One_love

Почти всегда её запах пьянил и наводил на рифы шлюпы и фрегаты всех стран и мастей. Меня же она всегда защищала от невидимого, а потому несуществующего врага, окутывая плотным, стёганным одеялом. Его не могли пробить ни монгольские стрелы, ни копья тевтонцев. В нём вязли, словно в грязи, копыта всадников апокалипсиса, не проникал сквозь него ни божественный лик Херувимов, ни шёпот ангела-хранителя, ни афонские пения. Окутывая, будто пеплом, ночь блокировала моё зрение, впитывала как губка мои чувства, крала желания, спускала с поводка надежды, которые уже никогда не возвращались. Она поглощала меня полностью, забирая в свой мир, проглатывала меня целиком, как кашалот, который уходил дальше, на глубину больше тысячи ярдов, в погоне за более крупными гигантскими кальмарами. Держа перед моими закрытыми глазами зеркальные выпуклые сферы тайн, она тем не менее, была вынуждена раскрывать их, делиться со мной ими. Сейчас, вспоминая это, я не думаю, что у неё было их, этих тайн уж очень много. Просто крутясь, внутри этих сфер они создавали движение, которые ошибочно принимались мной за жирные возможности. Служившие мне правда тогда, в несбалансированном детском сознании, совершенно определёнными стимулами и эффектами впечатлений. Я не пытался, как первые танатонавты, слой за слоем преодолеть её бесчисленные рубежи, раздвинуть границы. Я также не пытался как-то бороться с ней, форсировать её действия, или наоборот, компенсировать её движение, находясь в «вечном сейчас». Ночь была сильнее всех моих хитростей, уловок, выдумок, фантазий. Я просто спал, в позе эмбриона, плывя, паря там, где всё вмещало всё, являясь для всего этим всем и не являясь им для меня одновременно. Эта ночь имела силу и власть прикасаться ко мне. Давить своим мертвенно-бледным светом на мою ментальную кожу, проникать сквозь закрытые веки и вторгаться в мои собственные тайны и мысли, не смешиваясь, но наполняя и включая меня в природу зависимости. Она пронизывала всё это тончайшими спицами будто щупая ими меня, пробуя на вкус, беря пробу pH. Иногда от таких манипуляций я перекатывался и падал с кровати на пол. Просыпаясь, в такие моменты на её лице, залитом бледным, призрачным светом в узорах от бесполезной тюли, ощущалась фаза. И когда, таким образом, мы оставались с ней наедине, мне вдруг становилось страшно. Но не от её неведомого могущества и влияния давления, а от её неведомой тишины, от её явного и явно мистического, почти потустороннего присутствия. В ответ на мои наблюдения взрослые говорили мне что-то об обычном таких необычностей, ссылаясь на игру воображения, глупости, отказываясь соглашаться со мной, предавали меня ещё тогда за безналичные серебряники. Говорили о том, что с возрастом это проходит и что взрослые такого ничего не видят, не слышат, не чувствуют, не понимают. Боясь до полусмерти той самой мистики, они закрывали любые зеркала, запирали двери и ходили по двое, спиной к спине, чтобы не чаяно не пропустить в свой собранный из хлама мирок случайный звук, образ, спицу. Они не хотели признавать ни единого случая вторжения сил ночи в своё легкомысленное поведение. Но тёмная Энергия проникала всегда, сквозь и всюду. Через иконы, свечи, будоража атомы святой воды, сквозь масляные лампы. Неизбежная, густая, вечная, она приходила раз за разом, вновь и вновь в дома и жилища, выбивая пробки, выключала телевизоры, тушила слабые огоньки сознания, чтобы заполнить собою всё. Окутывая плотным, стёганным одеялом все предметы, полки с книгами, тени, углы она погружала всё в себя, снимая дневные показатели и перекачивая данные в свои банки памяти. Входя в противофазу, с долгожданным утренним отливом ночь уносила с собой обратно в тёмный океан разбитые палубные доски, реи, мачты, куски парусины, кили, раздробленные остовы шлюпов и фрегатов.