Ева вступила в пору девичества, когда дряхлый советский культ уже дышал на ладан. Коммунизма в стране так и не построили, но нисколько об этом не сожалели, прекратив заодно переживать и за мир во всем мире. Люди, позабыв о надоевших транзисторах, с акцентом шептавших о неведомой свободе, и о наскучившем кухонном противостоянии умирающей власти, привычно и талантливо пили, лениво примеряясь к неведомым прежде удовольствиям. Приевшаяся Западу сексуальная революция наконец-то докатилась и до полуголодной советской глубинки, вытесняя из умов провинциалов даже проблемы социалистического быта.
В детстве жизнь казалась Еве душистым июньским садом, залитым солнечным дождем и ослепляющим радугой роз, фиалок и ирисов. Именно таким и был сад около маленького дома, в котором жила Ева. Июнь быстро проходил, листья и травы желтели, затем темнели, внезапно обрушивалась унылая бурая осень, а затем и грязно-белая зима. Но и скучные слезы осеннего дождя, и стенания зимних буранов, и молчание холодной ночной мглы – все было для Евы любимо, желанно, неповторимо.
Долгое время ее любовь к жизни питалась чтением. Литература являла целостность и гармонию мира, радость бытия и невиданную сложность человеческих отношений, связывая отдельные события невидимой нитью непостижимого, но вечного закона, отодвигая вглубь жизненной сцены детство, подруг и школу. Но со временем из тех же книг пришло ощущение, что литература - лишь великолепный суррогат жизни, и Ева перевела взгляд со страницы книги на реальность.
Жизнь в рамках отдельно взятой советской страны поражала неповторимой смесью однообразия и абсурда, проецируя кадры семидесятисерийного фантастического фильма на серую стену, отгораживающую Союз от огромного неведомого мира. Но и в этой загрустившей стране жизнь была хороша и удивительна: так же вставало и садилось вечное солнце, цвели ничему не подвластные цветы, плодоносили заботливые деревья, а люди любили и ненавидели друг друга. И при недостижимости свободы передвижения по миру, катастроф, метаморфоз, взлетов и падений капиталистического далека, все же ухитрялись разнообразить свое существование специально изобретаемыми хитроумными способами. Вот и Еве вскоре предстояло выбрать себе дело, по возможности, радующее и приносящее хоть какой-нибудь доход. А детство, прошелестев книжными страницами, уже заканчивалось.
Самым подходящим занятием для будущей взрослой жизни, на первый взгляд, казалась наука. Ева, которая могла решить любую математическую задачу, и чьи бесспорные таланты подтверждались победами в олимпиадах, о ней всерьез задумывалась. На одной из олимпиад она познакомилась с Венечкой. Венечка уже учился в университете, благоволил к Еве и имел всего два недостатка: был очень некрасив и любил мучить всех слишком умными разговорами. С Евой он сошелся, увидев в ней такую же, как в себе самом, обреченную на одиночество нетривиальность, и возлагал на это знакомство большие надежды. С ним-то Ева и поделилась своими планами.
Они сидели в маленьком саду, грызли душистые яблоки, время от времени с глухим стуком падающие на землю, и обсуждали перспективы дальнейшей Евиной жизни.
- Все-таки наука скучновата, - заводила Ева, гладя любимого рыжего кота.
- Наука единственная в силах построить особый мир, свободный от социалистического планирования и связанный не с коммунистическим завтра, а с Вечностью, - Веня чуть не подавился от возмущения яблоком.
-Но жители этого мира не люди, а комплексные числа, мировые константы, электроны и протонами.
- Да, и еще роторы, дивергенции, операторы Лапласа, бозоны, фермионы, гены и дезоксирибонкулеиновые кислоты, - умничал Веня. - Но это самый подлинный и правильный мир. И он дарит посвященным радость познания истины и приличную по нашим меркам зарплату. Отпуск два месяца, так за отпускными приходят с чемоданчиками.
- Ага, дает возможность удовлетворить собственное любопытство за государственный счет. Но для этого надо написать две диссертации и потратить лет двадцать жизни. Причем женщине это сделать почти невозможно. Ей свою равность приходится непрерывно доказывать, а на успех можно рассчитывать только в исключительных случаях.
-Зато женщину в науке ждут другие награды: отличные надежные мужья, умные любовники и зависть всех прочих женщин. А потом, наука свободна, в ней можно обойтись без явного восхваления советской действительности, а скорость света, в отличие от надоев молока, не увеличивается в дни съездов партии.
- Ничего себе свободна! Если ты сотрудник секретного НИИ, то на работу лучше совсем не явиться, чем опоздать на пару минут. Вон сосед наш всегда домой возвращается, если чуть-чуть опоздает. И сразу вызывает на дом врача.
- Зато не придется всю жизнь на что-нибудь ногой нажимать, связывать порванные станком нити или баранку крутить. Или сушить сухари, если проворовался. Сиди себе, попивай чаек-кофеек и думай.
- А мозги сушить лучше?
- Глупая, ты же станешь счастливчиком, которым удается приобщиться к тайнам микромира или глубин галактики. За это можно расплатиться загруженностью мозга.
- Какие тайны! Всю жизнь будешь делать конкретные винтики для какой-нибудь военной штуковины, которую ты целиком ни разу так и не увидишь. И яростно спорить с такими же несчастными о преимуществах того или иного способа шлифовки этих винтиков. И бить коллегам морду, если вы не поделили какой-нибудь генератор. Нет, очень скучно!
Кроме науки, Ева, как и всякий молодой человек, подумывала о творчестве, но ее таланты, разбредались в разные стороны и, поделенные на лень плюс отсутствие честолюбия, пока не давали ей необходимого импульса.
- Все таки свою индивидуальность легче всего выразить в искусстве, - заводила она разговор, когда Венечка приходил в следующий раз
- Только теоретически. С позиций мировой художественной культуры советское искусство можно оценить как особенное и нетривиальное. Оно научилось обходиться без квинтэссенции любого творчества - создания собственного, параллельного действительности, доступного лишь немногим избранным мира, а, напротив, предполагает тиражирование и приукрашивание уже имеющихся в реальности сущностей. Так что никакой индивидуальности, - опять умничал Венечка.
- Я бы хотела рисовать, - рисовать Ева в самом деле любила и умела
- Ну и будешь всю жизнь рисовать дурацкие радостные лубки: икрастых жизнерадостных колхозниц с неподъемными снопами пшеницы в руках, веселых шахтеров и непреклонных пограничников, водящих хоровод вокруг очередного генерального секретаря с неправдоподобно мудрым взглядом. Причем безо всякого намека на стеб. Или портреты Ленина для сельских клубов. Это в лучшем случае. А в худшем – малевать афиши в соседнем кинотеатре.
- А музыка? Мне кажется, я могла бы сочинять песни, - Ева и стишки пописывала.
- Песни, не обремененные обертонами и точными рифмами, о линиях электропередачи, гидроэлектростанциях, домнах и космических кораблях? Ты другие по радио слышала?
- А если писать прозу?
- Это совсем уж критический случай. Писать о людях, чьими основными проблемами являются досрочное выполнение пятилеток и борьба лучшего с хорошим? И это правда жизни, это искусство?
Ева и сама понимала, что для удачливых деятелей искусства творчество было закавычено и уже давно стало лишь сравнительно легким способом получения материальных благ и добывания денег. Тем же, кто не хотел следовать четко определенным стандартам и жанрам, грозили абсолютное забвение, все то же пьянство, нищета, и, в лучшем случае, изгнание из страны.
- Пойдем-ка, Ева, к нам на мехмат, - подводил итоги Веня.
По размышлению все виды деятельности, попадавшие в круг Евиного зрения, казались либо скучными, либо недостойными того, чтобы посвящать им жизнь. Но было, ох было в советской стране одно занятие, доступное практически всем желающим, равняющее советских граждан с людьми всех времен и народов. Занятие это дарило сильнейшие ощущения независимо от образования, национальности, партийной принадлежности, наличия или отсутствия денег, квартир, достижений, званий, регалий. Занятие это примиряло с убогой действительностью, наполняя самое безрадостное до этого существование новым особенным смыслом. Занятие это позволяло каждому приобщенному счастливчику войти в прекрасный необыкновенный мир, полный подлинных чувств, слез, радостей и наслаждений, мир, который в одну секунду мог стать раем или адом. Называлось оно Любовью.
О любви, как и о многом другом, Ева узнала из великой русской литературы. Сначала была непохожая ни на кого Ассоль, затем мятущаяся, одинокая, умирающая без любви Маргарита, потом Каренина, отдавшая любви все. Из доступных книг можно было узнать о любви прекрасной, великой, духовной, но почти ничего – о плотской, темной, запретной, но не менее привлекательной. Позже о глубинах плотской любви удалось прочитать в записных книжках Блока, у Апулея, Бокаччо, Святония, Бальзака, Мопассана, Хемингуэя. По крохам на страницах самых разных, иногда неинтересных ей книг выискивала девушка хотя бы упоминания, хотя бы намеки на плотские влечения и удовольствия, на пока неведомые ей страсти. Иногда одно предложение, одно слово, не давали заснуть, навсегда оставались в памяти.
И Ева решила посвятить себя любви, но не как рядовая ее жрица или жертва. Со свойственным юности максимализмом она задумала овладеть теорией любви, познать ее тайные механизмы и законы, и в итоге, написать книгу. Такую, которую до нее никто не писал. Настоящее подлинное исследование, а не частный, ничего не подтверждающий и не опровергающий рассказ о конкретных событиях. Самую умную и великую книгу, причем книгу, написанную женщиной, служащую противовесом многочисленным скучным и однобоким мужским трактатам о любви, содержащим лишь незначительную, доступную невнимательному мужскому взору часть истины. По молодости Ева не сомневалась в своих способностях сделать это, хотя и понимала, что на это могут уйти годы и даже десятилетия. Но это ее не пугало, впереди была целая жизнь.
Если же ее бы спросили о любви конкретной, ее собственной, то она ответила бы, что любовь, большая и настоящая, непременно ждет ее в будущем. Но не смогла бы описать желанного возлюбленного. Почему-то помимо стандартного "умный, добрый, сильный" представлялось лишь, чтобы с этим мужчиной можно было бы всегда, когда хочется, танцевать под медленную сладкую музыку и гулять весной по вечернему, одуряюще пахнущему цветущему яблоневому саду.
Но был еще и хлеб насущный. И если не делать из любви кормушку, то приходилось подумать о гарантированном заработке. И Ева решила: пусть исследование любви станет ее увлечением, делом, которое делает жизнь интересной и удивительной, а зарабатывать деньги придется научными изысканиями. И отчасти убежденная Венечкиными аргументами, отчасти желая обрадовать мать, мечтающую об университетском образовании для своей дочери, решила готовиться к поступлению на мехмат. А все свободное время и силы отдавать изучению неведомой пока любви.
Он сиял, она ослепляла. Он обнимал божественные, чуть полноватые, беспредельно женственные бедра, спускаясь к совершенному нежнейшему лону. Тяжелые золотые ветви винограда, сплетаясь в чудесный венок с дикими розами, лилиями и фиалками, подчеркивали белизну прозрачной кожи и обременяли хозяйку легкой болью.
Она вышла из пены Океана, оплодотворенного сброшенными с неба гениталиями воздушного Урана. Давно, в колыбели мироздания и времени, Уран клубился, парил, туманился, струился воздушными потоками в пространстве, собственно и был самим пространством, являя себя всего, до глубин, до основания, грезя о будущем, лелея надежды, мечтая и фантазируя. Нетерпеливый Кронос, желая властвовать раньше срока, прервал небесную негу, завязал узлом нить Времени, оскопил золотым полумесяцем серпа своего божественного отца, лишил его Мужского, сделал Ничем, Бренностью, Тьмой Воспоминанием и бросил его чресла во влажное бездонье. Афродита стала последней дочерью поверженного Урана. Сочетая в себе Воздушное и Влажное, неся Беспредельно Женственное, она решила отомстить за боль отца, за его крушение, свержение, смерть.
Вся красота Неба и подвижность Океана слились в ней, породив безмерное совершенство и совершеннейшую гармонию. Она стала первой блондинкой в мире. Чудесные волосы цвета морской пены слегка прикрывали сияющую наготу, спускаясь до точеных лодыжек. Рельефы ее тела послужили эталоном, по которому были созданы холмы прекрасной Греции. Кожа дала цвет нежнейшему розовому жемчугу. К груди хотелось прикоснуться даже женщинам, мужеложцам и скопцам. Глаза меняли цвет, как материнский океан, становясь темными в минуты гнева и аквамариновыми в мгновенья наслаждения. Афродита вовсе не была нежной, она ненавидела мужчин. Она сделала любовь злой, жестокой, поражающей, меняющей судьбы, смертельной.
Боясь ее любовного гнева, ласкающей жестокости, ее племянник Зевс подарил ей чудесный пояс в обмен на обещание избавить его от мук любви. Из золота и платины, извлеченных из самого лона Геи, целых семь лет выковывали пояс на острове Лемнос циклопы, понукаемые Гефестом. Совершенство пояса уступало лишь его сакральной силе: будучи надетым на женские бедра он тысячекратно увеличивал то, что тысячелетия спустя было названо сексапильностью – ту глубокую, темную, всепоглощающую энергию, что заставляет богов и людей терять рассудок. Афродита милостиво приняла подарок, но ничего не пообещала громовержцу. Желая задобрить Афродиту и обезопасить себя, олимпийские боги поднесли ей драгоценные подвески, утяжелившие пояс и сделавшие его еще более прекрасным. Красавец Аполлон – совершеннейший прозрачнейший алмаз Красоты. Гера – бирюзу Целомудрия, голубую, как глаза прекраснейшей из девственниц. Влюбленный в Афродиту Арес - огромный кроваво- красный яхонт Чувственности. Лукавый Гермес – оранжевый гиацинт Запрета. Зевс – небесно-синий сапфир Тайны. Последним подарком стал извлеченный Афиной из самых глубин мироздания, из чрева вечного зияющего Хаоса, гигантский смарагд Мысли. Вместе они слагали Любовь, делая ее всесильной и всепоглощающей.
Подвешенные к поясу подаренными нереидами жемчужными цепочками, камни оттягивали его вниз, касаясь божественных чресел. Пояс был слишком тяжел, и Афродита одевала его только в тех случаях, когда следовало подтвердить свое безусловное превосходство, иногда хитря и делая его по рецепту Гермеса невидимым. Именно так она удостоилась золотого яблока от красавца Париса и титула несравненной, победив прекрасных Геру и Афину.
Иногда она одалживала пояс. Чаще других его выпрашивала ревнивая Гера, желая наказать гуляку Зевса. Увидев ее в поясе, Зевс из орла превращался в голубя, из быка – в ласкового теленка, проводя недели в постели жены.
Остальным его чрезмерная сила только вредила. Любимица Афродиты, жестокая нимфа Дафна, желая пощеголять, упросила богиню уступить ей пояс на пару часов. Случайно увидевший нимфу всегда спокойный Аполлон был охвачен такой страстью, что гонялся за девушкой по всему Пелопоннесу. Гея пожалела Дафну и скрыла ее, перенеся на Крит, а вместо нее оставила Аполлону лавр, из которого он в утешение сплел себе венок.
Жрица Артемиды Ариппа украла пояс, пока Афродита купалась. Царь Тмол, увидевший Ариппу, любующейся своим отражением в ручье, не смог совладать с безмерным желанием и жестоко изнасиловал девушку. Ариппа повесилась, а Афродита во избежание беды заказала Гефесту золотой ларчик с хитроумными запорами, в котором отныне и хранился пояс.
Она мечтала родить прекрасных, как она сама, дочерей и каждой подарить по заветной подвеске, передав им всю силу женской власти и завет быть безжалостными с мужчинами. Но не любившая Афродиту богиня судьбы Немезида распорядилась с божественной жестокостью. Вместо ослепительных красавиц Афродита рожала никому не нужных жалких уродов: тяжеловесного увальня Гермафродита с удвоенными гениталиями, женской волосатой грудью и бородой; отвратительного карлика Приапа с непотребно большим фаллосом, застившим ему весь белый свет; несчастную, превращенную в змею Гармонию. Отчаявшись перебороть Судьбу, Афродита решила раздарить сокровища любви прекраснейшим смертным женщинам.
Красоту она подарила Елене, Целомудрие – Суламифи, Чувственность – Клеопатре, Запрет – Сафо, Тайну - Марии. Только Мысль тысячелетиями ждала свою владелицу.
Алмаз
Ева окунулась в исследование любви с прилежанием и методичностью всегдашней отличницы. Прежде, чем ступить на долгий и тернистый путь познания самого загадочного свойства человеческой души, девушка решила определить, может ли она сама рассчитывать на мужскую страсть, на худой конец, на мужское внимание. Удастся ли ей стать практикующим теоретиком? Красота казалась ей ключом, открывающим двери любовного царства, дарованной самой природой гарантией любви.
Она, смуглая, длинноволосая, гибкая, с умными темными глазами, временами нравилась себе. Но существующий в Союзе идеал красоты, опирающийся на неприятие любых инородцев, был далек от того, что видела Ева в зеркале. Это позже пришла мода на восточных женщин, мулаток, негритянок, китаянок и японок – на всякого рода экзотику. Лишь десятилетие спустя началось время, когда вовсе не обязательно стало иметь прямые славянские ноги и пышную грудь, когда гармония тела стала определяться движением, а не покоем, когда большой рот стал считаться прекрасным, а не безобразным, когда смуглое, страстное, иное стало очень привлекательным. Пока же Ева не вписывалась в существующие каноны красоты, и с горечью осознавала это. Ее одноклассники в лучшем случае дразнили ее, в худшем – не удостаивали вниманием.
Но в жизни далеко не все тяготели к каноническому. Чуть позже, привлеченные ее смуглой необычностью, к ней на улицах стали приставать мужчины, как правило, стареющие, с печатью порока. Она боялась их, понимая их мужскую опытность, молчала, опасаясь быть увлеченной в неведомые ей ловушки. Ей все чаще делали откровенные предложения, заставляющие биться сердце, но она все еще не была уверена в себе.
Красота, чужая и собственная, чрезвычайно волновала женщин, особенно молодых, казалась величайшей ценностью. Она была важнее ума, здоровья, богатства. Умные уродины завидовали смазливым глупышкам, последние относились к первым с искренней жалостью. Чтобы быть красивыми голодали; сдавливали тела тисками граций; мерзли, терпя тридцатиградусные морозы в прозрачных колготках; выжигали перекисью волосы; обливаясь слезами, выщипывали брови; терпя неведомые мужчинам муки, носили тесные туфли. Ни одна женщина, представься ей выбор, быть красивой или богатой, не выбрала бы богатство. Предполагалось, что к красоте прикладывается все, и богатство, в том числе.
Тем не менее, на странной родине Евы, было огромное число красивых, но бедных и никому не нужных женщин. Советский Союз явно был рекордсменом по числу нищих и не пристроенных красавиц всех национальностей, возрастов и социальных статусов. Советские мужчины в большинстве своем не только не гнались за красотой своих женщин, но даже пугались и чурались красоты, полагая ее ненужной и обременительной.
Удивительно, но многие красивые советские женщины были к тому же еще и умны. Такое совершенство, расценивающееся мировой историей как редкая аномалия, встречалось буквально на каждом шагу, но далеко не всегда было востребовано. Нередко красивые и умные женщины были, к тому же прекрасными хозяйками, но и это не меняло дела. В огромной библиотеке, где работала мать Евы, таких умниц-красавиц-хозяюшек было немало, даже и молоденьких, но редкая выходила замуж. И они, отцветая, но так и не плодонося, потихоньку старели, покрывались пылью времени, как обожаемые ими книги, становились усталыми, побитыми жизнью тетками, а затем и странноватыми красивенькими старушками. Печально было наблюдать за этими многочисленными женскими пустоцветами.
Много позже, Ева спросила у своей подруги Ирины, редкой красавицы и умницы, с отличием закончившей физфак университета, и наконец-то вышедшей замуж за некрасивого вахлака-сварщика, почему она решилась на подобный мезальянс.
-Хорошо хоть этот женился. Умные и красивые никому не нужны, - убежденно ответила та.
У той же Ирины была теория, согласно которой любой самый плохонький мужичонка может добиться самой лучшей женщины, если только по-настоящему возжелает этого:
- Если мужику какая-нибудь баба понадобиться, то он ее всегда возьмет осадой. Будет ходить, ждать, отвадит всех соперников, пристанет как банный лист и все-таки себе ее зацапает.
Ева находила, что она процентов на девяносто права.
Все женщины хотели быть красивыми, старались быть ими, используя для этого все возможные средства. Рассматривая нравящиеся ей женские лица на экранах, в журналах и на улицах, Ева быстро поняла, что существует определенная технология, позволяющая значительно усовершенствовать женскую внешность. Можно было стать несравненно привлекательнее с помощью преображающего, создаваемого веками, искусства макияжа и опробованного сотнями поколений женщин умения подчеркивать свои прелести при помощи одежды.
Мейк-ап был самым прикладным видом живописи, важнейшим в истории искусства типом идеализированного автопортрета, рисуемом на собственном лице. Женщины талантливо создавали себе новые лица, максимально приближая их к желаемому идеалу. Заменяли брови на совершенно новые, выписывали мало похожий на исходный рот, поразительно увеличивали глаза, меняли их форму, даже цвет, многократно удлиняли ресницы, преображали лепку лица – и все это при помощи двух-трех незатейливых коробочек, одного тюбика, одного карандаша и нескольких щеточек. В условиях тотального советского дефицита и не менее тотальной нищеты некоторые умелицы научились обходиться детскими карандашами или коробочкой грубого театрального грима, продаваемого в Москве в художественном салоне, находящемся по известному всей стране адресу.
Косметика так преображала лица, что многих женщин без нее было трудно узнать. Как-то Ева зашла в квартиру молодой хорошенькой соседки и испугалась, увидев ее серое, безгубое, словно испитое лицо. Та засмеялась:
- Все так реагируют, только подруги привыкли.
Косметика меркла, уступала, становилась ненужной, встречаясь с природной, редкой красотой: с ослепительным блеском кожи, розами румянца, длинными стрелами ресниц, шелком бровей, яркостью глаз. В городе, где жила Ева, такие красавицы чаще всего встречались среди местных татарок и приезжающих с юга или востока грузинок, армянок, таджичек. Попадались и светлые русские красавицы, не нуждающиеся в гриме. Но большинство женщин, не веря в свое исконное лицо, продолжали ежедневно трудиться, преображая его в соответствии с собственными вкусами. Этот ежедневный труд у многих отнимал целый час утреннего времени, час который можно было потратить на сон или любовь.
Ева долго не знала, как подступиться к косметике. Ее первые попытки преобразить свое лицо были неудачными. Рука дрожала, нарисованные линии были кривыми и неумелыми, уродовали лицо. За помощью Ева обратилась к толстой веселой соседке Катьке. Катька красилась откровенно и ярко, была некрасивой, но пользовалась явным успехом у мужчин всех возрастов. Выслушав Еву, Катька засмеялась:
- Что тут думать-то, бери и мажься посильнее, не жалей краски. Мужики всеядные, но, как шмели, летят на яркое. Малюйся, и все дела. И не комплексуй. Если где прыщик - закрась черным карандашом, рисуй родинку, эти придурки еще балдеть от нее будут. А рука быстро привыкнет, научишься.
Ева решила последовать совету и после недолгих тренировок получила шокирующий результат. Из смуглой, чуть печальной девочки со слегка впалыми глазами и с бледными крупными губами она превратилась в красавицу. Косметика преобразила лицо, делая ярко накрашенный рот потрясающим, а глаза – безмерно глубокими и влекущими. Покрывая краской бледную и несовершенную заготовку своего лица, она чувствовала себя то мастером росписи по человеческой коже, то художником Тюбиком, на портретах которого женские лица были совершенно неузнаваемыми, но несравненно более красивыми, чем в действительности.
Она долго экспериментировала дома, боясь выйти на улицу со своим новым, казавшимся ей ослепительным, слишком прекрасным для ее города лицом. Она не могла насмотреться на себя, боясь поверить в собственную красоту. Такие лица встречались на экранах, их почти не было на улицах. Ей самой ее накрашенное лицо казалось откровенным призывом к действию, ярлыком, на котором опытный мужчина мог прочитать: "Возьми меня, я готова для любви!"
Страшнее всего была непредсказуемость результата: окружающим ее новая внешность могла показаться смешной, слишком вызывающей или, что хуже всего, странной Она не хотела выглядеть клоунессой или сумасшедшей, но и расстаться со своим новым лицом не могла.
Наконец Ева рискнула. В один из погожих летних дней перед выпускным классом, ближе к вечеру, когда матери не было дома, она ярко накрасилась, одела выходное платье и единственные красивые материнские туфли. Помедлив, вышла из дома и села в первый трамвай, идущий в центр.
На ближайшей остановке вошли двое взрослых мужчин, один сел напротив нее, скользнул тяжелым взглядом по ее небольшой груди, по загорелым коленям, пристально всмотрелся в лицо, наклонился и, обдав запахом вина и одеколона, спросил:
-Ты пойдешь с нами?
Девушка физически почувствовала густую горячую волну исходившего от мужчины желания, волну, прокатившуюся и по ней самой. Больше всего ее напугало и потрясло это "с нами". Сидевшая рядом с Евой старушка, брезгливо поджав губы, отвернулась. Опустив глаза, девушка с трудом досидела до остановки, торопливо вышла из трамвая и пешком, не поднимая глаз, вернулась домой. Впервые почувствовав свою власть над мужчиной, она поняла, что сможет иметь ее всякий раз, когда захочет, и это перевернуло ее представление о себе. Из жертвы оно мгновенно стала охотницей, стрелы любви, стрелы огненные теперь принадлежали и ей.
Она еще раз повторила эксперимент, только теперь, вызывающе одевшись и накрасившись, пошла гулять с подругой по центральному проспекту. Вечерами здесь фланировали самые красивые девушки и самые удачливые парни города, одетые в недоступную простым смертным джинсовую униформу. Это была неформальная элита, почти что молодые полубоги, небожители. Все друг друга знали, в отвоеванный ареал чужих не пускали.
Ева с трудом уговорила подругу прогуляться с ней до начала часа пик, часиков в шесть, пока еще светло, и основная масса завсегдатаев проспекта не пришла на ежевечерний выпас. Почти сразу к ним подкатил худой длинноногий джинсовый блондин лет двадцати трех того самого типа, который очень нравился Еве. Он пошел с Евиной стороны и, не обращая внимания на подругу, сказал.
- Ой, какая красивая девочка! Тебя как зовут?
- Ева.
- Евочка, ты бы не согласилась пойти тут неподалеку хоть на часик, мне так хочется.
Ева ужасно смутилась, но решила поболтать с парнем:
- Что, так сразу? Толком не познакомившись?
- Да разве это важно?
- А что важно?
- Чтобы стоял.
Парень не отвязывался до тех пор, пока Ева не пообещала встретиться с ним завтра. Он настолько понравился ей внешне, что она даже подумывала пойти. Но перед самым свиданием почему-то раздумала. На следующий день подруга рассказала ей, что парень на свидание приходил.
- Ты что, проверять ездила?
- Нет, так получилось, я с родителями мимо шла, только по другой стороне улице, - схитрила подруга. - Он ждал тебя.
С лицом можно было работать еще и еще, достигая мастерства в его совершенствовании. Но пора было подумать и о теле. Дух реализовывался именно человеческой телесностью, без тела любовь не могла свершаться. Ева плохо знала собственное тело, стеснялась своей наготы, практически не видела себя обнаженной. Решившись, она разделась и встала перед большим зеркалом.
То, что она увидела перед собой, не понравилось ей. Грудь была красивой формы, но не очень высокой, ноги – не слишком длинными и несовершенными, шея, на ее вкус, - коротковатой. Хороши были кожа, смуглая, очень гладкая и упругая, плоский, но рельефный живот, тонкая талия и безукоризненная линия бедер. Все вместе, на взгляд Евы, было недостаточно красиво, наполнено многочисленными изъянами, а значит, непривлекательно.
Она стала наблюдать за знакомыми женщинами. Нагота, которую удалось ей увидеть, была не лучше ее собственной. Отвисшие груди, тяжеловатые бедра, коротковатые, не знающие эпиляции, ноги с толстыми щиколотками, казалось, были нормой и никого не расстраивали. Между тем, большинство из этих женщин были любимыми, имели мужей и любовников и нимало не задумывались о несовершенстве собственного тела.
Книги рассказывали, как мужчины теряли головы, практически превращались в животных, при виде голого женского тела, даже если красота его была сомнительна. Они страстно набрасывались на женщин толстых, некрасивых, не первой молодости, стоило лишь женщине показаться раздетой. Ева не понимала, почему. Она поделилась своими сомнениями с толстой Катькой и получила убежденный ответ с использованием запредельного глагола:
- Большинство тел некрасиво, красивы только пять процентов. Однако замуж выходят все и е… все. Так что не переживай из-за ерунды!
Жизнь на каждом шагу демонстрировала правоту этих слов. Мужские сексуальные приоритеты легко определялись статистически. В большинстве случаев вкусы мужчин явно удовлетворялись не формами, а размерами. Большинству мужчин нравились большие груди и пышные упругие задницы. Они вовсе не обращали внимание на те детали, которые культово воспевались в любовных романах. Мало кого волновали розовые, прозрачные в солнечных лучах ушки, маленькие руки, ямочки на щеках, завитки волос на шее. Рекордсменами мужского внимания были ложбинка между грудей, особенно пышных, и обтянутые узкой юбкой выпуклые ягодицы, магнитом притягивающие взгляды даже самых примерных мужей, любящих своих жен и не помышляющих об адюльтерах.
Чрезвычайно волновали мужчин женские ноги. Предпочтение отдавалось длинным, крепким и стройным, но любые женские ноги, даже кривоватые, заставляющие мужчин едва уловимо презрительно морщиться, завораживали мужские взгляды, если только были достаточно обнажены.
Ева долго думала, почему именно женские ноги так притягивают мужчин. Ответ явился сам собой и был записан в сокровенный Евин дневник, куда она взяла за правило заносить материалы для будущей книги. Скользя взглядами снизу вверх, мужчины подспудной, генетически предрешенной фантазией преодолевают препоны и границы юбок и умозрительно дорисовывают линию ног, соединяя их в том самом скрытом желанном месте, откуда все они вышли и куда всю жизнь стремятся возвратиться и регулярно возвращаются. Если, конечно, повезет. Ноги обрамляли смыкание, замыкание, экстремум, максимум, критическую точку, сингулярность, аттрактор женского тела. Женские ноги – это Дорога Туда. И чем длиннее и красивее эта дорога, тем сильнее любому мужчине хотелось ее преодолеть.
При ближайшем рассмотрении любое нагое женское тело проигрывало в красоте телу полуобнаженному, слегка прикрытому, хоть немного одетому. Умные женщины понимали это, демонстрируя свои тела в минуты любви в особых, тайных, несравненно увеличивающих притягательность женского тела нарядах. Черные ажурные чулки, шелковые пояса, а тем паче подвязки, кружевные трусики, полупрозрачные бюстгальтеры, подающие мужчине грудь, как на подносе, туфли на высоких каблуках возбуждали мужчин гораздо более, чем то, что скрывалось под ними. Все эти прелестные дамские штучки можно было снимать, не стесняясь, в полумраке или даже при свете, медленно заводя мужчину, с удовольствием наблюдая, как он превращается в самца.
Далеко не всякая женщина в советской стране могла позволить себе, а тем более найти подобное белье. Грубые атласные лифчики и почти доходящие до колен панталоны, в лучшем случае простые вискозные трусики, зашитые колготки приходилось быстро скидывать, пока любимый отвернулся, укромно прятать, а после надевать украдкой, выбирая удобное время. Тотальный дефицит и низкая зарплата заставляли многих Евиных соотечественниц встречать партнера только обнаженными и только лежа, навсегда исключив из любовного действа возбуждающую увертюру раздевания.
Однако советские мужчины не брезговали и женщинами в рейтузах с начесом, хлопчатобумажных чулках в резинку и мужских майках. Встречались даже женщины, которых неизбежное соитие настигало в мужских кальсонах, причем это обстоятельство мужчин не обескураживало, на качество полового акта не влияло. Подобные прецеденты наводили на мысль о преувеличении роли красивого белья в контакте полов.
Но мужчины все же обладали определенными вкусами в отношении женской внешности и имели четко проявленные пристрастия. Им нравились самые разные женщины. Иногда можно было только диву даваться, глядя на пару из красивого сильного мужика и дурнушки. Но черт их разберет! Предпочитали иметь дело с веселыми, но в меру; компанейскими, но чтоб не сильно выпендривались; симпатичными, но не слишком; чтоб хвалила, но не надоедала, все умела, но не попрекала. Рядом с такой женщиной можно было расслабиться. Красавицы же оказывались слишком обременительными для ленивых душой и телом и, в большинстве своем, неимущих советских мужчин.
Взрослые мужчины предпочитали веселых полнотелых бабенок, румяных, попастых, сисястых, не дур выпить и закусить. У этих все горело в руках, в доме - чистота и порядок, на зиму всего накручено-наверчено, в холодильнике – бутылочка, на сковороде – шкворчащие котлеты. Работали они преимущественно продавщицами-парикмахершами-кладовшицами, но встречались и представительницы более редких профессий.
Если речь шла о женитьбе, то наибольшей популярностью пользовались самые обыкновенные, некрасивые, но и нестрашные, простые, мало заметные девушки и женщины. Вообще же, встречались и женились на тех, кто оказался рядом, был удобен и не отказывался. И если подобные браки совершались на небесах, то в этих случаях силы небесные были весьма предусмотрительны, максимально упрощая задачу поиска своей половины и помещая будущих супругов в один класс или в соседние подъезды.
- Зачем тебе Танька, она ж из Ленинского района, - учил в трамвае один парень другого. - Охота тебе через весь город к ней таскаться! Что, поближе не нашел? Вон хоть у меня во дворе полно девок.
Но спасибо советским мужчинам - они хотели жениться! Качество социалистической сферы обслуживания не позволяло оставаться неженатыми всем, кто хоть сколько-нибудь волновался о еде и чистых рубашках. Помимо приобретения дармовой и старательной прислуги за все привлекала также перспектива обрести верного друга, которому можно без опаски жаловаться на сволочь-начальника, с которым можно было лениво коротать вечера перед телевизором вместо того, чтобы гробить здоровье в беготне по бабам. А при случае и распить бутылочку, причем не в кустах, не в дорогущем ресторане, а на чистенькой, вымытой этим же другом кухне под приготовленные им же соленья.
Особенно были охвачены лихорадкой жениться выпускники военных училищ. Беспечные, вовремя не позаботившиеся о приобретении приличной невесты, вообще женились на ком попало, лишь бы потом, в далеком гарнизоне, рядом была дефицитная в тех местах женщина. Но и другие, даже те, чьим лозунгом было: "Сначала надо нагуляться", - по мере того, как уходили в женатую жизнь друзья, начинали ощущать смутное беспокойство, одиночество и страх попасть к шапочному разбору. Женились опрометчиво, не имея квартир и приличных доходов, приводя молодую жену на каторгу домашнего труда под недреманное око свекрови, или сами шли в примаки к теще, которой были нужны как собаке пятая нога. Понятно, что при таких мужских матримониальных традициях красота оказывалась в длинном реестре женских достоинств на одном из последних мест.
Еве пришлось констатировать почти очевидный факт: в конце двадцатого века на одной шестой части земной суши женская красота была недостаточно востребованной. Да, многие мужчины, следуя еще теплившемуся в них природному инстинкту, делали стойку на красивых женщин, желали ими обладать. Красота во все времена считалась показателем духовного и физического здоровья и привлекала самцов, стремящихся к продолжению рода. Но духовная или эстетическая тяга к красоте у мужчин встречалась крайне редко. Красота манила преимущественно очень молодых мужчин, совсем мальчиков которые иногда вытворяли из-за нее что-нибудь этакое. После школы же красота оказывалась залежалым товаром.
Невозможно было поверить, что когда-то и где-то из-за женской красоты мужчины теряли рассудок, проматывали фантастические состояния, заканчивали жизнь самоубийством, убивали друг друга, развязывали войны. Толи анналы классической литературы, заполненные воспеванием женской красоты и описанием творимых из-за нее мужских безумств, содержали преувеличенную информацию, толи время было такое, толи место, но не почиталась более в России женская красота так, как она того заслуживала.
Итак, на поверку мужчины оказывались практически всеядными, готовыми употребить любое достаточно молодое и здоровое женское тело, даже сомнительной красоты. Никто ни от чего не отказывался. Достаточно было иметь в наличии все необходимые женские органы и умело их демонстрировать. Эти выводы расстраивали и обескураживали своей физиологической простотой, успокаивало лишь то, что пока речь шла не о любви, а о сексе.
Красоте Елены, прекрасной дочери Леды, завидовали не только все смертные женщины, но даже олимпийские богини. Злые языки поговаривали, что перед рождением дочери легкомысленная Леда, жена спартанского царя Тиндарея не устояла перед влюбившимся в нее Зевсом, потому-то Елена так и хороша.
Знатоки, доплывавшие до Геракловых столпов, утверждали, что ни в Атлантиде, ни в Италии, ни в Ливии, ни в Египте, ни во всей Азии нет такой красавицы, а прекраснее Елены изо всех смертных женщин была только Пандора. Но та была глупа и жестока и выпустила из Прометеева ящика на горе людям старость, родовые муки, болезни, безумие, порок и страсть, а Елена умна, любит охоту и борьбу, весела и покладиста. Слухи о красоте девушки прокатились по всей Греции, собирая в Спарту жаждущих увидеть ее мужчин.
Красота Елены не поддавалась никакому описанию. Если кто-то и брался описывать ее, то скоро понимал, что не уложить эту красоту в прокрустово ложе слов, не нарисовать контрастными греческими красками. Не было в Елене ничего такого, чем так славились гречанки: ни прямого носа, ни выпуклых темных глаз, ни развернутых плеч, ни высокой груди, ни сильных ног. Не было в ней ничего яркого, резкого, четко прорисованного. Вся она была как дуновение Зефира, как развертывающийся лепесток розы, как теплые брызги Эгейского моря, как капля утренней росы, как прозрачное облачко, как воздух весны, как кудри Эос.
Легкая фигура, слишком хрупкая, чтобы быть идеальной, не терпящие тяжелых уборов летящие волосы цвета утреннего тумана, дымчатые, меняющие цвет, глаза, смеющиеся неуловимые губы. Может быть, поэтому и были так противоречивы разносимые по всей Греции рассказы о ней, может, потому и пленялись ее красотой мужчины, пытаясь дорисовывать этот непостоянный образ до собственного идеала.
Говорили, что еще при рождения Елены Афродита подарила ей волшебное кольцо с необыкновенным по красоте, прозрачным, как слеза, алмазом и предсказала, что девочка станет самой прекрасной женщиной всех времен и народов, но принесет она слезы множеству мужчин. Правда это или нет, но сверкал на пальце Елены чудесный перстень, красота которого затмевалась лишь прелестью девушки.
Когда Елена достигла брачного возраста, все цари Греции пришли свататься к ней с богатыми дарами или отправили сватами своих родственников. Никого не остановили ни пророчество Афродиты, ни собственный здравый смысл. Только что одержавший победу под Фивами Диомед был здесь вместе с Аяксом и Патроклом. Приехал афинский царь Менесфей. Пришел туда и хитроумнейший Одиссей, но не принес ничего, потому что знал, что у него нет шанса на победу, и лишь со свойственным ему любопытством хотел взглянуть на редкую красавицу. Толпа ослепленных красотой Елены и подстегиваемых мужским самолюбием женихов враждебно гудела. Казалось, жестокий Арес или воительница Афина стоят неподалеку и только ждут случая, чтобы бросить в разгоряченных мужчин камень войны.
Тиндарей никого из женихов не отсылал, но и даров не брал, ибо любой выбор сулил кровопролитие. Тогда хитроумный Одиссей в обмен на обещание помочь ему жениться на Пенелопе надоумил Тиндарея взять с женихов клятву, что будут защищать избранника Елены, кем бы он ни был. На все согласные женихи дали обещание.
Елена выбрала Менелая. Ей было все равно, а Менелай был молод, красив, силен, покладист, принес богатые дары и нравился ее отцу. И потекла семейная жизнь Елены по раз и навсегда проложенному для всех женщин руслу. Мойры медлили, плетя нить ее судьбы. Менелай вскоре стал царем, а Елена проводила время со служанками на женской половине, занимаясь хозяйством и рукоделием, воспитывая дочь Гермиону и сыновей Этиола, Марафия и Плисфена.
Елена со страхом смотрелась в зеркало. Красота ее, не питаемая более мужским поклонением, не то чтобы поблекла, а притаилась, замерла в ожидании. Похоже было, что она никогда более не пригодится владелице, медленно завянет как цветок без живительной влаги Елена мало выходила из покоев, и только изредка Менелай приглашал ее на пиры, чтобы похвастать перед приезжими гостями овеянной легендами красотой жены. Мужчины смотрели, хвалили красавицу, но чудо исчезло, никто не загорался больше от любви к ней. Так и не завоевав сердца холодной Елены, Менелай взял себе в наложницы Пиреиду, открывшую ему всю женскую страсть.
Через десять лет Елена чувствовала себя безмерно несчастной, плакала ночами и мечтала о смерти. Боги наградили ее красотой, а о счастье забыли. Ничего в ее жизни не предвещало ни великой любви, ни роковой судьбы. А Афродита, наверное, пошутила.
Гекаба, молодая жена троянского царя Приама, видела страшный сон: она родила пылающий факел, угрожающий родной Трое. Прорицатель, к которому обратился ее муж, заклинал убить ожидающую ребенка царицу, иначе погибнет вся страна. Еще до наступления ночи Гекаба родила сына, но Приам, безмерно любящий жену, пощадил ее, а ребенка поручил убить пастуху Агелаю. У сильного мужчины не хватило духа погубить младенца, и он оставил ребенка на горе Ида в надежде, что дикие звери разорвут его.
Мальчик оказался счастливцем: его вскормила медведица. Вернувшийся Агелай был поражен, увидев мальчонку живым и невредимым, принес его домой и назвал Парисом. Красота, сила и ум Париса выделяли его из всех юношей, нимфы и богини любили наблюдать за его играми, радовались его шалостям.
Он пас коров у скалы Гаргар, венчавшей Иду, когда Гермес в сопровождении Геры, Афины и Афродиты принес ему золотое яблоко и слова Зевса:
- Парис, великие богини поспорили, кто из них красивее. Поскольку ты так же красив, как и умен, стань судьей в споре богинь, отдай яблоко самой красивой.
Парис нерешительно взял яблоко:
- Как может простой пастух судить о божественной красоте? Вот возьму и разделю яблоко на три части!
- Ты не можешь ослушаться Зевса, а я не могу давать тебе совета, - настаивал Гермес.
- Но пусть проигравшие не таят на меня обиды.
Богини согласились.
- Должен ли я судить богинь по их одеяниям, или они должны предстать передо мною обнаженными?
- Правила устанавливаешь ты.
Ну должен же был парень получить удовольствие! Покраснев, он решился:
- Пусть разденутся.
Гермес, посмеиваясь, отвернулся, а богини начали снимать одежды. На Афродите был пояс, и Гера, неоднократно проверявшая его силу на Зевсе, настояла, чтобы та сняла его. Богиня красоты не могла себе позволить проиграть этот поединок, и сделала пояс невидимым, притворившись, что скидывает его.
- Я бы хотел, чтобы вы представали передо мной по одной, во избежание споров. Подойди сюда, божественная Гера!
- Смотри на меня внимательно, - Гера с бесстыдством опытной женщины поворачивалась перед ним, демонстрируя все великолепные уголки своего божественного тела. – Я не могу проиграть, ведь я жена царя. Если так случится, то он будет мстить тебе, не простит моего унижения. Если же ты признаешь меня лучшей, я сделаю тебя повелителем всей Азии и самым могущественным из живущих людей.
- Меня нельзя подкупать, о госпожа. Подойди, Афина.
Девственница Афина немного смущалась, но надеялась не только на свою красоту, но и на свой ум.
- Послушай, Парис, если у тебя хватит здравого смысла, и ты присудишь мне награду, то я сделаю тебя победителем всех битв, а также самым мудрым и красивым мужчиной в мире. Ну подумай, разве отяжелевшее тело женщины может сравниться с нетронутым деторождением и мужской похотью телом девственницы? Смотри, никто, кроме тебя, не видел моей девственной наготы.
-Ты прекрасна, и я честно буду решать, кому отдать яблоко.
Афродита подошла к Парису неожиданно робко, юноша залился краской.
- Как только я увидела тебя, сразу поняла, что ты самый красивый юноша во Фригии. Почему бы тебе ни жениться, например, на Елене Спартанской? Она такая же красивая, как я, и такая же страстная. Ты хоть что-нибудь слышал о Елене?
- Никогда, моя госпожа. Я буду премного благодарен, если ты опишешь ее.
- Елена красива и хрупка и может считать Зевса своим отцом. Все царевичи Греции добивались ее руки, а получил Менелай.
- Как же она станет моей, если она замужем?
- Дурачок, я уверена, что как только она увидит тебя, то бросит все – и семью, и дом, чтобы стать твоей любовницей.
- Но она уже не первой молодости.
- Какая разница, если вот здесь, и здесь, и вот тут у нее, как у меня!
И Афродита бесстыдными, возбуждающими движениями провела рукой по умопомрачительным бедрам, коснулась пальчиками лона, слегка оттянула соски. И тут увидел Парис на ее талии слегка приспущенный пояс потрясающей красоты. На подвесках с пояса свешивалось пять благородных камней, ослепляющие взгляд сиянием. Женской грудью показались ему золотые виноградные гроздья, лоном – розы, глазами – фиалки на поясе. Тут Афродита заслонила его от взглядов спутниц и сделала еще одно неуловимое движение, дотронувшись до его тела. Желание охватило Париса с такой силой, что у него потемнело в глазах. Он не знал, кого больше хочет, Афродиту или Елену.
- Поклянись, что не обманешь!
Богиня поклялась, и Парис протянул ей яблоко. Гера и Афина были разгневаны со всей силой отвергнутых женщин, тем более что Парис был так хорош собой. Вероломная Гера тихонько подошла к обнаженной, упивающейся победой, Афродите и незаметно коснулась ее бедер. Пояс был на месте, но невидим. Хитрая Гера скандала делать не стала, задумав ужасную месть. Золотое яблоко Гесперид стало яблоком раздора.
Приам ввел обычай: устраивать погребальные игры в честь своего умершего в младенчестве сына. Парис отправился в Трою попытать счастья в соревновании. Рассердив сыновей Приама, он выиграл кулачный бой, а затем и бег. Гектор и Деифоб, не смирясь с поражением, бросились с мечами на обнаженного Париса, решив убить его. Агелай отчаянно закричал царю:
- Этот юноша твой давно пропавший сын!
- Увидев красавца, постаревший Приам расплакался и сказал:
- Пусть лучше падет Троя, чем мой прекрасный мальчик.
И Парис с почестями был препровожден во дворец.
Вот уже девять дней шел в Спарте пир, посвященный приезду царевича из могущественной и грозной Трои. И только на девятый день вышла к гостям заскучавшая Елена. Она сразу заметила прекрасного юношу. Давно не видела она такой любви и обожания, которые прочитала в глазах Париса. Захмелевший Менелай не замечал ничего. Ни того, как взял Парис из рук Елены кубок и поцеловал то место, которого касались ее губы. Ни того, как незаметно жал под стол ее руку, заставляя вскрикивать от боли и внезапно проснувшейся страсти. Ни того, как написал юноша вином на столешнице: "Я люблю тебя, Елена!" Ни смятения Елены, ни трепетания ее груди, ни раскрасневшихся щек, ни заблестевших прежней красотой глаз. Первый раз в жизни Елена страстно возжелала мужского тела, забыв обо всем. А Парису в каждом движении царицы виделись откровенные жесты богини, обещающие неземное наслаждение.
Той же ночью бежала Елена с Парисом на его корабле, взяв с собой только кольцо, подаренное Афродитой и девятилетнюю дочь. Она стала возлюбленной царевича, едва только они первый раз сошли на берег, на острове Краная. Эту совсем не нужную остановку сделали по приказанию Париса, который не мог дождаться, чтобы остаться с Еленой наедине. Еще на корабле он замучил ее сладостью поцелуев и прикосновений, заставил гореть ее тело огнем неуемной страсти, но Елена стеснялась присутствия дочери. Они останавливались на Кипре, и на Сидоне, и в египетских городах Канопе и Мемфисе. И всюду предавались бесстыдной неистовой любви
В Трою Елена приехала божественной красавицей, поразив троянцев. Страсть Париса не утихала, все мужчины были влюблены в нее, готовы были отдать за нее жизни. Даже старый Приам, поклявшийся никогда не отпускать Елену из города.
Греция бурлила. Все греческие цари согласились воевать за Елену. Они уже забыли о данной отцу Елены клятве, но помнили свою юношескую страсть к ней и были оскорблены, что самая прекрасная женщина предпочла им мальчишку, бывшего пастуха. Они и не вспоминали о Елене, пока она была верной женой, рачительной домохозяйкой и заботливой матерью. Но стоило ей сбежать, как они возжелали ее с новой силой, не могли обходиться без нее, хотели немедленно вернуть ее пред свои очи. И Менелай, забывший Елену в браке, но сейчас вдруг воспылавший безумной ревностью. И его брат Агамемнон, микенский царь, женатый на Клитемнестре, сестре Елены, но всегда желавший своячницу. И Одиссей, не рискнувший участвовать в споре за Елену, предпочтя ей менее красивую, но надежную Пенелопу. И кипрский царь Кинир, бывший ее отвергнутым женихом. И критянин Идоменей, чья красота не снискала Елениного расположения. И аргосский Диамед, очень любивший Елену и воспринявший ее похищение как личное оскорбление. И два Аякса, Большой и Малый. И Тлеполем с Родоса, сын Геракла. Спровоцированная женской красотой и вероломством, начиналась самая великая война между Европой и Азией.
Десять лет с переменным успехом шла война греков и троянцев. Уже были убиты старший брат Париса герой и красавец Гектор, великий герой греков Ахилл и Большой Аякс. Умер смертельно раненый в глаз Парис, так и не утоливший свою страсть к Елене. Елена не испытывала ни горя, ни мук совести. Париса она давно не любила, этот мальчик быстро наскучил ей, несмотря на свою страсть. Он уже сослужил свою службу. Жизнь больше не казалась скучной, Елена купалась в потоке мужской любви, знала, что является земным воплощением женской красоты, из-за которой и впредь будут совершаться безумства и войны. Елена выполнила свое предназначение, не подвела богиню – ведь самой Афродите было угодно, чтобы мужчины умирали за женщину. Раз троянцы и греки предпочитают десять лет непрерывно страдать, но не отказываются от намерения владеть ей, Еленой, значит она того стоит. Да и что она могла сделать? Приам поклялся не отпускать ее и не охладел к ней даже после смерти любимых сыновей. А мужчины сражаются не за нее, Елену, а за придуманный ими призрак, за символ, за право обладать красотой. Так и будет отныне!
Когда Троя пала, Менелай, поклявшийся убить Елену, не смог этого сделать. Она была покорна и приветлива с ним, и он решил простить жену. На корабле, плывущем в родную Спарту, стареющая Елена сняла с руки кольцо и бросила его в Эгейское море. Подарок богини был ей больше не нужен. Помедлив, она встала на нос корабля и прыгнула вниз.
А мир навсегда запомнил, что нет ничего страшнее женской красоты.
Бирюза
Секс, в ожидании большой, может быть, великой любви, продолжал волновать, притягивать, постоянно занимать мысли. Ева боялась секса, воспринимаемого большинством как нечто запретное. Как всякая тайна, секс очень интересовал детей и подростков, некоторые узнавали о нем еще в детском саду. Недостоверность информации приводила к распространению множества небылиц. Секс казался очень постыдным, но приятным занятием, при этом все дети в своих разговорах сходились на том, что их собственные родители сексом не занимались, а их самих взяли из детдома, провоцируя радостные крики слушателей: "Детдомовские!". После чего категоричность заявления несколько смягчалась: занимались, но только один раз, по необходимости, чтобы родить любимого ребенка, причем занимались каким-то особым, более целомудренным способом.
Секс, как и все мироздание, начинался со слов. Чувствуя себя приобщающимися к запретному, дети с удовольствием ругались матом, исписывали непристойностями подъезды и школьные туалеты, сопровождая надписи соответствующими рисунками, на всякий случай с поясняющими стрелками. В пристойных словах выискивались тайные смыслы, связывающие их с запредельными глаголами и существительными. Головы некоторых школьников были настолько забиты сексуальными терминами, что когда учительница русского языка Ирина Ермиловна предложила в шестом классе дать примеры слов с суфиксом "ище", то услышала от крохотного Глеба Светлова невольно вырвавшийся писклявый ответ: "Влагалище". И дружный восторженный гогот класса, который нельзя было остановить минут десять.
Любая мелочь, хоть отдаленно связанная с запретными влекущими действами взрослых, воспринималась как подарок из неведомой страны, как особый знак. Если в чьей-нибудь авторучке заканчивались чернила, то операцию по их перекачиванию, сопровождающуюся соединением перьев и мерным нажатием резиновых насосиков, обязательно сопровождал радостный крик: "Ага, сношаетесь на уроке!". Огромный восторг вызывало в пятом классе у Евиных одноклассников и удаление кем-то особенно озабоченным первой буквы из названия соседнего со школой мебельного магазина. Из-за вечной русской халатности укороченная неоновая надпись хамила всю зиму, фривольно подмигивая прохожим.
Школьники в поисках информации о сексе за неимением подходящей литературы читали все, что ни попадется под руку. Находились даже любители читать толстенную "Гинекологию и акушерство", чуть не падавшие в обморок на отдельных страницах. Интеллектуалы штудировали классику, выискивая хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее эротику. Кто-то, особо предприимчивый, ухитрился раздобыть истертую и замусоленную перепечатку толстовской "Бани". Невзрачная отличница, профессорская дочка Наташа принесла в школу академическое издание Святония, повергающее в смятение своей откровенностью. По школе ходили матерные стихи, приписываемые советскому поэту Евтушенко. Кто-то, поднимая руку на святое, утверждал даже, что об этом писал сам Пушкин.
Везло тем, у кого были старшие братья и сестры, от них можно было многое узнать. Спрашивать о сексе у родителей было так же не принято, как у инспектора районо.
Находились, однако, некоторые взрослые, которые могли и даже очень хотели поделиться с подростками или малышами тайными знаниями, но взрослые эти были опасны или отвратительны. Часто, особенно весной, в безлюдных, но любимых детьми, местах появлялись глупо улыбающиеся мужчины, вываливающие при приближении девочек из ширинок нечто тошнотворное и отвратительное, странных противоестественных цветов. Девочки пугались, старались не смотреть, убегали, но все-таки краем глаза успевали увидеть это, поклявшись себе, что никогда не выйдут замуж. Встречались и любители предаваться греху Онана под школьными окнами, в транспорте, магазинах, аптеках, собственных подъездах. При виде подобных мужских особей люди, даже взрослые, теряли дар речи, старались уйти, оставляя несчастных извращенцев безнаказанными. Содрогаясь от отвращения, Ева думала о том, что наверняка у большинства этих мужчин были жены.
Евина школьная подруга Сонечка с таким вниманием рассматривала витрину в магазине канцтоваров, что не сразу заметила, как в ее в руке сначала оказалось что-то мягкое, а затем, очень быстро, теплое и липкое. Оглянувшись, она увидела дяденьку в очках, шляпе и с портфелем. Пока девочка пыталась понять, что с ней происходит, очнувшиеся наконец от послеобеденной дремы продавщицы подняли крик и прогнали мужика.
Сама Ева, проезжая ранним майским утром по еще не проснувшемуся городу, увидела из окна почти пустого троллейбуса картину, заставившую ее не поверить собственным глазам. У центрального кинотеатра, около автомата с газированной водой стоял молодой мужчина и с видимым удовольствием мыл свое причинное место в стакане. Отличить реальность от фантома Еве помогла поднявшаяся ругань бабок, спозаранку едущих на базар.
Сосед Евы, неприятный мужик за сорок, начал приставать к ней с разговорами о сексе лет с двенадцати.
- Ты знаешь, откуда берутся дети? – настойчиво, с блуждающей улыбкой, спрашивал он ее при встречах. – Хочешь, расскажу?
- Мне мама расскажет, - норовила улизнуть девочка.
- Мама не расскажет, об этом нельзя, - сосед норовил прикоснуться к Еве.
Ева ломала дурочку:
- Раз нельзя, раз мама запрещает, то я не буду слушать, а то она рассердится.
На просторах огромной советской страны плотская любовь до брака или вне брака официально сурово осуждалась. На деле все обстояло иначе. Весенними и летними ночами садики и скверы, мимо которых приходилось ходить Еве, были наполнены сладкими стонами, горячим и частым дыханием, недвусмысленными вскриками и двусмысленными словами. Воздух сгущался от изливаемой сексуальной энергии, ночи казались темнее. В подъездах и лифтах круглый год можно было встретить слитые воедино, жарко дышащие парочки. Удивление вызывало занятие сексом в пальто, колготках, рейтузах, которые любителям, казалось, не сильно мешали. Возникали сомнения, что все эти люди были связаны узами брака.
Заборы и подъезды были испещрены впечатлениями приобщенных к радостям секса или мечтающих о нем. Некоторые надписи, явно принадлежавшие женщинам, были увековечены масляной краской, годами щекотали чувства обывателей, поражали афористичной точностью и надолго запоминались. Удовлетворенное "Люблю спать с черными, у них хрены большие!", страждущее "Хочу твоего большого и жесткого!", упреждающее "Девки, не давайте до свадьбы, пожалеете" и гордое "Я вчера давала стоя" украшали ближайшие заборы. Фразы завораживали и заставляли задумываться. Была непостижима та буря эмоций, которая заставляла девушек брать ночью ведро с краской и публиковать свои наблюдения столь непростым, но эффектным способом
Само собой разумелось, что мужчины позволено было заниматься любовью, как в браке, так и вне его, во всех возрастах, если только их физические возможности не были исчерпаны. Время от времени в советских газетах мелькали сообщения о столетних кавказских патриархах, только что ставших отцами. На их фоне семидесятилетние выглядели юными мальчиками, только начавшими вкушать прелести любви.
Интерес вызывал возраст женщин, предававшихся плотских утехам. Теоретически, спектр вкушающих любовь женщин был чрезвычайно широк. В Индии во времена королевы Виктории чопорным английским военным предлагались восьми- и даже шестилетние наложницы. Двенадцатилетние девочки были жрицами при храмах Кибеллы, за сутки пропуская через себя во славу богини десятки странников. Джульетте было тринадцать. Тридцатипятилетняя Клеопатра оставалась самой желанной женщиной мира, сводя с ума пресыщенного Антония. Сорокалетняя Эстер до безумия влюбила в себя угрожавшего евреям Ахашвероша и спасла свой народ. Шестидесятилетняя Шанель имела любовников вдвое моложе себя. Девяностолетняя Сара родила сына от любящего мужа.
Практика несколько сужала этот диапазон. Многие одноклассницы Ева познали радости секса еще в седьмом-восьмом классах, на зависть мальчикам, которые еще только удивляли друг друга эротическими фантазиями, выдаваемыми за реальность. Некоторые девочки, не таясь, со смехом, рассказывали о своих приключениях, в отличие от мужчин нимало их не приукрашивая. Кое-кто потом покидал стены школы с огромными, гордо выпяченными животами, не стыдясь пятен на лице, набухших грудей и пополневших губ. Нимфетки тяжелели, наливались бабьими соками, на глазах становились женщинами, казалось, не сожалея о столь быстрой метаморфозе. Никто из вкусивших греха не казнился, не переживал, не испытывал чувства вина. Девушки не боялись секса, познавшие телесную любовь, казалось, расцветали, сознавая, что их новая доступность делала их желаннее для мужчин.
На другом полюсе современных блудниц находились взрослые женщины, иногда даже и в годах. К немолодой соседке-продавщице ходили школьники, нескончаемые солдаты, студенты. Своей видавшей виды любовницы юноши не только не стеснялись, за нее устраивались настоящие побоища. Соседки с завистью судачили о ней.
- Розка-то опрокинула на себя кастрюлю с борщом. Теперь в больнице лежит, сорок процентов кожи сожгла.
- Допилась, шалава.
- Так к ней туда ходит Димка Морозов, а ему ж только двадцать стукнуло. Он ухаживает за ней, ничем не брезгует, представляешь, даже подмывает ее, не стесняется.
- Вот дурень, девок что ли нет, на старуху кинулся.
Другая соседка, сорокалетняя яркая женщина, постоянно изменяла мужу, развлекая сонный двор классическими ситуациями из анекдотов: мужчины прятались в шкафах и на балконе, находились многоопытным мужем, были биты или били сами, прыгали с третьего этажа, но продолжали приходить снова. Все это веселило и удивляло. Оказывалось, что любовь получали не только молодые и красивые, но и дерзающие.
Сильнейшим стимулятором внебрачного секса было пьянство. По количеству партнеров не очень молодые и не очень красивые, но пьющие женщины оставляли далеко позади юных красоток, не приобщившихся к спиртному. Заходили в дни получки с бутылочкой на огонек, скрываясь от непогоды и сварливых жен – и, не обращая внимания на ко всему привычных детей, неизбежно оказывались в сомнительной, но теплой, постели. Чемпионками мужской востребованности были работницы ликеро-водочного завода, медсестры, повара и воспитательницы детских садов. У первых двух категорий всегда было что выпить, а у вторых – закусить. При уличном распитии возникали немыслимые, невообразимые пары: молоденькие красавчики-студенты и пятидесятилетние алкоголички босховского вида, бухгалтеры и укладчицы шпал, тенора и служительницы морга, только что освободившиеся зэки и библиотекарши. Иногда они даже начинали любить друг друга.
Мужчины великой державы по-разному относились к добрачной дефлорации. В то время как весь мир, включая две родные столицы, прекратил принимать ее в расчет при оценке женских достоинств, многие советские провинциалы со средневековой последовательностью хотели жениться только на девственницах. В многонациональной стране находились люди, расценивавшие добрачный разрыв непрочного заслона женского внутреннего естества от внешнего мира как чудовищный грех, как смертельную обиду, нанесенную поруганному мужу. Мужчины некоторых дружественных народов после первой брачной ночи с торжествующим криком выносили на обозрение толпы предвкушающих победу родственников простыни с каплями девственной крови.
Встречаться, гулять, заниматься любовью, прелюбодействовать мужчины всех национальностей хотели с девушками, потерявшими невинность, брать в жены стремились лишь тех, кто цветок девственности сохранил. Бросали недевственных красавиц, становились мужьям скучным, неинтересны
В детстве жизнь казалась Еве душистым июньским садом, залитым солнечным дождем и ослепляющим радугой роз, фиалок и ирисов. Именно таким и был сад около маленького дома, в котором жила Ева. Июнь быстро проходил, листья и травы желтели, затем темнели, внезапно обрушивалась унылая бурая осень, а затем и грязно-белая зима. Но и скучные слезы осеннего дождя, и стенания зимних буранов, и молчание холодной ночной мглы – все было для Евы любимо, желанно, неповторимо.
Долгое время ее любовь к жизни питалась чтением. Литература являла целостность и гармонию мира, радость бытия и невиданную сложность человеческих отношений, связывая отдельные события невидимой нитью непостижимого, но вечного закона, отодвигая вглубь жизненной сцены детство, подруг и школу. Но со временем из тех же книг пришло ощущение, что литература - лишь великолепный суррогат жизни, и Ева перевела взгляд со страницы книги на реальность.
Жизнь в рамках отдельно взятой советской страны поражала неповторимой смесью однообразия и абсурда, проецируя кадры семидесятисерийного фантастического фильма на серую стену, отгораживающую Союз от огромного неведомого мира. Но и в этой загрустившей стране жизнь была хороша и удивительна: так же вставало и садилось вечное солнце, цвели ничему не подвластные цветы, плодоносили заботливые деревья, а люди любили и ненавидели друг друга. И при недостижимости свободы передвижения по миру, катастроф, метаморфоз, взлетов и падений капиталистического далека, все же ухитрялись разнообразить свое существование специально изобретаемыми хитроумными способами. Вот и Еве вскоре предстояло выбрать себе дело, по возможности, радующее и приносящее хоть какой-нибудь доход. А детство, прошелестев книжными страницами, уже заканчивалось.
Самым подходящим занятием для будущей взрослой жизни, на первый взгляд, казалась наука. Ева, которая могла решить любую математическую задачу, и чьи бесспорные таланты подтверждались победами в олимпиадах, о ней всерьез задумывалась. На одной из олимпиад она познакомилась с Венечкой. Венечка уже учился в университете, благоволил к Еве и имел всего два недостатка: был очень некрасив и любил мучить всех слишком умными разговорами. С Евой он сошелся, увидев в ней такую же, как в себе самом, обреченную на одиночество нетривиальность, и возлагал на это знакомство большие надежды. С ним-то Ева и поделилась своими планами.
Они сидели в маленьком саду, грызли душистые яблоки, время от времени с глухим стуком падающие на землю, и обсуждали перспективы дальнейшей Евиной жизни.
- Все-таки наука скучновата, - заводила Ева, гладя любимого рыжего кота.
- Наука единственная в силах построить особый мир, свободный от социалистического планирования и связанный не с коммунистическим завтра, а с Вечностью, - Веня чуть не подавился от возмущения яблоком.
-Но жители этого мира не люди, а комплексные числа, мировые константы, электроны и протонами.
- Да, и еще роторы, дивергенции, операторы Лапласа, бозоны, фермионы, гены и дезоксирибонкулеиновые кислоты, - умничал Веня. - Но это самый подлинный и правильный мир. И он дарит посвященным радость познания истины и приличную по нашим меркам зарплату. Отпуск два месяца, так за отпускными приходят с чемоданчиками.
- Ага, дает возможность удовлетворить собственное любопытство за государственный счет. Но для этого надо написать две диссертации и потратить лет двадцать жизни. Причем женщине это сделать почти невозможно. Ей свою равность приходится непрерывно доказывать, а на успех можно рассчитывать только в исключительных случаях.
-Зато женщину в науке ждут другие награды: отличные надежные мужья, умные любовники и зависть всех прочих женщин. А потом, наука свободна, в ней можно обойтись без явного восхваления советской действительности, а скорость света, в отличие от надоев молока, не увеличивается в дни съездов партии.
- Ничего себе свободна! Если ты сотрудник секретного НИИ, то на работу лучше совсем не явиться, чем опоздать на пару минут. Вон сосед наш всегда домой возвращается, если чуть-чуть опоздает. И сразу вызывает на дом врача.
- Зато не придется всю жизнь на что-нибудь ногой нажимать, связывать порванные станком нити или баранку крутить. Или сушить сухари, если проворовался. Сиди себе, попивай чаек-кофеек и думай.
- А мозги сушить лучше?
- Глупая, ты же станешь счастливчиком, которым удается приобщиться к тайнам микромира или глубин галактики. За это можно расплатиться загруженностью мозга.
- Какие тайны! Всю жизнь будешь делать конкретные винтики для какой-нибудь военной штуковины, которую ты целиком ни разу так и не увидишь. И яростно спорить с такими же несчастными о преимуществах того или иного способа шлифовки этих винтиков. И бить коллегам морду, если вы не поделили какой-нибудь генератор. Нет, очень скучно!
Кроме науки, Ева, как и всякий молодой человек, подумывала о творчестве, но ее таланты, разбредались в разные стороны и, поделенные на лень плюс отсутствие честолюбия, пока не давали ей необходимого импульса.
- Все таки свою индивидуальность легче всего выразить в искусстве, - заводила она разговор, когда Венечка приходил в следующий раз
- Только теоретически. С позиций мировой художественной культуры советское искусство можно оценить как особенное и нетривиальное. Оно научилось обходиться без квинтэссенции любого творчества - создания собственного, параллельного действительности, доступного лишь немногим избранным мира, а, напротив, предполагает тиражирование и приукрашивание уже имеющихся в реальности сущностей. Так что никакой индивидуальности, - опять умничал Венечка.
- Я бы хотела рисовать, - рисовать Ева в самом деле любила и умела
- Ну и будешь всю жизнь рисовать дурацкие радостные лубки: икрастых жизнерадостных колхозниц с неподъемными снопами пшеницы в руках, веселых шахтеров и непреклонных пограничников, водящих хоровод вокруг очередного генерального секретаря с неправдоподобно мудрым взглядом. Причем безо всякого намека на стеб. Или портреты Ленина для сельских клубов. Это в лучшем случае. А в худшем – малевать афиши в соседнем кинотеатре.
- А музыка? Мне кажется, я могла бы сочинять песни, - Ева и стишки пописывала.
- Песни, не обремененные обертонами и точными рифмами, о линиях электропередачи, гидроэлектростанциях, домнах и космических кораблях? Ты другие по радио слышала?
- А если писать прозу?
- Это совсем уж критический случай. Писать о людях, чьими основными проблемами являются досрочное выполнение пятилеток и борьба лучшего с хорошим? И это правда жизни, это искусство?
Ева и сама понимала, что для удачливых деятелей искусства творчество было закавычено и уже давно стало лишь сравнительно легким способом получения материальных благ и добывания денег. Тем же, кто не хотел следовать четко определенным стандартам и жанрам, грозили абсолютное забвение, все то же пьянство, нищета, и, в лучшем случае, изгнание из страны.
- Пойдем-ка, Ева, к нам на мехмат, - подводил итоги Веня.
По размышлению все виды деятельности, попадавшие в круг Евиного зрения, казались либо скучными, либо недостойными того, чтобы посвящать им жизнь. Но было, ох было в советской стране одно занятие, доступное практически всем желающим, равняющее советских граждан с людьми всех времен и народов. Занятие это дарило сильнейшие ощущения независимо от образования, национальности, партийной принадлежности, наличия или отсутствия денег, квартир, достижений, званий, регалий. Занятие это примиряло с убогой действительностью, наполняя самое безрадостное до этого существование новым особенным смыслом. Занятие это позволяло каждому приобщенному счастливчику войти в прекрасный необыкновенный мир, полный подлинных чувств, слез, радостей и наслаждений, мир, который в одну секунду мог стать раем или адом. Называлось оно Любовью.
О любви, как и о многом другом, Ева узнала из великой русской литературы. Сначала была непохожая ни на кого Ассоль, затем мятущаяся, одинокая, умирающая без любви Маргарита, потом Каренина, отдавшая любви все. Из доступных книг можно было узнать о любви прекрасной, великой, духовной, но почти ничего – о плотской, темной, запретной, но не менее привлекательной. Позже о глубинах плотской любви удалось прочитать в записных книжках Блока, у Апулея, Бокаччо, Святония, Бальзака, Мопассана, Хемингуэя. По крохам на страницах самых разных, иногда неинтересных ей книг выискивала девушка хотя бы упоминания, хотя бы намеки на плотские влечения и удовольствия, на пока неведомые ей страсти. Иногда одно предложение, одно слово, не давали заснуть, навсегда оставались в памяти.
И Ева решила посвятить себя любви, но не как рядовая ее жрица или жертва. Со свойственным юности максимализмом она задумала овладеть теорией любви, познать ее тайные механизмы и законы, и в итоге, написать книгу. Такую, которую до нее никто не писал. Настоящее подлинное исследование, а не частный, ничего не подтверждающий и не опровергающий рассказ о конкретных событиях. Самую умную и великую книгу, причем книгу, написанную женщиной, служащую противовесом многочисленным скучным и однобоким мужским трактатам о любви, содержащим лишь незначительную, доступную невнимательному мужскому взору часть истины. По молодости Ева не сомневалась в своих способностях сделать это, хотя и понимала, что на это могут уйти годы и даже десятилетия. Но это ее не пугало, впереди была целая жизнь.
Если же ее бы спросили о любви конкретной, ее собственной, то она ответила бы, что любовь, большая и настоящая, непременно ждет ее в будущем. Но не смогла бы описать желанного возлюбленного. Почему-то помимо стандартного "умный, добрый, сильный" представлялось лишь, чтобы с этим мужчиной можно было бы всегда, когда хочется, танцевать под медленную сладкую музыку и гулять весной по вечернему, одуряюще пахнущему цветущему яблоневому саду.
Но был еще и хлеб насущный. И если не делать из любви кормушку, то приходилось подумать о гарантированном заработке. И Ева решила: пусть исследование любви станет ее увлечением, делом, которое делает жизнь интересной и удивительной, а зарабатывать деньги придется научными изысканиями. И отчасти убежденная Венечкиными аргументами, отчасти желая обрадовать мать, мечтающую об университетском образовании для своей дочери, решила готовиться к поступлению на мехмат. А все свободное время и силы отдавать изучению неведомой пока любви.
Он сиял, она ослепляла. Он обнимал божественные, чуть полноватые, беспредельно женственные бедра, спускаясь к совершенному нежнейшему лону. Тяжелые золотые ветви винограда, сплетаясь в чудесный венок с дикими розами, лилиями и фиалками, подчеркивали белизну прозрачной кожи и обременяли хозяйку легкой болью.
Она вышла из пены Океана, оплодотворенного сброшенными с неба гениталиями воздушного Урана. Давно, в колыбели мироздания и времени, Уран клубился, парил, туманился, струился воздушными потоками в пространстве, собственно и был самим пространством, являя себя всего, до глубин, до основания, грезя о будущем, лелея надежды, мечтая и фантазируя. Нетерпеливый Кронос, желая властвовать раньше срока, прервал небесную негу, завязал узлом нить Времени, оскопил золотым полумесяцем серпа своего божественного отца, лишил его Мужского, сделал Ничем, Бренностью, Тьмой Воспоминанием и бросил его чресла во влажное бездонье. Афродита стала последней дочерью поверженного Урана. Сочетая в себе Воздушное и Влажное, неся Беспредельно Женственное, она решила отомстить за боль отца, за его крушение, свержение, смерть.
Вся красота Неба и подвижность Океана слились в ней, породив безмерное совершенство и совершеннейшую гармонию. Она стала первой блондинкой в мире. Чудесные волосы цвета морской пены слегка прикрывали сияющую наготу, спускаясь до точеных лодыжек. Рельефы ее тела послужили эталоном, по которому были созданы холмы прекрасной Греции. Кожа дала цвет нежнейшему розовому жемчугу. К груди хотелось прикоснуться даже женщинам, мужеложцам и скопцам. Глаза меняли цвет, как материнский океан, становясь темными в минуты гнева и аквамариновыми в мгновенья наслаждения. Афродита вовсе не была нежной, она ненавидела мужчин. Она сделала любовь злой, жестокой, поражающей, меняющей судьбы, смертельной.
Боясь ее любовного гнева, ласкающей жестокости, ее племянник Зевс подарил ей чудесный пояс в обмен на обещание избавить его от мук любви. Из золота и платины, извлеченных из самого лона Геи, целых семь лет выковывали пояс на острове Лемнос циклопы, понукаемые Гефестом. Совершенство пояса уступало лишь его сакральной силе: будучи надетым на женские бедра он тысячекратно увеличивал то, что тысячелетия спустя было названо сексапильностью – ту глубокую, темную, всепоглощающую энергию, что заставляет богов и людей терять рассудок. Афродита милостиво приняла подарок, но ничего не пообещала громовержцу. Желая задобрить Афродиту и обезопасить себя, олимпийские боги поднесли ей драгоценные подвески, утяжелившие пояс и сделавшие его еще более прекрасным. Красавец Аполлон – совершеннейший прозрачнейший алмаз Красоты. Гера – бирюзу Целомудрия, голубую, как глаза прекраснейшей из девственниц. Влюбленный в Афродиту Арес - огромный кроваво- красный яхонт Чувственности. Лукавый Гермес – оранжевый гиацинт Запрета. Зевс – небесно-синий сапфир Тайны. Последним подарком стал извлеченный Афиной из самых глубин мироздания, из чрева вечного зияющего Хаоса, гигантский смарагд Мысли. Вместе они слагали Любовь, делая ее всесильной и всепоглощающей.
Подвешенные к поясу подаренными нереидами жемчужными цепочками, камни оттягивали его вниз, касаясь божественных чресел. Пояс был слишком тяжел, и Афродита одевала его только в тех случаях, когда следовало подтвердить свое безусловное превосходство, иногда хитря и делая его по рецепту Гермеса невидимым. Именно так она удостоилась золотого яблока от красавца Париса и титула несравненной, победив прекрасных Геру и Афину.
Иногда она одалживала пояс. Чаще других его выпрашивала ревнивая Гера, желая наказать гуляку Зевса. Увидев ее в поясе, Зевс из орла превращался в голубя, из быка – в ласкового теленка, проводя недели в постели жены.
Остальным его чрезмерная сила только вредила. Любимица Афродиты, жестокая нимфа Дафна, желая пощеголять, упросила богиню уступить ей пояс на пару часов. Случайно увидевший нимфу всегда спокойный Аполлон был охвачен такой страстью, что гонялся за девушкой по всему Пелопоннесу. Гея пожалела Дафну и скрыла ее, перенеся на Крит, а вместо нее оставила Аполлону лавр, из которого он в утешение сплел себе венок.
Жрица Артемиды Ариппа украла пояс, пока Афродита купалась. Царь Тмол, увидевший Ариппу, любующейся своим отражением в ручье, не смог совладать с безмерным желанием и жестоко изнасиловал девушку. Ариппа повесилась, а Афродита во избежание беды заказала Гефесту золотой ларчик с хитроумными запорами, в котором отныне и хранился пояс.
Она мечтала родить прекрасных, как она сама, дочерей и каждой подарить по заветной подвеске, передав им всю силу женской власти и завет быть безжалостными с мужчинами. Но не любившая Афродиту богиня судьбы Немезида распорядилась с божественной жестокостью. Вместо ослепительных красавиц Афродита рожала никому не нужных жалких уродов: тяжеловесного увальня Гермафродита с удвоенными гениталиями, женской волосатой грудью и бородой; отвратительного карлика Приапа с непотребно большим фаллосом, застившим ему весь белый свет; несчастную, превращенную в змею Гармонию. Отчаявшись перебороть Судьбу, Афродита решила раздарить сокровища любви прекраснейшим смертным женщинам.
Красоту она подарила Елене, Целомудрие – Суламифи, Чувственность – Клеопатре, Запрет – Сафо, Тайну - Марии. Только Мысль тысячелетиями ждала свою владелицу.
Алмаз
Ева окунулась в исследование любви с прилежанием и методичностью всегдашней отличницы. Прежде, чем ступить на долгий и тернистый путь познания самого загадочного свойства человеческой души, девушка решила определить, может ли она сама рассчитывать на мужскую страсть, на худой конец, на мужское внимание. Удастся ли ей стать практикующим теоретиком? Красота казалась ей ключом, открывающим двери любовного царства, дарованной самой природой гарантией любви.
Она, смуглая, длинноволосая, гибкая, с умными темными глазами, временами нравилась себе. Но существующий в Союзе идеал красоты, опирающийся на неприятие любых инородцев, был далек от того, что видела Ева в зеркале. Это позже пришла мода на восточных женщин, мулаток, негритянок, китаянок и японок – на всякого рода экзотику. Лишь десятилетие спустя началось время, когда вовсе не обязательно стало иметь прямые славянские ноги и пышную грудь, когда гармония тела стала определяться движением, а не покоем, когда большой рот стал считаться прекрасным, а не безобразным, когда смуглое, страстное, иное стало очень привлекательным. Пока же Ева не вписывалась в существующие каноны красоты, и с горечью осознавала это. Ее одноклассники в лучшем случае дразнили ее, в худшем – не удостаивали вниманием.
Но в жизни далеко не все тяготели к каноническому. Чуть позже, привлеченные ее смуглой необычностью, к ней на улицах стали приставать мужчины, как правило, стареющие, с печатью порока. Она боялась их, понимая их мужскую опытность, молчала, опасаясь быть увлеченной в неведомые ей ловушки. Ей все чаще делали откровенные предложения, заставляющие биться сердце, но она все еще не была уверена в себе.
Красота, чужая и собственная, чрезвычайно волновала женщин, особенно молодых, казалась величайшей ценностью. Она была важнее ума, здоровья, богатства. Умные уродины завидовали смазливым глупышкам, последние относились к первым с искренней жалостью. Чтобы быть красивыми голодали; сдавливали тела тисками граций; мерзли, терпя тридцатиградусные морозы в прозрачных колготках; выжигали перекисью волосы; обливаясь слезами, выщипывали брови; терпя неведомые мужчинам муки, носили тесные туфли. Ни одна женщина, представься ей выбор, быть красивой или богатой, не выбрала бы богатство. Предполагалось, что к красоте прикладывается все, и богатство, в том числе.
Тем не менее, на странной родине Евы, было огромное число красивых, но бедных и никому не нужных женщин. Советский Союз явно был рекордсменом по числу нищих и не пристроенных красавиц всех национальностей, возрастов и социальных статусов. Советские мужчины в большинстве своем не только не гнались за красотой своих женщин, но даже пугались и чурались красоты, полагая ее ненужной и обременительной.
Удивительно, но многие красивые советские женщины были к тому же еще и умны. Такое совершенство, расценивающееся мировой историей как редкая аномалия, встречалось буквально на каждом шагу, но далеко не всегда было востребовано. Нередко красивые и умные женщины были, к тому же прекрасными хозяйками, но и это не меняло дела. В огромной библиотеке, где работала мать Евы, таких умниц-красавиц-хозяюшек было немало, даже и молоденьких, но редкая выходила замуж. И они, отцветая, но так и не плодонося, потихоньку старели, покрывались пылью времени, как обожаемые ими книги, становились усталыми, побитыми жизнью тетками, а затем и странноватыми красивенькими старушками. Печально было наблюдать за этими многочисленными женскими пустоцветами.
Много позже, Ева спросила у своей подруги Ирины, редкой красавицы и умницы, с отличием закончившей физфак университета, и наконец-то вышедшей замуж за некрасивого вахлака-сварщика, почему она решилась на подобный мезальянс.
-Хорошо хоть этот женился. Умные и красивые никому не нужны, - убежденно ответила та.
У той же Ирины была теория, согласно которой любой самый плохонький мужичонка может добиться самой лучшей женщины, если только по-настоящему возжелает этого:
- Если мужику какая-нибудь баба понадобиться, то он ее всегда возьмет осадой. Будет ходить, ждать, отвадит всех соперников, пристанет как банный лист и все-таки себе ее зацапает.
Ева находила, что она процентов на девяносто права.
Все женщины хотели быть красивыми, старались быть ими, используя для этого все возможные средства. Рассматривая нравящиеся ей женские лица на экранах, в журналах и на улицах, Ева быстро поняла, что существует определенная технология, позволяющая значительно усовершенствовать женскую внешность. Можно было стать несравненно привлекательнее с помощью преображающего, создаваемого веками, искусства макияжа и опробованного сотнями поколений женщин умения подчеркивать свои прелести при помощи одежды.
Мейк-ап был самым прикладным видом живописи, важнейшим в истории искусства типом идеализированного автопортрета, рисуемом на собственном лице. Женщины талантливо создавали себе новые лица, максимально приближая их к желаемому идеалу. Заменяли брови на совершенно новые, выписывали мало похожий на исходный рот, поразительно увеличивали глаза, меняли их форму, даже цвет, многократно удлиняли ресницы, преображали лепку лица – и все это при помощи двух-трех незатейливых коробочек, одного тюбика, одного карандаша и нескольких щеточек. В условиях тотального советского дефицита и не менее тотальной нищеты некоторые умелицы научились обходиться детскими карандашами или коробочкой грубого театрального грима, продаваемого в Москве в художественном салоне, находящемся по известному всей стране адресу.
Косметика так преображала лица, что многих женщин без нее было трудно узнать. Как-то Ева зашла в квартиру молодой хорошенькой соседки и испугалась, увидев ее серое, безгубое, словно испитое лицо. Та засмеялась:
- Все так реагируют, только подруги привыкли.
Косметика меркла, уступала, становилась ненужной, встречаясь с природной, редкой красотой: с ослепительным блеском кожи, розами румянца, длинными стрелами ресниц, шелком бровей, яркостью глаз. В городе, где жила Ева, такие красавицы чаще всего встречались среди местных татарок и приезжающих с юга или востока грузинок, армянок, таджичек. Попадались и светлые русские красавицы, не нуждающиеся в гриме. Но большинство женщин, не веря в свое исконное лицо, продолжали ежедневно трудиться, преображая его в соответствии с собственными вкусами. Этот ежедневный труд у многих отнимал целый час утреннего времени, час который можно было потратить на сон или любовь.
Ева долго не знала, как подступиться к косметике. Ее первые попытки преобразить свое лицо были неудачными. Рука дрожала, нарисованные линии были кривыми и неумелыми, уродовали лицо. За помощью Ева обратилась к толстой веселой соседке Катьке. Катька красилась откровенно и ярко, была некрасивой, но пользовалась явным успехом у мужчин всех возрастов. Выслушав Еву, Катька засмеялась:
- Что тут думать-то, бери и мажься посильнее, не жалей краски. Мужики всеядные, но, как шмели, летят на яркое. Малюйся, и все дела. И не комплексуй. Если где прыщик - закрась черным карандашом, рисуй родинку, эти придурки еще балдеть от нее будут. А рука быстро привыкнет, научишься.
Ева решила последовать совету и после недолгих тренировок получила шокирующий результат. Из смуглой, чуть печальной девочки со слегка впалыми глазами и с бледными крупными губами она превратилась в красавицу. Косметика преобразила лицо, делая ярко накрашенный рот потрясающим, а глаза – безмерно глубокими и влекущими. Покрывая краской бледную и несовершенную заготовку своего лица, она чувствовала себя то мастером росписи по человеческой коже, то художником Тюбиком, на портретах которого женские лица были совершенно неузнаваемыми, но несравненно более красивыми, чем в действительности.
Она долго экспериментировала дома, боясь выйти на улицу со своим новым, казавшимся ей ослепительным, слишком прекрасным для ее города лицом. Она не могла насмотреться на себя, боясь поверить в собственную красоту. Такие лица встречались на экранах, их почти не было на улицах. Ей самой ее накрашенное лицо казалось откровенным призывом к действию, ярлыком, на котором опытный мужчина мог прочитать: "Возьми меня, я готова для любви!"
Страшнее всего была непредсказуемость результата: окружающим ее новая внешность могла показаться смешной, слишком вызывающей или, что хуже всего, странной Она не хотела выглядеть клоунессой или сумасшедшей, но и расстаться со своим новым лицом не могла.
Наконец Ева рискнула. В один из погожих летних дней перед выпускным классом, ближе к вечеру, когда матери не было дома, она ярко накрасилась, одела выходное платье и единственные красивые материнские туфли. Помедлив, вышла из дома и села в первый трамвай, идущий в центр.
На ближайшей остановке вошли двое взрослых мужчин, один сел напротив нее, скользнул тяжелым взглядом по ее небольшой груди, по загорелым коленям, пристально всмотрелся в лицо, наклонился и, обдав запахом вина и одеколона, спросил:
-Ты пойдешь с нами?
Девушка физически почувствовала густую горячую волну исходившего от мужчины желания, волну, прокатившуюся и по ней самой. Больше всего ее напугало и потрясло это "с нами". Сидевшая рядом с Евой старушка, брезгливо поджав губы, отвернулась. Опустив глаза, девушка с трудом досидела до остановки, торопливо вышла из трамвая и пешком, не поднимая глаз, вернулась домой. Впервые почувствовав свою власть над мужчиной, она поняла, что сможет иметь ее всякий раз, когда захочет, и это перевернуло ее представление о себе. Из жертвы оно мгновенно стала охотницей, стрелы любви, стрелы огненные теперь принадлежали и ей.
Она еще раз повторила эксперимент, только теперь, вызывающе одевшись и накрасившись, пошла гулять с подругой по центральному проспекту. Вечерами здесь фланировали самые красивые девушки и самые удачливые парни города, одетые в недоступную простым смертным джинсовую униформу. Это была неформальная элита, почти что молодые полубоги, небожители. Все друг друга знали, в отвоеванный ареал чужих не пускали.
Ева с трудом уговорила подругу прогуляться с ней до начала часа пик, часиков в шесть, пока еще светло, и основная масса завсегдатаев проспекта не пришла на ежевечерний выпас. Почти сразу к ним подкатил худой длинноногий джинсовый блондин лет двадцати трех того самого типа, который очень нравился Еве. Он пошел с Евиной стороны и, не обращая внимания на подругу, сказал.
- Ой, какая красивая девочка! Тебя как зовут?
- Ева.
- Евочка, ты бы не согласилась пойти тут неподалеку хоть на часик, мне так хочется.
Ева ужасно смутилась, но решила поболтать с парнем:
- Что, так сразу? Толком не познакомившись?
- Да разве это важно?
- А что важно?
- Чтобы стоял.
Парень не отвязывался до тех пор, пока Ева не пообещала встретиться с ним завтра. Он настолько понравился ей внешне, что она даже подумывала пойти. Но перед самым свиданием почему-то раздумала. На следующий день подруга рассказала ей, что парень на свидание приходил.
- Ты что, проверять ездила?
- Нет, так получилось, я с родителями мимо шла, только по другой стороне улице, - схитрила подруга. - Он ждал тебя.
С лицом можно было работать еще и еще, достигая мастерства в его совершенствовании. Но пора было подумать и о теле. Дух реализовывался именно человеческой телесностью, без тела любовь не могла свершаться. Ева плохо знала собственное тело, стеснялась своей наготы, практически не видела себя обнаженной. Решившись, она разделась и встала перед большим зеркалом.
То, что она увидела перед собой, не понравилось ей. Грудь была красивой формы, но не очень высокой, ноги – не слишком длинными и несовершенными, шея, на ее вкус, - коротковатой. Хороши были кожа, смуглая, очень гладкая и упругая, плоский, но рельефный живот, тонкая талия и безукоризненная линия бедер. Все вместе, на взгляд Евы, было недостаточно красиво, наполнено многочисленными изъянами, а значит, непривлекательно.
Она стала наблюдать за знакомыми женщинами. Нагота, которую удалось ей увидеть, была не лучше ее собственной. Отвисшие груди, тяжеловатые бедра, коротковатые, не знающие эпиляции, ноги с толстыми щиколотками, казалось, были нормой и никого не расстраивали. Между тем, большинство из этих женщин были любимыми, имели мужей и любовников и нимало не задумывались о несовершенстве собственного тела.
Книги рассказывали, как мужчины теряли головы, практически превращались в животных, при виде голого женского тела, даже если красота его была сомнительна. Они страстно набрасывались на женщин толстых, некрасивых, не первой молодости, стоило лишь женщине показаться раздетой. Ева не понимала, почему. Она поделилась своими сомнениями с толстой Катькой и получила убежденный ответ с использованием запредельного глагола:
- Большинство тел некрасиво, красивы только пять процентов. Однако замуж выходят все и е… все. Так что не переживай из-за ерунды!
Жизнь на каждом шагу демонстрировала правоту этих слов. Мужские сексуальные приоритеты легко определялись статистически. В большинстве случаев вкусы мужчин явно удовлетворялись не формами, а размерами. Большинству мужчин нравились большие груди и пышные упругие задницы. Они вовсе не обращали внимание на те детали, которые культово воспевались в любовных романах. Мало кого волновали розовые, прозрачные в солнечных лучах ушки, маленькие руки, ямочки на щеках, завитки волос на шее. Рекордсменами мужского внимания были ложбинка между грудей, особенно пышных, и обтянутые узкой юбкой выпуклые ягодицы, магнитом притягивающие взгляды даже самых примерных мужей, любящих своих жен и не помышляющих об адюльтерах.
Чрезвычайно волновали мужчин женские ноги. Предпочтение отдавалось длинным, крепким и стройным, но любые женские ноги, даже кривоватые, заставляющие мужчин едва уловимо презрительно морщиться, завораживали мужские взгляды, если только были достаточно обнажены.
Ева долго думала, почему именно женские ноги так притягивают мужчин. Ответ явился сам собой и был записан в сокровенный Евин дневник, куда она взяла за правило заносить материалы для будущей книги. Скользя взглядами снизу вверх, мужчины подспудной, генетически предрешенной фантазией преодолевают препоны и границы юбок и умозрительно дорисовывают линию ног, соединяя их в том самом скрытом желанном месте, откуда все они вышли и куда всю жизнь стремятся возвратиться и регулярно возвращаются. Если, конечно, повезет. Ноги обрамляли смыкание, замыкание, экстремум, максимум, критическую точку, сингулярность, аттрактор женского тела. Женские ноги – это Дорога Туда. И чем длиннее и красивее эта дорога, тем сильнее любому мужчине хотелось ее преодолеть.
При ближайшем рассмотрении любое нагое женское тело проигрывало в красоте телу полуобнаженному, слегка прикрытому, хоть немного одетому. Умные женщины понимали это, демонстрируя свои тела в минуты любви в особых, тайных, несравненно увеличивающих притягательность женского тела нарядах. Черные ажурные чулки, шелковые пояса, а тем паче подвязки, кружевные трусики, полупрозрачные бюстгальтеры, подающие мужчине грудь, как на подносе, туфли на высоких каблуках возбуждали мужчин гораздо более, чем то, что скрывалось под ними. Все эти прелестные дамские штучки можно было снимать, не стесняясь, в полумраке или даже при свете, медленно заводя мужчину, с удовольствием наблюдая, как он превращается в самца.
Далеко не всякая женщина в советской стране могла позволить себе, а тем более найти подобное белье. Грубые атласные лифчики и почти доходящие до колен панталоны, в лучшем случае простые вискозные трусики, зашитые колготки приходилось быстро скидывать, пока любимый отвернулся, укромно прятать, а после надевать украдкой, выбирая удобное время. Тотальный дефицит и низкая зарплата заставляли многих Евиных соотечественниц встречать партнера только обнаженными и только лежа, навсегда исключив из любовного действа возбуждающую увертюру раздевания.
Однако советские мужчины не брезговали и женщинами в рейтузах с начесом, хлопчатобумажных чулках в резинку и мужских майках. Встречались даже женщины, которых неизбежное соитие настигало в мужских кальсонах, причем это обстоятельство мужчин не обескураживало, на качество полового акта не влияло. Подобные прецеденты наводили на мысль о преувеличении роли красивого белья в контакте полов.
Но мужчины все же обладали определенными вкусами в отношении женской внешности и имели четко проявленные пристрастия. Им нравились самые разные женщины. Иногда можно было только диву даваться, глядя на пару из красивого сильного мужика и дурнушки. Но черт их разберет! Предпочитали иметь дело с веселыми, но в меру; компанейскими, но чтоб не сильно выпендривались; симпатичными, но не слишком; чтоб хвалила, но не надоедала, все умела, но не попрекала. Рядом с такой женщиной можно было расслабиться. Красавицы же оказывались слишком обременительными для ленивых душой и телом и, в большинстве своем, неимущих советских мужчин.
Взрослые мужчины предпочитали веселых полнотелых бабенок, румяных, попастых, сисястых, не дур выпить и закусить. У этих все горело в руках, в доме - чистота и порядок, на зиму всего накручено-наверчено, в холодильнике – бутылочка, на сковороде – шкворчащие котлеты. Работали они преимущественно продавщицами-парикмахершами-кладовшицами, но встречались и представительницы более редких профессий.
Если речь шла о женитьбе, то наибольшей популярностью пользовались самые обыкновенные, некрасивые, но и нестрашные, простые, мало заметные девушки и женщины. Вообще же, встречались и женились на тех, кто оказался рядом, был удобен и не отказывался. И если подобные браки совершались на небесах, то в этих случаях силы небесные были весьма предусмотрительны, максимально упрощая задачу поиска своей половины и помещая будущих супругов в один класс или в соседние подъезды.
- Зачем тебе Танька, она ж из Ленинского района, - учил в трамвае один парень другого. - Охота тебе через весь город к ней таскаться! Что, поближе не нашел? Вон хоть у меня во дворе полно девок.
Но спасибо советским мужчинам - они хотели жениться! Качество социалистической сферы обслуживания не позволяло оставаться неженатыми всем, кто хоть сколько-нибудь волновался о еде и чистых рубашках. Помимо приобретения дармовой и старательной прислуги за все привлекала также перспектива обрести верного друга, которому можно без опаски жаловаться на сволочь-начальника, с которым можно было лениво коротать вечера перед телевизором вместо того, чтобы гробить здоровье в беготне по бабам. А при случае и распить бутылочку, причем не в кустах, не в дорогущем ресторане, а на чистенькой, вымытой этим же другом кухне под приготовленные им же соленья.
Особенно были охвачены лихорадкой жениться выпускники военных училищ. Беспечные, вовремя не позаботившиеся о приобретении приличной невесты, вообще женились на ком попало, лишь бы потом, в далеком гарнизоне, рядом была дефицитная в тех местах женщина. Но и другие, даже те, чьим лозунгом было: "Сначала надо нагуляться", - по мере того, как уходили в женатую жизнь друзья, начинали ощущать смутное беспокойство, одиночество и страх попасть к шапочному разбору. Женились опрометчиво, не имея квартир и приличных доходов, приводя молодую жену на каторгу домашнего труда под недреманное око свекрови, или сами шли в примаки к теще, которой были нужны как собаке пятая нога. Понятно, что при таких мужских матримониальных традициях красота оказывалась в длинном реестре женских достоинств на одном из последних мест.
Еве пришлось констатировать почти очевидный факт: в конце двадцатого века на одной шестой части земной суши женская красота была недостаточно востребованной. Да, многие мужчины, следуя еще теплившемуся в них природному инстинкту, делали стойку на красивых женщин, желали ими обладать. Красота во все времена считалась показателем духовного и физического здоровья и привлекала самцов, стремящихся к продолжению рода. Но духовная или эстетическая тяга к красоте у мужчин встречалась крайне редко. Красота манила преимущественно очень молодых мужчин, совсем мальчиков которые иногда вытворяли из-за нее что-нибудь этакое. После школы же красота оказывалась залежалым товаром.
Невозможно было поверить, что когда-то и где-то из-за женской красоты мужчины теряли рассудок, проматывали фантастические состояния, заканчивали жизнь самоубийством, убивали друг друга, развязывали войны. Толи анналы классической литературы, заполненные воспеванием женской красоты и описанием творимых из-за нее мужских безумств, содержали преувеличенную информацию, толи время было такое, толи место, но не почиталась более в России женская красота так, как она того заслуживала.
Итак, на поверку мужчины оказывались практически всеядными, готовыми употребить любое достаточно молодое и здоровое женское тело, даже сомнительной красоты. Никто ни от чего не отказывался. Достаточно было иметь в наличии все необходимые женские органы и умело их демонстрировать. Эти выводы расстраивали и обескураживали своей физиологической простотой, успокаивало лишь то, что пока речь шла не о любви, а о сексе.
Красоте Елены, прекрасной дочери Леды, завидовали не только все смертные женщины, но даже олимпийские богини. Злые языки поговаривали, что перед рождением дочери легкомысленная Леда, жена спартанского царя Тиндарея не устояла перед влюбившимся в нее Зевсом, потому-то Елена так и хороша.
Знатоки, доплывавшие до Геракловых столпов, утверждали, что ни в Атлантиде, ни в Италии, ни в Ливии, ни в Египте, ни во всей Азии нет такой красавицы, а прекраснее Елены изо всех смертных женщин была только Пандора. Но та была глупа и жестока и выпустила из Прометеева ящика на горе людям старость, родовые муки, болезни, безумие, порок и страсть, а Елена умна, любит охоту и борьбу, весела и покладиста. Слухи о красоте девушки прокатились по всей Греции, собирая в Спарту жаждущих увидеть ее мужчин.
Красота Елены не поддавалась никакому описанию. Если кто-то и брался описывать ее, то скоро понимал, что не уложить эту красоту в прокрустово ложе слов, не нарисовать контрастными греческими красками. Не было в Елене ничего такого, чем так славились гречанки: ни прямого носа, ни выпуклых темных глаз, ни развернутых плеч, ни высокой груди, ни сильных ног. Не было в ней ничего яркого, резкого, четко прорисованного. Вся она была как дуновение Зефира, как развертывающийся лепесток розы, как теплые брызги Эгейского моря, как капля утренней росы, как прозрачное облачко, как воздух весны, как кудри Эос.
Легкая фигура, слишком хрупкая, чтобы быть идеальной, не терпящие тяжелых уборов летящие волосы цвета утреннего тумана, дымчатые, меняющие цвет, глаза, смеющиеся неуловимые губы. Может быть, поэтому и были так противоречивы разносимые по всей Греции рассказы о ней, может, потому и пленялись ее красотой мужчины, пытаясь дорисовывать этот непостоянный образ до собственного идеала.
Говорили, что еще при рождения Елены Афродита подарила ей волшебное кольцо с необыкновенным по красоте, прозрачным, как слеза, алмазом и предсказала, что девочка станет самой прекрасной женщиной всех времен и народов, но принесет она слезы множеству мужчин. Правда это или нет, но сверкал на пальце Елены чудесный перстень, красота которого затмевалась лишь прелестью девушки.
Когда Елена достигла брачного возраста, все цари Греции пришли свататься к ней с богатыми дарами или отправили сватами своих родственников. Никого не остановили ни пророчество Афродиты, ни собственный здравый смысл. Только что одержавший победу под Фивами Диомед был здесь вместе с Аяксом и Патроклом. Приехал афинский царь Менесфей. Пришел туда и хитроумнейший Одиссей, но не принес ничего, потому что знал, что у него нет шанса на победу, и лишь со свойственным ему любопытством хотел взглянуть на редкую красавицу. Толпа ослепленных красотой Елены и подстегиваемых мужским самолюбием женихов враждебно гудела. Казалось, жестокий Арес или воительница Афина стоят неподалеку и только ждут случая, чтобы бросить в разгоряченных мужчин камень войны.
Тиндарей никого из женихов не отсылал, но и даров не брал, ибо любой выбор сулил кровопролитие. Тогда хитроумный Одиссей в обмен на обещание помочь ему жениться на Пенелопе надоумил Тиндарея взять с женихов клятву, что будут защищать избранника Елены, кем бы он ни был. На все согласные женихи дали обещание.
Елена выбрала Менелая. Ей было все равно, а Менелай был молод, красив, силен, покладист, принес богатые дары и нравился ее отцу. И потекла семейная жизнь Елены по раз и навсегда проложенному для всех женщин руслу. Мойры медлили, плетя нить ее судьбы. Менелай вскоре стал царем, а Елена проводила время со служанками на женской половине, занимаясь хозяйством и рукоделием, воспитывая дочь Гермиону и сыновей Этиола, Марафия и Плисфена.
Елена со страхом смотрелась в зеркало. Красота ее, не питаемая более мужским поклонением, не то чтобы поблекла, а притаилась, замерла в ожидании. Похоже было, что она никогда более не пригодится владелице, медленно завянет как цветок без живительной влаги Елена мало выходила из покоев, и только изредка Менелай приглашал ее на пиры, чтобы похвастать перед приезжими гостями овеянной легендами красотой жены. Мужчины смотрели, хвалили красавицу, но чудо исчезло, никто не загорался больше от любви к ней. Так и не завоевав сердца холодной Елены, Менелай взял себе в наложницы Пиреиду, открывшую ему всю женскую страсть.
Через десять лет Елена чувствовала себя безмерно несчастной, плакала ночами и мечтала о смерти. Боги наградили ее красотой, а о счастье забыли. Ничего в ее жизни не предвещало ни великой любви, ни роковой судьбы. А Афродита, наверное, пошутила.
Гекаба, молодая жена троянского царя Приама, видела страшный сон: она родила пылающий факел, угрожающий родной Трое. Прорицатель, к которому обратился ее муж, заклинал убить ожидающую ребенка царицу, иначе погибнет вся страна. Еще до наступления ночи Гекаба родила сына, но Приам, безмерно любящий жену, пощадил ее, а ребенка поручил убить пастуху Агелаю. У сильного мужчины не хватило духа погубить младенца, и он оставил ребенка на горе Ида в надежде, что дикие звери разорвут его.
Мальчик оказался счастливцем: его вскормила медведица. Вернувшийся Агелай был поражен, увидев мальчонку живым и невредимым, принес его домой и назвал Парисом. Красота, сила и ум Париса выделяли его из всех юношей, нимфы и богини любили наблюдать за его играми, радовались его шалостям.
Он пас коров у скалы Гаргар, венчавшей Иду, когда Гермес в сопровождении Геры, Афины и Афродиты принес ему золотое яблоко и слова Зевса:
- Парис, великие богини поспорили, кто из них красивее. Поскольку ты так же красив, как и умен, стань судьей в споре богинь, отдай яблоко самой красивой.
Парис нерешительно взял яблоко:
- Как может простой пастух судить о божественной красоте? Вот возьму и разделю яблоко на три части!
- Ты не можешь ослушаться Зевса, а я не могу давать тебе совета, - настаивал Гермес.
- Но пусть проигравшие не таят на меня обиды.
Богини согласились.
- Должен ли я судить богинь по их одеяниям, или они должны предстать передо мною обнаженными?
- Правила устанавливаешь ты.
Ну должен же был парень получить удовольствие! Покраснев, он решился:
- Пусть разденутся.
Гермес, посмеиваясь, отвернулся, а богини начали снимать одежды. На Афродите был пояс, и Гера, неоднократно проверявшая его силу на Зевсе, настояла, чтобы та сняла его. Богиня красоты не могла себе позволить проиграть этот поединок, и сделала пояс невидимым, притворившись, что скидывает его.
- Я бы хотел, чтобы вы представали передо мной по одной, во избежание споров. Подойди сюда, божественная Гера!
- Смотри на меня внимательно, - Гера с бесстыдством опытной женщины поворачивалась перед ним, демонстрируя все великолепные уголки своего божественного тела. – Я не могу проиграть, ведь я жена царя. Если так случится, то он будет мстить тебе, не простит моего унижения. Если же ты признаешь меня лучшей, я сделаю тебя повелителем всей Азии и самым могущественным из живущих людей.
- Меня нельзя подкупать, о госпожа. Подойди, Афина.
Девственница Афина немного смущалась, но надеялась не только на свою красоту, но и на свой ум.
- Послушай, Парис, если у тебя хватит здравого смысла, и ты присудишь мне награду, то я сделаю тебя победителем всех битв, а также самым мудрым и красивым мужчиной в мире. Ну подумай, разве отяжелевшее тело женщины может сравниться с нетронутым деторождением и мужской похотью телом девственницы? Смотри, никто, кроме тебя, не видел моей девственной наготы.
-Ты прекрасна, и я честно буду решать, кому отдать яблоко.
Афродита подошла к Парису неожиданно робко, юноша залился краской.
- Как только я увидела тебя, сразу поняла, что ты самый красивый юноша во Фригии. Почему бы тебе ни жениться, например, на Елене Спартанской? Она такая же красивая, как я, и такая же страстная. Ты хоть что-нибудь слышал о Елене?
- Никогда, моя госпожа. Я буду премного благодарен, если ты опишешь ее.
- Елена красива и хрупка и может считать Зевса своим отцом. Все царевичи Греции добивались ее руки, а получил Менелай.
- Как же она станет моей, если она замужем?
- Дурачок, я уверена, что как только она увидит тебя, то бросит все – и семью, и дом, чтобы стать твоей любовницей.
- Но она уже не первой молодости.
- Какая разница, если вот здесь, и здесь, и вот тут у нее, как у меня!
И Афродита бесстыдными, возбуждающими движениями провела рукой по умопомрачительным бедрам, коснулась пальчиками лона, слегка оттянула соски. И тут увидел Парис на ее талии слегка приспущенный пояс потрясающей красоты. На подвесках с пояса свешивалось пять благородных камней, ослепляющие взгляд сиянием. Женской грудью показались ему золотые виноградные гроздья, лоном – розы, глазами – фиалки на поясе. Тут Афродита заслонила его от взглядов спутниц и сделала еще одно неуловимое движение, дотронувшись до его тела. Желание охватило Париса с такой силой, что у него потемнело в глазах. Он не знал, кого больше хочет, Афродиту или Елену.
- Поклянись, что не обманешь!
Богиня поклялась, и Парис протянул ей яблоко. Гера и Афина были разгневаны со всей силой отвергнутых женщин, тем более что Парис был так хорош собой. Вероломная Гера тихонько подошла к обнаженной, упивающейся победой, Афродите и незаметно коснулась ее бедер. Пояс был на месте, но невидим. Хитрая Гера скандала делать не стала, задумав ужасную месть. Золотое яблоко Гесперид стало яблоком раздора.
Приам ввел обычай: устраивать погребальные игры в честь своего умершего в младенчестве сына. Парис отправился в Трою попытать счастья в соревновании. Рассердив сыновей Приама, он выиграл кулачный бой, а затем и бег. Гектор и Деифоб, не смирясь с поражением, бросились с мечами на обнаженного Париса, решив убить его. Агелай отчаянно закричал царю:
- Этот юноша твой давно пропавший сын!
- Увидев красавца, постаревший Приам расплакался и сказал:
- Пусть лучше падет Троя, чем мой прекрасный мальчик.
И Парис с почестями был препровожден во дворец.
Вот уже девять дней шел в Спарте пир, посвященный приезду царевича из могущественной и грозной Трои. И только на девятый день вышла к гостям заскучавшая Елена. Она сразу заметила прекрасного юношу. Давно не видела она такой любви и обожания, которые прочитала в глазах Париса. Захмелевший Менелай не замечал ничего. Ни того, как взял Парис из рук Елены кубок и поцеловал то место, которого касались ее губы. Ни того, как незаметно жал под стол ее руку, заставляя вскрикивать от боли и внезапно проснувшейся страсти. Ни того, как написал юноша вином на столешнице: "Я люблю тебя, Елена!" Ни смятения Елены, ни трепетания ее груди, ни раскрасневшихся щек, ни заблестевших прежней красотой глаз. Первый раз в жизни Елена страстно возжелала мужского тела, забыв обо всем. А Парису в каждом движении царицы виделись откровенные жесты богини, обещающие неземное наслаждение.
Той же ночью бежала Елена с Парисом на его корабле, взяв с собой только кольцо, подаренное Афродитой и девятилетнюю дочь. Она стала возлюбленной царевича, едва только они первый раз сошли на берег, на острове Краная. Эту совсем не нужную остановку сделали по приказанию Париса, который не мог дождаться, чтобы остаться с Еленой наедине. Еще на корабле он замучил ее сладостью поцелуев и прикосновений, заставил гореть ее тело огнем неуемной страсти, но Елена стеснялась присутствия дочери. Они останавливались на Кипре, и на Сидоне, и в египетских городах Канопе и Мемфисе. И всюду предавались бесстыдной неистовой любви
В Трою Елена приехала божественной красавицей, поразив троянцев. Страсть Париса не утихала, все мужчины были влюблены в нее, готовы были отдать за нее жизни. Даже старый Приам, поклявшийся никогда не отпускать Елену из города.
Греция бурлила. Все греческие цари согласились воевать за Елену. Они уже забыли о данной отцу Елены клятве, но помнили свою юношескую страсть к ней и были оскорблены, что самая прекрасная женщина предпочла им мальчишку, бывшего пастуха. Они и не вспоминали о Елене, пока она была верной женой, рачительной домохозяйкой и заботливой матерью. Но стоило ей сбежать, как они возжелали ее с новой силой, не могли обходиться без нее, хотели немедленно вернуть ее пред свои очи. И Менелай, забывший Елену в браке, но сейчас вдруг воспылавший безумной ревностью. И его брат Агамемнон, микенский царь, женатый на Клитемнестре, сестре Елены, но всегда желавший своячницу. И Одиссей, не рискнувший участвовать в споре за Елену, предпочтя ей менее красивую, но надежную Пенелопу. И кипрский царь Кинир, бывший ее отвергнутым женихом. И критянин Идоменей, чья красота не снискала Елениного расположения. И аргосский Диамед, очень любивший Елену и воспринявший ее похищение как личное оскорбление. И два Аякса, Большой и Малый. И Тлеполем с Родоса, сын Геракла. Спровоцированная женской красотой и вероломством, начиналась самая великая война между Европой и Азией.
Десять лет с переменным успехом шла война греков и троянцев. Уже были убиты старший брат Париса герой и красавец Гектор, великий герой греков Ахилл и Большой Аякс. Умер смертельно раненый в глаз Парис, так и не утоливший свою страсть к Елене. Елена не испытывала ни горя, ни мук совести. Париса она давно не любила, этот мальчик быстро наскучил ей, несмотря на свою страсть. Он уже сослужил свою службу. Жизнь больше не казалась скучной, Елена купалась в потоке мужской любви, знала, что является земным воплощением женской красоты, из-за которой и впредь будут совершаться безумства и войны. Елена выполнила свое предназначение, не подвела богиню – ведь самой Афродите было угодно, чтобы мужчины умирали за женщину. Раз троянцы и греки предпочитают десять лет непрерывно страдать, но не отказываются от намерения владеть ей, Еленой, значит она того стоит. Да и что она могла сделать? Приам поклялся не отпускать ее и не охладел к ней даже после смерти любимых сыновей. А мужчины сражаются не за нее, Елену, а за придуманный ими призрак, за символ, за право обладать красотой. Так и будет отныне!
Когда Троя пала, Менелай, поклявшийся убить Елену, не смог этого сделать. Она была покорна и приветлива с ним, и он решил простить жену. На корабле, плывущем в родную Спарту, стареющая Елена сняла с руки кольцо и бросила его в Эгейское море. Подарок богини был ей больше не нужен. Помедлив, она встала на нос корабля и прыгнула вниз.
А мир навсегда запомнил, что нет ничего страшнее женской красоты.
Бирюза
Секс, в ожидании большой, может быть, великой любви, продолжал волновать, притягивать, постоянно занимать мысли. Ева боялась секса, воспринимаемого большинством как нечто запретное. Как всякая тайна, секс очень интересовал детей и подростков, некоторые узнавали о нем еще в детском саду. Недостоверность информации приводила к распространению множества небылиц. Секс казался очень постыдным, но приятным занятием, при этом все дети в своих разговорах сходились на том, что их собственные родители сексом не занимались, а их самих взяли из детдома, провоцируя радостные крики слушателей: "Детдомовские!". После чего категоричность заявления несколько смягчалась: занимались, но только один раз, по необходимости, чтобы родить любимого ребенка, причем занимались каким-то особым, более целомудренным способом.
Секс, как и все мироздание, начинался со слов. Чувствуя себя приобщающимися к запретному, дети с удовольствием ругались матом, исписывали непристойностями подъезды и школьные туалеты, сопровождая надписи соответствующими рисунками, на всякий случай с поясняющими стрелками. В пристойных словах выискивались тайные смыслы, связывающие их с запредельными глаголами и существительными. Головы некоторых школьников были настолько забиты сексуальными терминами, что когда учительница русского языка Ирина Ермиловна предложила в шестом классе дать примеры слов с суфиксом "ище", то услышала от крохотного Глеба Светлова невольно вырвавшийся писклявый ответ: "Влагалище". И дружный восторженный гогот класса, который нельзя было остановить минут десять.
Любая мелочь, хоть отдаленно связанная с запретными влекущими действами взрослых, воспринималась как подарок из неведомой страны, как особый знак. Если в чьей-нибудь авторучке заканчивались чернила, то операцию по их перекачиванию, сопровождающуюся соединением перьев и мерным нажатием резиновых насосиков, обязательно сопровождал радостный крик: "Ага, сношаетесь на уроке!". Огромный восторг вызывало в пятом классе у Евиных одноклассников и удаление кем-то особенно озабоченным первой буквы из названия соседнего со школой мебельного магазина. Из-за вечной русской халатности укороченная неоновая надпись хамила всю зиму, фривольно подмигивая прохожим.
Школьники в поисках информации о сексе за неимением подходящей литературы читали все, что ни попадется под руку. Находились даже любители читать толстенную "Гинекологию и акушерство", чуть не падавшие в обморок на отдельных страницах. Интеллектуалы штудировали классику, выискивая хоть что-нибудь, отдаленно напоминающее эротику. Кто-то, особо предприимчивый, ухитрился раздобыть истертую и замусоленную перепечатку толстовской "Бани". Невзрачная отличница, профессорская дочка Наташа принесла в школу академическое издание Святония, повергающее в смятение своей откровенностью. По школе ходили матерные стихи, приписываемые советскому поэту Евтушенко. Кто-то, поднимая руку на святое, утверждал даже, что об этом писал сам Пушкин.
Везло тем, у кого были старшие братья и сестры, от них можно было многое узнать. Спрашивать о сексе у родителей было так же не принято, как у инспектора районо.
Находились, однако, некоторые взрослые, которые могли и даже очень хотели поделиться с подростками или малышами тайными знаниями, но взрослые эти были опасны или отвратительны. Часто, особенно весной, в безлюдных, но любимых детьми, местах появлялись глупо улыбающиеся мужчины, вываливающие при приближении девочек из ширинок нечто тошнотворное и отвратительное, странных противоестественных цветов. Девочки пугались, старались не смотреть, убегали, но все-таки краем глаза успевали увидеть это, поклявшись себе, что никогда не выйдут замуж. Встречались и любители предаваться греху Онана под школьными окнами, в транспорте, магазинах, аптеках, собственных подъездах. При виде подобных мужских особей люди, даже взрослые, теряли дар речи, старались уйти, оставляя несчастных извращенцев безнаказанными. Содрогаясь от отвращения, Ева думала о том, что наверняка у большинства этих мужчин были жены.
Евина школьная подруга Сонечка с таким вниманием рассматривала витрину в магазине канцтоваров, что не сразу заметила, как в ее в руке сначала оказалось что-то мягкое, а затем, очень быстро, теплое и липкое. Оглянувшись, она увидела дяденьку в очках, шляпе и с портфелем. Пока девочка пыталась понять, что с ней происходит, очнувшиеся наконец от послеобеденной дремы продавщицы подняли крик и прогнали мужика.
Сама Ева, проезжая ранним майским утром по еще не проснувшемуся городу, увидела из окна почти пустого троллейбуса картину, заставившую ее не поверить собственным глазам. У центрального кинотеатра, около автомата с газированной водой стоял молодой мужчина и с видимым удовольствием мыл свое причинное место в стакане. Отличить реальность от фантома Еве помогла поднявшаяся ругань бабок, спозаранку едущих на базар.
Сосед Евы, неприятный мужик за сорок, начал приставать к ней с разговорами о сексе лет с двенадцати.
- Ты знаешь, откуда берутся дети? – настойчиво, с блуждающей улыбкой, спрашивал он ее при встречах. – Хочешь, расскажу?
- Мне мама расскажет, - норовила улизнуть девочка.
- Мама не расскажет, об этом нельзя, - сосед норовил прикоснуться к Еве.
Ева ломала дурочку:
- Раз нельзя, раз мама запрещает, то я не буду слушать, а то она рассердится.
На просторах огромной советской страны плотская любовь до брака или вне брака официально сурово осуждалась. На деле все обстояло иначе. Весенними и летними ночами садики и скверы, мимо которых приходилось ходить Еве, были наполнены сладкими стонами, горячим и частым дыханием, недвусмысленными вскриками и двусмысленными словами. Воздух сгущался от изливаемой сексуальной энергии, ночи казались темнее. В подъездах и лифтах круглый год можно было встретить слитые воедино, жарко дышащие парочки. Удивление вызывало занятие сексом в пальто, колготках, рейтузах, которые любителям, казалось, не сильно мешали. Возникали сомнения, что все эти люди были связаны узами брака.
Заборы и подъезды были испещрены впечатлениями приобщенных к радостям секса или мечтающих о нем. Некоторые надписи, явно принадлежавшие женщинам, были увековечены масляной краской, годами щекотали чувства обывателей, поражали афористичной точностью и надолго запоминались. Удовлетворенное "Люблю спать с черными, у них хрены большие!", страждущее "Хочу твоего большого и жесткого!", упреждающее "Девки, не давайте до свадьбы, пожалеете" и гордое "Я вчера давала стоя" украшали ближайшие заборы. Фразы завораживали и заставляли задумываться. Была непостижима та буря эмоций, которая заставляла девушек брать ночью ведро с краской и публиковать свои наблюдения столь непростым, но эффектным способом
Само собой разумелось, что мужчины позволено было заниматься любовью, как в браке, так и вне его, во всех возрастах, если только их физические возможности не были исчерпаны. Время от времени в советских газетах мелькали сообщения о столетних кавказских патриархах, только что ставших отцами. На их фоне семидесятилетние выглядели юными мальчиками, только начавшими вкушать прелести любви.
Интерес вызывал возраст женщин, предававшихся плотских утехам. Теоретически, спектр вкушающих любовь женщин был чрезвычайно широк. В Индии во времена королевы Виктории чопорным английским военным предлагались восьми- и даже шестилетние наложницы. Двенадцатилетние девочки были жрицами при храмах Кибеллы, за сутки пропуская через себя во славу богини десятки странников. Джульетте было тринадцать. Тридцатипятилетняя Клеопатра оставалась самой желанной женщиной мира, сводя с ума пресыщенного Антония. Сорокалетняя Эстер до безумия влюбила в себя угрожавшего евреям Ахашвероша и спасла свой народ. Шестидесятилетняя Шанель имела любовников вдвое моложе себя. Девяностолетняя Сара родила сына от любящего мужа.
Практика несколько сужала этот диапазон. Многие одноклассницы Ева познали радости секса еще в седьмом-восьмом классах, на зависть мальчикам, которые еще только удивляли друг друга эротическими фантазиями, выдаваемыми за реальность. Некоторые девочки, не таясь, со смехом, рассказывали о своих приключениях, в отличие от мужчин нимало их не приукрашивая. Кое-кто потом покидал стены школы с огромными, гордо выпяченными животами, не стыдясь пятен на лице, набухших грудей и пополневших губ. Нимфетки тяжелели, наливались бабьими соками, на глазах становились женщинами, казалось, не сожалея о столь быстрой метаморфозе. Никто из вкусивших греха не казнился, не переживал, не испытывал чувства вина. Девушки не боялись секса, познавшие телесную любовь, казалось, расцветали, сознавая, что их новая доступность делала их желаннее для мужчин.
На другом полюсе современных блудниц находились взрослые женщины, иногда даже и в годах. К немолодой соседке-продавщице ходили школьники, нескончаемые солдаты, студенты. Своей видавшей виды любовницы юноши не только не стеснялись, за нее устраивались настоящие побоища. Соседки с завистью судачили о ней.
- Розка-то опрокинула на себя кастрюлю с борщом. Теперь в больнице лежит, сорок процентов кожи сожгла.
- Допилась, шалава.
- Так к ней туда ходит Димка Морозов, а ему ж только двадцать стукнуло. Он ухаживает за ней, ничем не брезгует, представляешь, даже подмывает ее, не стесняется.
- Вот дурень, девок что ли нет, на старуху кинулся.
Другая соседка, сорокалетняя яркая женщина, постоянно изменяла мужу, развлекая сонный двор классическими ситуациями из анекдотов: мужчины прятались в шкафах и на балконе, находились многоопытным мужем, были биты или били сами, прыгали с третьего этажа, но продолжали приходить снова. Все это веселило и удивляло. Оказывалось, что любовь получали не только молодые и красивые, но и дерзающие.
Сильнейшим стимулятором внебрачного секса было пьянство. По количеству партнеров не очень молодые и не очень красивые, но пьющие женщины оставляли далеко позади юных красоток, не приобщившихся к спиртному. Заходили в дни получки с бутылочкой на огонек, скрываясь от непогоды и сварливых жен – и, не обращая внимания на ко всему привычных детей, неизбежно оказывались в сомнительной, но теплой, постели. Чемпионками мужской востребованности были работницы ликеро-водочного завода, медсестры, повара и воспитательницы детских садов. У первых двух категорий всегда было что выпить, а у вторых – закусить. При уличном распитии возникали немыслимые, невообразимые пары: молоденькие красавчики-студенты и пятидесятилетние алкоголички босховского вида, бухгалтеры и укладчицы шпал, тенора и служительницы морга, только что освободившиеся зэки и библиотекарши. Иногда они даже начинали любить друг друга.
Мужчины великой державы по-разному относились к добрачной дефлорации. В то время как весь мир, включая две родные столицы, прекратил принимать ее в расчет при оценке женских достоинств, многие советские провинциалы со средневековой последовательностью хотели жениться только на девственницах. В многонациональной стране находились люди, расценивавшие добрачный разрыв непрочного заслона женского внутреннего естества от внешнего мира как чудовищный грех, как смертельную обиду, нанесенную поруганному мужу. Мужчины некоторых дружественных народов после первой брачной ночи с торжествующим криком выносили на обозрение толпы предвкушающих победу родственников простыни с каплями девственной крови.
Встречаться, гулять, заниматься любовью, прелюбодействовать мужчины всех национальностей хотели с девушками, потерявшими невинность, брать в жены стремились лишь тех, кто цветок девственности сохранил. Бросали недевственных красавиц, становились мужьям скучным, неинтересны
Обсуждения Пояс Афродиты