Семь псов у порога 6

Магазин у нас тогда стоял на небольшой площади в центре деревни, тут же белело здание правления, а сквозь густую зелень высоких акаций, усыпанную мелкими жёлтыми цветками-собачками, виднелись две обшарпанные колонны клуба.

Хвост очереди уже выполз на крыльцо продмага, и Самбалу присела тут же, а я лёг внизу, в тени. Женщины вяло обсуждали всякие мелкие новости...

Я первым услышал тонкое пенье какого-то неизвестного мотора. А уж мне-то, как члену семьи знаменитого механизатора Кумара и личному другу его трактора, голоса всех движков, которые верой и правдой пашут на нашу деревню, известны от самого рождения. Я мгновенно слышу сбой в состоянии здоровья любой машины и чую перегрев любого механизма где угодно: в мастерской, на пилораме, а то и просто в проезжающем мимо агрегате. Я запросто вам определю, за сколько метров от дома заглохнет инвалидная тарахтелка нашего соседа-ветерана, - я будто вижу, сколько капель бензина осталось на донышке её крохотного бачка. А по урчанию вечно заляпанного грязью заполошного правленческого газика даже распознаю настроение самого председателя колхоза.

Новый звук нарастал. Вот уже и всполошившиеся бабы затолкались на крыльце и стали оглядываться на дорогу «из района», маленький кусочек которой, - от леса до половинки моста через реку, - можно было увидеть с крыльца. И действительно, там мелькнуло что-то светло-серое, но толком понять, - что, не успел никто. Кроме меня. Я, будто невзначай, заранее отошёл к памятнику со звездой, - к самой высокой точке на площади, - и успел-таки зацепить своим острым взглядом не только саму напевавшую неизвестную мелодию машину, но и противную рожу, восседавшую за баранкой.

Как ни велико было моё желание скорее распотрошить дотошным взглядом новую автодиковинку, неприязнь к её хозяину пересилила, и я, сдержав извечный позыв броска на проезжающую машину, не двинулся с места.

Чего нельзя сказать об остальном нашем собачьем сообществе – эти понеслись к мосту со всех закоулков деревни, где они дремали в тени, пережидая полуденный зной.

Ажиотаж в сельмаге достиг нешуточного накала, очередь сбилась и запуталась, торговля застопорилась, и все теснились на крыльце, строя версии одна чудовищнее другой.

Наконец, на площадь под аккомпанемент осипшего собачьего хора вплыл, хоть и чуть запылённый, но необычайно элегантный серо-голубой корпус новенькой легковушки.

Докатив до клумбы перед правлением, машинка замерла. В воцарившейся на площади тишине мягко щёлкнул замок дверцы и она открылась как-то по-дурацки - наоборот. Из крохотной кабинки еле вытиснулся грузный водитель. Это был кладовщик Верёвкин по прозвищу Мыло. А как собаки относятся к мылу, думаю вам объяснять не надо.

В правлении сделали перерыв в производственном совещании и степенно вышли покурить у клумбы.

Председатель здоровкнулся с Верёвкиным за руку, кивнул головой на легковушку и, сделав ещё пару затяжек, уложил окурок коротким броском точно в белёную урну. Затем, привычным движением нависшего над мохнатыми бровями козырька старой кепки, которую снимал, только обедая в столовке, председатель снова собрал вокруг себя правление и удалился обратно.

Теперь и народ потихоньку перетёк от магазинного крыльца поближе к правленческой клумбе и тоже стал покачивать головами в разноцветных платках, разглядывая диковинку.

И ведь поверили, наивные, все до одного, что эту гладкую штуковину Мыло выиграл на один из двух тридцатикопеечных лотерейных билетов, которые кассирша Валя в день зарплаты в обязательном порядке всучивала всем вместо сдачи до рубля, как нагрузку. От этой «удачи» за версту разило воровством, подлогом и всяческой другой мерзостью, но люди за что-то лишёны настоящего нюха на эти вещи и уже давно верят всему на слово. Особенно газетам, радио и начальству. Вот и эта «удача» тоже «привалила» человеку, который сумел выбиться, хоть и в маленькие, но начальнички…

Накрасовавшись перед бабами, Мыло с трудом запихнул себя обратно в кабинку и, перед тем, как закрыть дверцу-наоборот, своим кривым глазом подмигнул мне.

Я оторопел от такой наглости и не знал, как себя вести, пока не услышал вдруг за собой, как хмыкнула Самбалу, и понял, кому это он подмигнул. Скосив глаза, я увидел, что у неё на груди под горлом вспыхнуло алое пятно. Глаза её как-то нехорошо сощурились, и, возвращаясь к крыльцу, она даже пару раз споткнулась обо что-то невидимое. Меня точно током подбросило: «Ах, ты, Мыло, твою…».

Я рванул за машиной и, глотая пыль, рычал, орал, хрипел так, что даже самые большие любители «из наших» погоняться за колёсами и полаяться с ними, изумлённо-испуганно отшатывались в стороны.

А когда сквозь пелену ярости я через заднее окошко увидел, как Верёвкин, поймав мои глаза в зеркальце, покрутил пальцем у виска своей толстой хари, мой мозг отключился. Он не мог дать ни одной команды моему телу, и оно обмякло и рухнуло посреди дороги.

Кажется, к счастью, этого никто не видел, и я успел придти в себя и встать на ватные свои лапы как раз в тот момент, когда в улицу вошло вечернее стадо…

И вот как-то однажды, оббегая свои территории, я из-за какой-то малости застрял на задворках верёвкинского дома.

Обычно мои маршруты огибали этот участок села большим крюком. Но на сей раз, чья-то неизвестная пахучая визитная карточка резко ударила по моим тормозам и сбила привычную трусцу. Споткнувшись о её вензеля, я замер около внушительной кладки свежеошкуренных брёвен. Тёс был аккуратно выложен рядом с крепкой изгородью на задах обширной картофельной посадки.

Я всё пытался справиться со шквалом обрушившейся на меня информации, всё старался разложить эти новые оттенки и незнакомые нюансы по знакомым полочкам, но ничего не получалось. Я тупо смотрел перед собой, не видя и не понимая ничего.

Противный резкий голос Мыла вывел меня из ступора.
- Найда! Какого чёрта?! Куда ты провалилась?

Я поднял глаза, и в этот миг земля закачалась подо мной: серебристое собачье совершенство о четырёх лапах, источая сказочный аромат и выжигая глазами все моё нутро, стояло за изгородью. Я застонал.

- Най…
Но она не дала мне дозвучать, и сама закончила своё имя.

- …да.
И глухо добавила:
- Сегодня.

До этого дня я и представить себе не мог, что время может растягиваться до такой непереносимой бесконечности. Я перебрал все варианты внезапного появления в деревне Найды и остановился на предположении, что Мыло привёз её из города в прошлые выходные, когда мы с Батей были на дальней охоте.

Я переделал все свои обязанности по двору уже раз по пятьдесят. На всякий случай, чтоб подстраховаться, я без конца предлагал всем подряд свою помощь, пока не сообразил, что они уже давно всё поняли и нервничали вместе со мной. Я чуть не прослезился, так всё во мне было напряжено.

Я зашёл за трактор, и мы с ним немного молча поговорили. Он сказал, что сегодня так напахался, что вот–вот отключится, попрощался и сделал вид, что сразу уснул.

Я не поверил своим ушам, когда услышал бряк щеколды аж за целый час до обычного, но это было так.

Мир выстилал мне путь к моему сокровищу.

И я сделал первый шаг по направлению к Ней.

Я двигался медленно, я дышал глубоко и размеренно, чтоб не сорваться в намёт, как говорили мои знакомые кони.

С каждым моим шагом по укутанной туманом тропке, змеящейся за огородами, сумерки сгущались, приглашая знобкую черноту ночи скорей вступить в свои права.

За последней петлёй тропы я замер. Моя королева уже ждала меня.

Одним общим движением, «лапа в лапу», касаясь боками друг друга, мы сошли с тропы и вступили в обжигающий холод росистой гущи высокой травы.

Плотный неведомый мир, порвав темноту вклочья и расшвыряв их по сторонам, понёсся нам навстречу. Скорость нашего бега всё нарастала и нарастала, и мы уже не бежали, а неслись над дикой вишнёвой рощей.

Перебирая лапами воздух, мы соскользнули, чуть ли не к самой поверхности реки и едва не сшибли дырявую шляпу уснувшего рыбака.

И вдруг свечёй взлетели над лесом ввысь, куда-то туда, к тем маленьким блестящим гвоздикам, которыми прибито на ночь к небу его чёрное одеяло...

Вернулся я домой лишь, когда Батя уже отобедал и, докурив сигарету, начинал собираться обратно в поле. Как ни странно, но бессонная ночь только добавила мне сил, и я махом взлетел к Бате в кабину.

Мы ехали, не спеша, и, глядя сверху на дальнюю излучину искрящейся реки, я вспоминал нынешнее утро, которое мы с Найдой там провели. Мы гонялись друг за дружкой по берегу и в туче брызг скатывались в воду, плыли наперегонки на другую сторону и там всё начиналось сначала…

А потом мы расстались на той самой нашей тропе спокойно и просто, зная, что снова встретимся этой же ночью.

Провалившись в свои воспоминания, я не сразу сообразил, что мы ехали мимо дома Верёвкина, окружённого тёмным забором, за которым сверху, из кабины трактора, как на ладони просматривался весь двор. В глубине его, меж распахнутыми железными воротами, поблёскивая светлым пятном на фоне гаражной черноты, стоял тот самый автомобиль, видать, только что выкаченный во двор. Чуть правее от его серого крыла я увидел глаза Найды. Они тускло смотрели в землю. Я перевёл взгляд туда же и увидел ржавую змею тяжеленной цепи. Я сам не услышал своего рыка. Она вскинула вверх глаза, и сначала не могла найти меня, а когда увидела, встала и, пошла, почему-то припадая на заднюю ногу. Доковыляв до машины, она тяжело вспрыгнула на её светлый капот. Теперь наши глаза были почти на одном уровне. «Вот так, мой дорогой…» - бесцветно произнесла она. «Ничего, я что-нибудь придумаю» - ответил я. «Что ж тут придумаешь, родненький…» - вздохнула моя Найда. В эту секунду из дома, чуть не снеся ногой дверь, во двор вылетел Мыло. Он схватил с земли лопату и, вопя диким матом, замахнулся на Найду. Спасаясь от удара, она спрыгнула с капота на другую сторону. Ржавая цепь, визжа и скрежеща, продрала в блестящем капоте широкую оранжевую полосу… Все замерли. Я прирос к сиденью. Скулы Бати стали ещё острее. Даже наш трактор захлебнулся и заглох. В тишине взлетевшая вверх лопата медленно опустилась, и её черенок глухо стукнулся обо что-то на земле. Мыло, не заходя в дом, сунул руку за дверь. Появилась нагайка. И тут он заметил нас. Вернее меня. Он повернулся и исчез в доме. Первыми из-за косяка появились два чёрных ствола, в которые Мыло вгонял по патрону. Смотря мимо меня на Батю, он сквозь зубы процедил: «А это, Каныке, для твоего грёбаря. Если вдруг что».

Дальше я ничего не помню. Трактор говорил, что Батя не смог меня удержать, и я чуть не своротил забор с воротами, бился грудью, башкой, драл когтями доски… Найда не издала ни единого звука. Он запорол её насмерть.

Этой ночью видения-призраки вернулись ко мне снова.

Очнувшись, я поначалу не сразу понял, где нахожусь.

Когда в глазах несколько утихла мутная рябая круговерть, я различил очертания комнаты и сообразил, что лежу на сундуке, а Самбалу сидит у мня в головах и держит за лапу. По её ровному дыханию я понял, что она спит.

В проёме дверей в спальню, в узкий просвет между лёгкими занавесками, был виден на кровати торс Бати Каната, зарывшегося головой в подушки.

Ходики тикали еле-еле, - две гирьки, в виде еловых шишек, уже почти улеглись на пол.

Я осторожно вытащил из-под гладкой и тёплой ладони Самбалу свою лапу и спрыгнул на старую домотканую дорожку. Хотел сделать это мягко и совсем бесшумно, но чуть не грохнулся, - дорожка поползла по скользким доскам крашеного пола. Всё-таки удержал равновесие. Немного переждал, пока хоть чуть угомонится странный стук в груди, и двинулся дальше, пытаясь особенно не грохотать.

Затылком почувствовал, что Самбалу открыла глаза и, не шевелясь, следила за мной.

Я обогнул отставленные от стола желтевшие в темноте стулья, вовремя успел разглядеть какой-то незнакомый таз с висящим мокрым языком полотенца, и очень постарался не зацепить шаткую резную этажерку со следами моих молодых зубов на её ножках внизу.

Я не был здесь уже много лет, с тех моих щенячьих пор, когда появление в комнатах было мне ещё простительно ввиду малолетства.

Этот неожиданный нырок в детство и короткий проход по зале с давно забытыми запахами и другими отметинами в памяти отодвинул куда-то в глубину моего оглушённого мозга суть произошедшего накануне.

Все двери на выход, включая входную в дом, были не заперты. Это, конечно, предусмотрительно сделала для меня Самбалу. Я оглянулся.

Потирая онемевшую руку, Самбалу на цыпочках прошла в спальню и грузно опустилась на кровать. «Ну?» - раздался глухой голос Каната. «Он пошёл на двор. Спи». - полушёпотом ответила Балу. Канат шумно вздохнул, а у Самбалу глаза вдруг враз переполнились слезами. Не выпуская из себя надрывного всхлипа, она легла на бок поверх одеяла и, подобрав озябшие ноги, свернулась калачиком. Тёплые капли всё текли и текли на её подушку, пока она совсем не забылась во сне.

Сойдя со ступенек веранды, я двинулся по тёмному двору к своей конуре. В это время невидимая в ночи туча выпустила луну из своих объятий и та, чем-то страшно довольная, полнокруглая, яркая, жёлтая, излилась на всё, к чему смогла дотянуться. Я остановился посреди внезапно осветившегося двора.

Куда я иду?.. И зачем?..

Сбоку, из тени у изгороди, раздалось:
- Иди ко мне, мой мальчик…
Я повернулся и побрёл туда.

Подойдя совсем близко, я споткнулся, лапы мои подкосились и я, крепко зажмурив глаза и прижав уши, зарылся в горячую и пахучую мамину шерсть.

А она, Мама Всех Собак, накрыла мои плечи своей ласковой лапой и тихонько приговаривала:

- Ничего… Ничего, мой мальчик… Потерпи… Всё пройдёт… Всё скоро кончится… Всё будет хорошо…

И хотя ничего, конечно, не прошло, и всё только ещё начиналось, эту часть моей жизни призрак Мамы Всех Собак унёс в далёкое прошлое. Навсегда.»