10
Полевой стан. Коричневый двубортный костюм, увешенный сверху донизу геройским серебром и золотом, мелодично позвякивал на Ч-К, а на синем в полоску жакете Жо-типа-эМ - только молчаливый комсомольский значок. Пожилые люди с головами в густой седине, опираясь на палку и тросточку, подходили к навесу, под которым белел длинный стол с лавками. Рядом – походная кухня, вдали – комбайны.
Полевой стан. Коричневый двубортный костюм, увешенный сверху донизу геройским серебром и золотом, мелодично позвякивал на Ч-К, а на синем в полоску жакете Жо-типа-эМ - только молчаливый комсомольский значок. Пожилые люди с головами в густой седине, опираясь на палку и тросточку, подходили к навесу, под которым белел длинный стол с лавками. Рядом – походная кухня, вдали – комбайны.
– Нас сегодня будут кормить кормом, как вы думаете? Ведь мне, как ветерану, положено. Я же одним из самых первых мечтал стать лётчиком. Не «Нормандия», конечно, «Неман», но всё-таки!
– Да ты, я помню, всю эскадрилью задолбал тогда! – они сели к столу. – Что, не правда, что ли?! И не смотри так, я всё равно ветеранистее тебя. Я свои первые вылеты делала с братом ещё в «Икар-Транс-Аэро». Меня поэтому сразу сейчас и утвердили, безо всякой вашей мудили. Только подсадили и сказали: сделай полёт. Я сделала раз-полёт, два-полёт… И меня сразу остановили! И как завыли, как зашурудили! И вообще даже не обсуждали. Только глянули под танки на мои останки, и вся комиссия приёмо-сдаточная как загалдела внутриматочно: «Достаточно! Утвердить, твою мать! И плевать!»
– Да-а, это вы классно. Это вы как легенда, как миф Гревней Дреции. Всё одно, как сводный хор Жреции исполнял на Старте свои «нажреции».
Жо-типа-эМ провела рукой по лицу и трансформировалась в эМ-типа-Жо, появились рыжие усы и щетина:
– А, ну их!.. Тем более, что… – умолкла, пережидая, пока повариха поставит миски. – Ты вот там инкубертировался на выборах кучера, а тут Новару Валерине пришло экстренное сообщение от товарища Валýра Новаруá о том, что он ушёл в длительное автономное плавание на атóмной субмарине, построенной в Турине, и названной «Китобой-тире-Марине», – присолила борщ, – Пошёл он к берегам Эквадора, где сначала высунул над водой Исидора, как перископ, сделал «пляску по горизонту» и высадился в шлюпку со старшим матросом Любка, – принюхалась к котлетам. – Но тот, хоть и был одет в юбку, а ещё долго оставался мужчиной. Субмарину Валера подорвал на хрен вместе с Мариной, которая накануне поехала дрезиной, а также вместе с экватором, Кито и боем. И когда те утопли, подавив вопли и утерев сопли, подъехал рикша, запряжённый с пикшей. На них и убрались они восвояси в далёкий город Осло-ясли, там, в досаде, продержали его в осаде, а потом всем гуртом взяли с боем, – взялась за компот. – Да это всё зарисовано Боером, известным художником по декорациям Древнероссийской Федерации. И уже растрезвонили по рациям и редакциям, что теперь ни подраться и ни побрататься не с кем, все взлетели на хрен и с этой охрененной высоты теперь к ним хрен подступишься!
Ч-К, который так и не прикоснулся к еде, а только курил; теперь произнёс назидательно:
– А это всё ещё Тхуматра предсказывал, тибетский бог частной жизни... И я тоже всегда говорил: высоко Тибет, а гора Богдо – ещё ниже! Мне Патриарх-главарь Союза ещё когда всё это предрекал! Я ему говорю: «Товарищ Бер-Ендей, неужто?!» А он мне: «А-то!..» Я три дня тогда сесть не мог, вот как нас учили глагол любить! Я-то, ведь, из простых, можно даже сказать, из простейших... Поэтому и каннибальство моё возникло не на пустом месте, а самым что ни на есть естественным образом...
– Расскажете?
– Нет, не расскажу.
эМ-типа-Жо трансформировался обратно – в Жо-типа-эМ. С его лица исчезли щетина с усами и он, теперь – она, спросила снова:
– А мне?
Ч-К, глянув исподлобья, сдался:
– Тебе расскажу... – он встал из-за стола, надвинул кепку на брови и ушёл далеко в поле, в рожь по пояс... Жо-типа-эМ, в белом плате на голове, подперев руку щекой, смотрела ему вслед и сокрушённо вздыхала. Зазвучал народный напев без слов и низким женским голосом...
11
Жо-типа-эМ бесшумно «сняла» охранников у дверей тюремной камеры и затащила трупы внутрь. На столе в центре камеры стояла лампа, рядом с ней - тетрадь и огрызок химического карандаша. Из остальной мебели - табурет у стола и кресло-качалка в углу. За тюремным окном тихо плыли звёзды. Жо-типа-эМ свалила охрану у параши, подошла к столу и села на табурет. Лампа горела мягким зелёным светом. Ч-К, в полосатом «монте-кристо», закатив глаза под железной маской, полулежал в кресле-качалке. Жо-типа-эМ открыла тетрадь и прочла по складам:
– Од-наж-ды к нам в сов-хоз, в клуб куль-ту-ры и-ме-ни…
Ч-К вернул белки глаз из под бровей, пружинисто поднялся из кресла-качалки. Жо-типа-эМ вместе с табуретом сдвинулась от стола к стенке. Ловко орудуя отвёрткой, Ч-К освободился от маски и, меряя камеру шагами из угла в угол, заговорил:
– Однажды к нам в совхоз, в клуб культуры имени Аристотеля Онассиса… Ох, не любили мы этого названия, дюже погано оно нам всем казалось, а мне со Стёпкой, да ещё с похмелья, - особливо. Ну, так. Привезли как-то в клуб наш из райцентра постановку драмы и комедии под названием «Рука и Пись, найденные на Солнце». В жанре, типа, «про эму», - этих страусов в Кукуштане разводят - соседи наши, а нам пока зоотехник не велит, мы пока боимся… – при помощи той же отвёртки Ч-К вынул из кладки стены каменный «кирпич» внушительных размеров. В образовавшемся «окне» возник сельский пейзаж, а в нём - пара блуждающих русских мужиков… Ч-К продолжил: – Ну, так. А афишу-то им, афишу-то Стёпка же писал! И мы по этому поводу долго интересовались друг у друга разными тракторовками такого мудрёного названия. Время-то, какое было, - уже почти что можно было крестьянам интересоваться, – когда Ч-К вынул следующий «кирпич», в новое «окошко» стало видно, как из клуба расходятся сельчане, а на крыльце покуривают Ч-К со Степаном, у которого - лицо эМ-типа-Жо. Стены камеры, таким образом, в течение всего рассказа Ч-К вышли, что твоё сито, а «картинки» деревенской жизни прищемили сердце каждому, кто зажился в городу. – Ну, так… Тут суть в чём? А вот: после, как досмотрели мы эту страшную и смешную вещь на наших клубных подмостках и от души похлопали известным у нас артистам, так пока они там с декорацией разубирались да из костюмов разноцветных пердивались, мы со Стёпкой с ихним кассиром разговорились. А с кассиром потому, что увидали мы со Степан Прокопичем, чисто случайно, какую огромадную уймищу деньжищ увозят из нашего родного совхоза эти люди с культурной эрудицией! Ну, так. Кассир наш сразу смекнул, что он - наш, повалился, значит, в коленки, зарылся неглубоко светлым ликом своим в навоз земли нашей, ага, то есть, не губите, мол, я вам страшную историю расскажу! Вот этим-то он нас и взял, и нас подкупил, и себя, значит, спас, душа ево грешная, - мы ведь со Стёпкой самые ужасные охотники до этих страшных историй, как-никак, на «Спок.ночь, малыши!» выросли…
– А история?
– Нет. Шибко страшная.
Жо-типа-эМ трансформировалась обратно в эМ-типа-Жо - на лицо вернулись щетина с усами - и он бросил на стол пачку «Беломора»:
– А для меня?
Ч-К, снова глянул исподлобья, взял после паузы папиросу и согласился:
– Для тебя в самый раз, – прикурил от протянутой спички, затянулся и выговорил глухо, с дымом на связках: – У них там, в театре этом, который у нас регулярно постановки представлял, незáдолго перед тем приездом артисты своего главного режиссёра скушали. Кассир сказал «по причине сильной нелюбви»… Ну, мы сразу кассира выкопали, кляп вынули, руки-ноги развязали и отпустили на все три стороны; четвёртая-то у нас в магазин ведёт, так там ему не пройти. Так что, выходит, мы его и не трогали вовсе, так только, попинали немного. Но он все равно потом сам утонул, стал сдуру речки переплывать в марийско-мордовской земле: Яву, Виндерей, Юзгу, Варнаву, Мокшу, Сатис, Ужовку, Лячу, Пушту, Урейку, Рябку, Сивинь, Кивчей, Авгуру, Варму, Уркат, Ирсу, Алатырь, Ельтьму, Акшу. Потом сходил даже зачем-то из Свердловской области в Челябинскую, да в Пермской с Исетью через Бабку переполз. А вот астраханскую Болду не одолел, там и сгинул, под «Весёлой Гривой», совхоз такой племенной раньше был…
«Окна» погасли. Теперь в них медленно и безразлично плыли в разные стороны звёзды.
– И что, это весь твой страх, что ли?
– А тебе, мало?! – Ч-К выбежал из камеры в коридор и закричал со слезами на весь корабль: – Тут же не в кассире и не в этом долбаном театре дело! За это уже сколько отсидело и поседело! Тут же – глубже… Тут в нашем главном агрономе вся соль сути, - в Станиславе Славском… – резко умолк и показал глазами на висящую в коридоре знаменитую картину «Константин Сергеевич «не верит» Валеру Новарина». Прошептал с отчаяньем: – Мы же со Стёпкой тоже его видеть не могли по причине сильной нелюбви к его неверию в наше дело!.. Ну, и… в общем… съели мы его со Стёпкой… под самогонку… ну, под виски, по-вашему. Вот тебе и спектакль драмы черепушки нашей, товарищ Валера!..
И оба вошли в дверь с табличкой «Заслуженные артисты Иван Петрович Ты, Пётр Иванович Я».
12
В гримёрной было два окна и в каждом по заводу, в одном - Челябинский тракторный, в другом - Липецкий металлургический... Оба дымили. Ч-К и эМ-типа-Жо, в смокингах, просто сидели за гримёрными столиками, тихо поправляли грим. Из репродуктора над зеркалом - Фаргипэ:
– Achtung!.. В связи с пролётом без остановки и ночёвки на конечной остановке, от глав администраций с периферии Полёта поступила просьба: исполнить по заявкам втихаря по явкам в назидание булавкам, главкам и шавкам макаму им. Фриддюрренматта, посвятить её пролетевшему мимо юбилею русского театра и назвать «Мы не пошли -2».
Ч-К и эМ-типа-Жо сорвались и опрометью побежали через дверь с надписью «Концертный зал Полёта» на сцену, к слепящим огням рампы, шквалу аплодисментов и фотовспышкам.
В дюнах, в довольно диком месте стоял макет древнего концертного зала в Юрмале в натуральную величину. На сцену выкатился обаятельный Дуэт исполнителей-участников. С блеском и шармом высокого профессионализма, в каком-то отчаянном кураже своих недюжинных талантов исполнили они свой новый номер:
МЫ НЕ ПОШЛИ – 2
Макама
Мы не пошли на балет,
в драму, в кино, даже в цирк,
даже в «Театр Указов»!
Мы не поехали в Оперу. Мы
даже не знали, что в эти минуты
на главных подмостках страны
что-то такое поставили так,
что это стоит и не падает даже
в самый последний и кульмиц-ионный момент,
когда между кресел, лорнетов и чресел
проходит товарищ Товарищ!
А он на сегодня является самым
патентным ценителем драмы,
комедии, фарса и прочего явного или не очень
заметного всем барахла,
из которого вытащить сложно,
почти невозможно жемчужное это,
поскольку оно упирается лапами,
крыльями, клювами, кляпами
и лопастями,
не хочет на свет этот Божий
своё выносить сокровенное, ибо…
Ибо – не верит.
Не верит и всё тут!..
Зал потрясённо молчал, некоторые плакали, поэтому аплодировали чуть сдержаннее, но с глубокой благодарностью. Из-за кулис на сцену вышел Фаргипэ в серебристом фраке. Зал притих.
– Я тут тоже поначалу не хотел тут вас всех расстраивать тут раньше времени. Но теперь-то уж деваться тут некуда: к сообщению тов. Валеры была тут маленькая приписочка от главной санитарной врачи. Зачитываю. «Эпидемия продолжает потихонечку распространяться по всему земному шару, кубу, – исключая Кубу, – конусу, – по бонусу, – и октаэдру. К настоящему предстоящему моменту все материки поражены следующими видами гриппа: жирафьим, черепашьим, и овечьим – его уже не лечим. На очереди наступление последнего: комариного. От него, как вы понимаете, защиты нет. Прощайте. Обо всём остальном на Земле можно будет узнать только: от Тольки, от апельсиновой дольки, от си бемольки, от пани польки, от проросшей фасольки и от главного редактора Ассольки. И ещё от Левары Винарона, который смог укрыться после взрыва у обрыва в заливе за Ливией, где «Весёлая Грива» и где пряталась тётя Рива. И обещал послать вам свой лозунг». Конец приписочки.
Публика в концертном зале была уже давным-давно мертва и полузанесена песком. Позы одних, - тех, чьи лица покрыты инеем, - говорили о том, что они внезапно задохнулись и замёрзли; позы других, местами обугленных, наоборот, – что надышались и сгорели...
И опять Ч-К и эМ-типа-Жо сидели в гримёрке. В костюмах диггеров. Они сильно и давно, и как-то невесело пили. Оба – уже в возрасте. На гримёрных столиках стояло много-много водки в бутылках, отражённых в зеркалах, и лежало чуть-чуть простой русской закуси на газетке. Из репродуктора - Фаргипэ:
– Объявление пищеблока: «Уважаемые актрисочки! Обеденные мисочки, объедки редисочки, биссектрисочки и любовные записочки по просьбе поварихи Люды кладите на стол для использованной посуды!» А пока – пока. С вами был ваш Фаргипэ, но это не звуковое сопровождение события, а проявление явления от сверхдавления, то бишь, неминуемого взрыва в театре «Весёлая грива». Поэтому по просьбе ветеранов антиобщественного движения «Гражданского взаимонепонимания шерсти десятников» сейчас будет исполнено не очередное «Мы не пошли», которое вообще неизвестно кто сочиняет, а зюка, т.е. - гимн, этого Театра Детского Места «Весёлая Грива» имени одноимённого конно-племенного совхоза. Сочинение в стиле начально-театрального приобщения написал бывший начальник нынешнего начальника кружка драмы и пластики.
Мужики одновременно подняли головы. Глаза полны слёз. Воспоминание застигло врасплох...
Ниже таблички «Худрук ДК» прилеплен тетрадный листок с надписью «ВИА «Весёлая грива»», а в самóм кабинете шла ночная репетиция ВИА в составе молодых-молодых Ч-К и эМ-типа-Жо. В их самозабвенном исполнении и зазвучал гимн:
Вначале было Слово…
Но тут усилок «завязался» и вошёл сильно помолодевший Фаргипэ - худрук ДК. Он сел за ударную установку и палочками отстучал четыре удара…
ВЕСЁЛАЯ ГРИВА
Зюка
Вначале было Слово!!!
А уж потом – артист,
художник и режиссёр!!!
Всё повторится снова:
и восторг и свист!!!
Взлёт – провал!!! Успех – позор!!!
Пускай всё будет криво!!!
И наперекосяк!!!
Но наша «Весёлая грива» -
нашей дороги знак!!!
«Весёлая грива»!!! «Весёлая грива»!!! Во-от так!!!
Мы начинаем снова!!!
И опять!!! И вновь!!!
Пепел и слёзы – прочь!!!
Мы говорим два слова!!!
В них и пот и кровь!!!
И мать, и отец, и сын, и дочь!!!
Заслушавшиеся участники опять вздрогнули от голоса Фаргипэ:
– Пришёл обещанный лозунг. Задержка вызвана сложностью распаковки упаковки и, конечно, сама развёртка и подключение заняли ещё сколько-то. Зажигайте! – лозунг змеящейся лентой проплыл мимо лобового обзорного иллюминатора:
«У исхода твоих рук пространство. Но нам не дано его удержать»...
– Да ты, я помню, всю эскадрилью задолбал тогда! – они сели к столу. – Что, не правда, что ли?! И не смотри так, я всё равно ветеранистее тебя. Я свои первые вылеты делала с братом ещё в «Икар-Транс-Аэро». Меня поэтому сразу сейчас и утвердили, безо всякой вашей мудили. Только подсадили и сказали: сделай полёт. Я сделала раз-полёт, два-полёт… И меня сразу остановили! И как завыли, как зашурудили! И вообще даже не обсуждали. Только глянули под танки на мои останки, и вся комиссия приёмо-сдаточная как загалдела внутриматочно: «Достаточно! Утвердить, твою мать! И плевать!»
– Да-а, это вы классно. Это вы как легенда, как миф Гревней Дреции. Всё одно, как сводный хор Жреции исполнял на Старте свои «нажреции».
Жо-типа-эМ провела рукой по лицу и трансформировалась в эМ-типа-Жо, появились рыжие усы и щетина:
– А, ну их!.. Тем более, что… – умолкла, пережидая, пока повариха поставит миски. – Ты вот там инкубертировался на выборах кучера, а тут Новару Валерине пришло экстренное сообщение от товарища Валýра Новаруá о том, что он ушёл в длительное автономное плавание на атóмной субмарине, построенной в Турине, и названной «Китобой-тире-Марине», – присолила борщ, – Пошёл он к берегам Эквадора, где сначала высунул над водой Исидора, как перископ, сделал «пляску по горизонту» и высадился в шлюпку со старшим матросом Любка, – принюхалась к котлетам. – Но тот, хоть и был одет в юбку, а ещё долго оставался мужчиной. Субмарину Валера подорвал на хрен вместе с Мариной, которая накануне поехала дрезиной, а также вместе с экватором, Кито и боем. И когда те утопли, подавив вопли и утерев сопли, подъехал рикша, запряжённый с пикшей. На них и убрались они восвояси в далёкий город Осло-ясли, там, в досаде, продержали его в осаде, а потом всем гуртом взяли с боем, – взялась за компот. – Да это всё зарисовано Боером, известным художником по декорациям Древнероссийской Федерации. И уже растрезвонили по рациям и редакциям, что теперь ни подраться и ни побрататься не с кем, все взлетели на хрен и с этой охрененной высоты теперь к ним хрен подступишься!
Ч-К, который так и не прикоснулся к еде, а только курил; теперь произнёс назидательно:
– А это всё ещё Тхуматра предсказывал, тибетский бог частной жизни... И я тоже всегда говорил: высоко Тибет, а гора Богдо – ещё ниже! Мне Патриарх-главарь Союза ещё когда всё это предрекал! Я ему говорю: «Товарищ Бер-Ендей, неужто?!» А он мне: «А-то!..» Я три дня тогда сесть не мог, вот как нас учили глагол любить! Я-то, ведь, из простых, можно даже сказать, из простейших... Поэтому и каннибальство моё возникло не на пустом месте, а самым что ни на есть естественным образом...
– Расскажете?
– Нет, не расскажу.
эМ-типа-Жо трансформировался обратно – в Жо-типа-эМ. С его лица исчезли щетина с усами и он, теперь – она, спросила снова:
– А мне?
Ч-К, глянув исподлобья, сдался:
– Тебе расскажу... – он встал из-за стола, надвинул кепку на брови и ушёл далеко в поле, в рожь по пояс... Жо-типа-эМ, в белом плате на голове, подперев руку щекой, смотрела ему вслед и сокрушённо вздыхала. Зазвучал народный напев без слов и низким женским голосом...
11
Жо-типа-эМ бесшумно «сняла» охранников у дверей тюремной камеры и затащила трупы внутрь. На столе в центре камеры стояла лампа, рядом с ней - тетрадь и огрызок химического карандаша. Из остальной мебели - табурет у стола и кресло-качалка в углу. За тюремным окном тихо плыли звёзды. Жо-типа-эМ свалила охрану у параши, подошла к столу и села на табурет. Лампа горела мягким зелёным светом. Ч-К, в полосатом «монте-кристо», закатив глаза под железной маской, полулежал в кресле-качалке. Жо-типа-эМ открыла тетрадь и прочла по складам:
– Од-наж-ды к нам в сов-хоз, в клуб куль-ту-ры и-ме-ни…
Ч-К вернул белки глаз из под бровей, пружинисто поднялся из кресла-качалки. Жо-типа-эМ вместе с табуретом сдвинулась от стола к стенке. Ловко орудуя отвёрткой, Ч-К освободился от маски и, меряя камеру шагами из угла в угол, заговорил:
– Однажды к нам в совхоз, в клуб культуры имени Аристотеля Онассиса… Ох, не любили мы этого названия, дюже погано оно нам всем казалось, а мне со Стёпкой, да ещё с похмелья, - особливо. Ну, так. Привезли как-то в клуб наш из райцентра постановку драмы и комедии под названием «Рука и Пись, найденные на Солнце». В жанре, типа, «про эму», - этих страусов в Кукуштане разводят - соседи наши, а нам пока зоотехник не велит, мы пока боимся… – при помощи той же отвёртки Ч-К вынул из кладки стены каменный «кирпич» внушительных размеров. В образовавшемся «окне» возник сельский пейзаж, а в нём - пара блуждающих русских мужиков… Ч-К продолжил: – Ну, так. А афишу-то им, афишу-то Стёпка же писал! И мы по этому поводу долго интересовались друг у друга разными тракторовками такого мудрёного названия. Время-то, какое было, - уже почти что можно было крестьянам интересоваться, – когда Ч-К вынул следующий «кирпич», в новое «окошко» стало видно, как из клуба расходятся сельчане, а на крыльце покуривают Ч-К со Степаном, у которого - лицо эМ-типа-Жо. Стены камеры, таким образом, в течение всего рассказа Ч-К вышли, что твоё сито, а «картинки» деревенской жизни прищемили сердце каждому, кто зажился в городу. – Ну, так… Тут суть в чём? А вот: после, как досмотрели мы эту страшную и смешную вещь на наших клубных подмостках и от души похлопали известным у нас артистам, так пока они там с декорацией разубирались да из костюмов разноцветных пердивались, мы со Стёпкой с ихним кассиром разговорились. А с кассиром потому, что увидали мы со Степан Прокопичем, чисто случайно, какую огромадную уймищу деньжищ увозят из нашего родного совхоза эти люди с культурной эрудицией! Ну, так. Кассир наш сразу смекнул, что он - наш, повалился, значит, в коленки, зарылся неглубоко светлым ликом своим в навоз земли нашей, ага, то есть, не губите, мол, я вам страшную историю расскажу! Вот этим-то он нас и взял, и нас подкупил, и себя, значит, спас, душа ево грешная, - мы ведь со Стёпкой самые ужасные охотники до этих страшных историй, как-никак, на «Спок.ночь, малыши!» выросли…
– А история?
– Нет. Шибко страшная.
Жо-типа-эМ трансформировалась обратно в эМ-типа-Жо - на лицо вернулись щетина с усами - и он бросил на стол пачку «Беломора»:
– А для меня?
Ч-К, снова глянул исподлобья, взял после паузы папиросу и согласился:
– Для тебя в самый раз, – прикурил от протянутой спички, затянулся и выговорил глухо, с дымом на связках: – У них там, в театре этом, который у нас регулярно постановки представлял, незáдолго перед тем приездом артисты своего главного режиссёра скушали. Кассир сказал «по причине сильной нелюбви»… Ну, мы сразу кассира выкопали, кляп вынули, руки-ноги развязали и отпустили на все три стороны; четвёртая-то у нас в магазин ведёт, так там ему не пройти. Так что, выходит, мы его и не трогали вовсе, так только, попинали немного. Но он все равно потом сам утонул, стал сдуру речки переплывать в марийско-мордовской земле: Яву, Виндерей, Юзгу, Варнаву, Мокшу, Сатис, Ужовку, Лячу, Пушту, Урейку, Рябку, Сивинь, Кивчей, Авгуру, Варму, Уркат, Ирсу, Алатырь, Ельтьму, Акшу. Потом сходил даже зачем-то из Свердловской области в Челябинскую, да в Пермской с Исетью через Бабку переполз. А вот астраханскую Болду не одолел, там и сгинул, под «Весёлой Гривой», совхоз такой племенной раньше был…
«Окна» погасли. Теперь в них медленно и безразлично плыли в разные стороны звёзды.
– И что, это весь твой страх, что ли?
– А тебе, мало?! – Ч-К выбежал из камеры в коридор и закричал со слезами на весь корабль: – Тут же не в кассире и не в этом долбаном театре дело! За это уже сколько отсидело и поседело! Тут же – глубже… Тут в нашем главном агрономе вся соль сути, - в Станиславе Славском… – резко умолк и показал глазами на висящую в коридоре знаменитую картину «Константин Сергеевич «не верит» Валеру Новарина». Прошептал с отчаяньем: – Мы же со Стёпкой тоже его видеть не могли по причине сильной нелюбви к его неверию в наше дело!.. Ну, и… в общем… съели мы его со Стёпкой… под самогонку… ну, под виски, по-вашему. Вот тебе и спектакль драмы черепушки нашей, товарищ Валера!..
И оба вошли в дверь с табличкой «Заслуженные артисты Иван Петрович Ты, Пётр Иванович Я».
12
В гримёрной было два окна и в каждом по заводу, в одном - Челябинский тракторный, в другом - Липецкий металлургический... Оба дымили. Ч-К и эМ-типа-Жо, в смокингах, просто сидели за гримёрными столиками, тихо поправляли грим. Из репродуктора над зеркалом - Фаргипэ:
– Achtung!.. В связи с пролётом без остановки и ночёвки на конечной остановке, от глав администраций с периферии Полёта поступила просьба: исполнить по заявкам втихаря по явкам в назидание булавкам, главкам и шавкам макаму им. Фриддюрренматта, посвятить её пролетевшему мимо юбилею русского театра и назвать «Мы не пошли -2».
Ч-К и эМ-типа-Жо сорвались и опрометью побежали через дверь с надписью «Концертный зал Полёта» на сцену, к слепящим огням рампы, шквалу аплодисментов и фотовспышкам.
В дюнах, в довольно диком месте стоял макет древнего концертного зала в Юрмале в натуральную величину. На сцену выкатился обаятельный Дуэт исполнителей-участников. С блеском и шармом высокого профессионализма, в каком-то отчаянном кураже своих недюжинных талантов исполнили они свой новый номер:
МЫ НЕ ПОШЛИ – 2
Макама
Мы не пошли на балет,
в драму, в кино, даже в цирк,
даже в «Театр Указов»!
Мы не поехали в Оперу. Мы
даже не знали, что в эти минуты
на главных подмостках страны
что-то такое поставили так,
что это стоит и не падает даже
в самый последний и кульмиц-ионный момент,
когда между кресел, лорнетов и чресел
проходит товарищ Товарищ!
А он на сегодня является самым
патентным ценителем драмы,
комедии, фарса и прочего явного или не очень
заметного всем барахла,
из которого вытащить сложно,
почти невозможно жемчужное это,
поскольку оно упирается лапами,
крыльями, клювами, кляпами
и лопастями,
не хочет на свет этот Божий
своё выносить сокровенное, ибо…
Ибо – не верит.
Не верит и всё тут!..
Зал потрясённо молчал, некоторые плакали, поэтому аплодировали чуть сдержаннее, но с глубокой благодарностью. Из-за кулис на сцену вышел Фаргипэ в серебристом фраке. Зал притих.
– Я тут тоже поначалу не хотел тут вас всех расстраивать тут раньше времени. Но теперь-то уж деваться тут некуда: к сообщению тов. Валеры была тут маленькая приписочка от главной санитарной врачи. Зачитываю. «Эпидемия продолжает потихонечку распространяться по всему земному шару, кубу, – исключая Кубу, – конусу, – по бонусу, – и октаэдру. К настоящему предстоящему моменту все материки поражены следующими видами гриппа: жирафьим, черепашьим, и овечьим – его уже не лечим. На очереди наступление последнего: комариного. От него, как вы понимаете, защиты нет. Прощайте. Обо всём остальном на Земле можно будет узнать только: от Тольки, от апельсиновой дольки, от си бемольки, от пани польки, от проросшей фасольки и от главного редактора Ассольки. И ещё от Левары Винарона, который смог укрыться после взрыва у обрыва в заливе за Ливией, где «Весёлая Грива» и где пряталась тётя Рива. И обещал послать вам свой лозунг». Конец приписочки.
Публика в концертном зале была уже давным-давно мертва и полузанесена песком. Позы одних, - тех, чьи лица покрыты инеем, - говорили о том, что они внезапно задохнулись и замёрзли; позы других, местами обугленных, наоборот, – что надышались и сгорели...
И опять Ч-К и эМ-типа-Жо сидели в гримёрке. В костюмах диггеров. Они сильно и давно, и как-то невесело пили. Оба – уже в возрасте. На гримёрных столиках стояло много-много водки в бутылках, отражённых в зеркалах, и лежало чуть-чуть простой русской закуси на газетке. Из репродуктора - Фаргипэ:
– Объявление пищеблока: «Уважаемые актрисочки! Обеденные мисочки, объедки редисочки, биссектрисочки и любовные записочки по просьбе поварихи Люды кладите на стол для использованной посуды!» А пока – пока. С вами был ваш Фаргипэ, но это не звуковое сопровождение события, а проявление явления от сверхдавления, то бишь, неминуемого взрыва в театре «Весёлая грива». Поэтому по просьбе ветеранов антиобщественного движения «Гражданского взаимонепонимания шерсти десятников» сейчас будет исполнено не очередное «Мы не пошли», которое вообще неизвестно кто сочиняет, а зюка, т.е. - гимн, этого Театра Детского Места «Весёлая Грива» имени одноимённого конно-племенного совхоза. Сочинение в стиле начально-театрального приобщения написал бывший начальник нынешнего начальника кружка драмы и пластики.
Мужики одновременно подняли головы. Глаза полны слёз. Воспоминание застигло врасплох...
Ниже таблички «Худрук ДК» прилеплен тетрадный листок с надписью «ВИА «Весёлая грива»», а в самóм кабинете шла ночная репетиция ВИА в составе молодых-молодых Ч-К и эМ-типа-Жо. В их самозабвенном исполнении и зазвучал гимн:
Вначале было Слово…
Но тут усилок «завязался» и вошёл сильно помолодевший Фаргипэ - худрук ДК. Он сел за ударную установку и палочками отстучал четыре удара…
ВЕСЁЛАЯ ГРИВА
Зюка
Вначале было Слово!!!
А уж потом – артист,
художник и режиссёр!!!
Всё повторится снова:
и восторг и свист!!!
Взлёт – провал!!! Успех – позор!!!
Пускай всё будет криво!!!
И наперекосяк!!!
Но наша «Весёлая грива» -
нашей дороги знак!!!
«Весёлая грива»!!! «Весёлая грива»!!! Во-от так!!!
Мы начинаем снова!!!
И опять!!! И вновь!!!
Пепел и слёзы – прочь!!!
Мы говорим два слова!!!
В них и пот и кровь!!!
И мать, и отец, и сын, и дочь!!!
Заслушавшиеся участники опять вздрогнули от голоса Фаргипэ:
– Пришёл обещанный лозунг. Задержка вызвана сложностью распаковки упаковки и, конечно, сама развёртка и подключение заняли ещё сколько-то. Зажигайте! – лозунг змеящейся лентой проплыл мимо лобового обзорного иллюминатора:
«У исхода твоих рук пространство. Но нам не дано его удержать»...
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце