Они шли.
Над ними и среди них, незримо присутствовала Синегорская ночь. Она была младшей дочерью Вселенской мглы, а по мужской линии числилась потомком раздвоенной пустоты. Расстроенная её рождением тьмущая тьма, доводившаяся Синегорской ночи безымянной сестрой, подарила ей такой непроглядный наряд, в котором уже битый ногами о камни час, перемещались путники.
Синегорская ночь плыла над горами. Она собиралась выйти за муж. Её малолетний жених, - приморский мрак, уже заслал сватов и шутов, что также блукали по горам в туманной пустоте. А ночь, смеялась над ними. Она любовалась, как бородатые Синегорские попы, курили в своих длинных люльках мечты и кадили сирийский гашиш. Вглядывалась в глаза путников, своими бездонными красками, из которых полоумные совы, сплетали узлами нот, потаённые напевы троп.
Никто не знает, что твориться у неё внутри. Никто не видит, что задумала она вне себя. И лишь извечная её спутница тень, неотлучно рядом.
Раньше, когда ветер еще пытался ласкать, а туманы крутили разные шашни, у Синегорской ночи было две тени. Старшая была непроглядною, а младшая - лукавою. Бывало, усядутся они втроём отметить шаббат по-караимски, не зажигая субботних огней, да как начнут перешептывать все новости и слухи, да как увлекутся, что зеленый колокол Шулданский не слышат. А звонарь-то не просто бьет в такую рань. Будит он петухов, что кукарекают на семи языках предрассветные песни. Но подруги языкатые ни колокольный звон не чуют, ни петухов горластых не слышат. Сидят себе языками чешут, как метлой машут. И лишь только звон кузни, возвращал их в реальность. Нравились им кузнецы. Любили обе тени, подурачится над ними. Играли, играли и доигрались.
Украли младшую тень цыгане. Увели её в те края, куда глаза не глядят, где едва зубы стучат, и волос не чешут. Водили её под узду, как коня, наводили на плетень, изводили всем табором в жаркий день, прячась от солнца и людей.
Устала тень. И вот однажды, когда птицы собирались в полёт, а цыгане ушли в лес по дрова, легла тень на бревно, из которого ложки и поварешки вырезал слепой дед, да заплакала. Потекли ручьи слёз. Затопили весь каньон. Убежали стремительно цыгане. Превратилась тень в речку бурную. А бревно проросло. Вырос дуб огромный, с большим дуплом. Над рекой, что стали звать Чёрною.
И вот старой дорогой цыганской, договорившись не зажигать огней, по-караимски, шли восемь путников. Над ними и среди них, незримо присутствовала Синегорская ночь.
- Есть вопрос, - услышала ночь чей-то писклявый голос.
- Говори, - разрешил тот, кто шёл впереди.
- Бог Всемогущий?
- Несомненно!
- А может ли Всемогущий Бог создать такой камень, который сам же и не сможет поднять?!
Ответа не последовало. Тишина прошла ещё триста шагов и уткнулась в развилку.
- Это неинтересно!
- А почему оно должно быть таковым?
- Каковым?
- Интересным?
- А кого это интересует?
Синегорская ночь, молча следила за разговором, ни пытаясь, ни вникнуть в него, ни помешать ему, ни тем более помочь. Она просто была. Всё вокруг было ей. Временно конечно, но факт. Всё было тьмой. Пока.
- Пока это не интересует меня, - говорил тот, что шёл первый.
- Вот и ладненько, - вторил ему второй.
Ночь молчала.
Молчали и остальные путники. Сколько их молчало? Думаю, что шесть или восемь. Да и кто их в такой кромешной разберёт? Тем более, что никто уже никуда и не шел. Дорога разветвлялась на две стороне: вправо и влево. Прямо перед ними был крутой обрыв. Откуда-то оттуда, снизу, шумела река. Такая же чёрная, как и ночь. Её было слышно.
- А прямо пути пока нет!
- Пока? Это как?!
- Запросто.
- Тогда куда нам идти?
- Куда глаза глядят.
Глаза видели ночь.
- А может, ну его, этот договор, а? достанем фонари и…
- Нет! - уверенный женский голос пресек эту попытку разрешения проблемы. - Нет! Не достанем. Не ужели до вас так и ничего не дошло?
- Нет, не дошло! - громко каркнул писклявый. - А что собственно до нас должно дойти? Я курить давно хочу. А вы огонь не даёте зажечь и треплите при этом всякую чушь! Должно дойти!!!
- Я поняла, - перебила пискуна неизвестная. - Нам и не нужно доходить. Мы уже дошли.
- Как?
- Куда?
- Почему?
Вопросы посыпались на девушку, как яблоки на Ньютона. Они, своими до безобразия крюкастыми и изворотливыми фигурами пытались нащупать её тело, пробраться в разум и плотно прижать к стене. Но стены отсутствовали. По крайней мере, их не было видно.
- Бажана!
Девушку поименовали.
- У тебя что, дар видения в кромешной тьме?
- Они ещё не видели кромешную тьму, - проворчала про себя (и свою хозяйку) старшая тень Синегорской ночи.
- С чего ты это взяла? - присоединился к остальным вопрошателям писклявый нытик.
- Я слышу шум реки - поэтично лепетала Бажана, - мне этот звук знаком.
Его способна я узнать среди иных подобных им.
Он мне напомнил о былом.
О том завете золотом,
Который заключила с Ним.
- О-го-го, - после небольшой паузы оценил Бажану писклявый. - Агния Барто отдыхает!
В темноте зажглись улыбки. Нервозность словно испарилась.
И вот тогда, когда обстановка разрядилась, как устаревшая модель телефона, Бажана, отложила лиру, взяла весло, что более приличествует девушкам и монотонно стала грести свой сказ.
- Внизу шумит речка. Имя ей - Чёрная. Однажды, а это было в Юрьев день, когда цвела сирень, и опадали хризантемы, я окунулась с головой, рукой служителя в её поток три раза, родилась свыше, заключив завет с Творцом. Моя ветхая природа утекла к морю, а та, что и ныне со мной, вышла из её прохладных вод, которые струйками завета, стекали с волос и крыльев на щедрую землю. Эти капли стучали нотами. Птицы подхватили мелодию, деревья зашелестели напев, а я молчала и слушала. И Бог молчал и слушал. И только служитель, что-то говорил, такое нужное и важное, что оно не вмещалось в меня, пустую и чистую. С тех пор, мне доводилось слышать много рек, внимать ручьям, поддакивать озёрам и трепетать волнам бушующих морей и слушать штиль, как может слышать Бог. И эту реку я узнала сразу. Она шумит во мне небесной тишиной. И молча говорит, что нужно подождать, когда придёт она и всем укажет Путь.
- Она, это - тишина?
- Нет. Она - это проводник. Та, которая откроет нам врата миров нашими ключами. Ведь это так, Дмитрий?
- Да, - согласился изначальный. - Ты, Бажана, абсолютно права.
- А кто она? - спросил Гестас. - И как она нас найдёт в этой тьме без фонаря? Или ей можно?
- Зачем ей фонарь, когда она проводник?
- Иван Сусанин тоже был проводником. Куда он привёл, мы все знаем, - съязвил Гестас. - И откуда она придёт?
- Он - поправил Гестаса Дмитрий. Проводник сам укажет нам Путь. Он сам как фонарь.
- Он?! - Гестас удивился. - Э-э, братцы, как же так: Бажана говорит «она», а Дмитрий говорит «он». В чём дело? Проводник что, - педик?!
- Он не педик и не гермафродит. Просто для Бажаны проводник «она», для меня проводник - «он», а кто «оно» для тебя, Гестас, мы узнаем когда оно придёт. Это уже скоро. Потерпи.
- То есть как «оно»?! - полушепотом пропищал Гестас. - Вы меня окончательно запутали.
Но ОНО действительно появлялось, причём прямо перед ними.
Оно выплывало из-за горизонта. Проводник. Она же луна. Он же месяц. Оно же светило.
Ночное светило, отражая свет ближайшей звезды, сперва тёмно-кровавое, чуть позже - золотое, а ныне и вовсе голубое, поднималось ввысь. Синегорская ночь и её верная тень, смирялись. Появились тени деревьев и гор. Стало так видно, что можно было даже читать.
Путники осмотрелись. Они стояли перед могучим дубом. Дерево закрывало собой пропасть, на дне которой несла свои воды Черная речка к самому Черному морю. С каждой стороны от дерева была дорога. Справа - по над рекой дорога вела в Байдарскую долину. Слева - спускалась вниз, выводя в Шульскую долину, а дальше карабкалась на Мангуп. Сзади - осталась за спинами путников Синегорская столица. А впереди?
Впереди рос дуб с огромным дуплом. Сквозь него уже глядел на путников проводник. Тень дуба легла на поляну, в центре которой лунный свет повторял очертания дупла. Проводник был в эту ночь самым полным, как календарь в начале года. Но дорога была и через это самое дупло. Куда она вела?
Ха! Не все дороги ведут в Рим. И даже пройдя Синегорье, Рым и медные трубы, всё равно на не затёртых в сознании картах, нет, да и проползут, нет, да и пролезут, освященные проводником дороги в никуда. Пути летящие вдаль.
- Пора, - сказал Дмитрий. - Лазарь, доставай ключи.
- Я готов, - поспешил ответить тот и порывшись в рюкзаке, извлёк наружу эти самые ключи.
Восемь путников, а при лунном свете их удалось сосчитать, молча, словно сговорившись между собой, образовали круг. Лазарь выложил маленькую трубочку, пакетик с гашишем и зажигалку.
- Кто первый? - спросил Дмитрий.
- Я, - решилась Бажана. - Но что мы будем делать?
- Хапать, - поспешил Гестас с ответом.
- И не только, - поправил его Дмитрий. - Инна, расскажи всем, пока ещё никто не хапал.
Инной оказался юноша с длинными волосами. Русалка в мужском теле. Не многие знают, что Инна - это мужское готское имя, ставшее в силу ряда причин женским. К этим немногим, Инна как раз и относился.
- Сейчас, - начал он инструктаж, - каждому из нас предстоит пройти путём в никуда. Правило таково: путешествующий, затянувшись из трубки, лезет в дупло дуба. Дерево прямо перед нами. Забравшись внутрь, нужно закрыть глаза и выпуская в сторону проводника дым, сделать шаг в бездну.
- Это самоубийство, - закричал Гестас.
- Не перебивай!
Появилось легкое напряжение.
- Когда тело кандидата в никуда, закроет собой лунный свет, что падает на развилку сквозь дупло дуба, лунная дорожка преобразиться в невидимую глазу тропу и приведёт искателя к цели. Если кто-нибудь передумал, он смело может вернуться в столицу.
Напряжение нарастало.
- Кто первый? - повторил Дмитрий свой уже звучавший вопрос.
- Я, - повторился ответ.
Ей передали трубку. Бажана закурила, задержала дыхание, подошла к дереву и забралась в дупло. Она закрыла на миг собой лунный свет, что струился из него. А ещё через миг, её не стало.
- Ура! Заработало! - съязвил Гестас.
- Кто следующий? Времени мало. Его практически нет.
- Я иду, - решился Инна. Он сам забил себе трубочку, раскурился и очень быстро исчез в дупле.
Напряжение переходило границы, но тем же способом в неизвестность скрылись Ксю, Лазарь, Каввал и Эмир.
Гестас и Дмитрий осталось одни. Но напряжение обрело звуковые формы. Гестас и Дмитрий услышали за спиной, со стороны дороги, по которой они проходили в полной тьме, непонятный шум. Очевидно, кто-то спешил по этому пути.
- Что это? - испугался Гестас.
- Нет времени, - ускорил его Дмитрий. - Ты идёшь или остаёшься.
- Нет , нет, я иду, - сказал он, дрожащими руками прикурил трубку, вручил её Дмитрия и через миг от него осталась лишь тень.
Тем времен шум за спиной нарастал. Страх внутри Дмитрия роился как краснолесские пчёлы. Он затянулся и полез в дупло.
- Постой!
Мерзкий голос за спиной пытался его остановить. От неожиданности трубка из рук Дмитрия выпала. Но выбор был сделан. Его тень ушла в никуда, в тот самый миг, когда на поляну влетела моя тень.
- Проклятье! - закричал я и тут заметил дымящуюся трубку, что выронил Дмитрий. Не смотря на то, что мне всё это снилось (в этот момент я спал в одной из Шулданских пещер и видел весь этот поход во сне), я затянул своими легкими остатки зелья, забрался в дупло и вступил в нечто.
Погоня началась.
* * * * * * * * * *
Во время утренних молитв и славословий
Среди обители в верховьях Синегорья
К Хумату, совершавшему все это
Явился ангел в огненном сиянье,
И весть принес, сказав слова такие:
Амель, приветствует в моем лице багряном,
Тебя, хранящего обеты и догматы
Великого Возлюбленного Бога,
Чье имя раскрывает пред мирами
Сверкающий поток благословений.
Но слушай, для чего сюда пришел,
В суровые, заоблачные земли
Хранимого Всевышним Синегорья.
Я послан к тебе лично, с повеленьем,
Великого Отца и Господина,
Чтоб ты сейчас же встал без промедленья,
Покинул край сей и спустился к морю.
Там будет ждать тебя юнец, сидящий в лодке,
Который парус весело поднимет,
И путь ориентируя по звездам,
Светилам, что сияя отражают
Могучий свет Создателя Вселенных,
Тебя он приведет в портовый город,
Столицу мудрости на южном побережье,
Алмаз, сияющий среди пустыни знойной,
Оазис добродетелей святых
И свитков откровения хранитель.
Там мудрецы, твое завидев тело
Тебя введут в чертог, где соберется
Почтенный люд от млада до велика
Чтоб ты, как Амеля посланник, разрешил
Тот спор, что черной пробежал границей
Сурово разделившей всех святых
На два пути, ведущие к обрыву
Который поглощает ежечасно
Любовь и добродетель, что царили
За стенами его совсем недавно.
Так в путь же, не сиди на месте долго,
Я всё сказал, теперь пора за дело.
Хумат прозрел духовными очами,
А ангел, чей багряный лик искрился,
непознанным, святым очарованьем
Исчез. Его как будто не бывало
Перед глазами праведного мужа.
В дорогу взяв нехитрую котомку,
Огню священному душою поклонился
И как сказал ему багряный ангел
Свой начал путь, хваля при этом Бога.
Неделя прошагала в той дороге,
Когда рассветным утром солнце встало
Из синих вод разнеженного моря,
Приветствуя идущего пророка.
Сойдя с вершин суровых Синегорья
Хваля и прославляя непрестанно
Дорогой этой Амеля - Творца
Юнца, пророк увидел в лодке малой
Чинившего потрепанные сети
И подойдя к нему, его окликнул:
- Да будет мир тебе и благодать
Великого Небесного Владыки
В столицу царств земных, в лазурный порт
Мне помоги добраться синим морем
И цену назови за этот путь.
Цена дороги сей не велика,
Ему ответ пришел без промедленья
Купи мудрец мне сети, ведь мои
Достались от отца, ему от деда,
Но толку в них не видно, а других
Не справить мне, нет времени на это.
От Бога мне призвание ловить
И увозить к тем берегам далёким
Попавших в сети, пожеланием своим
Желавших Амеля влечением высоким
На чьих челах поставится печать.
Не каждый смертный слов сих дивный образ
Душой разумной способен осознать.
Хумат сказал: на это я согласен
Ты парус поднимай, бери весло
И смело правь к столице побережья
Господь тебя сетьми вознаградит
Я буду счастлив поучаствовать в сем деле..
И волны понесли их в путь далекий.
Хумат, призвавший Амеля в мольбе
Для них попутный испрошая ветер,
Что обитает в этой стороне,
Украсил небо пеньем и хвалою.
Итак, втроём, - пророк, юнец и ветер,
Они неслись по солоным волнам
Три знойных дня и звездные три ночи,
Когда рассветом красным, горизонт
Им показал столицу побережья,
Где якорь брошен был в пучину вод,
Едва цикад заслышав стрекотанье.
Смутился в удивленье люд портовый -
Узнавший Синегорского пророка.
И весть о нём, устами воспылав
Великую столицу облетая,
Великий разожгла переполох.
Труждающийся люд и духовенство,
Что с спозаранку вечно на ногах, -
Трудом одни, другие песнопеньем
Святого Амеля хваля за свет небесный,
Услышав то известие, стремглав
Все свои бросив ежедневные занятья,
Заботы, планы и другую суету
Его приход, как светлую мечту
Узрев, и распрострев объятья
На площадь ринулися пестрою толпой,
Попутно зазывая за собой
Друзей, соседей, братьев и врагов
И даже попадался и таков,
Кто не успел с утра одеться в платье.
Хумат шел к храму, вместе с ним направил
Туда свои стопы народ, а власти,
Разбуженные слугами, спросонья
Напуганные криками, игрой
Что радостные люди издавали,
Совсем свой властный потеряв покой,
Во гневе, в панике, истерике, кричали,
Не находя порфиры дорогой;
Войска приказа нервно ожидали,
Чтоб путь вождям расчистить, а святой
Дошедши в храм, куда народ толпящий
Не смог пройти своею теснотой,
Пал на колени и в благодарении
За край родной, за люд, жрецов и власти,
Молил, чтоб Бог избавил от напасти,
Вошедшей в город темною порой.
И тщетные предпринимал попытки
Прорваться к храму сам король Абдал.
С холма дворцового он нервно наблюдал
З морем человеческим, да слышал
Восторг людской, да звон колоколов
Со всех обителей, вещавших о приходе
В их град пророка праведного, тот
Хвалу окончив Богу за народ,
Спросил жрецов и мудрецов, что в храме
Собрались разрешить злосчастный спор
Встал муж один и начал разговор.
С подробностью он изложил пророку
О споре, разделившем мудрецов
А с ними и народ на две общины, -
На равные такие половины,
Где каждый непреклонно на своем
Стоял, и это в скорости грозило
Перерасти в кровавую вражду.
И не по силам было их вождю –
Порфирородному правителю Абдалу,
Всех примиривши, злобный спор унять.
Трещала по всем швам корона царства
Не ведая, чем общество спасать.
И вот Хумат спросил про тему спора.
Седой архимандрит ответил так:
Вопрос возник - никто не помнит как,
Но вот в чем он. Способен ли Всевышний
Чьё имя до конца нельзя познать
Создать Своей непревзойденной силой
Такой тяжелый камень, что поднять
И Самому Ему не будет мочи?
И в этот миг от партии, что громче
Могли о своем взгляде прокричать,
Слетел ответ: Господь сильнее ночи
Он Всемогущ, Велик, Ему создать
Подобный камень не составит и труда!
Но закричали оппоненты - ерунда!
Всесильный Амель, наш Творец и Бог,
Любое из Своих творений смог
Поднять во всемогуществе Своем,
Поднять куда угодно! Но тогда,
Им первые кричали: ерунда!
Когда Всевышний Всемогущ, то как
Не сможет Он создать сей камень дивный?
Ведь мы условия не в праве изменять,
Оно гласит: способен ли создать,
Он камень таковой великой силы,
Что Сам его не сможет и поднять?!
А если невозможно это Богу
Так сотворить, то как же Всемогущим
Его мы можем только называть?
И спор во гневных выкриках, опять,
Кружась по кругу, оскверняя храм
И Господа пытаясь оскорблять
Бродил по резким спорящим устам.
Хумат чихнул и рассмеялся громко.
И в тишине возникшей всем неловко
Вдруг стало от улыбки мудреца.
А муж седой, походкою юнца
Поднялся к кафедре и всем ответил кротко:
Ответ тут прост. Не нужен этот спор.
Всевышний, Всемогущий без сомненья,
Когда творил людей Своим веленьем,
То камень этот тяжкий и создал.
Свободу выбора даруя человеку, -
Свободу эту камнем изваял.
Не может Он любить Себя заставить.
Принудить не желает Он людей,
Рабами быть святых Его идей,
Но право выбора, между добром и злом,
Он нам отдал, мы пребываем в нём,
А это тот и есть тяжелый камень,
Что не под силу, Всемогущему поднять.
Но Он в любви своей нас будет ждать,
Что изберем Его, Святого, сами.
Чтоб утро освещало мир добром,
У тьмы нет вечности, как ночь она проходит,
Как только солнце встанет над холмом.
Невольник он не богомольник.
И на веревке не затянешь никогда,
В Его пречудные и райские сада.
Но хочет Он, чтоб мы Его избрали,
Свободным изъявлением сердец...
И вздрогнул храм, - хвала Тебе Творец,
За созданный Тобой тяжелый камень.
И пламень вдруг зажегся во сердцах,
И праздник выбора, меж светом и меж тьмой,
Объединил народ. Тем временем, святой,,
С трудом пройдя в ликующем народе,
Шел незаметно к пристани пустой,
Где ждал его ловитель душ младой.
Пророк принес невидимые сети,
Сплетенные молитвами святых.
И я попал в святые сети их,
Осознанно избрав Творца Вселенных,
Продиктовавшего однажды этот стих.
Над ними и среди них, незримо присутствовала Синегорская ночь. Она была младшей дочерью Вселенской мглы, а по мужской линии числилась потомком раздвоенной пустоты. Расстроенная её рождением тьмущая тьма, доводившаяся Синегорской ночи безымянной сестрой, подарила ей такой непроглядный наряд, в котором уже битый ногами о камни час, перемещались путники.
Синегорская ночь плыла над горами. Она собиралась выйти за муж. Её малолетний жених, - приморский мрак, уже заслал сватов и шутов, что также блукали по горам в туманной пустоте. А ночь, смеялась над ними. Она любовалась, как бородатые Синегорские попы, курили в своих длинных люльках мечты и кадили сирийский гашиш. Вглядывалась в глаза путников, своими бездонными красками, из которых полоумные совы, сплетали узлами нот, потаённые напевы троп.
Никто не знает, что твориться у неё внутри. Никто не видит, что задумала она вне себя. И лишь извечная её спутница тень, неотлучно рядом.
Раньше, когда ветер еще пытался ласкать, а туманы крутили разные шашни, у Синегорской ночи было две тени. Старшая была непроглядною, а младшая - лукавою. Бывало, усядутся они втроём отметить шаббат по-караимски, не зажигая субботних огней, да как начнут перешептывать все новости и слухи, да как увлекутся, что зеленый колокол Шулданский не слышат. А звонарь-то не просто бьет в такую рань. Будит он петухов, что кукарекают на семи языках предрассветные песни. Но подруги языкатые ни колокольный звон не чуют, ни петухов горластых не слышат. Сидят себе языками чешут, как метлой машут. И лишь только звон кузни, возвращал их в реальность. Нравились им кузнецы. Любили обе тени, подурачится над ними. Играли, играли и доигрались.
Украли младшую тень цыгане. Увели её в те края, куда глаза не глядят, где едва зубы стучат, и волос не чешут. Водили её под узду, как коня, наводили на плетень, изводили всем табором в жаркий день, прячась от солнца и людей.
Устала тень. И вот однажды, когда птицы собирались в полёт, а цыгане ушли в лес по дрова, легла тень на бревно, из которого ложки и поварешки вырезал слепой дед, да заплакала. Потекли ручьи слёз. Затопили весь каньон. Убежали стремительно цыгане. Превратилась тень в речку бурную. А бревно проросло. Вырос дуб огромный, с большим дуплом. Над рекой, что стали звать Чёрною.
И вот старой дорогой цыганской, договорившись не зажигать огней, по-караимски, шли восемь путников. Над ними и среди них, незримо присутствовала Синегорская ночь.
- Есть вопрос, - услышала ночь чей-то писклявый голос.
- Говори, - разрешил тот, кто шёл впереди.
- Бог Всемогущий?
- Несомненно!
- А может ли Всемогущий Бог создать такой камень, который сам же и не сможет поднять?!
Ответа не последовало. Тишина прошла ещё триста шагов и уткнулась в развилку.
- Это неинтересно!
- А почему оно должно быть таковым?
- Каковым?
- Интересным?
- А кого это интересует?
Синегорская ночь, молча следила за разговором, ни пытаясь, ни вникнуть в него, ни помешать ему, ни тем более помочь. Она просто была. Всё вокруг было ей. Временно конечно, но факт. Всё было тьмой. Пока.
- Пока это не интересует меня, - говорил тот, что шёл первый.
- Вот и ладненько, - вторил ему второй.
Ночь молчала.
Молчали и остальные путники. Сколько их молчало? Думаю, что шесть или восемь. Да и кто их в такой кромешной разберёт? Тем более, что никто уже никуда и не шел. Дорога разветвлялась на две стороне: вправо и влево. Прямо перед ними был крутой обрыв. Откуда-то оттуда, снизу, шумела река. Такая же чёрная, как и ночь. Её было слышно.
- А прямо пути пока нет!
- Пока? Это как?!
- Запросто.
- Тогда куда нам идти?
- Куда глаза глядят.
Глаза видели ночь.
- А может, ну его, этот договор, а? достанем фонари и…
- Нет! - уверенный женский голос пресек эту попытку разрешения проблемы. - Нет! Не достанем. Не ужели до вас так и ничего не дошло?
- Нет, не дошло! - громко каркнул писклявый. - А что собственно до нас должно дойти? Я курить давно хочу. А вы огонь не даёте зажечь и треплите при этом всякую чушь! Должно дойти!!!
- Я поняла, - перебила пискуна неизвестная. - Нам и не нужно доходить. Мы уже дошли.
- Как?
- Куда?
- Почему?
Вопросы посыпались на девушку, как яблоки на Ньютона. Они, своими до безобразия крюкастыми и изворотливыми фигурами пытались нащупать её тело, пробраться в разум и плотно прижать к стене. Но стены отсутствовали. По крайней мере, их не было видно.
- Бажана!
Девушку поименовали.
- У тебя что, дар видения в кромешной тьме?
- Они ещё не видели кромешную тьму, - проворчала про себя (и свою хозяйку) старшая тень Синегорской ночи.
- С чего ты это взяла? - присоединился к остальным вопрошателям писклявый нытик.
- Я слышу шум реки - поэтично лепетала Бажана, - мне этот звук знаком.
Его способна я узнать среди иных подобных им.
Он мне напомнил о былом.
О том завете золотом,
Который заключила с Ним.
- О-го-го, - после небольшой паузы оценил Бажану писклявый. - Агния Барто отдыхает!
В темноте зажглись улыбки. Нервозность словно испарилась.
И вот тогда, когда обстановка разрядилась, как устаревшая модель телефона, Бажана, отложила лиру, взяла весло, что более приличествует девушкам и монотонно стала грести свой сказ.
- Внизу шумит речка. Имя ей - Чёрная. Однажды, а это было в Юрьев день, когда цвела сирень, и опадали хризантемы, я окунулась с головой, рукой служителя в её поток три раза, родилась свыше, заключив завет с Творцом. Моя ветхая природа утекла к морю, а та, что и ныне со мной, вышла из её прохладных вод, которые струйками завета, стекали с волос и крыльев на щедрую землю. Эти капли стучали нотами. Птицы подхватили мелодию, деревья зашелестели напев, а я молчала и слушала. И Бог молчал и слушал. И только служитель, что-то говорил, такое нужное и важное, что оно не вмещалось в меня, пустую и чистую. С тех пор, мне доводилось слышать много рек, внимать ручьям, поддакивать озёрам и трепетать волнам бушующих морей и слушать штиль, как может слышать Бог. И эту реку я узнала сразу. Она шумит во мне небесной тишиной. И молча говорит, что нужно подождать, когда придёт она и всем укажет Путь.
- Она, это - тишина?
- Нет. Она - это проводник. Та, которая откроет нам врата миров нашими ключами. Ведь это так, Дмитрий?
- Да, - согласился изначальный. - Ты, Бажана, абсолютно права.
- А кто она? - спросил Гестас. - И как она нас найдёт в этой тьме без фонаря? Или ей можно?
- Зачем ей фонарь, когда она проводник?
- Иван Сусанин тоже был проводником. Куда он привёл, мы все знаем, - съязвил Гестас. - И откуда она придёт?
- Он - поправил Гестаса Дмитрий. Проводник сам укажет нам Путь. Он сам как фонарь.
- Он?! - Гестас удивился. - Э-э, братцы, как же так: Бажана говорит «она», а Дмитрий говорит «он». В чём дело? Проводник что, - педик?!
- Он не педик и не гермафродит. Просто для Бажаны проводник «она», для меня проводник - «он», а кто «оно» для тебя, Гестас, мы узнаем когда оно придёт. Это уже скоро. Потерпи.
- То есть как «оно»?! - полушепотом пропищал Гестас. - Вы меня окончательно запутали.
Но ОНО действительно появлялось, причём прямо перед ними.
Оно выплывало из-за горизонта. Проводник. Она же луна. Он же месяц. Оно же светило.
Ночное светило, отражая свет ближайшей звезды, сперва тёмно-кровавое, чуть позже - золотое, а ныне и вовсе голубое, поднималось ввысь. Синегорская ночь и её верная тень, смирялись. Появились тени деревьев и гор. Стало так видно, что можно было даже читать.
Путники осмотрелись. Они стояли перед могучим дубом. Дерево закрывало собой пропасть, на дне которой несла свои воды Черная речка к самому Черному морю. С каждой стороны от дерева была дорога. Справа - по над рекой дорога вела в Байдарскую долину. Слева - спускалась вниз, выводя в Шульскую долину, а дальше карабкалась на Мангуп. Сзади - осталась за спинами путников Синегорская столица. А впереди?
Впереди рос дуб с огромным дуплом. Сквозь него уже глядел на путников проводник. Тень дуба легла на поляну, в центре которой лунный свет повторял очертания дупла. Проводник был в эту ночь самым полным, как календарь в начале года. Но дорога была и через это самое дупло. Куда она вела?
Ха! Не все дороги ведут в Рим. И даже пройдя Синегорье, Рым и медные трубы, всё равно на не затёртых в сознании картах, нет, да и проползут, нет, да и пролезут, освященные проводником дороги в никуда. Пути летящие вдаль.
- Пора, - сказал Дмитрий. - Лазарь, доставай ключи.
- Я готов, - поспешил ответить тот и порывшись в рюкзаке, извлёк наружу эти самые ключи.
Восемь путников, а при лунном свете их удалось сосчитать, молча, словно сговорившись между собой, образовали круг. Лазарь выложил маленькую трубочку, пакетик с гашишем и зажигалку.
- Кто первый? - спросил Дмитрий.
- Я, - решилась Бажана. - Но что мы будем делать?
- Хапать, - поспешил Гестас с ответом.
- И не только, - поправил его Дмитрий. - Инна, расскажи всем, пока ещё никто не хапал.
Инной оказался юноша с длинными волосами. Русалка в мужском теле. Не многие знают, что Инна - это мужское готское имя, ставшее в силу ряда причин женским. К этим немногим, Инна как раз и относился.
- Сейчас, - начал он инструктаж, - каждому из нас предстоит пройти путём в никуда. Правило таково: путешествующий, затянувшись из трубки, лезет в дупло дуба. Дерево прямо перед нами. Забравшись внутрь, нужно закрыть глаза и выпуская в сторону проводника дым, сделать шаг в бездну.
- Это самоубийство, - закричал Гестас.
- Не перебивай!
Появилось легкое напряжение.
- Когда тело кандидата в никуда, закроет собой лунный свет, что падает на развилку сквозь дупло дуба, лунная дорожка преобразиться в невидимую глазу тропу и приведёт искателя к цели. Если кто-нибудь передумал, он смело может вернуться в столицу.
Напряжение нарастало.
- Кто первый? - повторил Дмитрий свой уже звучавший вопрос.
- Я, - повторился ответ.
Ей передали трубку. Бажана закурила, задержала дыхание, подошла к дереву и забралась в дупло. Она закрыла на миг собой лунный свет, что струился из него. А ещё через миг, её не стало.
- Ура! Заработало! - съязвил Гестас.
- Кто следующий? Времени мало. Его практически нет.
- Я иду, - решился Инна. Он сам забил себе трубочку, раскурился и очень быстро исчез в дупле.
Напряжение переходило границы, но тем же способом в неизвестность скрылись Ксю, Лазарь, Каввал и Эмир.
Гестас и Дмитрий осталось одни. Но напряжение обрело звуковые формы. Гестас и Дмитрий услышали за спиной, со стороны дороги, по которой они проходили в полной тьме, непонятный шум. Очевидно, кто-то спешил по этому пути.
- Что это? - испугался Гестас.
- Нет времени, - ускорил его Дмитрий. - Ты идёшь или остаёшься.
- Нет , нет, я иду, - сказал он, дрожащими руками прикурил трубку, вручил её Дмитрия и через миг от него осталась лишь тень.
Тем времен шум за спиной нарастал. Страх внутри Дмитрия роился как краснолесские пчёлы. Он затянулся и полез в дупло.
- Постой!
Мерзкий голос за спиной пытался его остановить. От неожиданности трубка из рук Дмитрия выпала. Но выбор был сделан. Его тень ушла в никуда, в тот самый миг, когда на поляну влетела моя тень.
- Проклятье! - закричал я и тут заметил дымящуюся трубку, что выронил Дмитрий. Не смотря на то, что мне всё это снилось (в этот момент я спал в одной из Шулданских пещер и видел весь этот поход во сне), я затянул своими легкими остатки зелья, забрался в дупло и вступил в нечто.
Погоня началась.
* * * * * * * * * *
Во время утренних молитв и славословий
Среди обители в верховьях Синегорья
К Хумату, совершавшему все это
Явился ангел в огненном сиянье,
И весть принес, сказав слова такие:
Амель, приветствует в моем лице багряном,
Тебя, хранящего обеты и догматы
Великого Возлюбленного Бога,
Чье имя раскрывает пред мирами
Сверкающий поток благословений.
Но слушай, для чего сюда пришел,
В суровые, заоблачные земли
Хранимого Всевышним Синегорья.
Я послан к тебе лично, с повеленьем,
Великого Отца и Господина,
Чтоб ты сейчас же встал без промедленья,
Покинул край сей и спустился к морю.
Там будет ждать тебя юнец, сидящий в лодке,
Который парус весело поднимет,
И путь ориентируя по звездам,
Светилам, что сияя отражают
Могучий свет Создателя Вселенных,
Тебя он приведет в портовый город,
Столицу мудрости на южном побережье,
Алмаз, сияющий среди пустыни знойной,
Оазис добродетелей святых
И свитков откровения хранитель.
Там мудрецы, твое завидев тело
Тебя введут в чертог, где соберется
Почтенный люд от млада до велика
Чтоб ты, как Амеля посланник, разрешил
Тот спор, что черной пробежал границей
Сурово разделившей всех святых
На два пути, ведущие к обрыву
Который поглощает ежечасно
Любовь и добродетель, что царили
За стенами его совсем недавно.
Так в путь же, не сиди на месте долго,
Я всё сказал, теперь пора за дело.
Хумат прозрел духовными очами,
А ангел, чей багряный лик искрился,
непознанным, святым очарованьем
Исчез. Его как будто не бывало
Перед глазами праведного мужа.
В дорогу взяв нехитрую котомку,
Огню священному душою поклонился
И как сказал ему багряный ангел
Свой начал путь, хваля при этом Бога.
Неделя прошагала в той дороге,
Когда рассветным утром солнце встало
Из синих вод разнеженного моря,
Приветствуя идущего пророка.
Сойдя с вершин суровых Синегорья
Хваля и прославляя непрестанно
Дорогой этой Амеля - Творца
Юнца, пророк увидел в лодке малой
Чинившего потрепанные сети
И подойдя к нему, его окликнул:
- Да будет мир тебе и благодать
Великого Небесного Владыки
В столицу царств земных, в лазурный порт
Мне помоги добраться синим морем
И цену назови за этот путь.
Цена дороги сей не велика,
Ему ответ пришел без промедленья
Купи мудрец мне сети, ведь мои
Достались от отца, ему от деда,
Но толку в них не видно, а других
Не справить мне, нет времени на это.
От Бога мне призвание ловить
И увозить к тем берегам далёким
Попавших в сети, пожеланием своим
Желавших Амеля влечением высоким
На чьих челах поставится печать.
Не каждый смертный слов сих дивный образ
Душой разумной способен осознать.
Хумат сказал: на это я согласен
Ты парус поднимай, бери весло
И смело правь к столице побережья
Господь тебя сетьми вознаградит
Я буду счастлив поучаствовать в сем деле..
И волны понесли их в путь далекий.
Хумат, призвавший Амеля в мольбе
Для них попутный испрошая ветер,
Что обитает в этой стороне,
Украсил небо пеньем и хвалою.
Итак, втроём, - пророк, юнец и ветер,
Они неслись по солоным волнам
Три знойных дня и звездные три ночи,
Когда рассветом красным, горизонт
Им показал столицу побережья,
Где якорь брошен был в пучину вод,
Едва цикад заслышав стрекотанье.
Смутился в удивленье люд портовый -
Узнавший Синегорского пророка.
И весть о нём, устами воспылав
Великую столицу облетая,
Великий разожгла переполох.
Труждающийся люд и духовенство,
Что с спозаранку вечно на ногах, -
Трудом одни, другие песнопеньем
Святого Амеля хваля за свет небесный,
Услышав то известие, стремглав
Все свои бросив ежедневные занятья,
Заботы, планы и другую суету
Его приход, как светлую мечту
Узрев, и распрострев объятья
На площадь ринулися пестрою толпой,
Попутно зазывая за собой
Друзей, соседей, братьев и врагов
И даже попадался и таков,
Кто не успел с утра одеться в платье.
Хумат шел к храму, вместе с ним направил
Туда свои стопы народ, а власти,
Разбуженные слугами, спросонья
Напуганные криками, игрой
Что радостные люди издавали,
Совсем свой властный потеряв покой,
Во гневе, в панике, истерике, кричали,
Не находя порфиры дорогой;
Войска приказа нервно ожидали,
Чтоб путь вождям расчистить, а святой
Дошедши в храм, куда народ толпящий
Не смог пройти своею теснотой,
Пал на колени и в благодарении
За край родной, за люд, жрецов и власти,
Молил, чтоб Бог избавил от напасти,
Вошедшей в город темною порой.
И тщетные предпринимал попытки
Прорваться к храму сам король Абдал.
С холма дворцового он нервно наблюдал
З морем человеческим, да слышал
Восторг людской, да звон колоколов
Со всех обителей, вещавших о приходе
В их град пророка праведного, тот
Хвалу окончив Богу за народ,
Спросил жрецов и мудрецов, что в храме
Собрались разрешить злосчастный спор
Встал муж один и начал разговор.
С подробностью он изложил пророку
О споре, разделившем мудрецов
А с ними и народ на две общины, -
На равные такие половины,
Где каждый непреклонно на своем
Стоял, и это в скорости грозило
Перерасти в кровавую вражду.
И не по силам было их вождю –
Порфирородному правителю Абдалу,
Всех примиривши, злобный спор унять.
Трещала по всем швам корона царства
Не ведая, чем общество спасать.
И вот Хумат спросил про тему спора.
Седой архимандрит ответил так:
Вопрос возник - никто не помнит как,
Но вот в чем он. Способен ли Всевышний
Чьё имя до конца нельзя познать
Создать Своей непревзойденной силой
Такой тяжелый камень, что поднять
И Самому Ему не будет мочи?
И в этот миг от партии, что громче
Могли о своем взгляде прокричать,
Слетел ответ: Господь сильнее ночи
Он Всемогущ, Велик, Ему создать
Подобный камень не составит и труда!
Но закричали оппоненты - ерунда!
Всесильный Амель, наш Творец и Бог,
Любое из Своих творений смог
Поднять во всемогуществе Своем,
Поднять куда угодно! Но тогда,
Им первые кричали: ерунда!
Когда Всевышний Всемогущ, то как
Не сможет Он создать сей камень дивный?
Ведь мы условия не в праве изменять,
Оно гласит: способен ли создать,
Он камень таковой великой силы,
Что Сам его не сможет и поднять?!
А если невозможно это Богу
Так сотворить, то как же Всемогущим
Его мы можем только называть?
И спор во гневных выкриках, опять,
Кружась по кругу, оскверняя храм
И Господа пытаясь оскорблять
Бродил по резким спорящим устам.
Хумат чихнул и рассмеялся громко.
И в тишине возникшей всем неловко
Вдруг стало от улыбки мудреца.
А муж седой, походкою юнца
Поднялся к кафедре и всем ответил кротко:
Ответ тут прост. Не нужен этот спор.
Всевышний, Всемогущий без сомненья,
Когда творил людей Своим веленьем,
То камень этот тяжкий и создал.
Свободу выбора даруя человеку, -
Свободу эту камнем изваял.
Не может Он любить Себя заставить.
Принудить не желает Он людей,
Рабами быть святых Его идей,
Но право выбора, между добром и злом,
Он нам отдал, мы пребываем в нём,
А это тот и есть тяжелый камень,
Что не под силу, Всемогущему поднять.
Но Он в любви своей нас будет ждать,
Что изберем Его, Святого, сами.
Чтоб утро освещало мир добром,
У тьмы нет вечности, как ночь она проходит,
Как только солнце встанет над холмом.
Невольник он не богомольник.
И на веревке не затянешь никогда,
В Его пречудные и райские сада.
Но хочет Он, чтоб мы Его избрали,
Свободным изъявлением сердец...
И вздрогнул храм, - хвала Тебе Творец,
За созданный Тобой тяжелый камень.
И пламень вдруг зажегся во сердцах,
И праздник выбора, меж светом и меж тьмой,
Объединил народ. Тем временем, святой,,
С трудом пройдя в ликующем народе,
Шел незаметно к пристани пустой,
Где ждал его ловитель душ младой.
Пророк принес невидимые сети,
Сплетенные молитвами святых.
И я попал в святые сети их,
Осознанно избрав Творца Вселенных,
Продиктовавшего однажды этот стих.
Обсуждения Синегорская свирель