Кому в какое время прибегать к ознакомленью?
Вопросом на вопрос нас раздражает жизнь.
Встречает смелых грудью, равно как врага.
Ровными стремленьями снисходит вниз.
Не колеблясь бьёт всех промеж глаз — не отвлекаться!
И только в корень остаётся всем смотреть.
Вновь умолкать, прислушиваясь к ветру.
Страдая, среди мук чужих лететь.
Это письмо пришло ко мне час назад. Я поймал почтальона у самого дома, и тот вручил мне его. Усталость от работы толкала меня в глубокий сон, денёк выдался на редкость жёстким. Но эти восемь строк я прочитал мгновенно. Затем была истерика и лихорадочный поиск телефона.
Вчера скончался мой друг.
На улице был ноябрь, холод крепчал день ото дня. Кутаясь в огромный шарф, я шёл по безлюдному тротуару. Слабая вьюга напевала что-то сама себе, аккомпанируя хаосу человеческих мыслей. Шаги, напротив, оставались размеренными.
Друга я не видел с четвёртого курса института. Я уехал на год за границу, а он начал какое-то своё дело. За последний год мы пересеклись всего одним коротким звонком. Я любил его, но современность крепко окутала это чувство пеленой забытья. Я немедля разодрал эту пелену очумелыми руками, но… не поздно ли? Я очень хотел вспомнить, насколько он был мне дорог.
Старый дом в самом конце улицы чудом скрывался от бешеных темпов повсеместной железобетонной перестройки. Подойдя поближе, я увидел пред дверью табличку: «Не пересекать». Перешагнул и толкнул рукой дверь. Скрипнув слегка, она смиренно и услужливо впустила запоздалого гостя.
Блюстители порядка по-полной нахамили почтенному строению. Легонько отталкивая ногами мелочёвку, я начал продвигаться к большой винтовой лестнице. Она придавала всему холлу облик законченной безысходности. С верхних её ступенек спускались клубы прозрачной снежной позёмки. Окно второго этажа оказалось выбитым. Головой моего друга. Я видел это явно. Он разбил его и поднялся выше.
Потрогав пальцем кровоподтёк на стекле, я краем взгляда обнаружил на тумбочке небольшую тетрадку. Записи, учёт, куча цифр. Чистым оказался только последний лист.
Я положил тетрадь на место, опёрся на тумбу руками и зарыдал.
На крыше был загробный холод. Если стать посередине — повсюду вокруг тебя сжимает горизонт. Приходится в одиночку принимать остывающий страх. Ветер рассекает воспалённую кожу щёк и тебе остаётся только покориться величию и спокойствию смерти.
Мой друг упал с дальнего края крыши, зацепив в полёте верхушку стального соседского забора. Я это знал, хотя и не смотрел вниз. Просто мне не хотелось туда. Хотелось свободы от воспоминаний. Покопавшись в кармане, я извлёк на свет старую плёнку диафильма. Как она здесь оказалась? Вот я маленький, вот мой первый звонок, вот мы с другом празднуем сдачу сессии, вот я вместе с сынишкой… Что это? Как же чешется спина!! Как хочется разбежаться и…
Вот оно. Чистый ветер, бескрайняя земля и родное небо. Я стал тем, кем он и не думал стать. Судьба сама выбрала, чья кровь насытит землю этой осени.
Как же хорошо, что им оказался не Я.
Вопросом на вопрос нас раздражает жизнь.
Встречает смелых грудью, равно как врага.
Ровными стремленьями снисходит вниз.
Не колеблясь бьёт всех промеж глаз — не отвлекаться!
И только в корень остаётся всем смотреть.
Вновь умолкать, прислушиваясь к ветру.
Страдая, среди мук чужих лететь.
Это письмо пришло ко мне час назад. Я поймал почтальона у самого дома, и тот вручил мне его. Усталость от работы толкала меня в глубокий сон, денёк выдался на редкость жёстким. Но эти восемь строк я прочитал мгновенно. Затем была истерика и лихорадочный поиск телефона.
Вчера скончался мой друг.
На улице был ноябрь, холод крепчал день ото дня. Кутаясь в огромный шарф, я шёл по безлюдному тротуару. Слабая вьюга напевала что-то сама себе, аккомпанируя хаосу человеческих мыслей. Шаги, напротив, оставались размеренными.
Друга я не видел с четвёртого курса института. Я уехал на год за границу, а он начал какое-то своё дело. За последний год мы пересеклись всего одним коротким звонком. Я любил его, но современность крепко окутала это чувство пеленой забытья. Я немедля разодрал эту пелену очумелыми руками, но… не поздно ли? Я очень хотел вспомнить, насколько он был мне дорог.
Старый дом в самом конце улицы чудом скрывался от бешеных темпов повсеместной железобетонной перестройки. Подойдя поближе, я увидел пред дверью табличку: «Не пересекать». Перешагнул и толкнул рукой дверь. Скрипнув слегка, она смиренно и услужливо впустила запоздалого гостя.
Блюстители порядка по-полной нахамили почтенному строению. Легонько отталкивая ногами мелочёвку, я начал продвигаться к большой винтовой лестнице. Она придавала всему холлу облик законченной безысходности. С верхних её ступенек спускались клубы прозрачной снежной позёмки. Окно второго этажа оказалось выбитым. Головой моего друга. Я видел это явно. Он разбил его и поднялся выше.
Потрогав пальцем кровоподтёк на стекле, я краем взгляда обнаружил на тумбочке небольшую тетрадку. Записи, учёт, куча цифр. Чистым оказался только последний лист.
Я положил тетрадь на место, опёрся на тумбу руками и зарыдал.
На крыше был загробный холод. Если стать посередине — повсюду вокруг тебя сжимает горизонт. Приходится в одиночку принимать остывающий страх. Ветер рассекает воспалённую кожу щёк и тебе остаётся только покориться величию и спокойствию смерти.
Мой друг упал с дальнего края крыши, зацепив в полёте верхушку стального соседского забора. Я это знал, хотя и не смотрел вниз. Просто мне не хотелось туда. Хотелось свободы от воспоминаний. Покопавшись в кармане, я извлёк на свет старую плёнку диафильма. Как она здесь оказалась? Вот я маленький, вот мой первый звонок, вот мы с другом празднуем сдачу сессии, вот я вместе с сынишкой… Что это? Как же чешется спина!! Как хочется разбежаться и…
Вот оно. Чистый ветер, бескрайняя земля и родное небо. Я стал тем, кем он и не думал стать. Судьба сама выбрала, чья кровь насытит землю этой осени.
Как же хорошо, что им оказался не Я.
Обсуждения Полет с одним крылом