Посвящаю Льву Григорьевичу Миронову, учителю из посёлка Гаркуша, Темрюкского района, Краснодарского края.
Я не смогу отыскать всех слов, чтобы отблагодарить судьбу за тех людей, с которыми она меня периодически сближала.
Я не смогу отыскать всех слов, чтобы отблагодарить судьбу за тех людей, с которыми она меня периодически сближала.
Эти сближения не проходили бесследно, так как я этих людей до безумия любил и мечтал походить на них.
В нашем совхозе жила семья Мироновых. Отец работал бухгалтером, ему приписали воровство, и посадили вскоре после войны на 10 лет. На руках у матери осталось четверо детей; старший Лёва, затем лет на 8 младше Витя, на три года младше Вити Миша и меньшая Оля.
Мать работала уборщицей в школе и естественно семья жила гораздо хуже остальных, у кого детей меньше было. В совхозе знали, что старый Миронов не мог быть вором, ибо эта семья выглядела белой вороной среди других людей. От них никто никогда не слышал жалоб на жизнь. Они всегда дорожили репутацией своей. Если что-то не пристойное можно было услышать о ком-то, то о членах семьи Мироновых говорили только хорошее.
Квартира у них была рядом со школой. Видя, как эта семья мужественно несёт свой крест тяжкий, директор школы, Лидия Федоровна Ревенкова, предложила 17 летнему Лёве работать учителем. Уговор был таков, что работает учителем, а в институте учится заочно. Естественно Лёве, ни о какой учёбе очной, нечего было и мечтать. Сын врага народа – раз. Да и жить без пищи он, как и его меньшие братья, сестра не мог.
Лидия Федоровна пользовалась огромным уважением в крае. Дав характеристику Лёве, вскоре он стал учиться в пединституте Краснодарском. Моим учителем он стал в пятом классе, преподавал математику. Кроме математики, вел всё, чтобы не просила Лидия Фёдоровна. Она была добрейшим человеком и не могла отказать учителю, отпрашивающемуся и утверждающему, что Лёва за меня проведёт урок.
Но, а Лёве это было на руку, ибо, уезжая на сессию, за него они работали.
Воспитанные на «Павке Корчагине», сопоставляя его дела с делами Льва Григорьевича, понимали, что наш Лев гораздо симпатичней. Симпатичней, конечно не обликом, ибо зрение его практически было нулевое, а очки послевоенные можно было сравнить разве с хомутом лошади.
Лев Григорьевич был прекрасен своими делами. То, что он возглавлял комсомольскую организацию совхоза, было естественно. «Субботники» проводили практически каждое воскресенье. Он «вырывал» полуторку у директора и мы возили с мыса Рубаново измельчённую ракушку.
Этой ракушкой отсыпали тротуары в совхозе, ибо после дождя «кубанское плодородье» так к сапогам прилипало, чтобы не остаться без сапог, проще их было нести в руках, а перед клубом помыв ноги, одеть сапоги.
Женщины в поле косили серпами пшеницу и связывали в снопы. Ездовые подвозили к молотилке снопы на ток, а Лев Григорьевич организовывал обмолот. Я, Витя Ревенков, Витя Гавричко, Вова Погорелов, Витя Сычов, Витя Нестерчук, по очереди забирались на молотилку по парам, а Лев Григорьевич, сам, без перекуров, бросал нам снопы. Взрослые девчонки предлагали подменить, но подменять можно было только нас. Чтобы подменяли Лёву? Равносильно страшному преступлению.
Вы бы только знали, как мы его любили? Да что мы? Его братья в нём души не чаяли. Как-то в кинотеатре я умостился рядом с ним, на лавке. Его брат, Виктор, хоть и старше был меня на два года, но физически был слабее.
Подсел и начал меня, молча выдавливать, желая умоститься рядом с братом. Я естественно, тоже молча, давал ему понять, что вот фиг вам. Виктор тогда, также молча, открыл свою пасть и вонзил зубы в рукав моей фуфайки.
Этот гаденыш, видно всю свою жизнь тренировался на костях, что, несмотря на толщину ваты, в рукаве фуфайки, боль оказалась такой нестерпимой, что я заорал, опозорившись перед друзьями, ибо партизаны в гестапо не такие боли терпели.
Несмотря на своё физическое превосходство, в глаз я Виктору не дал, но чтобы объяснить своё поведение «крикливое», снял фуфайку и все присутствующие увидели, что место Виктора в гестапо.
Брат приказал брату покинуть клуб. Тот заревел по - девичьи и остался без художественного фильма.
Лев Григорьевич нас, чем подкупал? Работаем в парке совхозном. Кстати парк, посаженный садовником помещика Гаркуша, дедушкой Замкола, был красивейшим в Темрюкском районе.
Так вот, работаем по плану Льва Григорьевича, сделать то-то и то-то. Сделали и бежим сесть поближе к нему, чтобы лучше слышать его рассказ. Обычно он нам рассказывал фантастические повести Александра Беляева, Джона Голсуорси.
Рассказы эти оканчивались на самом интересном месте. Вместо этого интереса, Лев произносил: - «Надо сделать это и то!» Мы сразу вскакивали, ибо уже знали, уговоры бесполезны.
Когда планируемая работа им оканчивалась, концовка рассказа звучала всегда так:
- «Расходимся по домам. Я дочитаю, завтра встреча здесь в такое время!»
Он книги из библиотеки домой носил мешками. Когда он их успевал читать? Сознание разгадки не давало, ибо мешки менялись два раза в месяц? Но то, что он их читал, мы, понимали, не только слушая им прочитанное, но про это говорили и ПЯТЁРКИ в его студенческой зачётке.
Боже, от того у меня вероятно и детство так долго тащилось, ибо прошло всё-всё в ожидании новых Лёвиных рассказов?
Однажды, на Новый 1957 год, администрация совхоза не завезла ёлку в школу. Посреди зала, учебного класса, поставили цветок, Роза. Её украсили игрушками, клочками ваты. Но Роза ничего не давала сознанию, чтобы можно было представить Новый Год. Мы водили хороводы, но эти «скачки», вокруг "ёлки", заставляющие вдыхать воздух полной грудью, слышали запах цветущей розы, но ни как не хвою, которая для Кубани была такой же редкостью, как для камчадала наш персик.
Бал Новогодний подходил к концу, как вдруг, распахнулась дверь и в зал, запорошенный снегом, ввалился с красавицей ёлкой, Лев Григорьевич. Очки его были в испарине. Учителя набросились на него с поцелуями, что покрыло его уставшее тело краской, а Лидия Фёдоровна, как заботливая наседка, смогла только произнести:
- Лёва?!
У неё от жалости материнской на глазах выступили слёзы за Лёвушку, и слёзы радости за такой подарок новогодний детворе.
- Простите, праздничный день, ни одной машины. Пришлось всю дорогу идти пешком.
Этот новогодний ёлочный марш длиной в 40километров, Лев Григорьевич прошагал, неся бережно ёлку на плечах, от Темрюкского базара. После чего, праздник превратился в украшение ёлки, наполняя наши детские сердца новогодней сказкой подаренной Львом Григорьевичем.
Как быстро ходить, он нас всегда учил, показывая, что скорость зависит при равенстве частоты, от ширины шага. Эти "его шаги", мы не раз испытывали на себе. В трех километрах от совхоза, над Керченским проливом, возвышается 105 метровая сопка, Горелая Могила. В то время, она была завалена оружием, снарядами, касками.
Мы посещали окопы в основном из-за касок. Выбирали немецкие каски, ибо варить устриц в каске, которую носил русский солдат, считали преступлением. Устриц всегда в заливе столько много, что за несколько секунд, каска наполнялась ими. После чего, в каску, добавляли морскую воду, подвешивали над костром. Мясо устрицы по вкусу не могу передать, ибо всегда оно проскакивало рот без задержки.
Очень часто в окопах находили винтовки. Лев Григорьевич как лис просил у нас посмотреть. Только мы это делали, как он с винтовкой припускался от нас наутёк. Расстояние между нами сразу увеличивалось. Затем сокращалось. Но когда мы его настигали, то оказывалось, винтовки у него не было.
Где он их успевал прятать, непонятно? Мы в расстроенных чувствах обследовали всё пространство, как по суше, так и по воде залива, но винтовки нигде не было. Подговаривали братьев узнать? Но те только усмехались, давая понять:
- Вы что Лёву не знаете?
Перед возвращением отца, он всё чаще своим ровесникам объяснял, что учителем он для Родины не сможет дать то, на что способен. Но, а с возвращением отца они уехали в Донбасс, на Украину.
Что только Лидия Федоровна не предпринимала, но её красноречие не смогло удержать Лёву в школе. Она видела, какой это бриллиант для детей и чувствовала, что его здоровье не пропорционально его замыслам.
Устроившись на шахте, он вскоре стал её комсомольским вожаком, но не сидел за столом кабинета, а, спустился в забой. Вскоре мы всей школой читали статьи, как наш Лёва Миронов доказывал Донбассу, что рекорды Стаханова не миф, а реальность.
Потом корреспонденции приходить перестали. Прошел слух, что и судьбу Павки Корчагина Лёва повторил дословно. Организм не смог справиться с нагрузками. Лев Григорьевич ослеп полностью и..., слепота его убила.
Любовь к Лёве осталась в моём сердце. Рассказал я Вам для того, про это, чтобы зародить и у Вас такие же чувства к окружающим Вас людям, похожих на Лёву.
В нашем совхозе жила семья Мироновых. Отец работал бухгалтером, ему приписали воровство, и посадили вскоре после войны на 10 лет. На руках у матери осталось четверо детей; старший Лёва, затем лет на 8 младше Витя, на три года младше Вити Миша и меньшая Оля.
Мать работала уборщицей в школе и естественно семья жила гораздо хуже остальных, у кого детей меньше было. В совхозе знали, что старый Миронов не мог быть вором, ибо эта семья выглядела белой вороной среди других людей. От них никто никогда не слышал жалоб на жизнь. Они всегда дорожили репутацией своей. Если что-то не пристойное можно было услышать о ком-то, то о членах семьи Мироновых говорили только хорошее.
Квартира у них была рядом со школой. Видя, как эта семья мужественно несёт свой крест тяжкий, директор школы, Лидия Федоровна Ревенкова, предложила 17 летнему Лёве работать учителем. Уговор был таков, что работает учителем, а в институте учится заочно. Естественно Лёве, ни о какой учёбе очной, нечего было и мечтать. Сын врага народа – раз. Да и жить без пищи он, как и его меньшие братья, сестра не мог.
Лидия Федоровна пользовалась огромным уважением в крае. Дав характеристику Лёве, вскоре он стал учиться в пединституте Краснодарском. Моим учителем он стал в пятом классе, преподавал математику. Кроме математики, вел всё, чтобы не просила Лидия Фёдоровна. Она была добрейшим человеком и не могла отказать учителю, отпрашивающемуся и утверждающему, что Лёва за меня проведёт урок.
Но, а Лёве это было на руку, ибо, уезжая на сессию, за него они работали.
Воспитанные на «Павке Корчагине», сопоставляя его дела с делами Льва Григорьевича, понимали, что наш Лев гораздо симпатичней. Симпатичней, конечно не обликом, ибо зрение его практически было нулевое, а очки послевоенные можно было сравнить разве с хомутом лошади.
Лев Григорьевич был прекрасен своими делами. То, что он возглавлял комсомольскую организацию совхоза, было естественно. «Субботники» проводили практически каждое воскресенье. Он «вырывал» полуторку у директора и мы возили с мыса Рубаново измельчённую ракушку.
Этой ракушкой отсыпали тротуары в совхозе, ибо после дождя «кубанское плодородье» так к сапогам прилипало, чтобы не остаться без сапог, проще их было нести в руках, а перед клубом помыв ноги, одеть сапоги.
Женщины в поле косили серпами пшеницу и связывали в снопы. Ездовые подвозили к молотилке снопы на ток, а Лев Григорьевич организовывал обмолот. Я, Витя Ревенков, Витя Гавричко, Вова Погорелов, Витя Сычов, Витя Нестерчук, по очереди забирались на молотилку по парам, а Лев Григорьевич, сам, без перекуров, бросал нам снопы. Взрослые девчонки предлагали подменить, но подменять можно было только нас. Чтобы подменяли Лёву? Равносильно страшному преступлению.
Вы бы только знали, как мы его любили? Да что мы? Его братья в нём души не чаяли. Как-то в кинотеатре я умостился рядом с ним, на лавке. Его брат, Виктор, хоть и старше был меня на два года, но физически был слабее.
Подсел и начал меня, молча выдавливать, желая умоститься рядом с братом. Я естественно, тоже молча, давал ему понять, что вот фиг вам. Виктор тогда, также молча, открыл свою пасть и вонзил зубы в рукав моей фуфайки.
Этот гаденыш, видно всю свою жизнь тренировался на костях, что, несмотря на толщину ваты, в рукаве фуфайки, боль оказалась такой нестерпимой, что я заорал, опозорившись перед друзьями, ибо партизаны в гестапо не такие боли терпели.
Несмотря на своё физическое превосходство, в глаз я Виктору не дал, но чтобы объяснить своё поведение «крикливое», снял фуфайку и все присутствующие увидели, что место Виктора в гестапо.
Брат приказал брату покинуть клуб. Тот заревел по - девичьи и остался без художественного фильма.
Лев Григорьевич нас, чем подкупал? Работаем в парке совхозном. Кстати парк, посаженный садовником помещика Гаркуша, дедушкой Замкола, был красивейшим в Темрюкском районе.
Так вот, работаем по плану Льва Григорьевича, сделать то-то и то-то. Сделали и бежим сесть поближе к нему, чтобы лучше слышать его рассказ. Обычно он нам рассказывал фантастические повести Александра Беляева, Джона Голсуорси.
Рассказы эти оканчивались на самом интересном месте. Вместо этого интереса, Лев произносил: - «Надо сделать это и то!» Мы сразу вскакивали, ибо уже знали, уговоры бесполезны.
Когда планируемая работа им оканчивалась, концовка рассказа звучала всегда так:
- «Расходимся по домам. Я дочитаю, завтра встреча здесь в такое время!»
Он книги из библиотеки домой носил мешками. Когда он их успевал читать? Сознание разгадки не давало, ибо мешки менялись два раза в месяц? Но то, что он их читал, мы, понимали, не только слушая им прочитанное, но про это говорили и ПЯТЁРКИ в его студенческой зачётке.
Боже, от того у меня вероятно и детство так долго тащилось, ибо прошло всё-всё в ожидании новых Лёвиных рассказов?
Однажды, на Новый 1957 год, администрация совхоза не завезла ёлку в школу. Посреди зала, учебного класса, поставили цветок, Роза. Её украсили игрушками, клочками ваты. Но Роза ничего не давала сознанию, чтобы можно было представить Новый Год. Мы водили хороводы, но эти «скачки», вокруг "ёлки", заставляющие вдыхать воздух полной грудью, слышали запах цветущей розы, но ни как не хвою, которая для Кубани была такой же редкостью, как для камчадала наш персик.
Бал Новогодний подходил к концу, как вдруг, распахнулась дверь и в зал, запорошенный снегом, ввалился с красавицей ёлкой, Лев Григорьевич. Очки его были в испарине. Учителя набросились на него с поцелуями, что покрыло его уставшее тело краской, а Лидия Фёдоровна, как заботливая наседка, смогла только произнести:
- Лёва?!
У неё от жалости материнской на глазах выступили слёзы за Лёвушку, и слёзы радости за такой подарок новогодний детворе.
- Простите, праздничный день, ни одной машины. Пришлось всю дорогу идти пешком.
Этот новогодний ёлочный марш длиной в 40километров, Лев Григорьевич прошагал, неся бережно ёлку на плечах, от Темрюкского базара. После чего, праздник превратился в украшение ёлки, наполняя наши детские сердца новогодней сказкой подаренной Львом Григорьевичем.
Как быстро ходить, он нас всегда учил, показывая, что скорость зависит при равенстве частоты, от ширины шага. Эти "его шаги", мы не раз испытывали на себе. В трех километрах от совхоза, над Керченским проливом, возвышается 105 метровая сопка, Горелая Могила. В то время, она была завалена оружием, снарядами, касками.
Мы посещали окопы в основном из-за касок. Выбирали немецкие каски, ибо варить устриц в каске, которую носил русский солдат, считали преступлением. Устриц всегда в заливе столько много, что за несколько секунд, каска наполнялась ими. После чего, в каску, добавляли морскую воду, подвешивали над костром. Мясо устрицы по вкусу не могу передать, ибо всегда оно проскакивало рот без задержки.
Очень часто в окопах находили винтовки. Лев Григорьевич как лис просил у нас посмотреть. Только мы это делали, как он с винтовкой припускался от нас наутёк. Расстояние между нами сразу увеличивалось. Затем сокращалось. Но когда мы его настигали, то оказывалось, винтовки у него не было.
Где он их успевал прятать, непонятно? Мы в расстроенных чувствах обследовали всё пространство, как по суше, так и по воде залива, но винтовки нигде не было. Подговаривали братьев узнать? Но те только усмехались, давая понять:
- Вы что Лёву не знаете?
Перед возвращением отца, он всё чаще своим ровесникам объяснял, что учителем он для Родины не сможет дать то, на что способен. Но, а с возвращением отца они уехали в Донбасс, на Украину.
Что только Лидия Федоровна не предпринимала, но её красноречие не смогло удержать Лёву в школе. Она видела, какой это бриллиант для детей и чувствовала, что его здоровье не пропорционально его замыслам.
Устроившись на шахте, он вскоре стал её комсомольским вожаком, но не сидел за столом кабинета, а, спустился в забой. Вскоре мы всей школой читали статьи, как наш Лёва Миронов доказывал Донбассу, что рекорды Стаханова не миф, а реальность.
Потом корреспонденции приходить перестали. Прошел слух, что и судьбу Павки Корчагина Лёва повторил дословно. Организм не смог справиться с нагрузками. Лев Григорьевич ослеп полностью и..., слепота его убила.
Любовь к Лёве осталась в моём сердце. Рассказал я Вам для того, про это, чтобы зародить и у Вас такие же чувства к окружающим Вас людям, похожих на Лёву.
Обсуждения Рассказ о настоящем Человеке