После парада.
Сивка сыто дремал. От мужиков, что петляли по лугу, тянуло конюшней и перегаром. Сквозь сон мелькнул мятый образ конюха Захарыча, жерди стойла, россыпь овса и…
– Гляди, П-петров, лошадь!
Сивка дернул ушами, отгоняя чужой голос, словно зуд…
– На кой ляд она нам сдалась?
– До баб на ферму пое… дим…
– Какие б-бабы, ком-м-дир? Я с пол… м-метра струёй в за-бо-р не дос-та-ю.
– Тогда по-ик-катаемся. – икнул командир, возлагая потную длань на лошадиную холку.
Обожая духман конюшни, Сивка доверительно заржал.
– Т-ты смот-три! Как ты, пра-вак, п-понятлтвый. Г-г-рил т-тебе, будешь умным, на п-рад п-полетим? Ве-ду-щим! Гво-рил? К-командир – он… отец!
– Об-прись коленом, ком-дир! Подсажу, – услужливо подставил сложенные крестом ладони под командирскую мякоть польщенный правак. – И, раз!
Грузные телеса отца-командира проползли влажный бок, натужно перевалили хребет и шмякнулись о землю с другой от помощника стороны.
– И-ить, твою! Про-икка-тился! С-сказать, не поверят! – «отец» не спешил подниматься на ноги, скрывая досаду за ложной медлительностью лени! – Хорош-шо то к-как! Травка! На-воз вот… под локтем…теп-лый.
– Давно не ездил, коммм... Смотри, к-как надо! – Опершись на холку, правак вскинулся на лошадиную спину с азартной дурью молодости. – И-и раз! – Шмяк! – Ай! Прости! Прости, командир! Не помял?
– Хга-ик-ик! – зашелся довольным иком командир. – От-т па-рад! От строй!
– Другие т-тоже не с-с-смогут.… Пусть хоть сам штур-ман!
– Эй, штурман! Где ты? – поднапрягшись, командир с трудом оторвался от унавоженного ложа.
– Он гос-ти-ни-це, ком-м-дир.
– Подать кобы-лу флагману к подъ-ез-ду!
– Она – конь! Без узды н-не-й-дет.
Секунду командирские очи терзала раздумчивость.
– С-снять путы! Да за шею ее, за шею! Учи, всех вас, учи…
Мы р-р-рождены, не смазывать колёса
И не глотать этиловый бензин.
Мы р-рождены богами для полётов,
И пьём очищенный с-советский керосин!
Всё выше и выше, и вы-и-ше…
2
Часы над зашторенным окошком администратора звякнули «три».
– Тсс… – прижал палец к губам командир. – По дорожке веди! Ворс…
Второй этаж пуст и темен. В конце коридора далеко и желто высвечивалась дверная щель. Пахнуло сонным уютом спальни.
– У-а-а! – с протяжкой зевнул командир. – Притомился я... Т-ты катай флаг-ма-на, если не лень… Я еще соточку, и бай-бай…
– П-поддержу! Наш номер слева, ком-м-дир…
Позабытый Сивка обиженно всхрапнул и неторопливо направился к желтой полоске света.
3
– Четверть четвертого… Я пас! – оторвав задымленный взгляд от карт, штурман оглядел коллег по преферансу, досадуя на невезение. Судя по скрытому за веками плутовству радиста, его штурманскому «мизеру» опять «не проханже». Двери неслышно поплыли в темноту, и в проеме из мрачного ниоткуда нарисовалась лошадиная морда. – О, господи! – прошептал потрясенный наваждением штурман. – Доигрался!..
4
К полудню конюху Захарычу удалось (пятясь задом) вывести упиравшегося Сивку на волю.
Эпилог.
Приказ по ВС оказался строг, но с пониманием… Парады с участием авиации отменили. Потом разрешили, конечно, но количество привлекаемых самолетов свели к… тому самому мизеру, который мечтал не дать словить штурман экипажа, командир и правак которого сыграли на понижение.
Май 2003г.
Рождённый червем.
Штурман Витя Федин к рыбалке относился без восторга, но добрую компанию не поддержать, – грех. Приглашение от сына однополчанина Леньки Крайнюка, пойти на майскую щуку принял без колебаний. Речка Рожая, что возле села Никитское под Домодедовым, считалась едва ли не самой рыбной в Подмосковье. Потому и прозвали её уважительно «Рожая», а не «Рожайка», как изгаляются сегодня на картах, играющие в народников горе-топографы.
Субботнее солнышко ласково пригревало, первач от бабки Нюрки нежился в журчащей прохладе, а Ленька безнадежно опаздывал при полном отсутствии современной сотовой связи. О ней в начале восьмидесятых у нас не помышляли.
Парни и девчата под рюкзаками привлекли Витюшкино внимание, потому как вдруг пропали. Вот только-только беззаботно смеялись на склоне, и нет их, словно под землю провалились. После отгоняющей скуку третьей, во флагмане ВВС воображение забушевало с ушестерённой силой. А тут ещё сероглазая с гитарой. Прошла мимо Витюшки точнёхонько на склон, повязала голову красной банданой, присела – и нет её! У Витюшки, рот отвис и прослюнился.
Блондина с потертым вещмешком штурман Витька перехватил на полпути.
– Нельзя туда!
– Это почему же? – покривил рот блондин.
– Люди пропадают! Девка... – Витюшка изобразил низкий старт. – И, пуф!
С минуту блондин изучал Витюшку молча.
– В том месте пещера, дядя! Вход.
– Можно попросту… Виктор! – сведение челюстей флагману от авиации далось со скрипом. – Первый раз слышу про такое в Подмосковье!
– Правильнее сказать, старые каменоломни, до-Петровские. Белокаменную из чего, думаешь, строили? Сверху камень рыхлый.… Здесь, в этом пригорке, километры ходов нарыли! Лошадями вывозили, потом на баржи и… где по течению, где бурлаками. Там и рельсины тонюсенькие под завалами.
У Витьки аж складки по лбу пошли от удивления и любопытства. А блондин смотрит спокойно и изучающе.
– Одет ты подходяще… Комбез, сапоги.… Только у меня второго фонаря нет. Со свечой полезешь?
– Есть фонарь. Сигнальный. Дед партизанил…
– Меня Антоном зовут. Магазин возле моста видел?
– Летать рожденный – трезвым не ходит!
2
Ничего на свете лучше не-е-ту,
Чем бродить в пещере, да без све-е-ту,
Водку жрать с летучими мышами,
Разгребать завалы лишь уша-а-ми.
Разгребать завалы лишь уша-а-ми.
Ля-ля-ля-ля-ля… Буль-буль, буль-буль, буль-буль…
Душевные ребята – спелеологи. Посидеть умеют, и рассказать. О Белом духе пещеры, которому горящую свечу у входа оставили, про ведьму – тварь двуликую, что людей до смерти блудить понуждает и про глюки всякие… Тепло от этих ребят на душе, точно от святой свечки! Вот только, ползать или на карачках лазить?.. Места, где можно в рост стоять, Витька всего три штуки насчитал. Зато названия – чистая романтика. Зал Ёлки с настоящей ёлкой в углу, гроты Геошизика и Сапфир, СВАЛКА (по инициалам) и Подкидыш, еще камень с дыркой – «Куриный бог», шкуродеры, сократы, Пионерский ход…
Ну и смеялся Витька, представляя себе, как носятся по тому ходу юные ленивцы на четвереньках с пионерским салютом над головой. А родного командира экипажа обещал новым друзьям впредь величать не шефом, а «шизиком» за шизанутую любовь того к плоскому штопору после Перцовки.
Так Витюшку и сморило в теплой сырости да заботе.
3
Разбудил флагмана звонкий водокап за стенкой из прогнивших бревен. А может тишина? Не одно, так другое.… Да только, несмотря на кромешную темь, Витька нюхом сообразил, что лежит в гроте один.
– Эй, люди! – тихонько позвал Витька, скорее, для очистки совести. В могильной тишине подземелья шепот ударил по ушам пастушьим хлыстом по асфальту. Витька наскоро ощупал сырые доски лежака, в надежде отыскать уютный Антонов спальник. – Та-а-ак! Ушли! – собственный голос резанул воплем одиночества. «Не ждал, ты Витяня, такого вот оборота! – диалог с собой в пещере безобиднее вести молча. – Или стоп! Ребята с девчонкой при гитаре, собирались идти в грот СВАЛКА! Антон остался… – Промозглая сырь пещеры добралась до костей. – Д-да куда же я спички положил с сигаретами? Д-д-да куда же… гадство! Ладно, вначале надо обуться и д-д-до ветру… Гд-де сапоги, фонарик? Фонарик я возле головы клал, на голенища наступал, когда ложился?!»
Задубевшего представителя ВВС при местной спелеологии вывела к свету группа, что уходила ночевать в грот СВАЛКА из-за недостатка места в «Шизике». Вывели в комбинезоне и носках. Вор не оставил новичку даже спичек.
4
Шлепать до моста по колдобинам вдоль речки девчонка с гитарой отсоветовала. Перебрались бродом через Рожаю и дальше по укатанному колесами проселку. На берегу, ребята без лишних слов скинулись новичку «на автобус».
Всю дорогу до брода Витюшка молчал, но, принимая деньги, вдруг улыбнулся и сказал:
– От тюрьмы, от сумы и от блудёжки не отказывайся! Так у нас, штурманов, говорят. Я заслужил пинка, и за науку ему, подлецу, не поверите, благодарен. Фонаря жалко, – он память.… Но, к примеру, если вы захотите летать, воздух вас примет, а его – нет! Рожденный червем, летать не сможет! Небо червя не примет... Жалко его, на человека похож…
– Мы вычислим Антона, – пообещала сероглазая. – Он, говорят, в Съянские катакомбы ходит, возле Горок Ленинских. И ребят предупредим. Не обижайтесь на настоящих спелеологов, пожалуйста!
На том и расстались.
Май 2003г.
Ниточка.
Слыхали расхожий анекдот? Сидят командир с замполитом, рожают плановую таблицу полетов на вторник. Закончили, пора подписывать.
– Как пишется вторник? – спрашивает комполка. – Через «п» или через «ф»?
Замполит почесал жирную репу.
– Куда спешить, командир? Пиши на среду, и все дела!
Курсант третьего курса ЧВВАКУШ (Челябинское высшее военное Красного знамени училище штурманов) Анжей Вершинин этого анекдота 10-го октября 62-го знать не знал. Не успел по военной молодости. Но именно Анжи (сотоварищи) в поздний час после отбоя создал аналог анекдота для своих отцов-командиров.
Как они с Витькой Агарковым пронесли два «огнетушителя» с шампанским в каптерку, переоборудованную под мастерскую, никто не смикитил. Даже крутившийся возле самой «коробочки» патруль. (Коробочка – корпус училищного здания). Они, шельмы, затянулись ремнями, распушили гимнастерки на спинах, скрывая «груз», да наломали веников из полыни для замыливания пристрастных очей, а честь отдали патрулю с подхалимским подобострастием во вздернутых подбородках. Всё без сучка и задоринки сошло. Так надо же было взводному капитану Тарасову вечером прискакать. Во нюхло! Нашел-таки, перепрятал и личную печать на двери каптерки присобачил, и дневального настропалил, и по начальству понёс. А зря! Понятно, взводный – лицо не лётной национальности, сам при случае булькающее горлышко с восторгом облизывал... Ну да, ладно.
«…Собравшихся же штурманьёв более трёх, велю батогами бить нещадно! Ибо по одиночке они мыслить не могут, а вместе пакость сотворить не замедлят … Пётр-1.»
И прав дореволюционный деспот, и не очень. Не прав, потому как Анжей всю операцию один до винтика рассчитал. Но верных исполнителей оказалось пятеро, и в этом любитель Бахуса царь проявил себя знатоком. Начальники курсантские сие изречение автоматом наизготовку держат!
Тарасов утречком птичкой летает, целёхонькую печать отлеплять не торопится, майорские погоны глаза застят. Одна незадача! Доложили ему, что Анджей с Агарковым поздней ночью мимо дежурного по училищу призраками в одном исподнем пронеслись со двора к себе на четвертый этаж. Тот как раз из казармы первого этажа выходил...
«Если самоволка? Так в исподнем по снегу до деревни и обратно?.. Не вяжется!» – размышлял капитан, проигрывая в уме отмазку перед комбатом.
Окончательно развязалось, когда бутылок не нашел, помните, сам перепрятывал, без свидетелей! И рад бы ребят к стенке припереть, да как? Печать цела, в щель под дверью, одни мыши пролезают.
– Твой след на подоконнике, Вершинин! – не сдавался Тарасов. – Пойдём, разуешься…
– Сами меня вчерашним днём стеклить заставляли! Я босиком лазил, все видели… (Опасаясь осколков, Анжей вставлял стёкла обутым в кеды.) Но штурманский расчет и здесь не подвёл. Любителю пропустить за воротник, каким показал себя грозный воспитатель, мелочи не вспомнить!
– Попробуйте, – говорит Агарков, – через окно достать! – И пальцами в голую стену без карнизов тычет. – Тогда вину на себя возьмем. У Вас жена, дети. Понимаем! Курсантам, и тем высоковато!
Перед комбатом бывший дежурный по училищу стоял за самоволку. «Сам видел!» Взводный за кражу бутылок, потому как знали «отцы родные» про дружбу его с друганом Петьки 1-го Бахусом. Мог приложиться, и позабыть. Непохоже, конечно. Сам доложил, и вдруг! Почесали комбат и замполит репы и плюнули! Если воровали курсанты, то не могли находиться в самовольной отлучке. Если бегали – не могли украсть! А что вышли на улицу из казармы? Где написано, что запрещено? Курсанты объяснили толково. Затошнило, мол, после ужина Агаркова. Этот Агарков и при здоровье цветом ходячий мел напоминает, а тут могли и накормить… той же рыбой. Не хватало, со столовой ссориться!
С месяц «дальники» и «ФБА-шники» спать не ложились, всё варианты исчезновения бутылок прокручивали. Не для начальства, самим интересно было. Анжей с Витькой на все гипотезы говорили одно:
– Пошли! Покажи на деле!
Охотников до практики не находилось. К третьему курсу тема истончилась и, вроде как, позабылась годика на два.
2
Помниться летом (годом ранее), едва Анжей успел переодеться перед обедом в училищном подвале после очередной самовольной отлучки, его вызвали к замполиту. К своему удивлению, возле открытой двери кабинета собрались те, с кем утром он удрал с занятий.
– Заходите, сейчас подойду! – Замполит пронесся мимо недоумевающих парней с грацией новорождённого гиппопотама.
Зашли. На отпечатанных на пишущей машинке донесениях «О состоянии воинской дисциплины…» лежал написанный от руки рапорт. И почерк был не круглый замполитский.
– Донос! – первым почуял неладное младший сержант Толик Касаткин, в прошлом суворовец. – Нас заложили!
Прочитать не успели, вошел замполит. Заметив оплошность, вида не подал и отложил рапорт на край стола «рубашкой кверху».
Где, когда, кто и с кем – майор говорил, а курсанты и половины похождений не помнили. За разговором Толик начал незаметный дрейф, подбираясь к доносу. Тотчас четыре-пять человек атаковали замполита с противоположной стороны, горячо отрицая факты обвинения. Не ждавший дружного натиска, тот настолько опешил, что отпустил ребят, пообещав разобраться во всем более досконально.
– Кто? – выдохнули будущие штурманы, едва закрылась за ними дверь.
Толик вытащил скомканный листок:
– Подпись: источник Кипка!
Анжей помнит фамилию предателя уже полвека, но в тот день они Кипку не нашли. Только-только крутил петли возле своей кровати, и исчез! Кипкин курсантский скарб – в тумбочке, а говорливый родничок тю-тю…
Замполит знал про самосуд в роте по первому курсу. Вор стащил деньги у целого взвода, одну из первых нищенских получек. Избитого и заплеванного того едва не кончили в туалете.
Помнил и понимал майор куда больше курсанта Анжея Вершинина!
3
Заслышав шаги под собой, Анжей прилип к простенку между окнами. Подними дежурный офицер по училищу голову…
«Не думать, не смотреть!» В воздухе кружили снежинки, и Анжей вдруг поверил, что дежурному не захочется поднимать головы.
Сцепленные между собой кольца солдатских ремней провисали свободно, не мешая движению. Надёжный Витька сидел на подоконнике, страхуя друга за эти кольца. Витьке Анжей верил, как самому себе. Доску, по которой подбирался к соседнему окну (скорее сумасброд, чем альпинист) от переворота придерживал Мишка Фенько, умостившись на выставленном из окна ножками вниз столе. Противоположную сторону придавливал самый массивный на курсе, молодой коммунист добродушный Лёшка Евко.
Дневальный Витька Баранов, охранял дверь с печатью, прикрывая дальние подступы. От него и пришла успокаивающая информация, дежурный зашел в казарму первого этажа.
Четвертушка свободного конца доски упиралась в белую полоску оконного проёма, за которым ждало шампанское. Улика, приговорённая курсантами к уничтожению путём распития. Два метра до незапертой на щеколду форточки! Думать о падении с пятнадцати метровой высоты и мешкать было некогда. Анжей достиг цели, открыл окно, ступил на подоконник и… вляпался босой пяткой в пятно краски. Краска подсохла, не запачкав ни ноги, ни короткой страховки, которую Витька отпустил, едва Анжей ступил на подоконник.
– Тарасов перепрятал бутылки, нужен фонарик!
В щель под дверью протолкнули «жучок», и через минуту увесистые бутыли приятно холодили спину, прижатые к телу тканью исподней рубашки под ремнем.
Понимая, что короткую связку ремней до Витьки не добросить, Анжей разыскал нитки и, закрепив ускользающий из пальцев конец, перебросил катушку другу. Избегая краски, Анжей вышел на доску, закрыл створки окна и, придавливая доску пальцами ступней, сантиметр за сантиметром пошел к столу. Страховка проваливалась в черный проём возле головы Мишки кольцо за кольцом. Когда до стола оставалось не более полуметра, Анжей в два быстрых шага буквально ворвался в комнату и, спрыгивая с подоконника, вдруг увидел, что его друг, отступив к самой двери, продолжает держать в руках катушку! Страховка из ремней держалась на нитке! Стоя на твердом полу, Анжей вдруг ощутил страх и занозу, что вдруг уколола сердце.
Выброшенная (по глупости?) на плац пустая бутылка не разбилась, породив «неразрешимое противоречие» для отцов и веру в Провидение у детей.
Подчиняясь инерции, друзья до окончания учёбы оставались неразлучными. Анжей и на Витькиной свадьбе отгулял свидетелем. А через десять лет Витька останется равнодушным к беде Анжея, расстанутся они навсегда, не попрощавшись. Май 2003г.
Карма ли?
.
Основной парашют вышел из ранца. Валька почувствовал хлопок клапанов и напряг мышцы, ожидая рывка. Рывка не было. Парашют тянулся в белесую синь канатом строп с трепещущей кромкой «колбасы» купола.
– Мать, вашу! – не замечая начинающегося штопора, Валька выматерился и дернул кольцо запаски, чем приговорил себя к смерти. Запасной парашют белым плющом обмотался вокруг основного.
Траурный полумрак залов полкового Дома офицеров раздражал. Помогать обмывать покойника нанятым старухам!.. Дёрнуло Шурку за язык, предложить его, Анжея, кандидатуру! Гроб утром доставили из Хабаровска самолётом, и вот-вот… Анжей скосил глаза на тянущих бесконечную нить разговора двух деревенских баб, на друга, что трепался неподалеку с молодым старлеем (полковым врачом) и ему стало неловко за свою нервозность. Разумеется, бабки за долгую жизнь попривыкли ко всякому, и доктор успел показать себя хладнокровным парнем. Как лихо он разобрался с тем бойцом, что на гауптвахте прибил гвоздем мошонку к солдатской табуретке:
– Да подцепил её пальцами и сдёрнул!
– Прямо со шляпки? – Анжей сглотнул судорогу, вспоминая.
– Молодой, зарастёт!..
«Со старухами, с доктором, – понятно. Но Шурка-то, Шурка! Чешет языком, будто всю жизнь обмывал покойников!»
– Несут!
Внутри защемило, и Анжей переместился к середине зала, скрывая пот от волнения.
– Хорошо застыл, – доктор приподнял руку покойника с небрежно сложенным переломом предплечья.
И от этой обыденности тона вдруг отлегло. Анжей всмотрелся в веснушчатое Валькино лицо с отвердевшей маской умиротворения и начал расстёгивать на мёртвом рубашку. Шура уже возился с ботинками. Медлить не приходилось, через час-полтора соберётся народ.
– Почему покойники улыбаются? – спросил Анжей старуху, несколько озадаченный прекращением дрожи у себя под сердцем.
– Бога узрел, хорошо ему! – ответила та, доставая из сумки полотенца.
Другая уже пододвинула вёдра с водой.
– Молодой-то! Жить бы и жить! Детишек двое, жена. Знать, не судьба!
– Карма, – выдохнул доктор, приноравливаясь стянуть с покойного штаны. – Приподними-ка, Ан…
Анжей выполнил просьбу.
– Тяжёлый какой, и голень сломана! Неужели из-за двух переломов погиб?
– Не! У него внутри всё оборвалось! Крутило, запаска залипла, приложился Валька крепко, а уж матом поливал всех, пока летел. Сейчас не поверишь.… Совсем счастливый…
Валька лежал голый и улыбался, прислушиваясь. Старухи сноровисто приступили к своей части работы.
– Ну, почему вначале не отцепил основной? Больше шестисот прыжков! Мастер спорта, парашют-крыло. Нажать замки – одно движение! Заклинило? Или чуял нутром, что погибнет. Ружьё после охоты, не чистил. «На мой век хватит!» – отшучивался.
– Ничего он не чуял! Мозги у него заклинило. Впаял стакан перед прыжком, – вмешался молчавший до того Шура. – Сколько предупреждали его! Можно подумать, ты не видел всего, Анжей?!
– При мне не пил. Замечал, конечно.
Видел, но ни разу не сделал попытки вмешаться, остановить, полагаясь на право каждого, решать свою судьбу. Да и кто бы его, новичка, слушал? Сейчас было стыдно перед Валькиными женой и двумя мелкими ребятишками, что незаслуженно оказались крайними, и от которых (по слухам) Валька погуливал с парашютистками. Да и там, он (Анжей) не мешался.… И вдруг! Анжея даже качнуло от промелькнувшей в голове правды. Валька погиб, потому как стал ненужным Жизни! Семья? Спорт? Нечто такое, чего Валька не понял, не имея права отмахнуться?
«А если я не врублюсь, и вот так со мной? Р-раз, и нету…»
Тем временем покойника обмыли, насухо протёрев полотенцами.
– Не нам судить! – строго поджала губы одна из старух.
– Да не судимы будем! А о покойнике: или хорошо, или никак, – эхом откликнулась другая, и обе, перекрестившись, прошелестели к выходу.
– Какой Бог, какая судьба?! Сам последний стакан наливал, сам и залудил! Кто заставлял? А к парашютам на укладку год не подходил! Новобранец-укладчик.… Два их было, два парашюта таких! От второго девчонка из начинающих вовремя отцепилась и приземлилась нормально. А вы – судьба! – Шура аж взмок от негодования.
Старухи не ответили, растворившись в траурном полумраке коридора, убеждённые в жёсткой своей правоте.
Сегодня Шура примерил ту старушечью правду на себя. И спорят Шуркина да Валькина просветлённые души между собой в бесконечности, отстаивая каждый свою истину, и времени у них для споров!..
А истина одна, – страшно оказаться ненужным.
Июнь 2003г.
Витька.
Или тому, кто желает пораньше?..
Желаешь убраться в мир иной пораньше (не-то под забором), чаще матерись. До сих пор не понимаю, каким загадочным путем Витька проскочил экзамены в училище. Штурманское, смею доложить! Заковыка в том, что речь Витьки без матерных связок через каждые два-три слова на слух воспринималась на уровне ораторствующего заики. Поставили, к примеру, Витьку дневальным. Заходит командир роты.
– Рота, смирно! – гаркает во всю мощь легких Витька, и пока поворачивается к начальнику лицом, губы его шепчут естественное продолжение про счастливую маму командира в объятиях кобеля. – Товарищ капитан, – внутренний диалог о мамаше по понятным причинам вслух не произносится, – …р-рота готовится… – На Витьку трудно смотреть без острой жалости: губы криво шевелятся, лицо раскраснелось, и глазищи оловянные со слезой. – К строевому… смотру. Дневальный по роте… курсант…
– Вольно, вольно! – торопится ротный не из деликатности, а на всяк случай, пока у курсанта лишнего не сошло с языка при свидетелях. Разбирайся потом.
– В-о-о-льно! – тянет команду Витька, выпятив грудь и пропуская начальство в расположение. – Чтоб тебе слоновьим х…рящём подавиться! Приперся старая су… (далее про виновницу весенних собачьих игрищ).
Ротный далеко, комплиментов в свой, и в адрес ближайших родственников, понятно, не слышит.
Учёбе нашей, как ни покажется кощунственным, эпистолярные Витькины закидоны принесли великую пользу. Преподаватели, ребята тёртые и в большинстве недавние фронтовики, быстро сориентировались в затруднительном для себя и курсанта положении и предложили ему изящный выход. С тех самых пор мы все свои ответы записывали на бумаге и отчеканивали задания без запинки по писаному.
На госэкзамене по самолётовождению спрашивает меня генерал от комиссии, а отвечал я первым:
– Вы случайно стихов не писали, товарищ курсант?
Я неторопливо зажимаю палец на запятой, где меня прервали:
– Писал в молодости, – говорю, и, пропустив мимо ушей восторженный генеральский комментарий, без накладок заканчиваю ответ на пять баллов.
С полётами у Витьки проблем не возникало ни в училище, ни в полку. Свой брат-пилот понимал обстановку правильно, а проверяющего (на время словесного обласкивания его самого и ближайшего к нему окружения) без потерь удавалось незаметно увести со связи.
Летать Витька любил, но по болезни позвоночника списали его (капитаном) на землю, предложив командование одним из многочисленных полигонов на границе с Казахстаном. Спустя месяц проверили.
Командующий с Членом Военного Совета (ЧВС) приземлились на вертушке возле самой казармы. Пока дежурный прапор протирал глаза после безуспешной послеобеденной борьбы со сном, бойкий дневальный (из таджиков) уже чеканил шаг к гостям:
– Товарища генерала, дневальная за дежурного, дежурная за дневального, дневальная...
– Хорошо, хорошо! Молодец! – останавливает того Командующий. – Слышал я новый командир у вас? Ну и как он вам нравится?
– Так тосна! Хоросая командира! – отвечает боец.
– Он заботится, разговаривает с вами?
– Так тосна! Все-да разговаривает!
– И о чём говорит ваш командир? – не остался в стороне Член ВС.
– Командира все-да одинаково разговаривает «Посол на… (расхожий в армейских кругах анекдот прозвучал без запинки)… ёкарный чучмек!»
Ни один мускул на лице ЧВС не дрогнул. Генералы – калачи тертые, к неожиданностям приспособленные. Их «инкогнито» случайностью не было. Накануне, без малого, в полночь полигонный замполит Цыганков в докладе по связи рассказал, что после вечерней проверки и команды «отбой» в нового командира полетела солдатская табуретка, стоило тому отвернуться. Витькиному чутью и реакции училищного чемпиона по боксу можно только завидовать.
А дневальный явно лукавил, косвенно прикрывая товарища. Того, что бросал. Прикрывал, рассчитывая на генеральскую тупость и неосведомленность.
– Хорошо, хорошо! Молодец! – «отеческая» рука ЧВСа потрепала солдатский погон.
Витьку с должности не сняли. Выбитая челюсть у виновника зарастет, а в белых перчатках на полигонах дисциплины не сделаешь.
А ещё через месяц приходит жалоба:
«Пьяный капитан… при полной офицерской форме ходит по деревне и орёт:
А я беру её за ноги,
А я тащу её в кусты…
Не барать же на дороге
Королеву красоты…
– Виктор, – не раз и не два увещевали охальника сельчане, – женщины кругом, дети!
– Так не барать же на дороге королеву красоты – не унимался вошедший в кураж дебошир. – И во-о-ще, почему ананаc» пишется вместе, а мы… её р-раздельно?»
Понятный перевод этого самого барать, непосредственный Витькин шеф (подполковник и Начальник службы Армии) узнал на поминках, после того, как его самого крепко отбарали Командующий вкупе с тем же Членом, отправляя на полигон во внеочередную командировку. Узнал и про то, как привезли бедолагу с рыбалки нехорошей ночью, сгрузили на крылечко, где куковал Витька с женой да дочкой, и, думая, что тот пребывает в нормальной отключке, разошлись по домам…
А Витька то, оказалось, тю-тю-тю-тю-тю… Отматерился сердешный, царствие ему… И тридцати пяти не было.
Я и толкую, кто желает пораньше… вообразите, как Вас… да под свечечкой, со святыми для антуража... Под ласковые матерки кладбищенской элиты, их плевки туда, где вам лежать…. Валяйте почаще, да позаковыристей, ребятки! Чтоб удивить,… и в путь…. Тропа проверена, и мины не страшны.
Знамение.
На похороны Анжей опоздал. Не тормозил и не спешил, оставаясь наедине с мыслями о превратностях человеческой судьбы. И, если быть честным перед собой, не хотел он видеть Витьку Козлова в гробу. Душа не переваривала.
Анька посетовала на опоздание, скорее для виду. Понимала. Собрала на стол остатки от поминок, выпила, но не расплакалась. И, слава Богу. У Анжея и без её слёз своих накопилось столько, в чём держались?
– Никому не говорила, тебе можно. Ждала я беды!
Анькино признание не то, чтобы удивило, а как бы насторожило. Мысли всякие полезли про измену, про врагов Витькиных…
– Не думай, чего! Знамение ему было, как в отпуск уехал после списания с полётов. Ты земляк, и Псков знаешь…
Анжей кивнул, наливая вторую. Анька жестом показала, чтобы пил один.
– Кладбище Мироносицкое помнишь?
Анжей насторожился. Ещё бы не помнить! В далеком 57-м, классом, в надежде заработать копейку, они нанялись собирать и выносить с того кладбища мусор. Поработали пол дня и бросили. Слишком разное у ребят оказалось отношение к делу. Работящих, – не более трети. Остальные, – кто откровенно испугался сумрачной кладбищенской тишины под могильной сенью почерневших от времени вязов и слинял, а кто…
Судить по размеру, череп был ребенка лет десяти. Кладбище древнейшее, кости из могил повылазили наружу. Анжея чуть не стошнило, когда он разобрал, что за предмет со стуком метался под Кольки Липикина да Витькиными ногами…
– Ань? А Колька то Липикин года два тому, как помер…
– Не знаю я никакого Кольки! – взъерошилась Анька. – Ты слушай, что в том отпуску было! Праздник Святых сестёр Мироносиц помнишь?
– Вроде… – Капуста корейского засола оказалась бесподобной… «Жить бы тебе, Витюшка, да Бога не гневить!»
– Попёрся он на то кладбище. Народу – тьмища! Я покуда с бабами знакомыми ля-ля-ля, слышу, мой орет! Побежала.… А он присядку прямо по могилкам чешет под гармозу.… Хотя б молчком, а то…
«Эх, ёрш твою вошь мёртвому отрада,
Девки вы-дра-ли попа, так ему и надо!»
И всё бесстыдными словами своими. Старухи какие-то лупят его палками…
Я ему: «Витенька, пойдём!» А он: «А ты про СЛОНа, слыхала? С-союз Любит-телей Ос-сновательно Над-драться! Я теперь почётный член…» И снова под гармошку: «Эх, ёрш твою вошь… Нас ещё в клуб КЛОП звали! Обоих! Хош за кусты? Основательно Перепих… Гы-гы-гы…»
И это мне, родной жене при людях! Я рот раскрыла, ответить, чтоб проняло скотину, а он вдруг сгинул! Да как заорёт гдей-то! Дико, не по человечески! Вижу, лезет из-под земли. Зыркнул бельмами по сторонам, и молчком ходу с кладбища! Я за ним. Бабки крестятся кругом: «Бог покарал.… Не к добру в могилку провалился…»
С полгода держался. Сюда переехали, в чуркестан этот. Дочке учиться надо, а ей и поговорить не с кем. Вот и развязался узелок.… Наливай! Ой, тоска тоскинушка.… Не уберегла родимого!
– А как убережёшь, если он сам того не захотел? Люди то живут!
А перед глазами коричневая детская черепушка скалится: «Стук-стук, стук-стук-стук…Бей, Лиса! Козёл на воротах!.. Ах-ха ах-ха-а-ах!»
Июнь 2003г.
Чпэшный экипаж.
Магнитный компас над тундрой – не компас: непрерывное изменение склонения вращают стрелку без остановки. Обстановка Анжею привычная. От Хатанги до военного аэродрома под Норильском шли по надёжному ГПК (гирополукомпасу). Он и уползет за час на градус, кто тот градус заметит? Смущал снос. Вертолет тащило влево, а насколько влево? Вопрос не висел, он летел, застряв между ушами под шлемофоном, и ответить на него штурман Анжей Вершинин не мог. Ленивые увалы, которые горами назвать грешно, наплывали и наплывали без единого тёмного пятнышка на безупречно белой скатерти зимы. Бортовой визир для определения сноса по бегу пёстрой поверхности в подобных условиях годился, разве что… Да ни на что он не годился! А хилую Норильскую ШВРС (широковещательную станцию) радиокомпас не брал из-за малой высоты и большого удаления. Оставалось, вести счисление пути простым умножением скорости по прибору на время полёта, и быть готовым к выходу на приемлемые для опознания ориентиры. Иной штурман давно взял бы поправку вправо на глазок, но Анжей знал, что за увалами река, на ней поселки, где определиться шансов больше, чем по тому же руслу, но в голой тундре.
Для Анжея собака была зарыта в том, что за бортом он предполагал полный штиль. Устойчивый левый снос в десять градусов при безветрии Анжей заметил месяц назад, когда завозили бочки с соляркой на стройплощадку. Ветерок с земли подсказать было некому, приходилось определять самому, благо летали над мелколесьем, и пятен для визира хватало.
На стройплощадку летели, относило на десять влево и обратно – те же десять влево. Получалось, что ветер только в правый бок дует. Вот загвоздка! А деревья вокруг площадки стоят на морозе под шестьдесят пушистыми свечками, ни одна снежинка не шелохнётся… Штиль!
– Штурман, где летим? – командир вправе задать этот вопрос в любое время.
Анжей нарисовал на карте кружок, левее линии пути, что соответствовало точности места километров под тридцать.
– А почему уклоняемся?
– Не могу определить снос. Выйдем на реку, возьму поправку. «Что толку докладывать предположения! Сказать, что за три часа снесёт на семьдесят километров, и он ожидает выход вот на этот на изгиб с группой деревень по берегам сразу за горами? Иван на уши встанет».
Непечатное неудовлетворение ответом штурмана прочиталось на командирском челе без переводчика.
– Нам для комплекта блудежа по тундре не хватает! Запланированное ЧП? Ай да экипаж! Хороша командировочка! А сзади в десяти минутах комэска летит со штурманом эскадрильи. Как оправдываться будешь?
*(ЧП-Чрезвычайное Происшествие.)
120 км. от Читы, 40км. до Хоринска месяцем ранее.
Из Читы вылетели утром при ясной погоде. Вступила в права золотая осень. Вертолёт плыл в удивительно спокойном небе, что называется «не шелохнувшись». Вертикальные токи воздуха, если и были, то никакого, вызывающего болтанку действия не оказывали. Навевающее покой состояние атмосферы настораживало. Судя по бегу наземных ориентиров, снос Анжей рассчитал правильно и выдерживал маршрут точно. Оставалось периодически промерять путевую скорость. Как известно, при ветре она иногда значительно отличается от показаний прибора.
Анжей наметил удобный для промера участок на карте, дождался, когда вертолёт пройдёт точно над выбранным ориентиром, и запустил секундомер. Звук, который рубанул по ушам при нажатии кнопки часов, отбросил штурмана к противоположной от приборной доски стенке кабины.
Нет, Анжей понимал, что добротный авиационный хронометр (АЧХО) звука, похожего на бамперный перелом двутавровой балки, произвести не мог. К стенке он отлетел, повинуясь инстинкту. Повернувшись к командиру, Анжей увидел, что пилотскую кабину заволакивало сизым дымом. Иван сидел, уставившись неподвижными зрачками в приборы:
– Двигатель полетел, – наконец выдохнул он. – Садимся!
– Система пожаротушения сработала, – доложил техник.
Вертолёт энергично клюнул носом, поддерживая обороты винта за счёт снижения. Анжей наклонился над остеклением, выбирая площадку для посадки.
Впереди распаханные под озимые поля по растёкшемуся увалами горному хребту с порыжевшими клиньями нетронутых плугом участков. Справа степь, но слишком яркий зелёный наряд её, почему-то настораживал.
– Садимся перед собой! – Анжей понимал, от него ждут чёткой команды. На одном из участков с белой, точно нарисованной каймой он и остановил свой выбор. – Видишь площадку, Иван? За ним поле, Если не успеем снизиться, сядем вдоль борозд и вверх по склону, как в инструкции…
– Вижу! – командир подался вперед, разглядывая указанную штурманом площадку. – Подскажи ветерок!
– Не больше пяти метров, а в какую сторону?.. Здесь горы, может крутить… – Анжей говорил, а самого терзала мысль, куда девать тридцать книжек секретной полетной литературы, разложенной стопками возле чашки его сиденья. Не дай Бог, сгорят! Как потом отчитываться?
– Анжей! Твою… – Мама Анжея перешагнула полувековой рубеж и вряд ли вызывала у правака Толика сексуальные ассоциации. – Беги в грузовую кабину! Садимся! Нога подломиться земли наглотаешься по самые…
– А куда регламенты девать? Я за них расписался…
– Спишут, – вставил Иван и добавил тоном не без железа, – уходи, высоты сто метров осталось…
В грузовой кабине царили продымлённый полумрак, визг турбины двигателя (на который сейчас была вся надежда) и механик Валька Заплаткин. Правда, Валька не царил. Он метался от борта к борту, не находя применения своим профессиональным навыкам.
– Садимся! – выкрикнул Анжей. – Упрись ногой…
Валька не разобрал слов, но жестикуляцию и пример штурмана осмыслил без проволочек. Белая полоса метнулась под брюхо, и вот оно первое касание черной пахоты… Касание грубое, но в пределах нормы… Тряска стремительного пробега… и, наконец, долгожданный заметный спад скорости.
– Почему не сели на площадку?
– На ней камни со всего поля…
Пилоты покидали кресла, и Анжею ничего не оставалось делать, как ретироваться назад в грузовую кабину. В сизых завихрениях дыма под самым потолком Валька суетливо спихивал чемоданы с кучи типично «командировочного» груза.
– Помогай!
Напрочь позабыв о секретной литературе, Анжей поволок чемоданы к выходу. К ним, не мешкая, присоединился Толик.
– Огня нет! – Командир в паре с бортовым техником успели обследовать двигатели. И только после успокаивающего доклада до Анжея дошло, что личные вещи в критической ситуации оказались дороже тридцати книжек «секретки».
Женщины, женщины...
Бабка Акулина. (по повести «Черный альпинист.)
Дед Василий с какой-то бесшабашной удалью оглядел свою супружницу с головы до пят, словно увидел её впервые.
– Расскажи лучше, как ветролетчики к нам прилетали. От, где вышел цирк!
– А чего рассказывать-то? – встрепенулась старуха, неожиданно озорно улыбаясь разбуженному воспоминанию всеми морщинами своего подсушенного временем лица. – Рассказать, как тебе родная дочка сапогом по ребрам засандалила?
Бабка Акулина поплотнее умостилась на раскладном стульчике с брезентовым сидением, широко расставив обутые в пушистые чуни ноги, отчего цветастая юбка на острых коленках натянулась, превратившись в косо поставленную столешницу, на которую бабка выложила из-за пазухи помятую пачку с папиросами и спички.
– Про то можешь потом, коли, слушать не надоест, – миролюбиво кряхтел дед Василий. – Ты с самого начала давай...
Старушка снова покопалась за пазухой и выудила на свет, завернутый в чистую тряпицу миниатюрный образок Богоматери. Мы оторопели.
– У кого Бог в душе, тому кругом храм! Пресвятая Матерь Богородица, сохрани и помилуй! – Размашистый крест осенил усохшую грудь. Положив образок на … перекошенную “столешницу”, бабка Акулина прикурила от уголька очередную беломорканалину и пустила в воздух тугую струю седого дыма. – Значить, в огороде я тогда копалась. Когда они прилетели, значить. Осень была. Однако, октябрь? Но днем тепло... – Рассказчица не взатяжку пыхнула папироской и задумчиво огладила свободной от курева рукой блеснувший сусальной позолотой оклад. – Смотрю, значься, зашумело так, зашумело. Потом гляжу, летят! И ка-аак полыхнет у них сбоч! Огонь, дымина черная! Они сразу носом вниз. – Узловатые пальцы с ласковым трепетом побежали по образку. – Я перепужалась, задрожала вся. Стою, значить, и говорю: – “Пресвятая матерь, Богородица, разгребут твою мать, помоги ты этим летчикам!” – Бабка затянулась, выпустила дым и вдругорядь размашисто перекрестилась. Другая рука с папиросой в вытянутых струной пальцах зависла на отлете.
– А про дочку обещали еще?..
– Про дочку да, про зятя. Пьющий он, чтоб ему, гниде ползучей! – Мы разинули рты, набирая воздух, но продолжение оказалось вполне приличным. – Отселили мы его с фермы, значься. А он, зануда, приди да давай с дедом, вот с этим значить, бороться. Молодой, поддатый, счастливый. А Вася мой гнется, значить.… Хотя и тверёзый, а уступать не хочет. Анька видит, отцу не по себе: "Отпусти!" – кричит. А зять сопит. Что ему бабу слушать? Жена мужику – не указ. Тогда Анька и засандалила сапогом… – Рассказчица глубоко и вкусно затянулась. – Отцу по ребрам, значься. Промахнулась маленько мимо суженого.
Старушка с аппетитом перекрестилась, упрятала образок и помолчала, неторопливо попыхивая папиросой.
– Я в курятнике возилась, не хотела его пьяную харю смотреть. А как Вася заголосил, я за топор и в избу. Зять белый сидит. Меня с топором увидел, посинел и не шелохнется. Хорошо Анька крикнула: "Сама я батяню ударила!" – И показывает на ноги обутые в сапоги. "По Ваньке хотела!" И в слезы... Анька с меня росточком, а нога тяжелая с детства. За сезон пары три не то четыре стопчет! Не мотри, что и сапоги!.. Ветролетчики цельную неделю без нас, значься, хозяйствовали, пока Вася в больнице ошавался. Бревна попилили, покололи на зиму, за курями на ферме помогли. Потом отремонтировались и улетели.
Анька.
– И так всё вышло, как мать рассказала и по-другому маленько. Из-за Анжейки я Ваньку свово приласкать сапогом захотела.… Откуда злоба взялась! Откуда? Колхоз, богатее некуда! Миллионщик! Народу, парней – пруд пруди, а выбрала в мужья – пьянь. С полгода помаялась и ушла к отцу с матерью. Детей видно Бог отвёл, так и жила не разведённая, не замужняя, а тут эти… с неба.
Глянулась я Анжейке, и у самой сердечко поехало. Целовались тайком. Он и дальше бы не прочь. Как удержалась, сама не пойму. «Женись, говорю, – вся твоя буду». А он молоденький, не опытный, скис. Его начальник (Иваном звали) спрашивал, убегу ль, коль позовёт? Да хоть на край света!
Не позвал… и не просил больше. Гордый! Я и психанула на Ваньку, когда тот заявился. Получается, сама родного батю в больницу спровадила. А мать вмиг собралась и за ним следом! «Никогда на ветролёт не сяду, – кричала». А как папку повезли, и кур колхозных, и хозяйство – всё побоку.
Грех душу пилит, а тут наряд ночью привезли на семь сотен молодняка. Машина с клеткой стоит, а мы тех петушков с насеста снимаем по двадцать штук в мешок, и таскаем. Анжейка спрашивает:
– Как ты петуха от курицы различаешь, они все на одну рожу?
– Гребешок у петушков повыше, – отвечаю.
А он меня в охапку…
– Таскать петухов надо! – шепчу, а сама млею от счастья…
Он фонариком повел по насесту:
– Подставляй мешок, – говорит, и шасть рукой вдоль жерди. – Я не различаю, так и приемщик в темноте не поймёт.… На клетке фонаря нет.
Я ахнуть не успела, а он и с другого насеста кур определил.
– Теперь время есть, – и короткими своими усиками нос мне щекочет.
Ночью не приставал, хотя б и спали в обнимку. Мать не проведёшь, с обоих слово взяла…
Медички
– Ва-аль! Глянь, вон те двое, – наши!
– Ой, симпотные, а Галь!
– Завтра всем полётам отлуп, пока не познакомимся!
2
Выходя из столовой, Анжей задержался у столика, за которым механик и радист второго экипажа готовились к обеденной трапезе в компании с гранёным стаканом спирта, сиречь лучшим в мире антиобледенителем.
– Угостите, мужики!
– Пей на здоровье!
Оба соблазнителя прослышали стороной, что крепкие напитки Анжей пьёт, не глотая, точно заливает керосин в горловину пустого бака.
«Интересно, а стакан засадит…» – перехватил Анжей любопытствующий перегляд, а вслух услышал:
– Пей всё, если сможешь. У нас ещё есть.
– С удовольствием! – не огорчая технарской любознательности, Анжей перелил в себя спирт и, прихватив корку хлеба для собак, вышел на высокое крыльцо столовой, не понюхав её.
После обеда, занюхивать ни к ёну. Ни к чему, значит. Штук двенадцать псов с округлыми ушами расположились полукольцом, зарабатывая пропитание таким вот своеобразным рэкетом, и минимальная дань полетела на снег, обеспечивая беспрепятственный проход. Анжей не спешил, наслаждаясь теплом в желудке, искрящимся таёжным пейзажем и самобытным укладом жизни посёлка, где ездовые собаки в упряжке встречаются чаще автобуса в Уссурийске.
3
Утро ошеломило самых бывалых перелётчиков: ни один не прошёл святая святых – предполётного медицинского осмотра. У одного частил пульс, другой выдавал фокусы с давлением, у третьего глаза красные и блестят. Упрямые девчонки-медички фиксировали факт нарушения режима отдыха, не поддаваясь ни на какие уговоры стандартного армейского образца. Грозил отбой перелета по вине экипажей со всеми вытекающими…
Седой подполковник (старший вертолётной группы) собрал подчинённых в «красном уголке» аэровокзала, после доверительной беседы с медработниками.
– Кто ночью ломился к медичкам?
Вопрошающие взоры присутствующих развернулись на самых молодых участников перелёта Анжея и правака Толика в чисто автоматическом режиме.
«Кто ж ещё?»
– Я не причём! Честное слово, – покраснел Анжей, скорее от неожиданности, но никак не из чувства вины.
– Мне ни к чему. Я женился перед перелётом! – выдвинул Толик жёсткую линию собственного безупречного поведения, покрываясь крупными каплями пота от безнадёги. Известно, начальник всегда прав.
– Тогда кто? – под тяжестью похмеленного взора начальства скрипнули двери.
– Это мы, – поднялись две самых морщинистых фигуры вчерашних Анжеевых спиртонош. Обоим стукнуло по сорок семь год тому назад. – Его, вот, напоить хотели, а сами… – не менее сотни морщин изобразили глубину искреннего раскаяния. – Через минуту тишины «красный уголок» оценил ситуацию и грохнул хохотом.
4
Полётные листы подписаны. Старый подполковник смотрел на девчонок, что потрясли привычный мирок забот, и молчал. И светилось в том молчании нечто такое, от чего щёки медичек вдруг пыхнули жаром, а подведённые тушью глазищи прямо-таки брызнули дождём.
– Здесь со скуки подохнуть можно!
– На практике мы.
– Местные парни собак своих больше любят.
– А эти.… Два старых…
Глазки мигом просохли, а из размазанных по щекам туч на ветерана плеснуло плутовскими лучиками солнца. Совсем как у незабвенных партизанских костров, что встречали грузовой планер… военным вчера.
Хатанга.
В женскую общагу Анжей зашел скоротать вечер. Завтра облёт техники, послезавтра домой. А любоваться в одиночестве северным сиянием, для души оно красиво, но в одиночестве до мороженых соплей тоскливо. Пассии, что жили в общежитии, давно были разобраны тосковавшими по женской ласке друзьями, но вечерние ни к чему не обязывающие посиделки и для менее нуждающихся летунов принимались хозяйками охотно. Север без людей – занятие скучное.
Накал страстей Анжей ощутил, едва приоткрылась дверь. Ждали других, но гостя впустили, поджав губы, едва сдерживая раздражение.
– Что случилось, мать?
Уважительное обращение к старшей по возрасту Томке воспринималось неизменно благосклонно. Но сейчас оно привело к взрыву.
– Мать!!! У нас дома мать, мать, а у себя в гостинице… б… б…
– Не может быть, – опешил Анжей от неожиданной рифмы. – Мы тебя все уважаем! И понимаем...
Растерянная искренность пронеслась охлаждающей струйкой. Ей поверили.
– Плохо ты друзей знаешь! Прокрути ему, Райка!
В поле зрения выплыл пленочный магнитофон «Айдас», один из двух, что они приобрели с праваком Толиком на память о Севере. Свой четверть часа тому он запер в номере гостиницы…
А пленка уже шипела… Мелодия «Кораблика», хлопок двери, перестук ножек стула …
– Ну что, Толик, пойдем к… – блудливый баритон механика и невнятный ответ правака.
У Анжея взопрели уши.
– Что скажешь? Нечем крыть!
– Скоты, – выругался Анжей, натягивая шапку. – У них всего мужского, что между ногами!
– Пусть только покажутся!
Ночевать в номер оскандалившиеся виновники не пришли. Бабье сердце отходчиво, а на душе пахло котами.
2
Слух рычания металла не воспринимал, но оно было и тянулось откуда-то снизу, тормоша мозг сквозь позвоночник. Рычал движок, тот самый, что им привезли и заменили на вынужденной под Хоринском. Анжей подозвал представителя завода и ткнул мордой в карту.
– Смотри, где бы мы упали, прислушайся не к себе, а к твоим приборным заверениям!
Самоуверенность ростовчанина сдуло ветром; он побледнел, ожидая кулак в зубы, что на спор пообещал ему этот кудрявый черт. Двигатель погнал стружку, и филейные части пилотов оказались куда чувствительнее портативного измерителя вибрации, сиреч «хлама». Однако заводчанину повезло. Непостижимым образом наличие стружки привело экипаж в хорошее расположение духа.
– Чему удивляешься, балда? Мы неделю терзались сомнениями, пока тебя привезли! И верили своим, – штурман хлопнул себя ладонью ниже спины. – А тут ты нарисовался со своими измерениями! Думаешь, мы железные? У пилота в крови, доверять прибору больше, чем своей бабе.
В небе Норильска.
…непечатное командирское неудовлетворение ответом штурмана прочиталось на командирском челе без переводчика.
«Опять ЧП?..»
Анжей поморщился от досады, предчувствуя неприятную накладку. У приболевшего язвой Ивана сдавали нервы после всех полевых замен двигателей, полётов по непривычному для пилотирования гирополукомпасу, посадок в сумерки с перегрузом на пятачок.… Да вчера, довеском, во время облёта на высоте 400 метров самопроизвольно открылась нараспашку дверь кабины штурмана. Каким чудом её не сорвало набегающим потоком воздуха? И устойчивый необъяснимый снос влево до десятка градусов при полном штиле?
– Правый, проверь штурмана!
Анжей скороговоркой дал Толику пояснения, пометив точкой, место вертолёта на карте и, покуда тот сверял карту с местностью, в который раз, закрутил ручкой настройки радиокомпаса.
– Есть Норильский гражданский аэродром! – доложил он командиру, разобрав в треске помех знакомые позывные и убедившись, что стрелка компаса показала ожидаемое положение градусов. – Курс 270! Через восемь минут будем на месте. – Анжей имел ввиду военный аэродром возле Норильска. Но тот молчал.
– Он всё правильно показал, – Толик вернул карту и, заметив успех штурмана в пеленгации, установил курсозадатчик на подсказанный Анжеем курс.
– Проверим! – маска неудовлетворения продолжала кривить командирские губы. – Норильск-контроль, я – семьсот девять, прошу азимут удаление.
– Азимут тридцать, удаление сто двадцать пять, – шустро пропищало в шлемофонах.
– Не может быть, мы на него идём с востока, и мы ближе, в сорока километрах! Повтори запрос!
Командирские уста тронуло ехидство, мол, не зря проверил. Но штурману не отказал, пускай сам убедиться в своей неправоте.
– Норильск-контроль…
– ….тридцать, сто двадцать.
Анжей выбрался из своего закутка, не убирая ноги с тангенты внутренней связи.
– Иван, ты по этим приборам летал столько лет. Ты им веришь?
– Ве-е-рю, – протянул командир совсем неуверенным тоном.
Зацепка сработала, и Анжей продолжал напирать:
– АРК (радиокомпас) на нуле, радиостанция прямо по курсу, а курс 270! Откуда мы идём?
– А вдруг он сломался?
– Два компаса сразу? А карта тоже врёт? Я и Толик смотрели! Запроси аэродром посадки! Они не включили привод, но смотри, по курсу слева его полоса, и на карте он на восток от Норильска! На север аэродромов нету!
Военный аэродром (без единого самолёта) сверху напоминал пустырь. Но штурман продолжал настаивать на заходе для посадки, и Иван сдался.
Раз, другой, третий… – позывные воздушного странника летели к Земле, оставаясь без ответа.
– Не отвечает! Нет там ничего, выводи на Норильск!
– Спят они! Запроси у Норильска снижение и заход! Нас увидят и включатся!
– Я сказал, выводи на гражданский порт! Норильск-контроль…
– Азимут тридцать, удаление шестьдесят…
Обескураженный неверием командира, Анжей сполз на своё сидение. Штурман Ми-6 сидит ниже уровня пола кабины пилотов. Да ещё этот явно ложный ответ «контроля»!
– Держи курс прежним, через пять минут будем над ними.… Уточни с «подходом» высоту! Над Норильском облака десять баллов.
Непроницаемая стена серой облачности надвинулась на вертолёт.
– Пи-пи-пи-пи-пи… – запищал маяк приводной радиостанции.
– Убедился? Мы над аэродромом, запроси азимут-удаление!
– Теперь убедился! Норильск-контроль… – появившаяся хрипотца гласных ласкала удовлетворением. – Я над тобой, болван! – в командирском тембре ответа, продолжавшему долбить своё диспетчеру, звякнула сталь.
– Простите, я вас попутал…
– За подобную путаницу морду бьют! – рыкнул Иван и ушёл со связи. – Штурман, курс?
Старый штаб или через три года.
– …Аэродинамический угол сноса возникает из-за работы несущего и хвостового винтов. При полной загрузке он может достигать шестнадцати градусов, но никогда не менее пяти-семи. Не напрягайте пилотов, выдерживанием курса до градуса, округляйте снятые с карты значения до удобных значений: нуля или пятерки.
В класс третьей эскадрильи солнце если и заглядывало, то перед закатом. Полумрак помогал сосредоточиться, и штурман эскадрильи Анжей Вершинин любил свой класс именно за этот всегда мягкий успокаивающий свет.
– …При посадке строем ведущий приземляется в дальнем от себя торце полосы, метров за триста от края, чтобы не выкатиться. Второй отряд целится на центр, третий – в самое начало. При посадке строя по одному, мысленно разделите межотрядные промежутки еще на три части, и схема сохранит стандартный вид. Нашей полосы в 900 метров хватает с избытком. Когда ведущий заходит на «Т», заботясь только о себе, последний отряд рискует упасть до полосы. На моей памяти подобное бывало не раз и не два. Пилоты третьего отряда, вполне меня понимают.
До тридцати ещё далеко, а мальчишки после училищной скамьи видят в нём бывалого деда. Пополнению за двадцать, и разница в возрасте у Анжея с ними не более пяти лет.… Только седины в волосах у штурмана эскадрильи, шалишь, побольше.
– …Высота, равная одному метру, для вертолёта – самая безопасная во время боевых действий.… Умей читать карту, чтобы ехать по маршруту как по знакомой дороге, сиречь (любимое словечко командира полка Александра Савченко, светлая ему память) сиречь – выжить! На войне глаза ищут врага, а не ориентиры…
Июнь 2003г.
Сивка сыто дремал. От мужиков, что петляли по лугу, тянуло конюшней и перегаром. Сквозь сон мелькнул мятый образ конюха Захарыча, жерди стойла, россыпь овса и…
– Гляди, П-петров, лошадь!
Сивка дернул ушами, отгоняя чужой голос, словно зуд…
– На кой ляд она нам сдалась?
– До баб на ферму пое… дим…
– Какие б-бабы, ком-м-дир? Я с пол… м-метра струёй в за-бо-р не дос-та-ю.
– Тогда по-ик-катаемся. – икнул командир, возлагая потную длань на лошадиную холку.
Обожая духман конюшни, Сивка доверительно заржал.
– Т-ты смот-три! Как ты, пра-вак, п-понятлтвый. Г-г-рил т-тебе, будешь умным, на п-рад п-полетим? Ве-ду-щим! Гво-рил? К-командир – он… отец!
– Об-прись коленом, ком-дир! Подсажу, – услужливо подставил сложенные крестом ладони под командирскую мякоть польщенный правак. – И, раз!
Грузные телеса отца-командира проползли влажный бок, натужно перевалили хребет и шмякнулись о землю с другой от помощника стороны.
– И-ить, твою! Про-икка-тился! С-сказать, не поверят! – «отец» не спешил подниматься на ноги, скрывая досаду за ложной медлительностью лени! – Хорош-шо то к-как! Травка! На-воз вот… под локтем…теп-лый.
– Давно не ездил, коммм... Смотри, к-как надо! – Опершись на холку, правак вскинулся на лошадиную спину с азартной дурью молодости. – И-и раз! – Шмяк! – Ай! Прости! Прости, командир! Не помял?
– Хга-ик-ик! – зашелся довольным иком командир. – От-т па-рад! От строй!
– Другие т-тоже не с-с-смогут.… Пусть хоть сам штур-ман!
– Эй, штурман! Где ты? – поднапрягшись, командир с трудом оторвался от унавоженного ложа.
– Он гос-ти-ни-це, ком-м-дир.
– Подать кобы-лу флагману к подъ-ез-ду!
– Она – конь! Без узды н-не-й-дет.
Секунду командирские очи терзала раздумчивость.
– С-снять путы! Да за шею ее, за шею! Учи, всех вас, учи…
Мы р-р-рождены, не смазывать колёса
И не глотать этиловый бензин.
Мы р-рождены богами для полётов,
И пьём очищенный с-советский керосин!
Всё выше и выше, и вы-и-ше…
2
Часы над зашторенным окошком администратора звякнули «три».
– Тсс… – прижал палец к губам командир. – По дорожке веди! Ворс…
Второй этаж пуст и темен. В конце коридора далеко и желто высвечивалась дверная щель. Пахнуло сонным уютом спальни.
– У-а-а! – с протяжкой зевнул командир. – Притомился я... Т-ты катай флаг-ма-на, если не лень… Я еще соточку, и бай-бай…
– П-поддержу! Наш номер слева, ком-м-дир…
Позабытый Сивка обиженно всхрапнул и неторопливо направился к желтой полоске света.
3
– Четверть четвертого… Я пас! – оторвав задымленный взгляд от карт, штурман оглядел коллег по преферансу, досадуя на невезение. Судя по скрытому за веками плутовству радиста, его штурманскому «мизеру» опять «не проханже». Двери неслышно поплыли в темноту, и в проеме из мрачного ниоткуда нарисовалась лошадиная морда. – О, господи! – прошептал потрясенный наваждением штурман. – Доигрался!..
4
К полудню конюху Захарычу удалось (пятясь задом) вывести упиравшегося Сивку на волю.
Эпилог.
Приказ по ВС оказался строг, но с пониманием… Парады с участием авиации отменили. Потом разрешили, конечно, но количество привлекаемых самолетов свели к… тому самому мизеру, который мечтал не дать словить штурман экипажа, командир и правак которого сыграли на понижение.
Май 2003г.
Рождённый червем.
Штурман Витя Федин к рыбалке относился без восторга, но добрую компанию не поддержать, – грех. Приглашение от сына однополчанина Леньки Крайнюка, пойти на майскую щуку принял без колебаний. Речка Рожая, что возле села Никитское под Домодедовым, считалась едва ли не самой рыбной в Подмосковье. Потому и прозвали её уважительно «Рожая», а не «Рожайка», как изгаляются сегодня на картах, играющие в народников горе-топографы.
Субботнее солнышко ласково пригревало, первач от бабки Нюрки нежился в журчащей прохладе, а Ленька безнадежно опаздывал при полном отсутствии современной сотовой связи. О ней в начале восьмидесятых у нас не помышляли.
Парни и девчата под рюкзаками привлекли Витюшкино внимание, потому как вдруг пропали. Вот только-только беззаботно смеялись на склоне, и нет их, словно под землю провалились. После отгоняющей скуку третьей, во флагмане ВВС воображение забушевало с ушестерённой силой. А тут ещё сероглазая с гитарой. Прошла мимо Витюшки точнёхонько на склон, повязала голову красной банданой, присела – и нет её! У Витюшки, рот отвис и прослюнился.
Блондина с потертым вещмешком штурман Витька перехватил на полпути.
– Нельзя туда!
– Это почему же? – покривил рот блондин.
– Люди пропадают! Девка... – Витюшка изобразил низкий старт. – И, пуф!
С минуту блондин изучал Витюшку молча.
– В том месте пещера, дядя! Вход.
– Можно попросту… Виктор! – сведение челюстей флагману от авиации далось со скрипом. – Первый раз слышу про такое в Подмосковье!
– Правильнее сказать, старые каменоломни, до-Петровские. Белокаменную из чего, думаешь, строили? Сверху камень рыхлый.… Здесь, в этом пригорке, километры ходов нарыли! Лошадями вывозили, потом на баржи и… где по течению, где бурлаками. Там и рельсины тонюсенькие под завалами.
У Витьки аж складки по лбу пошли от удивления и любопытства. А блондин смотрит спокойно и изучающе.
– Одет ты подходяще… Комбез, сапоги.… Только у меня второго фонаря нет. Со свечой полезешь?
– Есть фонарь. Сигнальный. Дед партизанил…
– Меня Антоном зовут. Магазин возле моста видел?
– Летать рожденный – трезвым не ходит!
2
Ничего на свете лучше не-е-ту,
Чем бродить в пещере, да без све-е-ту,
Водку жрать с летучими мышами,
Разгребать завалы лишь уша-а-ми.
Разгребать завалы лишь уша-а-ми.
Ля-ля-ля-ля-ля… Буль-буль, буль-буль, буль-буль…
Душевные ребята – спелеологи. Посидеть умеют, и рассказать. О Белом духе пещеры, которому горящую свечу у входа оставили, про ведьму – тварь двуликую, что людей до смерти блудить понуждает и про глюки всякие… Тепло от этих ребят на душе, точно от святой свечки! Вот только, ползать или на карачках лазить?.. Места, где можно в рост стоять, Витька всего три штуки насчитал. Зато названия – чистая романтика. Зал Ёлки с настоящей ёлкой в углу, гроты Геошизика и Сапфир, СВАЛКА (по инициалам) и Подкидыш, еще камень с дыркой – «Куриный бог», шкуродеры, сократы, Пионерский ход…
Ну и смеялся Витька, представляя себе, как носятся по тому ходу юные ленивцы на четвереньках с пионерским салютом над головой. А родного командира экипажа обещал новым друзьям впредь величать не шефом, а «шизиком» за шизанутую любовь того к плоскому штопору после Перцовки.
Так Витюшку и сморило в теплой сырости да заботе.
3
Разбудил флагмана звонкий водокап за стенкой из прогнивших бревен. А может тишина? Не одно, так другое.… Да только, несмотря на кромешную темь, Витька нюхом сообразил, что лежит в гроте один.
– Эй, люди! – тихонько позвал Витька, скорее, для очистки совести. В могильной тишине подземелья шепот ударил по ушам пастушьим хлыстом по асфальту. Витька наскоро ощупал сырые доски лежака, в надежде отыскать уютный Антонов спальник. – Та-а-ак! Ушли! – собственный голос резанул воплем одиночества. «Не ждал, ты Витяня, такого вот оборота! – диалог с собой в пещере безобиднее вести молча. – Или стоп! Ребята с девчонкой при гитаре, собирались идти в грот СВАЛКА! Антон остался… – Промозглая сырь пещеры добралась до костей. – Д-да куда же я спички положил с сигаретами? Д-д-да куда же… гадство! Ладно, вначале надо обуться и д-д-до ветру… Гд-де сапоги, фонарик? Фонарик я возле головы клал, на голенища наступал, когда ложился?!»
Задубевшего представителя ВВС при местной спелеологии вывела к свету группа, что уходила ночевать в грот СВАЛКА из-за недостатка места в «Шизике». Вывели в комбинезоне и носках. Вор не оставил новичку даже спичек.
4
Шлепать до моста по колдобинам вдоль речки девчонка с гитарой отсоветовала. Перебрались бродом через Рожаю и дальше по укатанному колесами проселку. На берегу, ребята без лишних слов скинулись новичку «на автобус».
Всю дорогу до брода Витюшка молчал, но, принимая деньги, вдруг улыбнулся и сказал:
– От тюрьмы, от сумы и от блудёжки не отказывайся! Так у нас, штурманов, говорят. Я заслужил пинка, и за науку ему, подлецу, не поверите, благодарен. Фонаря жалко, – он память.… Но, к примеру, если вы захотите летать, воздух вас примет, а его – нет! Рожденный червем, летать не сможет! Небо червя не примет... Жалко его, на человека похож…
– Мы вычислим Антона, – пообещала сероглазая. – Он, говорят, в Съянские катакомбы ходит, возле Горок Ленинских. И ребят предупредим. Не обижайтесь на настоящих спелеологов, пожалуйста!
На том и расстались.
Май 2003г.
Ниточка.
Слыхали расхожий анекдот? Сидят командир с замполитом, рожают плановую таблицу полетов на вторник. Закончили, пора подписывать.
– Как пишется вторник? – спрашивает комполка. – Через «п» или через «ф»?
Замполит почесал жирную репу.
– Куда спешить, командир? Пиши на среду, и все дела!
Курсант третьего курса ЧВВАКУШ (Челябинское высшее военное Красного знамени училище штурманов) Анжей Вершинин этого анекдота 10-го октября 62-го знать не знал. Не успел по военной молодости. Но именно Анжи (сотоварищи) в поздний час после отбоя создал аналог анекдота для своих отцов-командиров.
Как они с Витькой Агарковым пронесли два «огнетушителя» с шампанским в каптерку, переоборудованную под мастерскую, никто не смикитил. Даже крутившийся возле самой «коробочки» патруль. (Коробочка – корпус училищного здания). Они, шельмы, затянулись ремнями, распушили гимнастерки на спинах, скрывая «груз», да наломали веников из полыни для замыливания пристрастных очей, а честь отдали патрулю с подхалимским подобострастием во вздернутых подбородках. Всё без сучка и задоринки сошло. Так надо же было взводному капитану Тарасову вечером прискакать. Во нюхло! Нашел-таки, перепрятал и личную печать на двери каптерки присобачил, и дневального настропалил, и по начальству понёс. А зря! Понятно, взводный – лицо не лётной национальности, сам при случае булькающее горлышко с восторгом облизывал... Ну да, ладно.
«…Собравшихся же штурманьёв более трёх, велю батогами бить нещадно! Ибо по одиночке они мыслить не могут, а вместе пакость сотворить не замедлят … Пётр-1.»
И прав дореволюционный деспот, и не очень. Не прав, потому как Анжей всю операцию один до винтика рассчитал. Но верных исполнителей оказалось пятеро, и в этом любитель Бахуса царь проявил себя знатоком. Начальники курсантские сие изречение автоматом наизготовку держат!
Тарасов утречком птичкой летает, целёхонькую печать отлеплять не торопится, майорские погоны глаза застят. Одна незадача! Доложили ему, что Анджей с Агарковым поздней ночью мимо дежурного по училищу призраками в одном исподнем пронеслись со двора к себе на четвертый этаж. Тот как раз из казармы первого этажа выходил...
«Если самоволка? Так в исподнем по снегу до деревни и обратно?.. Не вяжется!» – размышлял капитан, проигрывая в уме отмазку перед комбатом.
Окончательно развязалось, когда бутылок не нашел, помните, сам перепрятывал, без свидетелей! И рад бы ребят к стенке припереть, да как? Печать цела, в щель под дверью, одни мыши пролезают.
– Твой след на подоконнике, Вершинин! – не сдавался Тарасов. – Пойдём, разуешься…
– Сами меня вчерашним днём стеклить заставляли! Я босиком лазил, все видели… (Опасаясь осколков, Анжей вставлял стёкла обутым в кеды.) Но штурманский расчет и здесь не подвёл. Любителю пропустить за воротник, каким показал себя грозный воспитатель, мелочи не вспомнить!
– Попробуйте, – говорит Агарков, – через окно достать! – И пальцами в голую стену без карнизов тычет. – Тогда вину на себя возьмем. У Вас жена, дети. Понимаем! Курсантам, и тем высоковато!
Перед комбатом бывший дежурный по училищу стоял за самоволку. «Сам видел!» Взводный за кражу бутылок, потому как знали «отцы родные» про дружбу его с друганом Петьки 1-го Бахусом. Мог приложиться, и позабыть. Непохоже, конечно. Сам доложил, и вдруг! Почесали комбат и замполит репы и плюнули! Если воровали курсанты, то не могли находиться в самовольной отлучке. Если бегали – не могли украсть! А что вышли на улицу из казармы? Где написано, что запрещено? Курсанты объяснили толково. Затошнило, мол, после ужина Агаркова. Этот Агарков и при здоровье цветом ходячий мел напоминает, а тут могли и накормить… той же рыбой. Не хватало, со столовой ссориться!
С месяц «дальники» и «ФБА-шники» спать не ложились, всё варианты исчезновения бутылок прокручивали. Не для начальства, самим интересно было. Анжей с Витькой на все гипотезы говорили одно:
– Пошли! Покажи на деле!
Охотников до практики не находилось. К третьему курсу тема истончилась и, вроде как, позабылась годика на два.
2
Помниться летом (годом ранее), едва Анжей успел переодеться перед обедом в училищном подвале после очередной самовольной отлучки, его вызвали к замполиту. К своему удивлению, возле открытой двери кабинета собрались те, с кем утром он удрал с занятий.
– Заходите, сейчас подойду! – Замполит пронесся мимо недоумевающих парней с грацией новорождённого гиппопотама.
Зашли. На отпечатанных на пишущей машинке донесениях «О состоянии воинской дисциплины…» лежал написанный от руки рапорт. И почерк был не круглый замполитский.
– Донос! – первым почуял неладное младший сержант Толик Касаткин, в прошлом суворовец. – Нас заложили!
Прочитать не успели, вошел замполит. Заметив оплошность, вида не подал и отложил рапорт на край стола «рубашкой кверху».
Где, когда, кто и с кем – майор говорил, а курсанты и половины похождений не помнили. За разговором Толик начал незаметный дрейф, подбираясь к доносу. Тотчас четыре-пять человек атаковали замполита с противоположной стороны, горячо отрицая факты обвинения. Не ждавший дружного натиска, тот настолько опешил, что отпустил ребят, пообещав разобраться во всем более досконально.
– Кто? – выдохнули будущие штурманы, едва закрылась за ними дверь.
Толик вытащил скомканный листок:
– Подпись: источник Кипка!
Анжей помнит фамилию предателя уже полвека, но в тот день они Кипку не нашли. Только-только крутил петли возле своей кровати, и исчез! Кипкин курсантский скарб – в тумбочке, а говорливый родничок тю-тю…
Замполит знал про самосуд в роте по первому курсу. Вор стащил деньги у целого взвода, одну из первых нищенских получек. Избитого и заплеванного того едва не кончили в туалете.
Помнил и понимал майор куда больше курсанта Анжея Вершинина!
3
Заслышав шаги под собой, Анжей прилип к простенку между окнами. Подними дежурный офицер по училищу голову…
«Не думать, не смотреть!» В воздухе кружили снежинки, и Анжей вдруг поверил, что дежурному не захочется поднимать головы.
Сцепленные между собой кольца солдатских ремней провисали свободно, не мешая движению. Надёжный Витька сидел на подоконнике, страхуя друга за эти кольца. Витьке Анжей верил, как самому себе. Доску, по которой подбирался к соседнему окну (скорее сумасброд, чем альпинист) от переворота придерживал Мишка Фенько, умостившись на выставленном из окна ножками вниз столе. Противоположную сторону придавливал самый массивный на курсе, молодой коммунист добродушный Лёшка Евко.
Дневальный Витька Баранов, охранял дверь с печатью, прикрывая дальние подступы. От него и пришла успокаивающая информация, дежурный зашел в казарму первого этажа.
Четвертушка свободного конца доски упиралась в белую полоску оконного проёма, за которым ждало шампанское. Улика, приговорённая курсантами к уничтожению путём распития. Два метра до незапертой на щеколду форточки! Думать о падении с пятнадцати метровой высоты и мешкать было некогда. Анжей достиг цели, открыл окно, ступил на подоконник и… вляпался босой пяткой в пятно краски. Краска подсохла, не запачкав ни ноги, ни короткой страховки, которую Витька отпустил, едва Анжей ступил на подоконник.
– Тарасов перепрятал бутылки, нужен фонарик!
В щель под дверью протолкнули «жучок», и через минуту увесистые бутыли приятно холодили спину, прижатые к телу тканью исподней рубашки под ремнем.
Понимая, что короткую связку ремней до Витьки не добросить, Анжей разыскал нитки и, закрепив ускользающий из пальцев конец, перебросил катушку другу. Избегая краски, Анжей вышел на доску, закрыл створки окна и, придавливая доску пальцами ступней, сантиметр за сантиметром пошел к столу. Страховка проваливалась в черный проём возле головы Мишки кольцо за кольцом. Когда до стола оставалось не более полуметра, Анжей в два быстрых шага буквально ворвался в комнату и, спрыгивая с подоконника, вдруг увидел, что его друг, отступив к самой двери, продолжает держать в руках катушку! Страховка из ремней держалась на нитке! Стоя на твердом полу, Анжей вдруг ощутил страх и занозу, что вдруг уколола сердце.
Выброшенная (по глупости?) на плац пустая бутылка не разбилась, породив «неразрешимое противоречие» для отцов и веру в Провидение у детей.
Подчиняясь инерции, друзья до окончания учёбы оставались неразлучными. Анжей и на Витькиной свадьбе отгулял свидетелем. А через десять лет Витька останется равнодушным к беде Анжея, расстанутся они навсегда, не попрощавшись. Май 2003г.
Карма ли?
.
Основной парашют вышел из ранца. Валька почувствовал хлопок клапанов и напряг мышцы, ожидая рывка. Рывка не было. Парашют тянулся в белесую синь канатом строп с трепещущей кромкой «колбасы» купола.
– Мать, вашу! – не замечая начинающегося штопора, Валька выматерился и дернул кольцо запаски, чем приговорил себя к смерти. Запасной парашют белым плющом обмотался вокруг основного.
Траурный полумрак залов полкового Дома офицеров раздражал. Помогать обмывать покойника нанятым старухам!.. Дёрнуло Шурку за язык, предложить его, Анжея, кандидатуру! Гроб утром доставили из Хабаровска самолётом, и вот-вот… Анжей скосил глаза на тянущих бесконечную нить разговора двух деревенских баб, на друга, что трепался неподалеку с молодым старлеем (полковым врачом) и ему стало неловко за свою нервозность. Разумеется, бабки за долгую жизнь попривыкли ко всякому, и доктор успел показать себя хладнокровным парнем. Как лихо он разобрался с тем бойцом, что на гауптвахте прибил гвоздем мошонку к солдатской табуретке:
– Да подцепил её пальцами и сдёрнул!
– Прямо со шляпки? – Анжей сглотнул судорогу, вспоминая.
– Молодой, зарастёт!..
«Со старухами, с доктором, – понятно. Но Шурка-то, Шурка! Чешет языком, будто всю жизнь обмывал покойников!»
– Несут!
Внутри защемило, и Анжей переместился к середине зала, скрывая пот от волнения.
– Хорошо застыл, – доктор приподнял руку покойника с небрежно сложенным переломом предплечья.
И от этой обыденности тона вдруг отлегло. Анжей всмотрелся в веснушчатое Валькино лицо с отвердевшей маской умиротворения и начал расстёгивать на мёртвом рубашку. Шура уже возился с ботинками. Медлить не приходилось, через час-полтора соберётся народ.
– Почему покойники улыбаются? – спросил Анжей старуху, несколько озадаченный прекращением дрожи у себя под сердцем.
– Бога узрел, хорошо ему! – ответила та, доставая из сумки полотенца.
Другая уже пододвинула вёдра с водой.
– Молодой-то! Жить бы и жить! Детишек двое, жена. Знать, не судьба!
– Карма, – выдохнул доктор, приноравливаясь стянуть с покойного штаны. – Приподними-ка, Ан…
Анжей выполнил просьбу.
– Тяжёлый какой, и голень сломана! Неужели из-за двух переломов погиб?
– Не! У него внутри всё оборвалось! Крутило, запаска залипла, приложился Валька крепко, а уж матом поливал всех, пока летел. Сейчас не поверишь.… Совсем счастливый…
Валька лежал голый и улыбался, прислушиваясь. Старухи сноровисто приступили к своей части работы.
– Ну, почему вначале не отцепил основной? Больше шестисот прыжков! Мастер спорта, парашют-крыло. Нажать замки – одно движение! Заклинило? Или чуял нутром, что погибнет. Ружьё после охоты, не чистил. «На мой век хватит!» – отшучивался.
– Ничего он не чуял! Мозги у него заклинило. Впаял стакан перед прыжком, – вмешался молчавший до того Шура. – Сколько предупреждали его! Можно подумать, ты не видел всего, Анжей?!
– При мне не пил. Замечал, конечно.
Видел, но ни разу не сделал попытки вмешаться, остановить, полагаясь на право каждого, решать свою судьбу. Да и кто бы его, новичка, слушал? Сейчас было стыдно перед Валькиными женой и двумя мелкими ребятишками, что незаслуженно оказались крайними, и от которых (по слухам) Валька погуливал с парашютистками. Да и там, он (Анжей) не мешался.… И вдруг! Анжея даже качнуло от промелькнувшей в голове правды. Валька погиб, потому как стал ненужным Жизни! Семья? Спорт? Нечто такое, чего Валька не понял, не имея права отмахнуться?
«А если я не врублюсь, и вот так со мной? Р-раз, и нету…»
Тем временем покойника обмыли, насухо протёрев полотенцами.
– Не нам судить! – строго поджала губы одна из старух.
– Да не судимы будем! А о покойнике: или хорошо, или никак, – эхом откликнулась другая, и обе, перекрестившись, прошелестели к выходу.
– Какой Бог, какая судьба?! Сам последний стакан наливал, сам и залудил! Кто заставлял? А к парашютам на укладку год не подходил! Новобранец-укладчик.… Два их было, два парашюта таких! От второго девчонка из начинающих вовремя отцепилась и приземлилась нормально. А вы – судьба! – Шура аж взмок от негодования.
Старухи не ответили, растворившись в траурном полумраке коридора, убеждённые в жёсткой своей правоте.
Сегодня Шура примерил ту старушечью правду на себя. И спорят Шуркина да Валькина просветлённые души между собой в бесконечности, отстаивая каждый свою истину, и времени у них для споров!..
А истина одна, – страшно оказаться ненужным.
Июнь 2003г.
Витька.
Или тому, кто желает пораньше?..
Желаешь убраться в мир иной пораньше (не-то под забором), чаще матерись. До сих пор не понимаю, каким загадочным путем Витька проскочил экзамены в училище. Штурманское, смею доложить! Заковыка в том, что речь Витьки без матерных связок через каждые два-три слова на слух воспринималась на уровне ораторствующего заики. Поставили, к примеру, Витьку дневальным. Заходит командир роты.
– Рота, смирно! – гаркает во всю мощь легких Витька, и пока поворачивается к начальнику лицом, губы его шепчут естественное продолжение про счастливую маму командира в объятиях кобеля. – Товарищ капитан, – внутренний диалог о мамаше по понятным причинам вслух не произносится, – …р-рота готовится… – На Витьку трудно смотреть без острой жалости: губы криво шевелятся, лицо раскраснелось, и глазищи оловянные со слезой. – К строевому… смотру. Дневальный по роте… курсант…
– Вольно, вольно! – торопится ротный не из деликатности, а на всяк случай, пока у курсанта лишнего не сошло с языка при свидетелях. Разбирайся потом.
– В-о-о-льно! – тянет команду Витька, выпятив грудь и пропуская начальство в расположение. – Чтоб тебе слоновьим х…рящём подавиться! Приперся старая су… (далее про виновницу весенних собачьих игрищ).
Ротный далеко, комплиментов в свой, и в адрес ближайших родственников, понятно, не слышит.
Учёбе нашей, как ни покажется кощунственным, эпистолярные Витькины закидоны принесли великую пользу. Преподаватели, ребята тёртые и в большинстве недавние фронтовики, быстро сориентировались в затруднительном для себя и курсанта положении и предложили ему изящный выход. С тех самых пор мы все свои ответы записывали на бумаге и отчеканивали задания без запинки по писаному.
На госэкзамене по самолётовождению спрашивает меня генерал от комиссии, а отвечал я первым:
– Вы случайно стихов не писали, товарищ курсант?
Я неторопливо зажимаю палец на запятой, где меня прервали:
– Писал в молодости, – говорю, и, пропустив мимо ушей восторженный генеральский комментарий, без накладок заканчиваю ответ на пять баллов.
С полётами у Витьки проблем не возникало ни в училище, ни в полку. Свой брат-пилот понимал обстановку правильно, а проверяющего (на время словесного обласкивания его самого и ближайшего к нему окружения) без потерь удавалось незаметно увести со связи.
Летать Витька любил, но по болезни позвоночника списали его (капитаном) на землю, предложив командование одним из многочисленных полигонов на границе с Казахстаном. Спустя месяц проверили.
Командующий с Членом Военного Совета (ЧВС) приземлились на вертушке возле самой казармы. Пока дежурный прапор протирал глаза после безуспешной послеобеденной борьбы со сном, бойкий дневальный (из таджиков) уже чеканил шаг к гостям:
– Товарища генерала, дневальная за дежурного, дежурная за дневального, дневальная...
– Хорошо, хорошо! Молодец! – останавливает того Командующий. – Слышал я новый командир у вас? Ну и как он вам нравится?
– Так тосна! Хоросая командира! – отвечает боец.
– Он заботится, разговаривает с вами?
– Так тосна! Все-да разговаривает!
– И о чём говорит ваш командир? – не остался в стороне Член ВС.
– Командира все-да одинаково разговаривает «Посол на… (расхожий в армейских кругах анекдот прозвучал без запинки)… ёкарный чучмек!»
Ни один мускул на лице ЧВС не дрогнул. Генералы – калачи тертые, к неожиданностям приспособленные. Их «инкогнито» случайностью не было. Накануне, без малого, в полночь полигонный замполит Цыганков в докладе по связи рассказал, что после вечерней проверки и команды «отбой» в нового командира полетела солдатская табуретка, стоило тому отвернуться. Витькиному чутью и реакции училищного чемпиона по боксу можно только завидовать.
А дневальный явно лукавил, косвенно прикрывая товарища. Того, что бросал. Прикрывал, рассчитывая на генеральскую тупость и неосведомленность.
– Хорошо, хорошо! Молодец! – «отеческая» рука ЧВСа потрепала солдатский погон.
Витьку с должности не сняли. Выбитая челюсть у виновника зарастет, а в белых перчатках на полигонах дисциплины не сделаешь.
А ещё через месяц приходит жалоба:
«Пьяный капитан… при полной офицерской форме ходит по деревне и орёт:
А я беру её за ноги,
А я тащу её в кусты…
Не барать же на дороге
Королеву красоты…
– Виктор, – не раз и не два увещевали охальника сельчане, – женщины кругом, дети!
– Так не барать же на дороге королеву красоты – не унимался вошедший в кураж дебошир. – И во-о-ще, почему ананаc» пишется вместе, а мы… её р-раздельно?»
Понятный перевод этого самого барать, непосредственный Витькин шеф (подполковник и Начальник службы Армии) узнал на поминках, после того, как его самого крепко отбарали Командующий вкупе с тем же Членом, отправляя на полигон во внеочередную командировку. Узнал и про то, как привезли бедолагу с рыбалки нехорошей ночью, сгрузили на крылечко, где куковал Витька с женой да дочкой, и, думая, что тот пребывает в нормальной отключке, разошлись по домам…
А Витька то, оказалось, тю-тю-тю-тю-тю… Отматерился сердешный, царствие ему… И тридцати пяти не было.
Я и толкую, кто желает пораньше… вообразите, как Вас… да под свечечкой, со святыми для антуража... Под ласковые матерки кладбищенской элиты, их плевки туда, где вам лежать…. Валяйте почаще, да позаковыристей, ребятки! Чтоб удивить,… и в путь…. Тропа проверена, и мины не страшны.
Знамение.
На похороны Анжей опоздал. Не тормозил и не спешил, оставаясь наедине с мыслями о превратностях человеческой судьбы. И, если быть честным перед собой, не хотел он видеть Витьку Козлова в гробу. Душа не переваривала.
Анька посетовала на опоздание, скорее для виду. Понимала. Собрала на стол остатки от поминок, выпила, но не расплакалась. И, слава Богу. У Анжея и без её слёз своих накопилось столько, в чём держались?
– Никому не говорила, тебе можно. Ждала я беды!
Анькино признание не то, чтобы удивило, а как бы насторожило. Мысли всякие полезли про измену, про врагов Витькиных…
– Не думай, чего! Знамение ему было, как в отпуск уехал после списания с полётов. Ты земляк, и Псков знаешь…
Анжей кивнул, наливая вторую. Анька жестом показала, чтобы пил один.
– Кладбище Мироносицкое помнишь?
Анжей насторожился. Ещё бы не помнить! В далеком 57-м, классом, в надежде заработать копейку, они нанялись собирать и выносить с того кладбища мусор. Поработали пол дня и бросили. Слишком разное у ребят оказалось отношение к делу. Работящих, – не более трети. Остальные, – кто откровенно испугался сумрачной кладбищенской тишины под могильной сенью почерневших от времени вязов и слинял, а кто…
Судить по размеру, череп был ребенка лет десяти. Кладбище древнейшее, кости из могил повылазили наружу. Анжея чуть не стошнило, когда он разобрал, что за предмет со стуком метался под Кольки Липикина да Витькиными ногами…
– Ань? А Колька то Липикин года два тому, как помер…
– Не знаю я никакого Кольки! – взъерошилась Анька. – Ты слушай, что в том отпуску было! Праздник Святых сестёр Мироносиц помнишь?
– Вроде… – Капуста корейского засола оказалась бесподобной… «Жить бы тебе, Витюшка, да Бога не гневить!»
– Попёрся он на то кладбище. Народу – тьмища! Я покуда с бабами знакомыми ля-ля-ля, слышу, мой орет! Побежала.… А он присядку прямо по могилкам чешет под гармозу.… Хотя б молчком, а то…
«Эх, ёрш твою вошь мёртвому отрада,
Девки вы-дра-ли попа, так ему и надо!»
И всё бесстыдными словами своими. Старухи какие-то лупят его палками…
Я ему: «Витенька, пойдём!» А он: «А ты про СЛОНа, слыхала? С-союз Любит-телей Ос-сновательно Над-драться! Я теперь почётный член…» И снова под гармошку: «Эх, ёрш твою вошь… Нас ещё в клуб КЛОП звали! Обоих! Хош за кусты? Основательно Перепих… Гы-гы-гы…»
И это мне, родной жене при людях! Я рот раскрыла, ответить, чтоб проняло скотину, а он вдруг сгинул! Да как заорёт гдей-то! Дико, не по человечески! Вижу, лезет из-под земли. Зыркнул бельмами по сторонам, и молчком ходу с кладбища! Я за ним. Бабки крестятся кругом: «Бог покарал.… Не к добру в могилку провалился…»
С полгода держался. Сюда переехали, в чуркестан этот. Дочке учиться надо, а ей и поговорить не с кем. Вот и развязался узелок.… Наливай! Ой, тоска тоскинушка.… Не уберегла родимого!
– А как убережёшь, если он сам того не захотел? Люди то живут!
А перед глазами коричневая детская черепушка скалится: «Стук-стук, стук-стук-стук…Бей, Лиса! Козёл на воротах!.. Ах-ха ах-ха-а-ах!»
Июнь 2003г.
Чпэшный экипаж.
Магнитный компас над тундрой – не компас: непрерывное изменение склонения вращают стрелку без остановки. Обстановка Анжею привычная. От Хатанги до военного аэродрома под Норильском шли по надёжному ГПК (гирополукомпасу). Он и уползет за час на градус, кто тот градус заметит? Смущал снос. Вертолет тащило влево, а насколько влево? Вопрос не висел, он летел, застряв между ушами под шлемофоном, и ответить на него штурман Анжей Вершинин не мог. Ленивые увалы, которые горами назвать грешно, наплывали и наплывали без единого тёмного пятнышка на безупречно белой скатерти зимы. Бортовой визир для определения сноса по бегу пёстрой поверхности в подобных условиях годился, разве что… Да ни на что он не годился! А хилую Норильскую ШВРС (широковещательную станцию) радиокомпас не брал из-за малой высоты и большого удаления. Оставалось, вести счисление пути простым умножением скорости по прибору на время полёта, и быть готовым к выходу на приемлемые для опознания ориентиры. Иной штурман давно взял бы поправку вправо на глазок, но Анжей знал, что за увалами река, на ней поселки, где определиться шансов больше, чем по тому же руслу, но в голой тундре.
Для Анжея собака была зарыта в том, что за бортом он предполагал полный штиль. Устойчивый левый снос в десять градусов при безветрии Анжей заметил месяц назад, когда завозили бочки с соляркой на стройплощадку. Ветерок с земли подсказать было некому, приходилось определять самому, благо летали над мелколесьем, и пятен для визира хватало.
На стройплощадку летели, относило на десять влево и обратно – те же десять влево. Получалось, что ветер только в правый бок дует. Вот загвоздка! А деревья вокруг площадки стоят на морозе под шестьдесят пушистыми свечками, ни одна снежинка не шелохнётся… Штиль!
– Штурман, где летим? – командир вправе задать этот вопрос в любое время.
Анжей нарисовал на карте кружок, левее линии пути, что соответствовало точности места километров под тридцать.
– А почему уклоняемся?
– Не могу определить снос. Выйдем на реку, возьму поправку. «Что толку докладывать предположения! Сказать, что за три часа снесёт на семьдесят километров, и он ожидает выход вот на этот на изгиб с группой деревень по берегам сразу за горами? Иван на уши встанет».
Непечатное неудовлетворение ответом штурмана прочиталось на командирском челе без переводчика.
– Нам для комплекта блудежа по тундре не хватает! Запланированное ЧП? Ай да экипаж! Хороша командировочка! А сзади в десяти минутах комэска летит со штурманом эскадрильи. Как оправдываться будешь?
*(ЧП-Чрезвычайное Происшествие.)
120 км. от Читы, 40км. до Хоринска месяцем ранее.
Из Читы вылетели утром при ясной погоде. Вступила в права золотая осень. Вертолёт плыл в удивительно спокойном небе, что называется «не шелохнувшись». Вертикальные токи воздуха, если и были, то никакого, вызывающего болтанку действия не оказывали. Навевающее покой состояние атмосферы настораживало. Судя по бегу наземных ориентиров, снос Анжей рассчитал правильно и выдерживал маршрут точно. Оставалось периодически промерять путевую скорость. Как известно, при ветре она иногда значительно отличается от показаний прибора.
Анжей наметил удобный для промера участок на карте, дождался, когда вертолёт пройдёт точно над выбранным ориентиром, и запустил секундомер. Звук, который рубанул по ушам при нажатии кнопки часов, отбросил штурмана к противоположной от приборной доски стенке кабины.
Нет, Анжей понимал, что добротный авиационный хронометр (АЧХО) звука, похожего на бамперный перелом двутавровой балки, произвести не мог. К стенке он отлетел, повинуясь инстинкту. Повернувшись к командиру, Анжей увидел, что пилотскую кабину заволакивало сизым дымом. Иван сидел, уставившись неподвижными зрачками в приборы:
– Двигатель полетел, – наконец выдохнул он. – Садимся!
– Система пожаротушения сработала, – доложил техник.
Вертолёт энергично клюнул носом, поддерживая обороты винта за счёт снижения. Анжей наклонился над остеклением, выбирая площадку для посадки.
Впереди распаханные под озимые поля по растёкшемуся увалами горному хребту с порыжевшими клиньями нетронутых плугом участков. Справа степь, но слишком яркий зелёный наряд её, почему-то настораживал.
– Садимся перед собой! – Анжей понимал, от него ждут чёткой команды. На одном из участков с белой, точно нарисованной каймой он и остановил свой выбор. – Видишь площадку, Иван? За ним поле, Если не успеем снизиться, сядем вдоль борозд и вверх по склону, как в инструкции…
– Вижу! – командир подался вперед, разглядывая указанную штурманом площадку. – Подскажи ветерок!
– Не больше пяти метров, а в какую сторону?.. Здесь горы, может крутить… – Анжей говорил, а самого терзала мысль, куда девать тридцать книжек секретной полетной литературы, разложенной стопками возле чашки его сиденья. Не дай Бог, сгорят! Как потом отчитываться?
– Анжей! Твою… – Мама Анжея перешагнула полувековой рубеж и вряд ли вызывала у правака Толика сексуальные ассоциации. – Беги в грузовую кабину! Садимся! Нога подломиться земли наглотаешься по самые…
– А куда регламенты девать? Я за них расписался…
– Спишут, – вставил Иван и добавил тоном не без железа, – уходи, высоты сто метров осталось…
В грузовой кабине царили продымлённый полумрак, визг турбины двигателя (на который сейчас была вся надежда) и механик Валька Заплаткин. Правда, Валька не царил. Он метался от борта к борту, не находя применения своим профессиональным навыкам.
– Садимся! – выкрикнул Анжей. – Упрись ногой…
Валька не разобрал слов, но жестикуляцию и пример штурмана осмыслил без проволочек. Белая полоса метнулась под брюхо, и вот оно первое касание черной пахоты… Касание грубое, но в пределах нормы… Тряска стремительного пробега… и, наконец, долгожданный заметный спад скорости.
– Почему не сели на площадку?
– На ней камни со всего поля…
Пилоты покидали кресла, и Анжею ничего не оставалось делать, как ретироваться назад в грузовую кабину. В сизых завихрениях дыма под самым потолком Валька суетливо спихивал чемоданы с кучи типично «командировочного» груза.
– Помогай!
Напрочь позабыв о секретной литературе, Анжей поволок чемоданы к выходу. К ним, не мешкая, присоединился Толик.
– Огня нет! – Командир в паре с бортовым техником успели обследовать двигатели. И только после успокаивающего доклада до Анжея дошло, что личные вещи в критической ситуации оказались дороже тридцати книжек «секретки».
Женщины, женщины...
Бабка Акулина. (по повести «Черный альпинист.)
Дед Василий с какой-то бесшабашной удалью оглядел свою супружницу с головы до пят, словно увидел её впервые.
– Расскажи лучше, как ветролетчики к нам прилетали. От, где вышел цирк!
– А чего рассказывать-то? – встрепенулась старуха, неожиданно озорно улыбаясь разбуженному воспоминанию всеми морщинами своего подсушенного временем лица. – Рассказать, как тебе родная дочка сапогом по ребрам засандалила?
Бабка Акулина поплотнее умостилась на раскладном стульчике с брезентовым сидением, широко расставив обутые в пушистые чуни ноги, отчего цветастая юбка на острых коленках натянулась, превратившись в косо поставленную столешницу, на которую бабка выложила из-за пазухи помятую пачку с папиросами и спички.
– Про то можешь потом, коли, слушать не надоест, – миролюбиво кряхтел дед Василий. – Ты с самого начала давай...
Старушка снова покопалась за пазухой и выудила на свет, завернутый в чистую тряпицу миниатюрный образок Богоматери. Мы оторопели.
– У кого Бог в душе, тому кругом храм! Пресвятая Матерь Богородица, сохрани и помилуй! – Размашистый крест осенил усохшую грудь. Положив образок на … перекошенную “столешницу”, бабка Акулина прикурила от уголька очередную беломорканалину и пустила в воздух тугую струю седого дыма. – Значить, в огороде я тогда копалась. Когда они прилетели, значить. Осень была. Однако, октябрь? Но днем тепло... – Рассказчица не взатяжку пыхнула папироской и задумчиво огладила свободной от курева рукой блеснувший сусальной позолотой оклад. – Смотрю, значься, зашумело так, зашумело. Потом гляжу, летят! И ка-аак полыхнет у них сбоч! Огонь, дымина черная! Они сразу носом вниз. – Узловатые пальцы с ласковым трепетом побежали по образку. – Я перепужалась, задрожала вся. Стою, значить, и говорю: – “Пресвятая матерь, Богородица, разгребут твою мать, помоги ты этим летчикам!” – Бабка затянулась, выпустила дым и вдругорядь размашисто перекрестилась. Другая рука с папиросой в вытянутых струной пальцах зависла на отлете.
– А про дочку обещали еще?..
– Про дочку да, про зятя. Пьющий он, чтоб ему, гниде ползучей! – Мы разинули рты, набирая воздух, но продолжение оказалось вполне приличным. – Отселили мы его с фермы, значься. А он, зануда, приди да давай с дедом, вот с этим значить, бороться. Молодой, поддатый, счастливый. А Вася мой гнется, значить.… Хотя и тверёзый, а уступать не хочет. Анька видит, отцу не по себе: "Отпусти!" – кричит. А зять сопит. Что ему бабу слушать? Жена мужику – не указ. Тогда Анька и засандалила сапогом… – Рассказчица глубоко и вкусно затянулась. – Отцу по ребрам, значься. Промахнулась маленько мимо суженого.
Старушка с аппетитом перекрестилась, упрятала образок и помолчала, неторопливо попыхивая папиросой.
– Я в курятнике возилась, не хотела его пьяную харю смотреть. А как Вася заголосил, я за топор и в избу. Зять белый сидит. Меня с топором увидел, посинел и не шелохнется. Хорошо Анька крикнула: "Сама я батяню ударила!" – И показывает на ноги обутые в сапоги. "По Ваньке хотела!" И в слезы... Анька с меня росточком, а нога тяжелая с детства. За сезон пары три не то четыре стопчет! Не мотри, что и сапоги!.. Ветролетчики цельную неделю без нас, значься, хозяйствовали, пока Вася в больнице ошавался. Бревна попилили, покололи на зиму, за курями на ферме помогли. Потом отремонтировались и улетели.
Анька.
– И так всё вышло, как мать рассказала и по-другому маленько. Из-за Анжейки я Ваньку свово приласкать сапогом захотела.… Откуда злоба взялась! Откуда? Колхоз, богатее некуда! Миллионщик! Народу, парней – пруд пруди, а выбрала в мужья – пьянь. С полгода помаялась и ушла к отцу с матерью. Детей видно Бог отвёл, так и жила не разведённая, не замужняя, а тут эти… с неба.
Глянулась я Анжейке, и у самой сердечко поехало. Целовались тайком. Он и дальше бы не прочь. Как удержалась, сама не пойму. «Женись, говорю, – вся твоя буду». А он молоденький, не опытный, скис. Его начальник (Иваном звали) спрашивал, убегу ль, коль позовёт? Да хоть на край света!
Не позвал… и не просил больше. Гордый! Я и психанула на Ваньку, когда тот заявился. Получается, сама родного батю в больницу спровадила. А мать вмиг собралась и за ним следом! «Никогда на ветролёт не сяду, – кричала». А как папку повезли, и кур колхозных, и хозяйство – всё побоку.
Грех душу пилит, а тут наряд ночью привезли на семь сотен молодняка. Машина с клеткой стоит, а мы тех петушков с насеста снимаем по двадцать штук в мешок, и таскаем. Анжейка спрашивает:
– Как ты петуха от курицы различаешь, они все на одну рожу?
– Гребешок у петушков повыше, – отвечаю.
А он меня в охапку…
– Таскать петухов надо! – шепчу, а сама млею от счастья…
Он фонариком повел по насесту:
– Подставляй мешок, – говорит, и шасть рукой вдоль жерди. – Я не различаю, так и приемщик в темноте не поймёт.… На клетке фонаря нет.
Я ахнуть не успела, а он и с другого насеста кур определил.
– Теперь время есть, – и короткими своими усиками нос мне щекочет.
Ночью не приставал, хотя б и спали в обнимку. Мать не проведёшь, с обоих слово взяла…
Медички
– Ва-аль! Глянь, вон те двое, – наши!
– Ой, симпотные, а Галь!
– Завтра всем полётам отлуп, пока не познакомимся!
2
Выходя из столовой, Анжей задержался у столика, за которым механик и радист второго экипажа готовились к обеденной трапезе в компании с гранёным стаканом спирта, сиречь лучшим в мире антиобледенителем.
– Угостите, мужики!
– Пей на здоровье!
Оба соблазнителя прослышали стороной, что крепкие напитки Анжей пьёт, не глотая, точно заливает керосин в горловину пустого бака.
«Интересно, а стакан засадит…» – перехватил Анжей любопытствующий перегляд, а вслух услышал:
– Пей всё, если сможешь. У нас ещё есть.
– С удовольствием! – не огорчая технарской любознательности, Анжей перелил в себя спирт и, прихватив корку хлеба для собак, вышел на высокое крыльцо столовой, не понюхав её.
После обеда, занюхивать ни к ёну. Ни к чему, значит. Штук двенадцать псов с округлыми ушами расположились полукольцом, зарабатывая пропитание таким вот своеобразным рэкетом, и минимальная дань полетела на снег, обеспечивая беспрепятственный проход. Анжей не спешил, наслаждаясь теплом в желудке, искрящимся таёжным пейзажем и самобытным укладом жизни посёлка, где ездовые собаки в упряжке встречаются чаще автобуса в Уссурийске.
3
Утро ошеломило самых бывалых перелётчиков: ни один не прошёл святая святых – предполётного медицинского осмотра. У одного частил пульс, другой выдавал фокусы с давлением, у третьего глаза красные и блестят. Упрямые девчонки-медички фиксировали факт нарушения режима отдыха, не поддаваясь ни на какие уговоры стандартного армейского образца. Грозил отбой перелета по вине экипажей со всеми вытекающими…
Седой подполковник (старший вертолётной группы) собрал подчинённых в «красном уголке» аэровокзала, после доверительной беседы с медработниками.
– Кто ночью ломился к медичкам?
Вопрошающие взоры присутствующих развернулись на самых молодых участников перелёта Анжея и правака Толика в чисто автоматическом режиме.
«Кто ж ещё?»
– Я не причём! Честное слово, – покраснел Анжей, скорее от неожиданности, но никак не из чувства вины.
– Мне ни к чему. Я женился перед перелётом! – выдвинул Толик жёсткую линию собственного безупречного поведения, покрываясь крупными каплями пота от безнадёги. Известно, начальник всегда прав.
– Тогда кто? – под тяжестью похмеленного взора начальства скрипнули двери.
– Это мы, – поднялись две самых морщинистых фигуры вчерашних Анжеевых спиртонош. Обоим стукнуло по сорок семь год тому назад. – Его, вот, напоить хотели, а сами… – не менее сотни морщин изобразили глубину искреннего раскаяния. – Через минуту тишины «красный уголок» оценил ситуацию и грохнул хохотом.
4
Полётные листы подписаны. Старый подполковник смотрел на девчонок, что потрясли привычный мирок забот, и молчал. И светилось в том молчании нечто такое, от чего щёки медичек вдруг пыхнули жаром, а подведённые тушью глазищи прямо-таки брызнули дождём.
– Здесь со скуки подохнуть можно!
– На практике мы.
– Местные парни собак своих больше любят.
– А эти.… Два старых…
Глазки мигом просохли, а из размазанных по щекам туч на ветерана плеснуло плутовскими лучиками солнца. Совсем как у незабвенных партизанских костров, что встречали грузовой планер… военным вчера.
Хатанга.
В женскую общагу Анжей зашел скоротать вечер. Завтра облёт техники, послезавтра домой. А любоваться в одиночестве северным сиянием, для души оно красиво, но в одиночестве до мороженых соплей тоскливо. Пассии, что жили в общежитии, давно были разобраны тосковавшими по женской ласке друзьями, но вечерние ни к чему не обязывающие посиделки и для менее нуждающихся летунов принимались хозяйками охотно. Север без людей – занятие скучное.
Накал страстей Анжей ощутил, едва приоткрылась дверь. Ждали других, но гостя впустили, поджав губы, едва сдерживая раздражение.
– Что случилось, мать?
Уважительное обращение к старшей по возрасту Томке воспринималось неизменно благосклонно. Но сейчас оно привело к взрыву.
– Мать!!! У нас дома мать, мать, а у себя в гостинице… б… б…
– Не может быть, – опешил Анжей от неожиданной рифмы. – Мы тебя все уважаем! И понимаем...
Растерянная искренность пронеслась охлаждающей струйкой. Ей поверили.
– Плохо ты друзей знаешь! Прокрути ему, Райка!
В поле зрения выплыл пленочный магнитофон «Айдас», один из двух, что они приобрели с праваком Толиком на память о Севере. Свой четверть часа тому он запер в номере гостиницы…
А пленка уже шипела… Мелодия «Кораблика», хлопок двери, перестук ножек стула …
– Ну что, Толик, пойдем к… – блудливый баритон механика и невнятный ответ правака.
У Анжея взопрели уши.
– Что скажешь? Нечем крыть!
– Скоты, – выругался Анжей, натягивая шапку. – У них всего мужского, что между ногами!
– Пусть только покажутся!
Ночевать в номер оскандалившиеся виновники не пришли. Бабье сердце отходчиво, а на душе пахло котами.
2
Слух рычания металла не воспринимал, но оно было и тянулось откуда-то снизу, тормоша мозг сквозь позвоночник. Рычал движок, тот самый, что им привезли и заменили на вынужденной под Хоринском. Анжей подозвал представителя завода и ткнул мордой в карту.
– Смотри, где бы мы упали, прислушайся не к себе, а к твоим приборным заверениям!
Самоуверенность ростовчанина сдуло ветром; он побледнел, ожидая кулак в зубы, что на спор пообещал ему этот кудрявый черт. Двигатель погнал стружку, и филейные части пилотов оказались куда чувствительнее портативного измерителя вибрации, сиреч «хлама». Однако заводчанину повезло. Непостижимым образом наличие стружки привело экипаж в хорошее расположение духа.
– Чему удивляешься, балда? Мы неделю терзались сомнениями, пока тебя привезли! И верили своим, – штурман хлопнул себя ладонью ниже спины. – А тут ты нарисовался со своими измерениями! Думаешь, мы железные? У пилота в крови, доверять прибору больше, чем своей бабе.
В небе Норильска.
…непечатное командирское неудовлетворение ответом штурмана прочиталось на командирском челе без переводчика.
«Опять ЧП?..»
Анжей поморщился от досады, предчувствуя неприятную накладку. У приболевшего язвой Ивана сдавали нервы после всех полевых замен двигателей, полётов по непривычному для пилотирования гирополукомпасу, посадок в сумерки с перегрузом на пятачок.… Да вчера, довеском, во время облёта на высоте 400 метров самопроизвольно открылась нараспашку дверь кабины штурмана. Каким чудом её не сорвало набегающим потоком воздуха? И устойчивый необъяснимый снос влево до десятка градусов при полном штиле?
– Правый, проверь штурмана!
Анжей скороговоркой дал Толику пояснения, пометив точкой, место вертолёта на карте и, покуда тот сверял карту с местностью, в который раз, закрутил ручкой настройки радиокомпаса.
– Есть Норильский гражданский аэродром! – доложил он командиру, разобрав в треске помех знакомые позывные и убедившись, что стрелка компаса показала ожидаемое положение градусов. – Курс 270! Через восемь минут будем на месте. – Анжей имел ввиду военный аэродром возле Норильска. Но тот молчал.
– Он всё правильно показал, – Толик вернул карту и, заметив успех штурмана в пеленгации, установил курсозадатчик на подсказанный Анжеем курс.
– Проверим! – маска неудовлетворения продолжала кривить командирские губы. – Норильск-контроль, я – семьсот девять, прошу азимут удаление.
– Азимут тридцать, удаление сто двадцать пять, – шустро пропищало в шлемофонах.
– Не может быть, мы на него идём с востока, и мы ближе, в сорока километрах! Повтори запрос!
Командирские уста тронуло ехидство, мол, не зря проверил. Но штурману не отказал, пускай сам убедиться в своей неправоте.
– Норильск-контроль…
– ….тридцать, сто двадцать.
Анжей выбрался из своего закутка, не убирая ноги с тангенты внутренней связи.
– Иван, ты по этим приборам летал столько лет. Ты им веришь?
– Ве-е-рю, – протянул командир совсем неуверенным тоном.
Зацепка сработала, и Анжей продолжал напирать:
– АРК (радиокомпас) на нуле, радиостанция прямо по курсу, а курс 270! Откуда мы идём?
– А вдруг он сломался?
– Два компаса сразу? А карта тоже врёт? Я и Толик смотрели! Запроси аэродром посадки! Они не включили привод, но смотри, по курсу слева его полоса, и на карте он на восток от Норильска! На север аэродромов нету!
Военный аэродром (без единого самолёта) сверху напоминал пустырь. Но штурман продолжал настаивать на заходе для посадки, и Иван сдался.
Раз, другой, третий… – позывные воздушного странника летели к Земле, оставаясь без ответа.
– Не отвечает! Нет там ничего, выводи на Норильск!
– Спят они! Запроси у Норильска снижение и заход! Нас увидят и включатся!
– Я сказал, выводи на гражданский порт! Норильск-контроль…
– Азимут тридцать, удаление шестьдесят…
Обескураженный неверием командира, Анжей сполз на своё сидение. Штурман Ми-6 сидит ниже уровня пола кабины пилотов. Да ещё этот явно ложный ответ «контроля»!
– Держи курс прежним, через пять минут будем над ними.… Уточни с «подходом» высоту! Над Норильском облака десять баллов.
Непроницаемая стена серой облачности надвинулась на вертолёт.
– Пи-пи-пи-пи-пи… – запищал маяк приводной радиостанции.
– Убедился? Мы над аэродромом, запроси азимут-удаление!
– Теперь убедился! Норильск-контроль… – появившаяся хрипотца гласных ласкала удовлетворением. – Я над тобой, болван! – в командирском тембре ответа, продолжавшему долбить своё диспетчеру, звякнула сталь.
– Простите, я вас попутал…
– За подобную путаницу морду бьют! – рыкнул Иван и ушёл со связи. – Штурман, курс?
Старый штаб или через три года.
– …Аэродинамический угол сноса возникает из-за работы несущего и хвостового винтов. При полной загрузке он может достигать шестнадцати градусов, но никогда не менее пяти-семи. Не напрягайте пилотов, выдерживанием курса до градуса, округляйте снятые с карты значения до удобных значений: нуля или пятерки.
В класс третьей эскадрильи солнце если и заглядывало, то перед закатом. Полумрак помогал сосредоточиться, и штурман эскадрильи Анжей Вершинин любил свой класс именно за этот всегда мягкий успокаивающий свет.
– …При посадке строем ведущий приземляется в дальнем от себя торце полосы, метров за триста от края, чтобы не выкатиться. Второй отряд целится на центр, третий – в самое начало. При посадке строя по одному, мысленно разделите межотрядные промежутки еще на три части, и схема сохранит стандартный вид. Нашей полосы в 900 метров хватает с избытком. Когда ведущий заходит на «Т», заботясь только о себе, последний отряд рискует упасть до полосы. На моей памяти подобное бывало не раз и не два. Пилоты третьего отряда, вполне меня понимают.
До тридцати ещё далеко, а мальчишки после училищной скамьи видят в нём бывалого деда. Пополнению за двадцать, и разница в возрасте у Анжея с ними не более пяти лет.… Только седины в волосах у штурмана эскадрильи, шалишь, побольше.
– …Высота, равная одному метру, для вертолёта – самая безопасная во время боевых действий.… Умей читать карту, чтобы ехать по маршруту как по знакомой дороге, сиречь (любимое словечко командира полка Александра Савченко, светлая ему память) сиречь – выжить! На войне глаза ищут врага, а не ориентиры…
Июнь 2003г.
Обсуждения Штурманские зарисовки
У меня папа был летчиком. Разбился, когда совсем мелкой была. Испытывал новые МИГи - кажется, 27. Не захотел катапультироваться, так как не один летел, с молодым... Да и в штопор сразу ушли - крыло в полете отвалилось - заводской брак... Ввинтились в хлопковое поле по... Глубоко... Тренировочный, так сказать, полет.
Мама часто рассказывала, какие летуны - хохмачи и какие они - Настоящие... Спасибо Вам... Очень здорово рассказали.
Творите!
С Уважением Таня