Путь домой

Они стояли в круге лицами друг к другу одетые все трое в какие то белые длинные до ног балахоны с широкими рукавами у запястий рук. Их руки лежали друг у друга на плечах за шеей каждого из них. Они все трое ощущали лёгкое вращение или же всё тихо вращалось вокруг них.

Он прощался с ними на некоторое время, а остальные двое были братья родные его, желали ему добра и удачи. Вокруг них троих не было ничего, только пустота и пространство, ни потолка, ни пола, ни стен. Вокруг был только неяркий свет мягко обволакивающий их, всё, и вся. Мелькали обрывки видений у одного из них. Они были ярки и свежи, словно только что произошли, а не та первая жизнь среди людей, которая не так давно закончилась, хотя время понятие относительное. Он, почему то помнил отчётливо и ярко последние моменты своей последней жизни. Он жил кажется, где то между Красным морем и долиной Нила, он уже точно вспомнить не мог.

Он помнил, как лежит на кровати, которая поставлена посреди дивана (приёмное помещение, гостиная), дверь была открыта настежь. Строение было так расположено, что двери дивана были обращены в сторону восходящего солнца. Предутренний рассвет только, только вступал в свои права, начинало светать, прохлада пустыни свободно заходила через открытую дверь помещения. Такова была воля умирающего кашефа (старший поселения, (уличком)), встретить последний раз лучи восходящего солнца. В ногах умирающего суетился человек, что-то подкладывая под ноги. Внезапно, за дверью донеслись звуки колокольчиков и жалобные стоны верблюдов. Старая седая сгорбившаяся женщина обернулась к молодой девушке дочери её и умирающего, негромко сказала, караван пришел, прими. Девушка не успела выйти в дверь, как в помещение быстро вошёл высокий смуглый широкоплечий средних лет мужчина, с короткими кучерявыми тёмными волосами и коричневыми глазами. Это был их старший сын, он уже длительное время заменял отца в качестве хабира, (старший каравана, ведущий) и хорошо справлялся с возложенными на него обязанностями. Сандешун, сынок, с плачем кинулась на грудь старшего сына старая иссохшая женщина и снова горько зарыдала, прижавшись правым ухом к груди сына. Мама, не надо, как то слегка растерянно произнёс сын, он всё это время как вошёл, смотрел на лежащего, на смертном одре старого отца. Не ловким мягким движением он слегка отстранил в сторону свою мать и приблизился к изголовью отца. Отец, позвал он тихим низким голосом отца. Отееец, опять слегка протянул тихо, старший сын, внимательно всматриваясь в закрытые веки отца, на его глубокие морщины и седые волосы. Прошло несколько секунд тишины. Стоявший в ногах человек, перестал суетиться в ногах умирающего. Он тоже замер в ожидании, в полусогнутой позе, глядя на своего хозяина. Послышался тихий стон похожий и на хрип и на всхлипывание как будто хотел прокашляться, но не было сил. Сын заметил, как веки отца чуть дрогнули, и он медленно открыл свои глаза. Здравствуй, оте… попытался сказать сын с весёлой ноткой, что бы приободрить то ли отца, то ли себя, но у него это вышло как то совсем вяло, и комок в горле помешал ему произнести эту фразу бодро и до конца. Сынок, ну что, выдавил из себя хриплый сухой голос отец, попытавшись тут же судорожно сглотнуть слюну, но тут же слабо и плохо закашлялся. Помощник по дому, стоявший в ногах кинулся опрометью к изголовью своего хозяина, приподнял его голову, дочь поднесла к губам отца глоток воды. Обрывки мыслей яркими картинками вспыхивали в его памяти, его юность и взрослая жизнь, прошедшая среди песков пустыни. Он в душе искренне радовался, что прожил жизнь не зря, он был умным и мудрым человеком. Все приходили к нему за советом за разрешением споров и правильных решений. Он всё сделал перед смертью, старший сын становился старшим селения Амбуколь, в котором отец прожил свои девяносто восемь лет. Младшему сыну переходил в наследство теперь весь караван верблюдов от отца. Младший сын возрастом тридцать пять лет теперь становился старшим каравана.

Старая седая женщина склонилась близко к лицу своего мужа и пристально всматривалась в его лицо. Прядь её реденьких белесых волос выбилась из под головной накидки и упала своими кончиками на грудь мужа. Миххам, позвала тихо и протяжно, супруга, своего мужа по имени. Он с трудом перевёл взгляд на свою супругу лицо которой было всё в глубоких морщинах рытвинах и оспинах. Нос её согнувшийся крючком весь в угрях и под носом на верхней губе седоватый лёгкий пушок из реденьких усиков. Он посмотрел в глаза своей супруге, она смотрела ему в глаза.

Только её глаза как когда то были молодыми и красивыми для него, только в её глазах как всегда, так и сейчас он видел то ответное чувство, то из за чего когда он однажды увидел её посмотрел в её глаза и произошло, то что должно было случится. Он увидел в её глазах, что они когда то уже жили и были долго очень долго вместе раньше в другой ещё жизни и ещё что то такое в её глазах, что когда он смотрел в них то он всякий раз проваливался в эти глаза, как будто он был тот ключик а она тот замочек, куда то дальше в её душу и он знал что так всегда хотела она и она всегда его пускала его в свою душу.

Вот и сейчас лежа на смертном одре было тоже самое чувство, эта женщина принявшая и прожившая с ним всю жизнь, его любила, любила всегда. Его было за что любить, он всю свою жизнь, посвятил своим детям дочери и двум сыновьям, это было его целью жизни в этой жаркой пустыне. Для мужчины только две цели есть, ради которых он живёт. Во время войны, он доблестный воин. Во время мира, он достойный семьянин своей семьи. Он часто оступался в жизни, бывало он и ругался на неё крепко, он часто не мог выносить её издержки характера коих у неё было много. Чем они дольше вместе жили, тем больше она привыкала к нему и чаще она его раздражала, сильно доставала и действием и поступком. Он часто очень злился на неё. Но он понимал и знал, что она его так очень любит, по женски, просто по женски, так сильно и преданно. И всегда в её сердце он будет занимать место на троне в тронном зале. Какие бы события с ней или с ним не происходили в жизни, потому, что в жизни всякое бывает, а настоящая женщина ценит преданность мужчины, с которым живёт. Она некогда не предаст его, он за всю свою жизнь некогда не предал её. В течении этой совместной жизни, понял ещё одну незыблемую истину.

Любовь это всего лишь первый уровень, первая ступень в более интересную и совершенную совместную жизнь. После самых трудных первых ступеней и уровней, которые они прошли в месте, любовь как слабое звено, которая была то лишь началом, толчком к более чему-то совершенному и расширенному в отношениях между ними. Всегда отступает на второй план и уступает приходящему более и значительно совершенному, могучему, красивому и гармоничному чувству, имя которому люди ещё и не дали.

Может быть если молодые благополучно проходят детскую любовь, тогда к ним приходит взрослая любовь. Вот когда приходит этот другой уровень и эти другие ступени совместной жизни, тогда и живут вместе мужчина и женщина до конца.

А что эта жизнь вокруг, так она постоянно пробует всё и вся на прочность. Что ей этой жизни до тебя. Сломался ты или смог выстоять, ей, жизни, не жарко и не холодно.

Только лично ты, должен понимать и отождествлять себя с этой жизнью. Жизнь тебя, или ты её, третьего не дано.

Вот и они когда то познакомились, создали семью. А в пустыне можно выжить и иметь какое-то доходное дело, только если ты не один, а в поддержке с родственниками и семьёй. Он всякий раз был счастлив, что ему хватает ума и мудрости понимать это, понимать ту женщину, которая находится всегда рядом с ним. Он и сам был не подарок вовсе, но он никогда не обидел и тем более не бросал свою первую жену, ибо первая всегда останется первой в душе в голове в сердце, себя нельзя обмануть.

Вся его жизнь теперь, больно, ярко и слишком выразительно проскакивала в его памяти, перед глазами, снова и снова, заостряясь на каких-то значимых для него эпизодах, от которых ему теперь было больно как никогда.

Раскаяние ли это!
Он лежал и мучился от боли того что воспоминания его терзали и жгли его, ему было больно и он сокрушался, что когда то словом или ещё как, мог обидеть свою супругу или детей.

Внезапно он почувствовал, как необыкновенное облегчение нашло на него. Многолетний шум, визг и периодические писки в голове, от которых он даже глох на некоторое время, пропали, он вдруг ощутил, как стало тихо, мирно ему и хорошо. Все его боли в теле, суставах и костях внезапно исчезли. Он вдруг на несколько секунд осознал и увидел и услышал этот мир необычно ясно и звонко. Этот мир на мгновение ворвался в него через уши через глаза чистыми звуками и яркими, свежими красками вокруг и со двора. Он слышал, как за порогом дивана около колодца слабый предутренний ветерок иногда приводит в шорох траву похожую на камыш.

Он с изумлением отметил, как он прекрасно видит этот предутренний рассвет в чётких ярких выразительных цветных тонах. Через проём двери он видел тёмно красный кусок предутреннего небосвода ещё всего усыпанного яркими крупными звёздами.

Внезапно он осознал ещё одну мудрость, которую, казалось, он и так знал, но эта мудрость пред ним предстала, как ему теперь виделось в настоящем истинном виде.

Он понял, насколько прекрасен тот мир, в котором он прожил свою эту жизнь. Он смотрел, как над ним склонились четыре головы, супруга, два сына и красавица дочь вся в мать как когда то в молодости. Он смотрел на них на всех, изумляясь тому что он всех их видит так чётко, и всех их любит ещё сильнее чем прежде.

Он ясно увидел и осознал, как может быть ни когда, как она его жена, его любит. Хана, милая, Хана, произнёс он ласково и трепетно, но тут же вдруг осознал что он только смог это произнести мысленно.

Ханимайла смотрела на него, как будто что-то хотела сказать, как будто вот, вот она сейчас хочет сказать, нуу…., вставай, ну что ты, в глазах вопрос и знак напряжённого восклицательного ожидания ею, чего-то очевидного, но ещё не осознанного до конца, не хотящего этого понимать и воспринимать это, её разум. А может , а может , а может, он всё это видел в её глазах, эту последнюю её умирающую вместе с ним любимым, надежду. Родственники стояли по правую и левую сторону от одра умирающего. Он хотел увидеть свой последний рассвет. Утреннее солнце всё больше вступало в свои права, восходя на востоке. Ночной и уже предутренний туман становится гуще. Темно-красный воздух постепенно принимал сероватый, оттенок.

Он увидел, как одна единственная крупная капля слезы его жены отделилась от её глаза, и полетела в низ, сверкнула ярким разноцветным переливом, словно драгоценный камень, пролетая через первый ещё слабый солнечный лучик, который упал через открытую дверь в помещение.

Стены, люди, потолок, весь его мир, в его глазах, медленно стронулся с места. И начал свой, агонизирующий танец, в бесконечное, ускоряющееся круговращение вечности. Зрачки умершего расширились и остановились.

Супруга поднесла ладонь к глазам мужа и провела ею сверху вниз закрыв глаза мужа. Возвышающаяся горная цепь, идущая до самого Нила, вся осветилась своими верхними очертаниями, контурами, от не умалимо поднимающегося из за гор солнца. Туман быстро рассеялся, уступая натиску и силе солнечных лучей. Но он этого всего уже не чувствовал не слышал и не видел.

Он, в своей голове внезапно услышал, низкий, тихий, до боли почему то знакомый мужской отчётливый голос, всё… Всё происходило какую то минуту не более. Застывшие в ожидании и напряжении близкие и не очень, родственники, все услышали, как кашеф Миххам Али сделал последний глубокий вдох полной грудью, и медленно выдохнул и замер навечно. Губы умершего, начали медленно синеть. Слеза жены упавшая на лицо мужа, медленно скатывалась по его щеке. Кто-то из родственников стоявший рядом с телом поднёс ухо к губам и стал прислушиваться как из лёгких покойного, с тихими всхлипами влаги и шумом, выходили последние остатки воздуха по мере того как грудная клетка в месте с лёгкими, медленно опадала, и сказал, всё.

Солнце не умалимо совершало свой путь. Самая высокая гора Джебель-Роян, из всей горной цепи, внезапно ярко осветилась своими высокими пиками. И тут же могучие лучи солнца прорезали гору, побеждённая, она тенью, отступила и распласталась по долине. Солнце верхним своим полукругом показалось и ослепило всё вокруг, пустыню, величественную реку Нил и селение Амбуколь. Лучи солнца через дверь дивана неистово и ярко освещали тело и лицо покойного.

"Аллах-ху-акбар!". Бог велик - выше всего земного, только свидетельствующего о Его величии.

"Хауэн алэина йа, селлем алэина бе барактак!" (Помоги нам, Господи, благослови нас твоею милостью!)

"Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к тебе. Господи."

Во дворе, справа от двери, (старший обрядчик) произнёс первые вступительные слова, став на колени в сторону взошедшего солнечного диска, сложив руки в ладони и совершая омывающие движения ими по своему лицу, с верху в низ, преклоняясь в коленях лицом до песчаника, начав, таким образом процесс похорон покойного. Умерший, так и не успел увидеть последний свой рассвет залитый лучами предрассветного светила, как он хотел. Но он, в начавшейся агонии тела ещё жившего мгновения, мозга, своей памяти, унёс с собой последнее воспоминание своё, в этой жизни, последнее мгновение, запечатлённое им, капельку слезы своей жены, которая, на мгновение вспыхнула переливающимся драгоценным ярким пламенем непобедимой, всепоглощающей вечной любви. Где то там, уже далеко, он был рад, что это воспоминание осталось с ним.

Воспоминания его видели и братья его, с которыми он всё ещё стоял в круге, и руки их, друг у друга лежали на плечах. Всё так же медленно, казалось, было вращение вокруг них в какой то будто бы невесомости. Они печалились, искренне сочувствовали третьему. Он, как и последний раз, так и сейчас укорял себя за то что спас маленькую девочку лет пяти, когда один из солдат отнял её у пленённой, убивающейся горем матери и попытался поднять девочку на острие копья.

Как он мог проявить эмоции и спасти то дитё, а солдата поразила прилетевшая со стороны противника отравленная стрела. Началась снова кровавая бойня между противоборствующими сторонами. Пленные смогли освободиться и разбежаться кто куда. Мать подхватила свою пятилетнюю девочку и спаслась бегством в ближайший от места битвы лес. Битва противоборствующих сторон завязалась с новой силой. Солнце нещадно пекло и раскаляло окровавленные доспехи воинов. Некоторые воины не выдерживали жары и скидывали шлема и свои доспехи. Но они погибали быстрее чем те кто терпел на себе раскалённую медь, латунь, железо и свинцовые накладки. Полегче было тем воинам на которых были одеты кольчуги так как они проветривали тело хоть и тоже нагревались от солнечных лучей. Жуткий звон и грохот железа, и истошные вопли и матерные крики солдат бросавшихся друг на друга со свирепыми или каменными лицами, стояли над полем боя.

Это было огромное поле всё в траве и кое где поросшее реденьким кустом с небольшими ложбинками и бугристыми местами, по сторонам которого с одной стороны был дремучий хвойный лес, а с другой непроходимое болото. Пока на поле происходило человеческое смертоубийство, со стороны болота слетелось и скопилось огромное количество птиц падальщиков, воронья, голубей и всякой пернатой мелочи. Так было всегда. Птицы уже привыкли к тому что после окончания боя, а если битва останавливалась по наступлении темноты, на месте битвы всё стихнет. Уборщики трупов с той и другой стороны придут только ранним утром с первыми лучами восходящего солнца. А пока, в течении ночи, они время от времени, горящими факелами отпугивают и разгоняют животных. Но это все равно что в тёмной комнате ловить чёрную кошку. Не возможно ночью обойти всё поле брани, даже если с середины, доносятся стоны и вопли о помощи, раненых. Могильщики, ночью туда не пойдут, боязно. Повезло тем, кто оказался по краям поля битвы. Если эти раненые воины дают хоть как то о себе знать, их подберут.

Утром уборщики, от той и другой противоборствующей стороны, будут мирно друг с другом убирать стаскивать трупы в разные стороны. Если на поле боя попадались воины высшего сословия и командиры то их с поля боя пронесут на сложенных щитах, вниз коженными лемехами, через которые продеты копья, к месту отдания почестей и последующего сожжения, в общем огне, после того как всех соберут. Остальных прочих, закопают всех в месте, но в разных братских могилах. Так как всё же это были противоборствующие стороны. А пока, будет чем поживится всяким хищникам из близ лежащих лесов. Полчища птиц, накроют трупы людей и ещё подающих признаки жизни раненных и стонущих. Из тёмного густого леса выйдут волки, кабаны, лисы, бывает и медведи, другая, мелкая хищная живность.

Это жестокое и неподдающееся описанию зрелище для сознания обычного человеческого естества. Словно в единой гармонии птицы, медведи, волки, кабаны, лисы и всякая другая лесная живность, будут мирно соседствовать между собой. Ни кто ни кого не тронет на этом адском пиру. Все звери будут утолять свой голод до первых лучей рассветного солнца. В ночной тишине, на поле дневной битвы, раздаются отвратительные звуки чавканья, цоканья, редкого преклика голосов птиц. Глухое рычание зверья, которое рвёт человечью плоть, птиц выклёвывающих из всех доступных мест из под доспехов, через кольчугу, мясо трупов и ещё живых. В ночной тишине, на поле, редко слышны душераздирающие предсмертные вопли и крики раненых, умирающих людей, которых клюют птицы и раздирают лесные хищники.

В средние века, человеческая жизнь практически не ценилась. Мало кому удавалось остаться живым до рассвета, до прихода уборщиков трупов. Тех счастливцев, или правильнее сказать несчастных, отдельно выносили в сторону от поля боя, под огромный сооружённый за ночь навес и лечили потом народными средствами как могли. И над всем этим чудовищным смрадом и ужасом высоко стоит яркая луна освещая поле брани усеянное трупами людей, и мокрое от множества луж разлившейся крови, которую матушка земля не успевала впитывать. Много погибло людей в том бою и те кто должны были бы остаться в живых. Но кто то пустил стрелу с той стороны.

Это был первый грех его, он забыл на мгновение, что он для той девочки был только ангелом хранителем и наблюдателем, но ни как не спасителем, который он уже искупил уже прошедшей одной жизнью среди человеков. Он раскаивался уже тогда стоя на коленях пред Отцом. Он видел показанное ему и понимал.

Той девочке суждено было закончить путь в теле возрастом пять лет, хоть если и один месяц отроду, так как эта душа уже прожила в разные времена несколько жизней в разных телах до старости. Она набрала необходимое количество доброго и хорошего, чтобы прийти в Обитель Отца своего. Ей душе осталось немного до Пажитей Отца своего, пять лет, и круг жизни её в этом измерении, был бы завершён. А теперь за это вмешательство душе надлежит прожить ещё одну полную жизнь в монастыре, дабы упредить новые грехи этой души. Отец Всемилостив.

Один из троих повернулся в сторону, и перед ногами его было нечто вроде лотка спуска как в аквапарке, подсвеченный огнями. Он ступил в него и быстро помчался в низ. Мелькал свет кругом, чередуясь то ярким светом то темнотой. С равномерным мельканием света, в его сознании быстро отдалялись образы тех оставшихся двоих в балахонах, отдалялась его та полная красок насыщенная полная взлётов и падений жизнь, которую он помнил почему то теперь и сейчас до мельчайших подробностей. Жизнь, где он жил кажется в пустыне в девятнадцатом или семнадцатом веке от Рождества Христова. Толи шахом толи старшим каравана погонщиков верблюдов, то ли, но уже трудно было вспомнить. Уже ему было странно, почему-то было, это трудно вспомнить, когда вот только времени назад он ясно помнил все события той его последней жизни. С мельканием света это знание его той жизни уходило, и ему это казалось каким то странным воспоминанием. Потом влетел в темень непроглядную, потом в свет но более не яркий и приземлённый чем был до этого. И тут же мысль, сознание, с новой силой попыталось пробиться в месте с воспоминаниями прошлой той его жизни, вспыхнуло снопом ярких искр света, о том что сейчас то что есть, это ему знакомо и так должно быть. Какая то другая мысль пробивалась с яростной силой в его мозг, но от неё, было почему то больно, и она быстро подавлялась, тут же слабла, казалась страшным сном и померкла вовсе и казалось на всегда. Подумал что всё на этом закончилось, с этим чудным спуском.

Однако спустя некоторое время почувствовал себя в непонятных стеснённых обстоятельствах, где было темно, сыро, тепло и много теплой жижи вокруг. Было странное ощущение чувства запакованной, свежей, заряженной молекулы, готовой разорваться в любой момент, по непонятным причинам.

И было пространство и состояние, без дна и пола, без стен вокруг, кто я это такое, и что всё это. Прошло некоторое время его нахождения в этом странном месте.

По прошествии некоторого времени он вдруг стал осознавать, что он живёт, стал ощущать непонятные явления вокруг себя. Много каких звуков доходило до его мозга, он всё это время чувствовал то что иногда ему было хорошо иногда неприятно. В конце концов, он пришел к выводу что, вовсе и не плохая у него жизнь сложилась теперь и сейчас. Прошло ещё много времени, за которое он научился разным премудростям этой жизни своей. Он научился по звукам из вне различать добрые эти звуки или плохие, громкие и противные или приятные плавно тянущиеся нежные создающие в его голове образы из разноцветных кружочков ленточек, разноцветья лоскутков летающих в непонятном цветном пространстве.

Ещё он привык к тому что где то сверху над ним были всегда слышны глухие но чёткие удары, которые не прекращались не когда. Он и не помнил, когда стал замечать эти глухие чёткие звуки с верху. Иногда удары эти были частые, и тогда ему становилось жарко и страшно, но такое было достаточно не часто. Где-то в глубине своих мыслей он что то припоминал схожее с этими ударами похожими то ли на удары колокола, то ли ещё на что то странно ему знакомое. Однако он чувствовал, что совсем сильно, зависит от этих глухих равномерных ударов.

Однажды он понял, что это божество, стучащее в верху, даёт о себе знать стуками. Однако прошло некоторое время, и произошло как ему казалось невероятное событие. Однажды когда он слушал звуки из вне, внезапно перед ним появился яркий свет который что то напомнил ему о чём то далёком и знакомом, потом свет чуть потускнел и он увидел необыкновенно красивое лицо.

Он почему то сразу вдруг осознал что давно знает и любит это красивое в светлых локонах и с голубыми глазами лицо. Он пристально всматривался в овал лица, но пока смог только разглядеть что лицо ему улыбалось и что то говорило. Некоторые обрывки речи он понимал некоторые нет, но то что его удивило он мог говорить сам с этим лицом. Он понимал что говорил и в тоже время это ему казалось странным.

Тем не менее он сделал твёрдый вывод что тот кто стучал сверху, более младший бог, а та которая теперь приходила периодически к нему в виде красивого необыкновенного светлого лица была главная Богиня.

Прошло ещё много времени. Он научился общаться с этим красивым милым лицом которое он теперь понимал что сильно любит. Теперь за прошедшее время он уже разглядел Богиню, каждую чёрточку её лица, орлиный, и в то же время прямой нос, с едва заметным округлением в конце. Её красивые, слегка вытянутые, пухлые розовые губы, всегда шевелились и говорили с ним. Иногда у Богини губы были не подвижны, но он так же ясно и чётко понимал её. Она каждый раз как бы заглядывала откуда то сверху и всегда спрашивала первое, ну как ты тут. Её большие с густыми длинными тёмными ресницами голубые глаза всегда смотрели на него с чувством восторга и одновременно покоя и всепоглощающей любви к нему. Её Богини светлые волосы спадали завитыми прядями и локонами с её головы, светились словно изнутри.

Да, он по прошествии времени, видел свою Богиню всё отчётливей. Он не мог в это время быть не подвижным. Он как мог проявлял свои ответные чувства к Богине. Он рассказывал ей о своей жизни здесь, он в эти моменты был активен в движении. Он делал всё что мог и всякий раз вознаграждался благосклонностью свое Богиней. Она непременно после его действий нежно улыбалась ему своей белозубой улыбкой, слегка кивая ему своим прекрасным лицом, и словно растворялась в белой яркой дымке. Каждый раз после этого он готов был выпрыгнуть из того места где был и кинутся в объятия своей Богини что бы выразить свою любовь к ней которой он был безмерно переполнен.

Время шло, его Богиня приходила к нему так же часто, но он заметил что последнее время её выражение лица и её взгляд были другие. Лицо было более напряжённым, а взгляд её прекрасных глаз был сосредоточенным. Он это заметил не так давно, но он не показывал виду, а Богиня всё по прежнему была приветлива и благосклонна с ним. Но что то в этом взгляде последнее время было не так. Внезапно он вдруг нашёл объяснение всему этому. Он вдруг осознал что прожил достаточно долго в этом месте в этом мире. Он подумал что пришло время покинуть это прекрасное место этот мир к которому он привык. Он подумал что хорошо пожил и что пора было уходить в мир иной и что там его ждало. Он вдруг себе объяснил почему Богиня к нему приходит, потому что она таким образом готовит его к тому не известному ему миру, приходит за ним что бы забрать его. Но он не мог понять то о чём она говорила ему иногда. Что там где я, тебе со мной будет хорошо. Что есть другой мир, которого ты пока не знаешь, он более огромный и яркий, насыщенный красками и всяким звуками, которых ты ещё не слышал но услышишь и увидишь и тебе понравится. Но несмотря на эти разговоры Богини, он всё же не хотел покидать это мягкое тёплое уютное место.

Он и верил и в тоже время боялся того другого мира о котором ему говорила Богиня. Кроме всего прочего всякий раз при появлении Богини он усиленно пытался понять как зовут Богиню. Он каждый раз слышал как она его называет всякий раз странным словом которое ему было и знакомо и понятно, но сам он своё имя не мог произнести по каким то причинам. Ему было как то неловко, что он не знал имени своей Богини. Оно крутилось у него с недавних пор на уме, но пока было всё тщетно.

Однажды как всегда Богиня пришла к нему, он внезапно для себя осознал вдруг что совершенно отчётливо видит свою Богиню и в его голове прозвучала отчётливо и громко слово. Имя Богини неожиданно для него самого, хотя он понял, что это он и произносит это имя. Это слово прозвучало так прекрасно и мягко так словно чистый прохладный родник несущий безмятежно свою прозрачную влагу между камней. Словно клин журавлей, летящий в высокой синеве залитого солнцем неба, курлычущий о чём-то своём. Словно слабый ветерок своим лёгким дуновением заставил трепетать листья и скрипеть ветки на могучем вековом с потрескавшейся от времени корой дубе, Мама. Он увидел как Богиня Мама улыбнулась и несколько раз слегка кивнула ему лицом, и снова растворилась в неизвестность.

Буря чувств мыслей и восторга лавиной обрушились и накрыли его. Он не мог сопротивляться чувствам, он долгое время активно двигался, переворачивался вокруг себя радостно и интенсивно упирался руками и ногами в разные стороны своего мира-жилища.

Он был счастлив и полон замыкающей гармонии круг своих познаний в этом мире, в котором он так много прожил. Чувства гордости и важности произошедшего события переполняли его, говорили ему, ну вот ты узнал последнюю тайну знаний Бытия, имя своей Богини.

Ты теперь мудр, и объясняешь себе понимания вещей, и все знания в твоём сознании ты привёл в состояние замкнутого круга вечности и бесконечных циклов повторяющихся обновлений, всего и вся.

Однако мысли его в голове прервались. Он услышал как сверху сильно и часто бьёт в набат колокол. Он понял что это младший бог говорит ему что бы он перестал вести себя активно и пришёл в состояние спокойствия. Тут он понял, что своими бурными действиями разволновал свою любимую Богиню Маму и тут же успокоившись, затих. Ему было жарко, он чувствовал, как горячий огонь полыхает и пронизывает всё его тело, но он на это мало обращал внимания, его мысли были заняты тем что сказала ему Богиня Мама. Он всё время теперь думал о том другом мире, что это за мир и как там, и почему у Богини Мамы когда говорила про тот новый для него мир, её прекрасные глаза наполнялись лёгкой паволокой грусти, а краешки её губ когда она говорила, подчёркивали лёгкую тень печали на её прекрасном лице, что всё вместе придавало её лицу невыразимую едва заметную казалось хорошо замаскированную, печать ответственности и обременённости её, какой-то непонятной для него тяжестью ещё не произошедшего, но которое обязательно будет происходить в его другой жизни там куда звала его Богиня Мама.

Он видел в её глазах тревожность, озабоченность какой-то тяжестью прошедшего и ещё многого, не пройденного на его пути. Он это понимал и в то же время не мог понять и осмыслить этого.

Внезапно в своей голове он услышал низкий тихий, до боли знакомый и родной отчётливый голос, голос который он слышал будто бы когда то, голос был знаком ему. “Время пришло, это второе твоё искупление, твоя Богиня ждёт тебя там, твои Братья всегда рядом от тебя, а теперь иди.”

Внезапно он услышал звуки непонятные, но громкие и резкие где-то сверху от него. Он очень удивился и испугался, что младший бог, сильно и как никогда неистово и яростно стучался и бился, где-то в его ногах. А сверху головы были эти звуки, и как он ещё заметил, где то там впереди, какой-то странный свет заходил внутрь и он почувствовал первое новое для него ощущение, которого он не понимал, но ему было холодно.

Мама, позвал он тихо, потом как ему казалось, позвал громче, Мамааа. Но никто не ответил ему. Он для себя самого внезапно почувствовал, что сейчас его Богине Маме, почему то очень плохо, и нужна его помощь. Он, во чтобы то не стало, должен помочь Маме, и идти к ней на помощь, вперёд.

Он должен выйти туда, в этот новый мир, которого он боялся, но понимал, что нужно помочь своей Богине Маме, и он снова, сделал первый свой шаг вперёд, в неизвестность.