Сигарный клуб

У дороги к храму Ясукуни
Сгорбленная она сидела на скамье
Последние потеряв силы.
Тяжкая ноша, неподъемный груз -
Маленький бумажный фонарик
С именем сына…/Дзисей JP/
***
Я сижу на вишенке, не могу накушаться
Дядя Ленин говорит нужно Вишну слушаться
Можно с вишни с Вишною высоко взлетать
Нужно вишню с Вишною жадно уплетать
/ неотсортированное RU/

Сигарный клуб

VILE EST, QOUD LICET* гласила надпись в табличке над массивной дверью, выполненной из темного цейлонского эбена с искусно сделанным кантом в виде резных кельтских завитков. Тяжело дыша, тучного вида господин в черном фраке со свисающим сзади ласточкиным хвостом, в чёрном цилиндре на крупной голове, остановился напротив белой блестящей цифры восемь и бронзового дверного молоточка, в лице античного божества. Обливаясь потом, после подъёма на последний, четвертый этаж, он восстанавливал дыхание, от усилия которого немного кружилась голова, мутнело в глазах. В длинном коридоре пахло какими-то крысами, хотя было довольно чисто. Мужчина постучал, несколько раз ударив по небольшой бите (ответной части кольца). За дверью послышались шаги, звук скользящей щеколды и тонкий голос:

– ОВУМ АУТ ГАЛЛИНЭМ**
– РАРЭ ЭВИС,*** – ответил господин, снимая цилиндр с головы и протирая лоб синим геральдическим платком. Спустя короткое время с другой стороны лязгнула металлическая цепочка, дверь поддалась и открылась. Господин вошёл внутрь. Открывший её слуга – голый, пожилой мужчина с белыми, с аккуратно уложенными короткими волосами, черными бровями на неприятном лице, напоминающим сдутый, залежавшийся футбольный мяч, предложил господину взять его перчатки, цилиндр и пальто. Толстый господин с небольшим презрением вручил одежду в сморщенные руки дворецкого и двинулся к комнате с надписью М. Сама прихожая, представлявшая из себя малый квадрат с обоями в светлых бежевых тонах на стенах, яркой, висячей хрустальной многоярусной люстрой в центре, двумя пальмами в горшках, стоящих по дальним от входа углам, большим одёжным шкафом, кафельным узором пола в стиле барокко и заканчивая самим дворецким, составляла единую композицию. Почти как известная свободомыслящая партия «Единая Россия». Почти. В прихожей чувствовалось отсутствие воздуха, не в том смысле, что не чем было дышать, а в том, что он был здесь другим. Вероятно, что казалось так господину, потому что промышленный кондиционер, установленный на крыше здания с особой тщательностью фильтровал весь воздух, поступающий в клуб по длинным воздуховодам и не просто фильтровал, а обезвреживал, если можно так сказать, от частичек информационного поля, непременно сохраняющихся на одежде его членов. За дверью с литерой М скрывалась небольшая парная, покрытая маленькими квадратами плитки. Там была душевая с белыми махровыми полотенцами, стойка, где стоял кувшин с апельсиновым соком на серебряном зеркале подноса, укомплектованного перевёрнутыми хрустальными стаканами. Там же была раздевалка с металлическими шкафчиками, скамейка и плазменный телевизор. Сняв брюки с подтяжками, рубашку, туфли, нижнее бельё обнажённый мужчина проскользнул за матовое стекло сауны. Красные угли тлели в правом от входа ближнем углу, стоял густой не обжигающий пар. Мужчина плюхнулся на деревянную скамейку и уставился на обнажённую зелёную анахату. Его жирное тело напоминало клейкое густое желе, вылитое порциями с разницей во времени на себя же, горизонтальные слои которого тягучими кольцами наслоились друг на друга, напоминая природную метаморфозу горячий лавы. Мужчина обмяк, расслабился и задремал, мгновенно попав в фазу быстрого сна…

Модель вращающегося хрустального шара переливалась различными цветами и их оттенками. Похожий на мыльный пузырь, политый сверху бензином, она напоминала больше Юпитер с его бурями, гигантскими циклонами, ввинчивающимися в тело планеты штормами, переливающимися на солнечном свету, словно «мармеладный» упругий мячик из силикатного клея на открытой детской ладони. Ему снилось, что его взгляд, пробирался сквозь слои пыли и газа в полной, изученной, хищнической по натуре, вселенной. Перемешавшиеся от долгих протяжённых путешествий чувства и умения были нужными и не нужными в одинаковой мере. На всём протяжении этого маршрута черный мешок космоса отражал от своих стенок всевозможные материальные объекты: хрустальные глыбы хвостатых комет, взявшиеся непонятно откуда номерные знаки с шестисотых Мерседесов, периода полураспада конца эры Рыб – начала эры Водолея, разноцветные силиконовые воблеры или вибраторы, сложно было определить – слишком интенсивно сменяли друг друга образы, или правильнее сказать явления. Иероним Босх и Роберт Монро в чем-то были правы, описывая ад как замкнутое движение человеческих фигур, уродливое, как и их треснувшая призма парадигмы, но кого это волнует теперь? Фыркая, пренебрегающий законами физики и небесной механики, голубой кит его осознания проплывал сквозь галактические суперкластеры, мимо многомерных светящиеся жил промежутков, и пустот, сквозь дымящиеся столбы, спирали, эллипсы, линзы, пятна звездных скоплений. Космический планктон богатый дезоксирибонуклеиновой кислотой, входил в рацион самого большого млекопитающего на свете. Стук гигантского сердца слышался, ощущался, казалось, что сердце мира бьётся в своей постели, лоне, и этот сильный, объёмный звук достигает каждого уголка необъятной вселенной абсолютно на всех уровнях жизни. Постепенно звук становился всё более резким и сухим пока, наконец, не сменил частоту на привычный, знакомый диапазон варьировавшийся от 20 до 20000 Гц.

– Господин пингвин, уже двенадцать часов, вас ожидают

– Господин пингвин, господин пингвин, – доносился тонкий противный голосок голого слуги

В дверь стучали. Пингвин медленно отрыл глаза. В комнате по-прежнему висел пар, горели красным бутафорные, электрические угли в печке, чувствовался жар от гладких серых камней, лежащих сверху. Мужчине приходилось нелегко: словно тяжёлый Боинг он заходил на посадку с отключенным автопилотом в густой туман. В лобовое стекло, конечно же, были видны пульсирующая двойная цепочка звёздочек на взлётно-посадочной полосе, но тяжёлый пузатый кит с крыльями был слишком инертным, вялым и с большой неохотой слушался штурвала, да и самого капитана.

– Сейчас, сейчас – сказал в ответ жирный пингвин, вставая с деревянной скамейки

Мужчина неспешно вытер белоснежным полотенцем своё тело под всеми складками, протёр все уголки, сами складки, с особой тщательностью вытер голову, уши и ладони, смотря при этом на себя в большое, почти антикварное, зеркало. Выпив стакан апельсинового сока, он вышел из этого чистилища в тамбур с воздушной завесой, состоящей из тёплого сухого воздуха, стекающего наподобие водопада сверху вниз. Его сегодняшний, достаточно последовательный маршрут, заканчивался бежевой дверью с монументальным античным лицом девы, с густыми вьющимися волосами, отпечатанной, относительно недавно на 3d принтере из красного фотополимера. Пингвин толкнул дверь и вышел в зал.

Широкое помещение было, пронизано стелящимся сигарным дымом. Его слоистая структура была отнюдь не однородна. В центре зала, где шла оживлённая дискуссия, сизый дым имел тенденцию к бурному новообразованию: он словно брал пример с завивающихся морских гребней волн, смешивающихся друг с другом, как смешиваются женская страсть и мужская измена в ярком наряде танца под ритмы танго. Оттуда тёплый сигарный дым поднимался выше сознания, на второй этаж, на балкон, окольцованный деревянными перилами по всему периметру. У дальней от входа стены, той, что была по правую руку, была небольшая аккуратная деревянная лестница из тёмного дерева, острой стрелой целившая под углом 45 градусов вверх; там же стояло большое ламповое радио на высоких ножках, сейчас молчавшее. Нижний слой дыма, более эфемерный, окутывал босые ноги членов клуба, сидящих в кожаных креслах вдоль стен. Стоявшие рядом с ними блестящие пузатые пепельницы на длинных полированных ножках причудливо искажали своими выпуклыми краями контраст бежевых голых тел и красно-коричневых массивов кресел. Расстелившись, слой был более тягучим и вялым, он покрывал пол из дубовых досок, вылизанных двумя-тремя слоями лака, поверх коричневатого тонера. Голые тела были повсюду: они стояли, сидели, говорили, курили, щипали друг друга за дряблые щёки, руки, уши. Их разговоры смешивались с дымом, просачивались, скользили, плавно текли, развивались, окутывая собеседников белым эфиром, прозрачным, лёгким, наполненным мягким напряжением качества - его главной составляющей. Основное место в зале занимал продолговатый формы полированный, деревянный стол, словно впервые сошедшая с конвейера старины Генри модель Т. На нём лежали тетради, книги, симметрично, через равные промежутки, расположились три вытянутых кактуса с лампой по центру стола. Она была покрыта зелёным абажуром и имела позолоченное основание. Возле стола, по слегка эллиптичной окружности стояли стулья. Некоторые из них были неповторимо отодвинуты – отданы хаосу – другие, напротив, стояли ровно, плотно задвинутые под горизонт столешницы, небрежно касаясь спинкой, покрытой мягким велюром, её кромки.

Наверху, на балконе, в столь ранний час никого не было. Хотя дым и достигал самого верха комнаты, из-за очень высоких потолков, создавалось впечатления некоего отсутствия чего или кого-либо. Это было немного странно. Ощущение от оживлённой дискуссии в самом центре комнаты голых господ с сигарами, было очень знакомо вновь пришедшему пингвину, но это ощущение было неполным из-за каких-то дурацких воспоминай. Ничего не поделаешь, так работает память – ущербно, грубо, словно огромный каток, уплотняющий свежий асфальт, поверх отслужившей своё дороги, разбитой большими вмятинами, покрытой трещинами и даже свежими дождевыми лужами. Мужчина, поприветствовал всех присутствующих кивком головы, попросил у официанта, одного из стоявших около входной двери, апельсинового сока. Затем он сделал шаг по направлению к столу и окунулся с головой в живой объем разговора. Это действительно было похоже на прыжок в прохладную воду, посреди жаркого, солнечного дня. Это то самое, всем хорошо знакомое ощущение контакта, когда шум и свет неба и того что под ним, резко гаснет при вхождении в жидкую субстанцию водоёма, когда закладывает уши от большого всплеска и мгновенно всё приобретает другое свойство – вязкое, глухое, неспешное, очень похожее на крик кита, точнее на давление его протяжённости.

– В хрустальном звоне отголоски неба
Меня туда торопят, где я не был
Вся власть моя и это Я
Та самая змея…
– Ваш Фауст, господин министр, получился каким-то злым и противоестественным, – отвечал джентльмен в разноцветных очках, наподобие тех, что надевают на свой любопытный нос прыщавые подростки, жующие попкорн в темных кинотеатрах

– Это не значит, что ноги у балерин должны быть обязательно меньше тридцать седьмого размера. Или же вы находите взаимосвязь? – продолжал свой диалог голый мужчина с итальянскими усиками

–Я бы сказал, что вам нужно меньше пить терпентиновый бальзам, говорю вам как друг, врач и союзник

– Ну, подумайте сами, вы же милый мой, стали постоянным покупателем дежурной на Большом Черкасском Так ведь недалеко и до клиники Вульфа и Шихирмана, там же, голубчик, она всего в пяти минутах от Никольской!

– Под нож не лягу, не в моих правилах, а бальзам это для тонуса, вместо зарядки, сами же мне посоветовали отказаться от физической культуры, – продолжал шушукаться «итальянец»

– Ваше право. Но не удивляйтесь, если в следующий раз Ци развернёт ваш стих в сторону искусства как опыта

– Будем надеяться, капитан, что этого не случится в следующий раз, как не случилось и в этот, вы же прекрасно знаете, как я люблю, так сказать, слегка приукрасить, - при этом «итальянец» широко улыбнулся, поднял глаза вверх в личном, ведомом лишь одному ему блаженстве, чуть запрокинув при этом голову

– Вся власть Советам, – неожиданно громко, после невольной паузы гакнул он, продолжая стоять с чуть запрокинутой головой и с идиотской улыбкой на лице, по которому от уголков губ уже плыла узкая струйка слюны, словно по проложенной заранее канавке. Он напомнил пингвину младенца-переростка сорок лет живущего в психушке с видом на одну и туже кирпичную стену из окон первого этажа

Пингвину принесли апельсиновый сок. Он взял стакан с оранжевой густой жидкостью, отпил немного, сладко чмокнув губами. После этого он вернулся к разговорам, но не мог заметить предыдущего дуэта. Тот будто бы исчез, затерялся, растворился, ушёл по-английски – не попрощавшись. Возникали, новые диалоги, один интереснее другого, словно капли на водной глади, оставляющие свои следы, но столь бесчисленные и увлекательные, что сложно было остановиться на какой-либо одной из них.

– У любви должны быть головы и узлы, иначе она безличностна, а, следовательно, не имеет объектов подражаний, отклика в своих представителях, или же этот отклик безличностен, что равносильно отсутствию изначального её блага, – держа сигару в правой руке стоя возле стола, изрекал голый господин с блестящими фиолетовыми тенями на веках

– Ну не всем же жить так, как вы себе представляете, чипнутые гуманитарии – отвечал голый мужчина

– Вы, должно быть, неверно меня поняли Зайка, я говорю не о механике любви, а о причине взаимосвязи её отражений во внешнем, как принято говорить, мире

– Вы лукавите. Я уловил вашу мысль, вы говорите сейчас о причине взаимодействия её отражений с ней самой, – отвечал ему господин, имеющий татуировку в виде контура, лишь смутно напоминающий зайца (видимо подстреленного им же еще в армейские годы службы)

– Верно
– Тогда к чему обман?
– Есть вещи, о которых я не могу говорить прямо, это лишает меня, их поддержки. Я отстранённый наблюдатель. Если лично я буду верить в то, о чём говорю, я окажусь втянутым в процесс, а это лишает точки опоры, точки отсчета

– Ну, хорошо, убедили. Так почему вы считаете, что головы и узлы неотъемлемая часть взаимодействия?

– Почему, почему, да потому что я там был и всё видел своими глазами

– Что прямо у неё в сердце?
– Нет, конечно. Рядом. Вы думаете, что пчёлы разумны?

–Да
– А я скажу вам, чтобы мы могли считать их разумными, мы должны сами стать пчелами, только тогда у нас в руках будут ключи, критерии, по которым это можно определить. Это другие существа, сильно отличающиеся от нас. Рассматривая их своими человеческими глазами, мы наделяем их полномочиями по своим формулам, словно нанизывая на спину с иголками этому ежу наших представлений яблоки и грибы, говоря при этом, что это естественно и хорошо соотноситься с его природой, ровно, как и средой обитания

– Не совсем ясно, что вы хотите сказать
– Ночь странное время, – загадочно ответил господин с накрашенными фиолетовым веками, – оно более магическое, чем свет дня

– Почему?
– Не знаю, но ночью головы просыпаются, тогда, как узлы никогда не спят, поэтому и не видят сны

Пингвин, не стал дослушивать этот бред, он продвигался дальше, прихлёбывая накрашенными губами апельсиновый сок. Об этом, да и не только об этом, шел дискурс на полях сигарного клуба, в который входили знатные мужи из Великой Британии, Бельгии, Скандинавии – потомки великих Германов, рыцари-католики, герцоги, кондитеры, чемпионы по дартсу, трансвеститы, и рыбные олигархи. Всех их объединяло щекотливое положение, которое они занимали в пространстве клуба, являясь, по сути, телом Христовым, если, конечно же, здесь уместна столь вольная аналогия, в то время как табачный дым являлся его кровью – носителем, транспортом.

Блуждающий взгляд пингвина перестал улавливать фруктовые нотки услышанного диалога, поэтому пингвин, как жирная, медовая пчела в данный момент уже перелетал на другой цветок, на котором еще был не собран свежий утренний нектар. Он жаждал пока его возьмут, заберут, может даже сочинят о нём прекрасный стих. Его площади было достаточно, для одной точной посадки, такого мягкого, открытого, греющегося на утреннем солнце, еле слышно обдуваемого Альпийским ветром, посреди огромного поля таких же – фиолетовых, красных, желтых, синих, голубых, зелёных, розовых луговых цветов.

– Материи никакой нет. Есть гравитация, сжимающая молекулы азота, кислорода и углерода в огромный сухарь. Она формирует образы, больше известные как предметы, являющиеся на самом деле процессами, – говорил высокий, дряблый господин с кудрявыми волосами

– И что меняет ваше утверждение? – довольно в резкой манере отвечал ему голый человек, страдающий излишком веса, жадно курящий длинную сигару рукой, на запястье которой красовался металлический шипованный браслет на черной коже

– Я вот вынужден каждый день наблюдать, как гадит моя собака, и, отвечая на ваш следующий вопрос, сразу скажу, что мне приходится ещё и убирать за ней, т.к. в парках, где мы любим гулять, это основное правило, не соблюдение которого влечёт административную ответственность – продолжал он

– Вы смешны, оттого что скатываетесь как последний идиот в мир своих фантазий, и, отвечая на ваш следующий вопрос, сразу скажу, что вы, касатик, пренебрегаете дуальностью человека, – говорила кудрявая голова

– Съездите на свалку, – продолжал говорить он, – посмотрите на старые, автоматы для разлива газированной воды. Без человеческой заботы, они теряют свой лоск, блеск, так как некому больше смотреть в эти зеркала, да и не зачем. В любом случае их величина бездействия достойна любой похвалы, поэтому не забудьте поблагодарить их, когда будите уходить

– У вас у самого есть домашние питомцы?
– Только тараканы и пауки
– Дьявол, – вырвалось у пухлого толстяка, и от этого он нервно раскурил медленно тлеющую до этого сигару

Пингвин вновь потерял интерес к этой деловой встрече двух абсолютно голых людей. Эмоция радости скривила его и без того неприятное лицо, поэтому чтобы как-то продлить это ощущение единства, братства, он подозвал официанта. Лакей – вежливый, пожилой, голый мужчина быстро выплыл из табачного дыма с серебряным подносом. На нём лежала длинная темноватая сигара, золотая зажигалка и ножницы-гильотина. Умелыми движениями, откусив кончик, обслюнявив её, он ловко вставил её в рот. Чиркнув зажигалкой, он скосился на прикуриваемый конец и жадно стал раскуривать её своим ртом. В таком качестве он напоминал донную рыбу, вытащенную из гонки жизни на «свободу» и жадно вдыхающую кислород, длинными, верными, прерывистыми движениями.

Пингвин целиком отдался этому процессу, забыв про всё. Мягкий, горячий дым, приятно заполнял весь объём рта, дотрагивался до нёба, скользил сквозь зубы и вырывался наружу, как белый, матовый, пар из трубы паровоза. Язык приятно щипало, кололо. Его вкусовые рецепторы зарезонировали и пингвин почувствовал горьковатый, маслянистый вкус смеси терпкого граната и острого кайенского перца, богато украшенного базиликом, кардамоном, горчицей. Конечно же это были всего лишь его воспоминания, гармонично уложенные в линейность ассоциативного ряда, одного из многих. Таких, например, как Восточные сказки, пики минарет, глазурь мозаики, тёплые воды Красного моря и персиковый дым шишы, наполняющий принципами трансформации пространство в радиусе пятидесяти арашей. Отпустив лакея, пингвин немного походил туда обратно, как бы о чём-то усиленно размышляя. Его внимание уловило что-то и зафиксировалось на двух ближайших баритонах. Оно словно отклеило его с общей основы маленьких логотипов, значков, символов длинным, указательным пальцем, какие бывают у зелёных гекконов, и поднесла лишь одну эту наклейку к глазам и ушам пингвина, утопив затем всё в его семейном бессознательном.

– Вы знаете, что наши соотечественники, учёные сейчас наблюдают за муравьиным семейством? – сильно дергая углами своих мясистых губ, спрашивал голый мужчина, стоявший немного скосившись на правый бок, поддерживая себя чёрной тростью

– Нет, не слышал – с королевским достоинством отвечал голый стиляга, с покрашенными в интенсивный, зеленовато-голубой цвет волосами

– Группа учёных – продолжал мужчина, опираясь на трость – перенесла целый муравейник в лабораторию, воссоздав естественный микроклимат леса теплыми лампами и парогенераторами. Они помечают маленьких муравьишек специальными разноцветными маркерами. С их помощью они определили, что кишащая горка с муравьями не что иное как огромный мегаполис, где счастливо трудится рабочий класс. Их спокойствие охраняет класс воинов, которые не приспособлены к рассуждениям и работе. Они всегда находятся в полной бдительности и готовы, в случае необходимости дать отпор даже лисам. Некоторые фуражиры – добытчики пищи – не умеют ничего другого, кроме добычи липкого сока тлей. Также учёные обнаружили элиту муравьиного общества – «разведчиков». Они отличаются особой осторожностью и способностью к координации действий остального сообщества

– По мне, так все эти учёные инфантильные имбицилы, пытающиеся компенсировать свою недоразвитость, посредством закомплексованного творчества, в надежде, что рано или поздно обнаружат свой алмаз веры, скрытый за тёмной величиной сферы причин и следствий. И уж тогда то, можете не сомневаться, они надёжно приклеят эту влажную заплатку на брешь в своей замкнутой образованности, целиком состоящей из маленьких пробелов, полностью перекрываемых системой семейных ценностей

– Да, согласен – продолжал мужчина с тростью, – например одна учёная леди, спустя почти десять лет наблюдений за мечехвостами, наконец-то сделала великое открытие – мечехвосты, оказывается, откладывают яйца только в тот песок, в котором родились. До этого все попытки разведения этих древнейших существ в неволе были тщетны. В такие моменты я благодарен вселенной за то, что она ставит автоматические блокировки от внешних воздействий, иначе бы, после общения с человеческими индивидуумами животные на самом деле перестали бы откладывать яйца не только в своих песках, но и вообще, а то и вовсе потеряли бы хвосты, потому что люди не знали бы, зачем они им нужны

– Что? – удивлённо спросил, он же, немного убавив пыл, смотря на своего смущённого оппонента

– Да всё в порядке, – отвечал крашеный, – просто смущает слово автоматические, оно слишком вульгарно

– А вам-то что? Боитесь суда Божьего или вам кажется, что жирные, тёмные пятна на белой простыне чистой души разъедают её ткань?

– Нет, извините, меня, наверное, просто тронула искренняя невинность их истории

–А не моей?
– Нет, не вашей
– Хорошо
Последнее слово растворялось в общей какофонии звуков, сливаясь с общим гулом непонятного, незнакомого общения, перепадов высоких частот и каких-то знакомых частей звуков. Пингвин стоял посреди шумной толпы. Он попивал сок, закуривая его сигарой, которую долго смаковал, облизывая и обсасывая её обрезанный конец. Клубы дыма, вырывались наружу, как густой пар, дикий, вольный, текучий, как выдыхаемый воздух на пути к вершине Эвереста и не имеет значения кем – покорителем или покоренным. Уши пингвина были повернуты на другой, отличный от прежнего угол, он слушал, он слышал, был свидетелем разговора. Он слышал «выбор!», выбор», «жизнь!» Эти слова мелькали перед его носом словно жужжащие шпаги, сильно разрезавшие воздух, стрекочущие как сверчки тёплым июньским вечером.

– А есть ли выбор у револьвера? – спрашивал голый крепко сложенный мужчина, резко дёргая уголками губ

– Выбор стрелять или не стрелять, если до конца нажать на спусковой крючок? Выбор у бойка бить ли по капсюлю патрона? У капсюля? Воспламенять или нет основной заряд пороха? В конечном счёте, у пули, в какую сторону её лететь? И есть ли у каждого из них выбор делать это в иной последовательности?

– Да, – коротко ответил голый мужчина с глазами, делающими его схожим с древними ископаемыми

– Вы в своём уме? – удивлённо ответил крепыш
– Да. Я согласен с вами, что у элитного алкоголя, нет выбора, быть разлитым в пластиковые или стеклянные бутылки на заводе. Но есть выбор быть разлитым в пластиковые стаканы или хрустальные уже на праздничном столе.

– Продолжайте…
– Следовательно, мы с вами говорим не о самом выборе, а точке отсчёта, с которой мы можем посмотреть на возможность этого выбора, как бы размазанного по всей шахматной доске сильно абстрактным, по своей жирности, и неровным, по своей целостности, слоем сливочного масла. И рано или поздно на каком-то участке этой воображаемой плоскости, технический прогресс таки создаст пиковую амплитуду, следуя за своим сексуальным инстинктом; создаст безкапсюльный патрон и пулю, которая сможет преодолеть силу тяжести и в конечном итоге полететь не по настильной траектории, а по совершенно прямой линии, как это произошло в ракетной, а затем и космической сфере

– Таким образом, мы с вами можем прийти к точке сингулярности; точке, откуда возникла вся вселенная, сжатая до размеров какого-то атома. В этой точке вы, я, патрон и пуля уже существуют. Мы ничего не создаём нового. Мы лишь воспроизводим это «новое», его осмысливаем, шлифуем до блеска, называем словами, наделяем именами и вниманием. В этой общей для всего точке начала, вопрос о выборе не имеет смысла, так как, если бы в этом вечном начале он возник, не было бы вас и меня и, следовательно, совершенно не кому было бы задавать этот самый вопрос о выборе сейчас. А это суть мёртвые размышления о тенях от крови в нашем разуме

– Короче, этот выбор совершенно глупое слово, накачанное католической религиозностью, чьими-то непонятыми, до конца свободами, приспособленческими механизмами ранних приматов и шут знает, чем ещё

Крепыш раздумывал над услышанными словами некоторое время. В его голове условные шарики с цифрам, вращавшиеся в большом прозрачном барабане для лотереи, попадали под действием воздуха в трубу, где они скапливались в определённую протяженность, имеющую конечную длину в виде простой последовательности цифр. Крепыш был конченным дегенератом, он понимал только людей, наделённых властью, знаками отличия, имеющих определённый жаргонизм, заключённый социальными институтами в среднестатистический объём продовольственной корзины. Вращающийся барабан в его голове принадлежал даже не ему, а начальный импульс ему придала внешняя сила, которую он принимал как побуждение к действию. Поэтому его сильно удивили все двадцать семь двузначных цифр, загнанных в узких проход смысловой трубы, запылённой, безмолвной, местами со скатанной безжалостным временем крысиной шерстью от отсутствия рачительного домовладельца. И вполне может быть, что именно от этого он чувствовал себя слегка изнасилованным, хотя, конечно же, понятие «слегка» для стороннего наблюдателя здесь явно приуменьшено.

– Господин премьер-министр, а нужен ли нам этот «лунный контроль»? – спрашивал голый джентльмен с густыми седыми волосами?

– Что в вашем понимании контроль? – отвечал ему голый немолодой господин, но в прекрасной физической форме

– Что за неформальные вопросы и какое отношение они имеют к делу?

– Не изображайте из себя заинтересованное лицо курильщика из секретных материалов

– Контроль, господин министр, это наши с вами обязательства перед нашими подельниками из Североатлантического Альянса

– Вы забываетесь
– Да, хорошо, нашими друзьями
– Отвечаю. Нам он просто необходим, и мы вчера с вами говорили об этом. Что до него самого, так он и есть то самое управление о котором писал Булгаков: «…И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи...»

– Вы сам оптимизм
– Дело не в оптимизме, а в том, по большому счёту, что мы вынуждены действовать думая, что мы знаем, что делаем, хотя знаем де факто всего лишь несколько принципов, протравленных мирозданием в узкие, острые, канавки, и то, которые щупают своим внутренним взором всяческие просветлёнчики, мистики, практики и колумбийские гипнотизёры. Так что подумайте об этом, когда в следующий раз в Европарламенте захотите прокачать ферму на вашем планшете

– А как же риски?
– Вы про «лунный контроль»?
– Да
– Я вас умоляю, какие там риски? Это же экспериментальный проект, мыслите шире, а эксперименты — это зона сплошной безответственности. Учитесь пользоваться моментом генерал. Наши военные базы рано или поздно там появиться, к этому их подталкивает научно-технический прогресс, а также глобальный шпионаж.

– И ещё: не бойтесь, что-то подобное всегда происходит на ранних этапах эволюционных скачков, пора было бы уже привыкнуть. Колёса у нашей с вами, генерал, Бентли конечно же есть, но руль находится в недоступном для нас месте

Пингвин уже успел выкурить около трёх четвертей большой, толстой сигары, периодически её слюнявя и причмокивая от гедонического удовольствия губами. Он успел привыкнуть к этой большой пепельнице, с лестницей ведущей на периметр балкона, он свыкся со своими прямыми, как железнодорожное полотно чувствами, которые отличались завидным постоянством, в отличии от синусоидальных амплитуд эмоций и мыслей, спонтанно возникавших в голове монохромными плоскими импульсными вспышками. Этот плотный, серый арестантский лепень привычки, с косыми карманами без клапанов, был сшит точно по его фигуре. Сшит его личным небесным портным, также серым, но серым в смысле ближе к божественно-фиолетовому, а не серым в смысле неприметным; портным, не побоявшимся оставить лишь одну нить, привязанную и по сей день к его грубым семизначным ножницам. Проведя достаточно времени среди таких же, в каком-то смысле моделей, как и он сам, он всё менее и менее нуждался в осознании той истины Бенджамина Франклина, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определёнными неотчуждаемыми правами. Находясь вне состояния колумбийского гипноза, пингвин ясно слышал противный скрип тяжёлой, плохо смазанной решётчатой повозки инквизиции с шипами по обоим бортам, излучающей во тьму средневековья, помимо зловония, авторитарную силу власти, истину мгновенного признания от пыток и конечно же святую веру в какого-то Ацтекского Бога, всё-таки отчаянно нуждающегося в крови неверных. Двигаясь по пути механическая ось телеги прихрамывала, в отличии от запряжённых лошадей – те шли и тащили за собой эту повозку с откровенным презрением, фыркая по ночам, взбивая комья земли на стоянках между поселениями и городами, слушая лишь холодное ночное небо над их головами.

Дорога, полная кислотных лоскутов, посыпанных блёстками не нуждалась ни в чём, в какой-то степени её даже не было, она никого не звала на свои мёртвые петли, не заставляла смотреть на сюрреалистичные шпили подмосковных особняков, по обоим своим сторонам; она никого никогда не ждала, не жалела, не желала. Она просто была. Была гигантским безнравственным суперспидвеем, а точнее она всегда была вызовом: ужасным или привлекательным, но всегда вызовом. В разные времена она могла быть каменным театром под открытым небом Средиземноморья, ареной Колизея, полем для игры в гольф, площадкой с токарными станками и снарядами, государственным парламентом, одиночеством Кришнамурти, прямой линией для драгстеров, с баками, залитыми нитрометаном, научным комплексом Сколково, ограниченного постоянной Планка, ответами на вопросы, рождённые Солнцем, любовью к женщине, могла быть просто видением. Она никого, никогда не оставляла равнодушным, говоря внятно и громко «Я ничья. Но ты можешь воспользоваться мной как портовой шлюшкой. Грубо. Можешь использовать свою данность для достижений, а можешь постичь некоторые из моих тайн». Мудрая по своей отчуждённости, великая духом, красивая по содержанию она была всем, что удавалось видеть лишь немногим желающим посетить этот культовый космический аттракцион в форме голубого шара.

Ламповое радио, стоявшее до этого выключенным, заиграло, глубоко проникнувшись чувствами пингвина. Следуя этикету чувственной Вселенной это случилось внезапно, резко, как и бывает обычно в преддверии ошеломляющих поворотов судьбы, заставив осознать свою разумность многих, находящимся в дымном, прокуренном помещении. Постепенно пингвин стал тихонько напевать, столь отчего-то знакомые слова, как если бы он слышал много раз в детстве, напеваемые также тихо, сидящей возле его кровати, любящей матерью-хиппи в форме большого квадратного робота, покрытого разноцветной фольгой и коробкой мультипереводчика на месте зелёной анахаты:

On a dark desert highway
Cool wind in my hair
Warm smell of colitas
Rising up through the air
Up ahead in the distance
I saw a shimmering light
My head grew heavy and my sight grew dim
I had to stop for the night

There she stood in the doorway
I heard the mission bell
And I was thinking to myself
"This could be heaven or this could be hell"
Then she lit up a candle
And she showed me the way
There were voices down the corridor
I thought I heard them say...

Welcome to the Hotel California
Such a lovely place
(Such a lovely place)
Such a lovely face
Plenty of room at the Hotel California
Any time of year
(Any time of year)
You can find it here

Her mind is Tiffany twisted
She got a Mercedes Benz
She got a lot of pretty, pretty boys
That she calls friends
How they dance in the courtyard
Sweet summer sweat
Some dance to remember
Some dance to forget

So I called up the Captain
"Please bring me my wine"
He said: "We haven't had that spirit here
Since nineteen sixty nine"
And still those voices are calling from far away
Wake you up in the middle of the night
Just to hear them say...

Welcome to the Hotel California
Such a lovely place
(Such a lovely place)
Such a lovely face
They livin' it up at the Hotel California
What a nice surprise
(What a nice surprise)
Bring your alibis(****)

(Москва 2015)

* Дешево ценится то, что доступно
** OVUM AUT GALLINAM - Курица или яйцо
*** RARA AVIS - Редкая птица
**** Hotel California (Eagles)
На тёмном пустынном шоссе
Ветер развевал мои волосы
Тёплый запах марихуаны
Ощущался в воздухе.
Недалеко впереди
Я увидел мигающий свет.
Я почувствовал усталость и меня клонило в сон
Поэтому мне пришлось остановиться на ночь

Она стояла на пороге,
Я услышал звон колокольчика
И подумал про себя:
«Это — либо рай, либо ад».
Потом она зажгла свечу,
И показала мне путь.
В коридоре слышались голоса
Кажется, они говорили…

Добро пожаловать в отель «Калифорния»,
Такое прекрасное место,
(Такое прекрасное место),
Такое прекрасное место.
Свободный номер в отеле «Калифорния»
В любое время года
(В любое время года)
Вы всегда найдете здесь

Она была помешана на Тиффани,
У неё был Мерседес Бенс,
И много очень милых, милых парней,
Которых она называла друзьями.
Как они танцевали во дворе!
Сладкий летний пот.
Некоторые танцуют, чтобы запомнить,
Некоторые – чтобы забыть.

Так что я позвал управляющего:
«Пожалуйста, принесите мне вина».
А он ответил: «У нас не было этого напитка
С 1969 года».
А те голоса всё продолжали звать издалека.
Они разбудили меня посреди ночи
И я услышал, как они говорили…

Добро пожаловать в отель «Калифорния»,
Такое прекрасное место,
(Такое прекрасное место),
Такое прекрасное лицо.
Они зажигают по полной в отеле «Калифорния»
Какой чудесный сюрприз!
(Какой чудесный сюрприз!)
Предъявите своё алиби.

На потолке зеркала,
Розовое шампанское,
И она сказала: «Здесь мы просто узники,
По нашему собственному желанию».
В комнате хозяина
Они собрались, чтобы пировать.
Они резали тварь своими стальными ножами,
Но никак не могли убить животное.

Последнее, что я помню,
Это как я побежал к дверям.
Мне нужно было найти как выбраться отсюда
Чтобы вернуться туда, откуда я пришёл.
«Расслабьтесь», сказал сторож,
«Нас запрограммировали принимать гостей.
Вы можете освободить номер в любое время,
Но вы никогда не сможете уйти!»