Год прошел в упорной, кропотливой работе. Мастер Пак скрупулезно следил, чтобы его воспитанники, его ученики, старались не отставать по всем предметам в своей средней школе. И хотя, другой раз Мончик с завистью наблюдал за своими сверстниками, у которых не были такие большие нагрузки в жизни, и они могли себе позволить, гулять и бездельничать. У него, и у его товарищей по детской секции, день был очень жестко уплотнен, а время, отпущенное на безмятежное детство, значительно сократилось. И, вероятно, заведующая отделом из облоно, опытный педагог и большой знаток именно детской психологии, была в определенной степени права, считая, что совмещать две школы весьма сложно. Рано или поздно, но чем-то все же, придется жертвовать. Но мастер Пак высказал на этот счет, озабоченным родителями, и воспитанникам, свою точку зрения, которая подкреплялась всем тысячелетним опытом конфуцианства и даосизма. Она была положена в основу обучения монахов Шаолиня и великих мастеров конг-фу, которые прославили и обессмертили китайскую школу единоборств. И эта точка зрения сводилась к тому, что если у человека, неважно, ребенок он или юноша, появляется ежедневно много свободного времени, он, буквально, не знает, как и чем себя занять. Ожидать в дальнейшем хорошего от такого человека, просто бессмысленно. Можно, часами любоваться снежными вершинами судьбы, которая, чем-то напоминает вершину Эвереста. Но дорогу всегда осилит, только идущий. И на вершину своей судьбы поднимется только тот, кто подготовил себя, свою волю, к испытаниям жизни. У каждого человека всегда есть выбор, как ему поступить. Другое дело, что не все могут сделать поистине правильный выбор. Все воспитанники поклялись своему мастеру и учителю, что они уже давно сделали выбор,- все они хотят учиться искусству таэквондо. И родители вынуждены были согласиться с такой постановкой вопроса. В течение почти нескольких лет обучения, никто из мальчиков не был отчислен за плохую успеваемость в общеобразовательной школе.
Учеба в первом классе общеобразовательной школы давалась Мончику без особого напряжения. Он был сметлив и аккуратен от природы. А если брать с точки зрения законов наследственности, то тут он полностью продублировал генный набор своей мамы Светы. Он очень хорошо ориентировался в математике, на уроках, где учили счету и нехитрым для сообразительных детей арифметическим действам. Не чувствовал он себя потерянным и несчастным, из - за того, что не может уловить мысль учительницы, понять, что же от него хотят. Почерк у него был ровный и аккуратный, точно такой же, как у мамы Светы. А вот на уроках рисования и музыки он больше скучал, чем активно и творчески работал, ибо с иррациональным восприятием действительности у него не было полной гармонии. И он не получал наслаждение от умения абстрагировать. Конечно же, он вряд ли стал бы поэтом, литератором, артистом; подлинной творческой личностью, о которой мечтал его дед, профессор Лев Давыдович.
Учительница Валентина Тарасовна, кого волновало, кто же станет неформальным лидером класса, была просто счастлива, что таким лидером стал именно Эммануил Пинхусович. Одноклассники и Кабаков, кто настойчиво искал дружбы с Мончиком, называли его уважительно: наш Эмик. Мончик не кичился своим умением драться и своей физической подготовкой. Он всегда приходил на выручку к своим одноклассником во время стычек и стихийных разборок с представителями других первых классов и ребят постарше. Но настоящего друга, такого, как Никита, кому можно было доверить самые сокровенные тайны, и общение с которым было приятно, он пока в этом классе не нашел. Так же, как и не выбрал из девочек своего класса, ту единственную, кто бы стала предметом его детского обожания. Его прошлая любовь из детского сада Настя, уже почему-то не казалась ему самой красивой. К тому же, она вдруг стала поправляться, как на дрожжах, и вплотную подошла к невидимой границе, которая отделяет упитанных девочек от форменных толстушек. Немного доставала Мончика со своей заботой и не скрываемым детским обожанием, его соседка по парте, Зина. Природа не наградила ее красотой, обаянием, и какими-то другими, восхитительными чертами женской очаровательности. И всего того, чарующего, что появляется с возрастом и привлекает к себе юношей и мужчин, тянет их к объекту их повышенного внимания, со страшной, неодолимой силой великого магнита природы. Иными словами, это и есть, так называемая, женская сексуальность. Этот благоухающий и самый прекрасный цветок природы, на зов которого шмели и жуки летят самозабвенно. На этот вечный зов женской сексуальности летят влюбленные, жаждущие и озабоченные: мальчики, юноши, мужчины и старики, как редкое, но очень живучее исключение из правил. Возможно, со временем, именно из таких девочек, как Зина, и появляются верные и, любящие до гроба, жены. Но Мончика вопрос семейного обустройства и выбора будущей жены абсолютно не беспокоил. А вот робкие ухаживания Зины, ее повседеневная, сестринская забота, о своем красивом соседе, самом сильном мальчике в классе, уже надоела ему до чертиков. И девочки класса из-за этого невзлюбили эту липучую, очкастую страшилку, как они прозвали Зину, которой они объявили бойкот молчания. Она стоически его переносила и не с одной девочкой класса не поддерживала дружеских отношений. Нравилась Мончику в этот первый год его обучения в родной советской школе- девочка из второго класса Д, которая своей короткой, светлой стрижкой и задиристым поведением, немного напоминала мальчика. И от нее доставалась на орехи и ее сверстникам, и другим мальчикам. Но Мончик, любуясь этой хулиганистой девчонкой, в которой носились, как угорелые мужские гены, которая, наверное, втайне мечтала быть мальчишкой сорви – головой, никогда не давал ей повода познакомиться и подружиться. Он держался от нее благоразумно подальше, чтобы в ответ на ее бесцеремонное и более, чем вольное отношение к мальчикам, не дать ей случайно сдачи и обидеть. После полугода учебы родители Зины: мама и папа-полковник, будучи на классном собрании, подошли в конце собрания к Мончику и его маме, чтобы познакомиться поближе. Светлану поразило, как они бесцеремонно разглядывают ее сына. Когда дети отошли в сторонку, чтобы не мешать взрослым свободно поговорить, мама Зины, не скрывая своей смущенной улыбки, рассказала Светлане, что их дочка влюблена в ее сына, с того момента, как она впервые пришла в эту школу, имя мальчика Эмика не сходит с ее уст. И что он самый красивый и сильный мальчик среди всех первоклашек, хорошо учится, и очень аккуратный мальчик. И ей так нравится, когда он находится рядом с ней за одной партой. Зина заявила своим родителям, что будет ждать, когда они вырастут и вот тогда Эмик станет для нее Зины тем, кем стал ее её папа, для мамы. Это, конечно же, были детские вымыслы, игры во взрослых, но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Мама Света была воспитана и тактична, чтобы резко оборвать эту семейную пару, у кого был поздний, и такой желанный ребенок. Она постаралась шутливо отреагировать. А когда они с сыном подошли к своему дому, мальчик, которому надоело сидеть целый час в классе, слушать, как Валентина Тарасовна беседует с родителями, перечисляя достоинства и недостатки своих учеников, резво взбежал по лестнице. Глядя вслед сыну, такому стройному, и не по годам рослому и крепкому мальчику, Светлана с грустью подумала о том, что годы детства пронесутся стремительно. И наступит момент взросления, когда обязательно появится какая-то девушка. Не важно, как ее будут звать: Зина или Маня, но именно она уведет ненаглядное сокровище и станет для него всем. И это- аксиома жизни! И через это испытание судьбой, проходят все матери мира. С этим, рано или поздно, но придется смириться.
К концу учебного года папу Зины перевели с повышением по службе в штаб Одесского военного округа. Семья должна была выехать вместе с ним к новому месту службы. И в один из дней, Зина пришла проститься со своим классом. Валентина Тарасовна поставила ее рядом с собой, обняв за худенькие плечики, объяснила классу, что Зина Коломиец теперь будет жить и учиться в другом городе. И что ее папа- военный, получил назначение к новому месту службы . Валентина Тарасовна сказала Зине: Если ты хочешь, что-нибудь сказать своим товарищам по классу, то, пожалуйста, скажи. Если, кто из детей, что- то хочет сказать Зине на прощанье, то пусть он или она поднимет руку и говорите. Прошло несколько минут. Все молчали, и тогда учительница подвела Зину к двери, чтобы она вышла в коридор, где ее ждала мама, а на улице стояла служебная машина из той воинской части, где раньше служил ее папа. В самый последний миг, девочка вдруг резко обернулась, подскочила к своей бывшей парте и, глядя прямо в глаза Мончику, чуть задыхаясь от волнения, негромко сказала: Я тебя всегда буду ждать. Затем, выбежала из класа, оставив в изумлении девочек и, растерявшуюся от такого неожиданного проявления еще детских, но, тем не менее, сильных и страстных чувств, Валентину Тарасовну. Мончик и остальные мальчики класса среагировали спокойно, и чуть насмешливо.
Вскоре в класс пришел новый ученик. Он едва передвигался, помогая себе костылями. Звали его, Володя Свириденко. Когда учительница заполняла журнал, задавала ему вопросы, то дети узнали, что мальчик страдает с младенчества детским туберкулезом. И что он годами лечился в детских санаториях, в Евпатории. Но всё же, болезнь удалось приостановить и, кажется, дело пойдет на поправку. Свириденко занял место Зины на парте, и мальчики познакомились. Вначале стали соседями, а еще через некоторое время они стали большими друзьями. Иногда, правда, костыли, которые Володя ставил возле парты, падали. Или за них цеплялся кто-нибудь рассеянный, когда в волнении шел к доске, и это всегда вызывало смех в классе, и раздражало Валентину Тарасовну. Потом к этому все привыкли и не обращали на это внимание. Вскоре выяснилось, что Володя читает быстрее всех в классе, и что он даже свободно читает те книжки, которые имеют хождение среди взрослых. Узнали также, что он пишет стихи. Мончик замечал не раз, что его сосед по парте, вдруг неожиданно менялся в лице, задумчиво уставившись в угол. И в этот момент его ничего не интересовало, не волновало, и он становился очень рассеянным. Он даже не слышал, как к нему обращаются, то ли учительница, то ли товарищи по классу. В этот миг, внезапно нахлынувшего вдохновения, Володя писал в уме стихи, а потом очень быстро старался их записать на клочке бумаги. Свириденко, пожалуй, был самым интеллектуально развитым в классе, многое знал, и разговаривать с ним на разные темы Мончику было интересно. У них сложились приятельские отношения, и Мончик только ему одному в классе рассказал о том, что он тренируется в детской секции, в спорткомплексе «Динамо». А перед этим, мастер Пак, проведя с мальчиками воскресную тренировку на природе, очень долго и подробно рассказывал им о скромности. О том, что настоящий мастер рукопашного боя, не станет всем объяснять, что он умеет, не станет демонстрировать свое высокое боевое искусство. И даже, участвуя в поединке, надо так психологически правильно строить свой бой с противником, чтобы в считанные секунды узнать и распознать его боевые секреты, и основной стиль ведения боя. Подготовку и уровень в искусстве известной, или совершенно неизвестной школы рукопашного боя. И самому стараться не раскрываться перед противником, а оставаться всегда загадкой в поединках. Плох тот, у кого все написано на лице, кто имеет длинный язык, и любит хвастаться напропалую. Кто кичится своей силой, тот уже заранее, и, причем, всегда неожиданно для себя - проиграл тому, кто, всегда умеет владеть ситуацией и самим собой. И никогда не торопится раскрыться полностью, даже на занятиях по физкультуре. Школьный учитель физвоспитания сразу же оценил блесящие физические данные Мончика, и тут же предложил ему записаться в детскую секцию спортивной гимнастики в общество «Буревестник«, но Мончик сказал ему, что мама пока ему не разрешает активно заниматься спортом, потому что школа отнимает все время. Учитель согласился с этими доводами, но сказал при этом: Очень жаль, именно в спортивной гимнастике надо начинать с такого возраста, чтобы в четырнадцать лет стать мастером спорта, пока кости мягкие и абсолютно еще нет страха перед гимнастическими снарядами.
После занятий в школе Мончик шел вместе с Володей Свириденко, который жил неподалеку в многоэтажном доме, на третьем этаже. И когда Володя пользовался костылями, то Мончик нес свой и его ранцы, и провожал своего товарища до самого подъезда. Ему нравилось слушать, как Володя рассказывает ему, о том, что он прочитал во взрослых книжках. А вскоре он узнал, что Володя неплохо знаком с японской поэзией и тоже любит читать хайку. И что у них у дома есть сборник японских поэтов, который его отец, большой любитель поэзии, достал где-то в Москве у книголюбов. Он очень зауважал умненького мальчика. Мончик долго не мог понять, какая все же связь существует между японскими стихами хайку, и умением драться, и победить бойцов рукопашного боя из разных школ. Мастера Пака Мончик боготворил, как великого воителя, которого победить просто невозможно, ибо он всегда на долю секунды окажется быстрее, и нанесет свой коронный удар. И он всегда разгадает мгновенно любую тактику, и подготовку противника, и стиль школы боевых искусств. Мастер всегда преображался, когда читал воспитанникам свои любимые хайку. Он чуть прикрывал глаза, становился задумчивым. Казалось, что он видит и слышит нечто такое заповедное и невидимое, которое остальным людям не дано ни понять, ни увидеть, ни ощутить. Значительно позже, когда Мончик достиг очень высокого уровня мастерства, он научился также, как и мастер, Пак, по неуловимым движениям тела противника распознавать его намерения в выполнении очередного броска, удара, подсечки, или захвата, или серии обманных ударов, завершает которую,- обязательно неожиданный и, как правило,почти всегда смертельный удар - он понял эту удивительную связь между органами чувств человека и его мышечной системой. Мастер пытался развить у своих воспитанников - лучше всего это следует практиковать именно с детства - осознание всеобщей гармонии природы, к которой обязан стремиться каждый человек. Осознание этого мира гармонии природы, ее законов, помогает человеку не просто чувствовать, а воспарить над своими чувствами и научиться благодаря одной короткой и пронзительной, как вспышка молнии мысли, почувствовать себя повелителем времени и пространства. Значительно позже, когда Мончик стал интересоваться подготовкой и философией индийских йогов, он прочитал в одном из трактатов, которые в момент горбачёвской перестройки, вышли из идеологического забвения, перестали быть рукописным чтивом, передаваемым из рук в руки удивительное сообщение. Автор статьи, известный индийский учёный утверждал, что есть такие йоги, которые могут мысленно перенестись с любой точки земного пространства на звезду, расположенную в космосе. И Мончик это утверждение воспринял осознанно. Мастер старался, прежде всего, воспитать из каждого из своих воспитанников: гармоническую и высокодуховную личность, умевшую защитить свое достоинство. Кто смог бы противостоять силой своего духа и дать отпор любому противнику. Воина - способного наносить удары и блокировать удары противника, или искусно избегать атаки физически сильных людей, к тому же еще вооруженных, хоть ножом, хоть пистолетом, пусть даже они имеют в каждой руке по здоровенномку лому. Этому искусству: противостоять силе и натиску - отводилась в концепции мастера Пака, весьма важная, но не главная роль. И уже после первого года обучения мастер, проводя с ними занятия, тренировки, беседы, показывая комплексы наступательных, обманных, защитных упражнений - всегда перед началом и в конце занятий повторял им, как заклинание: « Дух, разум, тело». И тело в этой символической связке, в одной из главных жизненных и спортивных истин мастера Пака - стояло всего лишь на третьем месте, вслед за разумом и духом. -
-11-
В один из дней - это произошло на большой перемене, когда Мончик и еще несколько ребят-одноклассников зашли в школьную столовую перекусить, в их класс заскочил мальчик из четвертого класса. Он уже давно наблюдал за тем, как Володя Свириденко передвигается на костылях. Эти костыли манили этого, умственно ограниченного мальчика, как любопытная и увлекательная игрушка. Вообще то ему, второгоднику, оставшемуся в четвертом классе начальной школы, следовало уже перейти учиться на другой этаж, к своим бывшим сооученикам, которые учились в пятом классе, считали себя достаточно взрослыми, чтобы связываться с малышней, как они насмешливо именовали первоклашек. Мальчик этот, по заключениям педагогов и школьного врача, не относился к категории слабоумных, чтобы его тихо и безболезненно для окружающих сверстников перевели в специальную школу, где учат умственно неполноценных, или отставших в своем умственном развитии детей. Он был очень избалован, как единственный сын номенклатурных работников советской торговли, которые ему ни в чем не отказывали. И уже в этом возрасте он жил, как считал нужным, как ему нравилось. И постоянно задирал, и обижал слабых. Он подрастал и формировался на глазах учителей, одноклассников в редчайшего эгоиста, кто с младенчества усвоил и впитал, что ему все позволено. Физически он был крепким и рослым и, буквально, терроризировал свой новый четвертый класс, где он считался переростком и здоровяком. Иногда старшие мальчики на переменах давали ему подзатыльники, когда он начинал всем досаждать, но, фактически, хорошей трепки и позновательного урока на тему, как себя надо правильно вести в обществе, он еще не удосужился получить. Второгодник залетел к первоклашкам, как торпеда. По пути больно дернул за косичку одну девочку, которая что-то перекладывала в своем портфеле. Затем, он увидел костыли, которые давно манили его воображение, схватил костыль, и стал прыгать на нем, как пират Джон Сильвер, из знаменитого фильма: « Остров сокровищ».
-Я - хромой, я - калека,- орал этот переросток с зажиревшими мозгами, даже, в мыслях не допуская, что, тем самым, он делает больно мальчику – инвалиду, который с ранних лет мучается от своей тяжкой болезни, и очень болезненно переживает в душе, что не может быть таким, как все остальные дети. И, что, практически, он лишен всех прелестей детства. Володя Свириденко, закрыл лицо ладонями, чтобы сверстники не видели, как он беззвучно плачет, от стыда, боли, обиды, и невозможности что- либо сделать. Присутствующие в классе, дети зашумели, все как один, и стали требовать, чтобы большой мальчик положил костыль, и убирался из их класса. А это еще больше раззадорило этого, пока еще маленького негодяя, но ведь большие негодяи, как известно, проходят все стадии детства, как и все люди на земле. Кабаков, кто по праву считался после Мончика, вторым сильным мальчиком в классе, возмущенный до предела этой гнусной выходкой мордатенького, откормленного здоровяка, который был на две головы его выше, подошел к нему и попытался забрать костыль. Но возраст и силы были явно несоизмеримы, и Кабаков, получив удар костылем, отлетел и заплакал от боли, и негодования.
В этот момент в классе появился Мончик в сопровождении одноклассников, которые все вместе вернулись из школьной столовой. Несколько секунд было достаточно, чтобы понять, что происходит в классе. Взглянув мельком на заплаканное лицо Володи Свириденко, на Кабакова, которого успокаивала и жалела Таня Олинич, Мончик решительно направился к большому мальчику, мгновенно определив исходную точку нанесения удара. Теперь все-то, что так старательно он учил и повторял, мгновенно воплотилось в трех заветных словах мастера: дух, разум ,тело. Мончик был спокоен и действовал, расчетливо и хладнокровно. Разум тут же выбрал приемлимую схему, как нейтрализовать этого хулигана, залетевшего на свою беду в этот класс, как сделать так, чтобы этот костыль в его руках не коснулся тела, и не наделал синяков и шишек. На взгляд второгодника - темноволосый мальчик, решительно и молча направившийся к нему навстречу, был всего лишь букашкой-первоклашкой. Замахнувшись костылем, второгодник ринулся в бой. Последовала серия уходов и, затем, сильнейший удар под коленку, остановил взвывшего от боли хулигана. Мончик не раз видел, как дерутся на шестах, по методу конг-фу взрослые из секции мастера Пака. И воспитанники тоже начали осваивать бои и фехтование на шестах. Два ухода влево и вправо, рывок, и костыль в мгновение ока оказался в руках Мончика. Затем, этот же костыль треснул второгодника в живот, а когда тот, ойкнув, согнулся в поясе, костыль прошелся по его спине. От неожиданности и боли, он рванулся в сторону, подскользнулся и упал.
-Ура! Эмик! Дай ему, как следует, - дружно и радостно заголосили первоклассники, очень довольные таким героическим и справедливым финалом.
Второгодник поднялся и недоуменно уставился на Мончика. Он не понял, как этот первоклашка, так ловко и быстро все проделал, и даже не разу не получил костылем. И желание отомстить и показать ему, кто старше и сильней, окончательно затуманило, не очень быстро соображающий, склонный к аналитике, мозг хронического бездельника и маменькиного сыночка. Он выставил руку, чтобы схватить этого дерзкого первоклашку, кто спокойно, чуть прищурившись, рассматривал его, не выказывая ни признаков страха, ни беспокойства. Второгодник ринулся в атаку и если бы Мончик не уклонился, то он сбил бы его своим весом. Но Мончик оказался более ловким, он успел схватить запястье, резко рванул в сторону, провел болевой прием. Раздался такой пронзительный вопль, что задрожали стекла в классе. Вскочив на ноги, перепуганный и орущий от страха и боли второгодник, с ревом понесся по коридору. Он бежал, сам не зная куда, толкая всех, кто попадался на своем пути. И чуть было не сшиб директора, который после беседы с завхозом, чей кабинет находился на первом этаже, направлялся в учительскую.
В этой школе училось свыше восьмисот учащихся, но этого ученика по фамилии Прохоров, директор знал очень хорошо. И он укоротил ему несколько лет полноценной жизни. Мать Прохорова работала в общем отделе облисполкома. Отец был первым заместителем начальника областного управления торговли, занимался распределением всего дефицитного, для избранного круга партийных, комсомольских, советских и кагэбистских номенклатурщиков. На эти этажи власти и распределения материальных ценностей, заслуженных учителей республики, даже близко не подпускали. Но самой страшной фигурой для еврея – директора, у кого несколько близких родственников с трудом, но все же, прорвались на постоянное место жительство в Израиль и США, был родной дядя второгодника и школьного хулигана Прохорова, полковник КГБ. Он курировал тот самый, пресловутый пятый отдел, который для непосвященных, якобы занимался проблемами мирного сосуществования всех наций и народностей СССР, а на самом деле - осуществлял тотальный шпионаж. Все те, из так называемой, «дружной семьи» народов СССР, кто попали под прицел пятого отдела КГБ, считались ненадежными для идеологии и политики партии. Стоило бы полковнику Прохорову сделать один звонок в гороно, или в облоно,- сказать, что директор Розенфельд, безусловно, опытный и заслуженный педагог, имеет большой опыт руководства одной из лучших в области общеобразовательных школ. Но сегодня резко обострилась борьба социалистического лагеря с нашими извечными врагами: империалистами и сионистами. А у Розенфельда близкие родственники в США и Израиле. Нам, кажется, что он немножко утратил право сеять среди наших советских детей: доброе, вечное и разумное. И в облоно тут же скажут: Слушаюсь и повинуюсь! Тотчас сделают две- три показательных проверки, и выматают все нервы. А потом, по результатам проверок, переведут с руководящей должности на обычную преподавательскую должность. И хорошо, что еще не в вечернюю школу, где уровень образования весьма низкий. Когда в прошлом году сложилась проблема, что же делать с двоечником Прохоровым, которого по по всем параметрам советской школы, нельзя было переводить в пятый класс, а следовало бы оставить на второй год, то бедный Розенфельд чуть было не получил инфаркт миокарда. Он был сторонник того, чтобы этого бездельника, мучителя своих одноклассников, избалованного родителями, перевести в пятый класс и делу конец. Но тогда вдруг возмутилась и уперлась завуч, Нина Григорьевна, которой оставался последний год до пенсии. Строгая и очень требовательная Нина Григорьевна была заслуженной партизанкой, имела боевые награды. И во времена своей боевой юности, даже, некоторое время находилась в лапах гестапо. Но чудом избежала смерти. Ей каждый год на девятое мая присылали поздравительные телеграммы из горкома и обкома партии. О ней были написаны патриотические статьи, очерки в местных газетах. Даже, в какой-то книге о партизанх и подпольщиках, Нине Григорьевне, прозванной учениками нескольких поколений: Чумой, был отведен один абзац, раскрывающий ее героическую суть и бесстрашие перед смертью. Родители Прохорова, узнав, что их чадо останется на второй год, возмутились, и стали давить на Розенфельда со страшной силой. Отношения между директором, который не имел такое героическое прошлое, и завучем, народной героиней, были вполне рабочие и уважительные. Но Чума вдруг уперлась и, стукнув кулаком на педсовете, сказала, что только через её труп, этот бездельник и форменный лентяй, перейдет в пятый класс. На нее пытались оказать воздействие руководство облоно, которое никак не хотело терять отношения с Прохоровым-старшим, хранителем и распределителем дефицита в области. Но Чума, разъяренная тем, что ее начали шантажировать все те, кто никогда не участвовали в борьбе с ненавистным фашизмом, не проливали свою кровь, не рисковали своими жизнями, тут же, сделала пару звонков в комитет партийного контроля и к секретарю обкома по пропаганде. И этот бумеранг вернулся в облоно, и таких надавал чертей руководству, что на год школа была избавлена от всяких проверок. Чуму в руководстве народным образованием гороно и области тайно проклинали, и устроили большой праздник, когда она, по истечению учебного года, ушла на пенсию. Розенфельд в этой ситуации оказался, как несчастный человек, который столько лет проработал с этой клятой партизанкой, о которой в облоно ходили всякие сплетни, что она, якобы негласно лечится в психушке. И, тем самым, представляет социальную опасность для окружающих. Многим ученикам, которые в течение этих четырех с половиной лет, настрадались от школьника Прохорова, директор и учителя утирали слезы, как могли, утешали их. Но когда в коридоре Розенфельд встретил, орущего, воющего от боли и страха второгодника - грозу младших классов - он был несказанно поражен. Он остановил Прохорова, пытаясь понять, что это с ним произошло, но мальчик был словно невменяемый. Директор привел его в учительскую, приказал пригласить школьного врача. В учительской, в присутствии завуча, которая сменила на этом посту Чуму, и еще нескольких, свободных от уроков учителей, директор начал проводить свое служебное расследование. Прохорову дали выпить водички и школьный врач, очень быстро и квалифицированно осмотрев его, доложила, что налицо побои и начали проявляться синяки.
- Кто это позволил себе избить ученика в нашей показательной школе?- взревел Розенфельд, набирая очки, перед будущим объяснением с родителями пострадавшего Прохорова.
Немного успокоившись, Прохоров сказал, что его сильно побил один первоклассник и, что он чуть не убил его костылем. Этот мальчик сильно дерется, как настоящий бандит.
- Как первоклассник? - заикаясь спросил Розенфельд, уставившись на рослого Прохорова, который по возрасту должен был посещать пятый класс.
Если бы на школьный двор вдруг упал маленький метеорит из космоса, или снежный человек йети, который долгое время скрывался в куще городского парка, забрел бы в одночасье в школу, где всегда были забиты мусорные баки остатками еды, то даже это не так бы изумило педагогов во главе с директором.
-Идем, покажешь мне этого первоклассника, и мы строго с него спросим за это зверское избиенеие,- распорядился директор и, приобняв Прохорова за плечи, повел его в класс Мончика. А в школе в это время шли уроки. Валентина Тарасовна все никак не могла понять, что же это произошло на большой перемене, почему у Кабакова, Свириденко и Тани Олинич, заплаканные лица. Почему ее первоклашки очень возбуждены, и постоянно шепчутся друг с другом. Она решила, что прежде, чем проводить очередной урок, надо разобраться досконально с тем, что произошло на большой перемене. Валентина Тарасовна очень быстро набирала необходимый ей педагогический опыт. Она очень любила своих первоклашек, и получала истинное удовлетворение, избрав себе еще с детства такую благородную и очень трудную профессию, как педагог. Валентина Тарасовна не успела провести свое расследование, как в класс вошел директор школы. Рядом с ним был мальчик, который заметно прихрамывал. Первоклашки, знавшие директора, дружно встали и директор, махнув им рукой, разрешил сесть.
-Ты, сможешь, показать мне этого драчуна?-строго сказал директор, обращаясь к Прохорову.
Прохоров сразу же заметил парту, возле которой были прислонены костыли и темноволосого мальчика, сидевшего рядом с хозяином костылей .
- Вот этот мальчик хотел меня убить, - произнес Прохоров, не сводя с Мончика напряженного взгляда.
-Ну – ка, встань, когда к тебе старший обращается,- строго произнес Розенфельд, кто хотел погасить эту, очень опасную для его дальнейшего пребывания в должности директора, богатую последствиями историю.
Мончик поднялся и, не выказывая ни малейшего волнения, спокойно смотрел на директора
- Что ты набрал в рот воды? Назови себя, кто ты? - приказал с раздражением в голосе Розенфельд.
Я -Эмик Пинхусович,- без тени волнения и страха. - сообщил Мончик, совершенно не понимая, зачем это он, понадобился директору школы.
У директора больно защемило, встревоженное этой нехорошой историей, натруженное ежедневными стрессами сердце. То, что перед ним стоит еврейский ребенок, ему стало вполне очевидно. И именно это, еще больше ухудшало и усугубляло эту идиотскую ситуацию, в которую Розенфельд попал, как в воронку водоворота. Был бы любой другой мальчик, любой другой национальности – это бы здорово меняло дело. В конце концов, дети советской номенклатуры и дети обычных трудящихся в этом возрасте, в этом учебном заведении, проходят пока все вместе под графой: советские школьники. Но в советской показательной школе, где директором был еврей - другой еврей крепко побил русского мальчика из очень непростой семьи, которые в своих городах и весях все решают, все могут и представляют собой: власть и закон. И это в период активного роста государственного антисемитизма в стране, где роль главного идеолога партии вершил товарищ Суслов, усохший от ненависти и избытка марзма и идиотизма, стойкий ленинец с визгливым, педерастическим голоском.
А пока в семьдесят четвертом году, когда неотвратимые грозы исторических пертурбаций еше не прогремели над СССР, директор Розенфельд хотил добиться одного, чтобы ученик Пинхусович испугался и во всеуслышание раскаялся. И попросил прощения перед Прохоровым, который за все свои школьные годы впервые показательно получил справедливую трепку.
- Ты избил ученика четвертого класса Прохорова? - строго насупившись, и, сверля своим педагогическим взором Мончика, сказал директор.- Ты повел себя в нашей советской и показательной школе гороно, как хулиган и драчун. Ты сейчас же, немедленно извинишься перед Прохоровым, иначе я не допущу тебя к занятиям.
Ну, испугался бы этот мальчик Пинхусович, который просто непонятно для директора вдруг крепко побил этого переростка, известного в школе задиру и драчуна Прохорова, и делу конец. И удовлетвореный Прохоров вернулся бы в свой класс и, как всякий ребенок, который не держит долго в душе и памяти обиду, очень бы скоро забыл об этом позорном для него, смешном для окружающих, инциденте. Может быть, не стал бы посвящать в этот конфликт своих, всемогущих и опасных для карьеры Розенфельда, родителей. Это был самый лучший выход и для директора, и для этого Пинхусовича, которому следует уже понять, кто он, где он живет. И, как надо себя вести в стране, где евреи не должны себя убаюкивать, что они равноправные товарищи « дружной» семьи народов СССР, а находятся на правах бедных родственников. И если узкий круг стариков-долгожителей Политбюро вдруг осенит в пору обострения склероза, принять наболевшее решение, то евреи будут в момент выметены из страны, которая громогласно объявила себя на весь мир гарантом демократии, справедливости и свободы.
Дети мгновенно почувствовали, что директор затевает что-то плохое против их Мончика, дружно зашумели и, забыв о школьном этикете, повскакивали с мест, стали дружно защищать Мончика. И обвинять Прохорова в том, что он обижал первоклассников. Особенно старались пострадавшие: Таня Олинич и Толя Кабаков.
-Что за шум? Почему, все говорят без разрешения?- возмутился директор.- Вас, что, не учат дисциплине?
Это заявление директора ужасно возмутило Валентину Тарасовну. Она побагровела и крылышки ее симпатичного, изящного носика, затрепетали от негодования, как крылышки бойкой птички. Она еще не могла понять, чего же хочет директор от Мончика и остальных детей ее класса, но чутье заботливой наставницы подсказывало ей, что директор явно темнит.
-Я не буду перед ним извиняться,- спокойно, без тени смущения и страха в голосе, произнес Мончик, выдержав пристальный взгляд директора.- Он прибежал в наш класс, обидел Таню Олинич, побил Кабакова. Он забрал костыль у Володи Свириденко, и смеялся над ним. Пусть он извинится перед ними, и я тоже тогда извинюсь.- резюмировал Мончик, не понимая, почему этот дядька, которого в школе все боялись и называли директор, прямо – таки пожирает его глазами, и кривится, как будто выпил, чего-то очень кислого.
- Я тоже не буду извиняться,- хмыкнул Прохоров. - Я просто пошутил и хотел поиграть с букашками - первоклашками, а этот бандит стал меня избивать.
И тут дети классически переиграли директора, заставили его действовать не по своему сценарию, а втянуться в разборку с участием всего класса. Первая, это сообразила Таня Олинич. Она протянула руку и директор, не ожидая для себя подвоха, разрешил ей встать. Чуть волнуясь и проглатывая некоторые кончики слов, Таня довольно-таки внятно объяснила директору и Валентине Тарасовне, застывшей в напряженном ожидании исхода этой жуткой мороки с преступлением и наказанием, что же произошло на большой перемене. Директор еще не успел сообразить, как следующим, попросил слова Кабаков. И пошло, и поехало. Выслушав, с десяток первоклашек, которые, все, как один, выставили Прохорова, хулиганом и задирой, директор прекратил дебаты. Он был вынужден обратиться к Прохорову:
- Почему, ты взял костыль, стал им пугать учеников первого класса?
- Я хотел пошутить, чтобы все посмеялись, когда я буду прыгать на этом костыле, как этот хромой и калека, - довольно-таки непринужденно и откровенно пояснил Прохоров, даже не представляя, что тем самым, он мучительно ранит в сердце мальчика- инвалида с детства .
Это был воистину, самый черный день детства в жизни Володи Свириденко. Бессильный, что- либо изменить, он закрыл лицо ладонями. И дети тотчас недовольно зашумели, а учительница, не обращая внимания на директора, сказала Прохорову: Как тебе не стыдно, так себя по- хамски вести и говорить такие глупости. Ты, что умственно недоразвитый?
Прохоров пожал плечами, не понимая, почему это все на него нападают. Он же ничего плохогоне сделал.
Мончик, который видел по дергающимся плечам Володи, что тот плачет от обиды, сильно разозлился и, не обращая внимание на директора, шагнул из – за парты к Прохорову. Тот инстинктивно прижался к директору, с ужасом ожидая, что сейчас произойдет.
-Если ты еще раз скажешь плохие слова на нашего мальчика Володю Свириденко, я тебя так отлуплю, что ты забудешь, как в школу ходить.
- Сейчас же сядь, иначе я тебя выставлю из этой школы, и не допущу больше к урокам,- не по делу сказал, директор, запутавшийся в своих страхах, и в желании сгладить острые углы.
И также примерно, как это было на бронененосце Потемкин, где червивое мясо, которое скармливали российским матросам, было всего лишь предлогом, а в основе стихийного взрыва экипажа, лежало осознание себя свободными личностями, а не рабами, его императорского Величества, который всегда жрал только самое лучшее мясо - вспыхнул стихийный бунт в советском классе.
Атаманом этого бунта неповиновения первоклашек стала Таня Олинич. Самая красивая девочка в классе, признанный лидер женской половины класса. Она давно уже была безнадежно и тайно влюблена в Мончика, но таила это свое, еще детское чувство, в глубокой тайне от лучших подруг и своей мамы, с которой у нее всегда было полное доверие. И не просто семейные, а еще, к тому же, и дружеские отношения. Своим влюбленным сердечком маленькой женщины, и умненькой головкой интеллигентной, не по годам развитой девочки, Таня поняла, что директор готовит ее Мончику, какую-то большую пакость. А когда ребенку или любимому плохо, требуется его защитить, то у женщины появляется столько мужества и отваги, сколько не всякий мужчина, может, это себе позволить в любой сложной ситуации своей жизни. Для воистину любящих женщин - преград практически нет. Таня встала и, прищурив свои зеленые, красивые глазки, уставилась на директора, выражая всем своим видом; презрение и несогласие с ним. И тотчас мальчик, который сидел с Таней за одной партой, и всегда трепетно относился к ней, кто был счастлив, другой раз понести ее портфель, тоже встал рядом. Затем, поднялся Кабаков и, словно по негласной команде, один за другим стали пониматься дети. Вскоре весь класс стоял и молча, смотрел директору в глаза, отчего у него мурашки побежали по телу.
- Дети, немедлено сядьте и приступайте к занятиям,- стараясь выглядеть спокойным, произнес шокированный директор. За двадцать пять лет своего педагогического стажа и пребывания на должности одного из лучших директоров области, он впервые столкнулся с такой формой неповиновения. И кто осмелился? Какие – то первоклашки, которые еще два года назад возились в песочнице и играли в куклы.
- Сядьте, дети, я приказываю всем, - тихо сказал, почти попросил директор.
Класс молчал, но никто не сел. И это красноречивое молчание, и полное единодушие этого маленького по возрасту, но дружного коллектива, испугало директора не на шутку
- Скажите им, чтобы они сели. Вы их учительница и они должны вас послушать,- обратился директор к Валентине Тарасовне, которая была потрясена своим коллективом. Она мгновенно сообразила, чего они хотят и добиваются .
-Они сядут только тогда, когда будут абсолютно уверены, что их товарища Эммануила Пинхусовича, оставят в классе и в школе, - спокойно объяснила Валентина Тарсовна, увидев довольную улыбку на лице Тани Олинич.
-Вы еще совсем неопытный педагог и ваши дети творят, что хотят, и полностью вышли из под контроля,- зло сказал директор, стараясь сделать в пику учительнице, которая его явно раздражала и бесила.- Если так пойдет дальше, мы пересортируем коллектив по другим классам, но не позволим детям делать то, что они хотят. Вы никогда не станете настоящим педагогом.- больно и несправедливо уколол он Валентину Тарасовну, которая еще недавно считала его самым лучшим педагогом, которого она встретила в своей жизни. А теперь она очень близко увидела перед собой слабого, запутавшегося, и не доброго, по отношению к детям, человека. И это открытие потрясло ее больше, чем нелицеприятные отзывы директора в свой адрес.
И вновь Таня Олинич, на которую в этот день явно сошла взрослая благодать, заставила директора оканчательно отказаться от своих прежних намерений, и поспешно покинуть класс, перед которым он спасовал окончательно и бесповоротно. Поняв, что директор пытается принизить в их детских глазах Валентину Тарасовну, которая стала первоклашкам, словно вторая мама, и никогда не давала им повода усомниться в искренности своих отношений, Таня Олинич негромко, но достаточно выразителньно стала сканировать :Мы любим, Валентину Тарасовну!
Дети, которые уже полностью вошли во вкус, этой далеко не детской игры, тоже стали дружно повторять, все как один: Мы любим, Валентину Тарасовну.
А вот такой класс, где царит редкое единодушие и где за своего учителя пойдут, как Джордано Бруно на костер, отстаивать свои взгляды и убеждения до конца, и не дрогнут, то рассортировать по другим классам и ликвидировать этот класс смутьянов в зародыше - просто невозможно. Ибо следом за детьми, прибегут тридцать возмущенных родителей, а с этой взрослой силой конфликтовать и спорить весьма опасно. Для них реликвии и заслуги школы, которой директор отдал столько сил и здоровья, по большому счету - пустяки, а вот благоденствие и счастье их детей и есть- главный предмет их родительской заботы .
- Хорошо, дети, я теперь вижу, что вы очень дружный класс и своих в обиду не даете. Продолжайте заниматься и, можете быть, спокойны, что Пинхусович останется в классе. Но я хотел бы, чтобы вы поняли все. И ты Прохоров тоже осознал,- с видимой грустью посмотрел директор, на ухмыляющуюся физиономия школьного нарушителя спокойствия, которого по большому счету на дух не мог перенести. - Все вы учитесь в нашей родной, советской школе и должны заботиться о маленьких, помогать слабым, потому, что так всегда поступают настоящие октябрята – ленинцы, и пионеры. Ты ведь пионер, Прохоров?
-Ага, пионер, - кивнул Прохоров. Он терпеть не мог этот противный красный галстук, который надо было таскать весь день в школе, его тошнило от всех этих противных пионервожатых, звеньевых, и председателей отряда, которым он с большим удовольствием любил давать трепку, чтобы они не корчили из себя командиров.
- Продолжайте учебу,- сказал директор, стараясь, не встречаться глазами с Валентиной Тарасовной, с уважением подумав, что эта пигалица пользуется такой любовью и поддержкой класса. Не каждому, даже опытному педагогу, удается добиться подобной любви детей. Не будь бы этой сложной ситуации с второгодником Прохоровым, то он бы гордился этой учительницей начальных классов, а воспитал бы педагога, который бы прославил и школу и, естественно, его директора. Но все еще впереди...
Прохоров, уходя, на прощание обменялся с Мончиком быстрым, красноречивым взглядом,
в котором была ненависть, любопытство, восхищение незаурядной ловкостью, и силой мальчика. Когда за незваными гостями закрылась дверь класса, Валентина Тарасовна подошла к Володе Свириденко, который выглядел очень печальным, и, прижав его голову к себе, поцеловала и сказала: Вовочка, теперь ты видишь, в какой хороший класс ты попал и, какие хорошие товарищи, тебя окружают? Они все готовы придти к тебе на помощь. И это -просто здорово и замечательно!
-Да, Валентина Тарасовна, мне очень повезло, и я очень люблю своих товарищей. Когда я вырасту, стану учителем и буду так же, как вы, учить детей только хорошему.
- А теперь, дети,- полюбовавшись счастливыми и улыбающимися лицами своих обожаемых первоклашек, сказала Валентина Тарасовна, направляясь к доске.- Мы будем повторять пройденный материал.
Тишина в классе была идеальная. Класс был подобен, хорошо настроенному музыкальному инструменту.
Директор отвел Прохорова в его четвертый класс, где хоть краткое мгновение, ребята и учительница отдохнули от проделок этого, избалованного до предела переростка, и сказал ему на прощанье: Я тебя очень прошу, Прохоров, если ты дорожишь нашей школой, веди себя, пожалуйста, как воспитанный мальчик. Не обижай слабых.
Прохоров ему ничего не ответил, только чуток сузил свои ненавидящие глаза. Он презирал этого директора давно. Сегодня, когда он получил от этого смуглого, сильного мальчика, такую болезненную, непонятную трепку, он захотел отомстить этому противному директору и уже продумал, как он это сделает. У него была классная рогатка, из которой он немерено перебил воробьев, повыбивал глаза у несчастных котов. Он очень любил, забравшись в потайное место, стрельнуть медной шпилькой в кого-нибудь из прохожих, и, заливаясь, тихим, довольным смехом, слышать, как они испуганно воют, и прыгают от боли. Это было так смешно, так интересно. И он уже для себя решил, что обязательно на этой неделе стрельнет шпулькой или маленьким стальным шариком в голову этого противного директора, который зачем-то потащил его в этот класс,и выставил, как дурака, перед первоклашками. Так бабахнет в голову, что этот директор зальется кровью, будет орать, как ненормальный .
Отправив Прохорова в класс, директор задумался и, едва слышно, чтобы никто и никогда не подслушал, обматерил проклятую и, ненавидимую им давно, коммунистическую партию, в рядах которой, он имел честь состоять. И весь этот фальшивый, лукавый строй равноправия, которого на самом деле не было, и не могло быть. Он с горечью подумал о том, что повезло бы ему родится не евреем, а кем угодно: грузином, тунгусом, осетином, или чувашом, как папа Ленина, то не пришлось бы тогда попадать в эти идиотские ситуации. Становиться жертвой собственного страха и собственных сомнений, в отношении своей работы. Вполне очевидно, что тогда бы он большего достиг, чем должность: директор школы, который только на словах имеет какой-то вес, а его обидеть или унизить может, любой, высокостоящий номенклатурщик. А будучи чувашом, он чихать, хотел бы на Прохорова- отца и дядю-кагэбиста. И на таком крючке, из – за этих родственников, черт бы их подрал, с их перездом в США и Израиль, его бы никто и никогда не держал. Опыт и развитое веками чувство еврейской осторожности, умение приспособиться даже к тем условиям, той ситуации, которые явно были против него и ничего, кроме вреда, ему не готовили, подсказывали, что надо срочно, на случай отражения атаки родителей Прохорова, готовить защитную преграду. Раньше, таковой считалась: Чума. Она была заслуженная партизанка, участница Великой Отечественной войны. Её не страшили номенклатурщики. Она могла бы, свободно их обругать, высказать им в лицо свою точку зрения на педагогический процесс. Могла бы пойти обком партии, закатила бы там истерику, что ее шантажируют. Тогда бы кто-то из больших партийных руководителей, не поленился бы поднять трубку своего телефонного аппарата, смешал бы с грязью любого обидчика, контуженой партизанки. И никто бы больше к ней не цеплялся, а стороной пробегали, опасаясь ее, как рассадник заболевания чумой или холерой. А его, еврея, который подвешан на тонкой ниточке этой проклятой еврейской судьбы, и толстой веревке всеобщей ненависти, всех тех, кто не любит, ненавидит и презирает евреев, как источник всех неприятностей на земле - можно легко и просто смешать с грязью. И к тому же, лишить его очень быстро и просто, безо всяких усилий, директорского статуса, который дает, хоть какое-то удовлетворение в жизни.
После некоторого размышления Розенфельд вдруг вспомнил о человеке, который был, не менее заслужен, чем Чума, кто работал в школе, в качестве военрука. И к тому же, по ходатайству директора был недавно единодушно избран председателем школьной профсоюзной организации. Розенфельд приказал своей секретарше пригласить к нему немедленно военрука Вахрушева Петра Пвановича, подполковника-танкиста в отставке, кавалера орденов Ленина и Боевого Красного Знамени, полученных в мирное время за участие в войне 1967 года на Ближнем Востоке. Вахрушев, был инструктором в танковых частях Египта и отличился в боях с армией Израиля.
Леонардл. Леонид Шнейдеров Альманах LitCetera
Учеба в первом классе общеобразовательной школы давалась Мончику без особого напряжения. Он был сметлив и аккуратен от природы. А если брать с точки зрения законов наследственности, то тут он полностью продублировал генный набор своей мамы Светы. Он очень хорошо ориентировался в математике, на уроках, где учили счету и нехитрым для сообразительных детей арифметическим действам. Не чувствовал он себя потерянным и несчастным, из - за того, что не может уловить мысль учительницы, понять, что же от него хотят. Почерк у него был ровный и аккуратный, точно такой же, как у мамы Светы. А вот на уроках рисования и музыки он больше скучал, чем активно и творчески работал, ибо с иррациональным восприятием действительности у него не было полной гармонии. И он не получал наслаждение от умения абстрагировать. Конечно же, он вряд ли стал бы поэтом, литератором, артистом; подлинной творческой личностью, о которой мечтал его дед, профессор Лев Давыдович.
Учительница Валентина Тарасовна, кого волновало, кто же станет неформальным лидером класса, была просто счастлива, что таким лидером стал именно Эммануил Пинхусович. Одноклассники и Кабаков, кто настойчиво искал дружбы с Мончиком, называли его уважительно: наш Эмик. Мончик не кичился своим умением драться и своей физической подготовкой. Он всегда приходил на выручку к своим одноклассником во время стычек и стихийных разборок с представителями других первых классов и ребят постарше. Но настоящего друга, такого, как Никита, кому можно было доверить самые сокровенные тайны, и общение с которым было приятно, он пока в этом классе не нашел. Так же, как и не выбрал из девочек своего класса, ту единственную, кто бы стала предметом его детского обожания. Его прошлая любовь из детского сада Настя, уже почему-то не казалась ему самой красивой. К тому же, она вдруг стала поправляться, как на дрожжах, и вплотную подошла к невидимой границе, которая отделяет упитанных девочек от форменных толстушек. Немного доставала Мончика со своей заботой и не скрываемым детским обожанием, его соседка по парте, Зина. Природа не наградила ее красотой, обаянием, и какими-то другими, восхитительными чертами женской очаровательности. И всего того, чарующего, что появляется с возрастом и привлекает к себе юношей и мужчин, тянет их к объекту их повышенного внимания, со страшной, неодолимой силой великого магнита природы. Иными словами, это и есть, так называемая, женская сексуальность. Этот благоухающий и самый прекрасный цветок природы, на зов которого шмели и жуки летят самозабвенно. На этот вечный зов женской сексуальности летят влюбленные, жаждущие и озабоченные: мальчики, юноши, мужчины и старики, как редкое, но очень живучее исключение из правил. Возможно, со временем, именно из таких девочек, как Зина, и появляются верные и, любящие до гроба, жены. Но Мончика вопрос семейного обустройства и выбора будущей жены абсолютно не беспокоил. А вот робкие ухаживания Зины, ее повседеневная, сестринская забота, о своем красивом соседе, самом сильном мальчике в классе, уже надоела ему до чертиков. И девочки класса из-за этого невзлюбили эту липучую, очкастую страшилку, как они прозвали Зину, которой они объявили бойкот молчания. Она стоически его переносила и не с одной девочкой класса не поддерживала дружеских отношений. Нравилась Мончику в этот первый год его обучения в родной советской школе- девочка из второго класса Д, которая своей короткой, светлой стрижкой и задиристым поведением, немного напоминала мальчика. И от нее доставалась на орехи и ее сверстникам, и другим мальчикам. Но Мончик, любуясь этой хулиганистой девчонкой, в которой носились, как угорелые мужские гены, которая, наверное, втайне мечтала быть мальчишкой сорви – головой, никогда не давал ей повода познакомиться и подружиться. Он держался от нее благоразумно подальше, чтобы в ответ на ее бесцеремонное и более, чем вольное отношение к мальчикам, не дать ей случайно сдачи и обидеть. После полугода учебы родители Зины: мама и папа-полковник, будучи на классном собрании, подошли в конце собрания к Мончику и его маме, чтобы познакомиться поближе. Светлану поразило, как они бесцеремонно разглядывают ее сына. Когда дети отошли в сторонку, чтобы не мешать взрослым свободно поговорить, мама Зины, не скрывая своей смущенной улыбки, рассказала Светлане, что их дочка влюблена в ее сына, с того момента, как она впервые пришла в эту школу, имя мальчика Эмика не сходит с ее уст. И что он самый красивый и сильный мальчик среди всех первоклашек, хорошо учится, и очень аккуратный мальчик. И ей так нравится, когда он находится рядом с ней за одной партой. Зина заявила своим родителям, что будет ждать, когда они вырастут и вот тогда Эмик станет для нее Зины тем, кем стал ее её папа, для мамы. Это, конечно же, были детские вымыслы, игры во взрослых, но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Мама Света была воспитана и тактична, чтобы резко оборвать эту семейную пару, у кого был поздний, и такой желанный ребенок. Она постаралась шутливо отреагировать. А когда они с сыном подошли к своему дому, мальчик, которому надоело сидеть целый час в классе, слушать, как Валентина Тарасовна беседует с родителями, перечисляя достоинства и недостатки своих учеников, резво взбежал по лестнице. Глядя вслед сыну, такому стройному, и не по годам рослому и крепкому мальчику, Светлана с грустью подумала о том, что годы детства пронесутся стремительно. И наступит момент взросления, когда обязательно появится какая-то девушка. Не важно, как ее будут звать: Зина или Маня, но именно она уведет ненаглядное сокровище и станет для него всем. И это- аксиома жизни! И через это испытание судьбой, проходят все матери мира. С этим, рано или поздно, но придется смириться.
К концу учебного года папу Зины перевели с повышением по службе в штаб Одесского военного округа. Семья должна была выехать вместе с ним к новому месту службы. И в один из дней, Зина пришла проститься со своим классом. Валентина Тарасовна поставила ее рядом с собой, обняв за худенькие плечики, объяснила классу, что Зина Коломиец теперь будет жить и учиться в другом городе. И что ее папа- военный, получил назначение к новому месту службы . Валентина Тарасовна сказала Зине: Если ты хочешь, что-нибудь сказать своим товарищам по классу, то, пожалуйста, скажи. Если, кто из детей, что- то хочет сказать Зине на прощанье, то пусть он или она поднимет руку и говорите. Прошло несколько минут. Все молчали, и тогда учительница подвела Зину к двери, чтобы она вышла в коридор, где ее ждала мама, а на улице стояла служебная машина из той воинской части, где раньше служил ее папа. В самый последний миг, девочка вдруг резко обернулась, подскочила к своей бывшей парте и, глядя прямо в глаза Мончику, чуть задыхаясь от волнения, негромко сказала: Я тебя всегда буду ждать. Затем, выбежала из класа, оставив в изумлении девочек и, растерявшуюся от такого неожиданного проявления еще детских, но, тем не менее, сильных и страстных чувств, Валентину Тарасовну. Мончик и остальные мальчики класса среагировали спокойно, и чуть насмешливо.
Вскоре в класс пришел новый ученик. Он едва передвигался, помогая себе костылями. Звали его, Володя Свириденко. Когда учительница заполняла журнал, задавала ему вопросы, то дети узнали, что мальчик страдает с младенчества детским туберкулезом. И что он годами лечился в детских санаториях, в Евпатории. Но всё же, болезнь удалось приостановить и, кажется, дело пойдет на поправку. Свириденко занял место Зины на парте, и мальчики познакомились. Вначале стали соседями, а еще через некоторое время они стали большими друзьями. Иногда, правда, костыли, которые Володя ставил возле парты, падали. Или за них цеплялся кто-нибудь рассеянный, когда в волнении шел к доске, и это всегда вызывало смех в классе, и раздражало Валентину Тарасовну. Потом к этому все привыкли и не обращали на это внимание. Вскоре выяснилось, что Володя читает быстрее всех в классе, и что он даже свободно читает те книжки, которые имеют хождение среди взрослых. Узнали также, что он пишет стихи. Мончик замечал не раз, что его сосед по парте, вдруг неожиданно менялся в лице, задумчиво уставившись в угол. И в этот момент его ничего не интересовало, не волновало, и он становился очень рассеянным. Он даже не слышал, как к нему обращаются, то ли учительница, то ли товарищи по классу. В этот миг, внезапно нахлынувшего вдохновения, Володя писал в уме стихи, а потом очень быстро старался их записать на клочке бумаги. Свириденко, пожалуй, был самым интеллектуально развитым в классе, многое знал, и разговаривать с ним на разные темы Мончику было интересно. У них сложились приятельские отношения, и Мончик только ему одному в классе рассказал о том, что он тренируется в детской секции, в спорткомплексе «Динамо». А перед этим, мастер Пак, проведя с мальчиками воскресную тренировку на природе, очень долго и подробно рассказывал им о скромности. О том, что настоящий мастер рукопашного боя, не станет всем объяснять, что он умеет, не станет демонстрировать свое высокое боевое искусство. И даже, участвуя в поединке, надо так психологически правильно строить свой бой с противником, чтобы в считанные секунды узнать и распознать его боевые секреты, и основной стиль ведения боя. Подготовку и уровень в искусстве известной, или совершенно неизвестной школы рукопашного боя. И самому стараться не раскрываться перед противником, а оставаться всегда загадкой в поединках. Плох тот, у кого все написано на лице, кто имеет длинный язык, и любит хвастаться напропалую. Кто кичится своей силой, тот уже заранее, и, причем, всегда неожиданно для себя - проиграл тому, кто, всегда умеет владеть ситуацией и самим собой. И никогда не торопится раскрыться полностью, даже на занятиях по физкультуре. Школьный учитель физвоспитания сразу же оценил блесящие физические данные Мончика, и тут же предложил ему записаться в детскую секцию спортивной гимнастики в общество «Буревестник«, но Мончик сказал ему, что мама пока ему не разрешает активно заниматься спортом, потому что школа отнимает все время. Учитель согласился с этими доводами, но сказал при этом: Очень жаль, именно в спортивной гимнастике надо начинать с такого возраста, чтобы в четырнадцать лет стать мастером спорта, пока кости мягкие и абсолютно еще нет страха перед гимнастическими снарядами.
После занятий в школе Мончик шел вместе с Володей Свириденко, который жил неподалеку в многоэтажном доме, на третьем этаже. И когда Володя пользовался костылями, то Мончик нес свой и его ранцы, и провожал своего товарища до самого подъезда. Ему нравилось слушать, как Володя рассказывает ему, о том, что он прочитал во взрослых книжках. А вскоре он узнал, что Володя неплохо знаком с японской поэзией и тоже любит читать хайку. И что у них у дома есть сборник японских поэтов, который его отец, большой любитель поэзии, достал где-то в Москве у книголюбов. Он очень зауважал умненького мальчика. Мончик долго не мог понять, какая все же связь существует между японскими стихами хайку, и умением драться, и победить бойцов рукопашного боя из разных школ. Мастера Пака Мончик боготворил, как великого воителя, которого победить просто невозможно, ибо он всегда на долю секунды окажется быстрее, и нанесет свой коронный удар. И он всегда разгадает мгновенно любую тактику, и подготовку противника, и стиль школы боевых искусств. Мастер всегда преображался, когда читал воспитанникам свои любимые хайку. Он чуть прикрывал глаза, становился задумчивым. Казалось, что он видит и слышит нечто такое заповедное и невидимое, которое остальным людям не дано ни понять, ни увидеть, ни ощутить. Значительно позже, когда Мончик достиг очень высокого уровня мастерства, он научился также, как и мастер, Пак, по неуловимым движениям тела противника распознавать его намерения в выполнении очередного броска, удара, подсечки, или захвата, или серии обманных ударов, завершает которую,- обязательно неожиданный и, как правило,почти всегда смертельный удар - он понял эту удивительную связь между органами чувств человека и его мышечной системой. Мастер пытался развить у своих воспитанников - лучше всего это следует практиковать именно с детства - осознание всеобщей гармонии природы, к которой обязан стремиться каждый человек. Осознание этого мира гармонии природы, ее законов, помогает человеку не просто чувствовать, а воспарить над своими чувствами и научиться благодаря одной короткой и пронзительной, как вспышка молнии мысли, почувствовать себя повелителем времени и пространства. Значительно позже, когда Мончик стал интересоваться подготовкой и философией индийских йогов, он прочитал в одном из трактатов, которые в момент горбачёвской перестройки, вышли из идеологического забвения, перестали быть рукописным чтивом, передаваемым из рук в руки удивительное сообщение. Автор статьи, известный индийский учёный утверждал, что есть такие йоги, которые могут мысленно перенестись с любой точки земного пространства на звезду, расположенную в космосе. И Мончик это утверждение воспринял осознанно. Мастер старался, прежде всего, воспитать из каждого из своих воспитанников: гармоническую и высокодуховную личность, умевшую защитить свое достоинство. Кто смог бы противостоять силой своего духа и дать отпор любому противнику. Воина - способного наносить удары и блокировать удары противника, или искусно избегать атаки физически сильных людей, к тому же еще вооруженных, хоть ножом, хоть пистолетом, пусть даже они имеют в каждой руке по здоровенномку лому. Этому искусству: противостоять силе и натиску - отводилась в концепции мастера Пака, весьма важная, но не главная роль. И уже после первого года обучения мастер, проводя с ними занятия, тренировки, беседы, показывая комплексы наступательных, обманных, защитных упражнений - всегда перед началом и в конце занятий повторял им, как заклинание: « Дух, разум, тело». И тело в этой символической связке, в одной из главных жизненных и спортивных истин мастера Пака - стояло всего лишь на третьем месте, вслед за разумом и духом. -
-11-
В один из дней - это произошло на большой перемене, когда Мончик и еще несколько ребят-одноклассников зашли в школьную столовую перекусить, в их класс заскочил мальчик из четвертого класса. Он уже давно наблюдал за тем, как Володя Свириденко передвигается на костылях. Эти костыли манили этого, умственно ограниченного мальчика, как любопытная и увлекательная игрушка. Вообще то ему, второгоднику, оставшемуся в четвертом классе начальной школы, следовало уже перейти учиться на другой этаж, к своим бывшим сооученикам, которые учились в пятом классе, считали себя достаточно взрослыми, чтобы связываться с малышней, как они насмешливо именовали первоклашек. Мальчик этот, по заключениям педагогов и школьного врача, не относился к категории слабоумных, чтобы его тихо и безболезненно для окружающих сверстников перевели в специальную школу, где учат умственно неполноценных, или отставших в своем умственном развитии детей. Он был очень избалован, как единственный сын номенклатурных работников советской торговли, которые ему ни в чем не отказывали. И уже в этом возрасте он жил, как считал нужным, как ему нравилось. И постоянно задирал, и обижал слабых. Он подрастал и формировался на глазах учителей, одноклассников в редчайшего эгоиста, кто с младенчества усвоил и впитал, что ему все позволено. Физически он был крепким и рослым и, буквально, терроризировал свой новый четвертый класс, где он считался переростком и здоровяком. Иногда старшие мальчики на переменах давали ему подзатыльники, когда он начинал всем досаждать, но, фактически, хорошей трепки и позновательного урока на тему, как себя надо правильно вести в обществе, он еще не удосужился получить. Второгодник залетел к первоклашкам, как торпеда. По пути больно дернул за косичку одну девочку, которая что-то перекладывала в своем портфеле. Затем, он увидел костыли, которые давно манили его воображение, схватил костыль, и стал прыгать на нем, как пират Джон Сильвер, из знаменитого фильма: « Остров сокровищ».
-Я - хромой, я - калека,- орал этот переросток с зажиревшими мозгами, даже, в мыслях не допуская, что, тем самым, он делает больно мальчику – инвалиду, который с ранних лет мучается от своей тяжкой болезни, и очень болезненно переживает в душе, что не может быть таким, как все остальные дети. И, что, практически, он лишен всех прелестей детства. Володя Свириденко, закрыл лицо ладонями, чтобы сверстники не видели, как он беззвучно плачет, от стыда, боли, обиды, и невозможности что- либо сделать. Присутствующие в классе, дети зашумели, все как один, и стали требовать, чтобы большой мальчик положил костыль, и убирался из их класса. А это еще больше раззадорило этого, пока еще маленького негодяя, но ведь большие негодяи, как известно, проходят все стадии детства, как и все люди на земле. Кабаков, кто по праву считался после Мончика, вторым сильным мальчиком в классе, возмущенный до предела этой гнусной выходкой мордатенького, откормленного здоровяка, который был на две головы его выше, подошел к нему и попытался забрать костыль. Но возраст и силы были явно несоизмеримы, и Кабаков, получив удар костылем, отлетел и заплакал от боли, и негодования.
В этот момент в классе появился Мончик в сопровождении одноклассников, которые все вместе вернулись из школьной столовой. Несколько секунд было достаточно, чтобы понять, что происходит в классе. Взглянув мельком на заплаканное лицо Володи Свириденко, на Кабакова, которого успокаивала и жалела Таня Олинич, Мончик решительно направился к большому мальчику, мгновенно определив исходную точку нанесения удара. Теперь все-то, что так старательно он учил и повторял, мгновенно воплотилось в трех заветных словах мастера: дух, разум ,тело. Мончик был спокоен и действовал, расчетливо и хладнокровно. Разум тут же выбрал приемлимую схему, как нейтрализовать этого хулигана, залетевшего на свою беду в этот класс, как сделать так, чтобы этот костыль в его руках не коснулся тела, и не наделал синяков и шишек. На взгляд второгодника - темноволосый мальчик, решительно и молча направившийся к нему навстречу, был всего лишь букашкой-первоклашкой. Замахнувшись костылем, второгодник ринулся в бой. Последовала серия уходов и, затем, сильнейший удар под коленку, остановил взвывшего от боли хулигана. Мончик не раз видел, как дерутся на шестах, по методу конг-фу взрослые из секции мастера Пака. И воспитанники тоже начали осваивать бои и фехтование на шестах. Два ухода влево и вправо, рывок, и костыль в мгновение ока оказался в руках Мончика. Затем, этот же костыль треснул второгодника в живот, а когда тот, ойкнув, согнулся в поясе, костыль прошелся по его спине. От неожиданности и боли, он рванулся в сторону, подскользнулся и упал.
-Ура! Эмик! Дай ему, как следует, - дружно и радостно заголосили первоклассники, очень довольные таким героическим и справедливым финалом.
Второгодник поднялся и недоуменно уставился на Мончика. Он не понял, как этот первоклашка, так ловко и быстро все проделал, и даже не разу не получил костылем. И желание отомстить и показать ему, кто старше и сильней, окончательно затуманило, не очень быстро соображающий, склонный к аналитике, мозг хронического бездельника и маменькиного сыночка. Он выставил руку, чтобы схватить этого дерзкого первоклашку, кто спокойно, чуть прищурившись, рассматривал его, не выказывая ни признаков страха, ни беспокойства. Второгодник ринулся в атаку и если бы Мончик не уклонился, то он сбил бы его своим весом. Но Мончик оказался более ловким, он успел схватить запястье, резко рванул в сторону, провел болевой прием. Раздался такой пронзительный вопль, что задрожали стекла в классе. Вскочив на ноги, перепуганный и орущий от страха и боли второгодник, с ревом понесся по коридору. Он бежал, сам не зная куда, толкая всех, кто попадался на своем пути. И чуть было не сшиб директора, который после беседы с завхозом, чей кабинет находился на первом этаже, направлялся в учительскую.
В этой школе училось свыше восьмисот учащихся, но этого ученика по фамилии Прохоров, директор знал очень хорошо. И он укоротил ему несколько лет полноценной жизни. Мать Прохорова работала в общем отделе облисполкома. Отец был первым заместителем начальника областного управления торговли, занимался распределением всего дефицитного, для избранного круга партийных, комсомольских, советских и кагэбистских номенклатурщиков. На эти этажи власти и распределения материальных ценностей, заслуженных учителей республики, даже близко не подпускали. Но самой страшной фигурой для еврея – директора, у кого несколько близких родственников с трудом, но все же, прорвались на постоянное место жительство в Израиль и США, был родной дядя второгодника и школьного хулигана Прохорова, полковник КГБ. Он курировал тот самый, пресловутый пятый отдел, который для непосвященных, якобы занимался проблемами мирного сосуществования всех наций и народностей СССР, а на самом деле - осуществлял тотальный шпионаж. Все те, из так называемой, «дружной семьи» народов СССР, кто попали под прицел пятого отдела КГБ, считались ненадежными для идеологии и политики партии. Стоило бы полковнику Прохорову сделать один звонок в гороно, или в облоно,- сказать, что директор Розенфельд, безусловно, опытный и заслуженный педагог, имеет большой опыт руководства одной из лучших в области общеобразовательных школ. Но сегодня резко обострилась борьба социалистического лагеря с нашими извечными врагами: империалистами и сионистами. А у Розенфельда близкие родственники в США и Израиле. Нам, кажется, что он немножко утратил право сеять среди наших советских детей: доброе, вечное и разумное. И в облоно тут же скажут: Слушаюсь и повинуюсь! Тотчас сделают две- три показательных проверки, и выматают все нервы. А потом, по результатам проверок, переведут с руководящей должности на обычную преподавательскую должность. И хорошо, что еще не в вечернюю школу, где уровень образования весьма низкий. Когда в прошлом году сложилась проблема, что же делать с двоечником Прохоровым, которого по по всем параметрам советской школы, нельзя было переводить в пятый класс, а следовало бы оставить на второй год, то бедный Розенфельд чуть было не получил инфаркт миокарда. Он был сторонник того, чтобы этого бездельника, мучителя своих одноклассников, избалованного родителями, перевести в пятый класс и делу конец. Но тогда вдруг возмутилась и уперлась завуч, Нина Григорьевна, которой оставался последний год до пенсии. Строгая и очень требовательная Нина Григорьевна была заслуженной партизанкой, имела боевые награды. И во времена своей боевой юности, даже, некоторое время находилась в лапах гестапо. Но чудом избежала смерти. Ей каждый год на девятое мая присылали поздравительные телеграммы из горкома и обкома партии. О ней были написаны патриотические статьи, очерки в местных газетах. Даже, в какой-то книге о партизанх и подпольщиках, Нине Григорьевне, прозванной учениками нескольких поколений: Чумой, был отведен один абзац, раскрывающий ее героическую суть и бесстрашие перед смертью. Родители Прохорова, узнав, что их чадо останется на второй год, возмутились, и стали давить на Розенфельда со страшной силой. Отношения между директором, который не имел такое героическое прошлое, и завучем, народной героиней, были вполне рабочие и уважительные. Но Чума вдруг уперлась и, стукнув кулаком на педсовете, сказала, что только через её труп, этот бездельник и форменный лентяй, перейдет в пятый класс. На нее пытались оказать воздействие руководство облоно, которое никак не хотело терять отношения с Прохоровым-старшим, хранителем и распределителем дефицита в области. Но Чума, разъяренная тем, что ее начали шантажировать все те, кто никогда не участвовали в борьбе с ненавистным фашизмом, не проливали свою кровь, не рисковали своими жизнями, тут же, сделала пару звонков в комитет партийного контроля и к секретарю обкома по пропаганде. И этот бумеранг вернулся в облоно, и таких надавал чертей руководству, что на год школа была избавлена от всяких проверок. Чуму в руководстве народным образованием гороно и области тайно проклинали, и устроили большой праздник, когда она, по истечению учебного года, ушла на пенсию. Розенфельд в этой ситуации оказался, как несчастный человек, который столько лет проработал с этой клятой партизанкой, о которой в облоно ходили всякие сплетни, что она, якобы негласно лечится в психушке. И, тем самым, представляет социальную опасность для окружающих. Многим ученикам, которые в течение этих четырех с половиной лет, настрадались от школьника Прохорова, директор и учителя утирали слезы, как могли, утешали их. Но когда в коридоре Розенфельд встретил, орущего, воющего от боли и страха второгодника - грозу младших классов - он был несказанно поражен. Он остановил Прохорова, пытаясь понять, что это с ним произошло, но мальчик был словно невменяемый. Директор привел его в учительскую, приказал пригласить школьного врача. В учительской, в присутствии завуча, которая сменила на этом посту Чуму, и еще нескольких, свободных от уроков учителей, директор начал проводить свое служебное расследование. Прохорову дали выпить водички и школьный врач, очень быстро и квалифицированно осмотрев его, доложила, что налицо побои и начали проявляться синяки.
- Кто это позволил себе избить ученика в нашей показательной школе?- взревел Розенфельд, набирая очки, перед будущим объяснением с родителями пострадавшего Прохорова.
Немного успокоившись, Прохоров сказал, что его сильно побил один первоклассник и, что он чуть не убил его костылем. Этот мальчик сильно дерется, как настоящий бандит.
- Как первоклассник? - заикаясь спросил Розенфельд, уставившись на рослого Прохорова, который по возрасту должен был посещать пятый класс.
Если бы на школьный двор вдруг упал маленький метеорит из космоса, или снежный человек йети, который долгое время скрывался в куще городского парка, забрел бы в одночасье в школу, где всегда были забиты мусорные баки остатками еды, то даже это не так бы изумило педагогов во главе с директором.
-Идем, покажешь мне этого первоклассника, и мы строго с него спросим за это зверское избиенеие,- распорядился директор и, приобняв Прохорова за плечи, повел его в класс Мончика. А в школе в это время шли уроки. Валентина Тарасовна все никак не могла понять, что же это произошло на большой перемене, почему у Кабакова, Свириденко и Тани Олинич, заплаканные лица. Почему ее первоклашки очень возбуждены, и постоянно шепчутся друг с другом. Она решила, что прежде, чем проводить очередной урок, надо разобраться досконально с тем, что произошло на большой перемене. Валентина Тарасовна очень быстро набирала необходимый ей педагогический опыт. Она очень любила своих первоклашек, и получала истинное удовлетворение, избрав себе еще с детства такую благородную и очень трудную профессию, как педагог. Валентина Тарасовна не успела провести свое расследование, как в класс вошел директор школы. Рядом с ним был мальчик, который заметно прихрамывал. Первоклашки, знавшие директора, дружно встали и директор, махнув им рукой, разрешил сесть.
-Ты, сможешь, показать мне этого драчуна?-строго сказал директор, обращаясь к Прохорову.
Прохоров сразу же заметил парту, возле которой были прислонены костыли и темноволосого мальчика, сидевшего рядом с хозяином костылей .
- Вот этот мальчик хотел меня убить, - произнес Прохоров, не сводя с Мончика напряженного взгляда.
-Ну – ка, встань, когда к тебе старший обращается,- строго произнес Розенфельд, кто хотел погасить эту, очень опасную для его дальнейшего пребывания в должности директора, богатую последствиями историю.
Мончик поднялся и, не выказывая ни малейшего волнения, спокойно смотрел на директора
- Что ты набрал в рот воды? Назови себя, кто ты? - приказал с раздражением в голосе Розенфельд.
Я -Эмик Пинхусович,- без тени волнения и страха. - сообщил Мончик, совершенно не понимая, зачем это он, понадобился директору школы.
У директора больно защемило, встревоженное этой нехорошой историей, натруженное ежедневными стрессами сердце. То, что перед ним стоит еврейский ребенок, ему стало вполне очевидно. И именно это, еще больше ухудшало и усугубляло эту идиотскую ситуацию, в которую Розенфельд попал, как в воронку водоворота. Был бы любой другой мальчик, любой другой национальности – это бы здорово меняло дело. В конце концов, дети советской номенклатуры и дети обычных трудящихся в этом возрасте, в этом учебном заведении, проходят пока все вместе под графой: советские школьники. Но в советской показательной школе, где директором был еврей - другой еврей крепко побил русского мальчика из очень непростой семьи, которые в своих городах и весях все решают, все могут и представляют собой: власть и закон. И это в период активного роста государственного антисемитизма в стране, где роль главного идеолога партии вершил товарищ Суслов, усохший от ненависти и избытка марзма и идиотизма, стойкий ленинец с визгливым, педерастическим голоском.
А пока в семьдесят четвертом году, когда неотвратимые грозы исторических пертурбаций еше не прогремели над СССР, директор Розенфельд хотил добиться одного, чтобы ученик Пинхусович испугался и во всеуслышание раскаялся. И попросил прощения перед Прохоровым, который за все свои школьные годы впервые показательно получил справедливую трепку.
- Ты избил ученика четвертого класса Прохорова? - строго насупившись, и, сверля своим педагогическим взором Мончика, сказал директор.- Ты повел себя в нашей советской и показательной школе гороно, как хулиган и драчун. Ты сейчас же, немедленно извинишься перед Прохоровым, иначе я не допущу тебя к занятиям.
Ну, испугался бы этот мальчик Пинхусович, который просто непонятно для директора вдруг крепко побил этого переростка, известного в школе задиру и драчуна Прохорова, и делу конец. И удовлетвореный Прохоров вернулся бы в свой класс и, как всякий ребенок, который не держит долго в душе и памяти обиду, очень бы скоро забыл об этом позорном для него, смешном для окружающих, инциденте. Может быть, не стал бы посвящать в этот конфликт своих, всемогущих и опасных для карьеры Розенфельда, родителей. Это был самый лучший выход и для директора, и для этого Пинхусовича, которому следует уже понять, кто он, где он живет. И, как надо себя вести в стране, где евреи не должны себя убаюкивать, что они равноправные товарищи « дружной» семьи народов СССР, а находятся на правах бедных родственников. И если узкий круг стариков-долгожителей Политбюро вдруг осенит в пору обострения склероза, принять наболевшее решение, то евреи будут в момент выметены из страны, которая громогласно объявила себя на весь мир гарантом демократии, справедливости и свободы.
Дети мгновенно почувствовали, что директор затевает что-то плохое против их Мончика, дружно зашумели и, забыв о школьном этикете, повскакивали с мест, стали дружно защищать Мончика. И обвинять Прохорова в том, что он обижал первоклассников. Особенно старались пострадавшие: Таня Олинич и Толя Кабаков.
-Что за шум? Почему, все говорят без разрешения?- возмутился директор.- Вас, что, не учат дисциплине?
Это заявление директора ужасно возмутило Валентину Тарасовну. Она побагровела и крылышки ее симпатичного, изящного носика, затрепетали от негодования, как крылышки бойкой птички. Она еще не могла понять, чего же хочет директор от Мончика и остальных детей ее класса, но чутье заботливой наставницы подсказывало ей, что директор явно темнит.
-Я не буду перед ним извиняться,- спокойно, без тени смущения и страха в голосе, произнес Мончик, выдержав пристальный взгляд директора.- Он прибежал в наш класс, обидел Таню Олинич, побил Кабакова. Он забрал костыль у Володи Свириденко, и смеялся над ним. Пусть он извинится перед ними, и я тоже тогда извинюсь.- резюмировал Мончик, не понимая, почему этот дядька, которого в школе все боялись и называли директор, прямо – таки пожирает его глазами, и кривится, как будто выпил, чего-то очень кислого.
- Я тоже не буду извиняться,- хмыкнул Прохоров. - Я просто пошутил и хотел поиграть с букашками - первоклашками, а этот бандит стал меня избивать.
И тут дети классически переиграли директора, заставили его действовать не по своему сценарию, а втянуться в разборку с участием всего класса. Первая, это сообразила Таня Олинич. Она протянула руку и директор, не ожидая для себя подвоха, разрешил ей встать. Чуть волнуясь и проглатывая некоторые кончики слов, Таня довольно-таки внятно объяснила директору и Валентине Тарасовне, застывшей в напряженном ожидании исхода этой жуткой мороки с преступлением и наказанием, что же произошло на большой перемене. Директор еще не успел сообразить, как следующим, попросил слова Кабаков. И пошло, и поехало. Выслушав, с десяток первоклашек, которые, все, как один, выставили Прохорова, хулиганом и задирой, директор прекратил дебаты. Он был вынужден обратиться к Прохорову:
- Почему, ты взял костыль, стал им пугать учеников первого класса?
- Я хотел пошутить, чтобы все посмеялись, когда я буду прыгать на этом костыле, как этот хромой и калека, - довольно-таки непринужденно и откровенно пояснил Прохоров, даже не представляя, что тем самым, он мучительно ранит в сердце мальчика- инвалида с детства .
Это был воистину, самый черный день детства в жизни Володи Свириденко. Бессильный, что- либо изменить, он закрыл лицо ладонями. И дети тотчас недовольно зашумели, а учительница, не обращая внимания на директора, сказала Прохорову: Как тебе не стыдно, так себя по- хамски вести и говорить такие глупости. Ты, что умственно недоразвитый?
Прохоров пожал плечами, не понимая, почему это все на него нападают. Он же ничего плохогоне сделал.
Мончик, который видел по дергающимся плечам Володи, что тот плачет от обиды, сильно разозлился и, не обращая внимание на директора, шагнул из – за парты к Прохорову. Тот инстинктивно прижался к директору, с ужасом ожидая, что сейчас произойдет.
-Если ты еще раз скажешь плохие слова на нашего мальчика Володю Свириденко, я тебя так отлуплю, что ты забудешь, как в школу ходить.
- Сейчас же сядь, иначе я тебя выставлю из этой школы, и не допущу больше к урокам,- не по делу сказал, директор, запутавшийся в своих страхах, и в желании сгладить острые углы.
И также примерно, как это было на бронененосце Потемкин, где червивое мясо, которое скармливали российским матросам, было всего лишь предлогом, а в основе стихийного взрыва экипажа, лежало осознание себя свободными личностями, а не рабами, его императорского Величества, который всегда жрал только самое лучшее мясо - вспыхнул стихийный бунт в советском классе.
Атаманом этого бунта неповиновения первоклашек стала Таня Олинич. Самая красивая девочка в классе, признанный лидер женской половины класса. Она давно уже была безнадежно и тайно влюблена в Мончика, но таила это свое, еще детское чувство, в глубокой тайне от лучших подруг и своей мамы, с которой у нее всегда было полное доверие. И не просто семейные, а еще, к тому же, и дружеские отношения. Своим влюбленным сердечком маленькой женщины, и умненькой головкой интеллигентной, не по годам развитой девочки, Таня поняла, что директор готовит ее Мончику, какую-то большую пакость. А когда ребенку или любимому плохо, требуется его защитить, то у женщины появляется столько мужества и отваги, сколько не всякий мужчина, может, это себе позволить в любой сложной ситуации своей жизни. Для воистину любящих женщин - преград практически нет. Таня встала и, прищурив свои зеленые, красивые глазки, уставилась на директора, выражая всем своим видом; презрение и несогласие с ним. И тотчас мальчик, который сидел с Таней за одной партой, и всегда трепетно относился к ней, кто был счастлив, другой раз понести ее портфель, тоже встал рядом. Затем, поднялся Кабаков и, словно по негласной команде, один за другим стали пониматься дети. Вскоре весь класс стоял и молча, смотрел директору в глаза, отчего у него мурашки побежали по телу.
- Дети, немедлено сядьте и приступайте к занятиям,- стараясь выглядеть спокойным, произнес шокированный директор. За двадцать пять лет своего педагогического стажа и пребывания на должности одного из лучших директоров области, он впервые столкнулся с такой формой неповиновения. И кто осмелился? Какие – то первоклашки, которые еще два года назад возились в песочнице и играли в куклы.
- Сядьте, дети, я приказываю всем, - тихо сказал, почти попросил директор.
Класс молчал, но никто не сел. И это красноречивое молчание, и полное единодушие этого маленького по возрасту, но дружного коллектива, испугало директора не на шутку
- Скажите им, чтобы они сели. Вы их учительница и они должны вас послушать,- обратился директор к Валентине Тарасовне, которая была потрясена своим коллективом. Она мгновенно сообразила, чего они хотят и добиваются .
-Они сядут только тогда, когда будут абсолютно уверены, что их товарища Эммануила Пинхусовича, оставят в классе и в школе, - спокойно объяснила Валентина Тарсовна, увидев довольную улыбку на лице Тани Олинич.
-Вы еще совсем неопытный педагог и ваши дети творят, что хотят, и полностью вышли из под контроля,- зло сказал директор, стараясь сделать в пику учительнице, которая его явно раздражала и бесила.- Если так пойдет дальше, мы пересортируем коллектив по другим классам, но не позволим детям делать то, что они хотят. Вы никогда не станете настоящим педагогом.- больно и несправедливо уколол он Валентину Тарасовну, которая еще недавно считала его самым лучшим педагогом, которого она встретила в своей жизни. А теперь она очень близко увидела перед собой слабого, запутавшегося, и не доброго, по отношению к детям, человека. И это открытие потрясло ее больше, чем нелицеприятные отзывы директора в свой адрес.
И вновь Таня Олинич, на которую в этот день явно сошла взрослая благодать, заставила директора оканчательно отказаться от своих прежних намерений, и поспешно покинуть класс, перед которым он спасовал окончательно и бесповоротно. Поняв, что директор пытается принизить в их детских глазах Валентину Тарасовну, которая стала первоклашкам, словно вторая мама, и никогда не давала им повода усомниться в искренности своих отношений, Таня Олинич негромко, но достаточно выразителньно стала сканировать :Мы любим, Валентину Тарасовну!
Дети, которые уже полностью вошли во вкус, этой далеко не детской игры, тоже стали дружно повторять, все как один: Мы любим, Валентину Тарасовну.
А вот такой класс, где царит редкое единодушие и где за своего учителя пойдут, как Джордано Бруно на костер, отстаивать свои взгляды и убеждения до конца, и не дрогнут, то рассортировать по другим классам и ликвидировать этот класс смутьянов в зародыше - просто невозможно. Ибо следом за детьми, прибегут тридцать возмущенных родителей, а с этой взрослой силой конфликтовать и спорить весьма опасно. Для них реликвии и заслуги школы, которой директор отдал столько сил и здоровья, по большому счету - пустяки, а вот благоденствие и счастье их детей и есть- главный предмет их родительской заботы .
- Хорошо, дети, я теперь вижу, что вы очень дружный класс и своих в обиду не даете. Продолжайте заниматься и, можете быть, спокойны, что Пинхусович останется в классе. Но я хотел бы, чтобы вы поняли все. И ты Прохоров тоже осознал,- с видимой грустью посмотрел директор, на ухмыляющуюся физиономия школьного нарушителя спокойствия, которого по большому счету на дух не мог перенести. - Все вы учитесь в нашей родной, советской школе и должны заботиться о маленьких, помогать слабым, потому, что так всегда поступают настоящие октябрята – ленинцы, и пионеры. Ты ведь пионер, Прохоров?
-Ага, пионер, - кивнул Прохоров. Он терпеть не мог этот противный красный галстук, который надо было таскать весь день в школе, его тошнило от всех этих противных пионервожатых, звеньевых, и председателей отряда, которым он с большим удовольствием любил давать трепку, чтобы они не корчили из себя командиров.
- Продолжайте учебу,- сказал директор, стараясь, не встречаться глазами с Валентиной Тарасовной, с уважением подумав, что эта пигалица пользуется такой любовью и поддержкой класса. Не каждому, даже опытному педагогу, удается добиться подобной любви детей. Не будь бы этой сложной ситуации с второгодником Прохоровым, то он бы гордился этой учительницей начальных классов, а воспитал бы педагога, который бы прославил и школу и, естественно, его директора. Но все еще впереди...
Прохоров, уходя, на прощание обменялся с Мончиком быстрым, красноречивым взглядом,
в котором была ненависть, любопытство, восхищение незаурядной ловкостью, и силой мальчика. Когда за незваными гостями закрылась дверь класса, Валентина Тарасовна подошла к Володе Свириденко, который выглядел очень печальным, и, прижав его голову к себе, поцеловала и сказала: Вовочка, теперь ты видишь, в какой хороший класс ты попал и, какие хорошие товарищи, тебя окружают? Они все готовы придти к тебе на помощь. И это -просто здорово и замечательно!
-Да, Валентина Тарасовна, мне очень повезло, и я очень люблю своих товарищей. Когда я вырасту, стану учителем и буду так же, как вы, учить детей только хорошему.
- А теперь, дети,- полюбовавшись счастливыми и улыбающимися лицами своих обожаемых первоклашек, сказала Валентина Тарасовна, направляясь к доске.- Мы будем повторять пройденный материал.
Тишина в классе была идеальная. Класс был подобен, хорошо настроенному музыкальному инструменту.
Директор отвел Прохорова в его четвертый класс, где хоть краткое мгновение, ребята и учительница отдохнули от проделок этого, избалованного до предела переростка, и сказал ему на прощанье: Я тебя очень прошу, Прохоров, если ты дорожишь нашей школой, веди себя, пожалуйста, как воспитанный мальчик. Не обижай слабых.
Прохоров ему ничего не ответил, только чуток сузил свои ненавидящие глаза. Он презирал этого директора давно. Сегодня, когда он получил от этого смуглого, сильного мальчика, такую болезненную, непонятную трепку, он захотел отомстить этому противному директору и уже продумал, как он это сделает. У него была классная рогатка, из которой он немерено перебил воробьев, повыбивал глаза у несчастных котов. Он очень любил, забравшись в потайное место, стрельнуть медной шпилькой в кого-нибудь из прохожих, и, заливаясь, тихим, довольным смехом, слышать, как они испуганно воют, и прыгают от боли. Это было так смешно, так интересно. И он уже для себя решил, что обязательно на этой неделе стрельнет шпулькой или маленьким стальным шариком в голову этого противного директора, который зачем-то потащил его в этот класс,и выставил, как дурака, перед первоклашками. Так бабахнет в голову, что этот директор зальется кровью, будет орать, как ненормальный .
Отправив Прохорова в класс, директор задумался и, едва слышно, чтобы никто и никогда не подслушал, обматерил проклятую и, ненавидимую им давно, коммунистическую партию, в рядах которой, он имел честь состоять. И весь этот фальшивый, лукавый строй равноправия, которого на самом деле не было, и не могло быть. Он с горечью подумал о том, что повезло бы ему родится не евреем, а кем угодно: грузином, тунгусом, осетином, или чувашом, как папа Ленина, то не пришлось бы тогда попадать в эти идиотские ситуации. Становиться жертвой собственного страха и собственных сомнений, в отношении своей работы. Вполне очевидно, что тогда бы он большего достиг, чем должность: директор школы, который только на словах имеет какой-то вес, а его обидеть или унизить может, любой, высокостоящий номенклатурщик. А будучи чувашом, он чихать, хотел бы на Прохорова- отца и дядю-кагэбиста. И на таком крючке, из – за этих родственников, черт бы их подрал, с их перездом в США и Израиль, его бы никто и никогда не держал. Опыт и развитое веками чувство еврейской осторожности, умение приспособиться даже к тем условиям, той ситуации, которые явно были против него и ничего, кроме вреда, ему не готовили, подсказывали, что надо срочно, на случай отражения атаки родителей Прохорова, готовить защитную преграду. Раньше, таковой считалась: Чума. Она была заслуженная партизанка, участница Великой Отечественной войны. Её не страшили номенклатурщики. Она могла бы, свободно их обругать, высказать им в лицо свою точку зрения на педагогический процесс. Могла бы пойти обком партии, закатила бы там истерику, что ее шантажируют. Тогда бы кто-то из больших партийных руководителей, не поленился бы поднять трубку своего телефонного аппарата, смешал бы с грязью любого обидчика, контуженой партизанки. И никто бы больше к ней не цеплялся, а стороной пробегали, опасаясь ее, как рассадник заболевания чумой или холерой. А его, еврея, который подвешан на тонкой ниточке этой проклятой еврейской судьбы, и толстой веревке всеобщей ненависти, всех тех, кто не любит, ненавидит и презирает евреев, как источник всех неприятностей на земле - можно легко и просто смешать с грязью. И к тому же, лишить его очень быстро и просто, безо всяких усилий, директорского статуса, который дает, хоть какое-то удовлетворение в жизни.
После некоторого размышления Розенфельд вдруг вспомнил о человеке, который был, не менее заслужен, чем Чума, кто работал в школе, в качестве военрука. И к тому же, по ходатайству директора был недавно единодушно избран председателем школьной профсоюзной организации. Розенфельд приказал своей секретарше пригласить к нему немедленно военрука Вахрушева Петра Пвановича, подполковника-танкиста в отставке, кавалера орденов Ленина и Боевого Красного Знамени, полученных в мирное время за участие в войне 1967 года на Ближнем Востоке. Вахрушев, был инструктором в танковых частях Египта и отличился в боях с армией Израиля.
Леонардл. Леонид Шнейдеров Альманах LitCetera
Обсуждения Самсон пять