12 мая 2002 года я проснулся в десять часов утра. Душа разрывалась на части, быть может оттого, что не смогу увидеть целых два года родных и близких, да свой любимый город. А может быть от лишнего выпитого стакана. В тот момент я этого не знал и не понимал. Через тридцать минут я поднялся и зашёл на кухню. Там уже мать пекла курицу в духовке. И суетилась по комнате, словно канарейка в клетке. Мне её стало, жутко жаль, и я ей стал помогать готовить. А она смотрела на меня, молча, и улыбалась, а на глазах у неё пробивались слёзы. Конечно же, она знала, что мне будет трудно и одиноко в армии, а я до этого даже не догадывался. А знал я только одно, что моя подруга и любимая девушка не будет ждать такой долгий срок. И вот поэтому за несколько дней до проводов я с ней расстался. Для того чтобы идти в армию со спокойной душой и не думать о банальности, а полностью и с достоинством отдать долг Родине…
К шести часам вечера стали приходить гости. В семь часов все приглашённые уже сидели за столом. Поначалу торжества никто не улыбался, всем было грустно и печально. После несколько выпитых рюмок гости стали оживать. Веселиться, танцевать и подсказывать, как жить в армии. Вот только отец мой был сам не свой, молчал и о чём-то думал. Его даже водка не брала. А когда он выходил на балкон покурить, смотрел на бегущие облака по небу. Я понимал, что он предчувствовал что-то не хорошее. Но что именно никто ничего не знал. А мать моя символ добра, любви и веры весь вечер суетилась, подавала блюда на стол и уносила на кухню грязную посуду, словно официантка в ресторане. Мне было на это тяжело смотреть, но я ничего не мог с этим поделать. Только к двенадцати часам ночи, когда все уже наелись и напились, она села рядом со мной за стол и немного поела. Обняла и поцеловала в губы, да так, что как, будто мы видимся в последний раз. Тогда я ей ничего не сказал, а только прижался к груди, как маленький. Чуть позже все легли отдыхать, я долгое время не мог уснуть, всё думал, как буду добираться и служить. И вот поэтому в последний вечер на гражданке я практически не пил. Да и, в общем, не пью, когда мне в дорогу…
В шесть часов утра 13 мая 2002 года все уже проснулись, и кто-то даже похмелился. Затем собрались и пошли на вокзал. В подъезде по лестничной площадке я шёл задом, чтобы вернуться домой вовремя без проблем и всяческих преград. Такая вот традиция, если этого не сделать, то служба пойдёт кувырком. Но всё равно мне служба не показалась сахаром. Было всё, но я ни о чём не жалею, так как многого узнал в жизни, а главное познал людей…
На перроне друзья и родственники стояли, молча, и лица у них были угрюмые словно на похоронах. Я их веселил и подзадоривал тем, что два года пролетят, как два дня и две ночи и то, что по возвращению жизнь станет другой. Кто-то это понимал и становился радостным. К восьми часам утра подошёл электропоезд, и распахнулись двери. Этот электропоезд следовал на распределённый пункт в Сызрань. Вот тут-то мать и зарыдала, обняла и поцеловала. У меня сразу же в горле встал ком, и я чуть сам не разревелся. Мне пришлось отпрянуть от неё и пожать руку отцу. А затем влезть в тамбур вагона и не оборачиваясь войти в вагон и занять передние места возле окошка. Через пять минут поезд тронулся, и я не мог уже разобрать голоса своих близких, всё смешалось в единый шум и гам. Я сразу же посмотрел в окно и в след бегущим людям по перрону, но не увидел там ни отца, ни матери. И подумал, что это даже к лучшему и обратил внимание на синеющую даль. Облака бежали за поездом, но не могли обогнать его. Я подумал, что это какой-то знак, а может быть, и нет. Почему-то я тогда о главном и о существенном не задумывался. А только летал в облаках, словно птица покинувшее гнездо. Но была только одна мысль в голове, что надо написать письмо матери в Сызрани на распределённом пункте…
Позже я уже понял, что не мог думать тогда о чувствах родителей, так как был ещё мал и не опытен в жизни, хоть и было мне уже девятнадцать лет. Первое время меня это мучило в армии, и я не мог спать, так же как в том поезде и на распределённом пункте в Сызрани.
2. На распределённом пункте.
По прибытию в Сызрань всех призывников загнали в какое-то здание, как стадо баранов. Построили, стали называть фамилии и распределять по командам. Но все призывники уже знали, что будут забирать в пограничные войска, а там уже кого, куда судьба разбросает. После распределения команд всем выдали талоны на завтрак, обед и ужин, но можно было их поменять на продукты и не есть ту байду, которую давали. Затем всех послали на врачебную комиссию как в военкомате. Зачем это надо было делать? Я до сих пор не могу этого понять. Ведь кто был не годным, того даже в Сызрань не брали. А просто отдавали военный билет, как говориться с браком…
По окончании врачебной комиссии у меня обнаружили начальную стадию искривления позвоночника, то есть с ограничением. И вот поэтому меня не стали брать в пограничные войска, а просто взяли и поменяли команду…
Трое суток сидел я и ждал возле узла связи распределения в другие войска. И вот, наконец, я услышал свою фамилию и номер команды, нас было в ней десять человек. Затем всех завяли в комнату и стали говорить, когда и куда мы поедем. После беседы выяснилось, что мы едем в Ракетные Войска Стратегического Назначения (РВСН) в Карагандинскую область Республики Казахстан. И главное что мне понравилось в этом, что из-за границы не берут в Чеченскую Республику. Мне же не хотелось испытывать судьбу, потому что мне со своей удачей делать было там нечего. Ребята тоже не хотели погибать и калечится. Так что кто находился в команде, тут же согласились ехать служить за границу.
Выдали нам по три коробки сухого пайка на каждые сутки по одной коробки и сказали ждать время отправки. Мы всей командой вышли на улицу, посидеть на лавочке и лучше познакомиться друг с другом. Тут же к нам подошёл парень спортивного телосложения лет двадцати пяти и стал с угрозами вымогать деньги. Конечно же, никто не дал ни копейки. Тогда он грозил те, что мы не сядем на поезд, так как нас будут ждать местные и то, что с силой будут забирать деньги. Мы сразу договорились с ребятами держаться друг с другом, как на станции, так и в военсковом приёмнике, то есть в карантине до распределения частей.
Тут к нам подошёл подполковник и сказал, что через два часа отправка и то, что пора собираться идти на станцию. И тут на плац выгнали призывников в количестве пятидесяти человек. Все подумали, в какие же войска и куда забирают столько народа? Позже уже выяснилось, что эту команду повезли в Черноречье в учебный корпус, а затем уже в Чечню. Так что не каждый из них ещё вернулся домой. А наши ребята из команды все приехали домой благополучно, так же как и уехали из города Сызрани. Потому что нас никто не встретил на перроне. Всем было интересно, почему же? Я понял, что это были только слова, а на дело им храбрости не хватило.
Через два часа мы уже сидели в плацкартном вагоне и рассказывали анекдоты друг другу. По всему вагону раздавался смех. А поезд нас нёс в неизвестность и в неведомую страну Казахстан.
3. В поезде.
Я не смеялся от рассказанных анекдотов, так как был занят написанием письма. В нём говорил обо всём, куда едем, в каких войсках буду проходить службу, и как провёл трое суток в Сызрани. Писал очень быстро, затем чтоб успеть отослать письмо в Самаре. Меня мало кто из ребят понимал в тот момент. И говорили мне, чтоб я бросил писать, а лучше выпил бы за последние дни на гражданке. Но я их не слушал, написал письмо и отправил его вовремя. И мои родные самые первые знали, где я буду проходить службу.
Первую ночь в поезде я не мог спать, всё думал о словах подполковника. Рассказывал он о плюсах и минусах службы в Казахстане. Для меня плюсы состояли в том, что кормили там, на убой, давали суп или щи на первое, на второе курятину с картошкой, колбасу с вермишелью и разные соки. Были салаты в основном винегрет и зимний, а ещё давали фрукты. И так каждыми днями. В общем, питание было практически домашнем. А главное, что мне понравилось, что в городе есть клуб (ГДО) – Городской Дом Офицеров. В нём служили ребята в составе всего лишь одного офицера. Это был ансамбль, выступающий на концертах. И я думал, что мне повезет, и меня возьмут в эту группу. Так как я хорошо играл на гитаре, мог практически всё исполнять. Потому что я окончил музыкальную школу по классу гитары, а второй музыкальный инструмент изучал фортепьяно…
Минусы состояли в том, что в Казахстане были змеи, фаланги, скорпионы, шакалы и даже степные волки. Природы там не было, но была своя красота шикарные степи и озеро Балхаш. Третье самое большое озеро по величине в мире. Озеро Балхаш заинтересовал меня тем, что был наполовину солёным, а наполовину пресноводным. И как же рыба могла там адоптироваться? А вода в озере принимала цвет неба и постоянно менялась как хамелеон. Мне было жаль, что нельзя было сходить туда на рыбалку и насладиться незабываемой красотой чудной природы Балхаша…
Через двое суток мы прибыли в город Петропавловск. Нужно было пересесть в другой поезд и проследовать до станции Саршиган. У нас было всего несколько часов осмотреть достопримечательности города, и мы с ребятами разбрелись кто куда. Через три или четыре часа мы уже сидели в поезде и выпивали стаканами вино. Кто-то становился пьяным и валился без задних ног спать. Оставались из нас самые стойкие. Я тоже был в этом числе. Почему-то я мало пьянел и мало кушал. Мне было тяжело принять то, что целых два года я стану выполнять команды офицеров и то, что никуда без разрешения нельзя будет отлучиться, даже в туалет…
Через сутки в одиннадцатом часу вечера 20 мая 2002 года мы прибыли на станцию Саршиган. Всё было точно так же, как на предыдущих станциях. Горели фонари и стучали по рельсам колёса поездов. Только воздух был не таким, как в России, а намного чище и приятен…
На станции нас уже ожидал автобус. В один миг в него загнали призывников и повезли в часть. Где нам пришлось начать нести службу в военсковом приёмнике (в карантине). Стояла глубокая ночь, когда нас завели в баню переодеться и помыться. После выдали форму и сапоги, построили в ряд и не в ногу повели в казарму. Там уже спали тридцать ребят из Курганской области. Они прибыли раньше нас на сутки и уже имели какое-то представление о службе. Наши ребята тоже расстелили кровати и легли спать. Тогда я и уснул крепким сном, ни о чём не думая.
4. В карантине.
Сквозь сон я услышал команду «Подъём». Сразу вскочил с кровати и посмотрел на часы, что висели на стене. Они показывали ровно шесть часов. Вот тут-то я и понял, что началось и то, что стану не высыпаться какое-то время. Минут через десять все уже стояли в строю. Офицер стал называть фамилии новобранцев и фамилии сержантов, тем самым распределять малые подразделения. После распределения сержанты стали показывать свои подразделениям, как стелить кровати, подшиваться и обучали офицерскими званиями. В первый же день всех заставили учить устав внутренней службы и устав караульной службы. А прежде всего, заставляли поддерживать порядок в помещениях.
Мне было тяжело изучать уставы, так как я раньше с такой информацией не сталкивался. А тут ещё и убираться надо было. Но я понимал, что дальше будет ещё хуже. Поэтому держался крепко, а свои слабости никому не показывал.
На следующий день уже назначили дневальных по роте двоих человек, а сержант моего подразделения был дежурным по роте. Одни из дневальных должен был стоять на тумбочке возле входа в казарму и командовать «Ровняйся, смирно, дежурный по роте на выход», если в казарму войдёт какой либо офицер. Второй же дневальный должен следить за порядком в помещениях. И так вот целые сутки, меняя друг друга. Дежурный следил за их службой и обучал тонкостью наряда. Самых первых дневальных назначали тех, кто лучше знал и понимал устав внутренней службы.
Через неделю меня назначили дневальным но, выходя из строя, я вяло пошатнулся. Тогда сержант спросил, как я себя чувствую. Мне пришлось признаться, что чувствую себя нехорошо. Сразу выяснилось, что ещё пять человек заболело. Тут же сержант пошёл шесть человек в санчасть. В санчасти нас проверили, послушали и смерили температуру. Практически у всех она была около тридцати девяти градусов. И тогда всех шестерых решили положить в госпиталь в инфекционное отделение. Оказалось, что такое происходит часто с новобранцами, от перемены климата. У нас же в России климат сырой, а в Казахстане сухой. Некоторые ребята не могли нести службу в Казахстане и их переводили служить в Россию. Я не хотел, чтоб меня переводили, так как за неделю я уже привык к сослуживцам, сержантам и офицерам. Хорошо, что этого не произошло, а может быть, и нет. Так как дорога по службе была бы уже другой…
21 июня 2002 года всем выдали автоматы и строем повели на площадь принимать присягу. К некоторым солдатам приезжали родственники из Курганской области присутствовать на присяге и порадоваться вместе с сыновьями таким знаменательным праздником. После присяги тех ребят отпускали на сутки в гостиницу к родителям отдохнуть и пообщаться. А с утра снова в казарму и в наряд, одним словом продолжать нести службу…
Через трое суток стали распределять по частям. Ребят из Курганской области почти всех забрали в автомобильную часть, некоторых в хозяйственную часть. Моих земляков забрали в караульную часть, а меня с парнишкой из Тольятти приняли в пожарную команду, она относилась ко всем частям. То есть в случаях возникновения пожара, в какой либо части немедленно и оперативно выезжали на происшествия и устраняли возгорания помещений…
Нам было легко общаться с Тольяттинцем, так как мы с ним подружились ещё в Сызрани и в карантине мы были всегда вместе. Что интересно даже в наряды нас ставили двоих. Так что мы помогали друг другу. И вот тогда мы с ним решили быть вместе и в пожарной команде. Мы оба понимали, что в ней будет нелегко. Так как там были старослужащие и вся работа, и служба водрузится на наши плечи…
5. Пожарная команда.
По прибытию в подразделение начальник пожарной команды старший прапорщик стал показывать нам помещения и объяснял, как надо служить. А старослужащие смотрели на нас и смеялись. И смотрели в глаза строгими взглядами. Их было три человека – два водителя, а третий сержант первый номер по-боевому расчёту. И двое ребят, отслужившие год. Так что в подразделении насчитывалось всего семь человек, а должно было быть девять. Потому что на следующий призыв должны были дать ещё двоих человек. Так вот нам пришлось эти полгода выполнять прихоти и пожелания старослужащих.
В первый же день службы в команде нас заставили учить обязанности дневального телефониста и обязанности боевого расчёта. А на следующий день меня поставили дневальным. Хорошо, что там не было тумбочки, а была комната телефониста, где дежурному приходилось только принимать вызовы на пожар. Но, а в два часа ночи отзваниваться оперативному дежурному и дежурному по штабу, докладывать о каких либо происшествиях. А затем уборка помещений до подъёма. Но через месяц уборка в наряде для меня закончилась, так как я обучал игрой на гитаре старослужащих. И мне стало служить проще. Дембеля перестали приставать по всяким пустякам, а наказывали только по делу. Тем самым воспитали во мне честность и справедливость. Моему напарнику служилось легче, так как он был уличным парнем. И был с дембелями на ты, оттого что быстрее соображал и больше говорил, иногда по пустякам. Одним словом он стал старослужащим другом. Всё равно он мне подсказывал как вести себя и помогал по службе…
Однажды произошёл случай, когда я отслужил восемь месяцев. Возгорелся двухэтажный дом в военном городке. И нашу пожарную команду вызвали на помощь казахской пожарной команде. Мы должны были не тушить, а поставлять воду. Но пожар был очень сильным, и нам поступила команда от начальника подразделения о боевом развёртывании. Мы тот час же раскинули рукава, подсоединили переходники, схватили стремянки и багры и через пять минут, уже тушили пожар. Но тут случилось непредвиденное обстоятельство, в одной из квартиры дома послышался плач ребёнка. И второй номер боевого расчёта кинулся спасать дитя. Он был старослужащим и крепким парнем, к тому же деревенским. Так вот он схватил ребёнка и стал выходить из задымлённой комнаты. Хорошо, что я стоял рядом с дверью. Как вдруг услышал кашель сослуживца. Я понял, что он не сможет выйти из помещения, и кинулся к нему на помощь. Заходя в дверь квартиры, я увидел, что он, качаясь, плетётся к выходу, а на руках у него был ребёнок. Тогда я подошёл и взял его под руки. Но внезапно старослужащий повис на мне и потерял сознание. Мне пришлось вытаскивать его вместе с ребёнком. Мне было очень тяжело, так как я был в полном обмундировании и слабей его. Но делать было нечего, нужно было выручать людей из беды. И я полностью выложился и забыл обо всём. Перед выходом из здания я стал терять силы и сам уже стал кашлять и пошатываться. Я думал, что в тот миг потеряю разум и жизнь. Но в одно мгновенье подскочили к нам начальник подразделения с техником команды и помогли нам выйти живыми из помещения. Через два часа пожар был потушен. Оказалось, мальчику было три года, и он был казахом. Родители его, нас отблагодарили, надавали два пакета еды и ящик водки, но к сожаленью спиртное у нас забрал начальник подразделения. Но главное-то не это. Факт то, что мы спасли ребёнка, чудо Божье, теперь не порвётся ниточка и продолжится род…
После этого случая второму номеру боевого расчёта дали очередное звание старший сержант, а мне дали ефрейтора. За проявления инициативы, мужества и героизма. Сразу же старослужащие стали ко мне относиться по-дружески. И я даже бы сказал с уважением. Наконец-то служба нормализовалась и пошла своим, чередом. Но так продолжалось не долго. Вскоре мне пришлось расстаться на долгое время с друзьями и с воинскими обязанностями…
Произошло это в холодном феврале, когда отслужил я год. На разводе в девять часов утра прозвучала сирена, и выбежал дневальный с криком « Горит склад с продуктами в хозяйственной части». Водители тот час кинулись заводить автомобили, а пожарные кинулись одевать робу. Через три минуты автомобили уже выехали из гаража. Но, а через двадцать минут мы уже стояли и смотрели, как солдаты из других частей выносили из задымлённого помещения коробки и ящики с продуктами. После команды начальника, стало производиться боевоё развёртывание. Я всё ещё был третий номер по боевому расчёту и не заходил в помещения, а выполнял обязанности возле автомобиля. Подавал первому и второму номеру переходники, рукава и специальные средства для тушения пожара. Но тут начальник подразделения старший прапорщик забрал второго номера боевого расчёта в расположения подразделения и они на одном автомобиле уехали восвояси. Разумеется, мне пришлось на время принять обязанности второго номера и идти помогать, первому номеру тушить помещение. Горели стены, стекловата под арматурой залитой бетоном. Нам было нелегко, так как надо было сначала раздалбливать ломом бетон, а затем направлять водную струю на стекловату. А она не горела, а тлела, так что дыма было много и дышать было не чем. Нам часто приходилось выходить из помещения и дышать чистым воздухом…
И тут-то произошёл не предвиденный случай. Напарник вышел из помещения, держа в руках пожарный рукав. Следом за ним пошёл и я. В этот момент у выхода обвалился цемент и стекловата. И часть массы упала на меня. Из неудобного положения я попытался выбраться, но ничего из этого не получилось. Тогда пришли ко мне на помощь техник команды и сослуживец. Только со второго рывка они вытащили меня из обломков. Через мгновенье после освобождения у меня загорелась роба на левой ноге. Сразу же техник команды схватил ведро воды и вылил на очаг возгорания. Я в тот момент абсолютно ничего не чувствовал ни жара, ни боли и даже холода, хоть и было тогда двадцать восемь градусов мороза.
Через пять минут техник команды спросил, как я себя чувствую, и попросил встать. Я попытался подняться, как вдруг почувствовал пронзительную боль правой ноги в области голени. Мне пришлось взвыть и закричать, оттого что такую боль я никогда в жизни не чувствовал. Прапорщик не стал помогать мне вставать, а помог удобней лечь и побежал звонить в скорую помощь. Но она всё не приезжала и не приезжала. Тогда я посмотрел на ногу и увидел, что стопа лежит на полу не так как на левой ноге. И тот час же понял, что правая нога сломана. Это было видно невооружённым взглядом. И тут-то я понял, что настало время чёрной полосе. Так как не может человеку всё время сопутствовать удача. Она чередуется то чёрной, то белой полосой – это как день и ночь, плюс и минус, добро и зло…
Через десять минут меня окружили офицеры из разных частей. Их было на много больше солдат. Все меня пытались поддержать моральным духом, но всё равно мою душу окутывала боль и обида. Я не видел, кто поднёс ко мне носилки и кто грузил меня на них. Так как боль была не выносимой, и я от злости закрыл глаза. Через десять минут меня погрузили в ЗИЛ 130 и несколько офицеров сели со мной в кузов, для того чтобы поддерживать в тряске. Я снова открыл глаза и увидел чистое голубое небо без единого облака. И солнце, которое не пекло, а холодило всё глубже сердце и душу…
Не знаю, сколько времени мы ехали, но вскоре я увидел четырёхэтажное здание. Из каждого окна смотрели на меня ребята в голубых и коричневых халатах. И тут-то я понял, что меня привезли в госпиталь.
6. В госпитале.
Офицеры занесли меня на носилках в приёмную и там же медицинские работники сделали рентген. Он сразу показал осколочный перелом голенностопа со смещением. И тут же определили меня в хирургическое отделение на третий этаж. Когда положили меня в палату на кровать, то сразу стали кружиться вокруг меня врачи и медицинские сёстры. Каждый расспрашивал о происшествии, но я ничего вразумительного ответить не мог. От жуткой боли кружилась голова и подташнивало. Оказывается, я даже не заметил, что меня накололи обезболившими лекарствами. После них я стал себя чувствовать пьяным и перестал ощущать боль и ломоту кости. Врачи быстро просверлили дрелью пятку, вставили туда спицу, а под ногу положили высокую лангету и подвесили за спицу гири. Одним словом положили меня на вытяжку. Лечащий врач прописал мне обезболивающий укол анальгин с демедролом и разрешил колоть в тот момент, когда мне потребуется. Ещё прописал кальций для укрепления костей и антибиотики от заражений…
Спал я часа три-четыре, а затем проснулся от боли. И стал кричать и стонать. Забежала в палату мед. Сестра и сделала в бедро мне укол. Через пятнадцать минут я снова уснул и проспал до глубокой ночи и снова проснулся. Мед. Сестра уже сидела рядом и в руке держала шприц, чтобы повторить процедуру. Две недели мне кололи обезболивающие через три-четыре часа, пока не стало легче. Питался я очень плохо и худел на глазах. Оттого, что переживал за своё здоровье. Но мне повезло, что помогали солдаты из других частей. Веселили и поддерживали меня в трудную минуту, хотя и сами были больными. Кому-то тоже была нужна моральная поддержка и помощь друга. Одним словом мы помогали друг другу, как могли. Но как мне помогла девушка, я не забуду никогда.
Положили, значит в наше отделение одну казашку на операцию. Я сначала о ней ничего не знал, пока сослуживец не привёл её ко мне в палату. Мы с ней познакомились и сразу стали понимать друг друга. Она была симпатичной и я до сих пор вспоминаю её девичий смех, улыбку и длинную косу, и поцелуи на закате. Я в то время летал в облаках и забывал о боле, мне даже реже стали делать уколы. А иногда от них я даже отказывался, потому что знал, что у меня есть такой человек, что сможет успокоить боль одним только взглядом. Но через месяц её выписали и боли возобновились, ещё и душа разрывалась на части.
Тогда я взял в руки карандаш и листок бумаги и стал изливать душу на нём. Я не думал в тот момент, что будут получаться не плохие стихи. Так что та девчонка помогла мне не только выкарабкаться из бездны, но ещё помогла и в искусстве. Я понял, что искусство мой смысл жизни, то есть дарить людям добро через Божье Слово. И зацвёл тогда в душе моей клён, так и расцвела радость к жизни. Я стал уже читать стихи врачам, мед. Сёстрам и солдатам. Кто-то смеялся надо мной, но большая часть людей восхищалась. Один солдат мне даже сказал «Зачем ты пишешь? Вот внесут твои стихи в школьную программу и станут призирать тебя дети, как Пушкина». Но меня это не останавливало, и я писал и писал…
Больше я стал писать в тот момент, когда от отца пришло письмо. В нём говорилось о том, что у матери инфаркт и то, что она жива, но в тяжёлом состоянии лежит в больнице. Оказалось то, что почти в один день мы с ней пострадали. Я лежал на вытяжке, а она в это время лежала с инфарктом. Видимо материнское сердце почувствовало боль сына и не выдержало от нагрузки. После получения письма я тот час же в слезах посвятил стихотворение матери. И стал думать о том, хорошо, что не стали вызывать меня через военкомат домой, по семейным обстоятельствам. А то, чтобы я мог написать по поводу не выезда. Так как я лежал ещё в госпитале и ходил на костылях в гипсе.
Я всё же поделился своим горем с прапорщиком техником команды и показал ему письмо. Он ответил мне, что когда выпишешься, обратимся к генералу и решим этот вопрос. И тебя, скорее всего, отпустят домой в отпуск…
После таких слов я стал на глазах поправляться. Стал, уверен в себе, больше питался и больше старался общаться с окружающими. Не только читал им стихи, но и разговаривал на разные темы. И стал на много счастливее, чем был раньше.
Через два месяца мне сняли гипс, и я стал ходить с клюшкой. Ходил на процедуры, в физ. кабинет на прогревание, на массаж и на лёгкую физическую культуру, для того чтобы разрабатывать ногу. Очень часто отпрашивался в библиотеку, которая находилась на территории госпиталя. И перечитал столько книг, сколько не прочёл за двадцать лет своей жизни. Писал письма домой матери и поддерживал её моральным духом, но, а о своей травме не писал, ни строчки. Я же не хотел расстраивать её, а хотел, чтоб она скорее встала на ноги.
Целый месяц я был на реабилитации и, в конце концов, мог сам ходить и прыгать без какой либо опоры. Подходило время к выписке, и я радовался, что вскоре увижусь с пожарной командой. Осенним жарким утром меня выписали. Пришёл за мной прапорщик техник команды забрал у лечащего врача все документы, что касались моей страховки, и мы быстрым шагом проследовали в автомобиль…
По прибытию в пожарную команду я заметил, что сослуживцы стали смотреть на меня косо, и старались не разговаривать. Я всё же поймал момент и спросил у Тольяттинца, в чём дело. Он мне рассказал, что после происшествия было возбуждено уголовное дело на офицера противопожарной службы и чуть не посадили, даже чуть звёздочки не полетели с плечей. Был такой шорох в пожарной команде, что замучили вызывать в прокуратуру солдат писать объяснительные, тем самым потрепали души и нервы сослуживцам. Начальника пожарной команды лишили зарплаты, бог знает насколько времени, а техника команды лишили премией. Ещё добавил, что меня переведут служить в другую часть, из-за не годности службы в пожарной команде. Так как я был отстранён от пожаров и от строевой подготовки на два месяца, по состояния здоровья. Вскоре я узнал, что меня хотят перевести в караульную часть, служить на объекте.
Через неделю я собрал вещи в вещ. Мешок, попрощался с сослуживцами, сел в автомобиль и повезли меня в другую часть. На душе были не приятные чувства, так как мне осталось служить полгода и что придётся снова искать друзей и входить в хорошие отношения с сослуживцами из другой части.
7. В караульной службе.
В другую часть я прибыл к обеду. До обеда успел разложить вещи в тумбочку и застелить кровать. На обед я уже шёл в строю и пел песню «Катюша», как все солдаты. После обеда я взял гитару и стал вспоминать те произведения, какие исполнял в музыкальной школе. Получалось неплохо и все солдаты слушали, кто был в роте. После исполнений произведений ко мне подошли земляки и стали со мной разговаривать о службе. И тут-то началась лафа, меня не стали ставить в наряд, так как сержант роты был земляком и у меня с ним были хорошие отношения, да и служить мне оставалось четыре месяца. А дедушек в наряд не ставят.
Командир роты прекрасно всё понимал и стал думать о моей дальнейшей службе. Меня нельзя было ставить в караул, так как я не знал устав караульной службы и не собирался учить его. Тогда он решил отправить меня служить на объект. Через неделю я уже служил на новом месте. Там было всего два солдата и два офицера. Службу мы проходили методом патрулирования. То напарник проверял всю территорию объекта, то я. Ещё проверяли замки и печати на помещениях находящихся на объекте. По ночам патрулировать было очень опасно. Так как нас окружали степные волки и шакалы. Приходилось в руки брать палки, оружие нам не давали. Иногда даже патрулировали с офицерами, а те всегда были с пистолетами.
Мне такая служба была по душе, так как я один раз в неделю ездил в часть за продуктами и заходил в библиотеку. Тем самым продолжал читать книги и писать стихи. Иногда играл на гитаре, когда офицер привозил её на объект. Однажды на проверку приехал к нам на объект офицер из штаба и услышал, как я исполняю произведения. И стал говорить, что поднимет вопрос о том, чтоб я выступал на праздниках в ГДО. Тот офицер практически договорился, как вдруг из нашей части кто-то напился в увольнительной. И всю роту наказали, отменили увольнительные, запретили ходить на концерты. Разумеется, мой вопрос был закрыт. В армии же как, один провинился, а наказывают всех. Вот такая вот несправедливость. Так вот мне пришлось дослуживать на объекте. Зато служба нормализовалась и пошла своим чередом.
Я уже стал готовиться к увольнению в запас и очень был рад, что вскоре увижу родной город и своих близких. Я так соскучился за два года, что готов был обнять отца и расцеловать мать. И сделать, что ни будь полезное для города и для людей, живущих в нём. И вот поэтому не стал оставаться на контракт. Хоть и были в этом большие плюсы. Например, дали бы однокомнатную квартиру и зарплату в размере трёх тысяч рублей. А на такие деньки можно было там жить и добра наживать. Но мне не хотелось жить на чужбине, так как душу тянуло на Родину…
И вот настал тот долгожданный день. Привезли меня в часть, и командир роты сказал, что можно отдыхать. Так как семнадцатого апреля 2004 года мне уже в дорогу. Я выпросил у ротного увольнительную, и мы с одним другом отправились в путь. На рынке купил спортивный костюм и кроссовки, на такую сумму, на которую в России можно было сходить два раза в магазин купить продукты. Зашли в кафе и наелись шашлыка. Водку пить не стали, а пронесли её в роту и угостили сослуживцев.
Через три часа мы уже были в роте. К вечеру повели всех в баню, я уже переоделся в спортивный костюм и не стал вставать в строй. Так как служба моя уже закончилась, и к двум часам ночи я уже должен был быть на перроне. Ночью выдали мне паёк, посадили в машину и повезли на перрон. Лил дождь как из ведра, на перроне я не задерживался, попрощался с офицером и с сослуживцем и быстрым ходом проследовал в поезд.
8. По дороге домой.
Первую ночь в поезде я не спал. Всё думал о матери и о том, как прийти домой. И решил сделать так, с начало зайти к соседям, для того чтобы они предупредили о моём приезде. Я же не писал, когда приеду, чтоб не травмировать мать. Я знал, что она будет переживать и расстраиваться. И всё же утром я уснул и проспал до обеда. А затем познакомился с соседкой по плацкарту. Этой женщине было лет сорок, она ехала, как и я в Чапаевск. Когда мы с ней разговорились, то выяснилось, что она держит путь из Караганды с рынка. Эта женщина занимала коммерцией. Уже к вечеру стала мне жаловаться, что у неё мало денег и билет на поезд только до Самары. Стала уговаривать купить у неё билет за сто рублей и взять себе несколько сумок на пересадке в Петропавловске. Дело в том, что у неё был перегруз, и она платила деньги таможне и даже проводнику, чтоб посадили в поезд. Билет покупать я у неё не стал, так как в этом не нуждался, потому, что мне нужно было билет покупать по требованию, как военнослужащему. Ещё стал расспрашивать, что находится в сумках. Она стала говорить, что в них скатерти, тюли, занавески, одежда и шапки. Я ей не поверил, так как женщина не стала показывать содержимое сумок. Мне показалось, что она что-то скрывает. Я подумал, что она везёт, в какой ни будь сумке Чуйскую коноплю или героин и решила сбагрить мне на границе и тем самым подставить меня, чтоб самой выйти сухой из воды. Я не согласился и не стал брать сумки. Зачем мне это надо было делать? Я же хотел ехать домой к родителям, а не в Магадан…
По прибытию в Петропавловск я видел, как к этой женщине подошла таможня и повели её в какое-то здание на досмотр сумок. После этого я больше не видел её. А если честно, то и видеть не хотел. У меня совсем другим была тогда занята голова. Тем, чтоб быстрее купить билет, сесть в поезд и выспаться до приезда домой. Но все, же я задержался на вокзале в Петропавловске, так как не знал, что военнослужащие могут без очереди по требованию покупать билет в кассе. И я отправился на поезде, который прибыл через два часа, а мог бы отправиться сразу после прибытия.
Пересел я на другой электропоезд и с начало плотно поужинал, а затем лёг спать. И проспал крепко до самой Российско-Казахской границе. Меня разбудили двое мужчин в гражданке и тыча в лицо удостоверенья, попросили предъявить документы и показать вещи. Я сразу понял, что это пограничники и полез в карман за военным билетом. Один взял его в руки и стал внимательно читать. Через две минуты стал расспрашивать, в каких войсках служил, звание, должность, в какой части проходил службу, и в каком городе. Я ему ответил без запинки, можно даже сказать отрапортовал. Он вернул мне документ и даже не стал осматривать сумку, пожелал счастливого пути и счастливой жизни на гражданке. Затем они поторопились у следующих пассажиров проверить документы. Через тридцать минут поезд проследовал дальше. И я приближался всё ближе к дому. Больше в пути ничего существенного не происходило. Вот только перед Самарой я познакомился с мужчиной лет сорока пяти. Он тоже служил в ракетных войсках стратегического назначения в городе Приозёрске и даже знал некоторых офицеров из частей. Мы с ним разговаривали, душа в душу, а затем выпили по литру пива. И мне стало на душе легче и спокойней…
В Чапаевск приехал по третьего ночи. Из поезда вышел я и какой-то мужчина из соседнего вагона. Его встретил, видимо друг, а меня никто, конечно же, я ведь никого не предупреждал. Я решил пройтись и посмотреть город. И сразу же увидел новые постройки домов, проскочило мимо меня такси. Метров через сто остановилась и вышли из машины двое выпивших парней. Один из них достал сотовый телефон и стал звонить подруге. Я тут же понял, что город не стоял на месте, а процветал. Было очень приятно видеть такие изменения.
Тем временем я всё ближе подходил к дому. Но я уже нисколько не переживал и не боялся, так как всё запланировал. И встречу с родными и дальнейшую жизнь. Каждый солдат в армии планирует жизнь на гражданке. Вот и мы с ребятами думали об этом и делились друг с другом. И всё в то время нам казалось простым и лёгким. Я не знаю, как живут сейчас мои сослуживцы, но я думаю, что всё у них идёт по плану. Хоть и узнал, что жизнь не простая штука. В ней с одной стороны всё понятно, а если с другой посмотреть то ничего. А главное я понял, что жизнь нас разбросала кого куда, кого в князья, а кого на самое дно. Но думаю, что у всех всё получилось и мои сослуживцы счастливы в жизни, не так как я…
К шести часам вечера стали приходить гости. В семь часов все приглашённые уже сидели за столом. Поначалу торжества никто не улыбался, всем было грустно и печально. После несколько выпитых рюмок гости стали оживать. Веселиться, танцевать и подсказывать, как жить в армии. Вот только отец мой был сам не свой, молчал и о чём-то думал. Его даже водка не брала. А когда он выходил на балкон покурить, смотрел на бегущие облака по небу. Я понимал, что он предчувствовал что-то не хорошее. Но что именно никто ничего не знал. А мать моя символ добра, любви и веры весь вечер суетилась, подавала блюда на стол и уносила на кухню грязную посуду, словно официантка в ресторане. Мне было на это тяжело смотреть, но я ничего не мог с этим поделать. Только к двенадцати часам ночи, когда все уже наелись и напились, она села рядом со мной за стол и немного поела. Обняла и поцеловала в губы, да так, что как, будто мы видимся в последний раз. Тогда я ей ничего не сказал, а только прижался к груди, как маленький. Чуть позже все легли отдыхать, я долгое время не мог уснуть, всё думал, как буду добираться и служить. И вот поэтому в последний вечер на гражданке я практически не пил. Да и, в общем, не пью, когда мне в дорогу…
В шесть часов утра 13 мая 2002 года все уже проснулись, и кто-то даже похмелился. Затем собрались и пошли на вокзал. В подъезде по лестничной площадке я шёл задом, чтобы вернуться домой вовремя без проблем и всяческих преград. Такая вот традиция, если этого не сделать, то служба пойдёт кувырком. Но всё равно мне служба не показалась сахаром. Было всё, но я ни о чём не жалею, так как многого узнал в жизни, а главное познал людей…
На перроне друзья и родственники стояли, молча, и лица у них были угрюмые словно на похоронах. Я их веселил и подзадоривал тем, что два года пролетят, как два дня и две ночи и то, что по возвращению жизнь станет другой. Кто-то это понимал и становился радостным. К восьми часам утра подошёл электропоезд, и распахнулись двери. Этот электропоезд следовал на распределённый пункт в Сызрань. Вот тут-то мать и зарыдала, обняла и поцеловала. У меня сразу же в горле встал ком, и я чуть сам не разревелся. Мне пришлось отпрянуть от неё и пожать руку отцу. А затем влезть в тамбур вагона и не оборачиваясь войти в вагон и занять передние места возле окошка. Через пять минут поезд тронулся, и я не мог уже разобрать голоса своих близких, всё смешалось в единый шум и гам. Я сразу же посмотрел в окно и в след бегущим людям по перрону, но не увидел там ни отца, ни матери. И подумал, что это даже к лучшему и обратил внимание на синеющую даль. Облака бежали за поездом, но не могли обогнать его. Я подумал, что это какой-то знак, а может быть, и нет. Почему-то я тогда о главном и о существенном не задумывался. А только летал в облаках, словно птица покинувшее гнездо. Но была только одна мысль в голове, что надо написать письмо матери в Сызрани на распределённом пункте…
Позже я уже понял, что не мог думать тогда о чувствах родителей, так как был ещё мал и не опытен в жизни, хоть и было мне уже девятнадцать лет. Первое время меня это мучило в армии, и я не мог спать, так же как в том поезде и на распределённом пункте в Сызрани.
2. На распределённом пункте.
По прибытию в Сызрань всех призывников загнали в какое-то здание, как стадо баранов. Построили, стали называть фамилии и распределять по командам. Но все призывники уже знали, что будут забирать в пограничные войска, а там уже кого, куда судьба разбросает. После распределения команд всем выдали талоны на завтрак, обед и ужин, но можно было их поменять на продукты и не есть ту байду, которую давали. Затем всех послали на врачебную комиссию как в военкомате. Зачем это надо было делать? Я до сих пор не могу этого понять. Ведь кто был не годным, того даже в Сызрань не брали. А просто отдавали военный билет, как говориться с браком…
По окончании врачебной комиссии у меня обнаружили начальную стадию искривления позвоночника, то есть с ограничением. И вот поэтому меня не стали брать в пограничные войска, а просто взяли и поменяли команду…
Трое суток сидел я и ждал возле узла связи распределения в другие войска. И вот, наконец, я услышал свою фамилию и номер команды, нас было в ней десять человек. Затем всех завяли в комнату и стали говорить, когда и куда мы поедем. После беседы выяснилось, что мы едем в Ракетные Войска Стратегического Назначения (РВСН) в Карагандинскую область Республики Казахстан. И главное что мне понравилось в этом, что из-за границы не берут в Чеченскую Республику. Мне же не хотелось испытывать судьбу, потому что мне со своей удачей делать было там нечего. Ребята тоже не хотели погибать и калечится. Так что кто находился в команде, тут же согласились ехать служить за границу.
Выдали нам по три коробки сухого пайка на каждые сутки по одной коробки и сказали ждать время отправки. Мы всей командой вышли на улицу, посидеть на лавочке и лучше познакомиться друг с другом. Тут же к нам подошёл парень спортивного телосложения лет двадцати пяти и стал с угрозами вымогать деньги. Конечно же, никто не дал ни копейки. Тогда он грозил те, что мы не сядем на поезд, так как нас будут ждать местные и то, что с силой будут забирать деньги. Мы сразу договорились с ребятами держаться друг с другом, как на станции, так и в военсковом приёмнике, то есть в карантине до распределения частей.
Тут к нам подошёл подполковник и сказал, что через два часа отправка и то, что пора собираться идти на станцию. И тут на плац выгнали призывников в количестве пятидесяти человек. Все подумали, в какие же войска и куда забирают столько народа? Позже уже выяснилось, что эту команду повезли в Черноречье в учебный корпус, а затем уже в Чечню. Так что не каждый из них ещё вернулся домой. А наши ребята из команды все приехали домой благополучно, так же как и уехали из города Сызрани. Потому что нас никто не встретил на перроне. Всем было интересно, почему же? Я понял, что это были только слова, а на дело им храбрости не хватило.
Через два часа мы уже сидели в плацкартном вагоне и рассказывали анекдоты друг другу. По всему вагону раздавался смех. А поезд нас нёс в неизвестность и в неведомую страну Казахстан.
3. В поезде.
Я не смеялся от рассказанных анекдотов, так как был занят написанием письма. В нём говорил обо всём, куда едем, в каких войсках буду проходить службу, и как провёл трое суток в Сызрани. Писал очень быстро, затем чтоб успеть отослать письмо в Самаре. Меня мало кто из ребят понимал в тот момент. И говорили мне, чтоб я бросил писать, а лучше выпил бы за последние дни на гражданке. Но я их не слушал, написал письмо и отправил его вовремя. И мои родные самые первые знали, где я буду проходить службу.
Первую ночь в поезде я не мог спать, всё думал о словах подполковника. Рассказывал он о плюсах и минусах службы в Казахстане. Для меня плюсы состояли в том, что кормили там, на убой, давали суп или щи на первое, на второе курятину с картошкой, колбасу с вермишелью и разные соки. Были салаты в основном винегрет и зимний, а ещё давали фрукты. И так каждыми днями. В общем, питание было практически домашнем. А главное, что мне понравилось, что в городе есть клуб (ГДО) – Городской Дом Офицеров. В нём служили ребята в составе всего лишь одного офицера. Это был ансамбль, выступающий на концертах. И я думал, что мне повезет, и меня возьмут в эту группу. Так как я хорошо играл на гитаре, мог практически всё исполнять. Потому что я окончил музыкальную школу по классу гитары, а второй музыкальный инструмент изучал фортепьяно…
Минусы состояли в том, что в Казахстане были змеи, фаланги, скорпионы, шакалы и даже степные волки. Природы там не было, но была своя красота шикарные степи и озеро Балхаш. Третье самое большое озеро по величине в мире. Озеро Балхаш заинтересовал меня тем, что был наполовину солёным, а наполовину пресноводным. И как же рыба могла там адоптироваться? А вода в озере принимала цвет неба и постоянно менялась как хамелеон. Мне было жаль, что нельзя было сходить туда на рыбалку и насладиться незабываемой красотой чудной природы Балхаша…
Через двое суток мы прибыли в город Петропавловск. Нужно было пересесть в другой поезд и проследовать до станции Саршиган. У нас было всего несколько часов осмотреть достопримечательности города, и мы с ребятами разбрелись кто куда. Через три или четыре часа мы уже сидели в поезде и выпивали стаканами вино. Кто-то становился пьяным и валился без задних ног спать. Оставались из нас самые стойкие. Я тоже был в этом числе. Почему-то я мало пьянел и мало кушал. Мне было тяжело принять то, что целых два года я стану выполнять команды офицеров и то, что никуда без разрешения нельзя будет отлучиться, даже в туалет…
Через сутки в одиннадцатом часу вечера 20 мая 2002 года мы прибыли на станцию Саршиган. Всё было точно так же, как на предыдущих станциях. Горели фонари и стучали по рельсам колёса поездов. Только воздух был не таким, как в России, а намного чище и приятен…
На станции нас уже ожидал автобус. В один миг в него загнали призывников и повезли в часть. Где нам пришлось начать нести службу в военсковом приёмнике (в карантине). Стояла глубокая ночь, когда нас завели в баню переодеться и помыться. После выдали форму и сапоги, построили в ряд и не в ногу повели в казарму. Там уже спали тридцать ребят из Курганской области. Они прибыли раньше нас на сутки и уже имели какое-то представление о службе. Наши ребята тоже расстелили кровати и легли спать. Тогда я и уснул крепким сном, ни о чём не думая.
4. В карантине.
Сквозь сон я услышал команду «Подъём». Сразу вскочил с кровати и посмотрел на часы, что висели на стене. Они показывали ровно шесть часов. Вот тут-то я и понял, что началось и то, что стану не высыпаться какое-то время. Минут через десять все уже стояли в строю. Офицер стал называть фамилии новобранцев и фамилии сержантов, тем самым распределять малые подразделения. После распределения сержанты стали показывать свои подразделениям, как стелить кровати, подшиваться и обучали офицерскими званиями. В первый же день всех заставили учить устав внутренней службы и устав караульной службы. А прежде всего, заставляли поддерживать порядок в помещениях.
Мне было тяжело изучать уставы, так как я раньше с такой информацией не сталкивался. А тут ещё и убираться надо было. Но я понимал, что дальше будет ещё хуже. Поэтому держался крепко, а свои слабости никому не показывал.
На следующий день уже назначили дневальных по роте двоих человек, а сержант моего подразделения был дежурным по роте. Одни из дневальных должен был стоять на тумбочке возле входа в казарму и командовать «Ровняйся, смирно, дежурный по роте на выход», если в казарму войдёт какой либо офицер. Второй же дневальный должен следить за порядком в помещениях. И так вот целые сутки, меняя друг друга. Дежурный следил за их службой и обучал тонкостью наряда. Самых первых дневальных назначали тех, кто лучше знал и понимал устав внутренней службы.
Через неделю меня назначили дневальным но, выходя из строя, я вяло пошатнулся. Тогда сержант спросил, как я себя чувствую. Мне пришлось признаться, что чувствую себя нехорошо. Сразу выяснилось, что ещё пять человек заболело. Тут же сержант пошёл шесть человек в санчасть. В санчасти нас проверили, послушали и смерили температуру. Практически у всех она была около тридцати девяти градусов. И тогда всех шестерых решили положить в госпиталь в инфекционное отделение. Оказалось, что такое происходит часто с новобранцами, от перемены климата. У нас же в России климат сырой, а в Казахстане сухой. Некоторые ребята не могли нести службу в Казахстане и их переводили служить в Россию. Я не хотел, чтоб меня переводили, так как за неделю я уже привык к сослуживцам, сержантам и офицерам. Хорошо, что этого не произошло, а может быть, и нет. Так как дорога по службе была бы уже другой…
21 июня 2002 года всем выдали автоматы и строем повели на площадь принимать присягу. К некоторым солдатам приезжали родственники из Курганской области присутствовать на присяге и порадоваться вместе с сыновьями таким знаменательным праздником. После присяги тех ребят отпускали на сутки в гостиницу к родителям отдохнуть и пообщаться. А с утра снова в казарму и в наряд, одним словом продолжать нести службу…
Через трое суток стали распределять по частям. Ребят из Курганской области почти всех забрали в автомобильную часть, некоторых в хозяйственную часть. Моих земляков забрали в караульную часть, а меня с парнишкой из Тольятти приняли в пожарную команду, она относилась ко всем частям. То есть в случаях возникновения пожара, в какой либо части немедленно и оперативно выезжали на происшествия и устраняли возгорания помещений…
Нам было легко общаться с Тольяттинцем, так как мы с ним подружились ещё в Сызрани и в карантине мы были всегда вместе. Что интересно даже в наряды нас ставили двоих. Так что мы помогали друг другу. И вот тогда мы с ним решили быть вместе и в пожарной команде. Мы оба понимали, что в ней будет нелегко. Так как там были старослужащие и вся работа, и служба водрузится на наши плечи…
5. Пожарная команда.
По прибытию в подразделение начальник пожарной команды старший прапорщик стал показывать нам помещения и объяснял, как надо служить. А старослужащие смотрели на нас и смеялись. И смотрели в глаза строгими взглядами. Их было три человека – два водителя, а третий сержант первый номер по-боевому расчёту. И двое ребят, отслужившие год. Так что в подразделении насчитывалось всего семь человек, а должно было быть девять. Потому что на следующий призыв должны были дать ещё двоих человек. Так вот нам пришлось эти полгода выполнять прихоти и пожелания старослужащих.
В первый же день службы в команде нас заставили учить обязанности дневального телефониста и обязанности боевого расчёта. А на следующий день меня поставили дневальным. Хорошо, что там не было тумбочки, а была комната телефониста, где дежурному приходилось только принимать вызовы на пожар. Но, а в два часа ночи отзваниваться оперативному дежурному и дежурному по штабу, докладывать о каких либо происшествиях. А затем уборка помещений до подъёма. Но через месяц уборка в наряде для меня закончилась, так как я обучал игрой на гитаре старослужащих. И мне стало служить проще. Дембеля перестали приставать по всяким пустякам, а наказывали только по делу. Тем самым воспитали во мне честность и справедливость. Моему напарнику служилось легче, так как он был уличным парнем. И был с дембелями на ты, оттого что быстрее соображал и больше говорил, иногда по пустякам. Одним словом он стал старослужащим другом. Всё равно он мне подсказывал как вести себя и помогал по службе…
Однажды произошёл случай, когда я отслужил восемь месяцев. Возгорелся двухэтажный дом в военном городке. И нашу пожарную команду вызвали на помощь казахской пожарной команде. Мы должны были не тушить, а поставлять воду. Но пожар был очень сильным, и нам поступила команда от начальника подразделения о боевом развёртывании. Мы тот час же раскинули рукава, подсоединили переходники, схватили стремянки и багры и через пять минут, уже тушили пожар. Но тут случилось непредвиденное обстоятельство, в одной из квартиры дома послышался плач ребёнка. И второй номер боевого расчёта кинулся спасать дитя. Он был старослужащим и крепким парнем, к тому же деревенским. Так вот он схватил ребёнка и стал выходить из задымлённой комнаты. Хорошо, что я стоял рядом с дверью. Как вдруг услышал кашель сослуживца. Я понял, что он не сможет выйти из помещения, и кинулся к нему на помощь. Заходя в дверь квартиры, я увидел, что он, качаясь, плетётся к выходу, а на руках у него был ребёнок. Тогда я подошёл и взял его под руки. Но внезапно старослужащий повис на мне и потерял сознание. Мне пришлось вытаскивать его вместе с ребёнком. Мне было очень тяжело, так как я был в полном обмундировании и слабей его. Но делать было нечего, нужно было выручать людей из беды. И я полностью выложился и забыл обо всём. Перед выходом из здания я стал терять силы и сам уже стал кашлять и пошатываться. Я думал, что в тот миг потеряю разум и жизнь. Но в одно мгновенье подскочили к нам начальник подразделения с техником команды и помогли нам выйти живыми из помещения. Через два часа пожар был потушен. Оказалось, мальчику было три года, и он был казахом. Родители его, нас отблагодарили, надавали два пакета еды и ящик водки, но к сожаленью спиртное у нас забрал начальник подразделения. Но главное-то не это. Факт то, что мы спасли ребёнка, чудо Божье, теперь не порвётся ниточка и продолжится род…
После этого случая второму номеру боевого расчёта дали очередное звание старший сержант, а мне дали ефрейтора. За проявления инициативы, мужества и героизма. Сразу же старослужащие стали ко мне относиться по-дружески. И я даже бы сказал с уважением. Наконец-то служба нормализовалась и пошла своим, чередом. Но так продолжалось не долго. Вскоре мне пришлось расстаться на долгое время с друзьями и с воинскими обязанностями…
Произошло это в холодном феврале, когда отслужил я год. На разводе в девять часов утра прозвучала сирена, и выбежал дневальный с криком « Горит склад с продуктами в хозяйственной части». Водители тот час кинулись заводить автомобили, а пожарные кинулись одевать робу. Через три минуты автомобили уже выехали из гаража. Но, а через двадцать минут мы уже стояли и смотрели, как солдаты из других частей выносили из задымлённого помещения коробки и ящики с продуктами. После команды начальника, стало производиться боевоё развёртывание. Я всё ещё был третий номер по боевому расчёту и не заходил в помещения, а выполнял обязанности возле автомобиля. Подавал первому и второму номеру переходники, рукава и специальные средства для тушения пожара. Но тут начальник подразделения старший прапорщик забрал второго номера боевого расчёта в расположения подразделения и они на одном автомобиле уехали восвояси. Разумеется, мне пришлось на время принять обязанности второго номера и идти помогать, первому номеру тушить помещение. Горели стены, стекловата под арматурой залитой бетоном. Нам было нелегко, так как надо было сначала раздалбливать ломом бетон, а затем направлять водную струю на стекловату. А она не горела, а тлела, так что дыма было много и дышать было не чем. Нам часто приходилось выходить из помещения и дышать чистым воздухом…
И тут-то произошёл не предвиденный случай. Напарник вышел из помещения, держа в руках пожарный рукав. Следом за ним пошёл и я. В этот момент у выхода обвалился цемент и стекловата. И часть массы упала на меня. Из неудобного положения я попытался выбраться, но ничего из этого не получилось. Тогда пришли ко мне на помощь техник команды и сослуживец. Только со второго рывка они вытащили меня из обломков. Через мгновенье после освобождения у меня загорелась роба на левой ноге. Сразу же техник команды схватил ведро воды и вылил на очаг возгорания. Я в тот момент абсолютно ничего не чувствовал ни жара, ни боли и даже холода, хоть и было тогда двадцать восемь градусов мороза.
Через пять минут техник команды спросил, как я себя чувствую, и попросил встать. Я попытался подняться, как вдруг почувствовал пронзительную боль правой ноги в области голени. Мне пришлось взвыть и закричать, оттого что такую боль я никогда в жизни не чувствовал. Прапорщик не стал помогать мне вставать, а помог удобней лечь и побежал звонить в скорую помощь. Но она всё не приезжала и не приезжала. Тогда я посмотрел на ногу и увидел, что стопа лежит на полу не так как на левой ноге. И тот час же понял, что правая нога сломана. Это было видно невооружённым взглядом. И тут-то я понял, что настало время чёрной полосе. Так как не может человеку всё время сопутствовать удача. Она чередуется то чёрной, то белой полосой – это как день и ночь, плюс и минус, добро и зло…
Через десять минут меня окружили офицеры из разных частей. Их было на много больше солдат. Все меня пытались поддержать моральным духом, но всё равно мою душу окутывала боль и обида. Я не видел, кто поднёс ко мне носилки и кто грузил меня на них. Так как боль была не выносимой, и я от злости закрыл глаза. Через десять минут меня погрузили в ЗИЛ 130 и несколько офицеров сели со мной в кузов, для того чтобы поддерживать в тряске. Я снова открыл глаза и увидел чистое голубое небо без единого облака. И солнце, которое не пекло, а холодило всё глубже сердце и душу…
Не знаю, сколько времени мы ехали, но вскоре я увидел четырёхэтажное здание. Из каждого окна смотрели на меня ребята в голубых и коричневых халатах. И тут-то я понял, что меня привезли в госпиталь.
6. В госпитале.
Офицеры занесли меня на носилках в приёмную и там же медицинские работники сделали рентген. Он сразу показал осколочный перелом голенностопа со смещением. И тут же определили меня в хирургическое отделение на третий этаж. Когда положили меня в палату на кровать, то сразу стали кружиться вокруг меня врачи и медицинские сёстры. Каждый расспрашивал о происшествии, но я ничего вразумительного ответить не мог. От жуткой боли кружилась голова и подташнивало. Оказывается, я даже не заметил, что меня накололи обезболившими лекарствами. После них я стал себя чувствовать пьяным и перестал ощущать боль и ломоту кости. Врачи быстро просверлили дрелью пятку, вставили туда спицу, а под ногу положили высокую лангету и подвесили за спицу гири. Одним словом положили меня на вытяжку. Лечащий врач прописал мне обезболивающий укол анальгин с демедролом и разрешил колоть в тот момент, когда мне потребуется. Ещё прописал кальций для укрепления костей и антибиотики от заражений…
Спал я часа три-четыре, а затем проснулся от боли. И стал кричать и стонать. Забежала в палату мед. Сестра и сделала в бедро мне укол. Через пятнадцать минут я снова уснул и проспал до глубокой ночи и снова проснулся. Мед. Сестра уже сидела рядом и в руке держала шприц, чтобы повторить процедуру. Две недели мне кололи обезболивающие через три-четыре часа, пока не стало легче. Питался я очень плохо и худел на глазах. Оттого, что переживал за своё здоровье. Но мне повезло, что помогали солдаты из других частей. Веселили и поддерживали меня в трудную минуту, хотя и сами были больными. Кому-то тоже была нужна моральная поддержка и помощь друга. Одним словом мы помогали друг другу, как могли. Но как мне помогла девушка, я не забуду никогда.
Положили, значит в наше отделение одну казашку на операцию. Я сначала о ней ничего не знал, пока сослуживец не привёл её ко мне в палату. Мы с ней познакомились и сразу стали понимать друг друга. Она была симпатичной и я до сих пор вспоминаю её девичий смех, улыбку и длинную косу, и поцелуи на закате. Я в то время летал в облаках и забывал о боле, мне даже реже стали делать уколы. А иногда от них я даже отказывался, потому что знал, что у меня есть такой человек, что сможет успокоить боль одним только взглядом. Но через месяц её выписали и боли возобновились, ещё и душа разрывалась на части.
Тогда я взял в руки карандаш и листок бумаги и стал изливать душу на нём. Я не думал в тот момент, что будут получаться не плохие стихи. Так что та девчонка помогла мне не только выкарабкаться из бездны, но ещё помогла и в искусстве. Я понял, что искусство мой смысл жизни, то есть дарить людям добро через Божье Слово. И зацвёл тогда в душе моей клён, так и расцвела радость к жизни. Я стал уже читать стихи врачам, мед. Сёстрам и солдатам. Кто-то смеялся надо мной, но большая часть людей восхищалась. Один солдат мне даже сказал «Зачем ты пишешь? Вот внесут твои стихи в школьную программу и станут призирать тебя дети, как Пушкина». Но меня это не останавливало, и я писал и писал…
Больше я стал писать в тот момент, когда от отца пришло письмо. В нём говорилось о том, что у матери инфаркт и то, что она жива, но в тяжёлом состоянии лежит в больнице. Оказалось то, что почти в один день мы с ней пострадали. Я лежал на вытяжке, а она в это время лежала с инфарктом. Видимо материнское сердце почувствовало боль сына и не выдержало от нагрузки. После получения письма я тот час же в слезах посвятил стихотворение матери. И стал думать о том, хорошо, что не стали вызывать меня через военкомат домой, по семейным обстоятельствам. А то, чтобы я мог написать по поводу не выезда. Так как я лежал ещё в госпитале и ходил на костылях в гипсе.
Я всё же поделился своим горем с прапорщиком техником команды и показал ему письмо. Он ответил мне, что когда выпишешься, обратимся к генералу и решим этот вопрос. И тебя, скорее всего, отпустят домой в отпуск…
После таких слов я стал на глазах поправляться. Стал, уверен в себе, больше питался и больше старался общаться с окружающими. Не только читал им стихи, но и разговаривал на разные темы. И стал на много счастливее, чем был раньше.
Через два месяца мне сняли гипс, и я стал ходить с клюшкой. Ходил на процедуры, в физ. кабинет на прогревание, на массаж и на лёгкую физическую культуру, для того чтобы разрабатывать ногу. Очень часто отпрашивался в библиотеку, которая находилась на территории госпиталя. И перечитал столько книг, сколько не прочёл за двадцать лет своей жизни. Писал письма домой матери и поддерживал её моральным духом, но, а о своей травме не писал, ни строчки. Я же не хотел расстраивать её, а хотел, чтоб она скорее встала на ноги.
Целый месяц я был на реабилитации и, в конце концов, мог сам ходить и прыгать без какой либо опоры. Подходило время к выписке, и я радовался, что вскоре увижусь с пожарной командой. Осенним жарким утром меня выписали. Пришёл за мной прапорщик техник команды забрал у лечащего врача все документы, что касались моей страховки, и мы быстрым шагом проследовали в автомобиль…
По прибытию в пожарную команду я заметил, что сослуживцы стали смотреть на меня косо, и старались не разговаривать. Я всё же поймал момент и спросил у Тольяттинца, в чём дело. Он мне рассказал, что после происшествия было возбуждено уголовное дело на офицера противопожарной службы и чуть не посадили, даже чуть звёздочки не полетели с плечей. Был такой шорох в пожарной команде, что замучили вызывать в прокуратуру солдат писать объяснительные, тем самым потрепали души и нервы сослуживцам. Начальника пожарной команды лишили зарплаты, бог знает насколько времени, а техника команды лишили премией. Ещё добавил, что меня переведут служить в другую часть, из-за не годности службы в пожарной команде. Так как я был отстранён от пожаров и от строевой подготовки на два месяца, по состояния здоровья. Вскоре я узнал, что меня хотят перевести в караульную часть, служить на объекте.
Через неделю я собрал вещи в вещ. Мешок, попрощался с сослуживцами, сел в автомобиль и повезли меня в другую часть. На душе были не приятные чувства, так как мне осталось служить полгода и что придётся снова искать друзей и входить в хорошие отношения с сослуживцами из другой части.
7. В караульной службе.
В другую часть я прибыл к обеду. До обеда успел разложить вещи в тумбочку и застелить кровать. На обед я уже шёл в строю и пел песню «Катюша», как все солдаты. После обеда я взял гитару и стал вспоминать те произведения, какие исполнял в музыкальной школе. Получалось неплохо и все солдаты слушали, кто был в роте. После исполнений произведений ко мне подошли земляки и стали со мной разговаривать о службе. И тут-то началась лафа, меня не стали ставить в наряд, так как сержант роты был земляком и у меня с ним были хорошие отношения, да и служить мне оставалось четыре месяца. А дедушек в наряд не ставят.
Командир роты прекрасно всё понимал и стал думать о моей дальнейшей службе. Меня нельзя было ставить в караул, так как я не знал устав караульной службы и не собирался учить его. Тогда он решил отправить меня служить на объект. Через неделю я уже служил на новом месте. Там было всего два солдата и два офицера. Службу мы проходили методом патрулирования. То напарник проверял всю территорию объекта, то я. Ещё проверяли замки и печати на помещениях находящихся на объекте. По ночам патрулировать было очень опасно. Так как нас окружали степные волки и шакалы. Приходилось в руки брать палки, оружие нам не давали. Иногда даже патрулировали с офицерами, а те всегда были с пистолетами.
Мне такая служба была по душе, так как я один раз в неделю ездил в часть за продуктами и заходил в библиотеку. Тем самым продолжал читать книги и писать стихи. Иногда играл на гитаре, когда офицер привозил её на объект. Однажды на проверку приехал к нам на объект офицер из штаба и услышал, как я исполняю произведения. И стал говорить, что поднимет вопрос о том, чтоб я выступал на праздниках в ГДО. Тот офицер практически договорился, как вдруг из нашей части кто-то напился в увольнительной. И всю роту наказали, отменили увольнительные, запретили ходить на концерты. Разумеется, мой вопрос был закрыт. В армии же как, один провинился, а наказывают всех. Вот такая вот несправедливость. Так вот мне пришлось дослуживать на объекте. Зато служба нормализовалась и пошла своим чередом.
Я уже стал готовиться к увольнению в запас и очень был рад, что вскоре увижу родной город и своих близких. Я так соскучился за два года, что готов был обнять отца и расцеловать мать. И сделать, что ни будь полезное для города и для людей, живущих в нём. И вот поэтому не стал оставаться на контракт. Хоть и были в этом большие плюсы. Например, дали бы однокомнатную квартиру и зарплату в размере трёх тысяч рублей. А на такие деньки можно было там жить и добра наживать. Но мне не хотелось жить на чужбине, так как душу тянуло на Родину…
И вот настал тот долгожданный день. Привезли меня в часть, и командир роты сказал, что можно отдыхать. Так как семнадцатого апреля 2004 года мне уже в дорогу. Я выпросил у ротного увольнительную, и мы с одним другом отправились в путь. На рынке купил спортивный костюм и кроссовки, на такую сумму, на которую в России можно было сходить два раза в магазин купить продукты. Зашли в кафе и наелись шашлыка. Водку пить не стали, а пронесли её в роту и угостили сослуживцев.
Через три часа мы уже были в роте. К вечеру повели всех в баню, я уже переоделся в спортивный костюм и не стал вставать в строй. Так как служба моя уже закончилась, и к двум часам ночи я уже должен был быть на перроне. Ночью выдали мне паёк, посадили в машину и повезли на перрон. Лил дождь как из ведра, на перроне я не задерживался, попрощался с офицером и с сослуживцем и быстрым ходом проследовал в поезд.
8. По дороге домой.
Первую ночь в поезде я не спал. Всё думал о матери и о том, как прийти домой. И решил сделать так, с начало зайти к соседям, для того чтобы они предупредили о моём приезде. Я же не писал, когда приеду, чтоб не травмировать мать. Я знал, что она будет переживать и расстраиваться. И всё же утром я уснул и проспал до обеда. А затем познакомился с соседкой по плацкарту. Этой женщине было лет сорок, она ехала, как и я в Чапаевск. Когда мы с ней разговорились, то выяснилось, что она держит путь из Караганды с рынка. Эта женщина занимала коммерцией. Уже к вечеру стала мне жаловаться, что у неё мало денег и билет на поезд только до Самары. Стала уговаривать купить у неё билет за сто рублей и взять себе несколько сумок на пересадке в Петропавловске. Дело в том, что у неё был перегруз, и она платила деньги таможне и даже проводнику, чтоб посадили в поезд. Билет покупать я у неё не стал, так как в этом не нуждался, потому, что мне нужно было билет покупать по требованию, как военнослужащему. Ещё стал расспрашивать, что находится в сумках. Она стала говорить, что в них скатерти, тюли, занавески, одежда и шапки. Я ей не поверил, так как женщина не стала показывать содержимое сумок. Мне показалось, что она что-то скрывает. Я подумал, что она везёт, в какой ни будь сумке Чуйскую коноплю или героин и решила сбагрить мне на границе и тем самым подставить меня, чтоб самой выйти сухой из воды. Я не согласился и не стал брать сумки. Зачем мне это надо было делать? Я же хотел ехать домой к родителям, а не в Магадан…
По прибытию в Петропавловск я видел, как к этой женщине подошла таможня и повели её в какое-то здание на досмотр сумок. После этого я больше не видел её. А если честно, то и видеть не хотел. У меня совсем другим была тогда занята голова. Тем, чтоб быстрее купить билет, сесть в поезд и выспаться до приезда домой. Но все, же я задержался на вокзале в Петропавловске, так как не знал, что военнослужащие могут без очереди по требованию покупать билет в кассе. И я отправился на поезде, который прибыл через два часа, а мог бы отправиться сразу после прибытия.
Пересел я на другой электропоезд и с начало плотно поужинал, а затем лёг спать. И проспал крепко до самой Российско-Казахской границе. Меня разбудили двое мужчин в гражданке и тыча в лицо удостоверенья, попросили предъявить документы и показать вещи. Я сразу понял, что это пограничники и полез в карман за военным билетом. Один взял его в руки и стал внимательно читать. Через две минуты стал расспрашивать, в каких войсках служил, звание, должность, в какой части проходил службу, и в каком городе. Я ему ответил без запинки, можно даже сказать отрапортовал. Он вернул мне документ и даже не стал осматривать сумку, пожелал счастливого пути и счастливой жизни на гражданке. Затем они поторопились у следующих пассажиров проверить документы. Через тридцать минут поезд проследовал дальше. И я приближался всё ближе к дому. Больше в пути ничего существенного не происходило. Вот только перед Самарой я познакомился с мужчиной лет сорока пяти. Он тоже служил в ракетных войсках стратегического назначения в городе Приозёрске и даже знал некоторых офицеров из частей. Мы с ним разговаривали, душа в душу, а затем выпили по литру пива. И мне стало на душе легче и спокойней…
В Чапаевск приехал по третьего ночи. Из поезда вышел я и какой-то мужчина из соседнего вагона. Его встретил, видимо друг, а меня никто, конечно же, я ведь никого не предупреждал. Я решил пройтись и посмотреть город. И сразу же увидел новые постройки домов, проскочило мимо меня такси. Метров через сто остановилась и вышли из машины двое выпивших парней. Один из них достал сотовый телефон и стал звонить подруге. Я тут же понял, что город не стоял на месте, а процветал. Было очень приятно видеть такие изменения.
Тем временем я всё ближе подходил к дому. Но я уже нисколько не переживал и не боялся, так как всё запланировал. И встречу с родными и дальнейшую жизнь. Каждый солдат в армии планирует жизнь на гражданке. Вот и мы с ребятами думали об этом и делились друг с другом. И всё в то время нам казалось простым и лёгким. Я не знаю, как живут сейчас мои сослуживцы, но я думаю, что всё у них идёт по плану. Хоть и узнал, что жизнь не простая штука. В ней с одной стороны всё понятно, а если с другой посмотреть то ничего. А главное я понял, что жизнь нас разбросала кого куда, кого в князья, а кого на самое дно. Но думаю, что у всех всё получилось и мои сослуживцы счастливы в жизни, не так как я…
Обсуждения Солдатский долг