Санёк на ухе повис – ногами едва до пола достаёт, а сам в рёв. Слезы градом – ведет к вешалке, где пальто его висит, и карманы наизнанку выворачивает. А в обоих карманах дырищи – не описать. Моей дырке карманной супротив тех дырищ далеко. Чего уж? Всё ясно! Самородком протёр. Посмотрели, на всякий случай, род вешалкой. Может здесь всё и утеряно, как с моими камнями? Ан нет, не нашли ничего. Тут Санькин папа ремень расстегнул, да из брюк вытаскивать стал. Дальше мы с бабулей задерживаться не стали. Нам такие картины смотреть ни к чему. Пошли, несолоно хлебавши, к своему двору.
Дома поплакали мы с бабулей над утерянными прапрадедовскими реликвиями. Бабуля валерьяночки попила, чтобы от сердца отлегло. Велела она мне папе с мамой ничего не говорить, пропали, дескать, бирюльки и пропали. Пусть лучше всех подробностей не знают, хоть расстраиваться не будут, что сын у них бестолковый растёт – без царя в голове, коли выражаться вежливо. Потом щеку рукой подперла, слезинку, набежавшую, платочком вытерла, вздохнула и говорит:
- «Значит, богу так угодно было! Ну и ладно! Малая беда, большую отводит. Может, большая беда-то мимо нас и проскочила – дедовскими бирюльками откупились. Не променяй ты их - чего похуже приключилось бы».
Во как! Сколько бы я не бедокурил, всегда она мне оправдание находит. Сижу я, а уши от стыда за свою глупость, горят, синим пламенем. Послушал бабулю, отлегло вроде немножко-то, а всё одно камень на душе лежит, давит. Обнял я бабулю свою крепко-крепко. Кто бы знал, как я её люблю! Всё-таки она у меня не человек, а самый настоящий человечище! Обнял и говорю:
- «Не плач, бабуля! Ты ведь знаешь, как я тебя люблю! Жаль, конечно, что внук твой Жека, говнюк, каких свет не видел. Но от этого никуда не денешься. Может и правда, всё, что ни делается – всё к лучшему!».
Больше у нас про «приданное» не вспоминали. Бабуля сказала: «Ша!». Пещеру Санькову мы нашли, нет там ни «Максима», ни лент пулеметных, один порох трубчатый в снарядных ящиках, да и то не много. Военные, видно, склад бросили. Набрехал Санёк про «Максим», чтобы я с ним в сопки согласился идти. Любит он по свалкам всяким шляться. Да и я люблю, особо по военным. Санек на меня не обижается, за то, что я его «вломил по самые помидоры». И правильно! Чего обижаться? Куда мне деваться было?
А двести «пиастров», какие мне Санёк при расчёте задолжал, всё-таки, вернул. Вот такие дела! Только в «чику» я больше не играю, променял все «пиастры» на ржавую пожарную каску с гребнем, как у римлян. Надо будет её наждачкой ошкурить и покрасить. Жаль, я сразу не докумекал. Надо было бабулю подговорить, с Санькина папы водолазный шлем «слупить», и рынду в придачу - за утерю Саньком моих сокровищ...
Ну, покедова. Бежать мне надо. Мы с Саньком идем на военное японское кладбище. Это на сопке, в километре от нашего дома. Там джапанизы похоронены, каких наши в сорок пятом году в плен взяли, а они от ран и болезней умерли. Сегодня делегация из Саппоро приезжает. В прошлое воскресение мимо кладбища случайно брели, а там японский консул с делегацией. На нас японские куртки, кирзовые сапоги и газетные пилотки с «октябрятскими» звездочками на лбу. Консул и пригласил нас с ним сфотографироваться. Знать, приглянулись мы ему чем-то. Не то куртками, не то звёздочками. А может и сапогами кирзовыми? Молодец консул, презент нам выдал – по пачке японских «жвачек» и значку с «восходящим солнцем». Хорошо бы сегодня повезло! Ну, всё! Пора!
***
С тех самых пор Жека к азартным играм ни-ни. А уж казино, «бандитов одноруких» за километр обходит. Шарахается, как чёрт от ладана. Азарт дело страшное, только начни, шагни шажок ему навстречу, так он тебя в такую пропасть затащит, не выберешься. На себе проверено! Тренировка на «пиастрах» даром не прошла. Санёк Матросов, не иначе, банкиром стал, были у него к этому все задатки. Ну! Цезарю - цезарево!
Папу Жекиного по бабушкиному предсказанию вышибли таки из КПСС. Только не совсем по бабушке - не за «беляцкую», а как сказала мама – за «блядскую» породу. Что уж скрывать, грешен был по женской части. Была у бабули «святая косточка», умела она предвидеть некоторые события. До фотографий в альбоме дело так и не дошло. Сначала Жека маленький был, а как вырос, некогда стало про старые альбомы спрашивать-слушать. Потом и бабуля умерла, так и не поведав про все семейные тайны. Да и сами альбомы при переездах где-то затерялись. А жаль!
Шлём Чжурдженьский куда-то запропал. Обидно, до слёз! Все время был, а потом исчез. Так и не прояснилось, что это за каска была такая. Непонятно. Коллекция боевых шлёмов потихоньку разрастается. Жека то там, то сям шлём надыбает, а то друзья на день рождения подарят. Десятка три шлемов уже набралось: куча немецких, американский, шведский, югославский, венгерский, советский, времён боёв на Халхин-Голе, ну и прочее. Не так давно дружок советский М-40 притащил. От сердца оторвал. И не мудрено – в Афганистане в нём воевал. Степаныч задарил пилотский шлём – в Никарагуа полковник в нём парился. Наркотрафик в джунглях с воздуха кассетными бомбами давил, будучи советником, при командующем ВВС. Жека так думает. Сам Степаныч молчит, как рыба об лёд. Военная тайна. А вот с водолазным шлёмом до сих пор закавыка, так и не удалось тогда Санька утрамбовать по этому поводу.
Если чего и приврал, Жека, так самую малость, чтобы не скучно было. А то неинтересно как-то одну правду-матку резать. Сам-то он не знает, где и что - правда, а что бабуля ему для интереса нафантазировала. Это касательно пращуров, а уж что до дворовых дел, всё - истинная, правда.
Что до реликвий, как начал Жека в шестьдесят втором году фамильные ценности на «пивные пиастры» менять, так и пошло-поехало - всё песком меж пальцев и протекло. Орден «За освоение Алтайского края» в шестом классе учитель рисования попросил. Жека, как раз у бабули в Сибири учился полгода, в посёлке Белоярский, под Барнаулом, в шестьдесят восьмом году. Дай, говорит, Жека, для школьного музея перерисовать, для будущих, дескать, поколений. До сих пор перерисовывает. Жульман задрипаный! Остались, правда, солонка, да стопка - прапрадедовские, серебряные. Солонка, понятно, на столе с солью стоит. А из стопки фамильной Жека и ныне водку пьёт, но только в торжественных случаях, особливо, когда на бочке.
Сундучок «тень-брень-тиритень» цел, в гараже где-то, в дальнем углу обретается. Вот в сундучке, только, уж ничего нет. Расфукали, как-то незаметно, общими усилиями. И войны вроде не было, чтоб совсем уж невмоготу, на хлеб, дескать, всё променяли. С другой стороны, как посмотреть - недаром пел Тальков: «... идет гражданская война!».
Все зависит от точки зрения. У Жеки на этот счет точка зрения полностью совпадает с классиком: «Блажен, кто посетил, сей мир, в его минуты роковые». Жить было интересно, а раз так, то и умирать будет нестрашно. Ну, да жизнь покажет...
декабрь 2005
Воронеж
Дома поплакали мы с бабулей над утерянными прапрадедовскими реликвиями. Бабуля валерьяночки попила, чтобы от сердца отлегло. Велела она мне папе с мамой ничего не говорить, пропали, дескать, бирюльки и пропали. Пусть лучше всех подробностей не знают, хоть расстраиваться не будут, что сын у них бестолковый растёт – без царя в голове, коли выражаться вежливо. Потом щеку рукой подперла, слезинку, набежавшую, платочком вытерла, вздохнула и говорит:
- «Значит, богу так угодно было! Ну и ладно! Малая беда, большую отводит. Может, большая беда-то мимо нас и проскочила – дедовскими бирюльками откупились. Не променяй ты их - чего похуже приключилось бы».
Во как! Сколько бы я не бедокурил, всегда она мне оправдание находит. Сижу я, а уши от стыда за свою глупость, горят, синим пламенем. Послушал бабулю, отлегло вроде немножко-то, а всё одно камень на душе лежит, давит. Обнял я бабулю свою крепко-крепко. Кто бы знал, как я её люблю! Всё-таки она у меня не человек, а самый настоящий человечище! Обнял и говорю:
- «Не плач, бабуля! Ты ведь знаешь, как я тебя люблю! Жаль, конечно, что внук твой Жека, говнюк, каких свет не видел. Но от этого никуда не денешься. Может и правда, всё, что ни делается – всё к лучшему!».
Больше у нас про «приданное» не вспоминали. Бабуля сказала: «Ша!». Пещеру Санькову мы нашли, нет там ни «Максима», ни лент пулеметных, один порох трубчатый в снарядных ящиках, да и то не много. Военные, видно, склад бросили. Набрехал Санёк про «Максим», чтобы я с ним в сопки согласился идти. Любит он по свалкам всяким шляться. Да и я люблю, особо по военным. Санек на меня не обижается, за то, что я его «вломил по самые помидоры». И правильно! Чего обижаться? Куда мне деваться было?
А двести «пиастров», какие мне Санёк при расчёте задолжал, всё-таки, вернул. Вот такие дела! Только в «чику» я больше не играю, променял все «пиастры» на ржавую пожарную каску с гребнем, как у римлян. Надо будет её наждачкой ошкурить и покрасить. Жаль, я сразу не докумекал. Надо было бабулю подговорить, с Санькина папы водолазный шлем «слупить», и рынду в придачу - за утерю Саньком моих сокровищ...
Ну, покедова. Бежать мне надо. Мы с Саньком идем на военное японское кладбище. Это на сопке, в километре от нашего дома. Там джапанизы похоронены, каких наши в сорок пятом году в плен взяли, а они от ран и болезней умерли. Сегодня делегация из Саппоро приезжает. В прошлое воскресение мимо кладбища случайно брели, а там японский консул с делегацией. На нас японские куртки, кирзовые сапоги и газетные пилотки с «октябрятскими» звездочками на лбу. Консул и пригласил нас с ним сфотографироваться. Знать, приглянулись мы ему чем-то. Не то куртками, не то звёздочками. А может и сапогами кирзовыми? Молодец консул, презент нам выдал – по пачке японских «жвачек» и значку с «восходящим солнцем». Хорошо бы сегодня повезло! Ну, всё! Пора!
***
С тех самых пор Жека к азартным играм ни-ни. А уж казино, «бандитов одноруких» за километр обходит. Шарахается, как чёрт от ладана. Азарт дело страшное, только начни, шагни шажок ему навстречу, так он тебя в такую пропасть затащит, не выберешься. На себе проверено! Тренировка на «пиастрах» даром не прошла. Санёк Матросов, не иначе, банкиром стал, были у него к этому все задатки. Ну! Цезарю - цезарево!
Папу Жекиного по бабушкиному предсказанию вышибли таки из КПСС. Только не совсем по бабушке - не за «беляцкую», а как сказала мама – за «блядскую» породу. Что уж скрывать, грешен был по женской части. Была у бабули «святая косточка», умела она предвидеть некоторые события. До фотографий в альбоме дело так и не дошло. Сначала Жека маленький был, а как вырос, некогда стало про старые альбомы спрашивать-слушать. Потом и бабуля умерла, так и не поведав про все семейные тайны. Да и сами альбомы при переездах где-то затерялись. А жаль!
Шлём Чжурдженьский куда-то запропал. Обидно, до слёз! Все время был, а потом исчез. Так и не прояснилось, что это за каска была такая. Непонятно. Коллекция боевых шлёмов потихоньку разрастается. Жека то там, то сям шлём надыбает, а то друзья на день рождения подарят. Десятка три шлемов уже набралось: куча немецких, американский, шведский, югославский, венгерский, советский, времён боёв на Халхин-Голе, ну и прочее. Не так давно дружок советский М-40 притащил. От сердца оторвал. И не мудрено – в Афганистане в нём воевал. Степаныч задарил пилотский шлём – в Никарагуа полковник в нём парился. Наркотрафик в джунглях с воздуха кассетными бомбами давил, будучи советником, при командующем ВВС. Жека так думает. Сам Степаныч молчит, как рыба об лёд. Военная тайна. А вот с водолазным шлёмом до сих пор закавыка, так и не удалось тогда Санька утрамбовать по этому поводу.
Если чего и приврал, Жека, так самую малость, чтобы не скучно было. А то неинтересно как-то одну правду-матку резать. Сам-то он не знает, где и что - правда, а что бабуля ему для интереса нафантазировала. Это касательно пращуров, а уж что до дворовых дел, всё - истинная, правда.
Что до реликвий, как начал Жека в шестьдесят втором году фамильные ценности на «пивные пиастры» менять, так и пошло-поехало - всё песком меж пальцев и протекло. Орден «За освоение Алтайского края» в шестом классе учитель рисования попросил. Жека, как раз у бабули в Сибири учился полгода, в посёлке Белоярский, под Барнаулом, в шестьдесят восьмом году. Дай, говорит, Жека, для школьного музея перерисовать, для будущих, дескать, поколений. До сих пор перерисовывает. Жульман задрипаный! Остались, правда, солонка, да стопка - прапрадедовские, серебряные. Солонка, понятно, на столе с солью стоит. А из стопки фамильной Жека и ныне водку пьёт, но только в торжественных случаях, особливо, когда на бочке.
Сундучок «тень-брень-тиритень» цел, в гараже где-то, в дальнем углу обретается. Вот в сундучке, только, уж ничего нет. Расфукали, как-то незаметно, общими усилиями. И войны вроде не было, чтоб совсем уж невмоготу, на хлеб, дескать, всё променяли. С другой стороны, как посмотреть - недаром пел Тальков: «... идет гражданская война!».
Все зависит от точки зрения. У Жеки на этот счет точка зрения полностью совпадает с классиком: «Блажен, кто посетил, сей мир, в его минуты роковые». Жить было интересно, а раз так, то и умирать будет нестрашно. Ну, да жизнь покажет...
декабрь 2005
Воронеж
Обсуждения Пивные пиастры ч.2