Женщина медленно и бесцельно брела сквозь осень по городу.
Узкими улочками, тесными дворами, заброшенным парком.
По тротуарам, покрытым лужами… полустёртым «зебрам» переходов… набухшим водой песчаным садовым дорожкам…
Узкими улочками, тесными дворами, заброшенным парком.
По тротуарам, покрытым лужами… полустёртым «зебрам» переходов… набухшим водой песчаным садовым дорожкам…
Шуршали колёса проезжающих мимо машин. Гремела собачья цепь в промокшей будке. Тренькал звонком укутанный в полиэтилен велосипедист.
Это тоскливое скольжение Женщины сквозь неясные блики и звуки, сопровождал скучный, как метроном, стук её каблуков.
Ни промозглый дождь, ни порывы пронизывающего насквозь ветра, бьющего по ногам мокрыми и скользким опавшими листьями, - ничто не вызывало на её лице какого-либо выражения. Все в ней отупело, замкнулось.
Она не была ни жительницей этого города, ни его гостьей. Никто её здесь не знал, и она никого не знала. Утренний поезд привёз её сюда, а ночной, может статься, – увезёт.
Уже несколько лет что-то гнало эту Женщину по стране из одного населённого пункта в другой. В каждом из них она устраивалась на работу, но вскоре увольнялась и опять уезжала неведомо куда.
И никто из её часто сменявшихся сослуживцев и неблизких знакомых не имел ни малейшего понятия не только о её прошлом, но и о настоящем.
А в своё будущее она и сама смотрела с тем выражением, с каким обычно разглядывают старые обои…
Бесцельное изнурительное кружение Женщины по городу неожиданно прервалось. Её взгляд, скользивший по грязно-жёлтым листьям, споткнулся о чьи-то ноги в растоптанных ботинках и чуть не до колена мокрых брюках.
Подняв глаза, в которых бодрости и веселья было не больше, чем в этой погоде, Женщина увидела, что находится около старинного особняка.
Еле удерживая над головой сломанный и потому постоянно выворачиваемый ветром наизнанку зонтик, небритый человек недовольно переспросил Женщину:
– Ну, чё ты вылупилась? Берёшь?..
Красивое сине-белое здание оказалось местным городским театром.
Женщина кивнула мокрому человеку, расплатилась за билет и направилась к входу.
По обе стороны от двери ярко светились два внушительных деревянных короба под стеклом. В левом располагался репертуар театра на полмесяца, а в правом - большая афиша, на которой крупно чёрнело название спектакля:
ЩЕН
Шрифтом поменьше обозначался жанр:
Макеты с выставки времён Застоя и Запоя
И всё перечёркивала красная диагональ:
Премьера!
До начала спектакля оставалось, по-видимому, совсем немного времени, так как гардероб был уже забит пальто, плащами, зонтиками…
– Скорей, скорей, гражданочка! Опаздываете, – пожурил Женщину сухой старик-гардеробщик.
Она поднялась по мраморной лестнице во второй этаж. Зрительское фойе, уже опустевшее, было очень красивым: тёмный паркет, лепнина, изразцовые печки в углах маленьких зальчиков, резные кресла и банкетки. Мягким тёплым светом лучились люстры. Но вот и они погасли, а Женщину снова поторопили капельдинеры:
– Заходим, женщина, заходим …
В зрительном зале уже стихал гул публики и вот-вот должен был начаться спектакль.
Держа в руках билет и сумочку, Женщина пробралась к единственному свободному месту в центре партера.
В это время тяжёлый, расшитый золотом занавес уже распахивался, скользя бахромой по авансцене, но свет в зале пока ешё не убирали.
Около своего места Женщина повернулась, чтобы сесть в кресло но, глянув мельком на сцену, вдруг замерла. Рука её взлетела к виску, голова резко дёрнулась, сумка с шумом упала на пол между рядами. Нелепой фигурой с побелевшим лицом она застыла посреди зала…
Из кресла, стоящего на авансцене у правого портала, поднялся Мужчина в чёрном костюме и, показав на декорации, спросил Женщину:
– Это ваша комната?
Голова Женщины вновь дернулась, похоже, что она кивнула…
И вдруг глухой, нечленораздельный возглас, почти вой, вырвался из её горла. Она съёжилась, поспешно нагнулась, подхватила упавшую сумку и стала выбираться из переплетения зрительских ног, взглядов, ухмылок и шепотков:
– Артистка… подставная…
– Не узнали что ли – Мамандальская!..
– Да, прямо! Это новенькая, к ихнему художнику приехала, вроде, как жена.
– Я вам говорю – Мамандальская это, только в гриме.
– Правильно. А новая у них – жена режиссёра, тоже нового.
– Старый-то совсем спился.
– И этот сопьётся. Со временем.
– Ну, чего вы сразу? Может, и пронесёт. Говорят, он современный, андердауном увлекается…
Вот, наконец, и спасительный для Женщины проход между рядами, но в спину ей вновь прозвучал со сцены низкий голос Мужчины, мягко, но настойчиво.
– Остановитесь. Прошу вас.
Она замерла в проходе между рядами, уткнувшись взглядом в узор ковровой дорожки.
– Очень прошу вас… поднимитесь на сцену.
Женщина подняла голову и, щурясь, оглядела притихший зал. Затем повернулась, подошла к рампе и легко поднялась по ступеням на сцену. Чуть помедлив, села в кресло у правого портала.
Зал и сцена резко погрузились в темноту.
И – в историю Женщины…
Глава 1
Тот же Мужской голос, только уже записанный на плёнку, как голос «от автора», произнёс в темноте:
– Женщина медленно и бесцельно брела сквозь осень по Городу...
И далее всё то, что вы уже прочли в самом начале.
И пока в зрительном зале звучало это осеннее описание, на сцене медленно набирался свет. Там было ещё очень раннее утро, поэтому рассмотреть подробно комнату Женщины пока не получалось – одни сумеречные очертания…
Загремел телефон. Не в самой комнате, а в коридоре, рядом с дверью. В паузе между звонками где-то вдалеке щёлкнул английский замок и оттуда же донёсся скрип открываемой двери. Шарканье домашних тапок приблизилось к телефону. Трубка снялась с рычага. После сипло-хриплого «Алё…» раздался оглушительный стук в дверь комнаты.
Тапки поволоклись в обратном направлении.
Скрипнула дверь.
Щелкнул замок.
Тишина.
На сцене посветлело.
Узкая комната втиснулась между давно не крашеной дверью и рассохшимся окном. Они смотрели друг на друга издалека уже много лет.
Рядом с дверью в углу стоял двустворчатый платяной шкаф с чемоданом наверху. К стенке шкафа примкнула изголовьем лежанка с одной спинкой. А в ногах её примостился невысокий пуф у столика с небольшим трельяжем и многократно повторенным в зеркалах обилием косметики.
По другую сторону от двери висела на вешалке верхняя одежда. А дальше вдоль стены за квадратным обеденным столом пристроилась в углу тумбочка с допотопным телевизором.
Перед кроватью - коврик, над кроватью – репродуктор, в самой кровати – Женщина.
Вот и всё, что было в этой продолговатой комнате.
Откинув с лица одеяло, Женщина некоторое время после ужасного грохота в дверь лежала на спине, не двигаясь, и с закрытыми глазами. Будто пыталась восстановить в комнате тишину. Мягко сев, она вслепую нашарила ногами тапки, и тихо вышла из комнаты к телефону.
Будильник на полу у кровати зазвенел самой отвратительной из всех возможных трелей.
Женщина тут же вернулась в комнату, держа в руках аппарат и трубку. Споткнулась о коврик, потеряла тапок, ударила босой ногой по кнопке будильника и с размаху плюхнулась на кровать.
– Алё? Кто? А-а, это ты. Который час? Спасибо, Тонюшка. Угу. Всё, проснулась. А вы, что, еще не ложились? Да нет, я спрашиваю, совсем не спали? Сумасшедшие. Я? Нет, я одна. Тоня, ты же знаешь. Почему – вру? Феликс? Проводил, конечно. Он поймал машину, довёз меня. Сразу домой поехал, не выходя. Сказал – домой. Откуда я знаю, почему. Он? Да, прилично. Нет, меня просто в машине укачало. Подожди, форточку закрою…
Женщина подошла к окну и протянула руку к форточке, но в этот момент репродуктор, включённый на полную мощность, извергнул из себя жестяной звук первого аккорда гимна. Женщина отреагировала не сразу. Некоторое время она пристально глядела на радио, а потом вернулась к кровати и повернула ручку громкости так, как будто задушила кого. И забралась под одеяло.
– Алё… Всё в порядке, это меня страна будила… Нет, передумала – душно будет. Не замёрзну, я прикрылась. Ну что ты, нет, уже не усну. Кофту? Ладно, сегодня надену – покажу, увидишь. Ночью довязала, когда приехала. Да быстро как-то, даже не заметила… Нет, Тонюшка, я помню, возьму… Да вон он, твой зонтик, на шкафу висит. Вечером? Придумаем что-нибудь, там видно будет. Ну, пока, Тонюш. Да. Всё, пока…
Женщина пружинисто поднялась, оставив телефон на кровати. Машинально достала из шкафа пёстренький халат. Постояла, вслушиваясь в тишину, и, на ходу всовывая руки в рукава, вышла из комнаты.
Но не тут-то было.
– Доброе утро, товарищи!
Это там, в пыльных недрах, в замысловатых сплетениях древних проводков бабушкиного радио что-то перемкнуло, и со стены комнаты городское радиовещание снова децибельно поприветствовало своих горожан:
– Сегодня вторник, двадцать девятое октября. Местное время – шесть часов утра. В эфире – последние известия…
Женщина вернулась в комнату уже с зубной щёткой во рту. Потянув за шнур, она выдернула штепсель репродуктора из розетки, но потом, постояв и повертев его в руках, снова воткнула обратно, предварительно убавив громкость.
Но теперь пришла очередь следующего телефонного звонка. Она сняла трубку.
– Фффа-ф! Шша-ш! – вынула щётку изо рта. – Сейчас, подожди!
Уронила трубку на кровать, вышла.
– На полях области… – мягко продолжило радио.
Женщина возвратилась к ожидавшей её трубке:
– Привет, Гера, ты что, в ночь работаешь?.. Чувствую себя хорошо, а что случилось, Гера?.. Что? Какой паренёк?.. Гера, перестань, на кой черт он мне нужен?.. Вот, видишь, он и тебе не нужен, так в чем дело?.. Ну, если земляк, тогда конечно, только ведь он не мой земляк. Насколько мне известно, мы с тобой из разных волостей… Сколько?! Недельку… Так. Герочка, в моей комнате кроме меня никто не ночует, и ты об этом знаешь, кажется, лучше всех… Что тебе делать? Отвези его к себе… Правильно, у Лары последние дни голова болит, а у меня такого места, чтоб болеть, нет!.. – Женщине вдруг надоело спорить, и она неожиданно согласилась. – Ладно, вези. Завтра утром я его вышвырну… Не “там посмотрим”, а я сказала – вышвырну… Не зли меня. Все, не мешай мне, – и она сначала быстро нажала пальцем на кнопку, а уж потом положила трубку.
– Шесть часов десять минут, местное время. Утренний концерт. В программе – музыка к кинофильмам…
Женщина чуть прибавила звук и вышла из комнаты, взяв со стола поднос с принадлежностями для варки кофе. И тут же вернулась обратно. Швырнув на стол пустую коробку спичек, она достала из-за шкафа электроплитку. Приладила её на деревянную скамеечку и включила… Поставила вариться кофе… Взглянув на часы, набрала номер:
– Доброе утро. Простите, Валерия Викторовича можно?.. Ой, извините, пожалуй… – она поспешно положила трубку, – ста…
– Утренний концерт окончен, – вскоре «обрадовал» её репродуктор.
– Еще нет, – Женщина продолжала сопротивляться.
Снова выдернув шнур радио, она включила теперь телевизор. А пока тот нагревался, стояла, задумавшись, у окна. Когда из телевизора донеслось шипенье, она переключила канал и из ящика ешё один приятный голос возвестил:
– На “Маяке” – музыка к кинофильмам.
– Вот так… – отметила Женщина с победной интонацией.
Кофе подошёл. Заварив внушительную чашку, она стала пить его медленно, неторопливо, под музыку. Потом перешла с блюдцем к туалетному столику, включила лампу на трельяже и начала краситься…
Это тоскливое скольжение Женщины сквозь неясные блики и звуки, сопровождал скучный, как метроном, стук её каблуков.
Ни промозглый дождь, ни порывы пронизывающего насквозь ветра, бьющего по ногам мокрыми и скользким опавшими листьями, - ничто не вызывало на её лице какого-либо выражения. Все в ней отупело, замкнулось.
Она не была ни жительницей этого города, ни его гостьей. Никто её здесь не знал, и она никого не знала. Утренний поезд привёз её сюда, а ночной, может статься, – увезёт.
Уже несколько лет что-то гнало эту Женщину по стране из одного населённого пункта в другой. В каждом из них она устраивалась на работу, но вскоре увольнялась и опять уезжала неведомо куда.
И никто из её часто сменявшихся сослуживцев и неблизких знакомых не имел ни малейшего понятия не только о её прошлом, но и о настоящем.
А в своё будущее она и сама смотрела с тем выражением, с каким обычно разглядывают старые обои…
Бесцельное изнурительное кружение Женщины по городу неожиданно прервалось. Её взгляд, скользивший по грязно-жёлтым листьям, споткнулся о чьи-то ноги в растоптанных ботинках и чуть не до колена мокрых брюках.
Подняв глаза, в которых бодрости и веселья было не больше, чем в этой погоде, Женщина увидела, что находится около старинного особняка.
Еле удерживая над головой сломанный и потому постоянно выворачиваемый ветром наизнанку зонтик, небритый человек недовольно переспросил Женщину:
– Ну, чё ты вылупилась? Берёшь?..
Красивое сине-белое здание оказалось местным городским театром.
Женщина кивнула мокрому человеку, расплатилась за билет и направилась к входу.
По обе стороны от двери ярко светились два внушительных деревянных короба под стеклом. В левом располагался репертуар театра на полмесяца, а в правом - большая афиша, на которой крупно чёрнело название спектакля:
ЩЕН
Шрифтом поменьше обозначался жанр:
Макеты с выставки времён Застоя и Запоя
И всё перечёркивала красная диагональ:
Премьера!
До начала спектакля оставалось, по-видимому, совсем немного времени, так как гардероб был уже забит пальто, плащами, зонтиками…
– Скорей, скорей, гражданочка! Опаздываете, – пожурил Женщину сухой старик-гардеробщик.
Она поднялась по мраморной лестнице во второй этаж. Зрительское фойе, уже опустевшее, было очень красивым: тёмный паркет, лепнина, изразцовые печки в углах маленьких зальчиков, резные кресла и банкетки. Мягким тёплым светом лучились люстры. Но вот и они погасли, а Женщину снова поторопили капельдинеры:
– Заходим, женщина, заходим …
В зрительном зале уже стихал гул публики и вот-вот должен был начаться спектакль.
Держа в руках билет и сумочку, Женщина пробралась к единственному свободному месту в центре партера.
В это время тяжёлый, расшитый золотом занавес уже распахивался, скользя бахромой по авансцене, но свет в зале пока ешё не убирали.
Около своего места Женщина повернулась, чтобы сесть в кресло но, глянув мельком на сцену, вдруг замерла. Рука её взлетела к виску, голова резко дёрнулась, сумка с шумом упала на пол между рядами. Нелепой фигурой с побелевшим лицом она застыла посреди зала…
Из кресла, стоящего на авансцене у правого портала, поднялся Мужчина в чёрном костюме и, показав на декорации, спросил Женщину:
– Это ваша комната?
Голова Женщины вновь дернулась, похоже, что она кивнула…
И вдруг глухой, нечленораздельный возглас, почти вой, вырвался из её горла. Она съёжилась, поспешно нагнулась, подхватила упавшую сумку и стала выбираться из переплетения зрительских ног, взглядов, ухмылок и шепотков:
– Артистка… подставная…
– Не узнали что ли – Мамандальская!..
– Да, прямо! Это новенькая, к ихнему художнику приехала, вроде, как жена.
– Я вам говорю – Мамандальская это, только в гриме.
– Правильно. А новая у них – жена режиссёра, тоже нового.
– Старый-то совсем спился.
– И этот сопьётся. Со временем.
– Ну, чего вы сразу? Может, и пронесёт. Говорят, он современный, андердауном увлекается…
Вот, наконец, и спасительный для Женщины проход между рядами, но в спину ей вновь прозвучал со сцены низкий голос Мужчины, мягко, но настойчиво.
– Остановитесь. Прошу вас.
Она замерла в проходе между рядами, уткнувшись взглядом в узор ковровой дорожки.
– Очень прошу вас… поднимитесь на сцену.
Женщина подняла голову и, щурясь, оглядела притихший зал. Затем повернулась, подошла к рампе и легко поднялась по ступеням на сцену. Чуть помедлив, села в кресло у правого портала.
Зал и сцена резко погрузились в темноту.
И – в историю Женщины…
Глава 1
Тот же Мужской голос, только уже записанный на плёнку, как голос «от автора», произнёс в темноте:
– Женщина медленно и бесцельно брела сквозь осень по Городу...
И далее всё то, что вы уже прочли в самом начале.
И пока в зрительном зале звучало это осеннее описание, на сцене медленно набирался свет. Там было ещё очень раннее утро, поэтому рассмотреть подробно комнату Женщины пока не получалось – одни сумеречные очертания…
Загремел телефон. Не в самой комнате, а в коридоре, рядом с дверью. В паузе между звонками где-то вдалеке щёлкнул английский замок и оттуда же донёсся скрип открываемой двери. Шарканье домашних тапок приблизилось к телефону. Трубка снялась с рычага. После сипло-хриплого «Алё…» раздался оглушительный стук в дверь комнаты.
Тапки поволоклись в обратном направлении.
Скрипнула дверь.
Щелкнул замок.
Тишина.
На сцене посветлело.
Узкая комната втиснулась между давно не крашеной дверью и рассохшимся окном. Они смотрели друг на друга издалека уже много лет.
Рядом с дверью в углу стоял двустворчатый платяной шкаф с чемоданом наверху. К стенке шкафа примкнула изголовьем лежанка с одной спинкой. А в ногах её примостился невысокий пуф у столика с небольшим трельяжем и многократно повторенным в зеркалах обилием косметики.
По другую сторону от двери висела на вешалке верхняя одежда. А дальше вдоль стены за квадратным обеденным столом пристроилась в углу тумбочка с допотопным телевизором.
Перед кроватью - коврик, над кроватью – репродуктор, в самой кровати – Женщина.
Вот и всё, что было в этой продолговатой комнате.
Откинув с лица одеяло, Женщина некоторое время после ужасного грохота в дверь лежала на спине, не двигаясь, и с закрытыми глазами. Будто пыталась восстановить в комнате тишину. Мягко сев, она вслепую нашарила ногами тапки, и тихо вышла из комнаты к телефону.
Будильник на полу у кровати зазвенел самой отвратительной из всех возможных трелей.
Женщина тут же вернулась в комнату, держа в руках аппарат и трубку. Споткнулась о коврик, потеряла тапок, ударила босой ногой по кнопке будильника и с размаху плюхнулась на кровать.
– Алё? Кто? А-а, это ты. Который час? Спасибо, Тонюшка. Угу. Всё, проснулась. А вы, что, еще не ложились? Да нет, я спрашиваю, совсем не спали? Сумасшедшие. Я? Нет, я одна. Тоня, ты же знаешь. Почему – вру? Феликс? Проводил, конечно. Он поймал машину, довёз меня. Сразу домой поехал, не выходя. Сказал – домой. Откуда я знаю, почему. Он? Да, прилично. Нет, меня просто в машине укачало. Подожди, форточку закрою…
Женщина подошла к окну и протянула руку к форточке, но в этот момент репродуктор, включённый на полную мощность, извергнул из себя жестяной звук первого аккорда гимна. Женщина отреагировала не сразу. Некоторое время она пристально глядела на радио, а потом вернулась к кровати и повернула ручку громкости так, как будто задушила кого. И забралась под одеяло.
– Алё… Всё в порядке, это меня страна будила… Нет, передумала – душно будет. Не замёрзну, я прикрылась. Ну что ты, нет, уже не усну. Кофту? Ладно, сегодня надену – покажу, увидишь. Ночью довязала, когда приехала. Да быстро как-то, даже не заметила… Нет, Тонюшка, я помню, возьму… Да вон он, твой зонтик, на шкафу висит. Вечером? Придумаем что-нибудь, там видно будет. Ну, пока, Тонюш. Да. Всё, пока…
Женщина пружинисто поднялась, оставив телефон на кровати. Машинально достала из шкафа пёстренький халат. Постояла, вслушиваясь в тишину, и, на ходу всовывая руки в рукава, вышла из комнаты.
Но не тут-то было.
– Доброе утро, товарищи!
Это там, в пыльных недрах, в замысловатых сплетениях древних проводков бабушкиного радио что-то перемкнуло, и со стены комнаты городское радиовещание снова децибельно поприветствовало своих горожан:
– Сегодня вторник, двадцать девятое октября. Местное время – шесть часов утра. В эфире – последние известия…
Женщина вернулась в комнату уже с зубной щёткой во рту. Потянув за шнур, она выдернула штепсель репродуктора из розетки, но потом, постояв и повертев его в руках, снова воткнула обратно, предварительно убавив громкость.
Но теперь пришла очередь следующего телефонного звонка. Она сняла трубку.
– Фффа-ф! Шша-ш! – вынула щётку изо рта. – Сейчас, подожди!
Уронила трубку на кровать, вышла.
– На полях области… – мягко продолжило радио.
Женщина возвратилась к ожидавшей её трубке:
– Привет, Гера, ты что, в ночь работаешь?.. Чувствую себя хорошо, а что случилось, Гера?.. Что? Какой паренёк?.. Гера, перестань, на кой черт он мне нужен?.. Вот, видишь, он и тебе не нужен, так в чем дело?.. Ну, если земляк, тогда конечно, только ведь он не мой земляк. Насколько мне известно, мы с тобой из разных волостей… Сколько?! Недельку… Так. Герочка, в моей комнате кроме меня никто не ночует, и ты об этом знаешь, кажется, лучше всех… Что тебе делать? Отвези его к себе… Правильно, у Лары последние дни голова болит, а у меня такого места, чтоб болеть, нет!.. – Женщине вдруг надоело спорить, и она неожиданно согласилась. – Ладно, вези. Завтра утром я его вышвырну… Не “там посмотрим”, а я сказала – вышвырну… Не зли меня. Все, не мешай мне, – и она сначала быстро нажала пальцем на кнопку, а уж потом положила трубку.
– Шесть часов десять минут, местное время. Утренний концерт. В программе – музыка к кинофильмам…
Женщина чуть прибавила звук и вышла из комнаты, взяв со стола поднос с принадлежностями для варки кофе. И тут же вернулась обратно. Швырнув на стол пустую коробку спичек, она достала из-за шкафа электроплитку. Приладила её на деревянную скамеечку и включила… Поставила вариться кофе… Взглянув на часы, набрала номер:
– Доброе утро. Простите, Валерия Викторовича можно?.. Ой, извините, пожалуй… – она поспешно положила трубку, – ста…
– Утренний концерт окончен, – вскоре «обрадовал» её репродуктор.
– Еще нет, – Женщина продолжала сопротивляться.
Снова выдернув шнур радио, она включила теперь телевизор. А пока тот нагревался, стояла, задумавшись, у окна. Когда из телевизора донеслось шипенье, она переключила канал и из ящика ешё один приятный голос возвестил:
– На “Маяке” – музыка к кинофильмам.
– Вот так… – отметила Женщина с победной интонацией.
Кофе подошёл. Заварив внушительную чашку, она стала пить его медленно, неторопливо, под музыку. Потом перешла с блюдцем к туалетному столику, включила лампу на трельяже и начала краситься…
Обсуждения Нежная кожа кулис