В то время, в том городе, почти все мужчины были воинами или охотниками и все мужчины носили бороды.
Это было практичное и суровое время. В обычае было есть недожаренное мясо с кровью, женщины в выдержке и отваге мало уступали мужчинам, они гордились теми, ко убил много врагов или добыл много зверей, поэтов не знали вообще, хотя сама поэтичность порой расцветала в неожиданно изысканных и причудливых формах.
Никто не жалел птиц и зверей потому, что их водилось очень много и очень разных. Удивительные перья украшали шикарные шляпки дам, а в домах кичились чучелами огромных зверей у входа, шкурами на полу и распростершими неподвижные крылья птицами над головой.
Среди проявлений поэтичности, искусство остановить мгновение жизни слыло самым почитаемым, но среди многих мастеров выделался один, и в том краю не было лучшего.
Из глубин веков в семьях мастеров предавался секрет бальзамирования, которое делало нетленным плоть, сохраняло его формы и приданную позу.
Знаменитый мастер превосходил остальных во всем. У него было много богатых заказчиков. Его фигуры, особенно птицы, получались завораживающе красивыми в невыразимо гордых позах и казались в этом застывшем движении более живыми, чем само живое. Многие восхищенно утверждали, что это уже не птицы, а больше похоже на ангелов. Может быть потому, что во всем преобладал небесный цвет драгоценного индиго-кармина. Видимо это была настолько любимая краска мастера, что даже его борода часто оказывалась местами стойко выкрашенной в него. Вероятно потому, что у него была привычка в задумчивости теребить ее.
Такой цвет бороды испугал бы любую женщину, если бы не ироничные слухи о привычках мастера. И вокруг него всегда висел притягательный ореол таинственности.
Никто и не подумал порицать его за очередное появление новой красавицы жены. Так же как никто и не думал усомниться в том, что он ее любит не меньше, чем любил всех предыдущих. Это было очевидно и несомненно.
Да и не любить ее, казалось, было просто невозможно. Прекрасная, трогательно непосредственная, в то же время она не раз демонстрировала неожиданную рассудительность. Юноши не могли отвести от нее глаз, ей всегда улыбались незнакомые дети, а домашние звери льнули к ее ногам.
Дома у них был достаток и благополучие. Она любила вышивать, выращивать цветы и ездить верхом по соседнему лесу.
И только однажды случился непонятный разговор. Муж тогда показывал комнаты их уютного и просторного дома, где, подчас, в беспорядке находилось много разных, порой незнакомых, вещей. Но перед одной из дверей, самой дальней, он остановился, так и не открыв ее. Он внимательно и тревожно посмотрел в ее бездонные глаза.
- Никогда, - тихо прошептал он, - никогда!... - сказал он громче, - Никогда-никогда даже не пытайся открыть эту дверь, ладно?
Она еще шире открыла глаза и чуть склонила голову, так, что длинные локоны скользнули по ее лицу. - Но почему?
Он растеряно, с почти испуганной нежностью смотрел на нее, и глубокая складка пролегла через лоб.
- Иначе мы расстанемся... навсегда.
Она упрямо тряхнула головой и ласково сжала его руку.
- Ты в чем-то не доверяешь мне?
- О, нет, дело в другом! Люди болтают, будто я гений, но никто не догадывается какой я злодей. Потому, что сделал нечто настолько ужасное, что это никто не должен видеть...
- Господи, да что же там может быть такое?! Там что-то из твоих бальзамированных фигур?
- Да...
- Но поверь, я смогу понять...
Он с изумлением и большим сомнением посмотрел на нее.
- Если ты способна понять такое, то уже я не смогу понять тебя саму!
Она глубоко задумалась.
- Нет, - она снова решительно тряхнула своими локонами, - ты не злодей! Это совершенно невозможно, я это ясно вижу!
- Да, я не злодей, но то что я сделал - творение злодея. Прошу тебя, не будем испытывать судьбу! Давай больше никогда не станем говорить об этом!
- Хорошо...
И она действительно выбросила эти мысли из головы. И любопытство не мучило ее потому, что все слишком хорошо было в доме, и она любила своего мужа.
Незаметно прошел год, но они оставались без оглядки нежны и ласковы друг с другом. Она видела, что он и дня не захочет прожить без нее, и сама жалела о каждой минуте, когда ему приходилось отлучаться и не чувствовала его рядом, в доме. "Так не бывает" - скажет любой, но так было.
Рано или поздно настает день, когда что-то должно измениться. Что-то неуловимое нависает в воздухе. С утра мастер сказал, что сегодня у него очень важная встреча. Это прозвучало трогательно потому, что он каждой встрече придавал большое значение. Но что-то ощущалось не так, и когда она поднесла чашку с ароматным напитком к губам, ее рука дрогнула, выронила ее, и тонкий фарфор разбрызнулся мельчайшими осколками. Он бросился к ней и, как только убедился, что ничего страшного не произошло, особенно нежно поцеловал на прощание и чуть более поспешно, чем обычно, вышел.
В этот день на столе она увидела оставленный раскрытым ларец с наспех разбросанными какими-то важными бумагами, а на бархатном дне лежал простой бронзовый ключ. Она достала его, повертела в руках, недоумевая, куда бы он мог подходить, и вдруг ей пришла в голову мысль, от которой она похолодела. Она сжала губы, а ноги сами понесли ее к запретной двери.
Ключ не хотел проворачиваться. Она облегченно вздохнула. Потом сделала последнее усилие, и раздался громкий щелчок. Из приоткрывшейся двери терпко пахнуло бальзамирующей смолой. Там было совершенно темно. Тотчас она принесла подсвечник с зажженными свечами.
Приготовившись увидеть ужасное, она вошла. Трепещущее пламя выхватило небольшие силуэты, стоящие вдоль стен. Они не показались страшными. Присмотрелась к одной. Это была необыкновенно прекрасная обнаженная девушка. Все остальные не уступали ей в красоте и выразительности.
И вдруг в голове застучало, что эти фигуры когда-то были живыми людьми. Подсвечник выпал из ее рук, забрызгав горячим воском толстый ковер, и она услышала свой крик в наступившем полумраке.
Когда он вернулся, она уже пришла в себя. Только глаза могли бы выдать ее.
Она не собиралась убегать и сидела, ожидая своей участи, готовясь умереть потому, что не могла себе представить жизнь иначе, чем так, как жила до этого. Ей было не занимать отваги, но оставалась она не поэтому, а потому, что по-прежнему любила его, несмотря на то, что узнала. Такое открытие казалось удивительным и непонятным, но так было.
И он пришел, наконец, шумный, бодрый и довольный, и хотел было по обыкновению поделиться радостью. Но стоило взглянуть на нее, как им овладело беспокойство.
- Что с тобой, любимая?
- Сегодня я зашла в ту комнату...
Несколько секунд нарушалась привычная структура окружающего мира. Его руки безвольно опустились, лицо осунулось.
- Я говорил тебе, что я - злодей... - прошептал он, и это прозвучало нелепо и неестественно.
- Нет, ты - не злодей... - тенью эха отозвалась она, чувствуя как разум перестает следовать рассудку. - Я не боюсь ни людской ненависти, ни смерти. Но я сам уже не в состоянии переступить через это и вынести это... Теперь мы не можем оставаться вместе, и нам остается только прощаться...
Он шагнул к ней с распростертыми объятиями, с таким отчаянием на лице, что она протестующе отпрянула.
- Постой! Это не так! Всегда есть слово, то единственно правильное слово, которое подходит именно к этой ситуации. Нужно только найти его!
Он остановился и удивленно посмотрел на нее.
- Почему ты так уверена в этой глупости?
- Но ведь ты слушаешь меня? Значит, я пока говорю верно!
- Да... я слушаю...
- Ты ведь сам хочешь, чтобы я нашла эти слова и освободила тебя от того, через что ты не можешь переступить!
- Да... хочу...
- Тогда расскажи, как это было в первый раз?
- Я не смогу это рассказать... Да и зачем?
- Разве нам есть теперь, что терять? Но есть надежда, что я сумею помочь...
Он недоверчиво посмотрел на нее, тяжело задумался и сдался надежде.
- Хорошо, слушай...
Он женился на чудесной девушке и немало прожил с ней в безмятежном счастье. Но почему-то всегда наступает утро, когда еще вчера такой милый образ уже не волнует и не радует. У кого-то на следующую же ночь, у кого-то через несколько лет, но однажды чары рассеиваются, и оказывается, что это были лишь чары, а взамен остается пустота и чужое лицо рядом.
Это оказалось так неожиданно и так горько, что они не могли поверить. Они еще улыбались друг другу, но казалось, что смотрят друг на друга из разных миров. И когда они признались в этом, то с ужасом поняли, что самое прекрасное, что у них было, теперь позади.
Она заплакала, и он крепко обнял ее на прощание, безуспешно пытаясь воскресить свою любовь. Это было чрезмерно мучительно, он чувствовал как не хватает сил преодолеть рвущийся протест, который заслонял все на этом свете. Когда он с трудом разжал наконец объятия, она была мертва и скользнула бесплотной тенью к его ногам. Он не помнил, что было потом, только то, что он пытался воссоздать ее образ в застывшем мгновении жизни.
- Вот и ты теперь не сможешь жить со мной. Разреши мне обнять тебя на прощание... - слеза скатилась по его бледней щеке, а невидящие глаза застыли в смертельной печали.
Пока он говорил, она пережила это так, как будто сама была той первой женщиной. Только не случилось с ней обессиливающего разочарования утраченной любви, и, значит, не было причин прощаться.
- Конечно, обними меня, любимый, только вовсе не на прощание!
В его глазах появилась осмысленность и удивление. Он стоял, не в силах понять и поверить.
- Нет, потому, что я не уйду от тебя... Может быть, когда-нибудь мы уже не будем так нежны друг к другу, но чужими мы теперь не станем никогда.
Это было практичное и суровое время. В обычае было есть недожаренное мясо с кровью, женщины в выдержке и отваге мало уступали мужчинам, они гордились теми, ко убил много врагов или добыл много зверей, поэтов не знали вообще, хотя сама поэтичность порой расцветала в неожиданно изысканных и причудливых формах.
Никто не жалел птиц и зверей потому, что их водилось очень много и очень разных. Удивительные перья украшали шикарные шляпки дам, а в домах кичились чучелами огромных зверей у входа, шкурами на полу и распростершими неподвижные крылья птицами над головой.
Среди проявлений поэтичности, искусство остановить мгновение жизни слыло самым почитаемым, но среди многих мастеров выделался один, и в том краю не было лучшего.
Из глубин веков в семьях мастеров предавался секрет бальзамирования, которое делало нетленным плоть, сохраняло его формы и приданную позу.
Знаменитый мастер превосходил остальных во всем. У него было много богатых заказчиков. Его фигуры, особенно птицы, получались завораживающе красивыми в невыразимо гордых позах и казались в этом застывшем движении более живыми, чем само живое. Многие восхищенно утверждали, что это уже не птицы, а больше похоже на ангелов. Может быть потому, что во всем преобладал небесный цвет драгоценного индиго-кармина. Видимо это была настолько любимая краска мастера, что даже его борода часто оказывалась местами стойко выкрашенной в него. Вероятно потому, что у него была привычка в задумчивости теребить ее.
Такой цвет бороды испугал бы любую женщину, если бы не ироничные слухи о привычках мастера. И вокруг него всегда висел притягательный ореол таинственности.
Никто и не подумал порицать его за очередное появление новой красавицы жены. Так же как никто и не думал усомниться в том, что он ее любит не меньше, чем любил всех предыдущих. Это было очевидно и несомненно.
Да и не любить ее, казалось, было просто невозможно. Прекрасная, трогательно непосредственная, в то же время она не раз демонстрировала неожиданную рассудительность. Юноши не могли отвести от нее глаз, ей всегда улыбались незнакомые дети, а домашние звери льнули к ее ногам.
Дома у них был достаток и благополучие. Она любила вышивать, выращивать цветы и ездить верхом по соседнему лесу.
И только однажды случился непонятный разговор. Муж тогда показывал комнаты их уютного и просторного дома, где, подчас, в беспорядке находилось много разных, порой незнакомых, вещей. Но перед одной из дверей, самой дальней, он остановился, так и не открыв ее. Он внимательно и тревожно посмотрел в ее бездонные глаза.
- Никогда, - тихо прошептал он, - никогда!... - сказал он громче, - Никогда-никогда даже не пытайся открыть эту дверь, ладно?
Она еще шире открыла глаза и чуть склонила голову, так, что длинные локоны скользнули по ее лицу. - Но почему?
Он растеряно, с почти испуганной нежностью смотрел на нее, и глубокая складка пролегла через лоб.
- Иначе мы расстанемся... навсегда.
Она упрямо тряхнула головой и ласково сжала его руку.
- Ты в чем-то не доверяешь мне?
- О, нет, дело в другом! Люди болтают, будто я гений, но никто не догадывается какой я злодей. Потому, что сделал нечто настолько ужасное, что это никто не должен видеть...
- Господи, да что же там может быть такое?! Там что-то из твоих бальзамированных фигур?
- Да...
- Но поверь, я смогу понять...
Он с изумлением и большим сомнением посмотрел на нее.
- Если ты способна понять такое, то уже я не смогу понять тебя саму!
Она глубоко задумалась.
- Нет, - она снова решительно тряхнула своими локонами, - ты не злодей! Это совершенно невозможно, я это ясно вижу!
- Да, я не злодей, но то что я сделал - творение злодея. Прошу тебя, не будем испытывать судьбу! Давай больше никогда не станем говорить об этом!
- Хорошо...
И она действительно выбросила эти мысли из головы. И любопытство не мучило ее потому, что все слишком хорошо было в доме, и она любила своего мужа.
Незаметно прошел год, но они оставались без оглядки нежны и ласковы друг с другом. Она видела, что он и дня не захочет прожить без нее, и сама жалела о каждой минуте, когда ему приходилось отлучаться и не чувствовала его рядом, в доме. "Так не бывает" - скажет любой, но так было.
Рано или поздно настает день, когда что-то должно измениться. Что-то неуловимое нависает в воздухе. С утра мастер сказал, что сегодня у него очень важная встреча. Это прозвучало трогательно потому, что он каждой встрече придавал большое значение. Но что-то ощущалось не так, и когда она поднесла чашку с ароматным напитком к губам, ее рука дрогнула, выронила ее, и тонкий фарфор разбрызнулся мельчайшими осколками. Он бросился к ней и, как только убедился, что ничего страшного не произошло, особенно нежно поцеловал на прощание и чуть более поспешно, чем обычно, вышел.
В этот день на столе она увидела оставленный раскрытым ларец с наспех разбросанными какими-то важными бумагами, а на бархатном дне лежал простой бронзовый ключ. Она достала его, повертела в руках, недоумевая, куда бы он мог подходить, и вдруг ей пришла в голову мысль, от которой она похолодела. Она сжала губы, а ноги сами понесли ее к запретной двери.
Ключ не хотел проворачиваться. Она облегченно вздохнула. Потом сделала последнее усилие, и раздался громкий щелчок. Из приоткрывшейся двери терпко пахнуло бальзамирующей смолой. Там было совершенно темно. Тотчас она принесла подсвечник с зажженными свечами.
Приготовившись увидеть ужасное, она вошла. Трепещущее пламя выхватило небольшие силуэты, стоящие вдоль стен. Они не показались страшными. Присмотрелась к одной. Это была необыкновенно прекрасная обнаженная девушка. Все остальные не уступали ей в красоте и выразительности.
И вдруг в голове застучало, что эти фигуры когда-то были живыми людьми. Подсвечник выпал из ее рук, забрызгав горячим воском толстый ковер, и она услышала свой крик в наступившем полумраке.
Когда он вернулся, она уже пришла в себя. Только глаза могли бы выдать ее.
Она не собиралась убегать и сидела, ожидая своей участи, готовясь умереть потому, что не могла себе представить жизнь иначе, чем так, как жила до этого. Ей было не занимать отваги, но оставалась она не поэтому, а потому, что по-прежнему любила его, несмотря на то, что узнала. Такое открытие казалось удивительным и непонятным, но так было.
И он пришел, наконец, шумный, бодрый и довольный, и хотел было по обыкновению поделиться радостью. Но стоило взглянуть на нее, как им овладело беспокойство.
- Что с тобой, любимая?
- Сегодня я зашла в ту комнату...
Несколько секунд нарушалась привычная структура окружающего мира. Его руки безвольно опустились, лицо осунулось.
- Я говорил тебе, что я - злодей... - прошептал он, и это прозвучало нелепо и неестественно.
- Нет, ты - не злодей... - тенью эха отозвалась она, чувствуя как разум перестает следовать рассудку. - Я не боюсь ни людской ненависти, ни смерти. Но я сам уже не в состоянии переступить через это и вынести это... Теперь мы не можем оставаться вместе, и нам остается только прощаться...
Он шагнул к ней с распростертыми объятиями, с таким отчаянием на лице, что она протестующе отпрянула.
- Постой! Это не так! Всегда есть слово, то единственно правильное слово, которое подходит именно к этой ситуации. Нужно только найти его!
Он остановился и удивленно посмотрел на нее.
- Почему ты так уверена в этой глупости?
- Но ведь ты слушаешь меня? Значит, я пока говорю верно!
- Да... я слушаю...
- Ты ведь сам хочешь, чтобы я нашла эти слова и освободила тебя от того, через что ты не можешь переступить!
- Да... хочу...
- Тогда расскажи, как это было в первый раз?
- Я не смогу это рассказать... Да и зачем?
- Разве нам есть теперь, что терять? Но есть надежда, что я сумею помочь...
Он недоверчиво посмотрел на нее, тяжело задумался и сдался надежде.
- Хорошо, слушай...
Он женился на чудесной девушке и немало прожил с ней в безмятежном счастье. Но почему-то всегда наступает утро, когда еще вчера такой милый образ уже не волнует и не радует. У кого-то на следующую же ночь, у кого-то через несколько лет, но однажды чары рассеиваются, и оказывается, что это были лишь чары, а взамен остается пустота и чужое лицо рядом.
Это оказалось так неожиданно и так горько, что они не могли поверить. Они еще улыбались друг другу, но казалось, что смотрят друг на друга из разных миров. И когда они признались в этом, то с ужасом поняли, что самое прекрасное, что у них было, теперь позади.
Она заплакала, и он крепко обнял ее на прощание, безуспешно пытаясь воскресить свою любовь. Это было чрезмерно мучительно, он чувствовал как не хватает сил преодолеть рвущийся протест, который заслонял все на этом свете. Когда он с трудом разжал наконец объятия, она была мертва и скользнула бесплотной тенью к его ногам. Он не помнил, что было потом, только то, что он пытался воссоздать ее образ в застывшем мгновении жизни.
- Вот и ты теперь не сможешь жить со мной. Разреши мне обнять тебя на прощание... - слеза скатилась по его бледней щеке, а невидящие глаза застыли в смертельной печали.
Пока он говорил, она пережила это так, как будто сама была той первой женщиной. Только не случилось с ней обессиливающего разочарования утраченной любви, и, значит, не было причин прощаться.
- Конечно, обними меня, любимый, только вовсе не на прощание!
В его глазах появилась осмысленность и удивление. Он стоял, не в силах понять и поверить.
- Нет, потому, что я не уйду от тебя... Может быть, когда-нибудь мы уже не будем так нежны друг к другу, но чужими мы теперь не станем никогда.
Обсуждения Синяя Борода