Эту удивительную историю рассказала мне одна женщина, русская немка, которая недавно побывала у родственников в Германии, там она её и услышала от одной пожилой прихожанки. Добавив к её рассказу немного «литературности», хочу поведать вам эту удивительную историю.
Ещё в тридцатых годах предыдущего века в большом посёлке на два десятка тысяч жителей, расположенном в восьмидесяти километрах от крупного промышленного города, жила своей жизнью добрая, сплочённая христианская община. Настоятель этой общины, пастырь Петер Шенк, был ещё совсем молод, ему только исполнилось двадцать восемь лет, но старый настоятель общины настойчиво просил его принять это поручение.
— Я знаю, у тебя получится, — часто говорил он молодому священнослужителю, когда тот выказывал неуверенность. И, правда, Петер был добросовестным и верным служителем, уже спустя пару лет стало заметно, что в общине намного больше прихожан, стали регулярными занятия с детьми, встречи молодёжи и пожилых прихожан. Значительно выросли и пожертвования. В то время своего помещения у общины не было — собирались в главном зале поселковой библиотеки, что, конечно, было не совсем удобно, двести человек еле размещались на богослужениях.
Однажды на совете священнослужителей (а в общине тогда на общественных началах служили ещё три священника и шесть дьяконов) молодой дьякон, которого звали Гюстав Фольке, сказал:
— Настоятель, а не пора ли нам подумать о строительстве своего церковного здания?
Все уставились на Петера.
— Я даже не думал об этом… пока, — сконфуженно проговорил он.
— А почему бы и нет?! — воодушевились остальные священнослужители. — Как у нас со средствами, пастырь?
Петер достал из стола бумаги.
— Вот наши накопления… Сумма немаленькая, но этого всё же пока маловато, не потянем, — вздохнул он.
Но Гюстав не унимался:
— Давай считать! Многие черновые работы мы можем сделать сами, ведь у нас немало молодых ребят и мужчин, они не откажутся поработать для церкви бесплатно, ну а печи я выложу сам, вы не забыли? Я ведь печник!
Картина предстала в другом свете. Действительно, на материалы и профессиональные работы хватало с излишком.
— Завтра же еду в город, в церковное управление, а вечером напрошусь на встречу с главой поселковой управы, — взволновано проговорил Петер.
Как он и предполагал, встречи прошли более чем удачно: в церковном управлении он сразу получил «добро», в случае необходимости пообещали помочь, а в поселковой управе глава предложил ему землю на взгорке у реки. Это, пожалуй, было, самое лучшее место для церкви.
— Если облагородите этот пустырь, — сказал глава, — обещаю, что посёлок передаст вам эту землю бесплатно. Петер летел домой, как на крыльях. На церковном совете было постановлено, что через месяц начнутся работы по заливке фундамента, а весной — стройка, пастырь должен был заняться проектом и документами. Беспокоило пастыря только одно — будет ли помощь со стороны прихожан.
Началась весна. Строительство шло быстро. Каждый день на стройку приходили не только мужчины и женщины, но и старики и дети, каждый находил себе работу. Кто не участвовал в стройке — облагораживал участок, высаживал деревья, вкапывал столбы для электрических проводов, а пожилые садились в круг и запевали песни, которые подхватывали остальные. К удивлению Петера, на стройку стали приходить люди, которые не имели отношения к общине, просто помогали. Вечерами, после работы, приходило столько людей, что стройка начинала походить на муравейник.
Сам Петер долго не мог найти себе занятие, сначала он пытался руководить, но после того как профессиональные строители мягко попросили его не мешать, пытался примкнуть то к одной группе, то к другой. Что он только не пытался делать: и ямы копал, и кирпичи клал, и дорогу пытался мостить. Пастыря, конечно, все любили, но частенько над ним подтрунивали: «Да, пастырь, дорогу в небеса у тебя мостить получается гораздо лучше!». Он не обижался, зная, что это действительно так, смеялся над шутками вместе со всеми.
Однажды он зашел в храм, который был почти подведён под крышу, и оторопел. Недели три он не заходил сюда, после того как его попросили «не руководить». По углам главного зала тянулись ввысь величественные конструкции. Они были окружены лесами. На них работали по несколько человек. Между конструкциями быстрым шагом ходил Гюстав, отдавая ясные, чёткие распоряжения. Иногда то тут, то там постукивал зачем-то маленьким серебряным молоточком по кирпичам, слушал, всматривался в чертежи, шёл к другой печи. Петер залюбовался его работой. К Гюставу подходили профессиональные строители, о чём-то советовались, внимательно его выслушивали, с уважением поглядывая на молодого печника. С интересом разглядывал пастырь новые печи. Как их кладут, тем более такие большие, видеть ему никогда не доводилось. Он был поражён, насколько непростым это оказалось делом. А он думал, что нет ничего проще, чем выложить печь. Однако оказалось, работа эта — почти искусство, и если чуть-чуть ошибиться в расчетах или кладке, то в здании никогда не будет уютного тепла. Он поражался, как разумно Гюстав сконструировал печи — своим «телом» они находились в зале, а протапливались снаружи из специальных аккуратных топок с отдельной вентиляцией. Петер вспомнил, как полгода назад заехал к Гюставу домой справиться о сумме на строительство печей. Он застал его в обществе богато одетого, седого человека.
— Вот, познакомься, Петер, — вскочил ему навстречу Гюстав. — Это господин Майер, профессор Отто Майер, мой учитель.
Огромного роста господин поднялся с кресла и протянул руку Петеру. Пожимая её, Петер сказал:
— Я слышал о вас. Вы ведь преподаёте в университете в городе?
— Да, — с достоинством произнёс тот. – Термодинамика...
— Мой старший брат учился у вас, ни о ком из преподавателей он не говорил с таким восхищением. Правда, и экзамен он вам сдал не с первого раза, — Петер вспомнил, как его умный и упорный старший брат сидел за учебниками по ночам. О требовательности этого профессора к студентам ходили легенды.
Петер огляделся по сторонам. Стол был завален бумагами с чертежами, несколько больших листов были разложены прямо на полу.
— Очень кстати, что ты заехал, — как всегда, улыбаясь, сказал Гюстав. — Мы как раз обсуждаем с учителем конструкции печей для нашей церкви. Понимаешь, я хочу построить печи собственной конструкции. Вопрос в том, что их строительство будет гораздо дороже, но их эксплуатация настолько дёшева, что вложения окупят себя за пять лет. Вот, господин Майер, проверил все мои расчеты и…
— Да, да, — перебил его Отто Майер. — Хотя на практике так никто не строил, но я уверен, что расчеты верны, советую вам довериться господину Фольке, — тут он посмотрел на Гюстава и с нажимом вдруг сказал: — Ведь он остаётся моим лучшим учеником, — сверлил он его взглядом, под которым Гюстав как-то сник и опустил глаза. — А теперь позвольте с вами попрощаться, — поднялся во весь свой огромный рост Отто Майер и, слегка кивнув головой, важно вышел за дверь.
— До свидания, господин Майер, спасибо что приехали! — прокричал Гюстав в сторону двери.
— Как-то попрощался он … не очень… — растеряно протянул Петер.
— Да он до сих пор обижен на меня, – грустно сказал Гюстав.
— На тебя? Обижен? ¬— Петер был искренне поражён. — Разве есть на свете люди, которых мог обидеть Гюстав Фольке? Разве он убил хотя бы муху? Покажите мне её труп!
— Да всё просто, — грустно улыбнулся шутке Гюстав. — Он очень хотел, чтобы я продолжил обучение, — Гюстав вздохнул. — С виду он суровый, но на самом деле — очень хороший и добрый человек. Понимаешь, он выбил для меня стипендию, написал блестящие рекомендации… Очень хотел, чтобы я поехал в Лондон, но… ты же знаешь…
Да, историю семьи Фольке Петер, конечно, знал. В отличие от Петера, сына крупного фабриканта, Гюстав рос в бедноте. (Кстати, отец Петера был близким другом старого пастыря, он был из тех первых прихожан, которые помогали ему организовывать общину, то есть стояли у её истоков. Знал ли он тогда, что со временем его сын, которого ещё не было на свете, станет её руководителем на десятки лет). Гюставу было десять лет, когда неожиданно умер отец, мать осталась с пятью детьми на руках. Это было настоящим потрясением для общины. Старшим был Гюстав и ещё четыре сестры. Младшая, Сьюзен, постоянно болела. Мать Гюстава руководила церковным хором — она была учителем музыки, преподавала в музыкальной школе. Заработки были невелики. Старый пастырь был частым гостем в их доме. Никогда он не появлялся с пустыми руками. Во многих семьях, которые посещал старый пастырь, перед прощанием ему протягивали свёрток: «это для Фольке». Он с благодарностью принимал всё, что могло облегчить жизнь сестры Эльзы и её детей. Помнил Петер и ещё один случай. Лет семь-восемь назад старый пастырь приехал в их дом и долго о чём-то говорил с отцом в его кабинете. До Петера долетали отрывки фраз: «это для неё невозможно… Фольке… четыре года… Гюстав… блестяще закончил школу…». Через некоторое время сияющий пастырь вышел из кабинета, карман его сюртука подозрительно оттопыривался. За ним шёл отец. Перед дверью пастырь вдруг обернулся и обнял его:
— Спасибо, тебе, — дрогнувшим голосом сказал он.
— Да ну что ты, — смутился отец. — Ты же знаешь, я всегда рад, чем могу…
Смышлёный Петер сразу догадался, что отец принимал какое-то участие в обучении Гюстава. Понятно, что, закончив обучение, Гюстав стремился скорее зарабатывать, чтобы помогать матери и сёстрам.
— Ну, что, пастырь, как ты на это смотришь? — спросил Гюстав.
— На что? — возвращаясь к действительности, спросил Петер.
— Ну, на печи, как будем строить?
— Гюстав, ты же знаешь, я в этом совершенно ничего не понимаю, но ведь твой профессор в тебя верит. Денег нам хватает. Значит, так тому и быть. Готовь смету. – Петер поднялся.
— Спасибо, Петер! — сияя улыбкой, сказал Гюстав и вдруг обнял оторопевшего пастыря.
С этого времени Петер всегда старался держаться группы, которая выводила печи — месил глину, подтаскивал кирпичи, штукатурил. Самое интересное, что именно здесь у Петера стало получаться так хорошо, что его постоянно хвалили, даже Гюстав с улыбкой часто говорил ему:
— Да, пастырь, без тебя мы бы так быстро не справились!
Между ними всё крепче завязывалась настоящая мужская дружба.
Как-то приехал с инспекцией глава посёлка. Сияющий от гордости пастырь водил его по стройке. Они подходили к людям, разговаривали, глава справлялся о нуждах добровольных помощников. Он не услышал ни одной жалобы, а единственное в чём нуждались люди — в грузовом транспорте.
— Да, Петер… – только и смог вымолвить глава, пожимая ему руку при расставании. На следующее утро на стройку въехал новенький грузовик администрации посёлка, приписанный на всё время стройки.
К сентябрю стройка была закончена. Там, на взгорке, где раньше был унылый пустырь, величественно возвышалось церковное здание, окружённое красивой оградой. К церкви вела широкая мощёная дорога, по краям аккуратных гравийных дорожек цвели цветы, на свободном пространстве раскинулся ухоженный парк. Сход к реке за церковью тоже был облагорожен. К самой воде можно было спуститься по широкой бетонной лестнице. Жители городка стали часто приходить в парк гулять, играть с детьми.
В конце сентября состоялось первое, освятительное богослужение. Когда Петер вслед за высокими санами, приехавшими из города, вышел из подсобного помещения в зал, у него навернулись слёзы. Зал, рассчитанный на триста пятьдесят человек, был забит до отказа. Пришёл и глава посёлка. После богослужения Петер от имени прихожан горячо поблагодарил его за помощь.
— Да, что я, — сконфуженно отвечал тот. — Для посёлка-то тоже польза немалая, это я вас должен благодарить.
Приближались холода. Такой подарок, как новенькая церковь, требовал тщательного ухода. Петер созвал церковный совет с предложением разделить сферы ответственности, нанять смотрителем кого-то из ответственных прихожан, чтобы протапливать печи. Тут встал Гюстав:
— Петер, эти печи я построил так, что их достаточно протопить один раз, затем в течение трёх дней они будут сами поддерживать нужную температуру, постепенно отдавая тепло. Сильных морозов у нас не бывает, поэтому достаточно нескольких поленьев и два-три ведра угля или торфа на каждую печь. Это не такой большой труд, поэтому я предлагаю возложить эту ответственность на меня, всё равно лучше меня никто не справится.
— Нет.. нет! — замотал головой пастырь. — Гюстав, у тебя ведь работа, ты и так много делаешь для общины, а здесь нужно так рано вставать…
— Хорошо, — сказал дьякон. — Давай сделаем так: эту зиму я сам буду следить за печами, у них непростая система задвижек, всё равно какое-то время пришлось бы кого-то обучать, а если мне будет тяжело, я тебе сразу скажу, тогда наймём специального человека.
На том и порешили.
С этого времени Гюстав стал приходить в церковь по воскресеньям рано. Уже в семь утра он начинал растапливать печи. Его дом располагался почти в двух километрах от церкви, и он всегда ходил пешком. Гюстав сразу почувствовал, что именно этого ему не хватало в жизни. Этой неспешной прогулки от дома до церкви ещё затемно. Этого покоя, который охватывал его, когда он входил в помещение церкви. Короткий вестибюль с гардеробом, массивная дверь — и вот он в зале. Щелчок выключателя, и зал заливался мягким светом. Над его головой, на высоте десяти метров, сходился сводом отделанный лакированным деревом потолок, витражи узких и высоких окон как будто оживали, играя отблесками всех цветов радуги. По углам зала возвышались его творения, обложенные красивым камнем. Он подходил к каждой печи по очереди, прикасался к ним и ему казалось, он чувствует, что они, как живые исполины, преданные своему хозяину, готовы исполнить то, для чего он сотворил их. Потом он садился на первую лавку перед алтарём, несколько минут сидел тихо, часто думая о том, как было бы хорошо, если бы и люди так же подчинялись во всём своему Творцу, неся тепло людям. Он возносил короткую молитву и совершенно счастливый шёл растапливать печи, про себя всегда повторяя: «Ну что, пора кормить моих питомцев». Когда благодатное тепло начинало разливаться по церкви, Гюстав брался за другую работу. Если вдруг выпадал снег — чистил дорожки, если было скользко — посыпал их песком. И когда приходили первые прихожане, Гюстав уже во всём чистом стоял у входа и встречал их сияющей улыбкой. И так и стоял он на входе, пока дверь не закрывалась за последним прихожанином. Очень быстро все так привыкли к этому порядку, что стали воспринимать это совершенно естественно. В церкви всегда уютное тепло, дорожки почищены, а в дверях — сияющий дьякон Гюстав. Так всегда начинается воскресенье.
Пришла весна, а с ней и тепло. Однако Гюстав, как и прежде, приходил в церковь ранним утром. Когда уже не надо было топить печи, Гюстав подметал дорожки, взрыхлял почву вокруг цветов, поливал их. Если оставалось время, шёл с пилой в парк, убирал засохшие ветви, сгребал листву. Каждый день он обходил кругом церковь, от его острого взгляда ничего не могло укрыться: где-то появился скол на штукатурке, где-то отошёл облицовочный камень. Гюстав тут же принимался за работу. Но одно было неизменно — к приходу первого прихожанина он стоял, сияющий, в дверях на своём «посту». В среду перед вечерним богослужением Гюстав также приходил задолго до начала. Будучи мастером бригады печников, он заранее всё рассчитывал. Когда ему было необходимо уйти пораньше, он давал распоряжения, оставлял за старшего опытного рабочего и со спокойной душой уходил, зная, что работа будет выполнена качественно и в срок.
***
Прошли годы… Всё это время Бог щедро благословлял общину. Уже несколько лет по воскресеньям проводилось два богослужения: в 9:30 утра и 15:00 дня, потому как одновременно все в церкви не помещались. У Петера и его супруги Марты родилось шестеро детей, старшие уже жили своими семьями, средние сын и дочь учились в городе в университете, только их поздний ребёнок, младший сын Вольфганг жил с ними, заканчивал начальную школу. Его другу Гюставу тоже не на что было жаловаться. Со временем слава искусного печника облетела не только окрестные посёлки и города. Мастер бригады печников брался только за самые сложные объекты. Сам проектировал печи, сам со своей бригадой возводил. Гюстав быстро богател. Когда его жена Карин была беременна пятым ребёнком, его небольшой дом стал тесен для растущей семьи. Гюстав решил строить новый большой дом. Он купил землю в самом конце улицы, расположенной ближе всех к церкви. И через год небольшой дворец принял счастливых жильцов. Теперь Гюстав жил всего в километре от церкви. Даже годы войны обошли общину стороной. Только несколько мужчин погибли или пропали без вести. В других общинах, как слышал Петер, война выкосила до половины прихожан. А где-то, особенно там, где велись военные действия, и не осталось никого. Но, несмотря на всеобщее уныние, жизнь продолжалась. Это было очень трудное время. Но, как известно, именно в такие времена люди всё больше и тянутся в церкви. Так было и с общиной. Во время богослужений молодёжь уже просили стоять в проходах по стенам, убрали последний ряд лавок, чтобы больше людей могли стоять. Когда-то казавшийся таким большим зал не вмещал всех желающих. Сюда несли люди свою боль потери близких, тревогу за родных, кто оказался по ту сторону новых границ. Здесь находили поддержку. Молились друг за друга. Отсюда брала истоки уверенность в будущем.
И жизнь постепенно налаживалась.
***
Прошло ещё около десяти лет… В воскресенье проводилось уже три службы. Всё лучше и зажиточней жили люди, всё больше прихожан стали приезжать на службу на автомобилях. Быстро росли пожертвования. Все эти годы Петер был поддержкой для всех, кто нуждался в помощи. Если в чей-то дом приходила беда, там знали — первым, кто скоро появится на пороге, будет пастырь. Первый вопрос, который он задаст: «чем помочь?». И хотя к тому времени у него было уже много помощников — священников и дьяконов, там, где беда, всегда первым был Петер. Скольких ушедших в мир иной проводил он за это время? Скольким потрясённым душам он торопился принести утешение. Сколько родителей стремились разделить с ним радость появления новой жизни. Сколько детей вошло в мир с его благословением? Сколько венчаний, сколько юбилеев? Помнили только церковные книги. Конечно, он изменился за эти годы, хотя ему и не давали его пятидесяти пяти лет. Он и раньше был полноватым, пышущим здоровьем мужчиной с розовыми щеками, а сейчас добавилось небольшое брюшко, которое он безуспешно пытался скрыть под дорогими костюмами. В волосах появилась заметная проседь. И лишь внимательные и добрые глаза по-прежнему светились задором и молодостью.
А как Гюстав? А Гюстав, как всегда, в последние почти сорок лет: в церкви всегда уютное тепло, дорожки почищены, а в дверях — поджарый, лысоватый, всегда подтянутый и сияющий дьякон Гюстав. Так всегда начинается воскресенье.
И вот пришло время, когда витающую в воздухе мысль стали всё чаще озвучивать прихожане: а не пора ли нам построить церковь побольше?
Переговоры Петера вновь не заняли больше двух дней. Самый сложный вопрос о месте строительства новой церкви разрешился вновь для общины самым наилучшим образом. Уже новый глава посёлка принял Петера с глубоким почтением — он знал, каким авторитетом пользуется этот человек у администраций всех уровней и у населения. Без всяких предисловий он перешёл к делу.
— Я успел все обдумать, — затараторил он. — Я предлагаю построить ваше новое здание там же на взгорке, в конце парка, напротив старой церкви, буквально в пятистах метрах. А старое здание посёлок выкупит у вас под музыкальную школу, ведь хотели строить для нее новое здание, а тут вы… Да с залом для концертов, да в таком месте! Красота! А мы ломаем голову, где школу строить, старая-то в четыре смены детей принимает, мест не хватает…
Увидев озабоченный взгляд Петера, глава вдруг добавил:
— Мы хорошо заплатим!
— Да дело не в деньгах, — ответил Петер. — Там ведь печное отопление…
— Да это не проблема, — махнул рукой глава, — проведём центральное отопление, там тянуть-то чуть более километра. Больше того, мы и вам отопление пробросим, для вас это будут мизерные затраты.
— А это неплохая мысль! — обрадовался Петер. — Мои дети все прошли через эту музык… шк… — Петер скривился, он вдруг ощутил острую боль в области сердца. Он начал растирать грудь рукой, глава подскочил к нему со стаканом воды в руке:
— Вам плохо?
— Нет, нет, всё хорошо, — ответил Петер, — так, что-то заболело вдруг…— Петер глотнул воды, боль постепенно уходила.
«Да, со мной такое впервые», — подумал Петер, садясь в машину. Неужели сказываются годы? Ни разу за свою жизнь он не обращался к врачам, разве что к стоматологу. Он всегда чувствовал себя молодым и здоровым, и вот на тебе. Впервые за последние годы его по-настоящему что-то встревожило.
Знал бы он тогда, какой мелочью это покажется, по сравнению с тем, какие страшные дни ему придётся пережить очень скоро.
***
Стояла летняя жара. Строительство новой церкви, как и тридцать лет назад, шло ускоренными темпами. Скоро новая церковь распахнёт свои новенькие двери для прихожан. Опасения Петера, что такой, как раньше, помощи от прихожан церковь не получит (всё-таки время изменилось, люди тоже), совершенно не оправдались. Десятки людей приходили по вечерам и в субботу на стройку. Помощи было с избытком. Не подвёл и глава посёлка, договор о продаже здания был подписан на солидную сумму, а отопление к старому и ещё не залитому фундаменту нового здания провели сразу. В посёлке уже давно была построена теплоснабжающая станция, недавно вошла в строй вторая. Практически все дома уже отапливались от них. Печи перестраивались в камины. Только церкви не торопились переходить на новое отопление. Но и здесь экономия и удобство наступали на церковный консерватизм. Так и в проекте новой церкви сразу было заложено центральное отопление, ни у кого иной мысли и не возникло. Это даже не обсуждалось.
Мотаясь по бесконечным делам, Петер сильно уставал, но никогда ещё он не чувствовал себя таким счастливым. Нередко его посещала мысль — какого доброго слугу избрал себе Господь!
«При мне община выросла и окрепла, при мне была построена первая церковь, а скоро будет достроена и вторая. Да какая! На пятьсот сидячих мест! С какой любовью и уважением относятся ко мне все. Да, прав был старый пастырь, когда говорил, что у меня всё получится», — от таких мыслей у Петера кружилась голова. Это счастье!
Час до первого богослужения в новой церкви. Петер выходит из машины, и под руку с Мартой идёт к дверям, у которых толпится много людей. Всеобщее радостное возбуждение. Улыбки, горящие глаза, много цветов. Тёплые приветствия. Этого дня он так ждал! Петер входит в церковь, здесь ещё больше людей… Но что-то не то…Он вдруг чувствует, что и эти близкие ему люди вокруг него ощущают то же… Что-то не то! — быстро нарастает тревога.
«Гюстав!», — вдруг проносится в его голове. «Гюстав! Его нет в дверях!», — Петер встал, как вкопанный, Марта испуганно посмотрела на него.
— А где Гюстав? — тихо произносит Петер, но его слышат все.
Голоса смолкают. Петер глядит вокруг, ищет своего друга, сердце стучит всё сильнее, чувствуя беду, он натыкается взглядом на Карин.
— Карин! — взволновано вскрикивает он. — Где, где Гюстав?
Бледная Карин протискивается к нему сквозь людей.
— Он дома…
— Как дома? — Петер пытался овладеть собой.
— С ним…— Карин подошла поближе.
— Что с ним? — перебил Петер.
— Да, не волнуйся, Петер, — Карин взяла его за руку. — Ему вдруг стало плохо утром…
— Как стало плохо?
— Он упал в обморок.
— Как упал в обморок? — Петер подумал, что всё больше становится похож на попугая.
— Да мы сами в растерянности, ты же знаешь, у него отменное здоровье. Может, от напряжения последних дней? Он много работал…
— Он всегда много работал, — не сдержался пастырь и подумал - Да что с тобой, Петер, ещё немного и у тебя вырастет клюв!
- Утром он встал с постели и упал, — спокойно продолжала Карин, Петер стиснул зубы, чтобы не спросить: «Как упал?»
— Перепугал всех. На мой крик прибежали дети. Через минуту очнулся, мы и сделать ничего не успели. Говорит, слабость какая-то, и бледный совсем. Еле уложила его обратно в постель, он же порывался идти в церковь. Кое-как уговорила.
Спокойствие Карин передалось Петеру, он вроде успокоился.
— Ладно, после всех празднеств приеду, жди вечером.
Петер пошёл готовиться к службе. Марта осталась с Карин.
Праздник все же состоялся. После, как всегда, блестящей, проповеди Петера при полном зале — благодарности с алтаря всем, кто активно помогал строить, делал значительные пожертвования на строительство. Пикник в парке. Объятия, поздравления, много смеха…
Однако тревога за Гюстава нет-нет да вползала змеёй в мысли Петера, в конце празднества Петер не вытерпел, сказав несколько тёплых слов всем на прощание, обещал передать привет Гюставу, которого поехал проведать. Сделал знак Марте, они быстро сели в машину и через пару минут уже были в доме Гюстава. Их встретила Карин, проводила наверх, в спальню. Гюстав сидел на кровати, по шею закутанный в одеяло.
— Гюстав! Что с тобой, мой друг? — Петер придал голосу нарочитой весёлости. — Тебе все передают привет. Жаль, что ты не смог быть сегодня, — Петер взял стул и сел рядом с кроватью.
Гюстав выглядел, мягко говоря, не очень: землистый цвет лица, осунувшийся, только глаза по-прежнему излучали ум и доброту.
— Ничего страшного, Петер, думаю, надо отлежаться пару дней, — мягко сказал он, — зябну, и немного кружится голова, а так всё вроде в порядке. Ты помолишься вместе с нами?
— Конечно! – отозвался Петер. — Карин, позови детей!
Две младших дочери из пяти их детей жили вместе с родителями. В комнату вошли две девушки. Петер первым опустился на колени, на толстый ковёр рядом с кроватью, сделав знак остальным…
На следующий день Петер позвонил Гюставу, трубку взяла Карин.
— У него врач, Петер, чувствует себя вроде получше.
— Хорошо, хорошо, я позвоню или заеду позже, — успокоился Петер.
Однако всё оказалось гораздо хуже, чем кто-либо мог предположить.
Через несколько дней, вечером, раздался звонок, Марта взяла трубку, послушала, изменилась в лице, повернулась к Петеру:
— Карин, просит тебя… Плачет…
Петер вскочил, схватил трубку, рявкнул в неё:
— Еду! — и выскочил из дома.
Ещё только приближаясь к дому Гюстава, он ощутил — сюда пришло горе. Он и сам не мог объяснить, откуда у него это, возможно какой-то дар. Но часто он чувствовал приближение беды задолго до того, как она приходила. Карин встретила его в слезах, она пыталась держаться, но это плохо у неё получалось. В доме было много людей, Петер видел старших детей Гюстава, его сестёр, ещё кого-то, видимо, соседи, все притихшие, ошарашенные.
— Всё плохо, — теребя платок, сказала Карин, — он болен, серьёзно… Её лицо скривилось: — Два, может, три месяца… — так сказали врачи… сделали анализы, ошибки быть не может.
— Врач ещё здесь? Я должен с ним поговорить, — у Петера ещё теплилась надежда, может быть, Карин что-то не так поняла, может, от испуга преувеличивает.
— Да, он в гостиной, пишет что-то…— Карин обессиленная села на краешек стула.
Петер прошёл в гостиную. За столом сидел врач, что-то писал. Видимо почувствовав, что кто-то вошёл, поднял голову, сверкнуло золотое пенсне.
— Я Петер Шенк, я…
— Я знаю, кто вы, господин Шенк, — врач смотрел ему прямо в глаза. — Я действительно очень сожалею, но лучше вам знать правду — у господина Фольке немного времени, чтобы привести в порядок земные дела.
— И сколько?
— Поражены все жизненно важные органы, — доктор положил руку на стопку бумаг на столе, видимо, различные анализы, рядом лежали рентгеновские снимки.
— Но он же был абсолютно здоров! — не выдержал Петер.
— Так бывает… Именно здоровый организм часто борется до последнего, без видимых симптомов, а потом вот так… резко…
— А лечение?
— Никаких шансов, — отрезал врач. — Я совершенно ясно осознаю, что говорю вам сейчас, уже все бессмысленно. Разве что только облегчить боль. И в лучшем случае… месяца три.
Петер поник. Медленно он поднялся со стула, молча вышел из гостиной. Доктор с сожалением посмотрел ему вслед и продолжил писать заключение.
На следующий день было воскресенье, Петер пораньше приехал в церковь, чтобы в тишине сосредоточиться на проповеди. Когда он вышел в зал и встал за алтарь, поднял взгляд и открыл рот, готовясь произнести первые слова, он замер и с полминуты стоял с открытым ртом. Слова застряли в горле — в зале было не больше двухсот человек.
Вечером, он позвонил одному из священников, который жил рядом с заболевшей пожилой сестрой, трубку взяла его жена.
— Беатрис, ещё раз здравствуй! — сказал Петер. — Гюнтер дома?
— Здравствуйте, настоятель, нет, его сейчас нет, — ответила Беатрис.
— А где он?
— Не знаю, ушёл, не сказал, куда.
«Странно…» — подумал про себя Петер, а вслух сказал:
— Беатрис, как Гюнтер придёт, передай ему мою просьбу, нужно посетить сестру Эмилию, она заболела, пусть он сегодня найдёт полчаса для неё, — в трубке было молчание. — Хорошо, Беатрис?
— Я… Вы знаете, пастырь, может, вы сами ему скажете?
— Как это? Что случилось, Беатрис? — у Петера вдруг снова закололо сердце.
— Ну, мы… это… поссорились, не разговариваем уже три дня, — по голосу Петер почувствовал приближение слёз на другом конце провода.
Вот те на! Гюнтер и Беатрис! Это была столь же идеальная пара, как и Петер с Мартой. Они никогда не ссорились. Трое детей… Да что происходит? — Петер сел на стул с трубкой в руке, из которой раздавались короткие гудки.
Со следующей недели Петера ждал удар за ударом. В добропорядочных семьях происходили скандалы и ссоры. Родители жаловались на детей. В общине одна семья поссорилась с другой, у тех и у других появились сторонники, образуя враждующие между собой группы. Священнослужители метались, чтобы то там, то тут уладить конфликты, хотя у самих постоянно что-нибудь случалось. Так прошло почти два месяца.
Гюстав постепенно угасал, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять — конец близок. По лестнице подниматься на второй этаж он уже давно не мог, ему отвели комнату на первом этаже, дверь в которую была прямо из гостиной. Петер почти каждый вечер приезжал к нему, но разговоры становились всё короче. Гюстав уже не вставал, говорить ему было трудно. Петеру так хотелось поделиться с другом всем, что накопилось у него на душе, но он сдерживался, понимая, что только этих «весёлых» новостей Гюставу сейчас и не хватает.
В каждую проповедь Петер вкладывал всю душу. Сколько было сказано о примирении. Сколько призывов к терпению прозвучало за это время. Становилось только хуже. Однажды после богослужения, на котором не было и ста пятидесяти человек, Петер просил всех усиленно молиться. После службы к нему подошли несколько пожилых прихожан.
—Ты, что, не видишь, пастырь? Здесь не хватает Гюстава, нашего дьякона, — говорили старики.
Петер совсем растерялся:
— Но ведь он болен, он умирает, он даже не встаёт с постели… Что можно здесь сделать?! — в его голосе слышалось отчаянье.
Пожилые люди постояли, покачали головами и разошлись.
На следующий день Петер, приехав с очередного улаживания конфликта, застал Марту в слезах. Он еле стоял на ногах от усталости, но сразу об этом забыл, как только взглянул на Марту. Его жена обладала безобидным и весёлым нравом. Она не плакала никогда, разве что на похоронах близких людей.
— Что случилось? — Петер сел, уже привычно хватаясь за сердце.
— Вольфганг… — сквозь слёзы проговорила жена. — Я ему сказала, чтобы завтра помог мне по хозяйству, и вдруг он взорвался, стал кричать, что мы ему не даём продохнуть… Хлопнул дверью… — её снова душили слёзы.
— Вольфганг? — удивился Петер. Их милый мальчик стал кричать на мать? — в это невозможно было поверить, но ведь Марта плачет. Петер обхватил голову руками. В это время в дверь постучали. Петер обречённо пошёл открывать. «Может, Вольфганг», — с надеждой подумал он. Но это был не Вольфганг. За дверью стоял офицер-полицейский. Петер сразу узнал своего школьного товарища, одноклассника Томаса, они всегда поддерживали хорошие отношения, впрочем, у Петера такие отношения были со всеми. Томас уже много лет был начальником поселкового подразделения полиции. Но чтобы он приехал домой к Петеру — такого он припомнить не мог. Неужели что-то с Вольфгангом – испугался Петер.
— Я приехал поговорить, Петер, — было видно, что Томас чувствует себя не в своей тарелке.
— Конечно, заходи. Чай, кофе? Холодное пиво?
— Нет, Петер, спасибо, я еду со службы, тороплюсь домой. Где мы можем поговорить?
— Да, пойдём в кабинет, — они прошли в кабинет Петера, сели за стол лицом друг к другу.
— Я даже не знаю, с чего начать, — смущённо начал Томас.
— Давай сразу к сути, — Петер уже не ждал ничего хорошего.
— Я бы не стал заезжать, если бы не знал тебя так хорошо…Я анализировал наши дела за последнее время и обнаружил такую штуку… — он взглянул на Петера. — Ну хорошо… — Томас открыл серую кожаную папку, достал несколько листков.
— Понимаешь, Петер, последнее время что-то происходит… Ваша молодёжь… В общем вот… — он вгляделся в листок сверху. — Манфред Кох из вашей общины?
— Да, сын дьякона.
— Драка… две недели назад… — он отложил верхний листок, вгляделся во второй. — Курт и Петер Радзиховски?
— Да, тоже наши. Да они пацаны совсем…
— Кража. Стащили велосипед, разобрали, пытались продать по частям… — он отложил второй листок. — Петер, здесь только за последние две недели, — он помахал листами в руке. — Ваши ребята никогда не попадали в наше поле зрения. Что происходит, Петер?
Петер сидел за столом, обхватив голову руками, он посмотрел на Томаса полными боли и стыда глазами.
— Я… Я не знаю… — только и смог выдавить он.
Вечером, они стояли с Мартой на коленях. Короткие вдохновенные молитвы перед сном постепенно превратились в долгие стенания. Уже долгое время они вымаливали у Бога знак — что происходит? Как остановить поток зла обрушившийся на них…
Нестерпимо ярко светило солнце, вокруг была сочная густо-зелёная трава, деревья ломились от каких-то плодов, которые Петер никак не мог разглядеть, он думал, что это очень важно — разглядеть, что это за плоды на деревьях, это так странно – он никогда не видел, чтобы деревья были так густо усыпаны плодами. Какая сказочная, какая диковинная картина. И так жарко. Где я? Вдруг он увидел, что к нему бегут люди, бегут со всех сторон, они торопились, некоторые падали, поднимались снова. Его внезапно охватил страх — что это за люди, почему они бегут к нему? Что им нужно? Он вдруг увидел, что они кричат ему что-то, но он не слышал что, хотя они были близко. Он разглядел, что они все по-летнему одеты в чистые праздничные одежды, но их лица…Они с гневом смотрели на него и всё приближались и приближались… Первым к нему подбежал мужчина средних лет, лицо его было перекошено.
— Мы все здесь замёрзнем! — вдруг услышал он душераздирающий крик. Сердце его зашлось от ужаса. Подбегали другие люди — мужчины, женщины, дети.
— Постройте нам печи! Прямо здесь! Скорее! — или мы все здесь замёрзнем! Вы слышите, постройте нам печи, прямо здесь! — крики всё больше сливались в нечеловеческий вой. Петер очнулся, сидя на кровати, он был весь мокрый от пота, сердце стучало, как молот. Ужасные крики стояли в ушах. Рядом зашевелилась Марта, загорелся ночник над её кроватью — испуганно она смотрела на него.
— Ты что-то кричал, Петер? Тебе что-то приснилось? — она, щурясь, смотрела на Петера, который сидел на кровати, волосы на голове торчали во все стороны, его трясло, он повернулся и посмотрел на Марту круглыми, невидящими глазами.
— Приснилось… Ужас какой-то…
А в это время в его голове билась мысль, что в этом ужасном сне есть что-то, что надо уловить. Что-то важное… Эти люди, они кричали что-то про печи. И тут он понял: Гюстав умер! — содрогнулся он от дошедшей до него догадки. Ну конечно! Видимо, Господь таким образом подаёт знак ему, Петеру, что Гюстав умер! Петер вскочил с кровати, схватил со стула брюки начал их судорожно натягивать. А ведь он на три года моложе меня! — с горечью подумал он.
— Ты что? Ты куда? — Марта сидела на кровати, держа одеяло у подбородка.
— Гюстав умер, — бросил Петер. — Я к нему.
У Марты потекли по лицу слёзы, она знала перечить мужу бесполезно.
— Я с тобой, — она откинула одеяло, спустила с кровати ноги.
— Нет-нет, ты что! — Петер посмотрел на большие настенные часы — четыре утра!
— Но ты же едешь!.. — дверь спальни закрылась за Петером, он уже бежал по лестнице вниз, к гаражу.
Дорога была белой от выпавшего ночью снега. В свете фар под порывами ветра кружились редкие, отставшие от своих сестёр последние снежинки. Ещё издали Петер увидел дом Гюстава — из распахнутой настежь двери лился свет. Петер не ошибся, в доме Гюстава никогда бы не оставили на ночь дверь распахнутой настежь, тем более в такой холод, значит, это действительно случилось – где-то внутри таившаяся надежда исчезала бесследно. Машина всё медленнее подкатывала к ограде дома. Петер представил себе скопившихся сейчас в гостиной близких Гюстава, конечно, все в слезах… «Тяжело за что-то взяться — делай быстрее», — подбодрил он себя любимой поговоркой. Он заставил себя выйти из машины и быстрым шагом пошел по направлению к двери. Быстрее зайти и обнять плачущую Карин и сказать: «Это произошло…» — нет, не так: «это должно было…» — нет, лучше: «он всё-таки оставил нас, наш любимый Гюстав» — да, так вроде лучше. Петер уже входил в дверь. Пустая, залитая светом прихожая. Никого нет. Резная дверь в вестибюль. Петер открыл её и сразу увидел Карин, она сидела одна, по-зимнему одетая, за огромным резным столом, уронив голову на руки. Новое фасонное с голубым отливом пальто, отороченное длинным белоснежным мехом, из того же меха — красивая мягкая меховая шапка, на руках — белые перчатки. Петер рванулся к ней:
— Карин!
Она не шевелилась. Он наклонился к ней, взгляд упал на её ноги — она была обута в какие-то коричневые меховые чуни, в которых, видимо, работали во дворе, контраст был потрясающий. Но что это? Из чуней вместо голеней торчали какие-то серые палки! Петер похолодел. Тщетно пытаясь взять себя в руки, медленно стал приближаться к Карин, протянул дрожащую руку к шапке, в это время голова начала подниматься. Тёплый, воздушный мех коснулся ладони Петера, и шапка сползла на стол. Из отороченного мехом воротника на Петера смотрела коричневая, лысая, с оттопыренными ушами голова!
— Боже! Гюстав! — ноги Петера подкосились, он рухнул на стоящий рядом стул. Ты живой!
С минуту Петер смотрел на друга, не в силах вымолвить ни слова.
Наконец Петер начал приходить в себя.
— Что это за маскарад, Гюстав? — Петер прислушался — в доме стояла мёртвая тишина. — Кто одел тебя в эту одежду? — в его голосе была слышна полная растерянность.
Гюстав с трудом проговорил:
— Я сам…
— Как это? Зачем?! — это же одежда Карин… И почему ты здесь сидишь?
— Подожди… Я объясню… Не торопись, — он помолчал, видимо, собираясь с силами. — Короче, я слышал голос, — он снова замолчал.
— Какой голос? – в Петере нарастало нетерпение. — Что за голос?
— Не перебивай… слушай… Я лежу на кровати… В полной темноте… не сплю. Вдруг слышу отчётливый и ясный голос: «Вставай, иди к своим ученикам!» — я испугался, думаю, это же галлюцинации! Включил ночник, смотрю по сторонам — никого нет. Вдруг слышу снова: «Вставай, Гюстав, иди к своим ученикам!».
Я лежу и думаю, как я могу встать, если я еле шевелю руками… А сам пытаюсь сесть на кровати и вдруг чувствую, у меня получается! Сел на кровати, опустил ноги на пол… сижу так, думаю, что делать дальше … Вижу рубашку и брюки на стуле… Попытался встать, получилось, сделал несколько шагов. Кое-как натянул штаны, надел рубашку с перерывами на отдых, конечно… Держась за стены, дошёл до прихожей. Моей зимней одежды нет — наверное, её не доставали с лета, а я даже не знаю, в каких шкафах её хранит Карин. А тут только её одежда… и дочек… Ну я её пальто и шапку надел, перчатки натянул, а сапоги не смог бы, обулся в чуни… Вышел в прихожую, потом открыл дверь на улицу, а там такой ветер… Меня чуть не сдуло… И тут, представляешь, снова голос: «Не ходи один, ты не должен ходить один!» — да такой чёткий, явственный голос прямо мне в ухо! Входную дверь пытался закрыть… ветер… не смог, бросил… вернулся сюда, сел за стол, стал ждать сам не знаю, чего… И, видно, от усталости впал в забытье какое-то… А тут ты приехал…— Гюстав упёрся взглядом в Петера. — А ты чего приехал?
— А… я… это… — Петер растерялся. — Подумал, что ты помер! — выпалил он.
— Как это? — теперь удивился Гюстав, посмотрел на часы на комоде — пол пятого утра, — снова перевёл взгляд на Петера. — С чего ты взял?
— Да… Ну… Мне это… приснился сон, что ты помер, — сказал Петер, а сам подумал, что во сне о смерти Гюстава ничего не было и в помине.
— Сон? Надо же, а что во сне-то? — Гюстав вдруг оживился.
— Да, ерунда! Чепуха какая-то! А я… просто подумал, что ты помер…
— Ну дела… — он снова помолчал. — И что делать будем? — Гюстав видимо чувствовал себя вполне сносно.
— Как что? — Петер встал. — Давай я помогу тебе раздеться и уложу тебя в постель…
— Да ты что?! — Гюстав вскричал так громко, что Петер в испуге сел обратно.
— Что?!
— Ну… мы же должны идти к моим ученикам…
— К каким ученикам?
«Наверное, болезнь разъедает его мозг», — с жалостью подумал Петер.
— Я не знаю… Наверное, к кому-нибудь, кто живёт поблизости…
— У тебя есть ученики?
— Ну, конечно… несколько…
— Послушай, Гюстав, — Петер заговорил с ним, как с ребёнком. — Эти голоса — это болезнь, понимаешь?
— А твой сон?
— Причём здесь сон?
— Ну, как причём… Мне голос сказал: «не ходи один». Тут ты приезжаешь, тебе ведь приснился этот сон. Или у тебя тоже болезнь?
— И что? Ты хочешь сказать, что мы должны к кому-то ехать? Да в таком виде?!
— А что делать? Не будить же весь дом, да и… ты представляешь, что будет с Карин, скажи ей об этом?
— Да уж… Очень хорошо представляю… Да нет, это ерунда какая-то! Где эти твои ученики?
— Ближе всех живёт Удо… Очень толковый мальчик! Через несколько домов по нашей улице, мне кажется, он лучше всех подходит…
— Для чего? Чтобы заявиться к нему в пять утра? Как два клоуна?! Ты посмотри на себя!
— Ну, ты не лучше…
— Да я хоть на человека похож! — обиделся Петер. — А ты, как Кощей Бессмертный, который стащил костюм у Снегурочки! Да мы перепугаем любого, кто нас встретит. И как ты поедешь, ты на ногах не стоишь.
— Я смогу, Петер, ты мне поможешь, ты для этого и приехал.
— Думаешь?...
Петер задумался: «Неужели Гюстав прав? Неужели так всё сложилось не случайно? Этот дурацкий сон. Я мчусь сюда, здесь сидит Гюстав, ждёт… И мы должны ехать к ученикам… ученику Гюстава? А как мы заявимся к нему в такую рань… Без приглашения?! Как объяснить, почему Гюстав в женской одежде?... Здравствуйте! Мы вас разбудили в пять утра, потому что Гюставу так сказал голос, а мне приснился сон, что он умер…»
— Да нет, это же бред какой-то! — вслух сказал он. — Слушай, я придумал! — ухватился Петер за спасительную мысль. — Сейчас я уложу тебя в постель. Заеду часиков в девять, мы созвонимся с этим твоим…. Удо и поедем к нему в нормальной одежде! — Петер облегчённо вздохнул, явно повеселев.
— Да как ты не понимаешь, нужно ехать прямо сейчас! Мы сидим здесь не случайно!
— Так сказал голос! — скептически скривился Петер
— Да, мы поедем сейчас! Помоги мне, — Гюстав пытался встать, в его глазах горела такая решимость, что Петер понял — возражать бесполезно: Гюстав никогда не был упрямцем, но, видимо, болезнь лишала его здравомыслия. Но что делать? Он не представлял, как он насильно будет раздевать и укладывать друга в постель. Или позвать Карин? — это было бы просто предательством! — он устыдился таких мыслей.
— И мы поедем, даже не позвонив ему и не предупредив о визите? — Петер сдавал свои позиции…
— У меня всё равно нет его номера… Давай, Петер, помоги мне.
Петер обречённо подошёл к другу, потянул за руку, помогая встать, но у того дрожали колени. Он просто взял Гюстава на руки, как ребёнка. «Да он ничего не весит», — подумал он, пошёл к двери и вдруг остановился. «А вдруг Карин проснётся раньше и спустится к Гюставу?» — подумал он. Он вновь усадил протестующего Гюстава на стул.
— Да подожди ты, — отмахнулся он.
Сел рядом на стул, взял со стола блокнот для записей из дорогой тесненной кожи, открыл, вытащил «паркер» из кожаного крепления, размашисто написал на первой странице: «Карин!» — немного подумал, написал дальше: «Мы поехали к ученикам Гюстава», — ещё немного подумал: «Взяли твою одежду. Петер», — оставил открытым блокнот, снова подхватил на руки Гюстава и быстро пошёл к двери.
Они проехали буквально несколько домов, когда Гюстав, полулёжа на заднем сиденье, сказал:
— Вот его дом, справа, тормози.
Петер остановился. «Если сомневаешься — делай быстро», — сказал себе Петер, вышел из машины, подхватил Гюстава с заднего сиденья, решительно понёс к дому, аккуратно поставил перед дверью и позвонил. Он даже ничего не успел сообразить, над ними зажёгся плафон, и дверь тут же открылась. На пороге стоял «мальчик» лет сорока, одетый в дорогой костюм с галстуком. «В пять утра!» — успел поразиться Петер. Мужчина взглянул на Петера и с изумлением стал разглядывать Гюстава, тот стянул с головы шапку Карин.
— Дядя Гюстав?! — было очевидно, что он впал в ступор. Прошла минута. Нужно было что-то делать.
— Господин… Удо…, простите, я не знаю, как вас называть… - э-э… мы к вам...
— Ах, да заходите, — очнулся тот, он посторонился, пропуская в дом непрошеных гостей.
Они прошли в просторную гостиную, Петер нёс Гюстава на руках. На круглом столе стоял поднос, на котором дымился серебряный кофейник, источая необыкновенный аромат. Петер уложил Гюстава в стоящее в углу кресло.
— Я налью вам кофе, по-моему, это вам не помешает? — он с улыбкой посмотрел на них. — У нас с вами, к сожалению, немного времени, минут через двадцать за мной заедет машина, я еду в город, оттуда на поезде — в Цюрих. Но немного времени у нас есть. Садитесь за стол.
Петер быстро проникался симпатией к этому человеку.
— Да, от кофе я не откажусь…
— Признаюсь, ваш визит… Я в недоумении, — говорил Удо, наливая кофе в чашки. Он взглянул на утонувшего в кресле Гюстава, тот повёл рукой, отказываясь.
— Понимаете… А я не представился, я пастырь Шенк…
— Да, да, конечно, я много слышал о вас, да и видел, рад познакомиться с вами поближе. Но что привело вас ко мне?
— Понимаете… — начал Петер, взяв в руки чашку с кофе, тут его взгляд упал на висящее напротив зеркало, и он поперхнулся — его волосы торчали седыми пучками во все стороны, под глазами — чёрные круги, щёки обвисли, под расстёгнутым пальто — вылезшая из брюк пижама. Он механически начал приглаживать волосы на голове.
— Понимаете… — в третий раз начал он. — Мы… приехали… — тут он понял, что надо говорить правду, всё как есть, тем более, времени на объяснения было мало.
— В общем, мы сами не знаем, зачем приехали… Гюстав болен, ему приснился… Вернее, это мне приснился…, а ему был голос… И этот голос сказал, что мы должны ехать к ученикам Гюстава, а ближе всех живёте вы, а что это значит, мы сами не знаем, — для пущей убедительности Петер помотал головой. — Наверное, вы как-то должны нам помочь.
— Помочь в чём? — Удо действительно пытался хоть что-нибудь понять, но, увидев растерянность на лицах гостей, понял, что они сами ничего внятно объяснить не смогут.
— Мы не знаем… — снова покачал головой Петер.
Удо задумался. На лбу залегла складка.
— А вы знаете, какая первая мысль меня посетила, когда я узнал вас? — его лицо просветлело.
Петер подался вперёд:
— Какая?!
— Уж не собираетесь ли вы построить печи в новой вашей церкви?
— Печи… в церкви? — выдохнул Петер. — А зачем?
— Ну не знаю, — теперь растерялся Удо.
— У нас же там отопление от котельной… Зачем нам печи? — Петер удивлённо смотрел на Удо, тот пожал плечами. Все задумались.
Вдруг подал скрипучий голос Гюстав:
— Удо, а почему ты так подумал?
— Наверное, потому что вы пришли ко мне вместе… — задумчиво начал рассуждать Удо. — Дядя Гюстав — мой учитель, он же печник. Ещё мой отец работал у него на выкладке печей в вашей старой церкви. И вот он приходит со своим пастырем ко мне… Вдвоём… А зачем ещё я мог понадобиться? Наверное, я и подумал, что вы решили выложить печи и пришли ко мне посоветоваться — сам дядя Гюстав-то серьёзно болен, про отопление как-то не подумал вообще… Все снова задумались… В словах Удо была хоть какая-то логика. В этот момент с улицы донёсся короткий автомобильный сигнал.
— Я должен ехать, жаль, что не смог вам помочь, — сказал Удо, вставая.
— Почему же… Как знать… — задумчиво протянул Петер, крепко пожимая ему руку. — Только один последний вопрос… А вы считаете, это возможно?... Выложить печи в новом здании?
— Это сложно, но возможно. Да, мы не раз участвовали в таких работах — в больших зданиях разбирали старые печи до основания и возводили новые, другой конструкции. Да ведь дядя Гюстав в этом профессионал! Правда, в вашем случае, это будет сложнее, заливать фундамент в уже построенном здании и выводить… крышу разбирать… Дорого будет, конечно, но всё возможно! Если бы дядя Гюстав делал проект, он всегда всё учитывал до мелочей… Но он так болен… Хотя я, наверное, смог бы вам помочь.
— Большое вам спасибо! — Петер тряс его руку. — А вы надолго уезжаете?
— Нет, три дня в Цюрихе, может четыре, потом обратно. Если вам что-то будет нужно — я к вашим услугам!
Петер взял на руки Гюстава.
— Ещё раз спасибо! Слегка поклонился он и вышел за дверь.
Остановившись у дома Гюстава, Петер снова схватил друга в охапку, внёс в дом, прошёл в гостиную… За столом сидела Карин в голубом халате, перед ней лежал открытый блокнот, она уставилась на них непонимающим взглядом. — Петер, где вы были?! Зачем ты его так одел?
— Я его не одевал… Он сам оделся! — Петер понёс друга в его комнату, положил на кровать. За ним семенила Карин.
— Карин, не задавай мне вопросов! — взмолился Петер, видя, что она готова снова открыть рот.
Он бережно раздевал друга. Подал Карин её шапку и пальто, встал.
— Мне нужно ехать, он сам тебе всё расскажет, — Петер почти побежал к двери. — Я заеду, — буркнул он через плечо.
Ему срочно нужно было остаться одному, чтобы собраться с мыслями.
«Что же всё это значит? — думал он, медленно ведя машину. Неужели всё это к тому, что в новой церкви нужно возвести новые печи? И что — тогда все несчастья прекратятся? А как он об этом скажет в общине? Да они сочтут его сумасшедшим! Отказаться от удобного теплоснабжения, строить очень дорогие печи и потом топить их, что опять же значительно дороже и хлопотнее.
”А что такое? А почему вы так решили, пастырь?” — представил себе Петер. ”А всё очень просто — мне тут приснился сон, а Гюставу был голос…” — Да это же бред! Бред!
Но что делать? А что-то делать надо… Они так много молились, чтобы Господь дал хоть какой-нибудь знак! И тут такое… А ведь если бы Гюстав не настоял ехать немедленно, Удо бы через двадцать минут уехал, а через несколько дней, может быть, всё забылось бы… Надо посоветоваться с Мартой!» — Петер был готов признать, что события последних трёх месяцев просто выбили его из колеи, и возможно у него даже лёгкое помешательство. Может, поэтому он воспринимает действительность как-нибудь не так, как другие нормальные люди?
Он, торопясь, вошёл в дом, намереваясь сразу подняться к Марте, но вдруг услышал её пение, доносящееся из кухни. Он сразу прошёл туда. Марта готовила что-то у плиты.
— Это ты, Петер? — не оборачиваясь, спросила она. — А я уже не смогла уснуть…
— Ты уже знаешь, что Гюстав не умер? – удивлённо спросил он.
— Я? Ну да, Карин звонила … Примерно через час после того как ты уехал… Спрашивала, куда ты увёз Гюстава. Я решила, что мёртвого Гюстава ты бы не стал куда-то увозить… А зачем ты забрал её одежду?
— Марта, подожди, сядь. Скажи мне, ты не замечала за мной чего-нибудь странного?
— В смысле…? — она, улыбаясь, посмотрела на него.
— Ну, поступки там или в разговоре… Может, я веду себя как-нибудь не так?
— Да, нет. А что случилось-то? Ты плохо чувствуешь себя? — в глазах мелькнула тревога.
— Нет, нет… успокойся! Со мной всё хорошо, просто я думаю, не тронулся ли я головой?
— Да что случилось-то?
И Петер рассказал ей всё в подробностях, начиная с ужасного сна, и всё что случилось после и свои мысли насчёт печей и даже насчёт своего сумасшествия.
— Мой бедный Петер, сколько всего тебе пришлось пережить! — Марта обняла его сзади и поцеловала в макушку. — Да ты абсолютно нормальный!
— Ты думаешь? — улыбнулся обнадёженный Петер.
— Я знаю! Какой из тебя сумасшедший? Ты совершенно не похож на полоумного, если, конечно, тебя причесать…
— И что делать?
— Делай, как задумал, поговори с общиной, объясни, что считаешь необходимым построить печи в новой церкви…
— Но я ещё ничего не задумал, я не знаю, как на это решиться! И самое главное, как людям объяснить-то? Как? Что они подумают обо мне?
— Да так и скажешь, как есть, ты всё равно не умеешь врать, Петер! Скажешь, я не знаю, как вам это объяснить, но нам нужно решиться на строительство печей. Поверь, наши прихожане не такие глупые… Они религиозные люди, даже если они не смогут этого понять, они смирятся… Доверься Ему, — она показала пальцем вверх, — и иди вперёд, не думая о том, что подумают о тебе люди. Ты же сам сколько раз говорил это в проповедях: «Если тебе важно, что подумает о тебе Бог, то какой смысл думать о том, что подумают о тебе люди!».
— Уж не пора ли мне уступить тебе место у алтаря? — Петер воспрял духом, он чувствовал, как уходит напряжение.
— Какая ты у меня умная!
— Вот именно! А ты говоришь, сумасшедший… Вполне здраво рассуждаешь. Ты просто, как заболевший доктор, который не знает, как вылечить себя.
Через несколько дней, после воскресного богослужения, на котором, на удивление, было много народу — почти полный зал, Петер обратился к прихожанам:
—Я хотел бы вам кое-что сказать… Дело в том, что в нашей общине за последнее время … много чего произошло… Вы знаете это не хуже меня. И вот я пришёл к выводу, что нам нужно построить здесь, в новой церкви, печи, — Петер напрягся. — Я скажу вам честно, я не знаю, как вам это объяснить… Но нам необходимо на это решиться, — уверенность покидала его.
С первого ряда, опираясь на палку, поднялся старик Штеффен Шредер — в общине его знал каждый, ему исполнилось девяносто шесть лет.
— Пастырь, да не надо ничего объяснять, если ты так решил — надо строить!
— Конечно! Давайте будем строить! — стали раздаваться голоса…
— Но это будет стоить очень дорого! — Петер поднял руку, призывая к тишине. И отапливать тоже недёшево!
— А мы не такие уж бедные! Можем себе позволить и печное отопление! — снова раздались крики из зала, среди прихожан было немало достаточно богатых людей.
— И что, никто из вас возражать не будет? — Петер был по-настоящему удивлён.
— А что возражать-то? Строить надо, и всё тут!
Петер не верил своим ушам.
— И вы все согласны?!
— Все! Все! — несколько голосов раздались одновременно.
Петер встретился глазами с Мартой — она сидела в первом ряду рядом со стариком Шредером — её лицо сияло!
Вечером, наспех поужинав, Петер помчался к Гюставу. В дверях его встретила Карин, она улыбалась и вообще была, похоже, в прекрасном настроении.
— Проходи, Петер, он тебя ждёт, — они прошли в комнату Гюстава.
Тот лежал по пояс одетый, ноги под одеялом, в руке карандаш. По кровати разбросаны листы с эскизами. Перед ним, рядом с кроватью, стоял огромный кульман.
— О, Петер, я тебя жду, — Гюстав выглядел как-то иначе. — Сейчас приедет Удо…
— Что ты задумал? — Петер покосился на Карин, та вроде была спокойна.
— Я говорил с ним по телефону, он вчера вернулся, сейчас приедет. Он уже заезжал днём, привёз большой кульман. Мы договорились с ним делать проект… печей. Вместе. Я буду подсказывать, он чертить. Я его нанял.
— И сколько это стоит…
— Выбрось из головы, Петер, ты же знаешь, я далеко не бедный человек … Карин рассказала мне, что было сегодня, и я так обрадовался! Как все восприняли, ты молодец, Петер! Не каждый бы на это решился! Я бы точно побоялся! Ты всё правильно понял — нам нужно построить печи, я тоже об этом думал все эти дни.
Петер взял за руку Карин, потянул её в гостиную.
— Как ты могла это допустить?! — шёпотом набросился он на неё. — Он так слаб! Да неужели мы не нашли бы толкового конструктора?!
— Петер! Да ты посмотри на него, — спокойно сказала Карин. — Он же оживает! Ему осталось жить совсем немного, он так обрадовался, что ещё может пригодиться!... Это я позвонила Удо… Попросила, чтобы он позвонил Гюставу сам и предложил ему помощь…
— Ты?! Ты это придумала?
— Да… Если бы кто-то делал проект без него, он бы только мучался и чувствовал свою ненужность и беспомощность, — на её глаза навернулись слёзы… — Может он и умрёт за кульманом, но счастливым…
Петер задумался…
— Прости, Карин, ты права… Ты поступила очень мудро. Петер вошёл в комнату, Гюстава
— Я так рад, что проектом займёшься ты! Удо тебе поможет… Мы будем молиться. У тебя хватит сил это сделать! Теперь я спокоен, мы со всем справимся! — он легонько сжал руку друга.
Директор музыкальной школы в присутствии главы посёлка без всяких возражений согласился предоставить зал для богослужений в воскресное утро и в среду, а на время летних каникул полностью передать здание старой церкви в распоряжение общины. Через месяц проект был готов, а Гюстав всё не умирал, более того, он сам начал есть, сам одевался, правда, на улицу не выходил — сил не хватало. Однако опытный в этих делах Петер, знал, что так часто бывает перед концом, организм на какое-то время будто мобилизует все силы, прежде чем они оставят его навсегда.
За это время усилиями общины полностью разобрали пол, залили фундаменты под печи, согласно чертежам Гюстава и Удо. К работе приступила бригада печников. Однажды вечером Петер взял трубку справиться о здоровье Гюстава, ответила Карин.
— Карин, здравствуй, дай трубку Гюставу.
— Его нет. Его увёз Удо в церковь. Он просто не мог сидеть дома, извёлся весь…
— И ты подговорила Удо?
— Нет, в этот раз он сам его упросил, я согласилась.
— Ладно, — сдержано сказал Петер. — Поеду к нему, надо посмотреть, как там всё идёт, пока!
Он поспешно сел в машину и помчался на стройку. Вошёл в ярко освещённый зал, один угол был в лесах. Первая печь уже метра на четыре в высоту была выложена, вокруг деловито сновали человек пять рабочих. Недалеко от печи было устроено лежбище, на котором возлежал Гюстав, из пледа торчала его лысая голова, рядом стоял всё тот же кульман, на полу разложены чертежи. Удо сидел тут же рядом на стуле. Они что-то горячо обсуждали. Петер подошёл ближе, он всматривался в друга и не верил своим глазам — его лицо уже не выглядело измождённым, оно пополнело, глубокие морщины на лбу и щеках исчезли, глаза светились. «Он как будто поправляется!» — эта мысль потрясла Петера.
Через полтора месяца все печи были подведены под крышу— было сразу заметно, что они другой, не такой, как в старой церкви, конструкции. Оставался последний и самый сложный этап — аккуратно разбирать крышу участками и выводить наверх дымоходы.
Петер, как всегда, заехал ближе к вечеру. Удо оказался на лесах. А на лежбище Гюстава никого не было…
— Что с Гюставом? — спросил Петер, когда Удо спустился к нему.
— А вы не знаете? Он в больнице.
Петер почувствовал слабость в ногах.
— Ему стало хуже? Ах, Карин, вечно она от меня скрывает!
— Нет-нет, ему не хуже. Вчера я заехал за ним после обеда, но у него был доктор, который его наблюдает, на стройку не пустил. Сегодня утром я заехал снова, тётя Карин сказала, что доктор ещё вчера увёз его в больницу делать какие-то анализы, сказал, что минимум два дня будут его там обследовать, наверное, сегодня вечером привезут его.
Попрощавшись, Петер снова сел в машину, поехал к Гюставу. Карин, открывшая ему дверь, ни слова не говоря, схватила его за руку, потащила в гостиную. Там, за столом, сидел уже знакомый ему врач в золотом пенсне.
— Скажите ему всё!
Петер сел за стол.
— Понимаете, задумчиво начал врач. — Я был бы готов признать свою ошибку, но ошибки не было! — он смотрел в глаза Петеру. — Я досконально обследовал его, более того, сегодня я собрал консилиум. Мои коллеги полностью подтвердили мой диагноз — болезнь была. Но обследование показало, что сейчас он практически здоров! Мы все сошлись во мнении, что его жизни уже ничто не угрожает, — доктор снял пенсне, начал протирать стёкла салфеткой. — Такие случаи были в моей практике, правда, очень… очень редко, но такой запущенный случай, пожалуй, впервые… Он вылечился!
— Он не вылечился, — тихо сказал Петер.
— Что вы имеете в виду, — врач близоруко прищурился.
— Он исцелился! — Петер вскочил на ноги. — Где он?
— Успокойтесь, господин Шенк… Я оставил его в больнице. Я должен был сначала приехать и поговорить с родными… Там ещё несколько анализов… но это уже формальность, — доктор встал из-за стола, складывая бумаги в саквояж. — Завтра к обеду его привезут домой.
Петер вошёл в дом, день был трудный, но он не чувствовал усталости. Проходя мимо телефона, он вдруг остановился и уставился на аппарат. До него дошло, что уже, наверное, с неделю, а то и больше, телефон по вечерам молчит и не несёт тревожных вестей. Петер тихо встал на колени, закрыл лицо руками, сквозь ком в горле проговорил: Господи, благодарю…
***
Первое сентябрьское воскресенье. В дверях церкви, встречая прихожан, стоит сияющий Гюстав, как будто и не покидал на время свой «пост». На службе много народу — полный зал. Часть пространства в зале теперь занимают печи, они как будто бы стояли здесь всегда. Протапливать их начнут не скоро, но все чувствовали, они уже несут своё тепло, они так были необходимы здесь!
После службы Петер задержался за алтарём.
— Я должен вам кое-что сказать, — начал он медленно. — Я… Простите меня… — сказал он вдруг.
В зале установилась гробовая тишина.
— Выслушайте меня… Я плохой пастырь… Да, да… Я плохой пастырь. Я слишком долго ничего не понимал. Я боялся, что на стройке вы не окажете достойной помощи… Я боялся вам сказать о печах, потому что думал, что вы сочтёте меня сумасшедшим. Я думал о вас хуже, чем вы есть на самом деле! Даже женщины, которых я знал столько лет, оказались мудрее меня! А самое главное, я всегда считал, что это благодаря мне община так окрепла и выросла! При мне построены церкви… А ведь это не я!.. Это он! — Петер указал пальцем на скамью в последнем ряду, все начали оборачиваться — Гюстав скромно сидел на задней скамейке, сложив руки на коленях и открыв рот. — Это наш дьякон Гюстав! Это он, простой дьякон, всегда был благословением для нашей общины! Это он незаметно для всех исполнял свой долг… И мы настолько привыкли к этому, что перестали это ценить… И я воспринимал это как должное… Но Бог умеет открывать людям глаза… Прошу вас… простите меня… — Петер опустил глаза, повернулся, начал спускаться с алтаря, потом остановился.
Подумал мгновение, вернулся:
— Я должен был это сказать вам… Это, наверное, мой лучший поступок в жизни…
Петер начал спускаться с алтаря…
С первого ряда поднялся старик Шредер:
— Петер, ты лучший настоятель, которого я знал за всю свою долгую жизнь!
— Пастырь! Да мы за тебя… несколько человек поднялись со своих мест.
Молча стали подниматься и другие. Ссутулившегося, постаревшего пастыря сходящего с алтаря, община провожала стоя.
***
Прошло почти десять лет. Уже четыре года, как старого пастыря сменил совсем молодой настоятель, его звали Вольфганг Шенк.
Петер подъехал к дому Гюстава ровно в семь, так было давно заведено. Он заходит к Гюставу, они пьют по чашечке кофе и отправляются в церковь. Они идут пешком в любую погоду — Гюстав любит ходить пешком. Вот и сегодня, январским утром, лёгкий морозец. Петер на всякий случай предлагает ехать на машине, заранее зная, что Гюстав откажется, сказав что-нибудь типа: «нет, Петер, нам необходимо хоть чуть-чуть растрясти твоё брюшко!». Поддерживая друг друга, они медленно идут, о чём-то тихо переговариваясь. Иногда, посмеиваясь, подтрунивают друг над другом. Когда они придут в церковь, печи там уже будут растоплены. Пара дьяконов или просто помощники уже подготавливают церковь к службе. Они пройдутся по церкви, усядутся на первую к алтарю скамейку, тихо помолившись, посидят молча и отправятся на свой «пост». Когда придут первые прихожане, в дверях их встретят два старика. Слева стоит бывший пастырь Петер, абсолютно седой, полноватый, добродушный и улыбающийся. Справа — бывший дьякон Гюстав, сухощавый, совершенно лысый и … тоже улыбающийся. А по-другому просто и не может быть. Так всегда начинается воскресенье…
Вот и конец этой истории… И чем дольше я живу на свете, тем больше во мне уверенности, что всё рассказанное в ней, вполне может быть правдой — от начала и до конца.
Марат И. Акчурин. Ноябрь 2013 год. Омск.
Ещё в тридцатых годах предыдущего века в большом посёлке на два десятка тысяч жителей, расположенном в восьмидесяти километрах от крупного промышленного города, жила своей жизнью добрая, сплочённая христианская община. Настоятель этой общины, пастырь Петер Шенк, был ещё совсем молод, ему только исполнилось двадцать восемь лет, но старый настоятель общины настойчиво просил его принять это поручение.
— Я знаю, у тебя получится, — часто говорил он молодому священнослужителю, когда тот выказывал неуверенность. И, правда, Петер был добросовестным и верным служителем, уже спустя пару лет стало заметно, что в общине намного больше прихожан, стали регулярными занятия с детьми, встречи молодёжи и пожилых прихожан. Значительно выросли и пожертвования. В то время своего помещения у общины не было — собирались в главном зале поселковой библиотеки, что, конечно, было не совсем удобно, двести человек еле размещались на богослужениях.
Однажды на совете священнослужителей (а в общине тогда на общественных началах служили ещё три священника и шесть дьяконов) молодой дьякон, которого звали Гюстав Фольке, сказал:
— Настоятель, а не пора ли нам подумать о строительстве своего церковного здания?
Все уставились на Петера.
— Я даже не думал об этом… пока, — сконфуженно проговорил он.
— А почему бы и нет?! — воодушевились остальные священнослужители. — Как у нас со средствами, пастырь?
Петер достал из стола бумаги.
— Вот наши накопления… Сумма немаленькая, но этого всё же пока маловато, не потянем, — вздохнул он.
Но Гюстав не унимался:
— Давай считать! Многие черновые работы мы можем сделать сами, ведь у нас немало молодых ребят и мужчин, они не откажутся поработать для церкви бесплатно, ну а печи я выложу сам, вы не забыли? Я ведь печник!
Картина предстала в другом свете. Действительно, на материалы и профессиональные работы хватало с излишком.
— Завтра же еду в город, в церковное управление, а вечером напрошусь на встречу с главой поселковой управы, — взволновано проговорил Петер.
Как он и предполагал, встречи прошли более чем удачно: в церковном управлении он сразу получил «добро», в случае необходимости пообещали помочь, а в поселковой управе глава предложил ему землю на взгорке у реки. Это, пожалуй, было, самое лучшее место для церкви.
— Если облагородите этот пустырь, — сказал глава, — обещаю, что посёлок передаст вам эту землю бесплатно. Петер летел домой, как на крыльях. На церковном совете было постановлено, что через месяц начнутся работы по заливке фундамента, а весной — стройка, пастырь должен был заняться проектом и документами. Беспокоило пастыря только одно — будет ли помощь со стороны прихожан.
Началась весна. Строительство шло быстро. Каждый день на стройку приходили не только мужчины и женщины, но и старики и дети, каждый находил себе работу. Кто не участвовал в стройке — облагораживал участок, высаживал деревья, вкапывал столбы для электрических проводов, а пожилые садились в круг и запевали песни, которые подхватывали остальные. К удивлению Петера, на стройку стали приходить люди, которые не имели отношения к общине, просто помогали. Вечерами, после работы, приходило столько людей, что стройка начинала походить на муравейник.
Сам Петер долго не мог найти себе занятие, сначала он пытался руководить, но после того как профессиональные строители мягко попросили его не мешать, пытался примкнуть то к одной группе, то к другой. Что он только не пытался делать: и ямы копал, и кирпичи клал, и дорогу пытался мостить. Пастыря, конечно, все любили, но частенько над ним подтрунивали: «Да, пастырь, дорогу в небеса у тебя мостить получается гораздо лучше!». Он не обижался, зная, что это действительно так, смеялся над шутками вместе со всеми.
Однажды он зашел в храм, который был почти подведён под крышу, и оторопел. Недели три он не заходил сюда, после того как его попросили «не руководить». По углам главного зала тянулись ввысь величественные конструкции. Они были окружены лесами. На них работали по несколько человек. Между конструкциями быстрым шагом ходил Гюстав, отдавая ясные, чёткие распоряжения. Иногда то тут, то там постукивал зачем-то маленьким серебряным молоточком по кирпичам, слушал, всматривался в чертежи, шёл к другой печи. Петер залюбовался его работой. К Гюставу подходили профессиональные строители, о чём-то советовались, внимательно его выслушивали, с уважением поглядывая на молодого печника. С интересом разглядывал пастырь новые печи. Как их кладут, тем более такие большие, видеть ему никогда не доводилось. Он был поражён, насколько непростым это оказалось делом. А он думал, что нет ничего проще, чем выложить печь. Однако оказалось, работа эта — почти искусство, и если чуть-чуть ошибиться в расчетах или кладке, то в здании никогда не будет уютного тепла. Он поражался, как разумно Гюстав сконструировал печи — своим «телом» они находились в зале, а протапливались снаружи из специальных аккуратных топок с отдельной вентиляцией. Петер вспомнил, как полгода назад заехал к Гюставу домой справиться о сумме на строительство печей. Он застал его в обществе богато одетого, седого человека.
— Вот, познакомься, Петер, — вскочил ему навстречу Гюстав. — Это господин Майер, профессор Отто Майер, мой учитель.
Огромного роста господин поднялся с кресла и протянул руку Петеру. Пожимая её, Петер сказал:
— Я слышал о вас. Вы ведь преподаёте в университете в городе?
— Да, — с достоинством произнёс тот. – Термодинамика...
— Мой старший брат учился у вас, ни о ком из преподавателей он не говорил с таким восхищением. Правда, и экзамен он вам сдал не с первого раза, — Петер вспомнил, как его умный и упорный старший брат сидел за учебниками по ночам. О требовательности этого профессора к студентам ходили легенды.
Петер огляделся по сторонам. Стол был завален бумагами с чертежами, несколько больших листов были разложены прямо на полу.
— Очень кстати, что ты заехал, — как всегда, улыбаясь, сказал Гюстав. — Мы как раз обсуждаем с учителем конструкции печей для нашей церкви. Понимаешь, я хочу построить печи собственной конструкции. Вопрос в том, что их строительство будет гораздо дороже, но их эксплуатация настолько дёшева, что вложения окупят себя за пять лет. Вот, господин Майер, проверил все мои расчеты и…
— Да, да, — перебил его Отто Майер. — Хотя на практике так никто не строил, но я уверен, что расчеты верны, советую вам довериться господину Фольке, — тут он посмотрел на Гюстава и с нажимом вдруг сказал: — Ведь он остаётся моим лучшим учеником, — сверлил он его взглядом, под которым Гюстав как-то сник и опустил глаза. — А теперь позвольте с вами попрощаться, — поднялся во весь свой огромный рост Отто Майер и, слегка кивнув головой, важно вышел за дверь.
— До свидания, господин Майер, спасибо что приехали! — прокричал Гюстав в сторону двери.
— Как-то попрощался он … не очень… — растеряно протянул Петер.
— Да он до сих пор обижен на меня, – грустно сказал Гюстав.
— На тебя? Обижен? ¬— Петер был искренне поражён. — Разве есть на свете люди, которых мог обидеть Гюстав Фольке? Разве он убил хотя бы муху? Покажите мне её труп!
— Да всё просто, — грустно улыбнулся шутке Гюстав. — Он очень хотел, чтобы я продолжил обучение, — Гюстав вздохнул. — С виду он суровый, но на самом деле — очень хороший и добрый человек. Понимаешь, он выбил для меня стипендию, написал блестящие рекомендации… Очень хотел, чтобы я поехал в Лондон, но… ты же знаешь…
Да, историю семьи Фольке Петер, конечно, знал. В отличие от Петера, сына крупного фабриканта, Гюстав рос в бедноте. (Кстати, отец Петера был близким другом старого пастыря, он был из тех первых прихожан, которые помогали ему организовывать общину, то есть стояли у её истоков. Знал ли он тогда, что со временем его сын, которого ещё не было на свете, станет её руководителем на десятки лет). Гюставу было десять лет, когда неожиданно умер отец, мать осталась с пятью детьми на руках. Это было настоящим потрясением для общины. Старшим был Гюстав и ещё четыре сестры. Младшая, Сьюзен, постоянно болела. Мать Гюстава руководила церковным хором — она была учителем музыки, преподавала в музыкальной школе. Заработки были невелики. Старый пастырь был частым гостем в их доме. Никогда он не появлялся с пустыми руками. Во многих семьях, которые посещал старый пастырь, перед прощанием ему протягивали свёрток: «это для Фольке». Он с благодарностью принимал всё, что могло облегчить жизнь сестры Эльзы и её детей. Помнил Петер и ещё один случай. Лет семь-восемь назад старый пастырь приехал в их дом и долго о чём-то говорил с отцом в его кабинете. До Петера долетали отрывки фраз: «это для неё невозможно… Фольке… четыре года… Гюстав… блестяще закончил школу…». Через некоторое время сияющий пастырь вышел из кабинета, карман его сюртука подозрительно оттопыривался. За ним шёл отец. Перед дверью пастырь вдруг обернулся и обнял его:
— Спасибо, тебе, — дрогнувшим голосом сказал он.
— Да ну что ты, — смутился отец. — Ты же знаешь, я всегда рад, чем могу…
Смышлёный Петер сразу догадался, что отец принимал какое-то участие в обучении Гюстава. Понятно, что, закончив обучение, Гюстав стремился скорее зарабатывать, чтобы помогать матери и сёстрам.
— Ну, что, пастырь, как ты на это смотришь? — спросил Гюстав.
— На что? — возвращаясь к действительности, спросил Петер.
— Ну, на печи, как будем строить?
— Гюстав, ты же знаешь, я в этом совершенно ничего не понимаю, но ведь твой профессор в тебя верит. Денег нам хватает. Значит, так тому и быть. Готовь смету. – Петер поднялся.
— Спасибо, Петер! — сияя улыбкой, сказал Гюстав и вдруг обнял оторопевшего пастыря.
С этого времени Петер всегда старался держаться группы, которая выводила печи — месил глину, подтаскивал кирпичи, штукатурил. Самое интересное, что именно здесь у Петера стало получаться так хорошо, что его постоянно хвалили, даже Гюстав с улыбкой часто говорил ему:
— Да, пастырь, без тебя мы бы так быстро не справились!
Между ними всё крепче завязывалась настоящая мужская дружба.
Как-то приехал с инспекцией глава посёлка. Сияющий от гордости пастырь водил его по стройке. Они подходили к людям, разговаривали, глава справлялся о нуждах добровольных помощников. Он не услышал ни одной жалобы, а единственное в чём нуждались люди — в грузовом транспорте.
— Да, Петер… – только и смог вымолвить глава, пожимая ему руку при расставании. На следующее утро на стройку въехал новенький грузовик администрации посёлка, приписанный на всё время стройки.
К сентябрю стройка была закончена. Там, на взгорке, где раньше был унылый пустырь, величественно возвышалось церковное здание, окружённое красивой оградой. К церкви вела широкая мощёная дорога, по краям аккуратных гравийных дорожек цвели цветы, на свободном пространстве раскинулся ухоженный парк. Сход к реке за церковью тоже был облагорожен. К самой воде можно было спуститься по широкой бетонной лестнице. Жители городка стали часто приходить в парк гулять, играть с детьми.
В конце сентября состоялось первое, освятительное богослужение. Когда Петер вслед за высокими санами, приехавшими из города, вышел из подсобного помещения в зал, у него навернулись слёзы. Зал, рассчитанный на триста пятьдесят человек, был забит до отказа. Пришёл и глава посёлка. После богослужения Петер от имени прихожан горячо поблагодарил его за помощь.
— Да, что я, — сконфуженно отвечал тот. — Для посёлка-то тоже польза немалая, это я вас должен благодарить.
Приближались холода. Такой подарок, как новенькая церковь, требовал тщательного ухода. Петер созвал церковный совет с предложением разделить сферы ответственности, нанять смотрителем кого-то из ответственных прихожан, чтобы протапливать печи. Тут встал Гюстав:
— Петер, эти печи я построил так, что их достаточно протопить один раз, затем в течение трёх дней они будут сами поддерживать нужную температуру, постепенно отдавая тепло. Сильных морозов у нас не бывает, поэтому достаточно нескольких поленьев и два-три ведра угля или торфа на каждую печь. Это не такой большой труд, поэтому я предлагаю возложить эту ответственность на меня, всё равно лучше меня никто не справится.
— Нет.. нет! — замотал головой пастырь. — Гюстав, у тебя ведь работа, ты и так много делаешь для общины, а здесь нужно так рано вставать…
— Хорошо, — сказал дьякон. — Давай сделаем так: эту зиму я сам буду следить за печами, у них непростая система задвижек, всё равно какое-то время пришлось бы кого-то обучать, а если мне будет тяжело, я тебе сразу скажу, тогда наймём специального человека.
На том и порешили.
С этого времени Гюстав стал приходить в церковь по воскресеньям рано. Уже в семь утра он начинал растапливать печи. Его дом располагался почти в двух километрах от церкви, и он всегда ходил пешком. Гюстав сразу почувствовал, что именно этого ему не хватало в жизни. Этой неспешной прогулки от дома до церкви ещё затемно. Этого покоя, который охватывал его, когда он входил в помещение церкви. Короткий вестибюль с гардеробом, массивная дверь — и вот он в зале. Щелчок выключателя, и зал заливался мягким светом. Над его головой, на высоте десяти метров, сходился сводом отделанный лакированным деревом потолок, витражи узких и высоких окон как будто оживали, играя отблесками всех цветов радуги. По углам зала возвышались его творения, обложенные красивым камнем. Он подходил к каждой печи по очереди, прикасался к ним и ему казалось, он чувствует, что они, как живые исполины, преданные своему хозяину, готовы исполнить то, для чего он сотворил их. Потом он садился на первую лавку перед алтарём, несколько минут сидел тихо, часто думая о том, как было бы хорошо, если бы и люди так же подчинялись во всём своему Творцу, неся тепло людям. Он возносил короткую молитву и совершенно счастливый шёл растапливать печи, про себя всегда повторяя: «Ну что, пора кормить моих питомцев». Когда благодатное тепло начинало разливаться по церкви, Гюстав брался за другую работу. Если вдруг выпадал снег — чистил дорожки, если было скользко — посыпал их песком. И когда приходили первые прихожане, Гюстав уже во всём чистом стоял у входа и встречал их сияющей улыбкой. И так и стоял он на входе, пока дверь не закрывалась за последним прихожанином. Очень быстро все так привыкли к этому порядку, что стали воспринимать это совершенно естественно. В церкви всегда уютное тепло, дорожки почищены, а в дверях — сияющий дьякон Гюстав. Так всегда начинается воскресенье.
Пришла весна, а с ней и тепло. Однако Гюстав, как и прежде, приходил в церковь ранним утром. Когда уже не надо было топить печи, Гюстав подметал дорожки, взрыхлял почву вокруг цветов, поливал их. Если оставалось время, шёл с пилой в парк, убирал засохшие ветви, сгребал листву. Каждый день он обходил кругом церковь, от его острого взгляда ничего не могло укрыться: где-то появился скол на штукатурке, где-то отошёл облицовочный камень. Гюстав тут же принимался за работу. Но одно было неизменно — к приходу первого прихожанина он стоял, сияющий, в дверях на своём «посту». В среду перед вечерним богослужением Гюстав также приходил задолго до начала. Будучи мастером бригады печников, он заранее всё рассчитывал. Когда ему было необходимо уйти пораньше, он давал распоряжения, оставлял за старшего опытного рабочего и со спокойной душой уходил, зная, что работа будет выполнена качественно и в срок.
***
Прошли годы… Всё это время Бог щедро благословлял общину. Уже несколько лет по воскресеньям проводилось два богослужения: в 9:30 утра и 15:00 дня, потому как одновременно все в церкви не помещались. У Петера и его супруги Марты родилось шестеро детей, старшие уже жили своими семьями, средние сын и дочь учились в городе в университете, только их поздний ребёнок, младший сын Вольфганг жил с ними, заканчивал начальную школу. Его другу Гюставу тоже не на что было жаловаться. Со временем слава искусного печника облетела не только окрестные посёлки и города. Мастер бригады печников брался только за самые сложные объекты. Сам проектировал печи, сам со своей бригадой возводил. Гюстав быстро богател. Когда его жена Карин была беременна пятым ребёнком, его небольшой дом стал тесен для растущей семьи. Гюстав решил строить новый большой дом. Он купил землю в самом конце улицы, расположенной ближе всех к церкви. И через год небольшой дворец принял счастливых жильцов. Теперь Гюстав жил всего в километре от церкви. Даже годы войны обошли общину стороной. Только несколько мужчин погибли или пропали без вести. В других общинах, как слышал Петер, война выкосила до половины прихожан. А где-то, особенно там, где велись военные действия, и не осталось никого. Но, несмотря на всеобщее уныние, жизнь продолжалась. Это было очень трудное время. Но, как известно, именно в такие времена люди всё больше и тянутся в церкви. Так было и с общиной. Во время богослужений молодёжь уже просили стоять в проходах по стенам, убрали последний ряд лавок, чтобы больше людей могли стоять. Когда-то казавшийся таким большим зал не вмещал всех желающих. Сюда несли люди свою боль потери близких, тревогу за родных, кто оказался по ту сторону новых границ. Здесь находили поддержку. Молились друг за друга. Отсюда брала истоки уверенность в будущем.
И жизнь постепенно налаживалась.
***
Прошло ещё около десяти лет… В воскресенье проводилось уже три службы. Всё лучше и зажиточней жили люди, всё больше прихожан стали приезжать на службу на автомобилях. Быстро росли пожертвования. Все эти годы Петер был поддержкой для всех, кто нуждался в помощи. Если в чей-то дом приходила беда, там знали — первым, кто скоро появится на пороге, будет пастырь. Первый вопрос, который он задаст: «чем помочь?». И хотя к тому времени у него было уже много помощников — священников и дьяконов, там, где беда, всегда первым был Петер. Скольких ушедших в мир иной проводил он за это время? Скольким потрясённым душам он торопился принести утешение. Сколько родителей стремились разделить с ним радость появления новой жизни. Сколько детей вошло в мир с его благословением? Сколько венчаний, сколько юбилеев? Помнили только церковные книги. Конечно, он изменился за эти годы, хотя ему и не давали его пятидесяти пяти лет. Он и раньше был полноватым, пышущим здоровьем мужчиной с розовыми щеками, а сейчас добавилось небольшое брюшко, которое он безуспешно пытался скрыть под дорогими костюмами. В волосах появилась заметная проседь. И лишь внимательные и добрые глаза по-прежнему светились задором и молодостью.
А как Гюстав? А Гюстав, как всегда, в последние почти сорок лет: в церкви всегда уютное тепло, дорожки почищены, а в дверях — поджарый, лысоватый, всегда подтянутый и сияющий дьякон Гюстав. Так всегда начинается воскресенье.
И вот пришло время, когда витающую в воздухе мысль стали всё чаще озвучивать прихожане: а не пора ли нам построить церковь побольше?
Переговоры Петера вновь не заняли больше двух дней. Самый сложный вопрос о месте строительства новой церкви разрешился вновь для общины самым наилучшим образом. Уже новый глава посёлка принял Петера с глубоким почтением — он знал, каким авторитетом пользуется этот человек у администраций всех уровней и у населения. Без всяких предисловий он перешёл к делу.
— Я успел все обдумать, — затараторил он. — Я предлагаю построить ваше новое здание там же на взгорке, в конце парка, напротив старой церкви, буквально в пятистах метрах. А старое здание посёлок выкупит у вас под музыкальную школу, ведь хотели строить для нее новое здание, а тут вы… Да с залом для концертов, да в таком месте! Красота! А мы ломаем голову, где школу строить, старая-то в четыре смены детей принимает, мест не хватает…
Увидев озабоченный взгляд Петера, глава вдруг добавил:
— Мы хорошо заплатим!
— Да дело не в деньгах, — ответил Петер. — Там ведь печное отопление…
— Да это не проблема, — махнул рукой глава, — проведём центральное отопление, там тянуть-то чуть более километра. Больше того, мы и вам отопление пробросим, для вас это будут мизерные затраты.
— А это неплохая мысль! — обрадовался Петер. — Мои дети все прошли через эту музык… шк… — Петер скривился, он вдруг ощутил острую боль в области сердца. Он начал растирать грудь рукой, глава подскочил к нему со стаканом воды в руке:
— Вам плохо?
— Нет, нет, всё хорошо, — ответил Петер, — так, что-то заболело вдруг…— Петер глотнул воды, боль постепенно уходила.
«Да, со мной такое впервые», — подумал Петер, садясь в машину. Неужели сказываются годы? Ни разу за свою жизнь он не обращался к врачам, разве что к стоматологу. Он всегда чувствовал себя молодым и здоровым, и вот на тебе. Впервые за последние годы его по-настоящему что-то встревожило.
Знал бы он тогда, какой мелочью это покажется, по сравнению с тем, какие страшные дни ему придётся пережить очень скоро.
***
Стояла летняя жара. Строительство новой церкви, как и тридцать лет назад, шло ускоренными темпами. Скоро новая церковь распахнёт свои новенькие двери для прихожан. Опасения Петера, что такой, как раньше, помощи от прихожан церковь не получит (всё-таки время изменилось, люди тоже), совершенно не оправдались. Десятки людей приходили по вечерам и в субботу на стройку. Помощи было с избытком. Не подвёл и глава посёлка, договор о продаже здания был подписан на солидную сумму, а отопление к старому и ещё не залитому фундаменту нового здания провели сразу. В посёлке уже давно была построена теплоснабжающая станция, недавно вошла в строй вторая. Практически все дома уже отапливались от них. Печи перестраивались в камины. Только церкви не торопились переходить на новое отопление. Но и здесь экономия и удобство наступали на церковный консерватизм. Так и в проекте новой церкви сразу было заложено центральное отопление, ни у кого иной мысли и не возникло. Это даже не обсуждалось.
Мотаясь по бесконечным делам, Петер сильно уставал, но никогда ещё он не чувствовал себя таким счастливым. Нередко его посещала мысль — какого доброго слугу избрал себе Господь!
«При мне община выросла и окрепла, при мне была построена первая церковь, а скоро будет достроена и вторая. Да какая! На пятьсот сидячих мест! С какой любовью и уважением относятся ко мне все. Да, прав был старый пастырь, когда говорил, что у меня всё получится», — от таких мыслей у Петера кружилась голова. Это счастье!
Час до первого богослужения в новой церкви. Петер выходит из машины, и под руку с Мартой идёт к дверям, у которых толпится много людей. Всеобщее радостное возбуждение. Улыбки, горящие глаза, много цветов. Тёплые приветствия. Этого дня он так ждал! Петер входит в церковь, здесь ещё больше людей… Но что-то не то…Он вдруг чувствует, что и эти близкие ему люди вокруг него ощущают то же… Что-то не то! — быстро нарастает тревога.
«Гюстав!», — вдруг проносится в его голове. «Гюстав! Его нет в дверях!», — Петер встал, как вкопанный, Марта испуганно посмотрела на него.
— А где Гюстав? — тихо произносит Петер, но его слышат все.
Голоса смолкают. Петер глядит вокруг, ищет своего друга, сердце стучит всё сильнее, чувствуя беду, он натыкается взглядом на Карин.
— Карин! — взволновано вскрикивает он. — Где, где Гюстав?
Бледная Карин протискивается к нему сквозь людей.
— Он дома…
— Как дома? — Петер пытался овладеть собой.
— С ним…— Карин подошла поближе.
— Что с ним? — перебил Петер.
— Да, не волнуйся, Петер, — Карин взяла его за руку. — Ему вдруг стало плохо утром…
— Как стало плохо?
— Он упал в обморок.
— Как упал в обморок? — Петер подумал, что всё больше становится похож на попугая.
— Да мы сами в растерянности, ты же знаешь, у него отменное здоровье. Может, от напряжения последних дней? Он много работал…
— Он всегда много работал, — не сдержался пастырь и подумал - Да что с тобой, Петер, ещё немного и у тебя вырастет клюв!
- Утром он встал с постели и упал, — спокойно продолжала Карин, Петер стиснул зубы, чтобы не спросить: «Как упал?»
— Перепугал всех. На мой крик прибежали дети. Через минуту очнулся, мы и сделать ничего не успели. Говорит, слабость какая-то, и бледный совсем. Еле уложила его обратно в постель, он же порывался идти в церковь. Кое-как уговорила.
Спокойствие Карин передалось Петеру, он вроде успокоился.
— Ладно, после всех празднеств приеду, жди вечером.
Петер пошёл готовиться к службе. Марта осталась с Карин.
Праздник все же состоялся. После, как всегда, блестящей, проповеди Петера при полном зале — благодарности с алтаря всем, кто активно помогал строить, делал значительные пожертвования на строительство. Пикник в парке. Объятия, поздравления, много смеха…
Однако тревога за Гюстава нет-нет да вползала змеёй в мысли Петера, в конце празднества Петер не вытерпел, сказав несколько тёплых слов всем на прощание, обещал передать привет Гюставу, которого поехал проведать. Сделал знак Марте, они быстро сели в машину и через пару минут уже были в доме Гюстава. Их встретила Карин, проводила наверх, в спальню. Гюстав сидел на кровати, по шею закутанный в одеяло.
— Гюстав! Что с тобой, мой друг? — Петер придал голосу нарочитой весёлости. — Тебе все передают привет. Жаль, что ты не смог быть сегодня, — Петер взял стул и сел рядом с кроватью.
Гюстав выглядел, мягко говоря, не очень: землистый цвет лица, осунувшийся, только глаза по-прежнему излучали ум и доброту.
— Ничего страшного, Петер, думаю, надо отлежаться пару дней, — мягко сказал он, — зябну, и немного кружится голова, а так всё вроде в порядке. Ты помолишься вместе с нами?
— Конечно! – отозвался Петер. — Карин, позови детей!
Две младших дочери из пяти их детей жили вместе с родителями. В комнату вошли две девушки. Петер первым опустился на колени, на толстый ковёр рядом с кроватью, сделав знак остальным…
На следующий день Петер позвонил Гюставу, трубку взяла Карин.
— У него врач, Петер, чувствует себя вроде получше.
— Хорошо, хорошо, я позвоню или заеду позже, — успокоился Петер.
Однако всё оказалось гораздо хуже, чем кто-либо мог предположить.
Через несколько дней, вечером, раздался звонок, Марта взяла трубку, послушала, изменилась в лице, повернулась к Петеру:
— Карин, просит тебя… Плачет…
Петер вскочил, схватил трубку, рявкнул в неё:
— Еду! — и выскочил из дома.
Ещё только приближаясь к дому Гюстава, он ощутил — сюда пришло горе. Он и сам не мог объяснить, откуда у него это, возможно какой-то дар. Но часто он чувствовал приближение беды задолго до того, как она приходила. Карин встретила его в слезах, она пыталась держаться, но это плохо у неё получалось. В доме было много людей, Петер видел старших детей Гюстава, его сестёр, ещё кого-то, видимо, соседи, все притихшие, ошарашенные.
— Всё плохо, — теребя платок, сказала Карин, — он болен, серьёзно… Её лицо скривилось: — Два, может, три месяца… — так сказали врачи… сделали анализы, ошибки быть не может.
— Врач ещё здесь? Я должен с ним поговорить, — у Петера ещё теплилась надежда, может быть, Карин что-то не так поняла, может, от испуга преувеличивает.
— Да, он в гостиной, пишет что-то…— Карин обессиленная села на краешек стула.
Петер прошёл в гостиную. За столом сидел врач, что-то писал. Видимо почувствовав, что кто-то вошёл, поднял голову, сверкнуло золотое пенсне.
— Я Петер Шенк, я…
— Я знаю, кто вы, господин Шенк, — врач смотрел ему прямо в глаза. — Я действительно очень сожалею, но лучше вам знать правду — у господина Фольке немного времени, чтобы привести в порядок земные дела.
— И сколько?
— Поражены все жизненно важные органы, — доктор положил руку на стопку бумаг на столе, видимо, различные анализы, рядом лежали рентгеновские снимки.
— Но он же был абсолютно здоров! — не выдержал Петер.
— Так бывает… Именно здоровый организм часто борется до последнего, без видимых симптомов, а потом вот так… резко…
— А лечение?
— Никаких шансов, — отрезал врач. — Я совершенно ясно осознаю, что говорю вам сейчас, уже все бессмысленно. Разве что только облегчить боль. И в лучшем случае… месяца три.
Петер поник. Медленно он поднялся со стула, молча вышел из гостиной. Доктор с сожалением посмотрел ему вслед и продолжил писать заключение.
На следующий день было воскресенье, Петер пораньше приехал в церковь, чтобы в тишине сосредоточиться на проповеди. Когда он вышел в зал и встал за алтарь, поднял взгляд и открыл рот, готовясь произнести первые слова, он замер и с полминуты стоял с открытым ртом. Слова застряли в горле — в зале было не больше двухсот человек.
Вечером, он позвонил одному из священников, который жил рядом с заболевшей пожилой сестрой, трубку взяла его жена.
— Беатрис, ещё раз здравствуй! — сказал Петер. — Гюнтер дома?
— Здравствуйте, настоятель, нет, его сейчас нет, — ответила Беатрис.
— А где он?
— Не знаю, ушёл, не сказал, куда.
«Странно…» — подумал про себя Петер, а вслух сказал:
— Беатрис, как Гюнтер придёт, передай ему мою просьбу, нужно посетить сестру Эмилию, она заболела, пусть он сегодня найдёт полчаса для неё, — в трубке было молчание. — Хорошо, Беатрис?
— Я… Вы знаете, пастырь, может, вы сами ему скажете?
— Как это? Что случилось, Беатрис? — у Петера вдруг снова закололо сердце.
— Ну, мы… это… поссорились, не разговариваем уже три дня, — по голосу Петер почувствовал приближение слёз на другом конце провода.
Вот те на! Гюнтер и Беатрис! Это была столь же идеальная пара, как и Петер с Мартой. Они никогда не ссорились. Трое детей… Да что происходит? — Петер сел на стул с трубкой в руке, из которой раздавались короткие гудки.
Со следующей недели Петера ждал удар за ударом. В добропорядочных семьях происходили скандалы и ссоры. Родители жаловались на детей. В общине одна семья поссорилась с другой, у тех и у других появились сторонники, образуя враждующие между собой группы. Священнослужители метались, чтобы то там, то тут уладить конфликты, хотя у самих постоянно что-нибудь случалось. Так прошло почти два месяца.
Гюстав постепенно угасал, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять — конец близок. По лестнице подниматься на второй этаж он уже давно не мог, ему отвели комнату на первом этаже, дверь в которую была прямо из гостиной. Петер почти каждый вечер приезжал к нему, но разговоры становились всё короче. Гюстав уже не вставал, говорить ему было трудно. Петеру так хотелось поделиться с другом всем, что накопилось у него на душе, но он сдерживался, понимая, что только этих «весёлых» новостей Гюставу сейчас и не хватает.
В каждую проповедь Петер вкладывал всю душу. Сколько было сказано о примирении. Сколько призывов к терпению прозвучало за это время. Становилось только хуже. Однажды после богослужения, на котором не было и ста пятидесяти человек, Петер просил всех усиленно молиться. После службы к нему подошли несколько пожилых прихожан.
—Ты, что, не видишь, пастырь? Здесь не хватает Гюстава, нашего дьякона, — говорили старики.
Петер совсем растерялся:
— Но ведь он болен, он умирает, он даже не встаёт с постели… Что можно здесь сделать?! — в его голосе слышалось отчаянье.
Пожилые люди постояли, покачали головами и разошлись.
На следующий день Петер, приехав с очередного улаживания конфликта, застал Марту в слезах. Он еле стоял на ногах от усталости, но сразу об этом забыл, как только взглянул на Марту. Его жена обладала безобидным и весёлым нравом. Она не плакала никогда, разве что на похоронах близких людей.
— Что случилось? — Петер сел, уже привычно хватаясь за сердце.
— Вольфганг… — сквозь слёзы проговорила жена. — Я ему сказала, чтобы завтра помог мне по хозяйству, и вдруг он взорвался, стал кричать, что мы ему не даём продохнуть… Хлопнул дверью… — её снова душили слёзы.
— Вольфганг? — удивился Петер. Их милый мальчик стал кричать на мать? — в это невозможно было поверить, но ведь Марта плачет. Петер обхватил голову руками. В это время в дверь постучали. Петер обречённо пошёл открывать. «Может, Вольфганг», — с надеждой подумал он. Но это был не Вольфганг. За дверью стоял офицер-полицейский. Петер сразу узнал своего школьного товарища, одноклассника Томаса, они всегда поддерживали хорошие отношения, впрочем, у Петера такие отношения были со всеми. Томас уже много лет был начальником поселкового подразделения полиции. Но чтобы он приехал домой к Петеру — такого он припомнить не мог. Неужели что-то с Вольфгангом – испугался Петер.
— Я приехал поговорить, Петер, — было видно, что Томас чувствует себя не в своей тарелке.
— Конечно, заходи. Чай, кофе? Холодное пиво?
— Нет, Петер, спасибо, я еду со службы, тороплюсь домой. Где мы можем поговорить?
— Да, пойдём в кабинет, — они прошли в кабинет Петера, сели за стол лицом друг к другу.
— Я даже не знаю, с чего начать, — смущённо начал Томас.
— Давай сразу к сути, — Петер уже не ждал ничего хорошего.
— Я бы не стал заезжать, если бы не знал тебя так хорошо…Я анализировал наши дела за последнее время и обнаружил такую штуку… — он взглянул на Петера. — Ну хорошо… — Томас открыл серую кожаную папку, достал несколько листков.
— Понимаешь, Петер, последнее время что-то происходит… Ваша молодёжь… В общем вот… — он вгляделся в листок сверху. — Манфред Кох из вашей общины?
— Да, сын дьякона.
— Драка… две недели назад… — он отложил верхний листок, вгляделся во второй. — Курт и Петер Радзиховски?
— Да, тоже наши. Да они пацаны совсем…
— Кража. Стащили велосипед, разобрали, пытались продать по частям… — он отложил второй листок. — Петер, здесь только за последние две недели, — он помахал листами в руке. — Ваши ребята никогда не попадали в наше поле зрения. Что происходит, Петер?
Петер сидел за столом, обхватив голову руками, он посмотрел на Томаса полными боли и стыда глазами.
— Я… Я не знаю… — только и смог выдавить он.
Вечером, они стояли с Мартой на коленях. Короткие вдохновенные молитвы перед сном постепенно превратились в долгие стенания. Уже долгое время они вымаливали у Бога знак — что происходит? Как остановить поток зла обрушившийся на них…
Нестерпимо ярко светило солнце, вокруг была сочная густо-зелёная трава, деревья ломились от каких-то плодов, которые Петер никак не мог разглядеть, он думал, что это очень важно — разглядеть, что это за плоды на деревьях, это так странно – он никогда не видел, чтобы деревья были так густо усыпаны плодами. Какая сказочная, какая диковинная картина. И так жарко. Где я? Вдруг он увидел, что к нему бегут люди, бегут со всех сторон, они торопились, некоторые падали, поднимались снова. Его внезапно охватил страх — что это за люди, почему они бегут к нему? Что им нужно? Он вдруг увидел, что они кричат ему что-то, но он не слышал что, хотя они были близко. Он разглядел, что они все по-летнему одеты в чистые праздничные одежды, но их лица…Они с гневом смотрели на него и всё приближались и приближались… Первым к нему подбежал мужчина средних лет, лицо его было перекошено.
— Мы все здесь замёрзнем! — вдруг услышал он душераздирающий крик. Сердце его зашлось от ужаса. Подбегали другие люди — мужчины, женщины, дети.
— Постройте нам печи! Прямо здесь! Скорее! — или мы все здесь замёрзнем! Вы слышите, постройте нам печи, прямо здесь! — крики всё больше сливались в нечеловеческий вой. Петер очнулся, сидя на кровати, он был весь мокрый от пота, сердце стучало, как молот. Ужасные крики стояли в ушах. Рядом зашевелилась Марта, загорелся ночник над её кроватью — испуганно она смотрела на него.
— Ты что-то кричал, Петер? Тебе что-то приснилось? — она, щурясь, смотрела на Петера, который сидел на кровати, волосы на голове торчали во все стороны, его трясло, он повернулся и посмотрел на Марту круглыми, невидящими глазами.
— Приснилось… Ужас какой-то…
А в это время в его голове билась мысль, что в этом ужасном сне есть что-то, что надо уловить. Что-то важное… Эти люди, они кричали что-то про печи. И тут он понял: Гюстав умер! — содрогнулся он от дошедшей до него догадки. Ну конечно! Видимо, Господь таким образом подаёт знак ему, Петеру, что Гюстав умер! Петер вскочил с кровати, схватил со стула брюки начал их судорожно натягивать. А ведь он на три года моложе меня! — с горечью подумал он.
— Ты что? Ты куда? — Марта сидела на кровати, держа одеяло у подбородка.
— Гюстав умер, — бросил Петер. — Я к нему.
У Марты потекли по лицу слёзы, она знала перечить мужу бесполезно.
— Я с тобой, — она откинула одеяло, спустила с кровати ноги.
— Нет-нет, ты что! — Петер посмотрел на большие настенные часы — четыре утра!
— Но ты же едешь!.. — дверь спальни закрылась за Петером, он уже бежал по лестнице вниз, к гаражу.
Дорога была белой от выпавшего ночью снега. В свете фар под порывами ветра кружились редкие, отставшие от своих сестёр последние снежинки. Ещё издали Петер увидел дом Гюстава — из распахнутой настежь двери лился свет. Петер не ошибся, в доме Гюстава никогда бы не оставили на ночь дверь распахнутой настежь, тем более в такой холод, значит, это действительно случилось – где-то внутри таившаяся надежда исчезала бесследно. Машина всё медленнее подкатывала к ограде дома. Петер представил себе скопившихся сейчас в гостиной близких Гюстава, конечно, все в слезах… «Тяжело за что-то взяться — делай быстрее», — подбодрил он себя любимой поговоркой. Он заставил себя выйти из машины и быстрым шагом пошел по направлению к двери. Быстрее зайти и обнять плачущую Карин и сказать: «Это произошло…» — нет, не так: «это должно было…» — нет, лучше: «он всё-таки оставил нас, наш любимый Гюстав» — да, так вроде лучше. Петер уже входил в дверь. Пустая, залитая светом прихожая. Никого нет. Резная дверь в вестибюль. Петер открыл её и сразу увидел Карин, она сидела одна, по-зимнему одетая, за огромным резным столом, уронив голову на руки. Новое фасонное с голубым отливом пальто, отороченное длинным белоснежным мехом, из того же меха — красивая мягкая меховая шапка, на руках — белые перчатки. Петер рванулся к ней:
— Карин!
Она не шевелилась. Он наклонился к ней, взгляд упал на её ноги — она была обута в какие-то коричневые меховые чуни, в которых, видимо, работали во дворе, контраст был потрясающий. Но что это? Из чуней вместо голеней торчали какие-то серые палки! Петер похолодел. Тщетно пытаясь взять себя в руки, медленно стал приближаться к Карин, протянул дрожащую руку к шапке, в это время голова начала подниматься. Тёплый, воздушный мех коснулся ладони Петера, и шапка сползла на стол. Из отороченного мехом воротника на Петера смотрела коричневая, лысая, с оттопыренными ушами голова!
— Боже! Гюстав! — ноги Петера подкосились, он рухнул на стоящий рядом стул. Ты живой!
С минуту Петер смотрел на друга, не в силах вымолвить ни слова.
Наконец Петер начал приходить в себя.
— Что это за маскарад, Гюстав? — Петер прислушался — в доме стояла мёртвая тишина. — Кто одел тебя в эту одежду? — в его голосе была слышна полная растерянность.
Гюстав с трудом проговорил:
— Я сам…
— Как это? Зачем?! — это же одежда Карин… И почему ты здесь сидишь?
— Подожди… Я объясню… Не торопись, — он помолчал, видимо, собираясь с силами. — Короче, я слышал голос, — он снова замолчал.
— Какой голос? – в Петере нарастало нетерпение. — Что за голос?
— Не перебивай… слушай… Я лежу на кровати… В полной темноте… не сплю. Вдруг слышу отчётливый и ясный голос: «Вставай, иди к своим ученикам!» — я испугался, думаю, это же галлюцинации! Включил ночник, смотрю по сторонам — никого нет. Вдруг слышу снова: «Вставай, Гюстав, иди к своим ученикам!».
Я лежу и думаю, как я могу встать, если я еле шевелю руками… А сам пытаюсь сесть на кровати и вдруг чувствую, у меня получается! Сел на кровати, опустил ноги на пол… сижу так, думаю, что делать дальше … Вижу рубашку и брюки на стуле… Попытался встать, получилось, сделал несколько шагов. Кое-как натянул штаны, надел рубашку с перерывами на отдых, конечно… Держась за стены, дошёл до прихожей. Моей зимней одежды нет — наверное, её не доставали с лета, а я даже не знаю, в каких шкафах её хранит Карин. А тут только её одежда… и дочек… Ну я её пальто и шапку надел, перчатки натянул, а сапоги не смог бы, обулся в чуни… Вышел в прихожую, потом открыл дверь на улицу, а там такой ветер… Меня чуть не сдуло… И тут, представляешь, снова голос: «Не ходи один, ты не должен ходить один!» — да такой чёткий, явственный голос прямо мне в ухо! Входную дверь пытался закрыть… ветер… не смог, бросил… вернулся сюда, сел за стол, стал ждать сам не знаю, чего… И, видно, от усталости впал в забытье какое-то… А тут ты приехал…— Гюстав упёрся взглядом в Петера. — А ты чего приехал?
— А… я… это… — Петер растерялся. — Подумал, что ты помер! — выпалил он.
— Как это? — теперь удивился Гюстав, посмотрел на часы на комоде — пол пятого утра, — снова перевёл взгляд на Петера. — С чего ты взял?
— Да… Ну… Мне это… приснился сон, что ты помер, — сказал Петер, а сам подумал, что во сне о смерти Гюстава ничего не было и в помине.
— Сон? Надо же, а что во сне-то? — Гюстав вдруг оживился.
— Да, ерунда! Чепуха какая-то! А я… просто подумал, что ты помер…
— Ну дела… — он снова помолчал. — И что делать будем? — Гюстав видимо чувствовал себя вполне сносно.
— Как что? — Петер встал. — Давай я помогу тебе раздеться и уложу тебя в постель…
— Да ты что?! — Гюстав вскричал так громко, что Петер в испуге сел обратно.
— Что?!
— Ну… мы же должны идти к моим ученикам…
— К каким ученикам?
«Наверное, болезнь разъедает его мозг», — с жалостью подумал Петер.
— Я не знаю… Наверное, к кому-нибудь, кто живёт поблизости…
— У тебя есть ученики?
— Ну, конечно… несколько…
— Послушай, Гюстав, — Петер заговорил с ним, как с ребёнком. — Эти голоса — это болезнь, понимаешь?
— А твой сон?
— Причём здесь сон?
— Ну, как причём… Мне голос сказал: «не ходи один». Тут ты приезжаешь, тебе ведь приснился этот сон. Или у тебя тоже болезнь?
— И что? Ты хочешь сказать, что мы должны к кому-то ехать? Да в таком виде?!
— А что делать? Не будить же весь дом, да и… ты представляешь, что будет с Карин, скажи ей об этом?
— Да уж… Очень хорошо представляю… Да нет, это ерунда какая-то! Где эти твои ученики?
— Ближе всех живёт Удо… Очень толковый мальчик! Через несколько домов по нашей улице, мне кажется, он лучше всех подходит…
— Для чего? Чтобы заявиться к нему в пять утра? Как два клоуна?! Ты посмотри на себя!
— Ну, ты не лучше…
— Да я хоть на человека похож! — обиделся Петер. — А ты, как Кощей Бессмертный, который стащил костюм у Снегурочки! Да мы перепугаем любого, кто нас встретит. И как ты поедешь, ты на ногах не стоишь.
— Я смогу, Петер, ты мне поможешь, ты для этого и приехал.
— Думаешь?...
Петер задумался: «Неужели Гюстав прав? Неужели так всё сложилось не случайно? Этот дурацкий сон. Я мчусь сюда, здесь сидит Гюстав, ждёт… И мы должны ехать к ученикам… ученику Гюстава? А как мы заявимся к нему в такую рань… Без приглашения?! Как объяснить, почему Гюстав в женской одежде?... Здравствуйте! Мы вас разбудили в пять утра, потому что Гюставу так сказал голос, а мне приснился сон, что он умер…»
— Да нет, это же бред какой-то! — вслух сказал он. — Слушай, я придумал! — ухватился Петер за спасительную мысль. — Сейчас я уложу тебя в постель. Заеду часиков в девять, мы созвонимся с этим твоим…. Удо и поедем к нему в нормальной одежде! — Петер облегчённо вздохнул, явно повеселев.
— Да как ты не понимаешь, нужно ехать прямо сейчас! Мы сидим здесь не случайно!
— Так сказал голос! — скептически скривился Петер
— Да, мы поедем сейчас! Помоги мне, — Гюстав пытался встать, в его глазах горела такая решимость, что Петер понял — возражать бесполезно: Гюстав никогда не был упрямцем, но, видимо, болезнь лишала его здравомыслия. Но что делать? Он не представлял, как он насильно будет раздевать и укладывать друга в постель. Или позвать Карин? — это было бы просто предательством! — он устыдился таких мыслей.
— И мы поедем, даже не позвонив ему и не предупредив о визите? — Петер сдавал свои позиции…
— У меня всё равно нет его номера… Давай, Петер, помоги мне.
Петер обречённо подошёл к другу, потянул за руку, помогая встать, но у того дрожали колени. Он просто взял Гюстава на руки, как ребёнка. «Да он ничего не весит», — подумал он, пошёл к двери и вдруг остановился. «А вдруг Карин проснётся раньше и спустится к Гюставу?» — подумал он. Он вновь усадил протестующего Гюстава на стул.
— Да подожди ты, — отмахнулся он.
Сел рядом на стул, взял со стола блокнот для записей из дорогой тесненной кожи, открыл, вытащил «паркер» из кожаного крепления, размашисто написал на первой странице: «Карин!» — немного подумал, написал дальше: «Мы поехали к ученикам Гюстава», — ещё немного подумал: «Взяли твою одежду. Петер», — оставил открытым блокнот, снова подхватил на руки Гюстава и быстро пошёл к двери.
Они проехали буквально несколько домов, когда Гюстав, полулёжа на заднем сиденье, сказал:
— Вот его дом, справа, тормози.
Петер остановился. «Если сомневаешься — делай быстро», — сказал себе Петер, вышел из машины, подхватил Гюстава с заднего сиденья, решительно понёс к дому, аккуратно поставил перед дверью и позвонил. Он даже ничего не успел сообразить, над ними зажёгся плафон, и дверь тут же открылась. На пороге стоял «мальчик» лет сорока, одетый в дорогой костюм с галстуком. «В пять утра!» — успел поразиться Петер. Мужчина взглянул на Петера и с изумлением стал разглядывать Гюстава, тот стянул с головы шапку Карин.
— Дядя Гюстав?! — было очевидно, что он впал в ступор. Прошла минута. Нужно было что-то делать.
— Господин… Удо…, простите, я не знаю, как вас называть… - э-э… мы к вам...
— Ах, да заходите, — очнулся тот, он посторонился, пропуская в дом непрошеных гостей.
Они прошли в просторную гостиную, Петер нёс Гюстава на руках. На круглом столе стоял поднос, на котором дымился серебряный кофейник, источая необыкновенный аромат. Петер уложил Гюстава в стоящее в углу кресло.
— Я налью вам кофе, по-моему, это вам не помешает? — он с улыбкой посмотрел на них. — У нас с вами, к сожалению, немного времени, минут через двадцать за мной заедет машина, я еду в город, оттуда на поезде — в Цюрих. Но немного времени у нас есть. Садитесь за стол.
Петер быстро проникался симпатией к этому человеку.
— Да, от кофе я не откажусь…
— Признаюсь, ваш визит… Я в недоумении, — говорил Удо, наливая кофе в чашки. Он взглянул на утонувшего в кресле Гюстава, тот повёл рукой, отказываясь.
— Понимаете… А я не представился, я пастырь Шенк…
— Да, да, конечно, я много слышал о вас, да и видел, рад познакомиться с вами поближе. Но что привело вас ко мне?
— Понимаете… — начал Петер, взяв в руки чашку с кофе, тут его взгляд упал на висящее напротив зеркало, и он поперхнулся — его волосы торчали седыми пучками во все стороны, под глазами — чёрные круги, щёки обвисли, под расстёгнутым пальто — вылезшая из брюк пижама. Он механически начал приглаживать волосы на голове.
— Понимаете… — в третий раз начал он. — Мы… приехали… — тут он понял, что надо говорить правду, всё как есть, тем более, времени на объяснения было мало.
— В общем, мы сами не знаем, зачем приехали… Гюстав болен, ему приснился… Вернее, это мне приснился…, а ему был голос… И этот голос сказал, что мы должны ехать к ученикам Гюстава, а ближе всех живёте вы, а что это значит, мы сами не знаем, — для пущей убедительности Петер помотал головой. — Наверное, вы как-то должны нам помочь.
— Помочь в чём? — Удо действительно пытался хоть что-нибудь понять, но, увидев растерянность на лицах гостей, понял, что они сами ничего внятно объяснить не смогут.
— Мы не знаем… — снова покачал головой Петер.
Удо задумался. На лбу залегла складка.
— А вы знаете, какая первая мысль меня посетила, когда я узнал вас? — его лицо просветлело.
Петер подался вперёд:
— Какая?!
— Уж не собираетесь ли вы построить печи в новой вашей церкви?
— Печи… в церкви? — выдохнул Петер. — А зачем?
— Ну не знаю, — теперь растерялся Удо.
— У нас же там отопление от котельной… Зачем нам печи? — Петер удивлённо смотрел на Удо, тот пожал плечами. Все задумались.
Вдруг подал скрипучий голос Гюстав:
— Удо, а почему ты так подумал?
— Наверное, потому что вы пришли ко мне вместе… — задумчиво начал рассуждать Удо. — Дядя Гюстав — мой учитель, он же печник. Ещё мой отец работал у него на выкладке печей в вашей старой церкви. И вот он приходит со своим пастырем ко мне… Вдвоём… А зачем ещё я мог понадобиться? Наверное, я и подумал, что вы решили выложить печи и пришли ко мне посоветоваться — сам дядя Гюстав-то серьёзно болен, про отопление как-то не подумал вообще… Все снова задумались… В словах Удо была хоть какая-то логика. В этот момент с улицы донёсся короткий автомобильный сигнал.
— Я должен ехать, жаль, что не смог вам помочь, — сказал Удо, вставая.
— Почему же… Как знать… — задумчиво протянул Петер, крепко пожимая ему руку. — Только один последний вопрос… А вы считаете, это возможно?... Выложить печи в новом здании?
— Это сложно, но возможно. Да, мы не раз участвовали в таких работах — в больших зданиях разбирали старые печи до основания и возводили новые, другой конструкции. Да ведь дядя Гюстав в этом профессионал! Правда, в вашем случае, это будет сложнее, заливать фундамент в уже построенном здании и выводить… крышу разбирать… Дорого будет, конечно, но всё возможно! Если бы дядя Гюстав делал проект, он всегда всё учитывал до мелочей… Но он так болен… Хотя я, наверное, смог бы вам помочь.
— Большое вам спасибо! — Петер тряс его руку. — А вы надолго уезжаете?
— Нет, три дня в Цюрихе, может четыре, потом обратно. Если вам что-то будет нужно — я к вашим услугам!
Петер взял на руки Гюстава.
— Ещё раз спасибо! Слегка поклонился он и вышел за дверь.
Остановившись у дома Гюстава, Петер снова схватил друга в охапку, внёс в дом, прошёл в гостиную… За столом сидела Карин в голубом халате, перед ней лежал открытый блокнот, она уставилась на них непонимающим взглядом. — Петер, где вы были?! Зачем ты его так одел?
— Я его не одевал… Он сам оделся! — Петер понёс друга в его комнату, положил на кровать. За ним семенила Карин.
— Карин, не задавай мне вопросов! — взмолился Петер, видя, что она готова снова открыть рот.
Он бережно раздевал друга. Подал Карин её шапку и пальто, встал.
— Мне нужно ехать, он сам тебе всё расскажет, — Петер почти побежал к двери. — Я заеду, — буркнул он через плечо.
Ему срочно нужно было остаться одному, чтобы собраться с мыслями.
«Что же всё это значит? — думал он, медленно ведя машину. Неужели всё это к тому, что в новой церкви нужно возвести новые печи? И что — тогда все несчастья прекратятся? А как он об этом скажет в общине? Да они сочтут его сумасшедшим! Отказаться от удобного теплоснабжения, строить очень дорогие печи и потом топить их, что опять же значительно дороже и хлопотнее.
”А что такое? А почему вы так решили, пастырь?” — представил себе Петер. ”А всё очень просто — мне тут приснился сон, а Гюставу был голос…” — Да это же бред! Бред!
Но что делать? А что-то делать надо… Они так много молились, чтобы Господь дал хоть какой-нибудь знак! И тут такое… А ведь если бы Гюстав не настоял ехать немедленно, Удо бы через двадцать минут уехал, а через несколько дней, может быть, всё забылось бы… Надо посоветоваться с Мартой!» — Петер был готов признать, что события последних трёх месяцев просто выбили его из колеи, и возможно у него даже лёгкое помешательство. Может, поэтому он воспринимает действительность как-нибудь не так, как другие нормальные люди?
Он, торопясь, вошёл в дом, намереваясь сразу подняться к Марте, но вдруг услышал её пение, доносящееся из кухни. Он сразу прошёл туда. Марта готовила что-то у плиты.
— Это ты, Петер? — не оборачиваясь, спросила она. — А я уже не смогла уснуть…
— Ты уже знаешь, что Гюстав не умер? – удивлённо спросил он.
— Я? Ну да, Карин звонила … Примерно через час после того как ты уехал… Спрашивала, куда ты увёз Гюстава. Я решила, что мёртвого Гюстава ты бы не стал куда-то увозить… А зачем ты забрал её одежду?
— Марта, подожди, сядь. Скажи мне, ты не замечала за мной чего-нибудь странного?
— В смысле…? — она, улыбаясь, посмотрела на него.
— Ну, поступки там или в разговоре… Может, я веду себя как-нибудь не так?
— Да, нет. А что случилось-то? Ты плохо чувствуешь себя? — в глазах мелькнула тревога.
— Нет, нет… успокойся! Со мной всё хорошо, просто я думаю, не тронулся ли я головой?
— Да что случилось-то?
И Петер рассказал ей всё в подробностях, начиная с ужасного сна, и всё что случилось после и свои мысли насчёт печей и даже насчёт своего сумасшествия.
— Мой бедный Петер, сколько всего тебе пришлось пережить! — Марта обняла его сзади и поцеловала в макушку. — Да ты абсолютно нормальный!
— Ты думаешь? — улыбнулся обнадёженный Петер.
— Я знаю! Какой из тебя сумасшедший? Ты совершенно не похож на полоумного, если, конечно, тебя причесать…
— И что делать?
— Делай, как задумал, поговори с общиной, объясни, что считаешь необходимым построить печи в новой церкви…
— Но я ещё ничего не задумал, я не знаю, как на это решиться! И самое главное, как людям объяснить-то? Как? Что они подумают обо мне?
— Да так и скажешь, как есть, ты всё равно не умеешь врать, Петер! Скажешь, я не знаю, как вам это объяснить, но нам нужно решиться на строительство печей. Поверь, наши прихожане не такие глупые… Они религиозные люди, даже если они не смогут этого понять, они смирятся… Доверься Ему, — она показала пальцем вверх, — и иди вперёд, не думая о том, что подумают о тебе люди. Ты же сам сколько раз говорил это в проповедях: «Если тебе важно, что подумает о тебе Бог, то какой смысл думать о том, что подумают о тебе люди!».
— Уж не пора ли мне уступить тебе место у алтаря? — Петер воспрял духом, он чувствовал, как уходит напряжение.
— Какая ты у меня умная!
— Вот именно! А ты говоришь, сумасшедший… Вполне здраво рассуждаешь. Ты просто, как заболевший доктор, который не знает, как вылечить себя.
Через несколько дней, после воскресного богослужения, на котором, на удивление, было много народу — почти полный зал, Петер обратился к прихожанам:
—Я хотел бы вам кое-что сказать… Дело в том, что в нашей общине за последнее время … много чего произошло… Вы знаете это не хуже меня. И вот я пришёл к выводу, что нам нужно построить здесь, в новой церкви, печи, — Петер напрягся. — Я скажу вам честно, я не знаю, как вам это объяснить… Но нам необходимо на это решиться, — уверенность покидала его.
С первого ряда, опираясь на палку, поднялся старик Штеффен Шредер — в общине его знал каждый, ему исполнилось девяносто шесть лет.
— Пастырь, да не надо ничего объяснять, если ты так решил — надо строить!
— Конечно! Давайте будем строить! — стали раздаваться голоса…
— Но это будет стоить очень дорого! — Петер поднял руку, призывая к тишине. И отапливать тоже недёшево!
— А мы не такие уж бедные! Можем себе позволить и печное отопление! — снова раздались крики из зала, среди прихожан было немало достаточно богатых людей.
— И что, никто из вас возражать не будет? — Петер был по-настоящему удивлён.
— А что возражать-то? Строить надо, и всё тут!
Петер не верил своим ушам.
— И вы все согласны?!
— Все! Все! — несколько голосов раздались одновременно.
Петер встретился глазами с Мартой — она сидела в первом ряду рядом со стариком Шредером — её лицо сияло!
Вечером, наспех поужинав, Петер помчался к Гюставу. В дверях его встретила Карин, она улыбалась и вообще была, похоже, в прекрасном настроении.
— Проходи, Петер, он тебя ждёт, — они прошли в комнату Гюстава.
Тот лежал по пояс одетый, ноги под одеялом, в руке карандаш. По кровати разбросаны листы с эскизами. Перед ним, рядом с кроватью, стоял огромный кульман.
— О, Петер, я тебя жду, — Гюстав выглядел как-то иначе. — Сейчас приедет Удо…
— Что ты задумал? — Петер покосился на Карин, та вроде была спокойна.
— Я говорил с ним по телефону, он вчера вернулся, сейчас приедет. Он уже заезжал днём, привёз большой кульман. Мы договорились с ним делать проект… печей. Вместе. Я буду подсказывать, он чертить. Я его нанял.
— И сколько это стоит…
— Выбрось из головы, Петер, ты же знаешь, я далеко не бедный человек … Карин рассказала мне, что было сегодня, и я так обрадовался! Как все восприняли, ты молодец, Петер! Не каждый бы на это решился! Я бы точно побоялся! Ты всё правильно понял — нам нужно построить печи, я тоже об этом думал все эти дни.
Петер взял за руку Карин, потянул её в гостиную.
— Как ты могла это допустить?! — шёпотом набросился он на неё. — Он так слаб! Да неужели мы не нашли бы толкового конструктора?!
— Петер! Да ты посмотри на него, — спокойно сказала Карин. — Он же оживает! Ему осталось жить совсем немного, он так обрадовался, что ещё может пригодиться!... Это я позвонила Удо… Попросила, чтобы он позвонил Гюставу сам и предложил ему помощь…
— Ты?! Ты это придумала?
— Да… Если бы кто-то делал проект без него, он бы только мучался и чувствовал свою ненужность и беспомощность, — на её глаза навернулись слёзы… — Может он и умрёт за кульманом, но счастливым…
Петер задумался…
— Прости, Карин, ты права… Ты поступила очень мудро. Петер вошёл в комнату, Гюстава
— Я так рад, что проектом займёшься ты! Удо тебе поможет… Мы будем молиться. У тебя хватит сил это сделать! Теперь я спокоен, мы со всем справимся! — он легонько сжал руку друга.
Директор музыкальной школы в присутствии главы посёлка без всяких возражений согласился предоставить зал для богослужений в воскресное утро и в среду, а на время летних каникул полностью передать здание старой церкви в распоряжение общины. Через месяц проект был готов, а Гюстав всё не умирал, более того, он сам начал есть, сам одевался, правда, на улицу не выходил — сил не хватало. Однако опытный в этих делах Петер, знал, что так часто бывает перед концом, организм на какое-то время будто мобилизует все силы, прежде чем они оставят его навсегда.
За это время усилиями общины полностью разобрали пол, залили фундаменты под печи, согласно чертежам Гюстава и Удо. К работе приступила бригада печников. Однажды вечером Петер взял трубку справиться о здоровье Гюстава, ответила Карин.
— Карин, здравствуй, дай трубку Гюставу.
— Его нет. Его увёз Удо в церковь. Он просто не мог сидеть дома, извёлся весь…
— И ты подговорила Удо?
— Нет, в этот раз он сам его упросил, я согласилась.
— Ладно, — сдержано сказал Петер. — Поеду к нему, надо посмотреть, как там всё идёт, пока!
Он поспешно сел в машину и помчался на стройку. Вошёл в ярко освещённый зал, один угол был в лесах. Первая печь уже метра на четыре в высоту была выложена, вокруг деловито сновали человек пять рабочих. Недалеко от печи было устроено лежбище, на котором возлежал Гюстав, из пледа торчала его лысая голова, рядом стоял всё тот же кульман, на полу разложены чертежи. Удо сидел тут же рядом на стуле. Они что-то горячо обсуждали. Петер подошёл ближе, он всматривался в друга и не верил своим глазам — его лицо уже не выглядело измождённым, оно пополнело, глубокие морщины на лбу и щеках исчезли, глаза светились. «Он как будто поправляется!» — эта мысль потрясла Петера.
Через полтора месяца все печи были подведены под крышу— было сразу заметно, что они другой, не такой, как в старой церкви, конструкции. Оставался последний и самый сложный этап — аккуратно разбирать крышу участками и выводить наверх дымоходы.
Петер, как всегда, заехал ближе к вечеру. Удо оказался на лесах. А на лежбище Гюстава никого не было…
— Что с Гюставом? — спросил Петер, когда Удо спустился к нему.
— А вы не знаете? Он в больнице.
Петер почувствовал слабость в ногах.
— Ему стало хуже? Ах, Карин, вечно она от меня скрывает!
— Нет-нет, ему не хуже. Вчера я заехал за ним после обеда, но у него был доктор, который его наблюдает, на стройку не пустил. Сегодня утром я заехал снова, тётя Карин сказала, что доктор ещё вчера увёз его в больницу делать какие-то анализы, сказал, что минимум два дня будут его там обследовать, наверное, сегодня вечером привезут его.
Попрощавшись, Петер снова сел в машину, поехал к Гюставу. Карин, открывшая ему дверь, ни слова не говоря, схватила его за руку, потащила в гостиную. Там, за столом, сидел уже знакомый ему врач в золотом пенсне.
— Скажите ему всё!
Петер сел за стол.
— Понимаете, задумчиво начал врач. — Я был бы готов признать свою ошибку, но ошибки не было! — он смотрел в глаза Петеру. — Я досконально обследовал его, более того, сегодня я собрал консилиум. Мои коллеги полностью подтвердили мой диагноз — болезнь была. Но обследование показало, что сейчас он практически здоров! Мы все сошлись во мнении, что его жизни уже ничто не угрожает, — доктор снял пенсне, начал протирать стёкла салфеткой. — Такие случаи были в моей практике, правда, очень… очень редко, но такой запущенный случай, пожалуй, впервые… Он вылечился!
— Он не вылечился, — тихо сказал Петер.
— Что вы имеете в виду, — врач близоруко прищурился.
— Он исцелился! — Петер вскочил на ноги. — Где он?
— Успокойтесь, господин Шенк… Я оставил его в больнице. Я должен был сначала приехать и поговорить с родными… Там ещё несколько анализов… но это уже формальность, — доктор встал из-за стола, складывая бумаги в саквояж. — Завтра к обеду его привезут домой.
Петер вошёл в дом, день был трудный, но он не чувствовал усталости. Проходя мимо телефона, он вдруг остановился и уставился на аппарат. До него дошло, что уже, наверное, с неделю, а то и больше, телефон по вечерам молчит и не несёт тревожных вестей. Петер тихо встал на колени, закрыл лицо руками, сквозь ком в горле проговорил: Господи, благодарю…
***
Первое сентябрьское воскресенье. В дверях церкви, встречая прихожан, стоит сияющий Гюстав, как будто и не покидал на время свой «пост». На службе много народу — полный зал. Часть пространства в зале теперь занимают печи, они как будто бы стояли здесь всегда. Протапливать их начнут не скоро, но все чувствовали, они уже несут своё тепло, они так были необходимы здесь!
После службы Петер задержался за алтарём.
— Я должен вам кое-что сказать, — начал он медленно. — Я… Простите меня… — сказал он вдруг.
В зале установилась гробовая тишина.
— Выслушайте меня… Я плохой пастырь… Да, да… Я плохой пастырь. Я слишком долго ничего не понимал. Я боялся, что на стройке вы не окажете достойной помощи… Я боялся вам сказать о печах, потому что думал, что вы сочтёте меня сумасшедшим. Я думал о вас хуже, чем вы есть на самом деле! Даже женщины, которых я знал столько лет, оказались мудрее меня! А самое главное, я всегда считал, что это благодаря мне община так окрепла и выросла! При мне построены церкви… А ведь это не я!.. Это он! — Петер указал пальцем на скамью в последнем ряду, все начали оборачиваться — Гюстав скромно сидел на задней скамейке, сложив руки на коленях и открыв рот. — Это наш дьякон Гюстав! Это он, простой дьякон, всегда был благословением для нашей общины! Это он незаметно для всех исполнял свой долг… И мы настолько привыкли к этому, что перестали это ценить… И я воспринимал это как должное… Но Бог умеет открывать людям глаза… Прошу вас… простите меня… — Петер опустил глаза, повернулся, начал спускаться с алтаря, потом остановился.
Подумал мгновение, вернулся:
— Я должен был это сказать вам… Это, наверное, мой лучший поступок в жизни…
Петер начал спускаться с алтаря…
С первого ряда поднялся старик Шредер:
— Петер, ты лучший настоятель, которого я знал за всю свою долгую жизнь!
— Пастырь! Да мы за тебя… несколько человек поднялись со своих мест.
Молча стали подниматься и другие. Ссутулившегося, постаревшего пастыря сходящего с алтаря, община провожала стоя.
***
Прошло почти десять лет. Уже четыре года, как старого пастыря сменил совсем молодой настоятель, его звали Вольфганг Шенк.
Петер подъехал к дому Гюстава ровно в семь, так было давно заведено. Он заходит к Гюставу, они пьют по чашечке кофе и отправляются в церковь. Они идут пешком в любую погоду — Гюстав любит ходить пешком. Вот и сегодня, январским утром, лёгкий морозец. Петер на всякий случай предлагает ехать на машине, заранее зная, что Гюстав откажется, сказав что-нибудь типа: «нет, Петер, нам необходимо хоть чуть-чуть растрясти твоё брюшко!». Поддерживая друг друга, они медленно идут, о чём-то тихо переговариваясь. Иногда, посмеиваясь, подтрунивают друг над другом. Когда они придут в церковь, печи там уже будут растоплены. Пара дьяконов или просто помощники уже подготавливают церковь к службе. Они пройдутся по церкви, усядутся на первую к алтарю скамейку, тихо помолившись, посидят молча и отправятся на свой «пост». Когда придут первые прихожане, в дверях их встретят два старика. Слева стоит бывший пастырь Петер, абсолютно седой, полноватый, добродушный и улыбающийся. Справа — бывший дьякон Гюстав, сухощавый, совершенно лысый и … тоже улыбающийся. А по-другому просто и не может быть. Так всегда начинается воскресенье…
Вот и конец этой истории… И чем дольше я живу на свете, тем больше во мне уверенности, что всё рассказанное в ней, вполне может быть правдой — от начала и до конца.
Марат И. Акчурин. Ноябрь 2013 год. Омск.
Обсуждения Печник