Перед высоким крыльцом аккуратной избушки, что прилепилась у самого края Русской долины на Солнце, маялись двое бывших участников с забинтованными лицами. Наконец, в дверях домика возникла благообразная старушка в широком платье.
Голова повязана светлым в бледно-розовый горошек платком. Личико мягкое, гладкое, выражение доброе, а глаза лучистые, тёплые, какие иногда, мельком, бывали у Фаргипэ.
– Здравствуйте, миленькие, здравствуйте! Чего испужались, аль не признали? Только не говорите: «Здравствуйте, бабушка Яга!» — это не я. Не она я. Я — не она. На метлу эту мою тоже внимания много не обращайте: не всякая Баба Яга — с метлой, и не всякая баба с метлой — Яга. Вот и на кринолин мой не дивитесь, — мне так в тронной зале сподручнее убираться… Так кто ж это из вас удумал Ихтиандра-то на «спец-доп» направить? Бессовестные вы, вот что! Парню и так с его жабрами не просто в этом Полёте было! Посиди-ка всю дорогу в майонезной баночке!.. Вы, кстати, анализы-то свои поставьте вон туда, за бугорок, чего в руках мнёте, потом сестричка заберёт… Когда результаты? Так никогда. Их же у вас не для того берут, а для этого. Ну, чего сразу насупились? Вы же, миленькие, на Солнце прибыли, тут у нас так положено. Проходите в горницу. Я сейчас с этим старичком разберусь, наконец, да и к вам взойду. Ступайте.
Участники ощупью зашли в дом. Старушка засеменила к стоящему поодаль старику с усами, в длинном плаще, шляпе и с палкой. Старик обернулся и сказал с обидой:
– Ну, спасибо тебе на «добром» слове!
– Не паясничай, давай, а скажи-ка лучше, сколько мне за тобой ещё убираться-то, мил человек!
– А я-то при чём?! Ты на меня не греши, Родивоновна. Это всё птицы нагадили! – погрозил палкой в небо.
Дальше мы тоже будем называть старушку как положено, по-отчеству.
– Ясно, что птички, а не слоны! Но они же в тебя целятся, и всё попасть не могут!.. Уж который век торчишь тут, Лёша, пора бы и передислоцироваться. Ладно, стой, пока небо чисто, налетят – я тебя под юбку спрячу, может, не заметят.
– Ещё чего! Совсем сбрендила, что ль?! Я тебе не Сашунька, барчук твой, чтоб от страстей под юбку прятать! Сам уйду! Позовёшь ещё, да поздно будет! – ворча, старик удалился.
– Ну-у, распыхтелся, как самовар всамделишный, теперь не скоро и остынет.
В дверях избушки появились двое участников.
– А вам чего, миленькие, в горнице не сидится, душно, что ли, али зябко, - у нас ведь кому как, каждый по-разному себя ощущает.
Родивоновна усадила участников на ступеньки крыльца и медленно, в такт своей неторопливой речи, стала разматывать бинты на их головах. Каждую снятую ленту старушка ловко, как заправская санитарка, скручивала на коленке в аккуратные мотки. Когда очередной бинт спадал с лица участника или участницы, под ним обнаруживались маски какой-то их пар персонажей Полёта. Причём, не обязательно в той связке, в какой они были представлены. Это могли быть Кучер-Император или Режиссёр-Контрабандист, или Пират-Ефремовна и т.д. Маски с грустным шелестом опадали, плавились, как фотографии на огне, кривя лица, сжигая черты, а пепел смешивался с занимающимся туманом…
37
– Вот у Алексея Максимыча, – журчал тихий голосок Родивоновны, – по пять раз на дню температурка скачет, оттого они и вредный такой. Зато у Владим Владимыча постоянно «сто сорок», ни больше, ни меньше. Правда, только на закате, а так, днём, холодненький он. Вместе-то они редко когда сходятся, ну-дак, куда, таких две дылды! Да и прописала я их на разных улицах. Володя сам меня попросил: давай, говорит, мать, я уж так и буду на Безъязыкой корчиться. А Максимыча вон за теми протуберанцами, что у Кудыкиной горы, поселила. Со временем, он и всех своих «дитятков солнца» к себе перетащил, я их «протасиками» кличу. А сам-то, когда в расположении бывает, зовёт меня «Изергиль», но я не обижаюсь. Это всё Расея-матушка, её следы. У меня ведь тут их больше всех собралось. Пробужаюсь утром и сразу бегу смотреть, живы ли, не сломались - не поникли, мои цветочки-людики-поэтики? Вы чего так глядите, не узнали старичка-то, что ль? Ну, как же, миленькие, - «Человек – это звучит…»! Ну, слава Тебе, а то я уж и сама испужалась, что вы и этого не помните! Хотя, конечно, ерунда всё это, потому как человек – это вообще не звучит. Это же вам не струна какая: аль настроена аль нет, али лопнет али нет. А с другой стороны выходит, что и так может быть, и - по-другому. Право слово, задумаешься. Вот так же и Сашунечка мой, приложит эдак ручку к височку, да и замрёт. Это с младенчества у него, с того самого часа, когда они с Сергеем Львовичем первый раз глазами встретились. Тот-то до этого момента как-то не вникал, что на внучке абиссинца женился… Я, как сейчас, его лицо вижу! А Сашунечка заглянул в лицо папеньки и тогда-то в первый раз вот так ручку к височку и приставил, как божок пермский деревянный. С тех пор и повелось. Иной раз с год-два так-то просидит, а после, как очнётся ещё долгонько, будто в сумерках, по дому бродит: то одно зацепит, то об другое споткнётся. Тут за ним и следи в оба! Иначе замаешься синячки выводить, да ссадинки заживлять... А и до рождения тоже такой резвый был! Надежда Осиповна, бывало, охнет да промолвит: «Что ж ты, Сашенька, у меня в животике такой футбол устраиваешь?» А тому смешно только, да и всё тут! Кричит: «Гол!». Ну и мы все смеёмся, да вопим хором: «Гол! Гол!»… Ой, извиняюсь, конечно, его ж тогда ещё и в заводе не было, футбола этого, но по ощущениям, как Надежда Осиповна говорит, сильно похоже. Что-то тоже поясницу ломит, к непогоде, видать. Прогнозом-то никто сегодня не интересовался? Эх, ленивые вы, нелюбопытные… А вот послушайте-ка, ребятки, что я вам расскажу. Мне скоро опять в путь-дорожку собираться надо, так не пиратам же об этом докладывать. Куда собираться? Сейчас и поймёте. Да вы слушайте, а не гомоните попусту. Как померла я тем летом в Питере, так через сколько-то там годков, одна моя дальняя родственница поселилась в небольшой низинке около пригорка, их так и прозывали: Зинкина Низинка и Егоркина Пригорка. Родственницу ту звали, как и меня – Ариной, но по отчеству не упомню. И был у ней «бзик» такой: всё ей хотелось низинку с пригорком сравнять и на их месте деревеньку завести ладненькую. Девка она была упорная, потому к исходу чётного дня високосного годка и завелась в тех местах деревенька, которую соседи стали именовать по девкиному имени – «Ариной». Справного мужа Бог ей послал на полжизни. А как помер он, сказала Арина: «Умер мой муж – отвалилось моё правое крылышко», и стала доживать вторую половинку своей жизни. Оглянуться не успела, а уж последняя внучка у ней народилась. Тоже на тот раз долго в уме не искали, да в честь бабушки и нарекли. Долго ли коротко ли, а тут подошёл и нечётный день невисокосной годины, когда пришло время им захиреть, - и самой бабушке Арине и её деревеньке. Схоронила их последняя внучка, да перед тем, как самой в путь дорогу пуститься, воткнула в землю палку с дощечкой и велела соседу, художнику Зеркалову, написать на досточке «Старая Арина». С тем и побежала в чужую сторонку. Зеркалов этот, конечно, исполнил внучкино повеление, да не в доподлиности: во-первых, будучи известным в той стороне портретистом, он умел писать только заглавные буквы, а, во вторых, краски дороги, так он и сократил буковки до минимума. И получилось у него – «СТ (точка) АРИНА». Точечка, само-собой, облетела, да и народ-то проезжий иногда ведь грамотный мимо скользил. Ну, и повелось по окрестным деревенькам – «Стáрина», да «Старúна», да «Старинá». Вот одному проезжему барину иноземному до того это словечко понравилось, что он его даже на псевдоним себе забрал. Чуток подправил и с тех самых пор так Скорúной этот Франциск и прозывался. Чего ухмыляетесь, так люди говорят, а я ничего не придумываю, у меня этого и в заводе нет. В чужой сторонке внучка Аринушка вскорости наладила своё жильё под названием «Новая Арина», и тоже местному маляру магарыч посулила, да наказала справить вывеску над своим новым поселением. Ну, маляр-то недалёко от того портретиста убёг, и у него всё вышло точь-в-точь, как у Зеркалова: и со шрифтом и с точечками – была «Новая Арина», стала «Новарина». Соседи тут же всех скопом и завеличали: Новарины′, да Новáрины. Тут вся наша родовá, - на дыбы! Одних мужиков: восемь дедушков - Феорфан, Русылтук, Загиндрей, Чувтырин, Лебенвирш, Шуртылкай, Йорганчус и Барсманжар; отцов, правда, не сильно много, с пяток – Дын, Бун, Рэм, Зул и Чучик-Маленький, кажется; зато дядьёв да племяшей уйма, с полста, не меньше – только у Ванан Бананыча с сорок братьёв, да у Тиморфея Захардыча сыновьёв дюжина. Я уж мамок да тёщ, да свекровок с невестками и не поминаю! Одна Еркатéришна со своими девками, случись что, пол-Земли с лица снесёт. Но как ни супротивлялась, как ни дрались мужики вкровь со всеми окрестными, да и бабы не отставали, - ничто не брало. Прилипло. Намертво. Внучка Аринушка, хоть и тоже сильно сердилась на свою новую фамилию, да к тому времени она уже, по счастью, бабушкой была, и в страну-Францию к дедушке спешила. А дедушке по каким-то там сугубо французским причинам приходилось сильно скрывать свою настоящую французскую фамилию. Он, умница, возьми, да и смени её на бабушкину. Так в стране Франции и появилась фамилия «Новарина»! А то откуда б ей там взяться-то, правда ведь?! Так вы и передайте Валерушке, пусть не мается – есть у него в роду корешки русские, есть! Самые, что ни на есть, настоящие! Я ведь, как прочла его книжку, ну, ту, что Катя перевела, сразу говорю Микитке: «Смотри-ка! Объявился наш Валерушка Новаринушка! Ставь, давай, быстро его пьесу!» Вы видали-нет, постановку-то Микиткину? Э-э, ребятушки, так дело не пойдёт, чтоб завтра же все посмотрели. А ты, Витька-ламеро, чтоб вперёд всех! Усёк?.. Держи рукопись-то, передашь там Микитке, он у нас, хоть и не шибко ушлый, но найдёт, как её приспособить. Ну, вот и хорошо. Значит, мы с вами ещё полетаем! От Солнца к Солнцу!..
ЭПИЛОГ
Время истекло. Полёт закончился удачно. Перемещаясь со скоростью света, вы покрыли расстояние между землёй и Солнцем приблизительно за 8½ минут. До встречи!
– Здравствуйте, миленькие, здравствуйте! Чего испужались, аль не признали? Только не говорите: «Здравствуйте, бабушка Яга!» — это не я. Не она я. Я — не она. На метлу эту мою тоже внимания много не обращайте: не всякая Баба Яга — с метлой, и не всякая баба с метлой — Яга. Вот и на кринолин мой не дивитесь, — мне так в тронной зале сподручнее убираться… Так кто ж это из вас удумал Ихтиандра-то на «спец-доп» направить? Бессовестные вы, вот что! Парню и так с его жабрами не просто в этом Полёте было! Посиди-ка всю дорогу в майонезной баночке!.. Вы, кстати, анализы-то свои поставьте вон туда, за бугорок, чего в руках мнёте, потом сестричка заберёт… Когда результаты? Так никогда. Их же у вас не для того берут, а для этого. Ну, чего сразу насупились? Вы же, миленькие, на Солнце прибыли, тут у нас так положено. Проходите в горницу. Я сейчас с этим старичком разберусь, наконец, да и к вам взойду. Ступайте.
Участники ощупью зашли в дом. Старушка засеменила к стоящему поодаль старику с усами, в длинном плаще, шляпе и с палкой. Старик обернулся и сказал с обидой:
– Ну, спасибо тебе на «добром» слове!
– Не паясничай, давай, а скажи-ка лучше, сколько мне за тобой ещё убираться-то, мил человек!
– А я-то при чём?! Ты на меня не греши, Родивоновна. Это всё птицы нагадили! – погрозил палкой в небо.
Дальше мы тоже будем называть старушку как положено, по-отчеству.
– Ясно, что птички, а не слоны! Но они же в тебя целятся, и всё попасть не могут!.. Уж который век торчишь тут, Лёша, пора бы и передислоцироваться. Ладно, стой, пока небо чисто, налетят – я тебя под юбку спрячу, может, не заметят.
– Ещё чего! Совсем сбрендила, что ль?! Я тебе не Сашунька, барчук твой, чтоб от страстей под юбку прятать! Сам уйду! Позовёшь ещё, да поздно будет! – ворча, старик удалился.
– Ну-у, распыхтелся, как самовар всамделишный, теперь не скоро и остынет.
В дверях избушки появились двое участников.
– А вам чего, миленькие, в горнице не сидится, душно, что ли, али зябко, - у нас ведь кому как, каждый по-разному себя ощущает.
Родивоновна усадила участников на ступеньки крыльца и медленно, в такт своей неторопливой речи, стала разматывать бинты на их головах. Каждую снятую ленту старушка ловко, как заправская санитарка, скручивала на коленке в аккуратные мотки. Когда очередной бинт спадал с лица участника или участницы, под ним обнаруживались маски какой-то их пар персонажей Полёта. Причём, не обязательно в той связке, в какой они были представлены. Это могли быть Кучер-Император или Режиссёр-Контрабандист, или Пират-Ефремовна и т.д. Маски с грустным шелестом опадали, плавились, как фотографии на огне, кривя лица, сжигая черты, а пепел смешивался с занимающимся туманом…
37
– Вот у Алексея Максимыча, – журчал тихий голосок Родивоновны, – по пять раз на дню температурка скачет, оттого они и вредный такой. Зато у Владим Владимыча постоянно «сто сорок», ни больше, ни меньше. Правда, только на закате, а так, днём, холодненький он. Вместе-то они редко когда сходятся, ну-дак, куда, таких две дылды! Да и прописала я их на разных улицах. Володя сам меня попросил: давай, говорит, мать, я уж так и буду на Безъязыкой корчиться. А Максимыча вон за теми протуберанцами, что у Кудыкиной горы, поселила. Со временем, он и всех своих «дитятков солнца» к себе перетащил, я их «протасиками» кличу. А сам-то, когда в расположении бывает, зовёт меня «Изергиль», но я не обижаюсь. Это всё Расея-матушка, её следы. У меня ведь тут их больше всех собралось. Пробужаюсь утром и сразу бегу смотреть, живы ли, не сломались - не поникли, мои цветочки-людики-поэтики? Вы чего так глядите, не узнали старичка-то, что ль? Ну, как же, миленькие, - «Человек – это звучит…»! Ну, слава Тебе, а то я уж и сама испужалась, что вы и этого не помните! Хотя, конечно, ерунда всё это, потому как человек – это вообще не звучит. Это же вам не струна какая: аль настроена аль нет, али лопнет али нет. А с другой стороны выходит, что и так может быть, и - по-другому. Право слово, задумаешься. Вот так же и Сашунечка мой, приложит эдак ручку к височку, да и замрёт. Это с младенчества у него, с того самого часа, когда они с Сергеем Львовичем первый раз глазами встретились. Тот-то до этого момента как-то не вникал, что на внучке абиссинца женился… Я, как сейчас, его лицо вижу! А Сашунечка заглянул в лицо папеньки и тогда-то в первый раз вот так ручку к височку и приставил, как божок пермский деревянный. С тех пор и повелось. Иной раз с год-два так-то просидит, а после, как очнётся ещё долгонько, будто в сумерках, по дому бродит: то одно зацепит, то об другое споткнётся. Тут за ним и следи в оба! Иначе замаешься синячки выводить, да ссадинки заживлять... А и до рождения тоже такой резвый был! Надежда Осиповна, бывало, охнет да промолвит: «Что ж ты, Сашенька, у меня в животике такой футбол устраиваешь?» А тому смешно только, да и всё тут! Кричит: «Гол!». Ну и мы все смеёмся, да вопим хором: «Гол! Гол!»… Ой, извиняюсь, конечно, его ж тогда ещё и в заводе не было, футбола этого, но по ощущениям, как Надежда Осиповна говорит, сильно похоже. Что-то тоже поясницу ломит, к непогоде, видать. Прогнозом-то никто сегодня не интересовался? Эх, ленивые вы, нелюбопытные… А вот послушайте-ка, ребятки, что я вам расскажу. Мне скоро опять в путь-дорожку собираться надо, так не пиратам же об этом докладывать. Куда собираться? Сейчас и поймёте. Да вы слушайте, а не гомоните попусту. Как померла я тем летом в Питере, так через сколько-то там годков, одна моя дальняя родственница поселилась в небольшой низинке около пригорка, их так и прозывали: Зинкина Низинка и Егоркина Пригорка. Родственницу ту звали, как и меня – Ариной, но по отчеству не упомню. И был у ней «бзик» такой: всё ей хотелось низинку с пригорком сравнять и на их месте деревеньку завести ладненькую. Девка она была упорная, потому к исходу чётного дня високосного годка и завелась в тех местах деревенька, которую соседи стали именовать по девкиному имени – «Ариной». Справного мужа Бог ей послал на полжизни. А как помер он, сказала Арина: «Умер мой муж – отвалилось моё правое крылышко», и стала доживать вторую половинку своей жизни. Оглянуться не успела, а уж последняя внучка у ней народилась. Тоже на тот раз долго в уме не искали, да в честь бабушки и нарекли. Долго ли коротко ли, а тут подошёл и нечётный день невисокосной годины, когда пришло время им захиреть, - и самой бабушке Арине и её деревеньке. Схоронила их последняя внучка, да перед тем, как самой в путь дорогу пуститься, воткнула в землю палку с дощечкой и велела соседу, художнику Зеркалову, написать на досточке «Старая Арина». С тем и побежала в чужую сторонку. Зеркалов этот, конечно, исполнил внучкино повеление, да не в доподлиности: во-первых, будучи известным в той стороне портретистом, он умел писать только заглавные буквы, а, во вторых, краски дороги, так он и сократил буковки до минимума. И получилось у него – «СТ (точка) АРИНА». Точечка, само-собой, облетела, да и народ-то проезжий иногда ведь грамотный мимо скользил. Ну, и повелось по окрестным деревенькам – «Стáрина», да «Старúна», да «Старинá». Вот одному проезжему барину иноземному до того это словечко понравилось, что он его даже на псевдоним себе забрал. Чуток подправил и с тех самых пор так Скорúной этот Франциск и прозывался. Чего ухмыляетесь, так люди говорят, а я ничего не придумываю, у меня этого и в заводе нет. В чужой сторонке внучка Аринушка вскорости наладила своё жильё под названием «Новая Арина», и тоже местному маляру магарыч посулила, да наказала справить вывеску над своим новым поселением. Ну, маляр-то недалёко от того портретиста убёг, и у него всё вышло точь-в-точь, как у Зеркалова: и со шрифтом и с точечками – была «Новая Арина», стала «Новарина». Соседи тут же всех скопом и завеличали: Новарины′, да Новáрины. Тут вся наша родовá, - на дыбы! Одних мужиков: восемь дедушков - Феорфан, Русылтук, Загиндрей, Чувтырин, Лебенвирш, Шуртылкай, Йорганчус и Барсманжар; отцов, правда, не сильно много, с пяток – Дын, Бун, Рэм, Зул и Чучик-Маленький, кажется; зато дядьёв да племяшей уйма, с полста, не меньше – только у Ванан Бананыча с сорок братьёв, да у Тиморфея Захардыча сыновьёв дюжина. Я уж мамок да тёщ, да свекровок с невестками и не поминаю! Одна Еркатéришна со своими девками, случись что, пол-Земли с лица снесёт. Но как ни супротивлялась, как ни дрались мужики вкровь со всеми окрестными, да и бабы не отставали, - ничто не брало. Прилипло. Намертво. Внучка Аринушка, хоть и тоже сильно сердилась на свою новую фамилию, да к тому времени она уже, по счастью, бабушкой была, и в страну-Францию к дедушке спешила. А дедушке по каким-то там сугубо французским причинам приходилось сильно скрывать свою настоящую французскую фамилию. Он, умница, возьми, да и смени её на бабушкину. Так в стране Франции и появилась фамилия «Новарина»! А то откуда б ей там взяться-то, правда ведь?! Так вы и передайте Валерушке, пусть не мается – есть у него в роду корешки русские, есть! Самые, что ни на есть, настоящие! Я ведь, как прочла его книжку, ну, ту, что Катя перевела, сразу говорю Микитке: «Смотри-ка! Объявился наш Валерушка Новаринушка! Ставь, давай, быстро его пьесу!» Вы видали-нет, постановку-то Микиткину? Э-э, ребятушки, так дело не пойдёт, чтоб завтра же все посмотрели. А ты, Витька-ламеро, чтоб вперёд всех! Усёк?.. Держи рукопись-то, передашь там Микитке, он у нас, хоть и не шибко ушлый, но найдёт, как её приспособить. Ну, вот и хорошо. Значит, мы с вами ещё полетаем! От Солнца к Солнцу!..
ЭПИЛОГ
Время истекло. Полёт закончился удачно. Перемещаясь со скоростью света, вы покрыли расстояние между землёй и Солнцем приблизительно за 8½ минут. До встречи!
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце