Новая Чистопольская Сказка. Харрис

(Евангелие Луки).

ГЛАВА 1.

Шёл знойный август 2010-го года.

Монастырь Вуду «Харрис» был оторван от внешнего мира астральным пространством двенадцатимерных иллюзий и собственной тенью, могучей, непроходимой зеркальной стеной из трёх тысяч незримых флюидов, порождённых мечтами монахов. Был крепостью-невидимкой, поселением-призраком… Городом снов.

Ангел тайны безмолвия и откровений беспечно парил над курганом, скрывающим великолепие грозного замка, - таинственной древней обители, дремлющей пять тысяч лет.

Ангел тайны покоя и смерти служил покрывалом жрецов, девой музыки, колыбелью двенадцати тысяч, живущих здесь вечно - созерцающих Свет.

И одним из них был Ваш покорный слуга.

Если строго судить интеллект, умственное, религиозное, чистое состояние наших загробных позиций, мои братья и сёстры по духу ушли от закона, мирской суеты и ненужности знаний давно. Однако ещё не дошли до любви. Эта бренная мысль, словно воздух, сновала повсюду, казалось, была вездесущей. Произносилась, практически всеми, и, что занимательно даже, служила предметом тщеславия, странной гордыни за всё, что творилось вокруг. Это были всего лишь слова. Я отлично их помню, хотя…Боже, как это было давно, по сравнению с вечностью, помню!.. Помню, эти простые слова приносили мне ясную радость. И радость жила в моём сердце, как Дух. Дух Того, Кто есть «Всё». Мы не знали, итак…

…Монастырь «Харрис» отрезан от внешнего мира, погружён вечностью в сон.

Между тем, пирамида, в которой находилась моя келья, спала крепче всех. Потому, что была в самом центре циклона, в сердце древней обители, в Святая Святых, - в так называемых «Ключиках Вуду». Она мирно покоилась в глухом одиночестве, среди живописных холмов и полей, а вокруг стояли седые леса, вековые сосны своим величием охраняли все наши самые сокровенные тайны. Новости мира не доходили до нас, не нарушали границ наших сказочных грёз. И от этого мы были счастливы.

Прямо перед моей пирамидой протекала волшебная Кама, воды её украшали отражения облаков, силуэты рыбацких лодок, огромных большегрузных кораблей и грациозных «трамвайчиков», рассекающих Камскую гладь своими острыми носами, оставляющими на зеркальной поверхности реки белоснежные пенные следы. Кама уходила далеко-далеко, на сколько хватало любопытствующих глаз ротозеев, и упиралась своим горизонтом в огромную зелено-красную гору под живописным названием – Красный Яр. С Красного Яра на Каму смотрела изба, такая - же старая, как и гора, и сосновые стены её были обвиты какой-то волшебной травой. За избой начинался магический лес, тёмный – тёмный и дикий, нетронутый вовсе, казалось, туда никогда не заглядывал солнечный луч. Слева, где гора поднималась всё выше, стояла равнина, усыпанная неказистыми деревенскими избушками, которые робко прятались в тени фруктовых садов.

Вся эта земля, этот Рай принадлежал величайшему из жрецов Вуду, имя которого не принято произносить вслух. Слуги жреца поддерживали образцовый порядок в своих владениях, однако ни сам жрец, ни члены его влиятельного семейства не заезжали к нам чаще, чем один раз в две тысячи лет. Но, когда они всё-таки навещали наш край, казалось, что сам Господь Бог снисходил до нас в блеске своих пресвятых одеяний. Когда – же хозяева нас покидали, казалось, что смерть простирала свои чёрные, злые, костлявые руки к нашим убогим телам. Праздник вдруг уходил, и вновь наступала зловещая тишь.

Для нас, молодых послушников и послушниц, «Харрис» был настоящим парадизом. Трудами, заботами и, что самое главное, скучной учёбой, нас не обременяли. Считалось, что белая кровь, происхождение, звёзды и время всё сделают сами. Мы обязательно станем жрецами, кто раньше, кто позже, что, если судьба, - от неё не уйти, если нет, - значит смерь. Созерцание… Полный покой… Отрешённость…

Нас учили, что, прежде всего, существует любовь, что её надо знать и уметь отличать добродетель от зла. Почитать Брата Зулу, - наставника, гуру, хранителя наших «ключей». Уважать мир теней, знать, что духи повсюду, везде, даже в нас. Что они наше прошлое, будущее, настоящее, - всё остальное иллюзия. Знать, что жизнь есть чистилище, все мы – есть бывшие ангелы, или же демоны, - на этой земле для того, чтобы Зулу назначил нам участь, кем стать, и где быть после смерти (Азагры), которая нас разлучила с природой вещей. Не со зла, но по разным причинам. Что первично всегда только «слово», потом созерцание, действие, - следствия слов. «Слово» всегда, всё равно больше тех, кто его произносит. Нас учили, что каждый один, даже если в толпе, всё - равно одинок. Что никто и ничто нам не ближе, чем Бог.

Бог - бесспорно, но Он, даже Он не Один, как считают христиане. Однажды, в сердцах, сгоряча очевидно, Господь выронил странную, загадочную, но, вполне не двусмысленную фразу, выгоняя Адама и Еву из Рая. Господь Бог буквально сказал: «Вот Адам стал как один из Нас»… Нас?..

Боже, «Нас» - это сколько? Кто Вы?.. Кто Они, эти Боги?

Старцы «Харриса» не торопились с ответом. Послушники не понимали, во имя чего это «каждый один», «даже если в толпе»? Нарушали завет.

Мы общались: дружили; любили друг друга и духом и телом; скучали, когда расставались; и плакали горько, когда навсегда. Если вдруг приходила Азагра. К счастью, это общение не возбранялось, открыто, впрочем, и не поощрялось, хотя…

…Каждый знал, что: «Никто не бывает один, даже если Он Бог».

Так говорил нам сам брат Аристарх.

Брат Аристарх - исключительно строгий, усердный, внимательный, чуткий учитель, кроме того, с незапятнанной репутацией, всегда стоял на хорошем счету у начальства. Он считался отменным оратором, умел с лёгкостью убеждать прихожан, родных, чужаков, причём в том, в чём, казалось бы, убедить невозможно. В миру ему следовало бы служить адвокатом. Все известные нам негодяи, тогда неизбежно превратились бы в Святых Мучеников, а потерпевшие в злых, омерзительных монстров. Если бы Брат Аристарх был мирским адвокатом, прокуроры лишились бы хлеба насущного. Их работа свелась бы к нолю. Преступность, как философское, юридическое, морально-нравственное понятие, вмиг потеряло бы смысл.

Ходили слухи, что Аристарх метит в Папы.

Он постоянно шпионил… …Всё знал о своих и чужих, - братьях, сёстрах и прихожанах. Был ориентирован, осведомлён, информирован о жизни духов загробного, тонкого мира. Знал в лицо каждого местного ангела, беса, безыдов держал в кулаке. Аристарха боялись, но не уважали.

В монастырской управе он был командиром. С помощью хитрости и красноречия Аристарх проводил свои планы, делал всё так, как ему было выгодно. При этом чаще всего, прижимал других своей властью. Крайне редко считался с кем-либо. Те, кого он притеснял, на него обижались, конечно. За спиной называли «Иудой», «вампиром», «исчадием Ада». Так что ж? Это было всегда. Замешался в политику, значит сидишь нагишом на пчелином гнезде.

Аристарх был изрядно активен, когда кто-нибудь, по собственной воле покидал монастырь, улетал в мир иной, унося с собой тайные знания, что приобрёл в этих стенах. Он строго отслеживал действия служителей правопорядка – сенабитов, Комы и Тетруса, которые, согласно закону, должны отыскать и привлечь беглецов, наказать их, лишить их рассудка и памяти, испепелить кисти рук, вырвать очи, сотворить из ступней козьи ножки. Вырванное из груди отступника сердце, ещё тёплым, на серебряном блюдечке, Аристарх приносил на алтарь Брата Зуллы. Созерцал сладострастно, как Зулла пронзал это сердце осиновым колом, как бесы его пожирали. Душу отступника (её было видно) при помощи специального магического ритуала, известного только старейшим, заключали в монашеское подземелье – Раттан. Это жуткая зона. Когда открывались ворота Раттана, мы слышали вопли, скрежет зубов и неистовый плач. Так мучились души преступников, вечно страдали, моля о пощаде. Их было там тысячи. И миллионы. По понятным причинам, мы, молодые послушники, старались обходить стороной этот корпус, не думать об этих воротах.

Если уж начистоту, то Брат Аристарх лично знал самого Сатану, он встречался с ним неоднократно в присутствии демонов Ада и ангелов «Харриса», имел контакты с Князем наедине, о чём свидетельствуют множественные вещественные доказательства. Впрочем, Брат Аристарх и сам об этом рассказывал весьма охотно. Он никогда ничего не скрывал. Часто они с Сатаной жутко ссорились, дело доходило даже до драки, но Вельзевул считал рукоприкладство весьма недостойным занятием, всегда уходил не прощаясь.

Аристарх не смел, славить себя победителем над Сатаной, ибо верил в одно – «Сатану победить невозможно». Сатана был за это ему благодарен, вообще, все считали, что Люцифер - неравнодушен к монаху, Аристарх получал от Лукавого вещие знаки.

Сам Аристарх - совсем невысокого роста, слегка лысоват, и немножечко полон, но в меру, - приятный такой старикашка. Всегда аккуратен, всегда с толстой папкой под мышкой, и в чистых ботинках. С крохотной родинкой на подбородке. Монах, как монах. Ничего не убрать, не добавить…

Другой наш Брат, - Брат Феофан, был любимцем детей. Мы, молодые послушники «Харриса» буквально души в нём не чаяли. Он относился к нам много добрее других. Однако вскоре всё сделалось плохо. Зулла однажды отдал Феофана под суд за чтение «Стрелочек Нерро» младенцам безыдовой крови. Подобные вещи, естественно, непозволительны для столь почтенного гостя в миру, но, всё же, это было давно, и, кроме того, у суда не было ни единого доказательства данного факта. Если бы Феофан сам не сознался в содеянном, разумеется, его оправдали бы пренепременно. Но лжи Феофан не терпел и открылся суду, как на исповеди. Чем заслужил, безусловно, бесспорный авторитет у прокуратора и сенабитов. Все понимали, что «Нерро» тогда не читал лишь ленивый, или же просто тупой, однако вором называют отнюдь не того, кто ворует, - того, кто попался, и это известно. Так, стало быть, всё справедливо. Феофана лишили общения! Только, можно ли?... Лишить Солнце Луны, или Небо завистливых взглядов?

Элоиза, родная сестра Феофана, была ангелом шалости, как могла, отрицала гнусное обвинение. Она умоляла жрецов оправдать любимого брата, напоминала им о заслугах её подзащитного пред орденом «Мессы…», но тщетно. Суд был неприступен. Жрецы не желали услышать блудницу. Брат Аристарх сделал всё для того, чтобы полностью очернить Феофана, требовал даже его заточения в стенах «Раттана», но сенабиты сочли это слишком жестоким по отношению к сану. Однако Великий Жрец Зуллу всегда восхищался отвагой, бесстрашием и прозорливостью Аристарха, не раз вспоминал о его схватках с Дьяволом, доверял ему, как пастуху упырей. Поскольку же против был только донос, причём анонимный донос, и признание, что не вменялось в вину, Феофана всего лишь лишили общения и отлучили от клана «Светящих Иеговы». На тысячу лет.

Теперь Брат Феофан не у дел. А вся его паства, конечно же, у Аристарха!

Политика, как обещали…

Нелёгкая, невыносимая ноша легла тогда на хилые плечи монаха, его сестру-ангела, на Элоизу, совсем ещё юную девочку. Элоизе исполнилось только четырнадцать лет. Её крылышки вот-вот прорезались, их почти не было видно. Она была прелесть.

Раньше монаха и Лизу любили практически все. Смертные, жители «Харриса», демоны, слуги Иеговы встречались с ними охотно, сами искали общения, дорожили их обществом, - обществом света, добра и любви. Но, по их милости, милости достопочтимого Аристарха, как это бывало обычно, всё переменилось. Прежние друзья и знакомые совершенно перестали видеться с ними, а, если когда и встречались случайно, демонстративно делали «па», воротили носы. Другие, попросту стали холодными и равнодушными. Всё, что угодно, но равнодушие – это страшнее всего!

Элоиза прекрасно играла на скрипке и фортепиано, обучала этой науке детишек. Кроме того, знала шесть языков, из них два – неземных. Заработанных, такими уроками, денег, девочке вполне хватало на платья, на другие девичьи расходы. Однако теперь, ученицы, одна за другой, ушли от неё. Лизу больше не приглашали на танцы, гулять вечерами, пропали её кавалеры, подруги летали одни по безликому небу. И небо, почудилось, вдруг оказалось пустынным, как чья-то пустая душа. И никчёмным, как всё, что вокруг. Одиночество…

Покинутые всеми, обесславленные, опозоренные монах Феофан и девочка-ангел впали в депрессию, загрустили, ушли из монастыря, поселились в какой-то ужасной, заброшенной всеми часовне на местном, загаженном временем кладбище. Ясное солнышко больше не грело их утром, не веселило сердца, и луна не покоила грешные души, а лишь теребила, дразнила их гнусным, завистливым воем бездомных, голодных, облезлых собак. Плачем кошек, живущих здесь рядом, на старых, забытых, осевших могилах.

А, между тем, выживать, с каждым днём становилось труднее.

Одежда пришла в непригодность, у старика заболели суставы, и голод… Бывало, они голодали неделями, сутками не было крошки во рту.

Сказался ещё и тот факт, что кровля часовни была чисто лишь символической, спали они под открытым дождём, укрывались сырым… И сырая земля, лишь сырая земля и какой-то там хлам заменял им условный лежак. Жутко мёрзли.

Лиза слабла. Старик Феофан занемог.

И тогда он сказал, что умрёт, если только, в течении суток не достанет проклятые деньги.

ГЛАВА 2.

С самого раннего детства, ещё с колыбели, мы были втроём, - Элоиза, сестра Феофана, наш общий друг Сергиюшко, и я. Мы очень любили друг друга, практически не разлучались, и, что бы там не случалось плохого, или хорошего, наша дружба росла год от года. Сергиюшко был сыном местного лешего. Отец его, как ему и положено, жил в глухомани, - в лесу, пугал население разными странными штуками, озорничал, собирал лечебные травы, следил за порядком во вверенном ему сосновом овраге, который, все люди в округе, почему-то прозвали Совиным.

В Совином овраге всегда было очень темно, жутковато и сыро. Огромные сосны, папоротник, и бурелом практически не пропускали солнечный свет, даже в полдень, - там всегда было сказочно, страшно и трепетно, как тёмной ночью. Однако нам нравилось это. Отца Сергиюшки звали Агдам, Брат Агдам, если хотите. Он тоже был верноподданным Зуллы, посещал монастырь по субботам, соблюдал все решения «Харриса», верно, чтил все заветы, читал про себя заклинания, верил нетленным Богам. Имел доступ к «Ключикам Вуду», знал старуху Азагру в лицо, часто пил с ней этиловый спирт в мухоморе и пудре из бледной поганки, настоянный на консервантах заветного гриба, похожего внешне на чагу. Чаще за упокой, за что ещё пить с ней… Со смертью?

Большее время суток, отец Сергиюшки, Агдам, проводил на работе, в лесу. Так что берлога, в которой они проживали, почти, что всегда пустовала. Пользуясь этим, мы очень любили встречаться там вместе, втроём и трепаться о разном, - просто играть в наше будущее, словно мы все уже стали жрецами, вершим судьбы мира, как Зулла, как Папа, как все настоятели «Харриса», братья и сёстры. Элоиза играла при этом на скрипке, и мы танцевали, а нам подпевали сверчки и летучие мыши. Это было так здорово! Забавно, все стыры при этом, внезапно смолкали. Они крайне странные звери, никто их не видел, однако все слышали: «стыр… стыр… стыр… стыр…».

Сам я - без роду, без племени, просто подкидыш. Однажды осенью, старая фея забвения Сайя, гуляла с собачкой возле невидимых стен восточного крыла древней обители «Харриса», задним двором. Собачка вдруг почему-то залаяла, радостно завиляла хвостом, словно что-то нашла. Этой странной находкой была всего - лишь корзинка, сплетённая из бересты, из берёзовых прутьев на скорую руку, по-деревенски. В корзинке, завёрнутый тёплой, махеровой шалью, беззаботно сопел пухлощёкий младенец мужского пола. Он спал и во сне улыбался, смеялся, как будто с ним кто-то играл. Позже Сайя сказала, что в этой корзинке ещё были ангелы, добрые ангелы, будто она их признала. Что это они сберегли её крошку от верной погибели. Это они веселили его неразумное тело, они принесли дитя в «Харрис». На крыльях любви! И, что это дитя – добрый знак.

Для меня были лестны подобные речи, - этим ребёнком в корзинке был я. Вот меня и назвали в честь Сайи – Петром, ибо Сайя - есть камень. Так я стал монахом. А «Харрис» - моим родным домом.

Окрестности «Харриса», - леса и лужайки, озёра и зыбкие топи, болота из чёрной воняющей жижи, овраги и прочие «шкеры», тропинки заветные, были известны нам как «Отче наш». Всё свободное время (а его у нас было, как я уже говорил, предостаточно) мы проводили в лесу, на природе. Купались, охотились на изумительных бабочек или стрекоз, жгли костры, а зимой… Зимой мы лепили снежные куклы, плели палестинки, катались на санках, коньках и играли в снежки. Было холодно, но интересно.

Иногда, очень редко, но всё - же, нам удавалось гулять в роще Зуллы. Вообще-то туда никого не пускали. Но сторож той рощи, друид дядя Женя, был к нам весьма и весьма благосклонен, разрешал нам себя навещать. Это именно он научил нас курить анашу, жевать горький насвай и глотать кокаин в крепком кофе, - «коктейль по ушельски». Дядя Женя был неприхотлив, жил в дупле огромного, старого дуба, летал по ночам вместе с местными ведьмами на шабаши и гордился собой, своим образом жизни, своей философией и третьим глазом, который хранил в табакерке.

Порой, когда был очень сильный мороз, или дождь, наш друид оставлял нас в дупле на ночлег. И тогда он рассказывал нам много разного… Разного… Много…

От рассказов его шли мурашки по коже.

Он рассказывал нам только то, что он видел. Так, - собственными глазами, чему лично был очевидцем, никакими другими источниками, - слухами, сплетнями, байками дядя Женя не пользовался никогда. От этого его рассказы становились ещё более страшными, правдоподобными, вовсе не сказочными, мы понимали, как мало знаем об этом мире, о том, что нас здесь окружает. Верили беспрекословно. Мы смотрели в его добрые, тёплые, отзывчивые, временами усталые мокрые, изъеденные морщинами глаза, понимали, что лгать человек с таким взглядом не может. Совсем. Знали, ложь – она против природы друидов. Дядя Женя рассказывал нам и о том, что сам лично знаком (даже дружит) с несметным количеством ведьм, колдунов, упырей, вурдалаков - близких к ним… Сущностей. Он говорил нам, что роща, которую он охраняет… Буквально кишит нашими незнакомцами, - гномами, эльфами, торными львами, русалками, прекрасными, соблазнительными нимфами, что живут с нами рядом, но прячутся в тени и тьму. Обращаются травами, или корнями, деревьями, или росой, когда день. Потому, что такие, как мы (дети Света), не подготовлены к встрече с прекрасным, к безобидному, безопасному общению с этими чуткими, тонкими существами высшей организации, обустройства, духовного мира. Мы для них – слишком грубые, слишком отсталые, блёклые. Можем обидеть поступками, взглядом, одним незатейливым жестом, словом, изысканным всуе. Мы способны их ранить, ведь твари астрального леса - ранимы. Их нужно беречь. Иначе… Иначе случиться беда. По легендам, все духи не ведают зла и добра. И поэтому месть для них может быть тоже, что ласка, любовь, или дружба для нас.

Однажды друид дядя Женя сам видел, как огромный бриллиантовый вепрь сожрал маленькую, беззащитную девочку прямо на площади, при огромном стечении народа, у всех на глазах. И никто из людей не обратил ни малейшего внимания на этот случай. Имел место гипноз. Только лужа крови, следы бесполезной борьбы, и два сломленных когтя ужасного зверя свидетельствовали о происшедшем, заводили в тупик служителей правопорядка, и толпы священников, беспомощно пожимавших плечами.

Дед рассказывал нам, что не стоит бояться всех этих вещей, потому, что они все естественны и заурядны, как воздух, который мы, кстати, тоже не видим. Одинокие духи и призраки, говорил он, редко бывают опасны. Они просто безумно несчастны, ищут любви, понимания, и, хоть немного сочувствия. Спустя какое-то время мы свыклись с такими речами, и сами того, в общем, не ощущая, приняли все его наставления за свои собственные мысли. Мы стали думать, как он.

Мы любили его, дядю Женю.

Однажды мы с дядей Женей ходили в пещеру, где водятся настоящие инкубы. Одного, вроде, видели, но он как-то сразу бесследно исчез. Боже, мы, дети, от этого даже не дрогнули! Так воспитал нас друид.

Он рассказывал позже, что этот самый инкуб – его друг, никому, никогда не делал плохого, зато очень часто приходит в дупло, горько плачет, и прячет огромные слёзы в облезлую шкуру. Ему одиноко, он ищет сочувствия и понимания, Боже, Боже, ему нужен друг.

Ангелов в «Харрисе» видели все, знали все, точно так же, как демонов, этим нас не удивишь. Только вот дядя Женя сказал, что бывают «иные». Это те, кого Бог называл словом «Нас». Выгоняя Адама и Еву из Рая. Друид прямо так и сказал: «есть «иные», «иные» и всё. Этим, словом всё сказано - тсс». Он сказал, что они – это тайна.

Знойный август 2010-го года внезапно открыл эту тайну для нас…

«Харрис» дремал, как всегда, хотя было уже вполне зрелое утро. Жрецы и послушники славили воду, носили в корытах упавшие вниз облака, созерцали нетление воздуха, слушали руки, стучались друг другу в глаза. Про нас с Сергиюшкой, конечно, забыли. Улучив этот сладкий момент, мы шагнули сквозь «Стену Иллюзий» и бросились прочь, навестить Элоизу. Девочка – ангел ждала нас, как это не странно. Не спросив ничего про Отца Феофана, мы схватили под ручки подружку, естественно нежно, боясь повредить её неокрепшие, детские крылышки, и потащили сквозь старое кладбище, прочь из часовни. Лиза была очень слабой. Практически не шевелилась. Болезнь убивала её. Это было ужасно.

Мы бежали недолго, пробрались в Совиный овраг, под корягу, которую нам подарил в своё время отец Сергиюшки Агдам. Решив отдохнуть, намереваясь ещё раз обсудить рассказы старого друга друида, обдумать спокойно, что делать с больной Элоизой, с её несчастным братом, и вообще… Растянулись на пышной богатой хвое.

- Элоиза, скажи, ты умеешь летать? – Спросил я у ангела шалости.

Девочка засмеялась, но было заметно, что этот трюк ей удался с огромным трудом.

- Знаешь, наверное, да. Кажется, может быть, это умеешь и ты? Не дурачься, пожалуйста.

- Если бы это умели все люди! – Мечтательно произнёс Сергиюшко. – Они бы, наверное, не были, так… Как сейчас.

- Боже, что тогда было бы с небом?

- И с нами?

-И с теми, кто ходит по небу?

- Кто знает ответы…

- Не будем. Иначе такая тоска.

- Иногда я летаю внутри себя, Лиза. Мне кажется это так здорово. Там, внутри нас есть что-то такое, чего нет на небе, и нет на земле, там есть нечто такое, о чём молчит «Харрис». Мне страшно, родная. Я чувствую свет, но я знаю, я знаю, что это опять лишь иллюзия. Может быть, может быть, нас давно уже нет?

- И кто-то огромный, с чёрной густой бородой, опять водит нас за нос.

- Сергиюшко, ты брат мой, ты – кровь, ты всё знаешь, всё чувствуешь так же, как я, так скажи, что же с нами со всеми?

- Однажды, - сказал Сергиюшко, - я видел небо так близко, как будто оно – было я. Понимаю, скорее всего, это сон, только, всё, что я видел внутри того сна – были вы. Может быть это главное. Самое главное в том, чтобы мы были вместе. Хотя, Зулла учит, что каждый один, изначально. Знаешь, Петя, однажды я… Умер!

Безмятежно, безропотно, нежно Элоиза разбросала по мне свои пушистые, роскошные волосы, свернула в трубочку крылья, расположилась на моей тревожной груди. Я обнял её, чтобы стало теплее. Под корягой было прохладно, не так, как снаружи, - могли простудиться.

- Расскажи нам об этом, - сказала она.

Сергиюшко помялся немного, затем, в глазах его вдруг появился огонь, и глаза заблестели, - он вспомнил о чём-то таком, очень важном, приятном до боли, заветном и радостном одновременно. О том, что «нельзя». Что таится внутри тёплым – тёплым, и стыдно, когда понимаешь, что всё это может стать явным.

- Об этом так страшно рассказывать, - прошептал, как в бреду. – Потому, что всё правда, а вдруг вы решите, что я сумасшедший.

- Мы знаем, что ты сумасшедший, чего здесь бояться? – Шепнула на ушко, но мне, а не братцу, девочка – ангел. – Мы все здесь немного… Того… Что с того.

Засмеялись.

- Раньше… Раньше всё было проще. Всё было не так, - говорил Сергиюшко, не обращая внимания на Элоизу. Его огромные глаза закрывались, создалось впечатление, что он засыпает, или впадает в какой-то неведомый, только ему знатный транс. – Было весело, чёрт возьми, шёл «кураж – тайм». Было время. Потом… Потом помню друзья. А потом столп огня. И не больно совсем, только кровь. И оборвыши тела. Земля! И одежда горит вместе с кожей, и кости, - сначала как будто бы белые, - потом всё чернее… Чернее. И дым. И железо скрипит, давит… Давит вокруг. Скрежет, лязг. Вдруг… Легко!!! Да, рассказывать страшно, ребята, но это не страшно, поверьте, ничуть. Это просто прикольно, когда ты прощаешься с телом. К чему все им так дорожат?

- Продолжай, - сказал я.

- Не могу. Может быть в другой раз. Скажу просто, что там хорошо. Нет добра и нет зла. Там все любят друг друга, и всё, исключительно всё переполнено этой любовью ко всем. Там Любовь! Там нет страха, печали, тоски, там нет боли, не нужно желать и хотеть. И терпеть. Я люблю её, Смерть. Она Родина, братцы. Живу лишь надеждой, что скоро вернусь. Знаю, там меня ждут. Я оттуда. Я гость…

Воцарилась зловещая пауза. Немного погодя, прямо из леса, из самой гущи появился мужчина лет сорока, с белой, пышной совой на плече. Мужчина, как ни в чём не бывало, подошёл к нам неслышно, сел рядышком с Лизой и заговорил с нами запросто, дружеским тоном.

Мы, что естественно, не отвечали, боялись, - мирян всегда стоит бояться.

Однако гость был прекрасно одет, черты лица его не вселяли ни капли тревоги, он был дружелюбен, спокоен и вежлив, Элоиза заметила даже, что он был красив. Как мужчина, конечно. Сестрёнка шепнула мне это на ушко, как прежде, и я улыбнулся.

Жесты пришельца внушали доверие, голос его был приятен. Он был абсолютно свободен, спокоен, и он не играл, как миряне, на нём совсем, совсем не было маски. Он был удивительно прост и изящен, отличался от всех местных граждан, он не был монахом, мы поняли это, и поняли сразу, что «Харрис» не знает его. Нам очень хотелось познакомиться с ним, но мы стеснялись и совершенно не знали, как это можно. Тем более что, по сравнению с нами он был таким взрослым!

- Я хочу угостить вас, ребята, - сказал незнакомец, - у меня здесь кое-что есть.

И тогда он достал из-за пазухи три огромных красных яблока, протянул их нам. Мы тревожно переглянулись, но яблоки были настолько аппетитными, а предложение безобидным, что нам ничего не осталось, как взять эти фрукты.

- Спасибо, - сказал за всех нас Сергиюшко.

- Они очень вкусные, кушайте, это полезно.

Мы накинулись на плоды, они действительно оказались совершенно необыкновенными, очень приятными, мягкими, ароматными, от них всем вдруг стало светло, весело и захотелось шалить. Даже больная, ослабшая Элоиза вдруг ни с того, ни с сего засмеялась. Смеялась она настолько выразительно, что чуть не подавилась, - мне пришлось пошлёпать её по спине.

- Не так сильно, мне больно… Медведь, - прошипела она сквозь смолкающий смех.

- Наверное, это, - указывая на тающие, на глазах фрукты, - из рощи Зуллы? – Спросил я неосторожно.

Незнакомец выдержал некую паузу, посмотрел на нас интригующе, вымолвил:

- Нет! Это прямо оттуда. Из Рая. Из Сада Эдемского. Я, м –м, ем только такие.

Мы были настолько удивлены, что на время потеряли дар речи.

- Либо он сумасшедший, - подумал я, - либо…

- Либо... И то и другое, наверно. Уж в этом ты не сомневайся, - прервала мои мысли сова, всё ещё мирно сидящая на плече у нашего гостя.

Это слышали все. Боже, Боже, сова была говорящей! И мало того, эта чёртова птица умела читать наши мысли, мои, во всяком случае – точно. Господи, что эта птица умеет ещё?

- Если хотите, - сказал незнакомец, - Тунь как – нибудь… Не сейчас… Как – нибудь… Соберётся и сводит вас в Рай. На экскурсию, именно так. Ей вовсе не сложно. Она, шельма, бывает там чаще, чем Херувимы Иеговы, даже чаще, чем я. Она райская птица.

- Простите, - прервал я его, - Тунь? Вы сказали сейчас слово Тунь?

- Ах, да, да, я забыл вам представить, простите. Тунь – вот она, Тунь – просто птица, персона… Сова, мать её.

- Говорящая?

- Да – а, пустяки. Пустяки, как и всё. Говорит, когда хочет, не хочет, молчит. С характером штучка. Впрочем, я альтруист, ничего не могу поделать с собой. Я люблю эту птицу, такой, какой есть. Мы друзья. Как одно. Она – чудо!

Сова, тем временем, сделала безразличный вид, закрыла глаза, и запрятала клюв в свои мягкие перья.

- Элоиза болеет, - прошептал Сергиюшко. – Не плохо было бы здесь... Костерок. Чтобы не простудилась. Здесь сыро. Жаль… Жаль, что нет с собой спичек.

Незнакомец посмотрел с удивлением на меня, Элоизу и на Сергиюшку, вздохнул тяжело и тоскливо и вдруг оживлённо сказал:

- Огонь? Так огонь! Не вопрос…
Он показал нам мизинец левой руки, палец вспыхнул, как спичка. Затем поднёс палец к хворосту, к кучке засохшей травы, лежавшей поодаль от хвои. Трава загорелась, - так появился костёр. Оставалось только подложить в него сухих веток, огонь заиграл, как живой. Под корягой вмиг стало уютно, тепло и светло. Всем случилось, как дома: спокойно, размеренно, сладко. Так бывает всегда, когда некуда больше спешить.

А мизинец пришельца потух. Сам собой, так же, как загорелся.

Костерок затрещал, словно музыка леса, и тонкие ветки ломались под иглами искр. Запахи дыма царапали глазки, однако, внедряясь в нас, вмиг становились такими, как мы, может глупыми, может быть беззащитными, невероятно свободными. Или счастливыми. Мы были дети. Всего лишь. Как жаль, что всё это проходит!

- Интересно, а счастье? Что это такое? – Спросила девочка – ангел.

- Счастье, красавица… Это когда рядом я! – Ответил пришелец.

И все замолчали.

Внезапно, в руках незнакомца появилась коробочка с пластилином. Гость засмеялся игриво, внимательно изучил содержимое этой коробочки и протянул его Лизе.

- Помнишь? – Спросил он её.

На первый взгляд, это был самый обыкновенный детский пластилин. Естественно, Лиза, увидев его, сразу вспомнила раннее детство. Младенчество. На облаках…

Все дети любят лепить, даже ангелы. Лиза вспомнила, как, много лет назад, когда она была ещё совсем маленькой девочкой, на день рождения, кажется, родители ей подарили такую – же точно коробочку. Тогда, для неё, для ребёнка, это и было то самое, что ни на есть, настоящее счастье.

Дети лепят из пластилина всё, что хотят. Это игра. Игра, в которой ребёнок на время становится Богом… Творцом! Он творит, сочиняет, из липкой, никчёмной на первый взгляд грязи делает собственный мир. «Тот мир», или Свет, отличный от «этого мира», навязанного нам бытиём, часто чуждого, и ещё чаще чужого. Однажды… Наступает момент, когда все фигурки, созданные ребёнком из пластилина, вдруг оживают. Жаль, что это бывает не с каждым, но каждый, кто хоть раз попробовал, кто ощутил те движения, прикосновения, ненависть, или любовь этих чудных созданий, уже никогда не забудет, что это такое.

Пришелец сам взял пластилин и начал лепить. Сначала он слепил птичку. Сова Тунь увидела это, поморщилась, презрительно спряталась в перья, как прежде. Она не хотела смотреть…

Пластилиновая птичка получилась маленькая, с большого шмеля, только крылья у птички побольше, с ладошку, и голова у неё – человечья, хотя тоже мелкая, как у игрушки. Ушки сердитые, как у мышонка, зубки собачьи и пятачок, как у хрюшки из «Харриса» - красный, грязный и мокрый. И лапки у птички той были совсем не простыми. Что ручки у маленького человечка, но почему-то зелёные, сморщенные, кривые…

Гость прошептал что-то птичке, птичка услышала гостя, открыла юркие глазки, оскалила зубки, зевнула, расправила крылья, - хрусть… Полетела.

Птичка летала вокруг очень долго и важно, внимательно изучая, обнюхивая, осматривая каждый квадратный сантиметр своего нового мира – пристанища. Мы с восторгом и восхищением наблюдали за этим. Лишь сова на плече незнакомца спала. Безразлично…

А нам было очевидно, что птичка из пластилина – мальчик.

Тем временем, незнакомец слепил ещё одну, точно такую же, только с косичкой на голове, - та была дамой. Птицы быстро нашли друг друга, принялись строить гнездо из всего, что валялось вокруг.

Следующим пластилиновым созданием незнакомца стал змей. Змей почему-то не захотел развлекать чем–либо присутствующих, проигнорировал нас, затаился под нашей корягой, прикрыл нос зелёным хвостом, как-то сразу притих, или захолонул. Только злые глаза, постоянно открытые часто мигали, выдавали в нём что-то живое.

Дальше пошли человечки!

Человечков было так много, что и не сосчитать. Они занимались любовью, рожали детей. Очень часто серьёзно болели, они воевали друг с другом, строили и разрушали, дарили и воровали, дружили – предавали друзей, лгали, насиловали, порабощали, грабили и убивали. Хотели иметь всё и вся. Отличались от змея и птиц колоссальной жестокостью. Ради своих никчёмных, смешных, малодушных идей человечки творили такое!!! Что нам и не снилось.

Человечков боялись и птицы, и змей, как боятся того, что нельзя предсказать. Как бояться всего нелогичного, необъяснимого, бешеного, неразумного, негармоничного, - мира…

В то время как птицы делали гнёзда и выводили птенцов, человечки молились. Грешили и снова молились, в надежде на то, - всё простится. Молились они крайне дурно, нелепо, незнакомец, слушая эти молитвы, только смеялся до слёз. Человечки знали о том, что Создатель смотрит на них и всё видит, но это их не пугало, они были слепы, считая себя кульминацией пластилиновой эволюции. Человечки были уверены в том, что сотворены по образу и подобию их Создателя – незнакомца. Что Творец любит их и спасёт, если что.

Элоизе они не понравились сразу.

Незнакомец прочёл её мысли, щёлкнул нехотя пальцами, и… Человечки погибли. Они умирали у всех на глазах, в страшных муках, от непонятных болезней, крича, жутко корчась от боли. Их тела моментально сгнивали, превращались опять в пластилин, возвращались обратно в коробочку – всё, как и было. Всё по старым местам…

Настоящее вызвало панику у остальных. Птицы схватили птенцов, улетели куда – то сквозь листья деревьев. Змей нашёл в земле щель, просочился в неё и исчез.

- Это было жестоко, - сказал тогда я.

- Просто… Просто игра, - ответил ничуть не смутившийся гость.

- Я уже начала привыкать к ним. Что с ними? – Спросила девочка – ангел.

Пришелец выпил вина, которое неизвестно откуда появилось на нашей поляне, возле костра, вместе с другими предметами трапезы, пригубил клубнику со льдом, закурил.

- Они в Аду, моя милая крошка, - сказал он, - но это не важно. Всего лишь игрушки. Их нет.

Незнакомец выпил ещё, затушил сигарету, посмотрел Сергиюшке в глаза.

На сове появилась свеча.

Наш костёр вдруг погас, стало жутко темно. В этот самый момент та свеча загорелась. Мягкий, плавный магический свет разрядил обстановку. Нашёлся, утерянный было покой.

- Кто ты? – Спросила тогда Элоиза у гостя.

- Спаситель! – Таков был ответ.

И в глазах у нас всех потемнело…

Невозможно сейчас передать, как всё это было для нас интересно. Иногда так бывает, - ты встречаешься с чем-то столь необъяснимым. Столь чрезвычайным, столь невероятным, и… В то же время реальным, обыденным и ощутимым, фактическим, строгим – очевидным. Эта некая робость и вместе с тем запредельный «кураж» порабощает тебя полностью: с головы и до пят. И тобой начинает владеть только мысль: неужели ты жив, неужели всё это не сон, неужели всё это случилось с тобой? Как такое возможно? Ты не в силах владеть собой, собственной волей и разумом, всё во рту как-то сохнет, дышится трудно, прерывисто, сердце, кажется, вот–вот и встанет. Но ни за что, никогда… Никогда ты не согласишься поменять это сладостное ощущение ни на что другое на свете. Это даже не стресс. Это страсть!

Мы смотрели на всё, словно заворожённые, изумлённые до невозможности, нам уже не было страшно, мы были довольны и только просили Спасителя показать нам ещё что-нибудь. Благодушно, он согласился, но только добавил, что пока с нами он – просить ничего не надо. Всё само собой сбудется. И тогда мы стали кричать, кричать наперебой:

- Шоколад!

- Пирожное!

- Пряники!

- Торт!

- Виноград!

- Ищите, дети, ищите, всё здесь. Посмотрите в траве, - отвечал нам волшебник.

И действительно, всё так и было. Никогда, ничего подобного с нами ещё не случалось. Ананасы, бутылочки с соком, рулеты, кремовые розочки, разные виды мороженого, - всё чего не желай… Уже здесь!

Сам же Спаситель смеялся, ему было очень приятно радовать нас чудесами, и это было так искренне, что подкупало, хотелось ему доверять. И дружить с ним. Всегда…

Меня, однако, терзало одно очень интимное, я бы даже сказал слишком дерзкое желание. Мне хотелось спросить его, я пытался, но духу никак не хватало. Мне казалось, за это он сразу прогонит меня, или просто уйдёт. Но Спаситель, закончив смеяться, вдруг сделался в меру серьёзным, подслушал мои дерзновенные мысли, прикоснулся рукой до моей головы, посмотрел мне в глаза и сказал:

- В этом нет ничего нехорошего, Пётр. Расслабься. Спроси, я отвечу… Ты хочешь, услышать о Нём? Что же в этом плохого? Если правды о Нём нет нигде в этом мире! Лишь грязь. Мне смешно, когда все говорят о какой-то там «вере». Всё ложь! Они лгут. Лгут себе и другим. Даже мне… Подлецы… Даже мне… А Ему?.. Верить – значит не знать! Знать и верить нельзя. Нет. Никак… При здоровых глазах отказаться от зрения, света и радуги, во Имя Тьмы! Быть живым, чтобы ждать свою смерть! Разве Солнце горит для того, чтобы гнить и зловонить, скорбеть по потухшим светилам? Ведь нет! Разве свет для того, чтобы стать твоей тенью. Адью… «Предоставьте мёртвым погребать своих мертвецов». Только истина, братцы мои, не нуждается в вере. Она вообще не нуждается. Да! И не может нуждаться. Она… Абсолютна, как Он. И, как я. Как такие, как Мы! Нужно быть равнодушным ко лжи. Я не нужен лжецам. Ваша ложь – пластилин.

Между делом Спаситель взял горсть земли, подул на нёё, превратил её в пыль, разбросал вокруг нас.

- Будет семя. – Сказал он. Вокруг, из хвои, на которой мы здесь отдыхали, появились ростки. Мелкие, нежные, словно зелёные иголочки, они появились везде, где посеял пришелец. Ростки, на глазах, очень быстро, пробились на свет, быстро стали расти, зацвели, и вокруг нас стал сад. Дивный сад… Боже! Господи, как это было красиво! Боже, как удивительно пахло. Наверное, так же, как пахнет в Раю?

Цветы двигались, переплетались друг с другом, меняли окраски, шептались о чём-то, - растения были живыми, - благодать. Место благоухало. Мы наслаждались…

Для нас это был просто шок.

Тогда, только тогда, совершенно внезапно, мне пришла в голову невероятная мысль: Я вдруг понял, что мы, позабыв обо всём, так беспечно и запросто стали… Рабами! Слушая невероятно – красивый и ласковый голос, как музыку, потеряв контроль над собой, беспечно вкушали его неземную приятность, тонули в его глубине, в глубине голубых, словно небо, бездонных магических глаз. Ощущали себя абсолютно счастливыми, ровными, чистыми, как свежий ветер, от каждого жеста, прикосновения к нам его рук, или края одежды, даже пусть невзначай. И любой, пустяковый, обычный поступок его разливался усладой по нашим телам. Мы не знали Спасителя, но… Мы любили его! Они были «ещё», мы – «уже».

Что-то вдруг приключилось, сломалось… В душе… Я понял, что с этого времени он может делать с нами всё, что захочет.

ГЛАВА 3.

Как выяснилось позже, у Спасителя было ещё одно имя. Его звали Ксюша Форевер. Почему оно было женским мы так и не поняли, видимо, нам не дано. Впрочем, ни нас, ни носителя этого странного имени это не волновало. Отнюдь… Мы были готовы принять всё, как есть, и смириться с любым его словом, с любой его новостью, или открытием без обсуждений и лишних вопросов. Он был абсолютен. Он был – высший разум, и высшая истина. Жирная, жирная точка… Без запятых и пробелов. Табу…

Ксюше было три тысячи лет, он везде побывал. Он всё видел, всё знал, и за эти три тысячи лет ничего не забыл. Форевер был оделён исключительными способностями, всевозможными талантами, фантастическими дарами, казалось, что он – существо, для которого нет ничего невозможного, нет вообще ничего… Чего больше, чем он, - вершина Божьего промысла. Универсальное чудо.

То, что обычным ангелам или демонам, или же людям давалось с огромным трудом, он постигал моментально, мгновенно умел всё освоить, всему научиться и всем овладеть. Проблем, жизненных трудностей, шероховатостей и неудач он не знал. Все такие понятия он отвергал, откровенно смеялся над ними. Это было прикольно: знать такое и жить в этом мире!

Ксюша лично знал Иисуса Христа, Сатану и Иегову, медитативно присутствовал при сотворении мира, легко проникая сквозь кольца времени в прошлое, непосредственно принимал участие в производстве первого человека на земле и его первогрешной жены.

Он помогал Соломону писать его «Притчи» и «Песню Песней». Форевер был рядом с Есфирью на пире Артаксеркса в Сузах, владел плотью царицы Астинь. Он сам сооружал виселицы для десяти сыновей Амана и сам затягивал на них петли, когда их казнили. Спаситель придумывал названия праздникам скорби, в частности, один из них он обозначил «Пуримом». После чего помогал Мордохею блажить своё племя.

Своими глазами наш новый друг видел, как Иисус Навин избавил Гаваонитян из лап пяти Аморейских царей, - сразил их.

Он рассказывал, как посвящали в священство самого Аарона с его сыновьями. Видел, как прародитель вторых непокорных, строитель ковчега, возлюбленный Господом Ной пал в глазах человеческих, став п……..м.

Ксюша лично водил дочерей человеческих к жившим тогда исполинам, способствовал их совокуплениям, что приводило к рождению «Снежных людей». Шептал на ухо Яхве о том, что такое разврат.

Спаситель был голубем и вылетал из ковчега с масличным листом, если вода убиенная сходила с обетованной земли… Много раз! Это именно он угрожал Исааку Иакову, которого злая Ревекка выгнала с дома. Да, это он строил Ад.

Спаситель доступно и просто рассказывал нам о великом и грозном царе Шуддходана, правителе шакья, чьи владения простирались в границах современных Индии и Китая. Как во дворце Шуддходана однажды родился чудесный младенец. Через пять дней после этого, ребёнку присвоили имя Сиддхартха (тот, чья цель достигнута), Сиддхартха – Гаутама. Юный царевич жил в роскоши, но, ещё будучи маленьким, стремился к другим, более тонким, возвышенным наслаждениям. Властный отец жутко боялся подобных желаний, всячески пытался наполнить жизнь сына земным, - телесными радостями и соблазнами, каким поклонялся и сам. Когда Гаутаме исполнилось шестнадцать лет, царь женил его на молоденькой красавице – царевне, в надежде на то, что банальная похоть избавит мальчика от святой кармы. Однако, странствуя со своим любимым возницей Чанной, Сиддхартха воочию увидел уродства телесного мира – беспутность, смиренность и старость, и их верных спутников – болезни и нищету. Беспощадную смерть… Бездуховность безликости личности, общества в целом – безысходность системы вещей.

Спаситель сказал: «к тридцати все мужчины по-своему сходят с ума».

Гаутаме было всего двадцать девять, когда он стал отцом. Всем казалось, что это событие неизбежно успокоит и приземлит его неспокойную душу. Но «тридцать» было не за горизонтом. Сиддхартха внезапно бросает жену и ребёнка. Отправляется на поиски душевного равновесия, духовной ясности, смысла, иной схемы жизни. Он покидает дворец на любимом коне, в сопровождении Чаны. Отъезжает от дома на триста локтей, отсылает обратно своего любимого возницу, коня и все свои царские атрибуты.

Как Христос, он уходит в пустыню. Постится.

В течении шести лет доводит себя до такой степени истощения, что теряет контроль над умом и над телом. Затем понимает, что вступил на неправильный путь, отказывается от крайностей, восстанавливает свои силы. Друзья покидают его. И тогда Гаутама посвящает себя медитации, общению со своим внутренним «я». Это, собственно, то, на чём держится «Харрис»…

Однажды вечером, по обычаю сидя под одиноким деревом, Гаутама достигает озарения и просветления. Он начинает видеть мир таким, как он есть, без иллюзий и галлюцинаций. Он снова становится маленьким мальчиком, понимает никчёмность своей прежней жизни.

В этот самый момент он знакомится с Ксюшей, Спаситель щедро нарекает его Буддой.

Вместе с Буддой Спаситель «приводит в движение колесо истины», преодолевает Благородный восьмеричный путь. Некоторые друзья Ксюши Форевер в результате организуют первую буддийскую общину – сангха. Боже, как это было давно, но…

…Спаситель был рядом, когда, в возрасте восьмидесяти лет, Будда объявил о видениях близости своей собственной телесной кончины. Это именно он, незнакомец познакомил Будду с Азагрой.

По большому секрету Ксюша сказал нам о том, что общается с Буддой и до настоящего времени, правда, значительно реже, чем раньше, ввиду исключительной занятости астрального посредника между ними, который сейчас на войне.

От Спасителя мы, дети, узнали о том, что давным-давно, на самом краю земли, которая в то время была ещё плоской и покоилась на трёх китах, жил замечательный принц по имени Рама. Принц был первенцем славного Дашарахи, царя великой Косалы – страны знаменитых чудес. Ешё в детстве Рама вступил в неравный бой с чудовищным демоном, державшим в страхе всех граждан Косалы, одолел и убил его. В юности принц совершал много подвигов, чем завоевал сердце красавицы царевны Ситы. Он сочетал в себе силу, отвагу, огромное доброе сердце и красоту. За это отец повелел Раме покинуть родную страну. И, принц, не желая огорчать своих родственников, покорно ему подчинился.

Рама отправился странствовать по волшебному лесу Дандака.

Бродя по неизвестным, таинственным джунглям он освободил трёх святых странников от поработивших их бесов. Это вызвало гнев лесного Бога Раваны, десятиглавого повелителя демонов, обитавшего на острове Ланка. В отместку, Равана пленил возлюбленную странствующего принца. Тогда Рама лукавством и хитростью, дерзким умом выручил, освободил и вернул себе Ситу.

Равана был страшен в гневе.

Он подослал к Раме демона одиночества.

И Рама остался один, без друзей и соратников. Однако «никто не бывает один, даже если Он Бог». На помощь принцу пришло несметное воинство диких зверей, с которыми он уже успел подружиться. Медведи и обезьяны, слоны, носороги, тапиры…

…Из собственных тел выстроили мост до острова Ланка, штурмом захватили Равану и всех его слуг. В жестокой и честной битве один на один Рама убил десятиглавого зверя. Но, сомневаясь в верности своей супруги, так и не смог принять в брачное ложе красавицу Ситу, считая, что в плену дьявола девушка не смогла сохранить чистоту. Тогда возмущённая Сита бросилась в огромный, всеядный костёр, желая смерти.

Боги Кришна спустились с небес, затушили смертельное пламя, спасли её.

Вернувшись «со щитом» в Айодхью, Рама с великими почестями и немеркнувшей славой был коронован на царство. Но народ древней Косалы не верил в Кришну, усомнился в невинности Ситы. Тогда Рама, подчинившись толпе, изгнал супругу из царства обратно в леса.

В диких джунглях девушка была обречена на верную гибель.

Однако, в одной из пещер джиу - джитсу, красавица Сита нашла покровительство ясновидящего старца Вальмики, родила Раме двух сыновей. Мальчики росли среди диких зверей, научились у них настоящей, чистой любви, познали, «что тоньше иглы». Когда они достигли совершеннолетия, Рама призвал Ситу к себе, простив её. Но Сита не согласилась с прощением мужа, желая доказать свою преданность, попросила матушку – землю, чтобы та поглотила её. Что и случилось…

Обездоленный Рама вознёсся на небеса.

И с небес люди услышали прекрасную, чудную, безобидную песню, которую поют до сих пор: «Хари Кришна… Кришна; Кришна… Хари Рама»…

Спаситель пел её нам, когда мы подпевали, у нас по щекам текли слёзы.

- Не стоит плакать, - сказал Спаситель, заметив наше отчаяние. – Вам свойственна жалость. Это нелепое чувство не свойственно Раме. Скорее всего, оно даже не свойственно Будде. И уж конечно, не свойственно мне. Не стоит жалеть никого… Ничего… Никогда.

И тогда Элоиза спросила его:

- А сочувствие, Господи? А сострадание? Ксюша! Как же можно без них, мы же любим друг друга!

- Всё вздор, - был ответ. – Это мусор в твоей голове, милый ангел. Так низко! Всё вздор.

Когда он говорил о событиях, связанных с жизнью людей становилось неловко. Даже когда его речь заходила о самых великих поступках людей, о героических личностях, - наших кумирах. О людях, которые сделали что – то реально полезное, что – то глобальное, переломив ход истории, повернув время вспять, изменив наше мировоззрение, сделав нас чуточку чище. По всему его виду и стилю рассказа нам было заметно, что к роду людскому Спаситель почти равнодушен. В такие моменты мы жутко стеснялись, искренне сомневаясь в том, что своим происхождением достойны слушать его. Ощущали себя какими-то мелкими мошками рядом с огромным, свободным и гордым орлом.

Действительно, разжалобить Ксюшу Форевер не представлялось возможным. Очевидно, он просто не знал, что есть жалость. По этой причине Спаситель банально не мог сочувствовать тварям, которые ниже его по кармической касте. А ниже его… Были все.

Кроме тех, «кто как он».

Но таких мы не знали. Боже, как всё нелепо. Никак не взять в толк: если не сострадать; не сочувствовать и не жалеть… То какой смысл спасать? Быть Спасителем? В чём такой тайный смысл этой абракадабры? Что такое спасение? И от чего? От кого? Может быть от себя?

Мы понимали – наличие запертой двери отнюдь… Не является свидетельством того, что у вас есть ключи от неё.

Прочитав наши мысли, сова прошептала на ухо Спасителю что-то, Форевер сказал, что ему пора уходить: много дел. И для нас это был, как удар, словно гром среди ясного неба. Было невыносимо проститься с ним сразу, вот так, неожиданно скоро. Мы дружно принялись умолять его остаться с нами ещё, хотя бы чуть-чуть. Ненадолго. Сказали, что любим его и не выдержим резкой разлуки.

Ксюше это понравилось. Он согласился, но деликатно предупредил нас о том, что времени у него очень мало.

Мы переглянулись и поняли, что дико рады такому раскладу событий.

- Я хочу, - сказал Ксюша Форевер, чтобы о нашем с вами знакомстве никто не узнал. Поклянитесь мне кровью, что вы никогда никому не расскажете, кто я такой! Иначе я сделаю так, - вы забудете всё, что здесь было сегодня. Вы забудете всё… И меня в том числе. Навсегда…

- Да, клянёмся! – Ответили мы ему хором.

- Кровью?

- Да, кровью, Спаситель!

- Отлично. Теперь знайте, дети мои: если кто-то из вас вдруг нарушит своё обещание, будет беда. К вам придут мои верные слуги, возьмут у вас то, чем вы клялись. Возьмут вашу кровь. Это будет не больно. И даже немного приятно. Хотя… Впрочем, то, что случиться потом вам известно… Я… Это я заберу ваши души. И помните: Ксюша Форевер всегда держит слово!

- Спаситель, ты нам угрожаешь? – Спросил Сергиюшко.

- Не удивительно, мальчик, - воскликнул пришелец. – Кто я, а кто вы? Вам меня никогда не понять, потому, что я дух. Я бесплотен. Я призрак. Закон вне меня. Ваши принципы, ваша мораль, ваша нравственность меньше, чем дым от костра. Что мне стоит – всего лишь мизинец! Как вспыхнул, так и погаснет. Смешно… Мне действительно очень смешно. Это всё так забавно… Игра! Я – игрок! Кстати, дети, а вот к нам идёт Феофан. Чу, я слышу шаги его ног. Со своей добротой и вселенской любовью забыли о нём? Как же так? Как не стыдно, ребята?.. Здесь есть ваше сочувствие… Вот сострадание? Жалость… Так что, поиграем? Смелее! Кто первым признается в том, что я как бы не прав?

Посмотрели вокруг – никого.

- Будьте тише воды. Будьте ниже травы, я прошу вас – ни слова, - прошептал нам Спаситель.

Посмотрели ещё. Да, действительно, Феофан шёл совиным оврагом, вразвалочку, медленным шагом, глаза его были опущены. Он смотрел в землю, под ноги. Не дойдя до нас метра, он остановился, снял помятую кепку, вынул тряпочку из рваных брюк, вытер лоб.

Простояв так, в смятении пару минут, он сказал, обращаясь к себе, очевидно:

- Чёрт возьми, что за бес. Не пойму, что меня сюда, блин, притащило. Не помню, как шёл, или полз - чертовщина, наверное, с голоду. Под гипнозом, оно натурально - не помню дороги. Запредельно, однако, вот дьявол!

Он пошёл было дальше, прошёл сквозь Спасителя, как через воздух. Мы соскочили с насиженных мест, стало страшно и жутко. Мы остолбенели. Захотелось кричать, но крик застыл где – то между цветами и гущей сосновой хвои. Дыхание перехватило. С огромным трудом верилось в то, что всё это не сон. Мы – участники этих безумных событий.

Только Ксюша спокойно и невозмутимо сидел, продолжая беседу.

Чувства, которые овладели нами тогда невозможно передать посредством литературных знаков, пробелов и междустрочий. Они были похожи на музыку, неуловимую, призрачно – мёртвую и, в тоже время живую, живее живого, способную полностью всё изменить, погрузить нас в такое пространство, которого в принципе нет, но оно всё же есть, ибо есть эти звуки. Не просто вибрация воздуха, всё это много сложнее, всё это – что? Мы не знаем. И, Господи, в этом вся прелесть! Наши знания всё приземляют, они человечны. Они ограничены нашим сознанием, мы склонны определять, склонны анализировать и теоремить, - аксиомить. Но это не путь, по которому бродят желания по нашим снам. Это только начало – та дверь, от которой у нас нет ключей.

Спаситель вновь стал вспоминать что-то древнее, он рисовал своим словом картины, которые, словно живые, вставали у нас перед глазами. Эти картины нам чудились музыкой, и без забвения мы проникались его сладким голосом, видели всё, что он нам говорил.

Он рассказывал о Вавилоне, говорил нам о том, что весь мир, окружающий нас – Вавилон, и не будет другого до тех пор пока…

Он рассказывал нам о Сауле, что до сих пор гонится за Даниилом в пустыне, никак не догонит, хотя время близится к ночи. И как можно уже успокоиться, как всё забыть. Как просить войско ангелов черни за имя покоя, за всё, вырвать сердце Авессы. Давид… Царь великий, не сущий, всемогущий ищет блоху – куропатка в горах.

Он рассказывал, то: Елимелех позорно сбежал с Вефлиема от голода в землю Моава, печально погибли его неокрепшие дети. Кем же были они? Что есть «жатва», что «жертва», зачем Богу Руфь.

Спаситель показывал виды суда над изданием Илия, знакомил нас трансмоментально с самим Самуилом. Говорил о бескровной войне с Филистимлянами… Он говорил, и мы знали, что всё – Ихавод! Подсознательно знали…

Смотрели на Ксюшу Форевер - представляли себе, каково быть таким. Как снести на себе этот груз, каким нужно быть сильным и смелым. Таким!!! Как мы все здесь унылы и будничны. Мы – даже не однодневки, мы – «всего лишь» - вот вам наше бренное имя. Вот имя имён. Всё, чего мы достойны, увы, по сравнению с ним.

- Человек, - сказала сова, - звучит гордо! Он создан из грязи. Я видела, как он был создан. Это было так мерзко, что птфу! Он родился сегодня, да сгнил послезавтра, и всё. К-хе, вместилище глист. Начинает, как грязь и кончает, как вонь. Что, ж, гордитесь. Мы с Ксюшей совсем не такие. Что нам гордость? Туман… Да, мы даже не ангелы. Пусть. Только демоны прячутся в адовы корни, как мыши, когда... Мы есть мы! Пусть трепещет природа. Ваша вечность – наш день. Как вы можете сравнивать нас с неестественным и нереальным? С надуманной пылью, фантазией духа больного - с началом конца? Несравнимо! Мне хочется спать. С вами скучно. Последний раз, помню, мне было так скучно, когда белый агнец стоял на горе Трисионе с «Раями».

Черти! Черти лихие, какая тоска.

Она вдруг взмахнула крылами так резко, что мы содрогнулись. Она улетела. И вот наступило молчание. Мне стало грустно. Ангел шалости снова заплакал. Сергиюшко пошёл за дровами. Спаситель сказал:

- Мне пора уходить. Скоро будет зима. Ваши души замёрзнут, у них до сих пор нет жилища. Очаг! Всё, что нужно – очаг… «Харрис» - это зима. Вы найдёте его, если будете так, как вода. Но для этого нужно… Хотя… Всё равно не получиться. Лиза – полукровка. Лёд не тонет, однако он много плотнее, удельный вес больше. Кристаллическая решётка, точка кристаллизации. Бред…

Продолжение романа на личных ресурсах...

© Copyright: Петр Крестников, 2009
Свидетельство о публикации №1906030889