15
В Зимнем дворце в Петрограде, задумчиво глядя на Петропавловскую крепость, стоял у окна император с лицом Мастера-наставника. Очнувшись, царь ответил на вчерашний вопрос:
– С чего бы это, мне быть против? Отнюдь. – резко повернулся и отошёл от окна.
В Зимнем дворце в Петрограде, задумчиво глядя на Петропавловскую крепость, стоял у окна император с лицом Мастера-наставника. Очнувшись, царь ответил на вчерашний вопрос:
– С чего бы это, мне быть против? Отнюдь. – резко повернулся и отошёл от окна.
– Какая-то сплошная феноминералогия чувств… – остановился посреди тронного зала. – Юнкер…
Прямо перед самыми носками сапог императора откинулась крышка. Тонкая юношеская рука выставила на сверкающий паркет пять закатанных банок. Трёхлитровые - с огурцами, с вишнёвым компотом, с патиссонами и с зелёными помидорами. Двухлитровая - с головой А.С.Пушкина. Раскрытые глаза поэта смотрели печально, но внимательно. Вслед за банками из подполья появился встревоженный Юнкер с осунувшимся и чем-то озабоченным лицом Витьки-ламеро. Поправил гладкую причёску и вопросительно глянул на императора:
– Ась?
– Заглядывали в бункер?
– Никак нет! Там всё сгорело. И он тоже. А зубы кто-то украл. Жаль, умер ни за понюшку!
– Я не поеду в балет. Предупредите Нюшку. И Ксюшку. И Настюшку. Но понарошку.
Юнкер, вытащив ещё деревянный ящик, закрыл подпол, поставил банки в ящик и отнёс к одной их стен зала. Там снова выставил банки, а на их крышки положил написанные от руки ценники в евро. Кроме той, что с поэтом, разумеется. На ней было «Отдам в хорошие руки». Придворные медленно двигались по кольцу вдоль разнообразных товаров, разложенных у стен тронного зала, но пока никто ничего у Юнкера не покупал. Если где-то на этом рынке и возникал торг, то он вёлся цивилизованно, и разговоры здесь были сдержаны и почтительны. Император, сидя за своим рабочим столом в центре зала, курил папиросу и слушал доклад Юнкера.
– Утром рано два наших барана сожрали варана. Закрыли только что открытое месторождение потребностей к размножению. Ни с того ни с сего. Вместо него срочно построили фабрику по производству способностей к разложению. Во время стройки перекопали весь прииск, нашли матку и сдали её в Министерватство здравоохренения на опыты.
– Да они что?! – вскинулся император. Размеренное движение придворных замерло.
– Да. Они «что», – коротко выдохнул тот.
– А эти терпят?
– А эти терпят. Пока… – по условному знаку Юнкера придворный круг поплыл дальше.
Император медленно пошёл от стола к трону. Юнкер двинулся за ним. Придворные покупатели и продавцы вместе со скарбом осторожно смещались к стене, противоположной трону, и затравленно следили за императором издалека.
– Да не волнуйтесь вы так, ваше величество, сейчас за поворотом левый крен пройдём, а там уж под горочку гладко пойдёт, до самой границы последней остановки. Как её пересечём, уже и полегче станет… Луга, покосы, там знаете, какие?!
Около трона император на мгновение задержался, аккуратно положил потухшую папиросу в стоявшую на сиденье пепельницу Фаберже, и двинулся к тяжёлой расшитой золотом портьере.
– Не нервничайте, ваше величество, я вас скоро с их величеством познакомлю, - на дурняка, как в народе говоря… – Юнкер осёкся, - половина огромной портьеры отодвинулась, за ней стоял под парами поезд императора. – Вам на завтрак обедать, что подавать - квас?
– Во-первых, не к «вас», – император взялся за поручни вагона, – а к «вам», – Юнкер щёлкнул каблуками. Император легко поднялся по ступеням на площадку вагона. – Во-вторых, квас оставьте про запас, – царь поднял голову к подданным: – У нас скоро эпидермия птичьего молока к выборам запланирована и ещё ничего не решено. Вдруг, при помощи кваса-то и спасёмся!.. – все повалились в пол. – Давайте уж сначала переживём этот тяжёлый невисокосный, тогда и… – царь смутился и ушёл в вагон, но тут же появился в окне, – Юнкер, вы, когда в засаду садитесь, о чём-то думаете, или как?..
Юнкер с трудом, вручную отодвинул вторую половину портьеры и по мосткам за ней взбежал на палубу знаменитого в недалёком будущем крейсера «Аврора».
– Думать-то думаю…
Утирая рукавом потный лоб, сильно испачканный сажей, из кабины машиниста паровоза выглянул Ленин и, щурясь улыбкой, дал свисток. На «Авроре» бабахнула шестидюймовая пушка. Паровоз выпустил под колёса сильную струю пара, а корабль - клубы чёрного дыма из труб. Состав и крейсер мягко тронулись с места в разные стороны.
Зимний дворец рушился, как от направленных взрывов – внутрь самого себя...
Дверь с надписью «Нулевое купе №1. Император». Юнкер вздохнул, поправил причёску, беззвучно постучал… Император курил у тёмного окна, в котором проносились огни всех европейских столиц… Юнкер сдавлено кашлянул…
– Но?
Перешагнув порог купе, Юнкер живенько разложил на кресле у двери всякие там иконки, маленькие книжечки, порнографические карты и перешёл на язык жестов.
– Она, ваше величество, живёт неприкаянно на ул. Заикания.
– Это за проспектом Понукания? – тоже заговорив жестами, попытался вспомнить император.
– Так точно, только чуть вверх.
– Там, где… весенний расстрел был?
– Не-ет, то наискосок несколько.
– Да где ж там?
– Вот видите, это всё ваш указ паранормный. – чуть осмелел Юнкер.
– Не обсуждается. – осадил его царь. – Что у нас с лоскутным творчеством на лоне природы?
– Расцвет. – Юнкер протянул веером несколько дивидишных дисков. Император отрицательно качнул головой. Наскоро перекрестился. После паузы вновь спросил жестами.
– А с археологией литературы?
– Сильно возродили, вплоть до успешных находок. На одну ходку два ископания. – Юнкер рывком открыл люк в полу вагона. Император глянул вниз, уважительно кивнул головой и снова быстро перекрестился.
– А из последнего что-нибудь можете исполнить?
– Да мочь-то могём, только последнее-то из найденного – неизвестные косточки знаменитой поэмы В.В. Маяковского «Хлоп!» – Юнкер выпростал из-за пазухи кисет и высыпал на столик рядом с императором белёсые косточки. Царь машинально взял одну и, перебирая её пальцами, задумчиво посмотрел в окно. Мелькание огней резко оборвалось. Остановка – «Париж».
На перроне стоял беспокойный, нервный Маяковский. Император косточкой постучал в стекло. Маяковский обернулся и, щурясь, заглянул в окно вагона. Увидев, что император за стеклом улыбается и отдаёт ему честь, поэт в ужасе отпрянул. Его высокая фигура исчезла в толпе, а Императору стало смешно, и он немного поулыбался. Потом снял фуражку. Его череп был вскрыт, мозг пульсировал. Царь положил на серую с красными прожилками массу крохотную иконку, прошептал что-то. Снова надел фуражку.
– И что, этот «Холоп» действительно сильная вещь?
– Не без этого. Да, пожалуй, что и слишком уж сильна, ваше величество. Давайте, оставлю вам пару кусочков, вечерком перед сном и почитаете сладенького, – Юнкер положил на столик два пирожных из «Норда». Император отклонил жестом: «ешьте сами». Юнкер постарался сделать это как можно быстрее. Рука с ж/д лычками на обшлаге услужливо протянула ему из коридора стакан чая с лимоном и забрала глухонемой товар.
– В среду я займусь четвергом, так вы, юнкер, субботой не увлекайтесь через пятницу, дождитесь во вторник понедельника, а в воскресенье я уже и сам в Ставке буду…
– Есть! – пробубнил набитым ртом Юнкер. Император, поморщившись, отказался:
– Да нет, есть ещё не хочется. А вот рюмочку можно, – царь достал плоскую фляжку, поднёс к губам. Поезд резко дёрнулся и он поперхнулся. Юнкер переждал кашель и продолжил доклад:
– Секретную переписку вчера попробовали потерять, негодяи! Спасибо, все парикмахерские в ночь работали, успели всех, и помылить и побрить: и по голове, и по бороде, и по барабану.
– Это вы уже перестарались! – отдышавшись, пожурил император.
– Никак нет, ваше величество!
– И что, уже и на барабанах растёт?! – изумился царь. – Чёрт те что, прости, Господи!..
Юнкер раздвинул стремянку в центре купе. Император поднялся по её ступеням, откинул в крыше вагона люк и выбрался наружу. Там забрался в корзину воздушного шара. Юнкер неотступно следовал за ним. Корзина отделилась от вагона и полетела над Европой дальше.
– А кому что присудили?
– Ну, с этим пока справляемся. В общей сложности показателей сроков посадки не снижаем. Главный срок шмона в пол-лимона дали одному коллективу–медитативу.
– Как называется?
– «Сядь со мною рядом».
– А что, хорошее название. За что их?
– Да сами дураки виноваты, лезут, как всегда, на рожон – получили премию Шнобеля.
– А с какого это переляку им её дали?
– Тут как раз всё чисто – за «Наводки по разработке непогодки на водке».
– Ну, и правильно, не хрен…
– Как вы сказали, ваше величество?
– Я сказал, не крен ли это в сторону очередной паранормности? – царь разглядывал в подзорную трубу смеющихся дам в женском салоне люксембургской парикмахерской. – Кстати, какие новости с Тибета привёз наш парикмахер? Что там, какие причёски нынче в моде?
– Так пока всё те же, ваше величество.
– Ну, и ничего, подождём ещё, некспеху… – царь оторвался от трубы, закурил папиросу, глубоко затянулся. Закрыл глаза. Из под ресниц скатилась слеза…
А вскоре император с Юнкером, уже смеясь, шли по коридору Картофельного корабля.
– Что гудит, юнкер?
– Это двигатели, форсаж, – император помрачнел. – Ведь уж, какую остановку пропускаем. Не тормозим процесс. Я схожу пока за их величеством?
– Пока-пока, вам всё – пока. Ступайте, юнкер…
Юнкер, придерживая саблю, побежал по коридору а царь, озираясь, тихонько приблизился к двери с табличкой «К нему». Ещё раз оглянулся и надавил на бронзовую ручку...
16
Михайловское. Огибая клумбу, император робко подошёл к крыльцу дома.
– «Достиг я высшей сласти…», так, кажется. «Участь моя решена…», «Пироскаф тронулся…», «My native land, adieou…», «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста…», «Мертвеца вынесли на бурке…», «Когда б я был царь…»…
Пройдя дом насквозь, император закрыл за своей спиной двери и сказал Пушкину, стоявшему на ступенях крутой лестницы, спускавшейся к Сороти:
– Но ты, брат, не царь! И ты не написал ни «Ермака», ни «Кочума» «разными размерами и в стихах»… – сорвав с головы фуражку и накладку «мозги», он опустился на ступеньку лестницы. Пушкин пристроился рядом и внимательно слушал императора. – Ладно, пусть это будет вне жанра, пусть! И причиной этому не только неизбывная грусть, которая наваливается. Есть ещё нечто… Оно новаривается, новариновывается и может сновариниться по ночам. И по мелочам. И по плечам. И по ключам. Я эту вахту несу не в лесу и не за три су! Я «за глаза» никого не трясу за ветки! Это мои заметки о жизни креветки. Как хотите, судите, но это – не Особый список. Никаких льгот, никаких преференций. И всё без забот и без немцев. Одни французы скрепляют узы, но им на остановках разрешено выходить. Русским царям сложнее, - они нежнее. Все остальные - не важнее… – Пушкин мягко положил руку на плечо Императору. Тот резко встал, нахлобучил фуражку и продолжил спуск по лестнице. – Никаких рефлексий быть не должно! Тому, что не предписано, сопротивляться не нужно. И заглядывать в окно окончания тоже не обязательно: сколько номеров выписали, столько почта и доставит. Все претензии по предмету «Нумерология стран» с какого-то момента становятся бессмысленными. И Франции №14, находясь в секретной переписке с 8-ой и 24-ой Франциями, бесперспектно сетовать на разглашение тайного меморандума Z-Англии. Или на отсутствие факта подписания «Пакта о взаимном ненападении по четвергам» между Q-Россией и 5-ой Магистральной улицей», – спустившись до конца лестницы, повернулся и крикнул Пушкину наверх: – Всё в руках рук! И, если ладони чистые, то коммунисты в этом не виноваты! Грешно вам, в самом деле!..
Император сидел в купальне на берегу Сороти, у самой воды. В метре от его кресла, на мелководье лежала её величество с лицом Юнкера.
– Выходите, ваше величество, – позвал царь свою венценосную супругу, – не стесняйтесь, меня с вами юнкер уже познакомил!..
Её величество резко села, затем, сжав зубы, неуклюже подняла из воды «предельно» обнаженное крупное тело, по которому стекала вода. Так и стояла она, молча и угрюмо глядя на мужа. А тот беспечно продолжал:
– Вот неожиданность! Наш брак не позволял мне доселе вас рассмотреть, но поскольку его нынче никто уже не признаёт, я вижу, наконец, как вы привлекательны!.. – царь улыбнулся, но лучше б он этого не делал.
– Гриша, ты теперь рот-то закрой, а уши свои растопырь, как для бечёвок! – сняв купальный костюм, женщина повела императора за руку и к небольшой лодке. – Буду говорить тебе слова правильные, а ты правь к берегу: мы сегодня остановку делать будем. Я мимо своего счастья опять пролетать не намерена, и ты, как хочешь, а я на Эльбе сойду. Если мы тебя там в очередной раз не похороним, хотя бы условно-досрочно, я не знаю, что я сделаю, Гриша.
Император трудился на вёслах, он умел оставаться спокойным при любых обстоятельствах:
– Вы ваше величество, только год, как царица Раиса, а уж ломаете единственную биссектрису!
– И поделом ей! – распалялась Раиса. – Я назначу на её место новую директрису по маису и барбарису! У меня это право прописано в брачном контракте, забыл?
– Я и «за» был, я и «против» был и воздерживался. «Лягте сверху!» был, «Лягте снизу!» был – не задерживался. Был и «Сядьте спереди, нелюди!», был и «Сядьте сзади, б…!» Но это, Беатриса, не даёт тебе права третировать Ларису, как актрису. Ей в день дают лишь две горсточки рису. А к юристу её не пускают. Такого бесправия творческой интеллигентки, - потомственной десидентки из глубинки, ценительницы Глинки, сама тоньше хворостинки, а денег нет даже на полуботинки, - я, ГригорийПервыйЕгорийВторойЮрийТретий, не потерплю!
– Он не потерпит! – Беатриса вскочила в лодке, заорала. – Да кто ты такой?! Ты, Первый – с мамой-стервой! Второй – в землю врой! Третий Юрашка… вообще неприлично! Силы небесные, - жуки древесные, - вы слышали, или вам показать?!
– Варвара, не богохульствуй! Иначе я буду просто вынужден посадить тебя в Потрепавловскую! И надолго.
В этот момент лодка проплывала под красивым бутафорским мостом через Сороть. Царь схватился за балку, ловко подтянулся и перебросил своё сухое тело через перила.
Долго и одиноко стоял император над рекой. Задул ветер, опять пошёл снег, но мелкий, противный. Лодка с Варварой угодила в воронку и стала крутиться у моста на одном месте.
– Да сажай! Ты меня не стращай, сударь, пуганные мы! Посадишь - прорастём! Я и в Потрепавловской твоей сиживала и под другими бастионами лёживала, не бойсь, не усохну! И хоша я со стороны баушки Альбины Иосифовны вылитая чухонка на лицо наружности со стороны внешности, и за это самое сильно пострадавши, как Камиля Францевна, мученица, то уж сблизя кровенасосных перевозрождений, мой праправнучек в прошлом веке от венца вашего наконец-то отрекётся! С прискорбием и сожалением для тебя, твоё величество!
– Варя, уймись, – облокотясь на перила и глядя в на стаю ворон, попросил царь. – Повяжу.
– Да вяжи! – Варя схватила под скамьёй топор и стала рубить им днище. – Вяжите всё! Всю шерсть, весь лён, весь нейлон ваш – всё вяжите! Я от этой связки не отступлюсь! Как страшно жить, Гриша!.. – Топор булькнул в воду. Вода уже поедала лодку. – Ведь ты же меня уже не в первый раз заставляешь пересматривать по сторонам моей нелёгкой жизни! А того не ведаешь, что гибну я под игом твоим супоостаточным. Мне ведь по ночам все мои завязки являются! Я тебе хоть на святой нетленной косточке Пачомамы поклянусь, что не было во мне этой к тебе ненависти раньше. Не было любви, но и злобы такой – ничуть. Жуть, Гришенька, гольная-привольна накатила! И на меня-то, грешницу, накатила, а уж на Катю, на дщерь нашу измученную, и вовсе непереводимо. Ни для нея, бедныя, ни для Вадима! И не откатит всё никак, вот ведь что страшно-то, Гриша!.. Ну что, в молчанку играть будешь? Ну-ну. В прошлый раз тогда не взыщи. И предку своему, Адаму чейтовичу, передай: может быть, он и вправду первый в сей мир нарисовался, но последней из него выгребаться выпадает мне – Варваре, дщери Евиной. Вот так. Я сейчас в транс впаду, а ты, чувак, подумай: со мной, ты али как? Ежели «да», то и милости просим, а ежели «нет», - хана вам курносым. И по этим вопросам вам прямая дорожка в Книжку Красную. Покличь-ка Йоську Прекрасного и с собой его пригласи. Только сильно-то не гаси, а то зашуршат ведь по всей Руси: ой, еси, гой еси, гей еси! – вода плескалась уже у самых её губ. – Я - в транс!
Утонула. Последнее слово от неё услышалось уже сквозь пузырящуюся воду:
–Всё… Впадаю.
– А я, блин, в шоке… – царь опустился на доски моста. – Я же ещё не успел выучить слова трансгимна-то!.. Где тут у меня этот чёртов сборник песенок-то, как их… алебардовских, что ли?!
Император «ласточкой» прыгнул в реку.
А на мост с тачками, доверху полными золотых монет, слитков и самородков, ниток жемчуга и россыпей рубинов и алмазов, выкатился обаятельный Дуэт исполнителей в костюмах приисковых рабочих и, конечно же, с лицами участников. Опорожнив тачки с моста в воду, они приступили к исполнению транса «Мы не пошли – 3» в самом, что ни на есть, отвязном стиле. Что тут скажешь, из правды слов не выкинешь: и этот их номер сопровождался гулом высыпавших на берега Сороти туристов, их ритмичными хлопками, притоптываниями и, конечно же, фотовспышками.
МЫ НЕ ПОШЛИ – 3
Транс
Мы не пошли, - транс, транс!
Мы не поехали, - тоже транс!
Мы не хотели – и не взлетели!
Транс-тараранс-тараранс-тараранс!
Мы только взялись, - транс, транс!
За эти вот самые, - тоже транс!
И нам их по локоть, по локоть, по локоть!..
Руки - не руки, ласты – не ласты,
Все мы горласты, все мы кудласты,
Транс-тараранс, твою мать!
Всё допустимо; из лесу, вестимо, -
Трансу достаточно быть.
Ноги – не руки, а вы – только суки.
Транс-тараранс, и – забыть!
Мнение каждое, мудрое, важное
Выслушаем у костра.
Вскинемся пламенем, гордые знанием!
Сабелька снова востра!
Транс-номутанс-намудинс-натубонс.
Жил-был и Джеймс, Жил-был и Бонс!..
В «Рубке радио» Фаргипэ шептал в микрофон:
– Информбюро передаёт вам остывшие звуки выступления бывшего ректора Мракодемии манук, директора мантучно-икстребительского инстинктута зыка, основателя кафедры им. К.А.Федры. Послушали? Всё. Больше ничего. И никаких сообщений об очередной конечной остановке администрация, конечно, не передавала. Будьте внимательны: опоздавших на Старт к Полёту не допустят без справки о состоянии в стоянии от Мавки и Наталки Полтавки. Конец связи, но не непролазной грязи на следующем участке маршрута. В общем, я – тута, а вы одевайтесь круто. С вами по-прежнему был ваш Фаргипэ, но это уже не взрыв, а объект, и если с ним пойти на разрыв, то весь интеллект составит пару-тройку сект, от силы, и они захватят Курилы, что уж совсем никому не нужно! Поэтому все и сопротивляются дружно. Подавляющее большинство высших чинов в отставке «Военно-театрально-общественного движения» посчитало надругательством над самой сутью драматического искусства...
В кабинете худрука ДК седой генерал в отставке, в полной парадной форме, медленно поднимался из-за стола. Очень постаревшее лицо Худрука ВИА «Весёлая грива» наливалось багровой кровью, слушая голос Фаргипэ из динамика спецсвязи на генеральском столе:
– …требование ветеранов «Гражданского взаимонепонимания шерсти десятников» публичного воспроизведения их зюки «Весёлая грива», и в связи с этим настаивает на немедленном и всенародном исполнении не их поганой зюки, а своей державной козюки…
Генерал грохнул кулаком по столу. Вбежали седой майор, похожий на Кучера и лысый капитан – вылитый Вахтерный.
– …т.е. гимна Театра Пустынного Места «ПРИЗРАК». Сочинение бывшего ответственного работника его нынешнего простого заместителя.
Военные рванули на себе пиджаки и рубахи, пуговицы посыпались на пол. Мужики перевернули стол, отодрали прилепленные там пластырем две старые электрогитары. Генерал распахнул створки стенного шкафа и уселся там за ударную установку. И грянул гимн Театра Пустынного Места «Призрак»! Стиль исполнения – «хорор».
ПРИЗРАК
Козюка
Снова всё сначала, -
это добрый признак.
Уходит от причала
«Театр-Призрак».
Снова греет душу
резкий ветер бриза.
Покидает сушу
театр «Призрак».
Ничьим уже теперь
не будет он,
а только нашим!
И если и погибнет среди волн,
то – планов полн!..
На скорбных лицах участников, по-прежнему сидящих в креслах Пульта управления, плясали разноцветные блики от индикаторов взбесившихся приборов. Фаргипэ зачитывал сообщение:
– Новар Валерина выкинул флажок, он трепещет на ветру и всем участникам по нутру. Помашите флажком.
Змеящейся лентой мимо лобового обзорного иллюминатора проплыла лента флажка:
«Человек Земли вспоминает, что и он когда-то бывал здесь»
Раздавленные этим текстом и сильным ускорением, участники с трудом махали малюсенькими флажочками...
Прямо перед самыми носками сапог императора откинулась крышка. Тонкая юношеская рука выставила на сверкающий паркет пять закатанных банок. Трёхлитровые - с огурцами, с вишнёвым компотом, с патиссонами и с зелёными помидорами. Двухлитровая - с головой А.С.Пушкина. Раскрытые глаза поэта смотрели печально, но внимательно. Вслед за банками из подполья появился встревоженный Юнкер с осунувшимся и чем-то озабоченным лицом Витьки-ламеро. Поправил гладкую причёску и вопросительно глянул на императора:
– Ась?
– Заглядывали в бункер?
– Никак нет! Там всё сгорело. И он тоже. А зубы кто-то украл. Жаль, умер ни за понюшку!
– Я не поеду в балет. Предупредите Нюшку. И Ксюшку. И Настюшку. Но понарошку.
Юнкер, вытащив ещё деревянный ящик, закрыл подпол, поставил банки в ящик и отнёс к одной их стен зала. Там снова выставил банки, а на их крышки положил написанные от руки ценники в евро. Кроме той, что с поэтом, разумеется. На ней было «Отдам в хорошие руки». Придворные медленно двигались по кольцу вдоль разнообразных товаров, разложенных у стен тронного зала, но пока никто ничего у Юнкера не покупал. Если где-то на этом рынке и возникал торг, то он вёлся цивилизованно, и разговоры здесь были сдержаны и почтительны. Император, сидя за своим рабочим столом в центре зала, курил папиросу и слушал доклад Юнкера.
– Утром рано два наших барана сожрали варана. Закрыли только что открытое месторождение потребностей к размножению. Ни с того ни с сего. Вместо него срочно построили фабрику по производству способностей к разложению. Во время стройки перекопали весь прииск, нашли матку и сдали её в Министерватство здравоохренения на опыты.
– Да они что?! – вскинулся император. Размеренное движение придворных замерло.
– Да. Они «что», – коротко выдохнул тот.
– А эти терпят?
– А эти терпят. Пока… – по условному знаку Юнкера придворный круг поплыл дальше.
Император медленно пошёл от стола к трону. Юнкер двинулся за ним. Придворные покупатели и продавцы вместе со скарбом осторожно смещались к стене, противоположной трону, и затравленно следили за императором издалека.
– Да не волнуйтесь вы так, ваше величество, сейчас за поворотом левый крен пройдём, а там уж под горочку гладко пойдёт, до самой границы последней остановки. Как её пересечём, уже и полегче станет… Луга, покосы, там знаете, какие?!
Около трона император на мгновение задержался, аккуратно положил потухшую папиросу в стоявшую на сиденье пепельницу Фаберже, и двинулся к тяжёлой расшитой золотом портьере.
– Не нервничайте, ваше величество, я вас скоро с их величеством познакомлю, - на дурняка, как в народе говоря… – Юнкер осёкся, - половина огромной портьеры отодвинулась, за ней стоял под парами поезд императора. – Вам на завтрак обедать, что подавать - квас?
– Во-первых, не к «вас», – император взялся за поручни вагона, – а к «вам», – Юнкер щёлкнул каблуками. Император легко поднялся по ступеням на площадку вагона. – Во-вторых, квас оставьте про запас, – царь поднял голову к подданным: – У нас скоро эпидермия птичьего молока к выборам запланирована и ещё ничего не решено. Вдруг, при помощи кваса-то и спасёмся!.. – все повалились в пол. – Давайте уж сначала переживём этот тяжёлый невисокосный, тогда и… – царь смутился и ушёл в вагон, но тут же появился в окне, – Юнкер, вы, когда в засаду садитесь, о чём-то думаете, или как?..
Юнкер с трудом, вручную отодвинул вторую половину портьеры и по мосткам за ней взбежал на палубу знаменитого в недалёком будущем крейсера «Аврора».
– Думать-то думаю…
Утирая рукавом потный лоб, сильно испачканный сажей, из кабины машиниста паровоза выглянул Ленин и, щурясь улыбкой, дал свисток. На «Авроре» бабахнула шестидюймовая пушка. Паровоз выпустил под колёса сильную струю пара, а корабль - клубы чёрного дыма из труб. Состав и крейсер мягко тронулись с места в разные стороны.
Зимний дворец рушился, как от направленных взрывов – внутрь самого себя...
Дверь с надписью «Нулевое купе №1. Император». Юнкер вздохнул, поправил причёску, беззвучно постучал… Император курил у тёмного окна, в котором проносились огни всех европейских столиц… Юнкер сдавлено кашлянул…
– Но?
Перешагнув порог купе, Юнкер живенько разложил на кресле у двери всякие там иконки, маленькие книжечки, порнографические карты и перешёл на язык жестов.
– Она, ваше величество, живёт неприкаянно на ул. Заикания.
– Это за проспектом Понукания? – тоже заговорив жестами, попытался вспомнить император.
– Так точно, только чуть вверх.
– Там, где… весенний расстрел был?
– Не-ет, то наискосок несколько.
– Да где ж там?
– Вот видите, это всё ваш указ паранормный. – чуть осмелел Юнкер.
– Не обсуждается. – осадил его царь. – Что у нас с лоскутным творчеством на лоне природы?
– Расцвет. – Юнкер протянул веером несколько дивидишных дисков. Император отрицательно качнул головой. Наскоро перекрестился. После паузы вновь спросил жестами.
– А с археологией литературы?
– Сильно возродили, вплоть до успешных находок. На одну ходку два ископания. – Юнкер рывком открыл люк в полу вагона. Император глянул вниз, уважительно кивнул головой и снова быстро перекрестился.
– А из последнего что-нибудь можете исполнить?
– Да мочь-то могём, только последнее-то из найденного – неизвестные косточки знаменитой поэмы В.В. Маяковского «Хлоп!» – Юнкер выпростал из-за пазухи кисет и высыпал на столик рядом с императором белёсые косточки. Царь машинально взял одну и, перебирая её пальцами, задумчиво посмотрел в окно. Мелькание огней резко оборвалось. Остановка – «Париж».
На перроне стоял беспокойный, нервный Маяковский. Император косточкой постучал в стекло. Маяковский обернулся и, щурясь, заглянул в окно вагона. Увидев, что император за стеклом улыбается и отдаёт ему честь, поэт в ужасе отпрянул. Его высокая фигура исчезла в толпе, а Императору стало смешно, и он немного поулыбался. Потом снял фуражку. Его череп был вскрыт, мозг пульсировал. Царь положил на серую с красными прожилками массу крохотную иконку, прошептал что-то. Снова надел фуражку.
– И что, этот «Холоп» действительно сильная вещь?
– Не без этого. Да, пожалуй, что и слишком уж сильна, ваше величество. Давайте, оставлю вам пару кусочков, вечерком перед сном и почитаете сладенького, – Юнкер положил на столик два пирожных из «Норда». Император отклонил жестом: «ешьте сами». Юнкер постарался сделать это как можно быстрее. Рука с ж/д лычками на обшлаге услужливо протянула ему из коридора стакан чая с лимоном и забрала глухонемой товар.
– В среду я займусь четвергом, так вы, юнкер, субботой не увлекайтесь через пятницу, дождитесь во вторник понедельника, а в воскресенье я уже и сам в Ставке буду…
– Есть! – пробубнил набитым ртом Юнкер. Император, поморщившись, отказался:
– Да нет, есть ещё не хочется. А вот рюмочку можно, – царь достал плоскую фляжку, поднёс к губам. Поезд резко дёрнулся и он поперхнулся. Юнкер переждал кашель и продолжил доклад:
– Секретную переписку вчера попробовали потерять, негодяи! Спасибо, все парикмахерские в ночь работали, успели всех, и помылить и побрить: и по голове, и по бороде, и по барабану.
– Это вы уже перестарались! – отдышавшись, пожурил император.
– Никак нет, ваше величество!
– И что, уже и на барабанах растёт?! – изумился царь. – Чёрт те что, прости, Господи!..
Юнкер раздвинул стремянку в центре купе. Император поднялся по её ступеням, откинул в крыше вагона люк и выбрался наружу. Там забрался в корзину воздушного шара. Юнкер неотступно следовал за ним. Корзина отделилась от вагона и полетела над Европой дальше.
– А кому что присудили?
– Ну, с этим пока справляемся. В общей сложности показателей сроков посадки не снижаем. Главный срок шмона в пол-лимона дали одному коллективу–медитативу.
– Как называется?
– «Сядь со мною рядом».
– А что, хорошее название. За что их?
– Да сами дураки виноваты, лезут, как всегда, на рожон – получили премию Шнобеля.
– А с какого это переляку им её дали?
– Тут как раз всё чисто – за «Наводки по разработке непогодки на водке».
– Ну, и правильно, не хрен…
– Как вы сказали, ваше величество?
– Я сказал, не крен ли это в сторону очередной паранормности? – царь разглядывал в подзорную трубу смеющихся дам в женском салоне люксембургской парикмахерской. – Кстати, какие новости с Тибета привёз наш парикмахер? Что там, какие причёски нынче в моде?
– Так пока всё те же, ваше величество.
– Ну, и ничего, подождём ещё, некспеху… – царь оторвался от трубы, закурил папиросу, глубоко затянулся. Закрыл глаза. Из под ресниц скатилась слеза…
А вскоре император с Юнкером, уже смеясь, шли по коридору Картофельного корабля.
– Что гудит, юнкер?
– Это двигатели, форсаж, – император помрачнел. – Ведь уж, какую остановку пропускаем. Не тормозим процесс. Я схожу пока за их величеством?
– Пока-пока, вам всё – пока. Ступайте, юнкер…
Юнкер, придерживая саблю, побежал по коридору а царь, озираясь, тихонько приблизился к двери с табличкой «К нему». Ещё раз оглянулся и надавил на бронзовую ручку...
16
Михайловское. Огибая клумбу, император робко подошёл к крыльцу дома.
– «Достиг я высшей сласти…», так, кажется. «Участь моя решена…», «Пироскаф тронулся…», «My native land, adieou…», «Да, жалок тот, в ком совесть не чиста…», «Мертвеца вынесли на бурке…», «Когда б я был царь…»…
Пройдя дом насквозь, император закрыл за своей спиной двери и сказал Пушкину, стоявшему на ступенях крутой лестницы, спускавшейся к Сороти:
– Но ты, брат, не царь! И ты не написал ни «Ермака», ни «Кочума» «разными размерами и в стихах»… – сорвав с головы фуражку и накладку «мозги», он опустился на ступеньку лестницы. Пушкин пристроился рядом и внимательно слушал императора. – Ладно, пусть это будет вне жанра, пусть! И причиной этому не только неизбывная грусть, которая наваливается. Есть ещё нечто… Оно новаривается, новариновывается и может сновариниться по ночам. И по мелочам. И по плечам. И по ключам. Я эту вахту несу не в лесу и не за три су! Я «за глаза» никого не трясу за ветки! Это мои заметки о жизни креветки. Как хотите, судите, но это – не Особый список. Никаких льгот, никаких преференций. И всё без забот и без немцев. Одни французы скрепляют узы, но им на остановках разрешено выходить. Русским царям сложнее, - они нежнее. Все остальные - не важнее… – Пушкин мягко положил руку на плечо Императору. Тот резко встал, нахлобучил фуражку и продолжил спуск по лестнице. – Никаких рефлексий быть не должно! Тому, что не предписано, сопротивляться не нужно. И заглядывать в окно окончания тоже не обязательно: сколько номеров выписали, столько почта и доставит. Все претензии по предмету «Нумерология стран» с какого-то момента становятся бессмысленными. И Франции №14, находясь в секретной переписке с 8-ой и 24-ой Франциями, бесперспектно сетовать на разглашение тайного меморандума Z-Англии. Или на отсутствие факта подписания «Пакта о взаимном ненападении по четвергам» между Q-Россией и 5-ой Магистральной улицей», – спустившись до конца лестницы, повернулся и крикнул Пушкину наверх: – Всё в руках рук! И, если ладони чистые, то коммунисты в этом не виноваты! Грешно вам, в самом деле!..
Император сидел в купальне на берегу Сороти, у самой воды. В метре от его кресла, на мелководье лежала её величество с лицом Юнкера.
– Выходите, ваше величество, – позвал царь свою венценосную супругу, – не стесняйтесь, меня с вами юнкер уже познакомил!..
Её величество резко села, затем, сжав зубы, неуклюже подняла из воды «предельно» обнаженное крупное тело, по которому стекала вода. Так и стояла она, молча и угрюмо глядя на мужа. А тот беспечно продолжал:
– Вот неожиданность! Наш брак не позволял мне доселе вас рассмотреть, но поскольку его нынче никто уже не признаёт, я вижу, наконец, как вы привлекательны!.. – царь улыбнулся, но лучше б он этого не делал.
– Гриша, ты теперь рот-то закрой, а уши свои растопырь, как для бечёвок! – сняв купальный костюм, женщина повела императора за руку и к небольшой лодке. – Буду говорить тебе слова правильные, а ты правь к берегу: мы сегодня остановку делать будем. Я мимо своего счастья опять пролетать не намерена, и ты, как хочешь, а я на Эльбе сойду. Если мы тебя там в очередной раз не похороним, хотя бы условно-досрочно, я не знаю, что я сделаю, Гриша.
Император трудился на вёслах, он умел оставаться спокойным при любых обстоятельствах:
– Вы ваше величество, только год, как царица Раиса, а уж ломаете единственную биссектрису!
– И поделом ей! – распалялась Раиса. – Я назначу на её место новую директрису по маису и барбарису! У меня это право прописано в брачном контракте, забыл?
– Я и «за» был, я и «против» был и воздерживался. «Лягте сверху!» был, «Лягте снизу!» был – не задерживался. Был и «Сядьте спереди, нелюди!», был и «Сядьте сзади, б…!» Но это, Беатриса, не даёт тебе права третировать Ларису, как актрису. Ей в день дают лишь две горсточки рису. А к юристу её не пускают. Такого бесправия творческой интеллигентки, - потомственной десидентки из глубинки, ценительницы Глинки, сама тоньше хворостинки, а денег нет даже на полуботинки, - я, ГригорийПервыйЕгорийВторойЮрийТретий, не потерплю!
– Он не потерпит! – Беатриса вскочила в лодке, заорала. – Да кто ты такой?! Ты, Первый – с мамой-стервой! Второй – в землю врой! Третий Юрашка… вообще неприлично! Силы небесные, - жуки древесные, - вы слышали, или вам показать?!
– Варвара, не богохульствуй! Иначе я буду просто вынужден посадить тебя в Потрепавловскую! И надолго.
В этот момент лодка проплывала под красивым бутафорским мостом через Сороть. Царь схватился за балку, ловко подтянулся и перебросил своё сухое тело через перила.
Долго и одиноко стоял император над рекой. Задул ветер, опять пошёл снег, но мелкий, противный. Лодка с Варварой угодила в воронку и стала крутиться у моста на одном месте.
– Да сажай! Ты меня не стращай, сударь, пуганные мы! Посадишь - прорастём! Я и в Потрепавловской твоей сиживала и под другими бастионами лёживала, не бойсь, не усохну! И хоша я со стороны баушки Альбины Иосифовны вылитая чухонка на лицо наружности со стороны внешности, и за это самое сильно пострадавши, как Камиля Францевна, мученица, то уж сблизя кровенасосных перевозрождений, мой праправнучек в прошлом веке от венца вашего наконец-то отрекётся! С прискорбием и сожалением для тебя, твоё величество!
– Варя, уймись, – облокотясь на перила и глядя в на стаю ворон, попросил царь. – Повяжу.
– Да вяжи! – Варя схватила под скамьёй топор и стала рубить им днище. – Вяжите всё! Всю шерсть, весь лён, весь нейлон ваш – всё вяжите! Я от этой связки не отступлюсь! Как страшно жить, Гриша!.. – Топор булькнул в воду. Вода уже поедала лодку. – Ведь ты же меня уже не в первый раз заставляешь пересматривать по сторонам моей нелёгкой жизни! А того не ведаешь, что гибну я под игом твоим супоостаточным. Мне ведь по ночам все мои завязки являются! Я тебе хоть на святой нетленной косточке Пачомамы поклянусь, что не было во мне этой к тебе ненависти раньше. Не было любви, но и злобы такой – ничуть. Жуть, Гришенька, гольная-привольна накатила! И на меня-то, грешницу, накатила, а уж на Катю, на дщерь нашу измученную, и вовсе непереводимо. Ни для нея, бедныя, ни для Вадима! И не откатит всё никак, вот ведь что страшно-то, Гриша!.. Ну что, в молчанку играть будешь? Ну-ну. В прошлый раз тогда не взыщи. И предку своему, Адаму чейтовичу, передай: может быть, он и вправду первый в сей мир нарисовался, но последней из него выгребаться выпадает мне – Варваре, дщери Евиной. Вот так. Я сейчас в транс впаду, а ты, чувак, подумай: со мной, ты али как? Ежели «да», то и милости просим, а ежели «нет», - хана вам курносым. И по этим вопросам вам прямая дорожка в Книжку Красную. Покличь-ка Йоську Прекрасного и с собой его пригласи. Только сильно-то не гаси, а то зашуршат ведь по всей Руси: ой, еси, гой еси, гей еси! – вода плескалась уже у самых её губ. – Я - в транс!
Утонула. Последнее слово от неё услышалось уже сквозь пузырящуюся воду:
–Всё… Впадаю.
– А я, блин, в шоке… – царь опустился на доски моста. – Я же ещё не успел выучить слова трансгимна-то!.. Где тут у меня этот чёртов сборник песенок-то, как их… алебардовских, что ли?!
Император «ласточкой» прыгнул в реку.
А на мост с тачками, доверху полными золотых монет, слитков и самородков, ниток жемчуга и россыпей рубинов и алмазов, выкатился обаятельный Дуэт исполнителей в костюмах приисковых рабочих и, конечно же, с лицами участников. Опорожнив тачки с моста в воду, они приступили к исполнению транса «Мы не пошли – 3» в самом, что ни на есть, отвязном стиле. Что тут скажешь, из правды слов не выкинешь: и этот их номер сопровождался гулом высыпавших на берега Сороти туристов, их ритмичными хлопками, притоптываниями и, конечно же, фотовспышками.
МЫ НЕ ПОШЛИ – 3
Транс
Мы не пошли, - транс, транс!
Мы не поехали, - тоже транс!
Мы не хотели – и не взлетели!
Транс-тараранс-тараранс-тараранс!
Мы только взялись, - транс, транс!
За эти вот самые, - тоже транс!
И нам их по локоть, по локоть, по локоть!..
Руки - не руки, ласты – не ласты,
Все мы горласты, все мы кудласты,
Транс-тараранс, твою мать!
Всё допустимо; из лесу, вестимо, -
Трансу достаточно быть.
Ноги – не руки, а вы – только суки.
Транс-тараранс, и – забыть!
Мнение каждое, мудрое, важное
Выслушаем у костра.
Вскинемся пламенем, гордые знанием!
Сабелька снова востра!
Транс-номутанс-намудинс-натубонс.
Жил-был и Джеймс, Жил-был и Бонс!..
В «Рубке радио» Фаргипэ шептал в микрофон:
– Информбюро передаёт вам остывшие звуки выступления бывшего ректора Мракодемии манук, директора мантучно-икстребительского инстинктута зыка, основателя кафедры им. К.А.Федры. Послушали? Всё. Больше ничего. И никаких сообщений об очередной конечной остановке администрация, конечно, не передавала. Будьте внимательны: опоздавших на Старт к Полёту не допустят без справки о состоянии в стоянии от Мавки и Наталки Полтавки. Конец связи, но не непролазной грязи на следующем участке маршрута. В общем, я – тута, а вы одевайтесь круто. С вами по-прежнему был ваш Фаргипэ, но это уже не взрыв, а объект, и если с ним пойти на разрыв, то весь интеллект составит пару-тройку сект, от силы, и они захватят Курилы, что уж совсем никому не нужно! Поэтому все и сопротивляются дружно. Подавляющее большинство высших чинов в отставке «Военно-театрально-общественного движения» посчитало надругательством над самой сутью драматического искусства...
В кабинете худрука ДК седой генерал в отставке, в полной парадной форме, медленно поднимался из-за стола. Очень постаревшее лицо Худрука ВИА «Весёлая грива» наливалось багровой кровью, слушая голос Фаргипэ из динамика спецсвязи на генеральском столе:
– …требование ветеранов «Гражданского взаимонепонимания шерсти десятников» публичного воспроизведения их зюки «Весёлая грива», и в связи с этим настаивает на немедленном и всенародном исполнении не их поганой зюки, а своей державной козюки…
Генерал грохнул кулаком по столу. Вбежали седой майор, похожий на Кучера и лысый капитан – вылитый Вахтерный.
– …т.е. гимна Театра Пустынного Места «ПРИЗРАК». Сочинение бывшего ответственного работника его нынешнего простого заместителя.
Военные рванули на себе пиджаки и рубахи, пуговицы посыпались на пол. Мужики перевернули стол, отодрали прилепленные там пластырем две старые электрогитары. Генерал распахнул створки стенного шкафа и уселся там за ударную установку. И грянул гимн Театра Пустынного Места «Призрак»! Стиль исполнения – «хорор».
ПРИЗРАК
Козюка
Снова всё сначала, -
это добрый признак.
Уходит от причала
«Театр-Призрак».
Снова греет душу
резкий ветер бриза.
Покидает сушу
театр «Призрак».
Ничьим уже теперь
не будет он,
а только нашим!
И если и погибнет среди волн,
то – планов полн!..
На скорбных лицах участников, по-прежнему сидящих в креслах Пульта управления, плясали разноцветные блики от индикаторов взбесившихся приборов. Фаргипэ зачитывал сообщение:
– Новар Валерина выкинул флажок, он трепещет на ветру и всем участникам по нутру. Помашите флажком.
Змеящейся лентой мимо лобового обзорного иллюминатора проплыла лента флажка:
«Человек Земли вспоминает, что и он когда-то бывал здесь»
Раздавленные этим текстом и сильным ускорением, участники с трудом махали малюсенькими флажочками...
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце