Слобода ч.3

Милентий повернулся набок. До тепла дожить бы, а там….

Кружил февраль бесконечными метелями по заснеженным полям, вихрями гулял по улицам, слепя, не признающих холода, ребятишек. Послышится где-то среди этой зимней суеты беспокойный материнский голос, опечалится отрок, помашет своим товарищам рукой и уныло побредёт на зов, потому как нельзя по-другому.

Ушёл с купеческим караваном в Москву Вечкут Виряскин. Как не настаивал Милентий, да не послушался его парень. Сказывал, что прямо в Приказ. После всех бед, что свалились на его голову, кроме как стрельцом себя и не мыслил. Удивился тогда Климахин, но письмо сопроводительное всё-таки написал.

Расширилась слобода, выросла. Из-под Яика пришли казаки, с южных степей беглые, кто от беды, кто от гнёта боярского. Да ещё гонец, что давече прискакал, письмо вручил от стрелецкого головы Желобова, в котором тот наказывал старосте отрядить с десяток людей на строительство острога, который встанет на пути татар да калмыков недалечь от слободы.

Метель приутихла. Климахин поднялся, кряхтя и проклиная свою немочь. Испив воды, вышел на крыльцо в накинутом тулупе. Бабы и мужики тянулись к деревянной церквушке, что поставили совсем недавно на самом людном месте. Вера, вот чем живёт душа человеческая! Не будь веры, и загинет эта душа от бесконечных сомнений, от разброда мыслей, от страха перед неизвестностью!

- Зашёл бы! – услышал сзади Милентий голос жены.
- Ничего, постою… - Он поцеловал в лоб подошедшую Анастасию, - А ты иди, матушка, иди! Ишь, как народ-то радуется! – Климахин вздохнул, - Меланья куда делась, Василий где?

- Здесь я, иду! – к родителям вышел подросток. Глянув на сына, староста порадовался: хороший стрелец вырастет, крепкий!

Стало тревожно; как они без него? Мелашка на выданье, да ещё Ванятка только ходить начал. Тяжко будет, ох, тяжко! Сорока пяти лет от роду Милентий, а, как старик стал. Ноют раны от сабель да стрел вражеских, не повинуются ноги после дальних бесконечных переходов, огнём горит спина от наступающих болей. А теперь вот и до сердца очередь дошла. Обидно. Столько сделано, и столько не суждено увидеть….

Снежок попал Мелашке прямо в грудь. Притворно скривив личико, она упала прямо в снег и, распластав руки, затихла.

- Ух, ты! – с маху опустившись перед ней на колени, выдохнул юноша. Забыв про слетевшую казачью шапку, он склонил голову над девичьим лицом, - Какая ж ты красивая, родная моя!

Не утерпев, Мелашка взвизгнула от счастья и, обняв за шею улыбающегося Данилку, стала жадно целовать такие знакомые и такие сладкие губы.

Забыв про запрет покидать слободу «в малом количестве», они убежали в дальний прилесок, едва закончилась метель. Два дня не виделись – это ж целая вечность! Часовой, было, погрозил им кулаком, но потом, распознав в Данилке сына казачьего сотника, пошёл дальше « по обходу».

- Весной поженимся! – шептал Мелашке на ухо Данилка Еланцев,- Ей богу, только снег спадёт! Отец сватов пришлёт, всё, как положено!

Мелашка закрывала счастливые глаза, и виделась в девичьем воображении просторная пятистенная изба с изразцовым сосновым крыльцом и куча ребятишек, сидевших за огромным столом.

- Хорошо-то как! – мечтательно пропела она.
Далёкий конский храп встревожил Данилку:
- Бегом! – крикнул он Мелашке. Поставив её на ноги, он мимолётно глянул на близлежащие кусты,- Бегом!

Они бежали, утопая в глубоком снегу. Данилка придерживал рукой болтающуюся в ножнах саблю, другой тянул девушку за собой.

С десяток калмыков из леса выскочили к Сызганке. Один, натянув тетиву лука, выпустил смертоносную стрелу. Но мимо пролетела стрела, упала в шаге, издав протяжный вой.

- Калмыки! – кричал раскрасневшийся Данилка. Мелашка, от страха потерявшая дар речи, крепко держалась за его руку, страшась оглянуться назад.

Заметил часовой кочевников. Протрубил в боевой рожок, и вот уже бежала к тыну «вооружённая сторожа», уже выскакивали на улицы казаки, а бабы с малыми детишками прятались в избах.

Сотник Еланцев увидел сына с дочкой Климахиной. Ринулся было вперёд, но остановился, вскинул бердыш. Взвизгнула пуля и понеслась навстречу неожиданному врагу. Передний калмык взмахнул руками, выгнулся телом, приподнялся в седле и завалился на конский круп, не успев схватиться за гриву обезумевшего от скачки по глубокому снегу коня.

Покрикивали стрельцы, не стреляли, боясь попасть в бежавших. Да только выскочила из-за их спины казачья дружина. Издав клич, двинулись вперёд «пластуны», посверкивая клинками.

И повернули назад калмыки. Заскочив назад за Сызганку, они гортанно выкрикивали какие-то ругательства и грозили кулаками. Выпустив в защитников ещё несколько стрел, калмыки скрылись в лесной чаще.

- Приказ слышали? – после молчания спросил сотник молодых, когда те, отдышавшись от бега, предстали перед ним с опущенными головами, - Ведь для таких, как вы, нужны эти приказы!

- Отец! – начал Данила, но тот прервал его взмахом руки: идите, мол.

А через неделю не стало стрелецкого урядника Климахина. В день похорон светило солнце. На прицерковном кладбище толпилось много народа.

- Вот пришёл человек из самая Москвы. А лежать веки вечные будет посередь Руси. Потому что натура такая у русского человека – быть там, где надобно, а не там, где хочется! – сказал над гробом друг Милентия Осип Мартынов.

Вернётся однажды в слободу и Вечкут Виряскин. В стрелецком кафтане он мало будет похож на того затравленного мальчонку, коим был обнаружен первыми «воинскими людьми», ступившими на развалины мордовского сельца. Вот и пойдут от него Виряскины да Вечкутовы, а от Данилы и Мелашки Еланцевы, а от сыновей Милентия Василия да Ванятки Климахины…. Потом и вовсе сотрётся сословная грань, до наших времён никому и в голову не приходило каких он кровей: стрелецких или казацких.

Стоит слобода. С древних времён стоит, меняя свои названия. Только вот дух первых переселенцев до сих пор живёт. Аккурат посередь Руси…