11
– Проходи. Садись.
Но Алексей не внял предложению и остался стоять у двери
Комната Лёхи была загромождена старой разностильной мебелью. Длинный овал обеденного стола, покрытый тёмной бахромистой скатертью, занимал весь центр комнаты под роскошной пятирожковой бронзовой люстрой.
– Проходи. Садись.
Но Алексей не внял предложению и остался стоять у двери
Комната Лёхи была загромождена старой разностильной мебелью. Длинный овал обеденного стола, покрытый тёмной бахромистой скатертью, занимал весь центр комнаты под роскошной пятирожковой бронзовой люстрой.
Окна, такие же высокие, как в комнате Юноши, были обрамлены тяжёлыми, плотными портьерами, и оттого вся комната выглядела не столько мрачной и тесной, сколько таинственной.
– Ведь вот… видишь как… Ушли ведь все… Ушли, уходят, уйдут…
Лёха замер около пустого чёрного стула и обратился к нему, как если бы Алексей на него всё-таки сел.
– Встань-ка, – скомандовал Лёха воображаемому Алексею.
Дальше он вёл себя так, будто все его команды «Алексей» выполнял беспрекословно.
– Подними ногу. Выше. Еще. Еще. А! – он махнул на свой фантом рукой. – Из тебя с самого начала ничего не предвиделось…
Собирая из разных шкафов, буфетов, полочек и ящичков весьма изысканную по тем временам закуску, он кружил по комнате с удивительным изяществом, ни разу не задев ничего из мебели. И продолжал балагурить:
– И, оказывается, то, что ты родился Аполлоном с лицом Нарцисса – это тоже ещё ничего не значит! Ты помнишь такую маленькую, неказистую девчушку с лицом, напоминавшим еврейку? Ну, как же? Ее ж презирали и игнорировали все наши мальчишки. Даже обзывали Шваброй…
Неожиданно Лёха, непринуждённо беседовавший со своим фантомом «Алексеем», замер перед Алексеем настоящим. Он придвинулся к нему лицо в лицо и прошептал, будто сообщил нечто из ряда вон:
– И вот на тебе: ее славянская душа принесла школе всемирную славу, а сама она на века прослыла идеалом красоты…
Лёха скосил глаза на только что сервированный им уголок стола:
– Выпьешь, нет? А я выпью. Холодно по ночам-то, мерзну, оттого вечерами пью понемногу…
Он отвернулся от Алексея и, заметив в своей руке стопку, поднёс её ко рту. Но не выпил, а вновь спросил у стула, склоняясь к его витой спинке цвета «вороньего глаза» будто к уху собеседника:
– А ты хоть догадываешься, сколько мне лет? Э-э, Алексей, милый ты мой… Ты и подумать не мог, что доживешь до таких годов!..
Выпив и закусив, смачно и со вкусом, старик снова начал кружить по комнате.
– Что мы с тобой тогда понимали! Как нас набирали, помнишь, а? Вот, смотри… К примеру, шейка бедра… как ее проверяли? На глазок! Поднимет экзаменатор тебе ножку – и все! Ну, правильно: кто б тогда стал таскать нас на рентген, чтоб увидеть положение шейки и угол ее наклона? Вот потому-то никто и не мог предположить, – проходя мимо, он сильно ткнул своего безмолвного слушателя пальцем в грудь, – как будет развиваться твой шаг!
Алексей оторопел:
– Н-не понял…
– Или вот еще… В пяточной кости есть такая ложбинка, к которой прикрепляется ахиллово сухожилие. Вот по ее-то, этой ложбинки, ширине мы и можем представить себе, как ты, Алексей, будешь в дальнейшем на пальчиках стоять! Ясно тебе?
Лёха опять вопрошал чёрную пустоту стоявшего перед ним стула.
– Я не понимаю, о чем вы, – попытался Алексей наладить хоть какой-то контакт с безумцем, но безрезультатно.
Лёха в изнеможении плюхнулся на предмет, к которому только что обращался, и тот жалобно заскрипел под ним. Дальше Лёха заговорил, хоть и вызывающе, но абсолютно здраво:
– Ох, как я вас обоих ненавижу!.. Я вас обоих держу вот в этом кулаке, ясно? И тебя и этого сопляка, который в той комнате таится сейчас, как мышка!.. А! Ещё эту дрянную бабёнку твою, что ушла спать с твоим другом. Потому что ей всё равно, с кем спать, и потому что у нее сметливый ум и крепкие острые зубки. Ну, а друг твой… у него, наверное, свои взгляды на дела в койке…
Алексей был ошарашен, он не знал, как реагировать на эти шальные откровения малознакомого ему человека: то ли сразу вышибать старому кретину мозги, то ли подождать и посмотреть, к чему всё это прикатится.
– Знаешь, – продолжал в исступлении Лёха, – когда нас выселяли отсюда, я кричал им, как резаный, что не уйду из этого дома, что мне еще нужно тут двоих дождаться! И они пришли, мои милые мальчики… Я устроил им совсем неаварийное жилье, я оклеил им комнаты обоями, я деру с них последние грошики и ни одна собака не пронюхает, как я использую эту жилую площадь, потому что вы молчуны. Вы – молчуны, мальчики, глупенькие мои мальчики! Я кричал им, я визжал, я верещал, что я стар, но я успею еще с ними встретиться, успею! С вами! Когда бы вы сюда ни приползли! Да, я стар, но я здоров, как бык! Кто сейчас пьет в мои годы, скажи? Сейчас в этом возрасте либо бегают по дорожке, либо лежат, протянув ножки! Неподвижненько! А я вот и двигаться могу, и пить, и еще кое-что могу! – и старик зашёлся гнусным, кашляющим смехом.
Что действительно было смешно, так это то, что Алексей тоже расхохотался. Он даже не смог сразу остановиться, а когда успокоился, только и сказал:
– Любопытно.
– Дурак. Как до революции был дураком, так и после им остался. Не о бабах же…
Алексей вдруг почувствовал, что у него внутри как будто кто выключил лампочку, и он погас. Поэтому сказал совсем тускло:
– Ну, все, хватит…
Лёха же наоборот почувствовал прилив сил и, вскочив со стула, резко спросил:
– Ты почему остановился?!
– Тихо. Не ори.
– Почему не стал писать дальше?
Алексей подумал и сказал правду:
– Таланта не хватает.
– Опять дурак!.. – выругавшись, Лёха неожиданно смягчил тон и сказал внятно: – Таланта хватает на всё. А если человек скурвился, спился, повесился, значит, и на это у него хватило таланта. Значит, таланту так надо было… Что там дальше-то с ним? Напомни-ка.
– С… Ефимовым? – ещё не очень уверенно спросил Алексей.
– А с кем же ещё? Что с тобой произойдет, мне уже известно. Ну? Я жду.
– Что дальше… – задумался Алексей. – Семь лет он пробыл в провинции, и потом пришел в Петербург. Вот и всё. Это я так, коротко, но у Фёдора Михалыча про это тоже всего полторы странички.
– Эх, ты! “Полторы странички”… Ну-ка, принеси мне сюда эти “полторы странички”!.. – строго приказал он и, отойдя к краю стола, налил и выпил ещё стопку.
Дальше он переместился к битком набитому книгами шкафу, открыл маленьким ключиком высокие стеклянные створки и, поднявшись по стремянке, достал с полки крохотную книжонку. Полистав, и найдя нужное место, присел там же наверху и стал читать, изредка шевеля губами…
Алексей, уже сильно заинтригованный происходящим, сходил к себе в каморку за страницей из рукописи. Придя обратно, протянул листок бумаги Лёхе и уже без приглашения сам сел на чёрный стул в ожидании продолжения.
Лёха, машинально взяв у него листок, недоумённо вскинул брови:
– Тебе чего, парень?
Алексей уже начал набирать в лёгкие воздух, чтоб ответить соответствующе, но тут старик узнал его:
– А-а, Алексей… Ну-ка, ну-ка, встань-ка сюда, – он ловко скатился вниз со стремянки, огляделся и попытался расширить вокруг себя пространство: отодвинул стол метра на полтора, кресло, ещё какие-то вещи. – Та-ак… Фффу! Ну, давай, если ты еще что-то можешь, сделай-ка мне вот что…
Лёха неожиданно выполнил очень сложное балетное движение. Причём, выполнил профессионально и даже с некоторым блеском. Показав его, он приказал Алексею, уже совмещённому со стулом:
– Повтори, недоумок, – и стал следить за фантомным «Алексеем», как он «выполняет» показанное движение.
– Боже… Кто тебя учил?! Кто поверит, что на тебя, на такую безмозглую скотину, тратил время Легат! Что рядом с тобой, недоделок, у палки стоял Вацлав! Какое же ты все-таки барахло!..
Алексей поднялся со стула и ушёл к окну. Там, отодвинув штору, посмотрел на улицу.
– Слушай, ты, – спокойно произнёс он, – Хозяин, Леха, Лысый или, как там тебя еще? Я заплатил тебе за эту конуру, которую сам с таким же успехом могу сдать любому студенту, последние свои деньги…
Алексей медленно перешёл ко второму окну и там тоже выглянул на улицу.
– Сам не знаю, почему, но заплатил… Учти, – повернулся он к Лёхе. – больше ты с меня ничего не получишь… – подойдя к старинному бюро, взял в руку увесистую бронзовую чернильницу. – Я думал, что ты просто старая сволочь, а ты, оказывается еще и… танцуешь! Извини, мне хватает в черепе своих гвоздей и тараканов!
Лёха что-то хотел сказать, но Алексей подбросил бронзу на руке и предупредил старика:
– Только вякни!
Затем ушёл к себе в каморку и лёг ничком на кровать.
– Алексей, вернись! – крикнул ему вслед Лёха. – Ну, хорошо, хорошо, убирайся! Вон из моей памяти - вон! Нет тебе в ней места, нет! Все твои тридцать паскудных лет я сотру, сдеру с кожей! Это ты тогда сдался, ты сломался, ты, ты, ты! Всё, ты – умер!.. Не-ет, погоди! Где они, эти твои “полторы странички”?
Он схватил оставленный Алексеем листок:
– Сейчас ты у меня завертишься!..
Лёха достал из-за уха карандаш и стал что-то лихорадочно отчеркивать на листке.
– Все! Получается двенадцать картин!.. Теперь нужны звуки. Та-ак, послушаем звуки.
Старик вытащил из-за шкафа старый патефон и поставил пластинку. Затем началось и вовсе уже несусветное: он стал вдвигать всю мебель, находившуюся в комнате, прямо в стены, а потом и сами стены куда-то укатил, и за ними обнаружились зеркала. Портьеры с двух высоких окон взмыли наверх, и… в огромный балетный класс полился яркий солнечный свет. Лёха сбросил с себя одежду, под ней оказалось балетное трико.
– Так! Смотрим страничку, читаем: “Едва он очутился на свободе…“ М-м! Какая прелесть! Вот и достаточно. Для начала просто прекрасно!
Лёха опустил на пластинку патефонную иглу. Взвизгнув, она проехала по диску и стала с шипеньем тереться о бумажный кружок в центре. Он внимательно вслушался в этот звук и воскликнул:
– Удивительное начало!..
Какую музыку он слышал на самом деле, мы, к великому сожалению, никогда не узнаем…
Встав в позицию, Лёха начал сочинять балетный «текст», пробуя его «на себе»:
– Итак, на первые два такта: спиной к залу, опустив голову, неподвижно - вот так… Теперь пошла голова снизу… к правому… к левому плечу… Отлично!
Лёха «вышел» из позиции и начал работать как балетмейстер с воображаемым танцовщиком. А так как безумие уже совсем близко подкрадывалось к нему, говорил он бешеной скороговоркой.
– И-и… Правую руку наверх!.. «Арабеск» на правую… шаг левой… еще «арабеск»… шаг!.. Два «глиссада» с переменной ног… заканчивай в четвертую позицию!.. Хорошо… Голову наверх, влево… Поехали: «кабриоль» с левой ноги, «круазе»!.. Бег на полупальцах!.. Стоп - хватит, два шага – «жете» на правую ногу в сторону… два шага с поворотом… «жете» на левую… два па мазурки с правой ноги и назад… «Па-де-буре» на полупальцах к правой кулисе… руки на «глиссад» открываются… Вниз, вниз!.. Снизу открываются, а на «па-де-баск» вскидываются наверх!.. Хорошо!.. Теперь ноги: маленький «па-де-баск», как «препорасьон», «глиссад», большой «па-де-баск», два па «мазурки» за себя – «па-де-ша» влево… Еще раз то же самое, но после па «мазурки» три «глиссада» с правой ноги к третьей правой кулисе, и шаг с поворотом… И всё снова, так же, с самого начала… Раз - и, два - и, три – и… Хорошо!.. Молодец!.. Стоп! Фразу закончить бегом на полупальцах по диагонали направо… Вот так! Прекрасно! Дальше… Большое «жете» на правую ногу, на второй «арабеск», чередуй с перекидным «жете» три раза по кругу, закончить вправо, остановка на правый «арабеск»… Все! Понял? Сделай!
Лёха сосредоточенно посмотрел в пол, потом проговорил устало, с горечью:
– Нет… Ты не сможешь, голубчик… Еще юн… слаб… неопытен…
После долгой паузы, в тишину которой дворовые качельки прислали издалека пару своих жалобных нот, он вскинул голову и воскликнул:
– Я сам буду танцевать эту премьеру!
И, широко распахнув обе створки коричневой двери своей комнаты, прокричал:
– Господа-а-а-а!..
Лёха пробежал по коридору в прихожую и, открыв входную дверь в квартиру, склонился в глубоком поклоне:
– Господа! Месье! Дамы и джентльмены! Товарищи и женщины! Милости прошу!..
В комнате Лёхи патефонная игла на пластинке, взвизгнув, вернулась к началу и загремела бравурная музыка!..
Под неё с лестницы в квартиру вливался нескончаемый поток публики в нарядных вечерних костюмах предшествовавших театральных эпох…
Вернее, так должно было быть. Но генеральная репетиция уже израсходовала весь лимит отведённого ей времени, и нужно было освобождать сцену для установки декораций вечернего спектакля «Щен».
Через полчаса руководство театра приняло беспрецедентное по тем временам решение: не отменять объявленной на завтра премьеры…
12
Вот на неё-то мы и перенесёмся, и будем смотреть с того момента, на котором остановились выше.
По центральному проходу переполненного зрительного зала Лёха препроводил блистательную толпу на пустую, в бархате «чёрного кабинета», сцену. Он подпрыгивал, подскакивал и пританцовывал. При этом не забывал с кем-то в зале расшаркаться, кому-то подмигнуть или состроить рожицу…
Новые «зрители» рассаживались на сцене напротив друг друга у противоположных кулис прямо на пол…
Наконец, всё стихло.
Лёха стоял в ярком свете между тремя публиками: вчерашней – в кулисах, нынешней – в зрительном зале, и завтрашней – затаившейся где-то в чёрной глубине сцены, но уже готовой к своему выходу.
– Всемилостивейшая публика! – возвестил Лёха почти как шпрехшталмейстер в цирке. – Цвет и красота нашего великого искусства! Я пригласил вас с тем… Боже, какая пошлость!.. Говоря другими словами, я имею честь и счастье представить на ваш жестокий, но благородный суд безделицу простую, ночей и лет бессонных плод воображения, пустой, никчемный, но…
Он вдруг комично сорвался с места, убежал в кулисы и тут же ворвался в каморку Алексея, который по-прежнему так и лежал ничком на кровати.
– Ты, сыч, – зашипел Лёха, – вставай!
Алексей ошалело подскочил на кровати.
– На, держи! – Лёха сунул ему в руку ту самую страницу рукописи. – Это тебе контрамарка на сегодняшнюю премьеру! Без места - все забито! Сядешь где-нибудь в сторонке и нишкни мне!..
На сцену театра, встречаемый смехом и аплодисментами, Лёха возвращался торжественно и уморительно кривляясь. Комикуя, он выталкивал перед собой Алексея, который остановился, щурясь от света у портала.
Лёха занял своё место в центре сцены.
– Итак, господа!
И опять вдруг подскочил к Алексею и лихорадочно прошептал:
– На-ка, вот, - твои “полторы странички”! Вот тут отчеркнуто, - перед каждой частью будешь читать по кусочку… вроде, как либретто в программке… Ну, всё!
Он снова вернулся к публике:
– Итак! Балерины и танцовщики, балетмейстеры и балетоманы, живые и мертвые, великие и бездарные, друзья и недруги! Вашим скучающим взорам представляю я одноактный балет под названием “Пробыть в провинции семь лет”! Маэстро, прошу!..
Вспыхнула оркестровая яма и все три «публики» растворились в черноте. Взлетела рука с дирижёрской палочкой…
– Ведь вот… видишь как… Ушли ведь все… Ушли, уходят, уйдут…
Лёха замер около пустого чёрного стула и обратился к нему, как если бы Алексей на него всё-таки сел.
– Встань-ка, – скомандовал Лёха воображаемому Алексею.
Дальше он вёл себя так, будто все его команды «Алексей» выполнял беспрекословно.
– Подними ногу. Выше. Еще. Еще. А! – он махнул на свой фантом рукой. – Из тебя с самого начала ничего не предвиделось…
Собирая из разных шкафов, буфетов, полочек и ящичков весьма изысканную по тем временам закуску, он кружил по комнате с удивительным изяществом, ни разу не задев ничего из мебели. И продолжал балагурить:
– И, оказывается, то, что ты родился Аполлоном с лицом Нарцисса – это тоже ещё ничего не значит! Ты помнишь такую маленькую, неказистую девчушку с лицом, напоминавшим еврейку? Ну, как же? Ее ж презирали и игнорировали все наши мальчишки. Даже обзывали Шваброй…
Неожиданно Лёха, непринуждённо беседовавший со своим фантомом «Алексеем», замер перед Алексеем настоящим. Он придвинулся к нему лицо в лицо и прошептал, будто сообщил нечто из ряда вон:
– И вот на тебе: ее славянская душа принесла школе всемирную славу, а сама она на века прослыла идеалом красоты…
Лёха скосил глаза на только что сервированный им уголок стола:
– Выпьешь, нет? А я выпью. Холодно по ночам-то, мерзну, оттого вечерами пью понемногу…
Он отвернулся от Алексея и, заметив в своей руке стопку, поднёс её ко рту. Но не выпил, а вновь спросил у стула, склоняясь к его витой спинке цвета «вороньего глаза» будто к уху собеседника:
– А ты хоть догадываешься, сколько мне лет? Э-э, Алексей, милый ты мой… Ты и подумать не мог, что доживешь до таких годов!..
Выпив и закусив, смачно и со вкусом, старик снова начал кружить по комнате.
– Что мы с тобой тогда понимали! Как нас набирали, помнишь, а? Вот, смотри… К примеру, шейка бедра… как ее проверяли? На глазок! Поднимет экзаменатор тебе ножку – и все! Ну, правильно: кто б тогда стал таскать нас на рентген, чтоб увидеть положение шейки и угол ее наклона? Вот потому-то никто и не мог предположить, – проходя мимо, он сильно ткнул своего безмолвного слушателя пальцем в грудь, – как будет развиваться твой шаг!
Алексей оторопел:
– Н-не понял…
– Или вот еще… В пяточной кости есть такая ложбинка, к которой прикрепляется ахиллово сухожилие. Вот по ее-то, этой ложбинки, ширине мы и можем представить себе, как ты, Алексей, будешь в дальнейшем на пальчиках стоять! Ясно тебе?
Лёха опять вопрошал чёрную пустоту стоявшего перед ним стула.
– Я не понимаю, о чем вы, – попытался Алексей наладить хоть какой-то контакт с безумцем, но безрезультатно.
Лёха в изнеможении плюхнулся на предмет, к которому только что обращался, и тот жалобно заскрипел под ним. Дальше Лёха заговорил, хоть и вызывающе, но абсолютно здраво:
– Ох, как я вас обоих ненавижу!.. Я вас обоих держу вот в этом кулаке, ясно? И тебя и этого сопляка, который в той комнате таится сейчас, как мышка!.. А! Ещё эту дрянную бабёнку твою, что ушла спать с твоим другом. Потому что ей всё равно, с кем спать, и потому что у нее сметливый ум и крепкие острые зубки. Ну, а друг твой… у него, наверное, свои взгляды на дела в койке…
Алексей был ошарашен, он не знал, как реагировать на эти шальные откровения малознакомого ему человека: то ли сразу вышибать старому кретину мозги, то ли подождать и посмотреть, к чему всё это прикатится.
– Знаешь, – продолжал в исступлении Лёха, – когда нас выселяли отсюда, я кричал им, как резаный, что не уйду из этого дома, что мне еще нужно тут двоих дождаться! И они пришли, мои милые мальчики… Я устроил им совсем неаварийное жилье, я оклеил им комнаты обоями, я деру с них последние грошики и ни одна собака не пронюхает, как я использую эту жилую площадь, потому что вы молчуны. Вы – молчуны, мальчики, глупенькие мои мальчики! Я кричал им, я визжал, я верещал, что я стар, но я успею еще с ними встретиться, успею! С вами! Когда бы вы сюда ни приползли! Да, я стар, но я здоров, как бык! Кто сейчас пьет в мои годы, скажи? Сейчас в этом возрасте либо бегают по дорожке, либо лежат, протянув ножки! Неподвижненько! А я вот и двигаться могу, и пить, и еще кое-что могу! – и старик зашёлся гнусным, кашляющим смехом.
Что действительно было смешно, так это то, что Алексей тоже расхохотался. Он даже не смог сразу остановиться, а когда успокоился, только и сказал:
– Любопытно.
– Дурак. Как до революции был дураком, так и после им остался. Не о бабах же…
Алексей вдруг почувствовал, что у него внутри как будто кто выключил лампочку, и он погас. Поэтому сказал совсем тускло:
– Ну, все, хватит…
Лёха же наоборот почувствовал прилив сил и, вскочив со стула, резко спросил:
– Ты почему остановился?!
– Тихо. Не ори.
– Почему не стал писать дальше?
Алексей подумал и сказал правду:
– Таланта не хватает.
– Опять дурак!.. – выругавшись, Лёха неожиданно смягчил тон и сказал внятно: – Таланта хватает на всё. А если человек скурвился, спился, повесился, значит, и на это у него хватило таланта. Значит, таланту так надо было… Что там дальше-то с ним? Напомни-ка.
– С… Ефимовым? – ещё не очень уверенно спросил Алексей.
– А с кем же ещё? Что с тобой произойдет, мне уже известно. Ну? Я жду.
– Что дальше… – задумался Алексей. – Семь лет он пробыл в провинции, и потом пришел в Петербург. Вот и всё. Это я так, коротко, но у Фёдора Михалыча про это тоже всего полторы странички.
– Эх, ты! “Полторы странички”… Ну-ка, принеси мне сюда эти “полторы странички”!.. – строго приказал он и, отойдя к краю стола, налил и выпил ещё стопку.
Дальше он переместился к битком набитому книгами шкафу, открыл маленьким ключиком высокие стеклянные створки и, поднявшись по стремянке, достал с полки крохотную книжонку. Полистав, и найдя нужное место, присел там же наверху и стал читать, изредка шевеля губами…
Алексей, уже сильно заинтригованный происходящим, сходил к себе в каморку за страницей из рукописи. Придя обратно, протянул листок бумаги Лёхе и уже без приглашения сам сел на чёрный стул в ожидании продолжения.
Лёха, машинально взяв у него листок, недоумённо вскинул брови:
– Тебе чего, парень?
Алексей уже начал набирать в лёгкие воздух, чтоб ответить соответствующе, но тут старик узнал его:
– А-а, Алексей… Ну-ка, ну-ка, встань-ка сюда, – он ловко скатился вниз со стремянки, огляделся и попытался расширить вокруг себя пространство: отодвинул стол метра на полтора, кресло, ещё какие-то вещи. – Та-ак… Фффу! Ну, давай, если ты еще что-то можешь, сделай-ка мне вот что…
Лёха неожиданно выполнил очень сложное балетное движение. Причём, выполнил профессионально и даже с некоторым блеском. Показав его, он приказал Алексею, уже совмещённому со стулом:
– Повтори, недоумок, – и стал следить за фантомным «Алексеем», как он «выполняет» показанное движение.
– Боже… Кто тебя учил?! Кто поверит, что на тебя, на такую безмозглую скотину, тратил время Легат! Что рядом с тобой, недоделок, у палки стоял Вацлав! Какое же ты все-таки барахло!..
Алексей поднялся со стула и ушёл к окну. Там, отодвинув штору, посмотрел на улицу.
– Слушай, ты, – спокойно произнёс он, – Хозяин, Леха, Лысый или, как там тебя еще? Я заплатил тебе за эту конуру, которую сам с таким же успехом могу сдать любому студенту, последние свои деньги…
Алексей медленно перешёл ко второму окну и там тоже выглянул на улицу.
– Сам не знаю, почему, но заплатил… Учти, – повернулся он к Лёхе. – больше ты с меня ничего не получишь… – подойдя к старинному бюро, взял в руку увесистую бронзовую чернильницу. – Я думал, что ты просто старая сволочь, а ты, оказывается еще и… танцуешь! Извини, мне хватает в черепе своих гвоздей и тараканов!
Лёха что-то хотел сказать, но Алексей подбросил бронзу на руке и предупредил старика:
– Только вякни!
Затем ушёл к себе в каморку и лёг ничком на кровать.
– Алексей, вернись! – крикнул ему вслед Лёха. – Ну, хорошо, хорошо, убирайся! Вон из моей памяти - вон! Нет тебе в ней места, нет! Все твои тридцать паскудных лет я сотру, сдеру с кожей! Это ты тогда сдался, ты сломался, ты, ты, ты! Всё, ты – умер!.. Не-ет, погоди! Где они, эти твои “полторы странички”?
Он схватил оставленный Алексеем листок:
– Сейчас ты у меня завертишься!..
Лёха достал из-за уха карандаш и стал что-то лихорадочно отчеркивать на листке.
– Все! Получается двенадцать картин!.. Теперь нужны звуки. Та-ак, послушаем звуки.
Старик вытащил из-за шкафа старый патефон и поставил пластинку. Затем началось и вовсе уже несусветное: он стал вдвигать всю мебель, находившуюся в комнате, прямо в стены, а потом и сами стены куда-то укатил, и за ними обнаружились зеркала. Портьеры с двух высоких окон взмыли наверх, и… в огромный балетный класс полился яркий солнечный свет. Лёха сбросил с себя одежду, под ней оказалось балетное трико.
– Так! Смотрим страничку, читаем: “Едва он очутился на свободе…“ М-м! Какая прелесть! Вот и достаточно. Для начала просто прекрасно!
Лёха опустил на пластинку патефонную иглу. Взвизгнув, она проехала по диску и стала с шипеньем тереться о бумажный кружок в центре. Он внимательно вслушался в этот звук и воскликнул:
– Удивительное начало!..
Какую музыку он слышал на самом деле, мы, к великому сожалению, никогда не узнаем…
Встав в позицию, Лёха начал сочинять балетный «текст», пробуя его «на себе»:
– Итак, на первые два такта: спиной к залу, опустив голову, неподвижно - вот так… Теперь пошла голова снизу… к правому… к левому плечу… Отлично!
Лёха «вышел» из позиции и начал работать как балетмейстер с воображаемым танцовщиком. А так как безумие уже совсем близко подкрадывалось к нему, говорил он бешеной скороговоркой.
– И-и… Правую руку наверх!.. «Арабеск» на правую… шаг левой… еще «арабеск»… шаг!.. Два «глиссада» с переменной ног… заканчивай в четвертую позицию!.. Хорошо… Голову наверх, влево… Поехали: «кабриоль» с левой ноги, «круазе»!.. Бег на полупальцах!.. Стоп - хватит, два шага – «жете» на правую ногу в сторону… два шага с поворотом… «жете» на левую… два па мазурки с правой ноги и назад… «Па-де-буре» на полупальцах к правой кулисе… руки на «глиссад» открываются… Вниз, вниз!.. Снизу открываются, а на «па-де-баск» вскидываются наверх!.. Хорошо!.. Теперь ноги: маленький «па-де-баск», как «препорасьон», «глиссад», большой «па-де-баск», два па «мазурки» за себя – «па-де-ша» влево… Еще раз то же самое, но после па «мазурки» три «глиссада» с правой ноги к третьей правой кулисе, и шаг с поворотом… И всё снова, так же, с самого начала… Раз - и, два - и, три – и… Хорошо!.. Молодец!.. Стоп! Фразу закончить бегом на полупальцах по диагонали направо… Вот так! Прекрасно! Дальше… Большое «жете» на правую ногу, на второй «арабеск», чередуй с перекидным «жете» три раза по кругу, закончить вправо, остановка на правый «арабеск»… Все! Понял? Сделай!
Лёха сосредоточенно посмотрел в пол, потом проговорил устало, с горечью:
– Нет… Ты не сможешь, голубчик… Еще юн… слаб… неопытен…
После долгой паузы, в тишину которой дворовые качельки прислали издалека пару своих жалобных нот, он вскинул голову и воскликнул:
– Я сам буду танцевать эту премьеру!
И, широко распахнув обе створки коричневой двери своей комнаты, прокричал:
– Господа-а-а-а!..
Лёха пробежал по коридору в прихожую и, открыв входную дверь в квартиру, склонился в глубоком поклоне:
– Господа! Месье! Дамы и джентльмены! Товарищи и женщины! Милости прошу!..
В комнате Лёхи патефонная игла на пластинке, взвизгнув, вернулась к началу и загремела бравурная музыка!..
Под неё с лестницы в квартиру вливался нескончаемый поток публики в нарядных вечерних костюмах предшествовавших театральных эпох…
Вернее, так должно было быть. Но генеральная репетиция уже израсходовала весь лимит отведённого ей времени, и нужно было освобождать сцену для установки декораций вечернего спектакля «Щен».
Через полчаса руководство театра приняло беспрецедентное по тем временам решение: не отменять объявленной на завтра премьеры…
12
Вот на неё-то мы и перенесёмся, и будем смотреть с того момента, на котором остановились выше.
По центральному проходу переполненного зрительного зала Лёха препроводил блистательную толпу на пустую, в бархате «чёрного кабинета», сцену. Он подпрыгивал, подскакивал и пританцовывал. При этом не забывал с кем-то в зале расшаркаться, кому-то подмигнуть или состроить рожицу…
Новые «зрители» рассаживались на сцене напротив друг друга у противоположных кулис прямо на пол…
Наконец, всё стихло.
Лёха стоял в ярком свете между тремя публиками: вчерашней – в кулисах, нынешней – в зрительном зале, и завтрашней – затаившейся где-то в чёрной глубине сцены, но уже готовой к своему выходу.
– Всемилостивейшая публика! – возвестил Лёха почти как шпрехшталмейстер в цирке. – Цвет и красота нашего великого искусства! Я пригласил вас с тем… Боже, какая пошлость!.. Говоря другими словами, я имею честь и счастье представить на ваш жестокий, но благородный суд безделицу простую, ночей и лет бессонных плод воображения, пустой, никчемный, но…
Он вдруг комично сорвался с места, убежал в кулисы и тут же ворвался в каморку Алексея, который по-прежнему так и лежал ничком на кровати.
– Ты, сыч, – зашипел Лёха, – вставай!
Алексей ошалело подскочил на кровати.
– На, держи! – Лёха сунул ему в руку ту самую страницу рукописи. – Это тебе контрамарка на сегодняшнюю премьеру! Без места - все забито! Сядешь где-нибудь в сторонке и нишкни мне!..
На сцену театра, встречаемый смехом и аплодисментами, Лёха возвращался торжественно и уморительно кривляясь. Комикуя, он выталкивал перед собой Алексея, который остановился, щурясь от света у портала.
Лёха занял своё место в центре сцены.
– Итак, господа!
И опять вдруг подскочил к Алексею и лихорадочно прошептал:
– На-ка, вот, - твои “полторы странички”! Вот тут отчеркнуто, - перед каждой частью будешь читать по кусочку… вроде, как либретто в программке… Ну, всё!
Он снова вернулся к публике:
– Итак! Балерины и танцовщики, балетмейстеры и балетоманы, живые и мертвые, великие и бездарные, друзья и недруги! Вашим скучающим взорам представляю я одноактный балет под названием “Пробыть в провинции семь лет”! Маэстро, прошу!..
Вспыхнула оркестровая яма и все три «публики» растворились в черноте. Взлетела рука с дирижёрской палочкой…
Обсуждения Нежная кожа кулис