Ночь в Москве

Вечер отвесил ночи глубочайший реверанс и растворился за горизонтом. Это было ее время - время волшебства. Невозможно ее не любить, хотя многие пользуются ее покровительством в своих не всегда светлых делах. Я поглядывала в окно, придавая цвета очередной картине, и размышляла о Ночи, которая, пролетала над городом и окутывала его черной вуалью.

Гасли огни, один за другим… Вот бы увидеться с нею еще раз, поговорить как тогда, в детстве…

- Здравствуй, моя хорошая. – Голос из-за спины...

Кирюша просыпается, когда ночь улеглась на крышу дома, и свесила хвост на окошко.

Из подкроватя Кирилл умеет выныривать сам – всё-таки достаточно большой. Это очень приятное место. Это был «дом», в том смысле, в котором это слово говорят Большиши – с теплотой и каким-то облегчением в голосе. Его дом. Когда он удостоверится, что все эти беспечные Большиши уже мерно дышат в своих кроватях, он погружал руки подподушку, и просачивался через многочисленные упругие поверхности в тёплую темноту...

Грязное от пороховой дымки солнце привычно отразилось в тёплой, пузырящейся жиже, высветило омшелые брёвна под земляной насыпью, упало в узкий проём бойницы. Сан Саныч приподнял каску на ручке лопатки, и тотчас грохнуло, взвизгнуло, дёрнуло, — и пуля рикошетом ушла в жухлую дерновину, свисающую с края обрыва.

— Засел, гад, — сквозь зубы процедил Саныч, разглядывая вмятину в болотного цвета металле под рваной маскировочной сеткой, — поди выкури, нос отсюда не высунешь.

— А на хер выкуривать...

Половина второго ночи… Бессонниица…
Не дремлет и страх Одиночества…

Иду к соседке. Прошу снотворного, которое ей
не помогает. Жду за дверью.
Слышу: у соседки на кухне -- её сын подбирает

на скрипке мелодию «Лунной сонаты»…
все жители нашего дома знают, что я скрипач.
Теперь станут думать, будто это я играю по ночам…
Да ещё – «Лунную сонату»!
Кто ж играет на скрипке «Лунную сонату»?!
Пожалуй – клоун в цирке…
Беру снотворное. Закрываю за собой дверь.
Около двух ночи. Звонок в дверь...

Он лежал на песке вниз лицом в полнолуние.
Свет Луны, расслоясь, входил в душу, погружал в забытье – заставляя от боли очнуться.

Неопределенность жизни без Нее вставала перед ним; как топор нависала неопределенность Ее любви.

Она играет со мной, думал он; она сон о кольце называет бредом.

Кому, как ни ей, не знать, что его сны сильнее яви. Что его сны – перст кармы.

Кому, как ни ей, прирожденному мистику с трезвым сознанием, изящно прорезавшим самую скрытую суть, не предвидеть их...

Ой, ла-ла, только не надо ля-ля, нафига избитые фразы избивать по новой, искать истину среди заблуждений и блудить в поисках правдивости в лабиринте словоизвержений. В начале говорят кто-то что-то сказал, и тогда же и начал производить.

А то, что было до того момента, никто, никогда не знал, не знает и не узнает. После того, как вибрация начала своё грязное дело по закрутке, другое дело-то круто-чистенькое и за живое задело. Образовалось жидкое и твёрдое, текучее и ползучее, одно расплавилось...

Дожорный дозор…это, как бы объяснить…это, когда вы часа в два ночи, что говорите, в три? Ладно, пусть будет в три.

На цыпочках, осторожно, чтоб ни одна половица не скрипнула, прокрадываетесь на кухню, открываете холодильник, и начинаете что-то там восторженно созерцать. Потом оборачиваетесь, а вокруг они, все. И глаза такие ласково – укоризненные, как будто вы как минимум корону российской империи увели, и примерили.

Смотрят, молча, но очень ощутимо. И ощущаете вы себя преступником всея земель...

- Доброе утро, Утро!

Что ты так удивляешься?! Неужели тебе никто не желал доброго с утра? Нет…Безобразие какое!

А ты что подвисло как-то, Утро? Первый раз такое? Не знаешь, как реагировать?

Что же получается?! Тебя значит, всем желают, а тебе никто!

А хочешь, я буду тебе желать каждое утро, Доброго Утра. Хочешь? Вот и договорились!

Доброго утра, тебе, Утро!

Ой, а что ты это ты как растянулось? А! Ты решило стать добрым днём, добрым вечером, и доброй ночью?

Отличное желание!

Доброго тебе...

Три часа. Душно. Котёл надрывается. Щека отекла и, кажется, вот-вот лопнет. Из открытой брошюрки с укоризною смотрит лик святого Пантелеймона… Знаю, по делам, но так больно… В пелене слёз расплываются буквы, шкалы приборов. Всё! Решаюсь выйти на улицу… Тишина. Ни один лист не шелохнётся. Птиц не слышно. Одинокий сверчок, начавший было настраивать свою скрипку, и тот замолк. Никому нет дела до меня … Единственная звёздочка, повисшая на небе, исчезла в тумане слёз…Сижу, подпирая щеку и равнодушно...

У нас когда-то, в соседнем дворе за перекрестком, жил настоящий слон. Нет, не смейтесь, он был самый что ни есть настоящий, добрый, маленький и даже, если не изменяет память, пушистый. Летом он любил загорать под палящим солнцем, ощущать песок под своими большими ногами и улыбаться до ушей от того, что этот самый красивый песок щекотал его ступни.

Слон был очень дружелюбный. Он ходил пить чай к людям, любил сахарное печение, смотрел телевизор, хоть и не понимал всех этих диковинных...