь своей текучести не в силах, оно, как начало отсчёт, так до сих пор: течёт... течёт... Незримым став, явив пространство, с его призывом к постоянству, всеупрощенью, тине, чванству, просило посмотреть меня, как песни слушает дитя, те, что поёт природа Мать, чтобы начальный импульс дать, чтоб подтолкнуть его к Отцу.
Ещё никто тогда не знал, какой во мне потенциал законов, мерностей, развитий, сложений, чувств, идей. Вдохните мою проявленную суть, она не даст в пути уснуть. Иерархичность, совершенство, организованность, блаженство... служение и мастерство... и всё во мне...
Бона замолчал, погрузился настолько глубоко в образ, что потерял связь с реальностью самого себя. Но его никто не тормошил. Незавершённая картина, эмоционально представленная ним, легко дописывалась в воображении каждого, а усталость, накопленная плотностью событий последних дней-часов-лет, пойди их разбери, довершили начатый процесс убаюкивания индивидуализацией сновидений. Эмиль не был исключением...
Он присутствовал при сборке пирамиды, которой занимался Сио, так звали дитя-синтезобраз. В основании той пирамиды находился огромный диск, который медленно вращался. Вернее, не было ещё никакой пирамиды, было мелькание неопределённости вокруг диска.
– Разве не должно быть наоборот? – удивился Эмиль, – по-моему, всё вокруг должно быть фиксированным, а лепёшка эта вращаться. Хотя нет, лепёшка тоже должна быть фиксирована.
– Да тише ты, и без тебя возмущений хватает, – цыкнул на него Сио, – это центр, ядро, хотя и плоское. В объёме оно должно облекаться в сферы иного восприятия, но тогда будет свёрнута ось, а так её можно привинтить на место.
– Понятно, – серьёзно произнёс Эмиль, – ось – это мера, причём мера превентивная, а значит, и привентивная. И что же надо предупредить?
– Надо и врождённую прагматичность предупредить, и убедить в необходимости дополнения. Естественно, это усложнит предложение, но зато повысит уровень обозначенности, стало быть, и значимости объекта, – Сио понял, что от Эмиля так просто не избавиться: уж слишком он любопытен. Проще объяснять, чем отгонять.
Эмиль же, услышав о предложении и осознав двоякость смысла высказываний, заинтересовался ещё больше.
– Так в чём собственно состоит задача на данный момент? Это и есть та хлебная крошка, которую оставило Время, и ею надо как-то примениться?
Сио не мог не заметить излишней осведомлённости непрошеного гостя, но помня, что всё имеет своё простое объяснение, отвечал, не вдаваясь в расспросы.
– Видишь ли, липучка, стабильность основания – это просто видимость. Как только ты начнёшь к нему приближаться, оно безмерно растечётся, станет вязким и прилипнет ещё хуже, чем это делаешь ты. Тогда все силы уйдут на то, чтобы от него оторваться. Хотя у меня появилась идея, – Сио воспрял духом, – справиться с большой липучестью может помочь липучесть малая, то есть ты.
– Как это? – удивился Эмиль.
– Вот ось пирамиды, – Сио взял в руки светящийся штырь и показал его Эмилю, – представь, что твоя задача состоит в том, чтобы воткнуть его в центр этого блина, как ты говоришь.
– Проткнуть, как острогой камбалу? – удивился Эмиль и потянулся к штырю, высматривая при этом центр диска. Но рука его застыла в незавершённости действия, диск вдруг завертелся и начал расплываться, а пространство вокруг остановилось, представ бесконечной объёмной картиной взаимосвязанных причудливых форм.
В это время Сио, не глядя на диск, с разворота неожиданно воткнул шест прямо в его середину. Основание пирамиды со светящейся осью было готово.
– Оно рассчитывало поймать тебя на фиксированном восприятии, а поймалось само, зафиксировавшись на тебе, – рассмеялся Сио, – теперь вся его непредсказуемость будет истекать не в основание, а в ось.
– И сказ болезненный его преобразится в сказ иной, в сказание, сказительность, предикатив, – сделал вывод Эмиль.
– Слушай, откуда ты взялся, помощничек такой осведомлённый и своевременный? Уж не проверить ли тебя на своевременную совместимость? – произнёс Сио и пристально посмотрел на потерявшегося Эмиля.
– А как же пирамида, как смысловая вязь, как поэтапность обучения, как обретение жизни ощущения, как компетентность, творчество? – Эмиль вдруг ощутил свою неустойчивость, его понесло, и он понял, что первоначальная версия вязкой растекаемости коснулась-таки его. Сио начал отдаляться, и возможность поучаствовать в пирамидостроении также исчезла за горизонтом...
Эмиль вздрогнул и открыл глаза. Трое попутчиков этого его необычного путешествия-экзамена ещё не пришли в себя. Они сладко спали, и Эмиль решил обследовать Центр один.
Недостроенная пирамида
Из мини-конференцзала, в котором они находились, можно было выйти через две двери. Одна дверь, та, через которую они вошли, была пошире, а другая – поуже. Нею и решил воспользоваться Эмиль. Надпись на этой двери не очень объясняла, что за ней, хотя несла вполне определённую смысловую нагрузку: «Мысли Чтеца».
«Что значит: «Мысли Чтеца», – размышлял Эмиль, двигаясь по коридору в расширяющуюся пустоту, – понавыдумывают всяких несуразиц, а ты сиди, голову ломай».
Споткнувшись обо что-то, стоявшее на полу, он нащупал кресло и присел в него, продолжая свои размышления:
«Мрачно как-то здесь и не сильно соответствует назначению Центра в моём понимании. Должен же быть где-то выключатель, светильник. Ещё этот Сио – ничего себе дитя: больше меня ростом, проверку решил он мне устроить».
Рука Эмиля нащупала на стенке выключатель и машинально щёлкнула его клавишей. Зажёгся яркий свет, ослепив на мгновение глаза, и до обрывочного сознания дошло, что, продолжая идти впотьмах, он наткнулся на дверь, легко открыл её и так же легко попал туда, не знаю куда. Привыкание не заняло много времени. Эмиль обнаружил себя таки сидящим в кресле напротив совершенно такого же кресла, в котором сидел Сио. Но это там, в кресле, а тут он вернулся в исходную точку раздвоенности и так же пристально посмотрел на Сио. Тот улыбнулся и обратился с предложением повысить сложность взаимодействия:
– Плыл да не сплыл, выходит, липучка. Это означает только одно – ты такой же синтезобраз, как и я. Только ты начинающий Чтец, хотя и прошёл этапы подготовки индикта знаков и скользящего в пространстве. Тем лучше, и наш поединок не будет смотреться, как избиение младенца. Я ведь свидетель заключения договора и являюсь носителем свойств текучести предикат-законов. А ты постоянно то спотыкаешься, то вязнешь, то растекаешься в пути во всякой невозможности идти.
– Ничего, мне и тут хорошо, я посижу пока, – ответил Эмиль, вытягивая свое восприятие с места сборки пирамиды.
– Но мы всё время должны быть на площадке и продолжать сборку, обсуждая и оттачивая детали здесь, а иногда и проверяя на всяких моделях стыкуемость частей.
– Что ты меня не то уговариваешь, не то отговариваешь, – потребовал определённости Эмиль.
– Ладно, не буду, – сосредоточился на проекте пирамиды Сио, – смотри, она растёт, как будто бы сужаясь кверху, и в то же время расширяясь каждый раз, когда деталь конструкции ложится, и всё лишь только по тому, каким манером принимать. Модель проста, а вот в реальности всё выглядит иначе. Эй, ты где, ущербный?
– Я здесь, где и положено мне быть, у основания стою твоей нелепой пирамиды, – зафиксировался Эмиль на площадке и потёк в глубину вопроса, перелистывая одну матрицу за другой, – потенциал, заложенный в неё, был запакован в основании, и в столп войдя, как огненная нить, готовностью проникся на каждом уровне творения являть себя.
– Я не могу покинуть этот мир, пока не выстрою вот эту пирамиду. Мне жаль, что выглядит она нелепо, некрасиво в твоих глазах, – Сио снова попытался заглянуть в глаза Эмиля, но тот сосредоточился на пирамиде. Тогда строитель продолжил, – на первый взгляд всё просто. Как только принцип, правило, закон сложится, так следом и деталь конструкции ложится, вот только еле уловимо это всё.
– Ты просто времени подвластен больше. Пространство, потешаясь над тобой, в душе своей испытывает боль несовершенства, вызванного этим, – начал свои рассуждения Эмиль, – а это значит, что ты прав. Тебе немного не хватает связок мыслей, чтобы гармонию увидеть существа вопроса.
– Ты что же обучать меня собрался в вопросах договора двух начал? – удивился Сио.
А Эмиль, не обращая внимания на его слова, продолжал:
– Здесь лингвою пропитано текучей настолько всё, что места лексе нет...
– Сказать ты хочешь, что язык, хотя и есть текучее единство, во времени живущее, но всё ж нуждается в словесном разделении на единицы выразимости его?
– Вот именно: локальные ячейки, с возможностью осознанной перестановки их и в них, и клей связующий, как смысловая масса. Тогда возможность глубины не только от поверхности поможет оторваться, но и укажет многие пути различий, тонкостей и прочей красоты.
Эмиль ещё не закончил свои размышления, а Сио уже видел цельность рисуемой им картины и делал попытку описать ее по-своему:
– Когда основа пирамиды засияла потенциальностью оси своей, я думал в этом «всё», но оказалось мало. И вижу я, как льётся всё, а выразить словами не могу. И вот приходишь ты и говоришь, что всё предельно просто, что принципы различны, но дополненностью обладают, и тем всему во всём принадлежат, – Сио сиял внутренним светом, а Эмиль услышал ещё одну подсказку.
– Неотчуждённость дополнением души – вот третья деталь в основании, – заключил он, – тогда первая, возможно, непредубеждённость существительностью образа. А вторая – иерархичность местоимением слова... Нет, что-то не клеится.
– Что, и ты добрался до бессмыслицы? – заметил Сио, – я о том и говорю, что невозможно бесконечно вдаваться в детали: выпадаешь из контекста, скатываешься в статику препинания, теряешь своевременность.
– Как же тогда твоё строительство? – недоумевал Эмиль.
– То-то и оно, а ты думал: «пришёл, увидел, победил»? Тут иной подход нужен. В том и ценность непредубеждённости, что увидел, осознал, отпустил. И осело оно в физичности ровно настолько, насколько своевременно. И не тебе решать, чего и сколько запоминать или извлекать из памяти. Забылось – значит, ушло на задний план. Нет нужной концентрации, количества: не те это слова, если теряются, если одни междометия за собой оставляют.
Не передумал ещё помогать в строительстве пирамиды мироздания? Ведь это и не материя с её инертностью-рассыпчатостью, и не огонь с его эманациями-истеканием, а некое соединяющее их программное обеспечение, как путь, как средство, форм и связей образование.
– Постой, постой, ты только что сказал, что существует третья сила в предикат-договорах? –уточнял Эмиль.
– Конечно, существует, – удивился его непониманию Сио, – сила та определяет восприятие и ним же формируется.
– И проникает в содержание, и занимается оформлением его? – продолжал добиваться ясности понимания Эмиль.
– Ты не можешь ни на шаг отойти от остова, боишься затеряться в расплывчатости, запутаться в вариативности. Говорил же я, что слабоват ты ещё для наших дел. Копаться в частностях – вот твой удел! – рассмеялся Сио.
– Что значит: копаться? Я разобраться хочу...
– А я собраться, – смеялся Сио.
– Определиться...
– А я раствориться, слиться...
– С тобой невозможно разговаривать, – утвердил Эмиль и оказался снова в коридоре, всё при том же тусклом свете лампочки. Тусклом, только относительно тех светоизлияний, которые были на площадке. Эмиль пошёл обратно в зал.
Друзья-напарники уже не спали, ждали его возвращения.
– Мы так и думали, что ты за той дверью, – встретил его Бона, – там есть что-то необычное?
– Возможно, – неопределённо ответил Эмиль, – только я не уверен, что смогу правильно этим воспользоваться. Где же обещанный минигородок для полноценной жизни учёных? Или для бестелесности стандарты тоже бестелесны?
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Делси.
– А то и имею в виду, что всё здесь виртуально, и умозрительностью всё отстраивается, только мы ущербны в своём умении применяться этим.
– Так кто мешает нам учиться? – удивилась Вера.
– Мешает привязанность к тому факту, что всё происходит без нашего в том участия или того осознания. Предубеждение в материальности всего, потребительский взгляд, инертность восприятия, – подбирал слова Эмиль.
– Всё ясно, – сообразил Бона, – ты явно приобрёл весьма неутешительный опыт и пытаешься его передать другим. Ты убеждён, что это надо делать?
– Да вовсе нет, просто по инерции...
– Вот и я о том...
Восстановление
Наступило молчание. Правда, ненадолго.
– Мне кажется, что в этом приветливом месте нам лучше держаться вместе, – нарушил молчание Эмиль, – по всей видимости, активировались третьи силы и ищут пути подхода. Защитная оболочка едва выдерживает.
– Интересно, помню, когда входили в новые условия, всегда стяжали новый образ, рождение свыше на новую плоть проявленную. А если условия новые не совсем нравятся, тогда что делать? – Делси тоже искала выход из сложившейся ситуации. Помочь ей вызвался Бона.
– Ещё совсем недавно все радели за быстрое развитие, преображение, а теперь что? Желание тормозить? Скорость кажется нам на грани допустимого, или масштаб восприятия перестал соответствовать? – он подошёл к той самой двери, из-за которой вернулся Эмиль, и прочёл вслух, – «Мысли Чтеца». Имеется в виду читающий эту надпись или определённый род занятий, статус? Как думаете?
– Думаю, что подходить к ней надо творчески, с позиции веры и ума одновременно, – предложила свой вариант Делси. – Вот ты, Эмиль, о чём бы подумал, если бы тебе надо было снова войти в эту дверь?
– Сейчас я думаю: «Хорошо бы получить объяснение происходящему», – честно признался Эмиль.
– Разве это мысль, достойная Чтеца? – удивилась Делси, – разве не ты сам должен определиться с ответом на этот вопрос и принять на себя ответственность если не за всё, то хотя бы за часть происходящего?
– А, по-моему, так очень своевременная мысль, – не согласилась с ней Вера, – главное, что это мысль Чтеца.
– Но здесь нет ни предписаний, ни ограничений особых, значит, в эту дверь могут входить все? – сделал вывод Бона.
– Давайте попробуем, – предложил Эмиль. Решившись войти во второй раз, он подошёл, отодвинул Бону и, к своему удивлению, вошёл в небольшую комнату. Остальные вошли за ним.
– Разумная мысль, только выглядит она странно, пятнисто-неопределённо, – заметила Делси.
Стены, пол, потолок комнаты действительно выглядели странно. Они были сделаны из материала непонятного происхождения, непонятного цвета и свойств. Мелкие, средние, крупные точки-пятнышки разных цветов невозможно было зафиксировать как нечто однородное. Ежесекундно внимание формировало то один, то другой рисунок в зависимости от внутренних побуждений. Вглядываясь в детали этих картинок, каждый непременно обнаруживал их трансформацию в нечто иное. Любое воображение получало своё подтверждение.
Эмиль двинулся к одной из стен и обнаружил отсутствие её плоскостного выражения. Она вдруг оказалась объёмной, затем четырёхмерной частью его существа, или он стал её частью, многоголосой, многоформно представленной, самой себе отвечающей, доказывающей что-то и показывающей.
– О чём можно говорить, когда и так всё понятно! Всё во всём – это же так просто!
– Если вообще, то да, – перетекло его сознание в собеседника, – а вот, если в конкретности, то вопрос: чем лучше зафиксироваться: громадной, недостижимой туманностью звёздной или мелкой, неуловимой всепроникаемостью нейтринной, или юркой вездесущей вертлявостью спиновой?
– Ты же сам знаешь ответ: всеперетекаемостью неопределённой. Вот ты здесь – и это твоя точка отсчёта, вот ты галактика – и это твоя неохватная телесность, а вот ты – сама протяженность пространственная, и всё из тебя развёртывается вовне или свертывается вовнутрь.
– Да, но ведь это текучесть волнующая временного происхождения, условно существующая...
– Ничего подобного, наоборот, безусловно живущая, сама условия порождающая...
– Это если в сторону развёртывания идти или в сторону свёртывания? Ладно, не отвечай, – Эмиль попытался зафиксировать некую определённость и обрёл светящуюся телесность, состоящую из множества искорок, попробовал поработать кистью руки, ощутил требуемое для этого усилие и закрыл глаза, радуясь стабильности формы.
– Меня конкретный вопрос интересует, и хотелось бы получить такой же конкретный ответ, если это возможно: «Какова природа Сио?»
– Синтезатор образов, конечно, парень занятный, внимания заслуживающий, – согласился собеседник, и Эмиль понял, что произошли изменения. Он открыл глаза и увидел говорившего прямо перед собой.
– Что есть материя, по-твоему? – продолжал собеседник, слегка улыбаясь, – конкретность форм, соединённых вязью взаимных обязательств естества, фрагмент мозаики одномоментных приятий множества как цельность бытия или условие для частных сознаваний непостижимости в пределах явных мер всего того, что скрытно пребывает в пластах иного, например?
– Мне больше нравится материя как образ стыкуемых гармоний меж собой, простёртых в бесконечность пребываний необходимостью всё множество явить, которое насытилось идеей быть, – неожиданно выдал Эмиль, и его самобытное устремление продлило фиксацию общения.
– Природа Сио, например, овладевает вязью, пытаясь ухватить любые связи, которым соответствует та суть, что содержится в формах яси, и вытянуть пытается на свет ещё не видимое, вот тебе ответ, – продолжил собеседник.
– Так он творит, являя новый синтез возможностей всеформного огня, или восстановить пытается тот образ, который есть уже, был раньше, был всегда? – допытывался Эмиль.
– Он, как и ты, внутри меняясь, перетекает внешнею средой, и взором внешним всё воспринимает таким, как есть, вне формы той, которая уже привычна, и той, которой вовсе нет, и той, которая ещё не проявлялась. За ним идущим остаётся просто конструкции в бытийность составлять вариативности готовых форм. Вполне посильная работа
Но и не только: есть другие, которые раскручивая всё, проверку делают на прочность вязи, узорность, стиль, созвучность, красоту. А есть, которые то всё воспринимают как цельность данную, весну или грозу, весёлый праздник, небо, день, ненастье, огромность, серость, скорость, на ветру развеянные лепестки тюльпанов, или любовь. И всю безмерность ту иные возвращают в первозданность, иные отпускают в пустоту, иные попросту её не замечают.
– Одно мне ясно, – сделал вывод Эмиль, – чем быстрее идёшь, тем меньше замечаешь, что происходит вокруг тебя. И есть выбор: остановиться, всё разглядеть и отстать или пойти ещё быстрее, и тогда предшествующая неясность покажется мелкой, обыденной и смешной по сравнению с неясностью новой. Всё время одно и то же: впереди неясно, сзади неинтересно. В чём же правда жизни?
Глобальность и размытость вопроса снова привела в движение невидимые часы, и всё завертелось. На Эмиля смотрело пространство, недоумевающее мелочности его вопроса. Оно словно противопоставляло ему свои масштабы: то затягивало его в точку, то вытягивало в бесконечность, и так до тех пор, пока ему не стало всё безразлично, всё во всём одно и то же, хотя и представлявшееся различным. Единённость, оказывается, всегда скрывалась внутри и пребывала в состоянии независимости, а внешняя сторона всегда была вынуждена терпеть управление собой.
«Отсутствие самостоятельности в принятии решений или невозможность их осуществления ввиду противоречий, спрятанных в глубине», – подумал Эмиль и, не обращая внимания на множественность различных восприятий, будто у него такое же множество глаз, как и объектов предоставляемых рассмотрению, устремил все их в глубину. Неважно, из какой позиции, неважно, под каким углом зрения, главное – в глубину. И неожиданно упёрся в стенку, потрогал её рукой, стал рассматривать.
Множество точек, пятнышек различного размера и цвета пупырышками покрывали всю плоскость стены. Сознание не придавало этому особого значения.
– Ну и что? – произнёс Эмиль. Голос его был приглушён.
– Вот и я говорю, – отозвался сзади Бона, – мысли у тебя какие-то комнатные, серые и в пупырышку. Честно говоря, я ожидал большего.
Эмиль обернулся. Его товарищи стояли посреди комнаты и явно ждали каких-то объяснений. Быстрее всего, они вообще ничего не проживали, ничего не видели, нигде, даже мыслями своими, не побывали. Это развеселило Эмиля, и он произнёс:
– А что вы хотели?! Это же мои мысли, мне они и открылись. Главное, я понял одно: никто ничего нам давать не собирается, а уж запихивать насильно и подавно. Все хотят чего-то из нас вытянуть.
Предлагаю завершить миссию, отыскать все переправы, через которые мы прошли, и вернуться в исходную точку. Иначе я просто объявлю забастовку, сяду и буду сидеть.
– Ага, – продолжил Бона, – войдёшь в нулевую развёртку времени, и начнутся твои мытарства по стране называемой «нигде, ничто, никак». Неужели ты думаешь, что континуум тебя так просто отпустит? Поразмысли своими мозгами: кто ты и кто он? Нет, надо искать согласительный вариант, взаимовыгодный.
– Это если искать внешний выход из ситуации, – возразила Вера, – но ведь есть и альтернативный вариант.
Она посмотрела на Эмиля странным взглядом, будто буравя его, и продолжила.
Продолжение
– Думаешь, я не видела, как ты подошёл к стенке, будто она живая, поглаживал её, будто просил ответить на свой вопрос, просил пропустить тебя в иное бытие. И вроде всё у тебя получалось поначалу. Мне даже показалось, что ты начал растворяться в этой пупырчатой стене. Я поверила в такую возможность и спросила: «А как же мы?». Тогда ты вздрогнул и потерял невидимую другим структуру состояния небытия, вывалился в надоевшее тебе бытие и глазам своим не поверил: живое общение оказалось не разумным бытием, а глупым битием о глухую стенку. Ты думал, твои мысли никто не увидит, никто не распознает?
Неожиданное заявление или даже признание Веры произвело невидимую перестройку пространства, и в нём приоткрылось, распаковалось произошедшее не так давно.
– А, так это был не сон, не мимолётное видение, – прозрел Бона, – теперь я чётко помню, что это было наяву. И как я всё забыл так быстро?
– Видимо, сознание твоё, как слоёный пирог: состоит из множества твёрдых верований и проживаний, соединённых или, наоборот, разъединённых кремоподобной массой, перебивающей весь вкус своею томлёностью, – вошла в иные воспоминания Делси.
– Не было никакого пирога, – возразил Бона, – были бесконечные конусы скользких пространств, по которым непременно соскальзываешь в одну точку, независимо от места пребывания до того. И что самое интересное: ведь в предшествующем восприятии предыдущей мерности плоскость эта была объёмом, в котором происходили множественные события. Но когда наступала некая наполненность событиями, происходил сброс в плоскость, в линейное движение, в точку, компактификация всего опыта и перевод его в некий код, по которому начинали разворачиваться события в следующем пространстве. И так раз за разом, раз за разом. Что самое интересное: в точке вроде бы все они собираются вместе, а пока всё вспомнаешь, всё исполняешь, оказываешься неизвестно где и идёшь неизвестно куда, удаляясь от точки и осознавая, что весь секрет в ней.
– А ты не пробовал дойти до другого края игрового поля? – поинтересовалась Делси.
– Так в том-то и дело, что частичная осознаваемость не даёт возможности принятия достойного решения.
– Достойное решение, достойное решение, – произнесла в задумчивости Делси, – это где-то на уровне задач, а надо было искать выход, выбираться на уровень цели.
– Точно, поиск перехода из материальности в огненность, выход из зависимости, из предубеждений, из связанного состояния. Переход в состояние связующего, – пытался сообразить что-то Эмиль и не смог, – да ну вас, опять пытаетесь повысить напряжение. Всё, у меня сбой программы. Я аннигилирующий вещество инородный элемент противоположной направленности.
– Направленности чего? – спросила Вера.
– Всего возникающего, – уточнил, не задумываясь, Эмиль.
– Так тогда ты и есть уравновешивающий элемент, внесистемный, но связанный с ней необходимостью некой стабилизирующей гармонизации иного порядка: из другого конуса, так сказать, – заметил Бона. – Всё равно не выйдет уединиться, всё равно будешь частью системы, только с меньшей степенью свободы.
– По-твоему, чем больше сам себя загружаешь, тем больше имеешь свободы? – удивился Эмиль, – для тебя увеличение нагрузки равносильно освобождению?
– Ну, конечно же, – подтвердил Бона, – иначе не может быть перехода в иное качество. Только перегрузка, срыв, вернее, отрыв от привязок и вылет в новое. Не успел осмотреться – уже привязался к новому: опять требуется перегрузка, и всё – по новой. Вон, космонавты только через перегрузки и преодолевают планетарное притяжение.
– То из-за нежелания принять иные ракурсы восприятия, неверие в иные возможности, например, отключение гравитационной составляющей, перевод организма на иные привязки, раз он не может без них. Вышел в вихревые потоки, произвёл перенастройку в сознании, представил, что ты не часть планетарного начала, а, например, галактического, и потянулся к центру галактики, и корабль за собой потянул, и
Обсуждения Спин связующий