- Рррота! - “р” перекатилась на языке, как шарик в свистке футбольного арбитра. - Рота строиться!
Комвзвода, сержант срочной службы Столетов, точнее гвардии старший сержант, коренастый, крепкий, с круглой, коротко стриженной головой и злым прищуром кабаньих глаз, неторопливо шёл вдоль строя солдат первого и второго года службы. Он мельком глянул на «дедов», которые игнорировали его приказ и продолжали резаться в карты, развалившись на сдвинутых кроватях.
Столетов приказал командирам отделений провести проверку личного состава, принял их рапорты и разрешил отбой. А сам вышел на улицу. Сигарета после отбоя на свежем воздухе стала для него чем-то вроде традиции. Выпустить дым, потянуться, сбросить с плеч напряжение прожитого дня.
Старший сержант не был силён в астрономии, поэтому ему казалось, что звёздное небо над этой белорусской деревенькой точно такое же, как над его родным домом в алтайском посёлке. Внезапная тоска, как перетянутая струна гитары зазвенела внутри, испортив настроение. Столетов смял сигарету и тихо выругался.
- Привет, старшина! – из темноты вынырнул Татаринов, земляк, три года протиравший штаны штабным писарем и тоже дослужившийся до старшего сержанта.
- Нажрался вижу? – Столетов прищурился, вглядываясь в лицо товарища.
- Самую малость, – согласился Татаринов. – Казоба по случаю дембеля проставился. В отличии от некоторых, например, старшина...
- Ну чего заладил, старшина, старшина?
- О, а мы ничегусеньки не знаем? - ухмыльнулся товарищ, пьяно покачиваясь.
- Чего я не знаю?
- Двойной магарыч с тебя, – Татаринов засмеялся, дыхнув в лицо ядрёной смесью водки, пива и, кажется, самогона. – Ладно, сегодня я добренький. В завтрашнем приказе ты – старшина. Понял? Но это тсс! пока военная тайна…
- Сука, – сквозь зубы процедил Столетов, что-то быстро соображая.
- За что? – хотел обидеться Татаринов.
- Это не тебе. Ротный сука ничего не сказал. Ладненько, ты мне одолжи китель на завтрашнее построение.
- Ты в него не влезешь.
- Он мне на полчаса, на плац и обратно. А с меня магарыч.
- Не врёшь?
- Сейчас и принесу.
Столетов достал из дембельского чемодана две бутылки водки местного розлива, припасённые им для земляков, и пошёл в казарму товарища.
Мундир дембеля – это всегда произведение искусства. Даже самые ленивые и безрукие солдаты хотя бы раз в три года прилагают руки к исправлению мешковатой странного цвета униформы, а что говорить о тех мальчиках, которые всегда с дрожью ждут нового увольнения, где там, на свободе есть девочки и может быть в этот раз им повезёт. Ушивают всё. Голенища сапог, фалды галифе, превращая брюки в обтягивающие лосины, китель и фуражку. В фуражке вытягивают тулью и изгибают пружину так, что она становится точь-в-точь как у «фрицев». Особой отделке подвергается китель.
Вручную, стежком к стежку его приталивают, укорачивают рукава, в подворотничок вшивают тонкую жилку, после чего он красиво обрамляет воротник. В погоны, чтобы они держали форму и сидели на плечах как влитые, вшивают пластмассовую фибру. С праздничного парада в Москве счастливчики привозят большие позолоченные эмблемы ВДВ – парашют и два самолёта – и это лучшее украшение погон. Но особый предмет зависти - хромовые сапоги, удел немногих счастливчиков, голенища отполированы до зеркального блеска и собраны в гармошку до самых щиколоток. Верх совершенства.
Столетов перешивал китель дважды, первый раз в учебной роте зауживал и укорачивал по росту и отощавшей фигуре, в конце службы китель пришлось расшивать под раздавшиеся плечи и накачанные мышцы. Сейчас Столетову предстояло острым лезвием срезать сержантские погоны, переделать их на старшинские, а потом крохотными стежками пришить на прежнее место. Такую работу всегда следует выполнять на свежую голову, и сержант отложил её до утра.
К тому времени, когда дневальный, молодой солдат его взвода, рядовой Кошар, ошалело заорал: «Рота! Подъём!» – Столетов как раз закончил с одним погоном и занялся другим.
- У-у! – Занятие комвзвода никого не оставило равнодушным.
Правда молодые солдаты и младшие сержанты, многозначительно ухмыляясь, держались подальше от него, чтобы невзначай не попасть по сильную руку несдержанного командира.
- К девочкам собираешься? – рядовой Лузга, «дедок», заглянул к Столетову, опираясь на верхний ярус коек.
- Свет загораживаешь, – миролюбиво отозвался старший сержант.
- На короткую соплю не клюют, думаешь на длинную клюнут?
- Нарываешься, Толик, - предупредил Столетов солдата.
- Так в чём проблема? – Лузга напрашивался на драку, глаза его были холодно сужены, кулак сжат и направлен в лицо, одно резкое слово и придётся махаться.
Столетов драться не хотел, не то чтобы боялся, Лузга не так силён, берёт нахрапом, московский пижон. В полдень построение на плацу, Столетов попрощается со знаменем и ту-ту, прощай армия. А Лузга, отсидевший на губе больше чем все «старики» вместе взятые, будет околачиваться в казарме ещё долгих четыре месяца, потому что так пообещал Лузге комбат, а комбат держать слово умеет.
Столетов обернулся и громко позвал дневального:
- Кошмар, ко мне!
Дневальный рубанул строевым шагом, испуганно таращась на комвзвода:
- Товарищ старший сержант, рядовой Кошар...
- Давай, Кошмар.
Дневальный понял, что от него требует командир, проворно влез на тумбочку и заорал тем же ошалелым голосом, которым недавно будил роту:
- Товарищу старшему сержанту до дембеля остался ноль дней! Ура-А!
- Ура. – Без энтузиазма отозвались в разных углах казармы.
Дневальный спрыгнул с тумбочки, вскинул руку к пилотке:
- Разрешите идти?
Столетов отрицательно покачал круглой головой:
- Нет. А теперь, Кошмар, прокукарекай, сколько осталось служить рядовому Лузге.
Дневальный сомневался ровно секунду, выбирая меньшее зло: провести сутки около картофелечистки или получить затрещину от Лузги. Лузга не злобный, он может и простит, в отличии от сержанта. Кошар снова полез на тумбочку.
- Быдло поганое, - выдавил из себя Лузга самое обидное, что только пришло ему на ум и отошёл. Начать драку с сержантом он не мог, потому что тогда к его «ста дням до дембеля» он заработает ещё пару лет «дисбата». Вот если бы Столетов сорвался, полез в драку, Лузга в качестве самообороны навешал бы ему фонарей. Жаль не сошлось.
В это утро Столетов ради мундира пожертвовал и завтраком. Готовый мундир сержант поскорее убрал в каптёрку, а сам предпринял попытку напялить китель товарища. Застёгнутый на все пуговицы китель врезался подмышками, шея и лицо Столетова побагровели.
В казарму вошёл командир роты капитан Петров:
- Последний штрих? – спросил он сержанта, застав его перед зеркалом.
- Пытаюсь соответствовать, - с трудом выдохнул Столетов.
- Разве это твой китель? – прищурившись, склонил голову капитан.
- А чей же?
- Твой вроде был просторней?
- Мой это китель. Брюхо нажрал вот и не лезет. Бегать надо.
- Бегай, - согласился капитан, благоразумно решив, что проблема тесного мундира – это проблема комвзвода, а не его, и перевёл разговор на другую тему: - Не надумал?
- Сверхсрочно? Нет, капитан, меня дома ждут.
- Было бы предложено, - не очень огорчился капитан, достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул его сержанту. – Я тут за тебя поработал. Скажешь пару слов от имени старослужащих.
Столетов пробежал листок глазами, с силой расстегнул ворот мундира, так что показалось, что на вороте разогнулись крючки.
- Выучи наизусть, - наставлял сержанта командир роты, - чтобы потом не спотыкаться на каждом слове.
- Не зуди, учёный.
Неприязнь командира и подчинённого была взаимной. Но когда другие офицеры батальона спрашивали Петрова, почему он возвышает «этого козла», Петров приводил железный аргумент: «Во взводе «этого козла» нет нарушений, нет отстающих, все солдаты хорошо бегают и отлично стреляют. Ещё трёх таких «козлов» и у меня будет отличная рота, - говорил капитан своим товарищам. - Согласен, Столетов жестковат, но, в конце концов, мы в армии, а не в институте для нервных девиц. Кулаки в ход не пускает, значит всё по закону, а нарядами до смерти не замучает».
Защищая сержанта перед офицерами, в общении с ним Петров держал дистанцию. Приличную дистанцию. Молодые солдаты, особенно в первые дни службы, у Столетова не вылезали с кухни, до полночи выковыривая глазки из очищенной картошки. Если кухня была занята, находилась тяжёлая работа по уборке снега. Если не было снега, следовала команда: «Газы!» - а за ней изматывающий марш-бросок в противогазе до полного изнеможения. При этом Столетов бежал рядом с провинившимся и тоже был в противогазе. Наказание всегда было действенным, после двух-трёх нарядов большинство новобранцев начинало понимать, что экономить силы на занятиях – себе дороже.
Полк выстраивался на плацу рота за ротой. Дембеля на общем фоне резко выделялись обилием значков и юбилейных медалей. В заключительном ритуале демобилизации – прощание со знаменем – потрясающий элемент волшебства. Строевым шагом выйти к знамени, преклонить колено, коснуться кубами кумача – это внешнее и далеко не самое главное в происходящем, суть этого действия много глубже, и проявится в истинном свете много позже. За три года учений, стрельб, прыжков с парашютом в грязь, в снег, в лютый холод вчерашние мальчики превращаются в мужчин, и пусть дни, проведённые в армии, многим из них почему-то кажутся бездарно прожитыми, много позже, когда для многих из них «гражданка» потянется серыми буднями непосильной работы и беспробудного пьянства, служба в ВДВ всё чаще будет вспоминаться светлым окном в какой-то другой счастливый мир, который однажды был в их жизни.
Сегодня построение затягивалось. Занял своё место оркестр, знаменосец с ассистентами вынес полковое знамя и только «батя» с заместителями задерживался в штабе. Столетов задыхался в тесном кителе, веки над маленькими поросячьими глазками набрякли, и выражение лица его приобрело зверское выражение. Лузга скуки ради хотел было поиздеваться над сержантом-лапотником, но встретился с ним взглядом, и стушевался.
Не в силах терпеть удушающий жар, Столетов переместился на заднюю линейку, распахнул мундир на груди, тяжело дышал открытым ртом.
В это время со стороны КПП на плац вышли три офицера. Майор Воронов, про которого говорили, что он уполномоченный КГБ при воинской части и с ним два следователя гарнизонной прокуратуры в фуражках с красными околышами. Они двигались быстро и целенаправленно. Воронов перекинулся парой слов с командиром четвёртой роты, после чего Петров привстал на цыпочки и позвал Столетова по имени:
- Рома, подойти сюда.
Столетов смял сигарету и побежал, застёгивая пуговицы кителя.
- Это к тебе, - сказал капитан, кивнув на офицеров прокуратуры.
Столетов почему-то побледнел и попятился.
Следователи схватили его за руки. Схватили не очень крепко, потому что Столетов легко освободил правую руку и ударил ею второго следователя под рёбра. Тот охнул и повалился. Его товарища Столетов поймал на приём и сбил с ног. Майор Воронов схватил сержанта за шею, стал душить его и они оба упали. Образовалась куча мала и трудно было разобраться, кто кого бьёт и кто побеждает: мат, глухие удары, треск разрываемого сукна.
Возбуждённые необычным зрелищем, солдаты напирали на переднюю шеренгу.
- Капитан, держи строй! – крикнул Воронов.
Капитан Петров выскочил перед строем, сдерживая подопечных.
Столетов хрипел, как раненный вепрь, лицо его было в крови, а китель изодран в клочья. Следователи буквально висели на нём, Воронов завладел головой сержанта и пытался вдавить её в асфальт. Только после того, как он надавил на голову коленями, сержант закричал от боли и сдался. Столетову заломили руки до хруста в костях и потащили к прокурорскому «козелку», который появился неизвестно откуда. Так охотники волокут свою добычу, убитую свинью или лань.
К вечеру, благодаря вездесущим штабным писарям, в полку уже не было солдата, который бы не знал причину ареста Столетова. Житель из соседней деревеньки ехал лесной дорогой. Перед огромной лужей его конь заартачился. Возница стеганул коня, в луже телега наткнулась на какое-то препятствие, и из грязи поднялась человеческая рука.
Это была местная дурочка, её беременную задушили и бросили в грязь, в надежде что тяжёлая техника, «Белорусы» и «Кировцы», закатают её в дорогу. Девушку никто не искал, за два дня до этого она со своим женихом, демобилизованным старшим сержантом Столетовым, отправилась на вокзал и по расчётам родных уже подъезжала к Уралу.
Русскому человеку свойственно всепрощение, не успеет чёрный человек завершить своё грязное дело, а уж чья-то добрая душа слёзно бормочет: «Смотри-ка что сотворил, а ведь на него не подумаешь...» Рота возвращалась из бани. Лузга шагал в задумчивости, пытаясь примириться со злодейством своего недруга в контексте обывательского всепрощения. Ну ладно, морду набить, куда ни шло, но под расстрельную статью попасть… Лузга представил себе, как происходит расстрел, видел как-то в кино, но вместо Столетова почему-то представил себя, представил так живо, что мурашки побежали по спине. Брр!..
Солдат впереди сбился с шага. Лузга споткнулся о его ногу, выругался и пнул салажонка сапогом. Тот ойкнул и поспешил оправдаться:
- Ромкины предки...
Рота теряла шаг, солдаты спотыкались справа и слева, заглядываясь на пожилых мужчину и женщину, одетых с деревенской простотой. Мужчина и женщина стояли у входа в штаб. Мужчина выглядел растерянным, женщина плакала.
Их мир рухнул. Они гибли в его обломках и уже ничего не могли изменить.
Комвзвода, сержант срочной службы Столетов, точнее гвардии старший сержант, коренастый, крепкий, с круглой, коротко стриженной головой и злым прищуром кабаньих глаз, неторопливо шёл вдоль строя солдат первого и второго года службы. Он мельком глянул на «дедов», которые игнорировали его приказ и продолжали резаться в карты, развалившись на сдвинутых кроватях.
Столетов приказал командирам отделений провести проверку личного состава, принял их рапорты и разрешил отбой. А сам вышел на улицу. Сигарета после отбоя на свежем воздухе стала для него чем-то вроде традиции. Выпустить дым, потянуться, сбросить с плеч напряжение прожитого дня.
Старший сержант не был силён в астрономии, поэтому ему казалось, что звёздное небо над этой белорусской деревенькой точно такое же, как над его родным домом в алтайском посёлке. Внезапная тоска, как перетянутая струна гитары зазвенела внутри, испортив настроение. Столетов смял сигарету и тихо выругался.
- Привет, старшина! – из темноты вынырнул Татаринов, земляк, три года протиравший штаны штабным писарем и тоже дослужившийся до старшего сержанта.
- Нажрался вижу? – Столетов прищурился, вглядываясь в лицо товарища.
- Самую малость, – согласился Татаринов. – Казоба по случаю дембеля проставился. В отличии от некоторых, например, старшина...
- Ну чего заладил, старшина, старшина?
- О, а мы ничегусеньки не знаем? - ухмыльнулся товарищ, пьяно покачиваясь.
- Чего я не знаю?
- Двойной магарыч с тебя, – Татаринов засмеялся, дыхнув в лицо ядрёной смесью водки, пива и, кажется, самогона. – Ладно, сегодня я добренький. В завтрашнем приказе ты – старшина. Понял? Но это тсс! пока военная тайна…
- Сука, – сквозь зубы процедил Столетов, что-то быстро соображая.
- За что? – хотел обидеться Татаринов.
- Это не тебе. Ротный сука ничего не сказал. Ладненько, ты мне одолжи китель на завтрашнее построение.
- Ты в него не влезешь.
- Он мне на полчаса, на плац и обратно. А с меня магарыч.
- Не врёшь?
- Сейчас и принесу.
Столетов достал из дембельского чемодана две бутылки водки местного розлива, припасённые им для земляков, и пошёл в казарму товарища.
Мундир дембеля – это всегда произведение искусства. Даже самые ленивые и безрукие солдаты хотя бы раз в три года прилагают руки к исправлению мешковатой странного цвета униформы, а что говорить о тех мальчиках, которые всегда с дрожью ждут нового увольнения, где там, на свободе есть девочки и может быть в этот раз им повезёт. Ушивают всё. Голенища сапог, фалды галифе, превращая брюки в обтягивающие лосины, китель и фуражку. В фуражке вытягивают тулью и изгибают пружину так, что она становится точь-в-точь как у «фрицев». Особой отделке подвергается китель.
Вручную, стежком к стежку его приталивают, укорачивают рукава, в подворотничок вшивают тонкую жилку, после чего он красиво обрамляет воротник. В погоны, чтобы они держали форму и сидели на плечах как влитые, вшивают пластмассовую фибру. С праздничного парада в Москве счастливчики привозят большие позолоченные эмблемы ВДВ – парашют и два самолёта – и это лучшее украшение погон. Но особый предмет зависти - хромовые сапоги, удел немногих счастливчиков, голенища отполированы до зеркального блеска и собраны в гармошку до самых щиколоток. Верх совершенства.
Столетов перешивал китель дважды, первый раз в учебной роте зауживал и укорачивал по росту и отощавшей фигуре, в конце службы китель пришлось расшивать под раздавшиеся плечи и накачанные мышцы. Сейчас Столетову предстояло острым лезвием срезать сержантские погоны, переделать их на старшинские, а потом крохотными стежками пришить на прежнее место. Такую работу всегда следует выполнять на свежую голову, и сержант отложил её до утра.
К тому времени, когда дневальный, молодой солдат его взвода, рядовой Кошар, ошалело заорал: «Рота! Подъём!» – Столетов как раз закончил с одним погоном и занялся другим.
- У-у! – Занятие комвзвода никого не оставило равнодушным.
Правда молодые солдаты и младшие сержанты, многозначительно ухмыляясь, держались подальше от него, чтобы невзначай не попасть по сильную руку несдержанного командира.
- К девочкам собираешься? – рядовой Лузга, «дедок», заглянул к Столетову, опираясь на верхний ярус коек.
- Свет загораживаешь, – миролюбиво отозвался старший сержант.
- На короткую соплю не клюют, думаешь на длинную клюнут?
- Нарываешься, Толик, - предупредил Столетов солдата.
- Так в чём проблема? – Лузга напрашивался на драку, глаза его были холодно сужены, кулак сжат и направлен в лицо, одно резкое слово и придётся махаться.
Столетов драться не хотел, не то чтобы боялся, Лузга не так силён, берёт нахрапом, московский пижон. В полдень построение на плацу, Столетов попрощается со знаменем и ту-ту, прощай армия. А Лузга, отсидевший на губе больше чем все «старики» вместе взятые, будет околачиваться в казарме ещё долгих четыре месяца, потому что так пообещал Лузге комбат, а комбат держать слово умеет.
Столетов обернулся и громко позвал дневального:
- Кошмар, ко мне!
Дневальный рубанул строевым шагом, испуганно таращась на комвзвода:
- Товарищ старший сержант, рядовой Кошар...
- Давай, Кошмар.
Дневальный понял, что от него требует командир, проворно влез на тумбочку и заорал тем же ошалелым голосом, которым недавно будил роту:
- Товарищу старшему сержанту до дембеля остался ноль дней! Ура-А!
- Ура. – Без энтузиазма отозвались в разных углах казармы.
Дневальный спрыгнул с тумбочки, вскинул руку к пилотке:
- Разрешите идти?
Столетов отрицательно покачал круглой головой:
- Нет. А теперь, Кошмар, прокукарекай, сколько осталось служить рядовому Лузге.
Дневальный сомневался ровно секунду, выбирая меньшее зло: провести сутки около картофелечистки или получить затрещину от Лузги. Лузга не злобный, он может и простит, в отличии от сержанта. Кошар снова полез на тумбочку.
- Быдло поганое, - выдавил из себя Лузга самое обидное, что только пришло ему на ум и отошёл. Начать драку с сержантом он не мог, потому что тогда к его «ста дням до дембеля» он заработает ещё пару лет «дисбата». Вот если бы Столетов сорвался, полез в драку, Лузга в качестве самообороны навешал бы ему фонарей. Жаль не сошлось.
В это утро Столетов ради мундира пожертвовал и завтраком. Готовый мундир сержант поскорее убрал в каптёрку, а сам предпринял попытку напялить китель товарища. Застёгнутый на все пуговицы китель врезался подмышками, шея и лицо Столетова побагровели.
В казарму вошёл командир роты капитан Петров:
- Последний штрих? – спросил он сержанта, застав его перед зеркалом.
- Пытаюсь соответствовать, - с трудом выдохнул Столетов.
- Разве это твой китель? – прищурившись, склонил голову капитан.
- А чей же?
- Твой вроде был просторней?
- Мой это китель. Брюхо нажрал вот и не лезет. Бегать надо.
- Бегай, - согласился капитан, благоразумно решив, что проблема тесного мундира – это проблема комвзвода, а не его, и перевёл разговор на другую тему: - Не надумал?
- Сверхсрочно? Нет, капитан, меня дома ждут.
- Было бы предложено, - не очень огорчился капитан, достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и протянул его сержанту. – Я тут за тебя поработал. Скажешь пару слов от имени старослужащих.
Столетов пробежал листок глазами, с силой расстегнул ворот мундира, так что показалось, что на вороте разогнулись крючки.
- Выучи наизусть, - наставлял сержанта командир роты, - чтобы потом не спотыкаться на каждом слове.
- Не зуди, учёный.
Неприязнь командира и подчинённого была взаимной. Но когда другие офицеры батальона спрашивали Петрова, почему он возвышает «этого козла», Петров приводил железный аргумент: «Во взводе «этого козла» нет нарушений, нет отстающих, все солдаты хорошо бегают и отлично стреляют. Ещё трёх таких «козлов» и у меня будет отличная рота, - говорил капитан своим товарищам. - Согласен, Столетов жестковат, но, в конце концов, мы в армии, а не в институте для нервных девиц. Кулаки в ход не пускает, значит всё по закону, а нарядами до смерти не замучает».
Защищая сержанта перед офицерами, в общении с ним Петров держал дистанцию. Приличную дистанцию. Молодые солдаты, особенно в первые дни службы, у Столетова не вылезали с кухни, до полночи выковыривая глазки из очищенной картошки. Если кухня была занята, находилась тяжёлая работа по уборке снега. Если не было снега, следовала команда: «Газы!» - а за ней изматывающий марш-бросок в противогазе до полного изнеможения. При этом Столетов бежал рядом с провинившимся и тоже был в противогазе. Наказание всегда было действенным, после двух-трёх нарядов большинство новобранцев начинало понимать, что экономить силы на занятиях – себе дороже.
Полк выстраивался на плацу рота за ротой. Дембеля на общем фоне резко выделялись обилием значков и юбилейных медалей. В заключительном ритуале демобилизации – прощание со знаменем – потрясающий элемент волшебства. Строевым шагом выйти к знамени, преклонить колено, коснуться кубами кумача – это внешнее и далеко не самое главное в происходящем, суть этого действия много глубже, и проявится в истинном свете много позже. За три года учений, стрельб, прыжков с парашютом в грязь, в снег, в лютый холод вчерашние мальчики превращаются в мужчин, и пусть дни, проведённые в армии, многим из них почему-то кажутся бездарно прожитыми, много позже, когда для многих из них «гражданка» потянется серыми буднями непосильной работы и беспробудного пьянства, служба в ВДВ всё чаще будет вспоминаться светлым окном в какой-то другой счастливый мир, который однажды был в их жизни.
Сегодня построение затягивалось. Занял своё место оркестр, знаменосец с ассистентами вынес полковое знамя и только «батя» с заместителями задерживался в штабе. Столетов задыхался в тесном кителе, веки над маленькими поросячьими глазками набрякли, и выражение лица его приобрело зверское выражение. Лузга скуки ради хотел было поиздеваться над сержантом-лапотником, но встретился с ним взглядом, и стушевался.
Не в силах терпеть удушающий жар, Столетов переместился на заднюю линейку, распахнул мундир на груди, тяжело дышал открытым ртом.
В это время со стороны КПП на плац вышли три офицера. Майор Воронов, про которого говорили, что он уполномоченный КГБ при воинской части и с ним два следователя гарнизонной прокуратуры в фуражках с красными околышами. Они двигались быстро и целенаправленно. Воронов перекинулся парой слов с командиром четвёртой роты, после чего Петров привстал на цыпочки и позвал Столетова по имени:
- Рома, подойти сюда.
Столетов смял сигарету и побежал, застёгивая пуговицы кителя.
- Это к тебе, - сказал капитан, кивнув на офицеров прокуратуры.
Столетов почему-то побледнел и попятился.
Следователи схватили его за руки. Схватили не очень крепко, потому что Столетов легко освободил правую руку и ударил ею второго следователя под рёбра. Тот охнул и повалился. Его товарища Столетов поймал на приём и сбил с ног. Майор Воронов схватил сержанта за шею, стал душить его и они оба упали. Образовалась куча мала и трудно было разобраться, кто кого бьёт и кто побеждает: мат, глухие удары, треск разрываемого сукна.
Возбуждённые необычным зрелищем, солдаты напирали на переднюю шеренгу.
- Капитан, держи строй! – крикнул Воронов.
Капитан Петров выскочил перед строем, сдерживая подопечных.
Столетов хрипел, как раненный вепрь, лицо его было в крови, а китель изодран в клочья. Следователи буквально висели на нём, Воронов завладел головой сержанта и пытался вдавить её в асфальт. Только после того, как он надавил на голову коленями, сержант закричал от боли и сдался. Столетову заломили руки до хруста в костях и потащили к прокурорскому «козелку», который появился неизвестно откуда. Так охотники волокут свою добычу, убитую свинью или лань.
К вечеру, благодаря вездесущим штабным писарям, в полку уже не было солдата, который бы не знал причину ареста Столетова. Житель из соседней деревеньки ехал лесной дорогой. Перед огромной лужей его конь заартачился. Возница стеганул коня, в луже телега наткнулась на какое-то препятствие, и из грязи поднялась человеческая рука.
Это была местная дурочка, её беременную задушили и бросили в грязь, в надежде что тяжёлая техника, «Белорусы» и «Кировцы», закатают её в дорогу. Девушку никто не искал, за два дня до этого она со своим женихом, демобилизованным старшим сержантом Столетовым, отправилась на вокзал и по расчётам родных уже подъезжала к Уралу.
Русскому человеку свойственно всепрощение, не успеет чёрный человек завершить своё грязное дело, а уж чья-то добрая душа слёзно бормочет: «Смотри-ка что сотворил, а ведь на него не подумаешь...» Рота возвращалась из бани. Лузга шагал в задумчивости, пытаясь примириться со злодейством своего недруга в контексте обывательского всепрощения. Ну ладно, морду набить, куда ни шло, но под расстрельную статью попасть… Лузга представил себе, как происходит расстрел, видел как-то в кино, но вместо Столетова почему-то представил себя, представил так живо, что мурашки побежали по спине. Брр!..
Солдат впереди сбился с шага. Лузга споткнулся о его ногу, выругался и пнул салажонка сапогом. Тот ойкнул и поспешил оправдаться:
- Ромкины предки...
Рота теряла шаг, солдаты спотыкались справа и слева, заглядываясь на пожилых мужчину и женщину, одетых с деревенской простотой. Мужчина и женщина стояли у входа в штаб. Мужчина выглядел растерянным, женщина плакала.
Их мир рухнул. Они гибли в его обломках и уже ничего не могли изменить.
Обсуждения Полуденный гнев