Две расширенных от ужаса пары глаз смотрели из щели в обшивке Картофельного корабля. В каждом зрачке отражался жёлтый диск.
– Подлетаем… – еле слышно прошептали участники. Отшатнулись возвратились к накрытому столику в отдельном «кабинете», сооружённом прямо в коридоре корабля.
– Подлетаем… – еле слышно прошептали участники. Отшатнулись возвратились к накрытому столику в отдельном «кабинете», сооружённом прямо в коридоре корабля.
– Да, это конец, брат, – подняла бокал участница. – Поздравляю.
– Ну, так уж прямо и конец! – хлопнул стопку участник. – Ты, главное, не боись! Забыла, с какой стороны подлетаем-то?.. А чего это ты так долго на Луне проваландалась? Я в сорок три экскурсии успел, а ты, что, как малахольная, так всё время в лунянке у Сирано и просидела?
– Да, брат, так и просидела.
– Ну, ты, мать, дошла уже!
– Нет, забыла, мы же с ним ещё к Роксане заходили… Ладно, пойду на стоянку.
– Чего?
– Ну, так вешаться, Фаргипэ же потом житья не даст. А ты куда теперь?
– У меня ещё есть минут двенадцать, поговорить хочу.
– С кем?
– С этими вон… – участник кивнул на занавесь кабинета.
– Ну, давай, общайся, а мне уже хуже не будет. Пока, брат-пират, до встречи на Солнце!
– Ага, пока! – подождал, пока затихнут шаги и вынул вазочки крохотный микрофон. – Вы слышали, Фаргипэ?.. – свет в «кабинете» моргнул. – То-то! «До встречи»! Это ж только один я понимаю, какая это будет встречка!.. К Роксане она заходила, да ещё с Сирым вместе, врать-то! Это ж всякий лунёнок знает, что Роксанка ему опосля смерти приказала и носа к ней не совать! То есть, извиняюсь, конечно, - глаз не казать. Сирый и двинул туда, на Луну, тем более, что перед самой смертью, в самом деле, всё ею бредил. Ну, и попёр. А потому, как ни один евойный способ так и не сработал, - ни магниты, ни приливы, - пришлось ему пешедралом, то бишь, мозгом. Шешнадцеть лет, четырнадцеть месяцев и сорок семь днёв добирался. Во, какую волю иметь надо, чтоб от девки так далеко убёгнуть! И что ты думаешь?! Только он прибыл и мало-мало обустроился, - ну, там, лунянку вырыл, селена всякого там на первое время заготовил и прочее, - так звонют ему из лунального их комитета и требовают освободить эти дециметры, которые он самовольно занял, дескать, эта лунь уже продана и является частной собственностью, кого бы ты думал?! Ну, правильно, отгадал! Так мало ей этого! Только, он, значит, с грехом пополам, перебрался на другую, обратную сторону, сама заявилась вместе с кельей своей монастырской. Чего было – не описать. Да и не надо. Только, как он молчал своим и без того обезображенным лицом, этого, я вам скажу, ещё поискать в трагических-то масках!.. С тех пор, пишут, они ни единого, разу не встретились. А эта – «к Роксанке заходили», ну, совесть есть, нет?.. – наконец, допив всё спиртное на столе, участник поднялся и зашёл за занавесь, где за длинным столом сидела экзаменационная комиссия из «пятёрки» первых величин мировой литературы. Взял со стола билет и побрел по коридору. – Эх, до чего ж я не люблю вот этот момент, эти последние минуты перед посадкой. Помориться, что ли, по-сталинке? Мне-то ведь можно: я ж из поморов, да и мало жил совсем при Сталине-то, – отдав честь, он прошёл к следующему длинному столу приёмной комиссии с «десяткой» знаменитых изобретателей. – Между прочим, «старинки»-то я изобрёл. Это уж потом, когда наши местные инки поменялись на ихние приезжие янки, их и прозвали «стоянки», а вначальное-то слово было моё! Старинки! Красиво…
За следующим столом заседал Высший Художественный совет в составе «пятнашки» выдающихся деятелей искусства.
– Они меня звали Ихтиандром. Всем ихним теантром! Мало, что простой рабочий сцены, – с этого момента безымянный участник становится Ихтиандром. – Это ж я тогда изловчился и донырнул до закрытого открытия театра «На затопленной лесопилке». И посмотрел у них «Лес»! Витька Ламеров испужался, а я нет. Поэтому он, кстати, и нёс Мастеру-Наставнику чушь всякую. А я с тех самых пор в гору и попёр. Как режиссёр. Ну-дак, почти четыре часа смотреть и не дышать, - это вам как, не повод для ухода из монтировщиков в режиссуру?! – члены Высшего Худсовета громко заржали и бурно зааплодировали Ихтиандру.
За последним столом восседала жуткая «двадцатка» военно-медицинской комиссии. Ихтиандр пошёл напролом:
– И само собой, наступает сбой, когда думаешь, что идёшь в бой, а оказывается, - это пришли за тобой. Мне годков пять-шесть было, а уже разбирался. И во всём и в остальном. Не говоря уж про другой разный возраст. Мой адрес рождения знаете, какой был? Прошу:
Ульяновская область, Ленинский район, посёлок Ильича, роддом им. Крупской.
В школу бегал с улицы Свердлова на улицу Красина.
Мужчиной стал на углу Клары Цеткин и Розы Люксембург.
Лечился на бульваре матроса Железняка.
Закон преступил в переулке Фёдора Раскольникова.
Судили на площади Степана Разина. Сидел в тупике Емельяна Пугачёва.
Застрелили меня сначала при побеге под Сталинобадом.
Потом забили до смерти при захвате около Дзержинска.
И уж в третий раз сбросили с моста при облаве на Метрополитене им. В.И.Ленина.
А вот похоронить меня так, как задумывалось после каждой моей смерти, никак не удавалось, - ни одного кладбища с подходящим для них именем, ни в одном городе, ни в одной деревушке, не говоря уже про столицы, как центральные, так и эти, боковые. Так от злости они в первый раз пожгли труп мой, во второй – утопили, а дальше уж экспериментировали всяко-разно, не буду тут вам описывать, моих смертей-то не пересчитать! После всего этого нашёл я однажды на территории нашей Родины один городок маленький, где почти все улицы названы именами настоящих великих писателей. Скажете, сочиняю? Нет, правда, есть такой Я там жил как раз пред этим Стартом. А смерть… ну, что – смерть… Смерть – это тень, которую жизнь отбрасывает на…
Санитары завели Ихтиандра в бункер-распределитель. Там он в последний раз увиделся с участницей. Её сопровождала мускулистая медсестра. Конвоиры Ихтиандра на какое-то время увлекались её мышцами и участники успели переброситься парой фраз:
– Ты чего вернулась, мать, забыла что?
– Да нет, просто всё уже, повесилась.
– А-а… Ну, и что скажешь?
– Я тебе вот что скажу: Смерть в ту нашу жизнь приходила к каждому из нас чуть ли не по двадцать раз на дню, а мы жили, смотрели на неё и не видели. Вот ей и надоело ждать. Оскорбилась она и ушла с наших глаз прочь. Навсегда.
– И поэтому никто её никогда и не видит?
– Вот-вот. Надо было жить с ней бок о бок и не выделываться, как макаки. Тогда и она относилась бы, как задумывалось, по-божески…
А вот имени участницы мы так уже никогда и не узнаем.
34
В «Ватной комнате» действительно была только вата. А в вате сидел Ихтиандр.
– Я – сова. Я же днём совсем слепой. Напрочь. А ночью меня от темноты укачивает, как акулу в компоте. И, конечно, больше всего мне жаль, что всё это я не говорю вслух, а думаю про себя. А может быть, это просто фон такой сильный. Вон записи мадам Кюри, говорят, до сих пор ещё радиоактивны… Ведь моя фамилия почему – Мылов? Потому, что всех, кто из Мыловки, так после испытания записали. А отец-то мой был Смылов, и родился он в той самой Смыловке, за три дня до первой аварии. Но ведь у деда у моего фамилия была Смыслов – это мне мать при рождении, шёпотом, на ушко сказала. Значит, он-то родился в Смысловке! Вот так и живём: со смысла на мыло. А всего-то ничего – одну буковку два раза потеряли: первый – на испытании, второй – при аварии. Сын мой, говорят, отзывается на кликуху «Мыло». А внук – просто на «Ы»… Всё-таки отлично вчера поработала моя администрация! Утром, очень-очень рано, я попросил у себя политического убежища, а уже перед самым началом завтрака мне резко стало очень и очень плохо! В обед я только попробовал начать слагать с себя полномочия и излагать из себя ситуацию вместе с пономочиями, как тут же, ближе к вечеру, я уже фундаментально сидел и читал особую статью, по которой сидел! А потом мне позвонили и доходчиво объяснили, что конфронтация – это такая особая форма сотрудничества. И у меня совсем чердак снесло.
Ихтиандр зарылся в глубь ваты, и выполз из неё в телевизионной передаче «Что делать тому, кто виноват?». Там он взобрался на круглый стол экспертов, сел в центре в позу лотоса и обратился к ведущему:
– И какая тут будет «трансляция словом нравственного посыла», извиняюсь, - не выговорю, как вас по батюшке? А никакая… У меня уже уши вянут, я не выдерживаю и говорю ему: «Давай беседовать без мата». А он спрашивает: «А что это такое – мат?..» И тогда я попросил у него автограф! А он мне его дал! Он нацарапал на стекле моего очка очень изящный рисунок своей «пипирки». И сказал, что это всё, что он знает и помнит. Не о чём-то, а – вообще. И теперь, когда я иду на приём в какую-нибудь Приёмную, я надеваю эти роскошные защитные очки, смотрю на мир сквозь лёгкую дымку его «пипирки», нацарапанной в правом верхнем углу моего очка, и вспоминаю лукавый зрачок дедушки Паерши… или Тимерши…– Ихтиандр слез со стола, который между делом уже несколько раз поменял своё обличье для разных телеигр, и вышел из студии в коридор. – Что-то, чем ближе подлетаем, тем медленнее летим. А где, кстати, все-то? Я что, один причаливать буду? Эй, Фаргипэ!
– За отказ от самоповешения… – загремел голос Фаргипэ по громкой связи на весь корабль.
– Да я сейчас, по-быстрому, чего ты гонишь? – Ихтиандр рванул по коридору – Поговорить с людьми нельзя!
– …к вам, Ихтиандр Никандрыч, во время посадки будет применён «бздынь».
Вбежав на Пульт и выкинув из кресла чучело участника, Ихтиандр плюхнулся в него сам.
– Всё! На месте!.. А это не очень больно?
– Заткнитесь и сосредоточьтесь на принимании применения «бздыня». С ним шутки плохи, может и не повезти.
– И чего тогда? – Ихтиандр торопливо начал пристёгиваться.
– Тогда кирдык. А я с вами прощаюсь навсегда. Руководство уже достаточно поводило руками и неожиданно для самих себя стало экскурсоводством. Вот с ним теперь и общайтесь, после «бздыня». Кстати, он только что случился.
– Я не заметил.
– А кто когда его замечал, бздынь-то?..
– Ну, так уж прямо и конец! – хлопнул стопку участник. – Ты, главное, не боись! Забыла, с какой стороны подлетаем-то?.. А чего это ты так долго на Луне проваландалась? Я в сорок три экскурсии успел, а ты, что, как малахольная, так всё время в лунянке у Сирано и просидела?
– Да, брат, так и просидела.
– Ну, ты, мать, дошла уже!
– Нет, забыла, мы же с ним ещё к Роксане заходили… Ладно, пойду на стоянку.
– Чего?
– Ну, так вешаться, Фаргипэ же потом житья не даст. А ты куда теперь?
– У меня ещё есть минут двенадцать, поговорить хочу.
– С кем?
– С этими вон… – участник кивнул на занавесь кабинета.
– Ну, давай, общайся, а мне уже хуже не будет. Пока, брат-пират, до встречи на Солнце!
– Ага, пока! – подождал, пока затихнут шаги и вынул вазочки крохотный микрофон. – Вы слышали, Фаргипэ?.. – свет в «кабинете» моргнул. – То-то! «До встречи»! Это ж только один я понимаю, какая это будет встречка!.. К Роксане она заходила, да ещё с Сирым вместе, врать-то! Это ж всякий лунёнок знает, что Роксанка ему опосля смерти приказала и носа к ней не совать! То есть, извиняюсь, конечно, - глаз не казать. Сирый и двинул туда, на Луну, тем более, что перед самой смертью, в самом деле, всё ею бредил. Ну, и попёр. А потому, как ни один евойный способ так и не сработал, - ни магниты, ни приливы, - пришлось ему пешедралом, то бишь, мозгом. Шешнадцеть лет, четырнадцеть месяцев и сорок семь днёв добирался. Во, какую волю иметь надо, чтоб от девки так далеко убёгнуть! И что ты думаешь?! Только он прибыл и мало-мало обустроился, - ну, там, лунянку вырыл, селена всякого там на первое время заготовил и прочее, - так звонют ему из лунального их комитета и требовают освободить эти дециметры, которые он самовольно занял, дескать, эта лунь уже продана и является частной собственностью, кого бы ты думал?! Ну, правильно, отгадал! Так мало ей этого! Только, он, значит, с грехом пополам, перебрался на другую, обратную сторону, сама заявилась вместе с кельей своей монастырской. Чего было – не описать. Да и не надо. Только, как он молчал своим и без того обезображенным лицом, этого, я вам скажу, ещё поискать в трагических-то масках!.. С тех пор, пишут, они ни единого, разу не встретились. А эта – «к Роксанке заходили», ну, совесть есть, нет?.. – наконец, допив всё спиртное на столе, участник поднялся и зашёл за занавесь, где за длинным столом сидела экзаменационная комиссия из «пятёрки» первых величин мировой литературы. Взял со стола билет и побрел по коридору. – Эх, до чего ж я не люблю вот этот момент, эти последние минуты перед посадкой. Помориться, что ли, по-сталинке? Мне-то ведь можно: я ж из поморов, да и мало жил совсем при Сталине-то, – отдав честь, он прошёл к следующему длинному столу приёмной комиссии с «десяткой» знаменитых изобретателей. – Между прочим, «старинки»-то я изобрёл. Это уж потом, когда наши местные инки поменялись на ихние приезжие янки, их и прозвали «стоянки», а вначальное-то слово было моё! Старинки! Красиво…
За следующим столом заседал Высший Художественный совет в составе «пятнашки» выдающихся деятелей искусства.
– Они меня звали Ихтиандром. Всем ихним теантром! Мало, что простой рабочий сцены, – с этого момента безымянный участник становится Ихтиандром. – Это ж я тогда изловчился и донырнул до закрытого открытия театра «На затопленной лесопилке». И посмотрел у них «Лес»! Витька Ламеров испужался, а я нет. Поэтому он, кстати, и нёс Мастеру-Наставнику чушь всякую. А я с тех самых пор в гору и попёр. Как режиссёр. Ну-дак, почти четыре часа смотреть и не дышать, - это вам как, не повод для ухода из монтировщиков в режиссуру?! – члены Высшего Худсовета громко заржали и бурно зааплодировали Ихтиандру.
За последним столом восседала жуткая «двадцатка» военно-медицинской комиссии. Ихтиандр пошёл напролом:
– И само собой, наступает сбой, когда думаешь, что идёшь в бой, а оказывается, - это пришли за тобой. Мне годков пять-шесть было, а уже разбирался. И во всём и в остальном. Не говоря уж про другой разный возраст. Мой адрес рождения знаете, какой был? Прошу:
Ульяновская область, Ленинский район, посёлок Ильича, роддом им. Крупской.
В школу бегал с улицы Свердлова на улицу Красина.
Мужчиной стал на углу Клары Цеткин и Розы Люксембург.
Лечился на бульваре матроса Железняка.
Закон преступил в переулке Фёдора Раскольникова.
Судили на площади Степана Разина. Сидел в тупике Емельяна Пугачёва.
Застрелили меня сначала при побеге под Сталинобадом.
Потом забили до смерти при захвате около Дзержинска.
И уж в третий раз сбросили с моста при облаве на Метрополитене им. В.И.Ленина.
А вот похоронить меня так, как задумывалось после каждой моей смерти, никак не удавалось, - ни одного кладбища с подходящим для них именем, ни в одном городе, ни в одной деревушке, не говоря уже про столицы, как центральные, так и эти, боковые. Так от злости они в первый раз пожгли труп мой, во второй – утопили, а дальше уж экспериментировали всяко-разно, не буду тут вам описывать, моих смертей-то не пересчитать! После всего этого нашёл я однажды на территории нашей Родины один городок маленький, где почти все улицы названы именами настоящих великих писателей. Скажете, сочиняю? Нет, правда, есть такой Я там жил как раз пред этим Стартом. А смерть… ну, что – смерть… Смерть – это тень, которую жизнь отбрасывает на…
Санитары завели Ихтиандра в бункер-распределитель. Там он в последний раз увиделся с участницей. Её сопровождала мускулистая медсестра. Конвоиры Ихтиандра на какое-то время увлекались её мышцами и участники успели переброситься парой фраз:
– Ты чего вернулась, мать, забыла что?
– Да нет, просто всё уже, повесилась.
– А-а… Ну, и что скажешь?
– Я тебе вот что скажу: Смерть в ту нашу жизнь приходила к каждому из нас чуть ли не по двадцать раз на дню, а мы жили, смотрели на неё и не видели. Вот ей и надоело ждать. Оскорбилась она и ушла с наших глаз прочь. Навсегда.
– И поэтому никто её никогда и не видит?
– Вот-вот. Надо было жить с ней бок о бок и не выделываться, как макаки. Тогда и она относилась бы, как задумывалось, по-божески…
А вот имени участницы мы так уже никогда и не узнаем.
34
В «Ватной комнате» действительно была только вата. А в вате сидел Ихтиандр.
– Я – сова. Я же днём совсем слепой. Напрочь. А ночью меня от темноты укачивает, как акулу в компоте. И, конечно, больше всего мне жаль, что всё это я не говорю вслух, а думаю про себя. А может быть, это просто фон такой сильный. Вон записи мадам Кюри, говорят, до сих пор ещё радиоактивны… Ведь моя фамилия почему – Мылов? Потому, что всех, кто из Мыловки, так после испытания записали. А отец-то мой был Смылов, и родился он в той самой Смыловке, за три дня до первой аварии. Но ведь у деда у моего фамилия была Смыслов – это мне мать при рождении, шёпотом, на ушко сказала. Значит, он-то родился в Смысловке! Вот так и живём: со смысла на мыло. А всего-то ничего – одну буковку два раза потеряли: первый – на испытании, второй – при аварии. Сын мой, говорят, отзывается на кликуху «Мыло». А внук – просто на «Ы»… Всё-таки отлично вчера поработала моя администрация! Утром, очень-очень рано, я попросил у себя политического убежища, а уже перед самым началом завтрака мне резко стало очень и очень плохо! В обед я только попробовал начать слагать с себя полномочия и излагать из себя ситуацию вместе с пономочиями, как тут же, ближе к вечеру, я уже фундаментально сидел и читал особую статью, по которой сидел! А потом мне позвонили и доходчиво объяснили, что конфронтация – это такая особая форма сотрудничества. И у меня совсем чердак снесло.
Ихтиандр зарылся в глубь ваты, и выполз из неё в телевизионной передаче «Что делать тому, кто виноват?». Там он взобрался на круглый стол экспертов, сел в центре в позу лотоса и обратился к ведущему:
– И какая тут будет «трансляция словом нравственного посыла», извиняюсь, - не выговорю, как вас по батюшке? А никакая… У меня уже уши вянут, я не выдерживаю и говорю ему: «Давай беседовать без мата». А он спрашивает: «А что это такое – мат?..» И тогда я попросил у него автограф! А он мне его дал! Он нацарапал на стекле моего очка очень изящный рисунок своей «пипирки». И сказал, что это всё, что он знает и помнит. Не о чём-то, а – вообще. И теперь, когда я иду на приём в какую-нибудь Приёмную, я надеваю эти роскошные защитные очки, смотрю на мир сквозь лёгкую дымку его «пипирки», нацарапанной в правом верхнем углу моего очка, и вспоминаю лукавый зрачок дедушки Паерши… или Тимерши…– Ихтиандр слез со стола, который между делом уже несколько раз поменял своё обличье для разных телеигр, и вышел из студии в коридор. – Что-то, чем ближе подлетаем, тем медленнее летим. А где, кстати, все-то? Я что, один причаливать буду? Эй, Фаргипэ!
– За отказ от самоповешения… – загремел голос Фаргипэ по громкой связи на весь корабль.
– Да я сейчас, по-быстрому, чего ты гонишь? – Ихтиандр рванул по коридору – Поговорить с людьми нельзя!
– …к вам, Ихтиандр Никандрыч, во время посадки будет применён «бздынь».
Вбежав на Пульт и выкинув из кресла чучело участника, Ихтиандр плюхнулся в него сам.
– Всё! На месте!.. А это не очень больно?
– Заткнитесь и сосредоточьтесь на принимании применения «бздыня». С ним шутки плохи, может и не повезти.
– И чего тогда? – Ихтиандр торопливо начал пристёгиваться.
– Тогда кирдык. А я с вами прощаюсь навсегда. Руководство уже достаточно поводило руками и неожиданно для самих себя стало экскурсоводством. Вот с ним теперь и общайтесь, после «бздыня». Кстати, он только что случился.
– Я не заметил.
– А кто когда его замечал, бздынь-то?..
Обсуждения Рукопись, найденная на Солнце