Песнь о рыбаке и рыбке.
1970 год. Уссурийск. Госпиталь. Стихотворение посвящается начальнику городской пересыльной тюрьмы, вернее, тому, как он ел.
Как он ел! Челюсть работала ожившим механизмом: вниз – вверх, вниз – вверх. С невероятной скоростью и безо всяких попыток сомкнуть губы. До моего прибытия за столом «имярек» вкушал пищу в гордом одиночестве. Меня поташнивало, я терпел в тщетной надежде перевоспитать свинью.
Запев:
Когда б ты не был браконьером,
Когда б жевал не торопясь…
Не мстил тогда б в холеном теле
Тобой обглоданный карась.
Как череп лошади известной
Змеей прелата обманул,
Так и скелет той рыбы честно
Ребром кишку твою проткнул.
Сколь вредны обществу излишки!
Но был продуман мести ход…
Ребро, пройдя желудок, кишки –
Заткнуло!.. задний твой проход.
Ты много дней сопел и плакал,
Ходил замаянный и злой,
В постели ночью гноем капал…
Кому стал нужен вот такой.
Хор зеков:
Гражданин начальник, с нами не прощайся!
Поскорей, начальник, к зекам возвращайся!
Без тебя, начальник, будем тосковать!
Чтоб тебе в больнице десять лет лежать!
Зверь (твой заместитель) он большая сука,
Для нас он спаситель! При нем меньше мука!
Хоть братишек зеков бьет по мордам он,
Жрет, при нем, успешно зек одеколон,
Крем сапожный, пасту, политуру пьем…
К твоему приходу старшего дожрем…
Без тебя, начальник, эх и поживем!
После по этапу: Уссурийск - папу,
И Одессу – маму, и тюрьму пропьем!
Стон рыбака:
Как прибрел в больницу сам, друзья, не знаю.
Будто из-под стражи, под руки вели…
Дали хлороформу, думал, засыпаю,
А потом добавили сразу дозы три.
Рядом с настоящим еще очко рорезалось…
С доктором от вони дурно даже сделалось.
Я ж не замечаю, потому как сплю
И в свои привычные мирно так соплю.
А проснулся! О-о-ой! Сзади боль ужасная!!!
За что же тебя так, ты моя несчастная?
И не сесть, ни лечь… Докторам назло
Потерял я в весе сразу пять кило…
Ну, а дальше хуже! Какать, писать хочется…
А я не могу! Не могу ворочаться!
Значит, снова олухи снизу напортачили!
Прямо в… Грех сказать, трубку засобачили!
Гости к нам не ходят, вот где срамота!
Гром на всю палату: тра-та-та-та-та!
На шестые сутки, правы доктора:
Полведерка кала выдал «на-гора».
Сразу полегчало. Я от счастья млею,
Каждый вечер кварцем свою попу грею.
Только сердце ноет да жена тоскует,
В снах тревожных нежно в лысину целует.
Нет, нельзя быть правым, не познавши мук!
Сколько в мире добрых, сильных, смелых рук!
От души хирургу мой земной поклон…
Жаль, что установлен здесь сухой закон.
На подлиннике собственноручная запись: «Тому живой пострадавший свидетельствую … «имярек» 12.09.70.
Организатор перепечатки на пишущей машинке полковник
… «имярек» 12.09.70.
Сентябрь 1970г.
Отбивные по-липецки.
Представить очередь за водкой сегодня может разве что закоренелый кретин. Но так было! Из песни нашей развеселой жизни слова не выкинешь.
Изучив положенную программу для перегонки Ми–10 до благополучной сдачи зачетов, не отметить столь выдающееся событие, экипаж просто не мог.
К 16.00 многослойная очередь к заветному прилавку дозрела до кондиции, и без потрясающего нервы инцидента не обошлось. Худосочный мужичишка, проспиртованный политурой до конституции вопросительного знака, в первых рядах отоварился четком с ядовитой зеленой наклейкой и, растолкав колесом спины боевое охранение прилавка, на свою беду вырвался из его рядов излишне резковато. Зажатая в потной ладони чекушка (ощутив свободу всем своим горячительным нутром) ловко скользнула из пальцев и с похоронным звоном кокнулась о мраморные плиты магазинного пола.
Очередь оторопело вздрогнула, замолчала и потерянно уставилась на несчастливца. Мужичишка побледнел и замер, широко распахнув наполненные мутной безысходностью глазищи. Из левого поползла одинокая слеза.
– Бра-а-тцы!
– Да, что там! Пропустите, мужики, пускай без очереди возьмет!
– Не на что, братцы! – Левый глаз продолжал сочиться мутной слезой, правый оставаться сухим. – Последнее насобирал…
Очередь снова примолкла. Рупь сорок – деньга не шуточная, на дороге не валяется.
– Мужики! – раздался вдруг сердобольный голос от прилавка. – Мы что? Не люди, мужики! Кто сколь может, по гривеннику по пятнашке…
Виновник потерянно молчал, источая несчастье.
– Передай десять! Двугривенный возьми! Мужики, пятачком не побрезгуйте! – Воодушевляемая благородством очередь не скупилась.
Сверкая ядовитой синью в белом свете люминесцентных ламп, общественный подарок достиг растерявшегося вконец мужичка.
– Держи! Не кашляй!
– Бра-а-тцы! – Ноги мужичишки подозрительно складывались. – Спасибо, братцы!
Прижав драгоценную ношу к впалой груди, мужичишка на полусогнутых выскользнул из магазина.
Наконец и мы, осчастливленные забитой до отказа авоськой поллитровок, прохрустев ногами по скорбным останкам чекушки, приступили к выдвижению в район командирского номера при гостинице учебного центра. Разумеется, гордость за собственное благородство нас тоже слегка душила. Но, пожалуй, несколько более волновал простой вопрос: хватит ли взятого ящика спиртного на команду в одиннадцать человек? При инженерно-штурманском подсчете выходило, чуток более двух бутылок на брата.
– А черт с ним! В ресторане добавим! – Заплывающие жирком и нездоровой краснотой глазки упитанного под Карлсона правака Валерки светились самодовольством. – На разгон хватит! А мужик из магазина – артист! Шаляпин!
– Я ни разу не видел, чтоб с одного глазу, – поддакнул я, имея в виду заплутавшую в тропинках морщин одинокую слезу пожилого алконавта.
Молчаливый и застенчивый по случаю трезвости радист Витька только развел руками, мол, надо же!
О том, что мужичишка – талантливый проходимец по части одурачивания нам подобных, мы узнали на другой день, когда с помощью местной администрации пытались восстановить трепетные события дня минувшего. Узнали, но совершенно не обиделись. Чего не простишь истинному таланту?
2.
Процесс обмывания зачетов прошел на уровне. Народ отмяк и запросился в ресторан. Валерка засуетился, откопал белоснежную крахмальную рубаху колоколом на животе, черные брюки и штиблеты, блистающие глянцем лакировки. Остальные выглядели проще: все по гражданке, с преобладанием ковбоек в размашистую клетку и коротким рукавом по случаю лета.
Я рестораном не горел, по непонятным причинам завариваясь изнутри. Градусник выдал устойчивые 38 по Цельсию, и я залег.
Не помню, сколько по времени я созерцал одинокое пятикилограммовое ядро на желтом полу, наверняка украденное постояльцами на местном стадионе. Наверное, часа два. Разбудил меня Валерка.
– Серега! Нам отбивных хотели дать по-липецки! – Завопил он с порога, подрагивая от восторга.
– Кто? – Подскочил я на кровати, напрочь забывая непонятные болячки.
– Местные. Они нам по-липецки, а мы им по-дальневосточному.
Весело пересмеиваясь, подтянулись остальные члены экипажа с командиром Женей Крайнюком во главе. Трезвым Женя выглядел усталоинтеллигентно с нарочитой маской снобизма на розоватой бронзе лица под серебряной волной прически. Но сейчас его глаза так и искрились веселым боевым задором.
В развернувшейся битве за справедливость он возглавил команду из Валерки и радиста Витьки, оказавшись на пути целой восьмерки наступающей стороны. Эта местная публика разобиделась, когда экипаж пропустили в забитый битком ресторан с черного хода. Зная ресторанные окрестности много лучше, чем учебник арифметики Киселева, мстители избрали для нападения узкий тротуар, отгороженный от проезжей части массивной и прочной трубой. Другая сторона тротуара изображала старинную стену из плит известняка, за которой горбатился крутой склон городского парка. Восемь против троих – представлялось парням нормальным раскладом сил для задуманной акции «знай наших!»
Неумение считать до пяти (вкупе с отсутствием разведданных о составе) существенно подвело благородных мстителей. Бортовой инженер Володя Ванин, – главная ударная сила, при росте за метр девяносто остался ими не замеченным. Володя со своим «замом» механиком Колей Вахрушевым, достигавшим любимому шефу до девятого ребра, выгуливал заметно окосевшего подчиненного метрах в двадцати впереди командирской тройки. В те достославные времена я, особенно не напрягаясь, крестился двухпудовой гирей любой рукой не по одному разу. Наш инженер клал мои руки в армрестлинге с непринужденностью слона, наступившего на Моську. Слоном, к слову сказать, Володю и прозывали, но в целом он слыл добрейшим человеком. Володя и Коля едва миновали камуфляж под стену, как услышали шум прорвавшей кусты лавины мести. Не растерявшийся «зам», не испытывая судьбы, тотчас растворился в неосвещаемых аллеях парка. Его шеф, наоборот, несуетливо поторопился к месту развязки.
Узость тротуара сыграла с нападающими злую шутку. С одной стороны, крепкие шесть кулаков без труда остановили беспорядочный натиск, с другой – две неторопливые кувалды нашего инженера усердно принялись за обработку тыла противника. Достаточно сказать, что до завершения военных действий (начиная с момента сближения) осталось восемь Володькиных шагов. На девятом пудовый кулачина грохнул о Витькину грудь.
– Я свой! – завопил, не ожидавший предательства радист, чудом удерживаясь на сделавшихся вдруг тряпочными ногах.
– Ой, прости! Прости, Витек! Попутал клетчатую рубашку с этими… – Восемь поверженных тел со стонами уползали из зоны поражения. – А где «зам»? – Володька оторопело разглядывал копошащуюся под ногами массу, ужасаясь от мысли, что «зам» ненароком мог оказаться в секторе навязанной ему тренировки.
«Зам» исчез. И тотчас совсем неподалеку запели милицейские свистки. К побитым (своим) спешила подмога.
– В плен взяли! – сердито проворчал Витька, растирая отбитую грудину.
– Бегом в парк! – скомандовал Женя.
– Без «зама» не уйду! – уперся Володя.
– Если искать, то не здесь, – урезонил инженера командир. – Смылся «зам», куда потемней!
Команда рванула в парк. Володя, обгоняя друзей, скрылся среди черных зарослей с такой поспешностью, что Женя несколько растерялся. Искать друг друга в неосвещенном парке можно было до самого рассвета. Рядом под декоративным обрывом заливались милицейские свистки.
– Сюда менты не сунутся! – резюмировал командир, останавливая Валерку и Витьку на первом попавшемся перекрестке. – Ждем здесь!
Через пять минут перед троицей возникла темная башня инженера с перетрусившим «замом» под мышкой. Свистки, захлебнувшись, примолкли. Совершив «противоракетный» маневр с использованием складок местности, наши вышли к трамвайной остановке.
3.
– Ты то как? – участливо смотрел на меня Женя, несколько раздосадованный моим отсутствием в приключении. – Не увлекайся болячками, лететь скоро!
Я вытащил градусник.
– 36,6!
– Ты что-нибудь понимаешь? – Женя был явно озадачен.
Мы смотрели друг на друга с выражением дураков при вымытых шеях. Перед походом в ресторан температуру мне измеряли все, кому не лень. Мой самостоятельный первый ее замер восприняли чистейшей симуляцией.
Наконец в сделавшихся обиженно детскими карих глазах командира промелькнуло жесткое мужское решение.
– Наливай, потом думать будем!
– А где наземники? – спросил я, удивляясь отсутствию представителей, не летающих служб эскадрильи, приданных нам в помощь на приемку техники. Для Приморья Ми-10 был первым вертолетом подобной конструкции, именуемой летающим краном. – Слиняли по примеру Кольки?
– Они в ресторан не ходили. Денег нет. Сейчас трое спят, я заходил к ним, а двое с колядок не пришли. Не тяни резину, флагман! Наливай!
После пятой всех, за исключением слоноподобного шефа бортовой техники безудержно повело ко сну, и решение загадок с общего согласия отложили на утро.
4.
Разбудил всех раскрасневшийся от возбуждения правак Валерка, у которого, по его словам, ночью сперли документы.
– А где они у тебя лежали? – поинтересовался командир Женя.
Валерка посунулся к реглану:
– Вот здесь в кожанке они и лежали!
Заплывшие поросячьи глазки Валерки выражали неподдельное возмущение.
– Сюда, кроме нас, даже уборщицы не заходят, – прогудел старший лейтенант «Слон».
– На кого думаешь? – В баритоне командира закипало раздражение, но на свою беду Валерка его не распознал.
– Наземники, наверное. – изобразил недоумение жирными плечами правак.
– Подойди поближе! Кто из них?
Мы со «Слоном» переглянулись. Никто из ребят не вызывал и тени подозрения.
– Может те двое, что вернулись под утро? – предположил Валерка. – Когда ложился спать, документы были целы.
В словах Валерки светилась известная доля правды. Двое гуляк, отказавшихся пойти в ресторан с мастерами мордобоя, до рассвета катались на трамвае, выписывая по старому Липецку круг за кругом в глубокой дреме.
Рука Жени незаметно проскользнула под подушку.
– А ты не помнишь, что я тебе говорил, когда заметил документы в твоем заднем кармане брюк? – Увесистый бумажник вынырнул из складок и замаячил перед запотевшим Валеркиным носом.
Валерка замер.
– Шлеп, шлеп, шлеп! – От смачных шлепков розовые щеки Валерки пошли пунцовыми пятнами.
Я посмотрел на командира с укоризной.
– Спокойно, Серега! – загасил пробудившуюся злость в глазах Женя. – Он нас всех подозревал в краже, а сам потерял бумажник здесь, сидя жирной… "жмеринкой" на стуле, когда пришли из ресторана. – И снова оборотился к Валерке:
– Когда я тебе сказал спрятать бумажник?
Валерка запыхтел паровозом.
– Прости, командир!
– Скотина! – изобразил плевок Женя. – Ты раньше не вспомнил, до того, как на ребят наговаривать?
– Простите, мужики.
– Перед наземниками извиняйся!
– Жень? Может, сор меж нами оставим? – предложил я, искренне раздосадованный передрягой. – Зачем ребят обижать?
Командир на секунду задумался.
– Пожалуй, ты прав. Ты согласен, инженер?
– Он прав, командир!
– Ну, смотри, гад! Не тебя, ребят жалеем!
Робкий стук в дверь оказался, как нельзя, кстати.
5.
Из дверного проема выплыла фантастическая фигура засушенного Геракла. Вернее «зама», разрисованного шариковой ручкой под героя Эллады с добавлением сердец, пронзенных стрелами и надписями типа «Не забуду мать родную!», «Любовь до гроба!» и «Народ и партия едины!»
Грохнув от хохота, мы расступились, освобождая поле зрения для командира. Правый глаз Миколы, подернутый похмельной дымкой смотрел прямо, и в нем читалась безысходная тоска. Левый градусов на тридцать косил в сторону и выглядел абсолютно безучастным. Из-за странного поведения своих органов зрения, «зама» окрестили Кутузовым. Семейные трусы ниже колен, полотенце и прочие умывательные аксессуары однозначно намекали на намерение «красного прапора» проследовать в общественную комнату для умывания.
– Ну, вот и вы смеетесь! – огорчению Миколы не предвиделось предела. – В коридоре смеются, в умывалке смеются, теперь вы!
– Так, так, так… – задыхался хохотом командир. – Ты, на себя посмотри!
– А чего смотреть, – пробормотал Микола, машинально сосредотачивая оба глаза на росписи пупка, лодыжек… и замирая от неожиданности увиденного. – Ап… Ап… Ап…
Чего хотел сказать наш механик своим «ап, ап, ап» мы не узнали. Обдав зрителей богатой татуировкой спины, Микола растворился в полумраке коридора.
Виновника искать не пришлось. Красный, словно ошпаренный рак «шеф», неуклюже переминаясь с ноги на ногу, признался во всем.
– Вы уснули, а у меня ни в одном глазу, и спать не хотелось…
Добавить к признанию бортового инженера экипажа решительно нечего. Каждая мало-мальски заметная мышца на теле спящего «зама» была им любовно обведена шариковой ручкой неброского синего оттенка.
Баня.
Воронеж. В страшном 41-ом меня полугодовалого из горящего города вынесла на руках мать.… А сегодня… похожий на малярийного комара шестиметровыми шасси Ми-10-тый отдыхал после облета, готовясь к беспримерному перелету в Приморье, где ему было суждено стать первым дальневосточным летающим краном.
Не искушая судьбы перед ответственным заданием, наш экипаж, плюс наземные трудяги, решили провести время культурно и направились в баню. День был солнечным, настроение прекрасным, а баня жаркой и с пивом.
С голенастым дедком мы млели на верхотуре парилки, посмеиваясь над спором знакомых мне по гостинице немца и казаха, помнится, Джанахмета. Сей правдолюб, обвинял давно обрусевшего Ганса Ивановича в том, что немцы-переселенцы захватили на его родине лучшие земли. Я служил в Казахстане, заходил на ухоженные усадьбы немцев, научившихся сохранять под зелеными кронами свежесть и прохладу ночи в самый жаркий полдень. Не вникая в существо претензий Джанахмета, с ним легко можно было бы согласиться. Да только Ганс Иванович оказался калачом тертым.
– На свой участок, – сладко жмурясь от пара, ворковал он, – мы с матерью на своем горбу землю таскали из горных долин. А у тебя растет один карагач во дворе, и под тот ты каждый день всей семьей сливаешь отстой.
Судя по «отстою» оба имели к самолетам прямое отношение.
– Вы, немцы, хороши! – не унимался задиристый Джанахмет. – Знаешь, как в Германии мы у одного фрица стакан просили?
– Вообще то, я в Нижнем родился, – миролюбиво заметил Ганс Иванович, соскребывая с пятки размякшую и отслоившуюся мозоль.
– Э-э-э-э! – Судя по интонации, Джанахмету не терпелось отплатить собеседнику язвой издевки. – Идем мы в увольнении. Сам понимаешь, не по центру идем, там патрули! Идем, бутылка есть. Народ, понимаешь, кругом. Пить из горлышка зер шлехт. Смотрим, в огороде фриц ковыряется.
– Эй, – говорю! Дай стакан!
Немец подошел. Вежливый, в очках...
– Вас ист дас «стакан»? – спрашивает.
А друг у меня Сашка, он второй год служил, по ихнему мало-мало трекает, а слово «стакан» не помнит.
– Стакан давай! – говорит. – Шнапс тринкен!
– Я, я! – фриц отвечает. – Шнапс гут! Вас ист дас «стакан»?
– Вас, вас, – Сашка психанул, – Хрен с грядки тебе в глаз! Стакан давай!
– О, я! Гляс! Гут, гут. – И принес стакан. – «Гляс» по вашему «стакан», значит. Э-э, что, не так сказал? – Джанахмет смеялся долго с оттенком самодовольства, выказывая прокуренные до черноты мелкие зубы. Внизу обозначилась голая стать инженера по двигателям Андрея В. с кружкой благословенного напитка в руках.
– Я в раздевалке думал, вы шутите про пиво, – подал я голос с оттенком сомнения.
– А Петр первый в бане квасом поддавал, – поддакнул голенастый дед.
– В пиве ячмень, а в квасе хлеб, – наставительно парировал намеки на возражения инженер моторных душ. – Все будет о-кей! Горяченькой водички подольем и…
– Пшш…. Пшшшш… – Выдохнула каменка перегретый до невидимости пар. Нас прямо-таки окатило жаром и пряным духом хлебной пекарни.
– Ну, что я говорил? – С наслаждением, втягивая сквозь зубы вызывающий обильное слюноотделение хлебный запах, похвастался знаток русской бани, усаживаясь на горячем полке петухом на насесте, чтобы оказаться повыше, не обжигая ягодиц. – Сейчас народ венички доставит, в самую точку.
– А я слышал, что Петр первый квасом поддавал, – не унимался завсегдатай.
Продолжение опыта полковой инженерной службы не заставило ждать. Из каменки потянуло горечью сгоревших пирогов. В глазах нестерпимо защипало.
– Это ничего, перегорит и пройдет, – не унимался петушок на насесте.
– Доскажешь потом, – ответствовал я, на ходу вытирая слезы, проталкиваясь из парной сквозь строй инженерской свиты с вениками в руках.
– А я слыхал, Петр первый в бане квасом поддавал. – дед пробирался следом, не собираясь терять внимательного собеседника в моем лице.
Я торопливо ускользнул к экипажу в смежное помещение.
– Ну, как? – живо поинтересовался Женя. – Впрочем, можешь не отвечать.
– Я вовремя выскочил, скоро на остальных посмотрите!
Один за другим во главе с раскрасневшимся петухом при прослезившихся очах зачинщики, мешая друг другу, протолкались к душевым кабинам.
– Предупреждал вас, дуболомов! – съехидничал Женя. – Ты то, флагман, как туда попал? Я думал, что штурмана умнее…
– Я засел в парилку много раньше, а в раздевалке думал, технари шутят…
– … И сбрасываются на пиво, – захохотал Валерка.
Когда-то я очень любил париться и, понимая, что с помытой головой в парилке делать нечего, все-таки не утерпел и поплелся в соседнее помещение в надежде дохватить, хотя бы, сена клок.
Мой голенастый знакомец с намыленной головой продолжал зазубренный в школе конца 30-тых трактат о привычках царя Петра. Редкие мужички по лавкам нецензурно радовались жизни, распахнутому окну и горячему солнышку за сберегающим мужские тайны густым кустарником под верхнюю перекладину оконной рамы. Не попадаясь на удочку дискуссии, я прошмыгнул мимо оратора в парилку и, огорченный, тотчас прикрыл ее разбухшие от воды двери. Открытое окно, гарь и сырая прохлада меня стопроцентно разочаровали.
– А Петр первый в бане квасом поддавал!..
– Все в норме? – подали голос инженеры, не даром говориться, на воре шапка горит.
– Мужики, за милицией послали, – с подчеркнутой безмятежностью соврал я, чувствуя себя бесконечно обманутым в своих надеждах на добрый парок.
Представителей нашкодившей службы экипажу удалось догнать в гостинице. В бане, не один и ухом не повел на мое вранье.
Интуиция.
Случится же такое, сами напросились! При закрытых прогнозом МВЛ (Местные воздушные линии) нас на Ми-10 выпустили из аэропорта Кемерово, поддавшись на уверенные улыбки и пространные рассуждения о небывалых возможностях незнакомого аэрофлотовцам вертолета.
И вот мы на высоте 2700 курсом – Ost. Прорвались! Слева, километрах в 20-ти, знаменитая транссибирская магистраль, под ногами вата разрозненной ветром облачности и отблески закатного солнца по ее белым перьям. Красота! А то, что начали цеплять отсыревшие сугробы кучевки по верху, оно – ни к черту! Чуткий прибор тотчас отреагировал: «Слабое обледенение».
– Женя, запроси 3000! – посоветовал я командиру. – Там чисто.
– Разрешили, – с удовлетворением сообщил командир через полминуты, а я на слух угадал изменение работы двигателей: Женя повел нашего неказистого «малярийного комара» в набор высоты.
В отличие от Ми-6, рабочего места для штурмана на летающем кране не предусмотрели. Крану подобная роскошь ни к чему. Его задача: груз поднял, перенес, положил, поднял, перенес, положил. А случись лететь вдоль матушки- России, авось, как-нибудь. Я притулился на обыкновенном стуле возле кастрюли гирополукомпаса (единственного своего прибора) установленного с целью тренировки командирской шеи позади Жениного кресла, имея возможность созерцать окружающее пространство сквозь узенькое оконце. И на том спасибо!
А с набором высоты у командира явно не заладилось. Какое-то время вертолету еще удавалось сохранять прежние 2700, но и эти секунды истекли. Нашего «комара» неудержимо вело книзу!
«Сильное обледенение» – бесстрастно доложил прибор.
– Устанавливаю 2100. Антиоблединитель работает. Штурман, подскажи безопасную? – доложив о своих действиях, запросил справку командир.
Радиовысотомер работал несколько не привычным для нас образом. Женя устанавливал цифры вручную, а прибор, по достижении установленного им значения высоты, начинал пищать: – Пи – пи – пи – пи – пи…
– Безопасная 400, железка слева. Летим над долиной. – Говорю, а в голове крутится мысль, что боковых радиостанций нет, и точность доклада весьма и весьма приблизительная. – Возьми десять влево, командир. Железка через горы не прыгает, около нее лететь спокойнее.
– Согласен, – отвечает Женя, а высотомер писком отмечает проход высоты 2100. – Устанавливаю 1500. В крайнем случае, сбросим платформу. Понял, Володя?
– Понял, понял! – засуетился «Слон», торопливо прикладывая ларинги к горлу. В полете у бортового техника связи не густо, и вольность с ларингами для нормальных условий допускалась в нарушение.
– Пи – пи – пи – пи – пи…
«Высота 1500. Однако ускоряемся, и потемнело в кабине здорово».
Дверь в грузовую кабину распахнулась с традиционным ревом двигателей, лишенных противошумовой защиты. «Зам» нарисовался в проходе, уперев в командирскую спину «кутузовский» глаз, горящий преданностью и служебным рвением. Второй, подвижный, косил на меня и подслеповато моргал.
– В бачке спирт кончился, командир! Что будем делать?
– Лей ты это «гуно»! Падаем! – Валеркина (правака) шея напоминала перезревший помидор.
На глазах протрезвевшего механика выдуло в грузовую кабину одновременно со словом «мама!»
А на меня от Влеркиной деликатности навалился анекдот.
«Арам Хачатурян зашел в ресторан. Выпил «чайковского», закусил «мясковским»; ему сделалось «поганини». Он вышел во «дворжак» и возле могучей «кучки мусоргского» выдохнул «бах»! Потом подтер «шопен» «листом» и засыпал «гуно» «глинкой».
– Пи – пи – пи – пи – пи…
– 900! Штурман, соображения! Володя, готов? – Командир морально подготавливал себя к сбросу грузовой платформы, что висела между паучьими ногами машины, покрытая одному Богу известным количеством льда.
Давно ли на занятиях в солнечном Липецке мы спросили преподавателя:
– Какая интенсивность нарастания льда при обледенении?
– До шестнадцати тонн в минуту, – последовал спокойный ответ, а мы почувствовали лед между ногами.
Сейчас мы проверяли справедливость слов преподавателя аэродинамики.
– «Арам Хачатурян…» Облачность под нами светлеет, – доложил я. – Ищу разрывы, в слепую кидать нельзя!
– Вслепую кидать не будем! Какая безопасная?
– 400!
– Высотомер поставил на 600!
– Понял!
В белесом мареве облаков проступили мелькающие темные пятна. Неужели! Сердце окатила горячая волна. Пятна порыжели, и сомнения развеялись. – Вижу землю! До нее метров 200 – 300!
– Пи – пи – пи – пи – пи… – Не имея удобного обзора вниз, Женя и Валера сидели пока в облаках.
– Землю вижу! По курсу препятствий нет! – доложил я торопливо.
– Вижу! – Командир и правый, наконец-то, выпали из облаков.
Вертолет вдруг задрожал, встряхнулся по-собачьи, и падение прекратилось.
– Пронесло! – шумно выдохнул Валерка.
– Бегом в грузовую, пока мы не задохнулись! – посоветовал Женя.
Мы смеялись. На горизонте маячили горы. Воздух под облаками казался удивительно прозрачным, и над ним безразличной серой ватой висела смерть.
– «Красноярск – подход», «Красноярск – подход»…
Правильно, самая пора доложиться, мало ли кого понесет нелегкая на нашей, без спроса измененной, высоте.
– Кто меня слышит? Я…
Ни кто не слышал! Окромя дурней, летать по бесподобному обледенению никого не нашлось. Не слышно было и высотных бортов.
– Ох, и влетит нам! – съязвил Женя.
В Аэрофлоте полеты без связи по понятным причинам запрещены.
– Переживем! Вначале долетим!
Смеркалось довольно-таки энергично, и мне не терпелось проскочить две впритирку стоящие сопочки перед Красноярском пускай при плохой, но все-таки видимости. Их вершины по семьсот метров каждая купались в облаках. Набирать высоту или далеко обходить, ныряя в сплошную темь, не хотелось. Облака смыкались с рельефом. Лишь крошечная форточка впереди манила надеждой. Расходящееся острым углом общее подножье звало к оправданному риску, за укутанной моросью седловиной я рассчитывал увидеть Красноярск.
– Куда теперь? – в голосе Жени чувствовалось смущение. Специалистом по форточкам, пускай и на вертолете, он не был.
– Ныряем, Женя! Если не ошибся, после седловины увидим город.
– А если за перевалом гора?
Мне стало неуютно, но профессиональная уверенность не уступила.
– Тогда спрашивать будет не кому и не с кого!
Облака оставили просвет в размах несущего винта. Под колесами не более десяти метров.
– Проскочили! – сказал Валерка, проворонив половину нашего диалога с командиром из-за накладок по внутренней связи. – А что за огни впереди?
От перемигивающегося блеска электричества вокруг как-то сразу потемнело.
– Давай набор, Женя, и связь! Красноярск!
– А облака?
Но я уже успел посмотреть наверх и местами разобрал звезды.
– Облака остались в долине. Над нами чисто!
Ввинчиваясь в небо крутой спиралью, «малярийный комар» неохотно пополз вверх.
Наконец-то нас услыхали! Выдав непечатную часть беспокойства за наши исчезнувшие в эфире души и приказ незамедлительной явки к руководителю после посадки, диспетчер сообщил положенные атмосферное давление на уровне аэродрома, ветерок и посадочный курс.
Желтая «Волга» с широкой светящейся надписью над крышей «Руководитель» встретила летающий кран на полосе и довела до стоянки.
– Вот и хорошо, – несколько обиженным голосом заметил Женя. – Искать начальство не придется. Сами прикатили! Глядишь, подвезут!
Для подъема в кабину (6-ть метров) и спуска из нее на землю на Ми-10к вокруг левой передней стойки шасси вилась спираль винтовой лестницы. Пока мы с Женей шествовали по ее треугольным ступенькам, два пожилых перца в золоте шевронов по плечи вылезли из «Волги» и молча любовались вертолетом, обмениваясь неслышными для нас замечаниями. Отвлекаться на скользких ступенях небезопасно, когда мои ноги коснулись земли, «Волги» перед вертолетом не было.
– Куда они подевались? Подвезли бы до КП! – обернулся я к командиру и замер, пораженный видом нашего крана-«комарика».
На платформе пятисантиметровым слоем лежал ноздреватый лед. Высокие стойки шасси и кабину покрывали длиннющие зализы сосулек, смахивающих на развевающуюся бороду деда Мороза, спешащего на елку.
– Ни к какому руководителю идти не надо! – резюмировал Женя, не менее моего пораженный блеском бородатых ледяных разводов в тусклом свете фонарей рулежки. – Мужики опытные, все поняли правильно!
– По ночам летать, будя! – сказал я. – Не приспособлена к ночи телега.
Мои б слова, да Богу в уши!
Дилемма
До Братска долетели на соплях. Я хотел сказать, с помощью попутного ветра. Гордость Ми-6 вместительные топливные баки под полом, на летающем кране нужны не более штурман, а поставить вручную дополнительные емкости сквозь узкие дверные проемы, штука на «комарике» невыполнимая. Но за штурманскую службу могу гордиться без преувеличения: обещанная «Слону» тонна горючего после приземления, хотя и не превысила 800-сот килограммов по факту, выглядела лучше предсказанного им нуля. В прошлом году нечто похожее случилось у Дмитрича Яншина с Витюшкой Фединым, когда движки встали без топлива на полосе Уяра. Слава Богу, обошлось наилучшим образом. Пожурил я Витюшку за сверх точность расчета, и ладно. Победителей грех судить.
А в Братске и радость подоспела – встречный экипаж Юры Григорьева из родного полка. За отсутствием мест, оба наши экипажа поселили в официально не сданной в эксплуатацию новой гостинице с единственным условием – убраться из номеров до прихода приемной комиссии. Не думаю, что многие могут похвастаться ночевкой в гостинице накануне сдачи. Только в Сибири народ душевный. Знают, экипажам перед перелетом нормальный отдых необходим.
Поселились, опрокинули по стопочке-второй за встречу и стоим (курим) в чистейшем до слез коридоре, как вдруг слышим берущие за душу сигналы сирены от противоположного конца раскатанной в ниточку ковровой дорожки.
– Сволочи! А еще офицеры! Хулиганы!
Из невообразимо светлой коридорной дали на нас стремительно надвигалось нечто белое и мощное. Сердце заныло от нехорошего предчувствия. Я оглядел стоящих рядом ребят и тоскливо понял, что оказался в данной ситуации старшим и по званию, и по должности. Управление приходилось брать на себя.
– Успокойтесь, пожалуйста! Что случилось?
Разгоряченное неведомой причиной создание в безупречно накрахмаленном белом халате брызнуло на грудь слезой незаслуженной обиды.
– В писсуар наложили, вот что случилось! Как теперь прикажете убирать? Вас пожалели, пустили…
– Да не заметил, чтобы кто выходил до перекура. Пойдемте, посмотрим! – В училище нас многому научили, и я не предвидел особых сложностей по ликвидации последствий как подвуально принято сейчас выражаться.
– Никто кроме ваших людей сюда не заходил! Все двери заперты! Ключи – вот! Наложили ваши, ваши, ваши!
Предмет возмущения солидно желтел в явно неподходящем месте. Я в недоумении пожал плечами. Ребята заглянули, брезгливо сплюнули и отошли.
– Угораздило же кого-то!? – Поверх принципиально мужской вазы торчал вентиль, оказавшийся, к счастью, рабочим. – Вода бежит, остальное дело веника. Сюда бы виновника!
– Я виновник! – рубанул с плеча Лешка, штурман Юркиного экипажа.
– Ты что, не знаешь куда? – возопила добрая половина собравшихся, отодвигаясь от злополучного места метра на три по случаю дуновения растревоженных водой ароматов.
– Ну, артист! Ну, Шаляпин! – подъелдыкнул правак Валерка.
– А куда?! – вислый Лешкин нос изобразил неподдельную степень возмущения.
– Действительно, куда? – перевел я Лешкин вопрос медленно остывающей даме в белом.
Просторное и светлое помещение туалета сверкало чистотой писсуаров, поражало изяществом декоративной тонировки до потолка, но не содержало второй неотъемлемой части подобных заведений, а именно кабин. Кабин для отправления.… В общем, сами знаете чего.
– Как это негде?! – возмутилась уборщица, распахивая одну за другой, пять декоративных панелей. – А это что?
Мы находились в состоянии, близком к шоку. Да, все казалось на месте и сделано по уму. За исключением… ручек на дверях кабин. Ручки оказались настолько миниатюрными, настолько точно подобранными по цвету, что с расстояния двух шагов заветный вход отыскать было практически невозможно. Это при нашем то зрении, проверяемом и перепроверяемом медициной.
– Ручки лучше заменить, – посоветовал «Слон» уборщице, радуясь за благополучный для офицерской чести исход дела. – Когда чей клапан подопрет книзу, дилемма вашего туалета всегда будет разрешаться писсуарным способом. Или в уголке на пол!
– А, сидеть тебе было удобно? Ну, в прямом смысле? – спросил я у Лешки, которого по ходу дела дама в белом ненавязчиво приучила к венику для измельчения духовитой консистенции.
– А ты сам попробуй, – огрызнулся без злобы Лешка. – Попробуй не промазать дуплетом, когда одной рукой держишься за трубу, а другой за штаны.
– Дилемма! – расхохотались мы, оставляя нашего безвинно пострадавшего товарища в творческой борьбе за чистоту приютившего нас заведения. – Дилемма!
– Вы все-таки для комиссии дверки приоткройте, – посоветовал опытный в организации неделовых свиданий Валерка. – Вдруг какому-нибудь члену приспичит?
– Член комиссии и член экипажа – разница! – наставительно в унисон прогудел «Слон». – Номенклатурный член веник в руки не возьмет!
2
Имеющие на борту спирт, вылетают вовремя. Мы жадными не были, наливали диспетчерам, когда дело шло без вымогательства с их стороны. А тут нашла коса на камень. Я к тому, что на Иркутск мы вышли за час до темноты.
Перегородившая Ангару плотина промелькнула под колесами, аж дух захватило от перепада уровней воды. А потом воткнулись в облака. Благо потеплело и очередных неприятностей от обледенения ожидать не приходилось.
– Где летим? – часа через полтора спросил от нечего делать Валерка, стоило Жене забрать управление «комаром», давая напарнику передышку. Не устает от полета один автопилот. Но ребята не ленились, а тренировкой ночью в облаках были даже довольны. Я подошел к праваку и передал ему карту.
– Видишь, после плотины Ангарская долина заштрихована шариковой ручкой?
– А что двухкилометровки нету? – удивленно приподнял брови Валерка.
– Для разнообразия посмотри на год издания, – посоветовал я праваку, настолько привыкшему иметь под боком штурмана, что общение с картой до полета начал считать ниже правого достоинства. – Судя по дате, плотина была построена через десять лет после издания. Я отвернул синий от ультрафиолета обрез пятикилометровки и ткнул пальцем ниже черной оцифровки масштаба.
Валерка начал зеленеть, понимая несоответствие штурманского обеспечения ночью в сложняке. (В сложных метеоусловиях, значит.) «Не суй свой нос в чужие дела!» Подумал я безо всякой, впрочем, обиды на незадачливого пилота. Личную подготовку к полету от него никто не отнимал, но и не настаивал, полагаясь на здравый смысл того, кто должен лететь. – Боковых станций не слышно, их здесь попросту нет, – продолжал я додавливать психику ленивого задаваки, – Точнее счисления пути по секундомеру ничего придумать не могу. С точностью пятьдесят километров, мы вот в этом кружочке.
Я нарисовал карандашом кружок диаметром в дюйм. Шея Валерки пошла знакомыми лиловыми пятнами.
– Но здесь кругом горы!
– Безопасная 600, по высотомеру мы на тысячу выше.
Валерка перевел дух.
– Ну, даешь!
– Валера, купи себе двухкилометровку, или поставь привода, где-нибудь сбоку, нето сиди в Братске до посинения!
Я забрал пятикилометровку и вернулся к кастрюле гироскопического компаса. Прав я был отчасти. Аэродромные средства Иркутска работали исправно. Скоро локаторы нас засекут, и вопросы точного места вертолета решатся сами собой. Ночь не день, да и загрузка порта обязывала диспетчеров отслеживать борта без скидок на время суток. Плохо, конечно, что радиообмена летчиков я не слышал, имея в своем распоряжении лишь внутреннюю связь. Значение информации в летном деле переоценить невозможно. Ее недостаток для штурмана (место которому конструктивно не предусмотрено) при подлете к Иркутску едва не стоил нам жизни.
Часа через пол после обмена мнениями с праваком, я неожиданно для себя уловил в иллюминаторе мелькание извивающихся темных и белесых полос. Что за наваждение? Полосы вызывали щемящую тревогу! Я раньше видел нечто похожее, видел не однажды, и вдруг меня осенило! Земля! Подскочив, словно меня ужалила оса, я успел похлопать командира по плечу, большим пальцем, показывая направление вверх. Искать кнопку связи на длинном шнуре шлемофона времени не оставалось. Высотомер летчиков показывал, что мы летим ниже вершин сопок ангарской долины. Женя повел машину вверх без лишних вопросов, и только на «безопасной» я вздохнул свободно.
– Почему снизились? – спросил я командира с придыханием, выдававшим мое состояние взволнованности происшествием.
– Диспетчер скомандовал снижение…
– Запроси азимут- удаление, – попросил я.
Прослушав ответ, я показал Жене место на карте. Слава Богу, нам удалось удержаться посередине ангарской долины.
– Передай ему, что он идиот! За подобное морду бьют!
– Извиняется, что перепутал… – обернулся ко мне Женя. – Может отбивных ему по-липецки? Я вполне серьезно.
Напряжение спало.
– Командир, – подал голос «Слон». – Договаривались по ночам не летать на «комаре»? В третий раз может не повезти…
Прав «Слон»! Летать ночами меж сопок, не в писсуар какать. Высота разная.
2001г.
1970 год. Уссурийск. Госпиталь. Стихотворение посвящается начальнику городской пересыльной тюрьмы, вернее, тому, как он ел.
Как он ел! Челюсть работала ожившим механизмом: вниз – вверх, вниз – вверх. С невероятной скоростью и безо всяких попыток сомкнуть губы. До моего прибытия за столом «имярек» вкушал пищу в гордом одиночестве. Меня поташнивало, я терпел в тщетной надежде перевоспитать свинью.
Запев:
Когда б ты не был браконьером,
Когда б жевал не торопясь…
Не мстил тогда б в холеном теле
Тобой обглоданный карась.
Как череп лошади известной
Змеей прелата обманул,
Так и скелет той рыбы честно
Ребром кишку твою проткнул.
Сколь вредны обществу излишки!
Но был продуман мести ход…
Ребро, пройдя желудок, кишки –
Заткнуло!.. задний твой проход.
Ты много дней сопел и плакал,
Ходил замаянный и злой,
В постели ночью гноем капал…
Кому стал нужен вот такой.
Хор зеков:
Гражданин начальник, с нами не прощайся!
Поскорей, начальник, к зекам возвращайся!
Без тебя, начальник, будем тосковать!
Чтоб тебе в больнице десять лет лежать!
Зверь (твой заместитель) он большая сука,
Для нас он спаситель! При нем меньше мука!
Хоть братишек зеков бьет по мордам он,
Жрет, при нем, успешно зек одеколон,
Крем сапожный, пасту, политуру пьем…
К твоему приходу старшего дожрем…
Без тебя, начальник, эх и поживем!
После по этапу: Уссурийск - папу,
И Одессу – маму, и тюрьму пропьем!
Стон рыбака:
Как прибрел в больницу сам, друзья, не знаю.
Будто из-под стражи, под руки вели…
Дали хлороформу, думал, засыпаю,
А потом добавили сразу дозы три.
Рядом с настоящим еще очко рорезалось…
С доктором от вони дурно даже сделалось.
Я ж не замечаю, потому как сплю
И в свои привычные мирно так соплю.
А проснулся! О-о-ой! Сзади боль ужасная!!!
За что же тебя так, ты моя несчастная?
И не сесть, ни лечь… Докторам назло
Потерял я в весе сразу пять кило…
Ну, а дальше хуже! Какать, писать хочется…
А я не могу! Не могу ворочаться!
Значит, снова олухи снизу напортачили!
Прямо в… Грех сказать, трубку засобачили!
Гости к нам не ходят, вот где срамота!
Гром на всю палату: тра-та-та-та-та!
На шестые сутки, правы доктора:
Полведерка кала выдал «на-гора».
Сразу полегчало. Я от счастья млею,
Каждый вечер кварцем свою попу грею.
Только сердце ноет да жена тоскует,
В снах тревожных нежно в лысину целует.
Нет, нельзя быть правым, не познавши мук!
Сколько в мире добрых, сильных, смелых рук!
От души хирургу мой земной поклон…
Жаль, что установлен здесь сухой закон.
На подлиннике собственноручная запись: «Тому живой пострадавший свидетельствую … «имярек» 12.09.70.
Организатор перепечатки на пишущей машинке полковник
… «имярек» 12.09.70.
Сентябрь 1970г.
Отбивные по-липецки.
Представить очередь за водкой сегодня может разве что закоренелый кретин. Но так было! Из песни нашей развеселой жизни слова не выкинешь.
Изучив положенную программу для перегонки Ми–10 до благополучной сдачи зачетов, не отметить столь выдающееся событие, экипаж просто не мог.
К 16.00 многослойная очередь к заветному прилавку дозрела до кондиции, и без потрясающего нервы инцидента не обошлось. Худосочный мужичишка, проспиртованный политурой до конституции вопросительного знака, в первых рядах отоварился четком с ядовитой зеленой наклейкой и, растолкав колесом спины боевое охранение прилавка, на свою беду вырвался из его рядов излишне резковато. Зажатая в потной ладони чекушка (ощутив свободу всем своим горячительным нутром) ловко скользнула из пальцев и с похоронным звоном кокнулась о мраморные плиты магазинного пола.
Очередь оторопело вздрогнула, замолчала и потерянно уставилась на несчастливца. Мужичишка побледнел и замер, широко распахнув наполненные мутной безысходностью глазищи. Из левого поползла одинокая слеза.
– Бра-а-тцы!
– Да, что там! Пропустите, мужики, пускай без очереди возьмет!
– Не на что, братцы! – Левый глаз продолжал сочиться мутной слезой, правый оставаться сухим. – Последнее насобирал…
Очередь снова примолкла. Рупь сорок – деньга не шуточная, на дороге не валяется.
– Мужики! – раздался вдруг сердобольный голос от прилавка. – Мы что? Не люди, мужики! Кто сколь может, по гривеннику по пятнашке…
Виновник потерянно молчал, источая несчастье.
– Передай десять! Двугривенный возьми! Мужики, пятачком не побрезгуйте! – Воодушевляемая благородством очередь не скупилась.
Сверкая ядовитой синью в белом свете люминесцентных ламп, общественный подарок достиг растерявшегося вконец мужичка.
– Держи! Не кашляй!
– Бра-а-тцы! – Ноги мужичишки подозрительно складывались. – Спасибо, братцы!
Прижав драгоценную ношу к впалой груди, мужичишка на полусогнутых выскользнул из магазина.
Наконец и мы, осчастливленные забитой до отказа авоськой поллитровок, прохрустев ногами по скорбным останкам чекушки, приступили к выдвижению в район командирского номера при гостинице учебного центра. Разумеется, гордость за собственное благородство нас тоже слегка душила. Но, пожалуй, несколько более волновал простой вопрос: хватит ли взятого ящика спиртного на команду в одиннадцать человек? При инженерно-штурманском подсчете выходило, чуток более двух бутылок на брата.
– А черт с ним! В ресторане добавим! – Заплывающие жирком и нездоровой краснотой глазки упитанного под Карлсона правака Валерки светились самодовольством. – На разгон хватит! А мужик из магазина – артист! Шаляпин!
– Я ни разу не видел, чтоб с одного глазу, – поддакнул я, имея в виду заплутавшую в тропинках морщин одинокую слезу пожилого алконавта.
Молчаливый и застенчивый по случаю трезвости радист Витька только развел руками, мол, надо же!
О том, что мужичишка – талантливый проходимец по части одурачивания нам подобных, мы узнали на другой день, когда с помощью местной администрации пытались восстановить трепетные события дня минувшего. Узнали, но совершенно не обиделись. Чего не простишь истинному таланту?
2.
Процесс обмывания зачетов прошел на уровне. Народ отмяк и запросился в ресторан. Валерка засуетился, откопал белоснежную крахмальную рубаху колоколом на животе, черные брюки и штиблеты, блистающие глянцем лакировки. Остальные выглядели проще: все по гражданке, с преобладанием ковбоек в размашистую клетку и коротким рукавом по случаю лета.
Я рестораном не горел, по непонятным причинам завариваясь изнутри. Градусник выдал устойчивые 38 по Цельсию, и я залег.
Не помню, сколько по времени я созерцал одинокое пятикилограммовое ядро на желтом полу, наверняка украденное постояльцами на местном стадионе. Наверное, часа два. Разбудил меня Валерка.
– Серега! Нам отбивных хотели дать по-липецки! – Завопил он с порога, подрагивая от восторга.
– Кто? – Подскочил я на кровати, напрочь забывая непонятные болячки.
– Местные. Они нам по-липецки, а мы им по-дальневосточному.
Весело пересмеиваясь, подтянулись остальные члены экипажа с командиром Женей Крайнюком во главе. Трезвым Женя выглядел усталоинтеллигентно с нарочитой маской снобизма на розоватой бронзе лица под серебряной волной прически. Но сейчас его глаза так и искрились веселым боевым задором.
В развернувшейся битве за справедливость он возглавил команду из Валерки и радиста Витьки, оказавшись на пути целой восьмерки наступающей стороны. Эта местная публика разобиделась, когда экипаж пропустили в забитый битком ресторан с черного хода. Зная ресторанные окрестности много лучше, чем учебник арифметики Киселева, мстители избрали для нападения узкий тротуар, отгороженный от проезжей части массивной и прочной трубой. Другая сторона тротуара изображала старинную стену из плит известняка, за которой горбатился крутой склон городского парка. Восемь против троих – представлялось парням нормальным раскладом сил для задуманной акции «знай наших!»
Неумение считать до пяти (вкупе с отсутствием разведданных о составе) существенно подвело благородных мстителей. Бортовой инженер Володя Ванин, – главная ударная сила, при росте за метр девяносто остался ими не замеченным. Володя со своим «замом» механиком Колей Вахрушевым, достигавшим любимому шефу до девятого ребра, выгуливал заметно окосевшего подчиненного метрах в двадцати впереди командирской тройки. В те достославные времена я, особенно не напрягаясь, крестился двухпудовой гирей любой рукой не по одному разу. Наш инженер клал мои руки в армрестлинге с непринужденностью слона, наступившего на Моську. Слоном, к слову сказать, Володю и прозывали, но в целом он слыл добрейшим человеком. Володя и Коля едва миновали камуфляж под стену, как услышали шум прорвавшей кусты лавины мести. Не растерявшийся «зам», не испытывая судьбы, тотчас растворился в неосвещаемых аллеях парка. Его шеф, наоборот, несуетливо поторопился к месту развязки.
Узость тротуара сыграла с нападающими злую шутку. С одной стороны, крепкие шесть кулаков без труда остановили беспорядочный натиск, с другой – две неторопливые кувалды нашего инженера усердно принялись за обработку тыла противника. Достаточно сказать, что до завершения военных действий (начиная с момента сближения) осталось восемь Володькиных шагов. На девятом пудовый кулачина грохнул о Витькину грудь.
– Я свой! – завопил, не ожидавший предательства радист, чудом удерживаясь на сделавшихся вдруг тряпочными ногах.
– Ой, прости! Прости, Витек! Попутал клетчатую рубашку с этими… – Восемь поверженных тел со стонами уползали из зоны поражения. – А где «зам»? – Володька оторопело разглядывал копошащуюся под ногами массу, ужасаясь от мысли, что «зам» ненароком мог оказаться в секторе навязанной ему тренировки.
«Зам» исчез. И тотчас совсем неподалеку запели милицейские свистки. К побитым (своим) спешила подмога.
– В плен взяли! – сердито проворчал Витька, растирая отбитую грудину.
– Бегом в парк! – скомандовал Женя.
– Без «зама» не уйду! – уперся Володя.
– Если искать, то не здесь, – урезонил инженера командир. – Смылся «зам», куда потемней!
Команда рванула в парк. Володя, обгоняя друзей, скрылся среди черных зарослей с такой поспешностью, что Женя несколько растерялся. Искать друг друга в неосвещенном парке можно было до самого рассвета. Рядом под декоративным обрывом заливались милицейские свистки.
– Сюда менты не сунутся! – резюмировал командир, останавливая Валерку и Витьку на первом попавшемся перекрестке. – Ждем здесь!
Через пять минут перед троицей возникла темная башня инженера с перетрусившим «замом» под мышкой. Свистки, захлебнувшись, примолкли. Совершив «противоракетный» маневр с использованием складок местности, наши вышли к трамвайной остановке.
3.
– Ты то как? – участливо смотрел на меня Женя, несколько раздосадованный моим отсутствием в приключении. – Не увлекайся болячками, лететь скоро!
Я вытащил градусник.
– 36,6!
– Ты что-нибудь понимаешь? – Женя был явно озадачен.
Мы смотрели друг на друга с выражением дураков при вымытых шеях. Перед походом в ресторан температуру мне измеряли все, кому не лень. Мой самостоятельный первый ее замер восприняли чистейшей симуляцией.
Наконец в сделавшихся обиженно детскими карих глазах командира промелькнуло жесткое мужское решение.
– Наливай, потом думать будем!
– А где наземники? – спросил я, удивляясь отсутствию представителей, не летающих служб эскадрильи, приданных нам в помощь на приемку техники. Для Приморья Ми-10 был первым вертолетом подобной конструкции, именуемой летающим краном. – Слиняли по примеру Кольки?
– Они в ресторан не ходили. Денег нет. Сейчас трое спят, я заходил к ним, а двое с колядок не пришли. Не тяни резину, флагман! Наливай!
После пятой всех, за исключением слоноподобного шефа бортовой техники безудержно повело ко сну, и решение загадок с общего согласия отложили на утро.
4.
Разбудил всех раскрасневшийся от возбуждения правак Валерка, у которого, по его словам, ночью сперли документы.
– А где они у тебя лежали? – поинтересовался командир Женя.
Валерка посунулся к реглану:
– Вот здесь в кожанке они и лежали!
Заплывшие поросячьи глазки Валерки выражали неподдельное возмущение.
– Сюда, кроме нас, даже уборщицы не заходят, – прогудел старший лейтенант «Слон».
– На кого думаешь? – В баритоне командира закипало раздражение, но на свою беду Валерка его не распознал.
– Наземники, наверное. – изобразил недоумение жирными плечами правак.
– Подойди поближе! Кто из них?
Мы со «Слоном» переглянулись. Никто из ребят не вызывал и тени подозрения.
– Может те двое, что вернулись под утро? – предположил Валерка. – Когда ложился спать, документы были целы.
В словах Валерки светилась известная доля правды. Двое гуляк, отказавшихся пойти в ресторан с мастерами мордобоя, до рассвета катались на трамвае, выписывая по старому Липецку круг за кругом в глубокой дреме.
Рука Жени незаметно проскользнула под подушку.
– А ты не помнишь, что я тебе говорил, когда заметил документы в твоем заднем кармане брюк? – Увесистый бумажник вынырнул из складок и замаячил перед запотевшим Валеркиным носом.
Валерка замер.
– Шлеп, шлеп, шлеп! – От смачных шлепков розовые щеки Валерки пошли пунцовыми пятнами.
Я посмотрел на командира с укоризной.
– Спокойно, Серега! – загасил пробудившуюся злость в глазах Женя. – Он нас всех подозревал в краже, а сам потерял бумажник здесь, сидя жирной… "жмеринкой" на стуле, когда пришли из ресторана. – И снова оборотился к Валерке:
– Когда я тебе сказал спрятать бумажник?
Валерка запыхтел паровозом.
– Прости, командир!
– Скотина! – изобразил плевок Женя. – Ты раньше не вспомнил, до того, как на ребят наговаривать?
– Простите, мужики.
– Перед наземниками извиняйся!
– Жень? Может, сор меж нами оставим? – предложил я, искренне раздосадованный передрягой. – Зачем ребят обижать?
Командир на секунду задумался.
– Пожалуй, ты прав. Ты согласен, инженер?
– Он прав, командир!
– Ну, смотри, гад! Не тебя, ребят жалеем!
Робкий стук в дверь оказался, как нельзя, кстати.
5.
Из дверного проема выплыла фантастическая фигура засушенного Геракла. Вернее «зама», разрисованного шариковой ручкой под героя Эллады с добавлением сердец, пронзенных стрелами и надписями типа «Не забуду мать родную!», «Любовь до гроба!» и «Народ и партия едины!»
Грохнув от хохота, мы расступились, освобождая поле зрения для командира. Правый глаз Миколы, подернутый похмельной дымкой смотрел прямо, и в нем читалась безысходная тоска. Левый градусов на тридцать косил в сторону и выглядел абсолютно безучастным. Из-за странного поведения своих органов зрения, «зама» окрестили Кутузовым. Семейные трусы ниже колен, полотенце и прочие умывательные аксессуары однозначно намекали на намерение «красного прапора» проследовать в общественную комнату для умывания.
– Ну, вот и вы смеетесь! – огорчению Миколы не предвиделось предела. – В коридоре смеются, в умывалке смеются, теперь вы!
– Так, так, так… – задыхался хохотом командир. – Ты, на себя посмотри!
– А чего смотреть, – пробормотал Микола, машинально сосредотачивая оба глаза на росписи пупка, лодыжек… и замирая от неожиданности увиденного. – Ап… Ап… Ап…
Чего хотел сказать наш механик своим «ап, ап, ап» мы не узнали. Обдав зрителей богатой татуировкой спины, Микола растворился в полумраке коридора.
Виновника искать не пришлось. Красный, словно ошпаренный рак «шеф», неуклюже переминаясь с ноги на ногу, признался во всем.
– Вы уснули, а у меня ни в одном глазу, и спать не хотелось…
Добавить к признанию бортового инженера экипажа решительно нечего. Каждая мало-мальски заметная мышца на теле спящего «зама» была им любовно обведена шариковой ручкой неброского синего оттенка.
Баня.
Воронеж. В страшном 41-ом меня полугодовалого из горящего города вынесла на руках мать.… А сегодня… похожий на малярийного комара шестиметровыми шасси Ми-10-тый отдыхал после облета, готовясь к беспримерному перелету в Приморье, где ему было суждено стать первым дальневосточным летающим краном.
Не искушая судьбы перед ответственным заданием, наш экипаж, плюс наземные трудяги, решили провести время культурно и направились в баню. День был солнечным, настроение прекрасным, а баня жаркой и с пивом.
С голенастым дедком мы млели на верхотуре парилки, посмеиваясь над спором знакомых мне по гостинице немца и казаха, помнится, Джанахмета. Сей правдолюб, обвинял давно обрусевшего Ганса Ивановича в том, что немцы-переселенцы захватили на его родине лучшие земли. Я служил в Казахстане, заходил на ухоженные усадьбы немцев, научившихся сохранять под зелеными кронами свежесть и прохладу ночи в самый жаркий полдень. Не вникая в существо претензий Джанахмета, с ним легко можно было бы согласиться. Да только Ганс Иванович оказался калачом тертым.
– На свой участок, – сладко жмурясь от пара, ворковал он, – мы с матерью на своем горбу землю таскали из горных долин. А у тебя растет один карагач во дворе, и под тот ты каждый день всей семьей сливаешь отстой.
Судя по «отстою» оба имели к самолетам прямое отношение.
– Вы, немцы, хороши! – не унимался задиристый Джанахмет. – Знаешь, как в Германии мы у одного фрица стакан просили?
– Вообще то, я в Нижнем родился, – миролюбиво заметил Ганс Иванович, соскребывая с пятки размякшую и отслоившуюся мозоль.
– Э-э-э-э! – Судя по интонации, Джанахмету не терпелось отплатить собеседнику язвой издевки. – Идем мы в увольнении. Сам понимаешь, не по центру идем, там патрули! Идем, бутылка есть. Народ, понимаешь, кругом. Пить из горлышка зер шлехт. Смотрим, в огороде фриц ковыряется.
– Эй, – говорю! Дай стакан!
Немец подошел. Вежливый, в очках...
– Вас ист дас «стакан»? – спрашивает.
А друг у меня Сашка, он второй год служил, по ихнему мало-мало трекает, а слово «стакан» не помнит.
– Стакан давай! – говорит. – Шнапс тринкен!
– Я, я! – фриц отвечает. – Шнапс гут! Вас ист дас «стакан»?
– Вас, вас, – Сашка психанул, – Хрен с грядки тебе в глаз! Стакан давай!
– О, я! Гляс! Гут, гут. – И принес стакан. – «Гляс» по вашему «стакан», значит. Э-э, что, не так сказал? – Джанахмет смеялся долго с оттенком самодовольства, выказывая прокуренные до черноты мелкие зубы. Внизу обозначилась голая стать инженера по двигателям Андрея В. с кружкой благословенного напитка в руках.
– Я в раздевалке думал, вы шутите про пиво, – подал я голос с оттенком сомнения.
– А Петр первый в бане квасом поддавал, – поддакнул голенастый дед.
– В пиве ячмень, а в квасе хлеб, – наставительно парировал намеки на возражения инженер моторных душ. – Все будет о-кей! Горяченькой водички подольем и…
– Пшш…. Пшшшш… – Выдохнула каменка перегретый до невидимости пар. Нас прямо-таки окатило жаром и пряным духом хлебной пекарни.
– Ну, что я говорил? – С наслаждением, втягивая сквозь зубы вызывающий обильное слюноотделение хлебный запах, похвастался знаток русской бани, усаживаясь на горячем полке петухом на насесте, чтобы оказаться повыше, не обжигая ягодиц. – Сейчас народ венички доставит, в самую точку.
– А я слышал, что Петр первый квасом поддавал, – не унимался завсегдатай.
Продолжение опыта полковой инженерной службы не заставило ждать. Из каменки потянуло горечью сгоревших пирогов. В глазах нестерпимо защипало.
– Это ничего, перегорит и пройдет, – не унимался петушок на насесте.
– Доскажешь потом, – ответствовал я, на ходу вытирая слезы, проталкиваясь из парной сквозь строй инженерской свиты с вениками в руках.
– А я слыхал, Петр первый в бане квасом поддавал. – дед пробирался следом, не собираясь терять внимательного собеседника в моем лице.
Я торопливо ускользнул к экипажу в смежное помещение.
– Ну, как? – живо поинтересовался Женя. – Впрочем, можешь не отвечать.
– Я вовремя выскочил, скоро на остальных посмотрите!
Один за другим во главе с раскрасневшимся петухом при прослезившихся очах зачинщики, мешая друг другу, протолкались к душевым кабинам.
– Предупреждал вас, дуболомов! – съехидничал Женя. – Ты то, флагман, как туда попал? Я думал, что штурмана умнее…
– Я засел в парилку много раньше, а в раздевалке думал, технари шутят…
– … И сбрасываются на пиво, – захохотал Валерка.
Когда-то я очень любил париться и, понимая, что с помытой головой в парилке делать нечего, все-таки не утерпел и поплелся в соседнее помещение в надежде дохватить, хотя бы, сена клок.
Мой голенастый знакомец с намыленной головой продолжал зазубренный в школе конца 30-тых трактат о привычках царя Петра. Редкие мужички по лавкам нецензурно радовались жизни, распахнутому окну и горячему солнышку за сберегающим мужские тайны густым кустарником под верхнюю перекладину оконной рамы. Не попадаясь на удочку дискуссии, я прошмыгнул мимо оратора в парилку и, огорченный, тотчас прикрыл ее разбухшие от воды двери. Открытое окно, гарь и сырая прохлада меня стопроцентно разочаровали.
– А Петр первый в бане квасом поддавал!..
– Все в норме? – подали голос инженеры, не даром говориться, на воре шапка горит.
– Мужики, за милицией послали, – с подчеркнутой безмятежностью соврал я, чувствуя себя бесконечно обманутым в своих надеждах на добрый парок.
Представителей нашкодившей службы экипажу удалось догнать в гостинице. В бане, не один и ухом не повел на мое вранье.
Интуиция.
Случится же такое, сами напросились! При закрытых прогнозом МВЛ (Местные воздушные линии) нас на Ми-10 выпустили из аэропорта Кемерово, поддавшись на уверенные улыбки и пространные рассуждения о небывалых возможностях незнакомого аэрофлотовцам вертолета.
И вот мы на высоте 2700 курсом – Ost. Прорвались! Слева, километрах в 20-ти, знаменитая транссибирская магистраль, под ногами вата разрозненной ветром облачности и отблески закатного солнца по ее белым перьям. Красота! А то, что начали цеплять отсыревшие сугробы кучевки по верху, оно – ни к черту! Чуткий прибор тотчас отреагировал: «Слабое обледенение».
– Женя, запроси 3000! – посоветовал я командиру. – Там чисто.
– Разрешили, – с удовлетворением сообщил командир через полминуты, а я на слух угадал изменение работы двигателей: Женя повел нашего неказистого «малярийного комара» в набор высоты.
В отличие от Ми-6, рабочего места для штурмана на летающем кране не предусмотрели. Крану подобная роскошь ни к чему. Его задача: груз поднял, перенес, положил, поднял, перенес, положил. А случись лететь вдоль матушки- России, авось, как-нибудь. Я притулился на обыкновенном стуле возле кастрюли гирополукомпаса (единственного своего прибора) установленного с целью тренировки командирской шеи позади Жениного кресла, имея возможность созерцать окружающее пространство сквозь узенькое оконце. И на том спасибо!
А с набором высоты у командира явно не заладилось. Какое-то время вертолету еще удавалось сохранять прежние 2700, но и эти секунды истекли. Нашего «комара» неудержимо вело книзу!
«Сильное обледенение» – бесстрастно доложил прибор.
– Устанавливаю 2100. Антиоблединитель работает. Штурман, подскажи безопасную? – доложив о своих действиях, запросил справку командир.
Радиовысотомер работал несколько не привычным для нас образом. Женя устанавливал цифры вручную, а прибор, по достижении установленного им значения высоты, начинал пищать: – Пи – пи – пи – пи – пи…
– Безопасная 400, железка слева. Летим над долиной. – Говорю, а в голове крутится мысль, что боковых радиостанций нет, и точность доклада весьма и весьма приблизительная. – Возьми десять влево, командир. Железка через горы не прыгает, около нее лететь спокойнее.
– Согласен, – отвечает Женя, а высотомер писком отмечает проход высоты 2100. – Устанавливаю 1500. В крайнем случае, сбросим платформу. Понял, Володя?
– Понял, понял! – засуетился «Слон», торопливо прикладывая ларинги к горлу. В полете у бортового техника связи не густо, и вольность с ларингами для нормальных условий допускалась в нарушение.
– Пи – пи – пи – пи – пи…
«Высота 1500. Однако ускоряемся, и потемнело в кабине здорово».
Дверь в грузовую кабину распахнулась с традиционным ревом двигателей, лишенных противошумовой защиты. «Зам» нарисовался в проходе, уперев в командирскую спину «кутузовский» глаз, горящий преданностью и служебным рвением. Второй, подвижный, косил на меня и подслеповато моргал.
– В бачке спирт кончился, командир! Что будем делать?
– Лей ты это «гуно»! Падаем! – Валеркина (правака) шея напоминала перезревший помидор.
На глазах протрезвевшего механика выдуло в грузовую кабину одновременно со словом «мама!»
А на меня от Влеркиной деликатности навалился анекдот.
«Арам Хачатурян зашел в ресторан. Выпил «чайковского», закусил «мясковским»; ему сделалось «поганини». Он вышел во «дворжак» и возле могучей «кучки мусоргского» выдохнул «бах»! Потом подтер «шопен» «листом» и засыпал «гуно» «глинкой».
– Пи – пи – пи – пи – пи…
– 900! Штурман, соображения! Володя, готов? – Командир морально подготавливал себя к сбросу грузовой платформы, что висела между паучьими ногами машины, покрытая одному Богу известным количеством льда.
Давно ли на занятиях в солнечном Липецке мы спросили преподавателя:
– Какая интенсивность нарастания льда при обледенении?
– До шестнадцати тонн в минуту, – последовал спокойный ответ, а мы почувствовали лед между ногами.
Сейчас мы проверяли справедливость слов преподавателя аэродинамики.
– «Арам Хачатурян…» Облачность под нами светлеет, – доложил я. – Ищу разрывы, в слепую кидать нельзя!
– Вслепую кидать не будем! Какая безопасная?
– 400!
– Высотомер поставил на 600!
– Понял!
В белесом мареве облаков проступили мелькающие темные пятна. Неужели! Сердце окатила горячая волна. Пятна порыжели, и сомнения развеялись. – Вижу землю! До нее метров 200 – 300!
– Пи – пи – пи – пи – пи… – Не имея удобного обзора вниз, Женя и Валера сидели пока в облаках.
– Землю вижу! По курсу препятствий нет! – доложил я торопливо.
– Вижу! – Командир и правый, наконец-то, выпали из облаков.
Вертолет вдруг задрожал, встряхнулся по-собачьи, и падение прекратилось.
– Пронесло! – шумно выдохнул Валерка.
– Бегом в грузовую, пока мы не задохнулись! – посоветовал Женя.
Мы смеялись. На горизонте маячили горы. Воздух под облаками казался удивительно прозрачным, и над ним безразличной серой ватой висела смерть.
– «Красноярск – подход», «Красноярск – подход»…
Правильно, самая пора доложиться, мало ли кого понесет нелегкая на нашей, без спроса измененной, высоте.
– Кто меня слышит? Я…
Ни кто не слышал! Окромя дурней, летать по бесподобному обледенению никого не нашлось. Не слышно было и высотных бортов.
– Ох, и влетит нам! – съязвил Женя.
В Аэрофлоте полеты без связи по понятным причинам запрещены.
– Переживем! Вначале долетим!
Смеркалось довольно-таки энергично, и мне не терпелось проскочить две впритирку стоящие сопочки перед Красноярском пускай при плохой, но все-таки видимости. Их вершины по семьсот метров каждая купались в облаках. Набирать высоту или далеко обходить, ныряя в сплошную темь, не хотелось. Облака смыкались с рельефом. Лишь крошечная форточка впереди манила надеждой. Расходящееся острым углом общее подножье звало к оправданному риску, за укутанной моросью седловиной я рассчитывал увидеть Красноярск.
– Куда теперь? – в голосе Жени чувствовалось смущение. Специалистом по форточкам, пускай и на вертолете, он не был.
– Ныряем, Женя! Если не ошибся, после седловины увидим город.
– А если за перевалом гора?
Мне стало неуютно, но профессиональная уверенность не уступила.
– Тогда спрашивать будет не кому и не с кого!
Облака оставили просвет в размах несущего винта. Под колесами не более десяти метров.
– Проскочили! – сказал Валерка, проворонив половину нашего диалога с командиром из-за накладок по внутренней связи. – А что за огни впереди?
От перемигивающегося блеска электричества вокруг как-то сразу потемнело.
– Давай набор, Женя, и связь! Красноярск!
– А облака?
Но я уже успел посмотреть наверх и местами разобрал звезды.
– Облака остались в долине. Над нами чисто!
Ввинчиваясь в небо крутой спиралью, «малярийный комар» неохотно пополз вверх.
Наконец-то нас услыхали! Выдав непечатную часть беспокойства за наши исчезнувшие в эфире души и приказ незамедлительной явки к руководителю после посадки, диспетчер сообщил положенные атмосферное давление на уровне аэродрома, ветерок и посадочный курс.
Желтая «Волга» с широкой светящейся надписью над крышей «Руководитель» встретила летающий кран на полосе и довела до стоянки.
– Вот и хорошо, – несколько обиженным голосом заметил Женя. – Искать начальство не придется. Сами прикатили! Глядишь, подвезут!
Для подъема в кабину (6-ть метров) и спуска из нее на землю на Ми-10к вокруг левой передней стойки шасси вилась спираль винтовой лестницы. Пока мы с Женей шествовали по ее треугольным ступенькам, два пожилых перца в золоте шевронов по плечи вылезли из «Волги» и молча любовались вертолетом, обмениваясь неслышными для нас замечаниями. Отвлекаться на скользких ступенях небезопасно, когда мои ноги коснулись земли, «Волги» перед вертолетом не было.
– Куда они подевались? Подвезли бы до КП! – обернулся я к командиру и замер, пораженный видом нашего крана-«комарика».
На платформе пятисантиметровым слоем лежал ноздреватый лед. Высокие стойки шасси и кабину покрывали длиннющие зализы сосулек, смахивающих на развевающуюся бороду деда Мороза, спешащего на елку.
– Ни к какому руководителю идти не надо! – резюмировал Женя, не менее моего пораженный блеском бородатых ледяных разводов в тусклом свете фонарей рулежки. – Мужики опытные, все поняли правильно!
– По ночам летать, будя! – сказал я. – Не приспособлена к ночи телега.
Мои б слова, да Богу в уши!
Дилемма
До Братска долетели на соплях. Я хотел сказать, с помощью попутного ветра. Гордость Ми-6 вместительные топливные баки под полом, на летающем кране нужны не более штурман, а поставить вручную дополнительные емкости сквозь узкие дверные проемы, штука на «комарике» невыполнимая. Но за штурманскую службу могу гордиться без преувеличения: обещанная «Слону» тонна горючего после приземления, хотя и не превысила 800-сот килограммов по факту, выглядела лучше предсказанного им нуля. В прошлом году нечто похожее случилось у Дмитрича Яншина с Витюшкой Фединым, когда движки встали без топлива на полосе Уяра. Слава Богу, обошлось наилучшим образом. Пожурил я Витюшку за сверх точность расчета, и ладно. Победителей грех судить.
А в Братске и радость подоспела – встречный экипаж Юры Григорьева из родного полка. За отсутствием мест, оба наши экипажа поселили в официально не сданной в эксплуатацию новой гостинице с единственным условием – убраться из номеров до прихода приемной комиссии. Не думаю, что многие могут похвастаться ночевкой в гостинице накануне сдачи. Только в Сибири народ душевный. Знают, экипажам перед перелетом нормальный отдых необходим.
Поселились, опрокинули по стопочке-второй за встречу и стоим (курим) в чистейшем до слез коридоре, как вдруг слышим берущие за душу сигналы сирены от противоположного конца раскатанной в ниточку ковровой дорожки.
– Сволочи! А еще офицеры! Хулиганы!
Из невообразимо светлой коридорной дали на нас стремительно надвигалось нечто белое и мощное. Сердце заныло от нехорошего предчувствия. Я оглядел стоящих рядом ребят и тоскливо понял, что оказался в данной ситуации старшим и по званию, и по должности. Управление приходилось брать на себя.
– Успокойтесь, пожалуйста! Что случилось?
Разгоряченное неведомой причиной создание в безупречно накрахмаленном белом халате брызнуло на грудь слезой незаслуженной обиды.
– В писсуар наложили, вот что случилось! Как теперь прикажете убирать? Вас пожалели, пустили…
– Да не заметил, чтобы кто выходил до перекура. Пойдемте, посмотрим! – В училище нас многому научили, и я не предвидел особых сложностей по ликвидации последствий как подвуально принято сейчас выражаться.
– Никто кроме ваших людей сюда не заходил! Все двери заперты! Ключи – вот! Наложили ваши, ваши, ваши!
Предмет возмущения солидно желтел в явно неподходящем месте. Я в недоумении пожал плечами. Ребята заглянули, брезгливо сплюнули и отошли.
– Угораздило же кого-то!? – Поверх принципиально мужской вазы торчал вентиль, оказавшийся, к счастью, рабочим. – Вода бежит, остальное дело веника. Сюда бы виновника!
– Я виновник! – рубанул с плеча Лешка, штурман Юркиного экипажа.
– Ты что, не знаешь куда? – возопила добрая половина собравшихся, отодвигаясь от злополучного места метра на три по случаю дуновения растревоженных водой ароматов.
– Ну, артист! Ну, Шаляпин! – подъелдыкнул правак Валерка.
– А куда?! – вислый Лешкин нос изобразил неподдельную степень возмущения.
– Действительно, куда? – перевел я Лешкин вопрос медленно остывающей даме в белом.
Просторное и светлое помещение туалета сверкало чистотой писсуаров, поражало изяществом декоративной тонировки до потолка, но не содержало второй неотъемлемой части подобных заведений, а именно кабин. Кабин для отправления.… В общем, сами знаете чего.
– Как это негде?! – возмутилась уборщица, распахивая одну за другой, пять декоративных панелей. – А это что?
Мы находились в состоянии, близком к шоку. Да, все казалось на месте и сделано по уму. За исключением… ручек на дверях кабин. Ручки оказались настолько миниатюрными, настолько точно подобранными по цвету, что с расстояния двух шагов заветный вход отыскать было практически невозможно. Это при нашем то зрении, проверяемом и перепроверяемом медициной.
– Ручки лучше заменить, – посоветовал «Слон» уборщице, радуясь за благополучный для офицерской чести исход дела. – Когда чей клапан подопрет книзу, дилемма вашего туалета всегда будет разрешаться писсуарным способом. Или в уголке на пол!
– А, сидеть тебе было удобно? Ну, в прямом смысле? – спросил я у Лешки, которого по ходу дела дама в белом ненавязчиво приучила к венику для измельчения духовитой консистенции.
– А ты сам попробуй, – огрызнулся без злобы Лешка. – Попробуй не промазать дуплетом, когда одной рукой держишься за трубу, а другой за штаны.
– Дилемма! – расхохотались мы, оставляя нашего безвинно пострадавшего товарища в творческой борьбе за чистоту приютившего нас заведения. – Дилемма!
– Вы все-таки для комиссии дверки приоткройте, – посоветовал опытный в организации неделовых свиданий Валерка. – Вдруг какому-нибудь члену приспичит?
– Член комиссии и член экипажа – разница! – наставительно в унисон прогудел «Слон». – Номенклатурный член веник в руки не возьмет!
2
Имеющие на борту спирт, вылетают вовремя. Мы жадными не были, наливали диспетчерам, когда дело шло без вымогательства с их стороны. А тут нашла коса на камень. Я к тому, что на Иркутск мы вышли за час до темноты.
Перегородившая Ангару плотина промелькнула под колесами, аж дух захватило от перепада уровней воды. А потом воткнулись в облака. Благо потеплело и очередных неприятностей от обледенения ожидать не приходилось.
– Где летим? – часа через полтора спросил от нечего делать Валерка, стоило Жене забрать управление «комаром», давая напарнику передышку. Не устает от полета один автопилот. Но ребята не ленились, а тренировкой ночью в облаках были даже довольны. Я подошел к праваку и передал ему карту.
– Видишь, после плотины Ангарская долина заштрихована шариковой ручкой?
– А что двухкилометровки нету? – удивленно приподнял брови Валерка.
– Для разнообразия посмотри на год издания, – посоветовал я праваку, настолько привыкшему иметь под боком штурмана, что общение с картой до полета начал считать ниже правого достоинства. – Судя по дате, плотина была построена через десять лет после издания. Я отвернул синий от ультрафиолета обрез пятикилометровки и ткнул пальцем ниже черной оцифровки масштаба.
Валерка начал зеленеть, понимая несоответствие штурманского обеспечения ночью в сложняке. (В сложных метеоусловиях, значит.) «Не суй свой нос в чужие дела!» Подумал я безо всякой, впрочем, обиды на незадачливого пилота. Личную подготовку к полету от него никто не отнимал, но и не настаивал, полагаясь на здравый смысл того, кто должен лететь. – Боковых станций не слышно, их здесь попросту нет, – продолжал я додавливать психику ленивого задаваки, – Точнее счисления пути по секундомеру ничего придумать не могу. С точностью пятьдесят километров, мы вот в этом кружочке.
Я нарисовал карандашом кружок диаметром в дюйм. Шея Валерки пошла знакомыми лиловыми пятнами.
– Но здесь кругом горы!
– Безопасная 600, по высотомеру мы на тысячу выше.
Валерка перевел дух.
– Ну, даешь!
– Валера, купи себе двухкилометровку, или поставь привода, где-нибудь сбоку, нето сиди в Братске до посинения!
Я забрал пятикилометровку и вернулся к кастрюле гироскопического компаса. Прав я был отчасти. Аэродромные средства Иркутска работали исправно. Скоро локаторы нас засекут, и вопросы точного места вертолета решатся сами собой. Ночь не день, да и загрузка порта обязывала диспетчеров отслеживать борта без скидок на время суток. Плохо, конечно, что радиообмена летчиков я не слышал, имея в своем распоряжении лишь внутреннюю связь. Значение информации в летном деле переоценить невозможно. Ее недостаток для штурмана (место которому конструктивно не предусмотрено) при подлете к Иркутску едва не стоил нам жизни.
Часа через пол после обмена мнениями с праваком, я неожиданно для себя уловил в иллюминаторе мелькание извивающихся темных и белесых полос. Что за наваждение? Полосы вызывали щемящую тревогу! Я раньше видел нечто похожее, видел не однажды, и вдруг меня осенило! Земля! Подскочив, словно меня ужалила оса, я успел похлопать командира по плечу, большим пальцем, показывая направление вверх. Искать кнопку связи на длинном шнуре шлемофона времени не оставалось. Высотомер летчиков показывал, что мы летим ниже вершин сопок ангарской долины. Женя повел машину вверх без лишних вопросов, и только на «безопасной» я вздохнул свободно.
– Почему снизились? – спросил я командира с придыханием, выдававшим мое состояние взволнованности происшествием.
– Диспетчер скомандовал снижение…
– Запроси азимут- удаление, – попросил я.
Прослушав ответ, я показал Жене место на карте. Слава Богу, нам удалось удержаться посередине ангарской долины.
– Передай ему, что он идиот! За подобное морду бьют!
– Извиняется, что перепутал… – обернулся ко мне Женя. – Может отбивных ему по-липецки? Я вполне серьезно.
Напряжение спало.
– Командир, – подал голос «Слон». – Договаривались по ночам не летать на «комаре»? В третий раз может не повезти…
Прав «Слон»! Летать ночами меж сопок, не в писсуар какать. Высота разная.
2001г.
Обсуждения Штурманские зарисовки
Лечу дальше ко второй части.