8
– Ну, разошелся… прямо, как папа, – проговорила Женщина.
Алексей поднял на неё недоумённый взгляд:
– Что – «как папа»?
– Ну, как мой папа. Помнишь, он хотел устроить тебя на работу, вахтером, а ты отказался и хлопнул дверью. Что было!..
– Ну, разошелся… прямо, как папа, – проговорила Женщина.
Алексей поднял на неё недоумённый взгляд:
– Что – «как папа»?
– Ну, как мой папа. Помнишь, он хотел устроить тебя на работу, вахтером, а ты отказался и хлопнул дверью. Что было!..
В Алексее зашевелилась тоска, и он сказал уже чисто автоматически:
– Кто сказал: «буду слушать и молчать»?
– Так они же ушли сейчас.
И спросил он точно так же, ещё не понимая того, что случилось:
– Кто - они?
– Ну, эти, - ефимовская неродная дочка со своим полудурком-помещиком!
– Ты их видела?! – это было сродни шоку, и Алексей страшно растерялся. – Ничего себе…
Он опустился перед окном на колени, поставил локти на подоконник, и крепко, до боли сжал голову в ладонях…
Громко хлопнула входная дверь и, несколько секунд спустя, в каморке появился Мика.
Женщина поспешно накинула на себя халатик:
– Извини, Мика.
– Это вы меня… Я посижу здесь у вас немного?..
Она ответить не решилась, а Алексей промолчал. Тогда Мика ему и сказал:
– Алексей, там ничего нет. Такого. Ну, интересного… Пока - нет.
Не поворачиваясь от окна, Алексей твёрдо сказал:
– Нет, так будет.
Женщина осмелела и, прикрыв часть постели пледом, пригласила Мику садиться:
– Посиди, Мика, конечно, посиди. Устал, ведь?
Мика криво, но благодарно улыбнулся Женщине и присел на краешек кровати. Алексей произнёс, всё ещё не меняя позы:
– С чего это он устал?
Хотя Мика действительно очень устал, и это было явно видно, он совсем не хотел сейчас ни с кем ссориться, потому и сказал довольно вяло:
– Знаешь, что?
Но тут неожиданно за Алексея вступилась Женщина:
– Не надо, Мика, не трогай его… Он тут такое сейчас вытворял!.. Выпей чаю с лимоном, погрейся. Вон там, в термосе. И поешь. Вот тут бутербродов куча. Нет-нет, поешь, хоть немного… Держи.
Она достала из своей сумки пакет с гигантскими бутербродами, и Мика стал жевать один из них, изредка с любопытством поглядывая в сторону окна.
Женщина позвала его и еле слышно спросила:
– Мика, он не… – для убедительности она приложила палец к виску, – не заболел?
Но Алексей расслышал и ответил ей вместо Мики:
– Не заболел, – после чего ударил кулаком о подоконник. – Ну, хватит! Куда все разбежались?! Ты будешь слушать дальше?
Женщина
– Буду-буду-буду!
– Мика, а ты кончай жрать там! Потом!
Мика чуть не подавился, но, запив чаем, всё-таки проглотил кусок вместе с выступившими слезами. Нехотя встал с топчана, и на всякий случай спросил:
– А мне нельзя послушать?
– Нет! Иди обратно!
Мика хотел швырнуть чайную ложечку на стол, но передумал. Отряхнул её, аккуратно положил в нагрудный карманчик пиджака и пошёл к двери. Алексей неожиданно кинулся к нему, остановил у порога:
– Микочка, прости меня… Прости…
Мика долго смотрел ему в глаза, потом широко улыбнулся, светло, легко, радостно и ушёл.
Алексей подождал, пока хлопнет входная дверь, и обрушился на Женщину:
– Кто тебя просил давать ему эти твои дурацкие бутерброды?! Я их ем только потому, что мне вообще жрать нечего! Он сейчас наелся, усядется там и будет дрыхнуть, а не работать! Что ты лезешь, куда тебя не просят?! Все! Хватит - наслушались! Насмотрелись!..
На Женщину этот всплеск не произвёл никакого впечатления, она посмотрел на него спокойно, и сказала:
– Не будешь есть мои бутерброды - сдохнешь.
– А я и хочу сдохнуть! – выкрикнул он в запале.
– А вот я не хочу, – так же спокойно парировала она. – Давай дальше.
Он повертел листок с текстом в руках…
– Нет, не получится уже… Хочешь - сама читай…
Женщина взяла у него листок, и начала сама читать вслух:
«Ключ медленно, привычно провернулся
В пяти-шести замках входной двери
И в щель протиснулась знакомая старуха…
На ней соломенная шляпа (ей лет триста),
Гипюровая кофта, бусы, брошь,
Муаровая юбка; босоножки
На диком, сумасшедшем каблуке, -
Все изготовлено в прошедшее столетье…
В одной руке старинный ридикюль,
В другой авоська, в ней
Картофелины (две), коробка спичек
И булочка за несколько копеек…
Улыбку кинув в полумрак квартиры,
Плывет на кухню, из нагроможденья
Пустых бутылок, банок и тряпья
Выуживает старую кастрюльку
И ставит на огонь, варить картофель…»
Алексей пробурчал:
– Опять про жратву…
– Мешаешь!.. Сам написал!
Женщина вскинула руку и прислушалась:
– Тихо! Слышишь - идет!
Картонная дверь открылась и в описанном выше наряде в каморку вплыла Егоровна.
– Пусть поспит Сергей Викторыч, умаялся. Ну, что господа милые, дальше, что ли?.. Может, я не вовремя и вам чего другое приспичило?.. Ну, ты даешь, красавица! Это ж сейчас плевое дело, а ты краснеешь!
– Не надо, Егоровна, – тихо сказал Алексей, – продолжай…
– А чего продолжать-то? “Через месяц первый скрипач из оркестра этого соседского графа подал на отчима донос”.
– Вот те на! – опешила Женщина. – За что же?
– За то, что, мол, отчим “виновен в смерти капельмейстера и умертвил его с корыстной целью”.
– Ах, стервец! Это он скрипку хотел заполучить! Э-эх, надо было тогда еще, сразу продать ее, к лешему, и все тут!
– Прода-ать… – передразнила Егоровна. – “С первого взгляда доказательства показались серьезными. Делу дали ход. Ефимова взяли, отослали в городскую тюрьму”.
– “Началось дело…” – тяжело выговорил Алексей.
Женщина наклонилась к Алексею и, понизив голос, сказала:
– Знаешь, мне папа как-то рассказывал, что наш дедушка, когда его…
– Я знаю, он мне тоже рассказывал.
– Как страшно, правда? – она повернулась к Егоровне. – А чем это дело кончилось?
– “Скрипач был уличен в ложном доносе, но над ним не успели исполнить приговора: он внезапно заболел воспалением в мозгу, сошел с ума и умер в тюремном лазарете”.
– Вот ваш отчим обрадовался-то, наверное!
Егоровна пожала плечами.
Алексей прочёл со стоном:
«Не торжествуй ты, справедливость после боя!
Кто знает, может оказаться,
Когда ты будешь пышно красоваться,
Ему еще чуть-чуть добавишь боли!»
– Ой, знаешь, а ведь когда нашего дедушку потом снова…
– Знаю, он умер.
– Как страшно, правда?.. Что с тобой? Ты весь побледнел! Тебе плохо? Сердце?!
Алексей пошатнулся, но устоял…
– Сейчас, сейчас… Сейчас самое… Где старуха?! Егоровна!!
– Здесь, здесь она! Бабушка! Вот она, видишь?..
Алексей крепко стиснул тонкую руку Егоровны и сказал с нежностью:
– Ну, девочка моя… давай!
– Поскакали? – азартно откликнулась старуха.
– Поскакали!
– “В одно утро докладывают, что Ефимов исчез неизвестно куда!”
Эти свои стихи Алексей любил больше всего и прочёл их на одном дыхании:
«Гони! Гони! Прошу тебя, скорее!
Визжи татарской глоткой над конем!
Дави снега и степь, как скот на рее!
Вся ночь - твоя и будет поздно днем!
Несет, как в пропасть, рубит взгляд деревья!
Рукой сейчас достал бы - задушил!
Какого дьявола?! Гони, гони, деревня!
Вот так я эту ночку распушил!
Распял ее, как шкурку белки шустрой!
Ни звездочки, ни жилки не видать!
Плевать! Судьбою златоустой
Я взят за горло, кожу б ей содрать!
Гони, гони! Ах, мать твою, скорее!
Хрипи - но догони, а то сбежит!
Я знаю - болен, знаю - чем болею,
И что за степь предо мной лежит!»
Егоровну точно подхватил этот стихотворный вихрь и голос её тоже зазвенел:
– “В губернский город приехал известный скрипач француз. Помещик тотчас же начал стараться заполучить его к себе в гости. Дело шло на лад: француз обещал приехать, но вдруг все приняло другой оборот. В одно утро докладывают, что Ефимов исчез, неизвестно куда, а дня три спустя помещик получает от француза письмо, в котором тот надменно отказывается от приглашения, прибавляя, что не эстетично видеть истинный талант под управлением человека, который не знает ему цены, и что, наконец, пример Ефимова, истинного артиста и лучшего скрипача, которого он только встречал в России, служит достаточным доказательством справедливости слов его!”
Из-за картонной двери послышались торопливые шаги, и в каморку вбежал растрепанный помещик. Егоровна встретила его с поддёвкой:
– Ну да, как же! Ты “немедленно собрался ехать в город к французу и вдруг получил от графа записку. Он приглашал тебя немедленно к себе: заезжий виртуоз был уже у него! Вместе с Ефимовым!”
– Ну так и что? Там я “объяснил французу, что не подозревал в Ефимове такого огромного таланта и в первый раз слышу будто он - скрипач! Ефимов человек вольный и во всякое время мог оставить меня, если б был притеснен! ”
– “Француз был в удивлении. Позвали Ефимова!”
Алексей закричал:
«Не-ет!..
Задержи свой бег,
Метущийся в пыли сознания голос!
Дай вздох, дай им созвездья пауз,
В которые они (простит им Бог!)
Могли бы разглядеть, разъять и вникнуть
И все спасти!..
Ну что ж…
Лети, плевок!
Уничтожай столбы,
Колонны, статуи и статуэтки!
Помпезные портреты мнимых лиц,
Зазубренных безумною толпою!
Смотри! Она разъярена, как львица!
Своей многомильонной рожей
Готовится сожрать!
Сожрать!
Да что там…»
– Молодец, Алексей!.. Ефимова “едва можно было узнать: он вел себя заносчиво, отвечал с насмешкою и настаивал в справедливости того, что успел наговорить французу! Все это до крайности раздражило графа, который прямо сказал моему отчиму, что он негодяй, клеветник и достоин самого постыдного наказания” – Егоровна расхохоталась.
– А француз?! – воскликнула Женщина, возбуждённая и взволнованная не меньше всех остальных.
– Француз?! Француз тоже! “Француз изъявил полное негодование и сказал, что не понимает такой черной неблагодарности!”
– А Ефимов?!
– Тогда мой отчим ответил!..
Стремительный бег рассказа на мгновение замер, как споткнувшаяся об упавшую лошадь скачка.
Егоровна резко повернула голову к Алексею и недовольно зыркнула на него глазами.
Алексей, отвечая «за Егора» французу, отчеканил, чуть ли не каждую запятую:
– “Лучшее наказанье, суд и хоть опять уголовное следствие, чем то жилье, которое я испытал до сих пор, состоя в оркестре и не имея средств оставить его!”
– Молодец! – восхищённо похвалила Егоровна Алексея и с такой же «ефимовской» интонацией бесконечного презрения художника к власть предержащим завершила: – “И с этими словами вышел из залы вместе с арестовавшими его! Его заперли и пригрозили, что завтра же отправят в город…”
– Вы чего? Чего замолчали? – забеспокоилась Женщина. – Это что, всё, что ли? Эй!..
Алексей прошептал:
– Все, – и возвратился в свою позу: на коленях перед окном.
– Да, прямо! Не может быть…
Она кинулась к столу, порылась в бумагах и вытащила листок.
В этот момент в каморке появился Мика. Старички застыли. Мика поклонился им:
– Привет… Алексей, а это еще кто такие?..
Женщина прочла пару строчек на листке и засмеялась:
– Ну, хохмачи… Вот же, пожалуйста:
«Скупое солнце блики разбросало
По расчлененному портрету. В глубине,
За паутиной смеси солнца с пылью
Виднеется фигура человека,
Стоящего у запертой двери…»
Это какой двери-то? Вон той, куда Ефимова заперли?
– Да, – негромко ответил Алексей.
– Ну, и в чем дело? Почему ничего не «виднеется»? Мика, почему там никого нет?
– Где - там?
– Ну, у запертой двери, не видишь, что ли?
– А-а… – Мика попытался изобразить отличное знание предмета, о котором шла речь. – Видишь ли… насколько я понимаю, просто нет желающих.
– Здрасте! Чего же он тогда так пишет? Как это - нет? Кто-то же должен?
– Ну… – Мика смутился, не зная, что ответить, – кто-то, конечно, должен…
– Но вы же с ним кого-то назначили на эту роль! Та-ак, где помреж?.. Галя!..
– Кто сказал: «буду слушать и молчать»?
– Так они же ушли сейчас.
И спросил он точно так же, ещё не понимая того, что случилось:
– Кто - они?
– Ну, эти, - ефимовская неродная дочка со своим полудурком-помещиком!
– Ты их видела?! – это было сродни шоку, и Алексей страшно растерялся. – Ничего себе…
Он опустился перед окном на колени, поставил локти на подоконник, и крепко, до боли сжал голову в ладонях…
Громко хлопнула входная дверь и, несколько секунд спустя, в каморке появился Мика.
Женщина поспешно накинула на себя халатик:
– Извини, Мика.
– Это вы меня… Я посижу здесь у вас немного?..
Она ответить не решилась, а Алексей промолчал. Тогда Мика ему и сказал:
– Алексей, там ничего нет. Такого. Ну, интересного… Пока - нет.
Не поворачиваясь от окна, Алексей твёрдо сказал:
– Нет, так будет.
Женщина осмелела и, прикрыв часть постели пледом, пригласила Мику садиться:
– Посиди, Мика, конечно, посиди. Устал, ведь?
Мика криво, но благодарно улыбнулся Женщине и присел на краешек кровати. Алексей произнёс, всё ещё не меняя позы:
– С чего это он устал?
Хотя Мика действительно очень устал, и это было явно видно, он совсем не хотел сейчас ни с кем ссориться, потому и сказал довольно вяло:
– Знаешь, что?
Но тут неожиданно за Алексея вступилась Женщина:
– Не надо, Мика, не трогай его… Он тут такое сейчас вытворял!.. Выпей чаю с лимоном, погрейся. Вон там, в термосе. И поешь. Вот тут бутербродов куча. Нет-нет, поешь, хоть немного… Держи.
Она достала из своей сумки пакет с гигантскими бутербродами, и Мика стал жевать один из них, изредка с любопытством поглядывая в сторону окна.
Женщина позвала его и еле слышно спросила:
– Мика, он не… – для убедительности она приложила палец к виску, – не заболел?
Но Алексей расслышал и ответил ей вместо Мики:
– Не заболел, – после чего ударил кулаком о подоконник. – Ну, хватит! Куда все разбежались?! Ты будешь слушать дальше?
Женщина
– Буду-буду-буду!
– Мика, а ты кончай жрать там! Потом!
Мика чуть не подавился, но, запив чаем, всё-таки проглотил кусок вместе с выступившими слезами. Нехотя встал с топчана, и на всякий случай спросил:
– А мне нельзя послушать?
– Нет! Иди обратно!
Мика хотел швырнуть чайную ложечку на стол, но передумал. Отряхнул её, аккуратно положил в нагрудный карманчик пиджака и пошёл к двери. Алексей неожиданно кинулся к нему, остановил у порога:
– Микочка, прости меня… Прости…
Мика долго смотрел ему в глаза, потом широко улыбнулся, светло, легко, радостно и ушёл.
Алексей подождал, пока хлопнет входная дверь, и обрушился на Женщину:
– Кто тебя просил давать ему эти твои дурацкие бутерброды?! Я их ем только потому, что мне вообще жрать нечего! Он сейчас наелся, усядется там и будет дрыхнуть, а не работать! Что ты лезешь, куда тебя не просят?! Все! Хватит - наслушались! Насмотрелись!..
На Женщину этот всплеск не произвёл никакого впечатления, она посмотрел на него спокойно, и сказала:
– Не будешь есть мои бутерброды - сдохнешь.
– А я и хочу сдохнуть! – выкрикнул он в запале.
– А вот я не хочу, – так же спокойно парировала она. – Давай дальше.
Он повертел листок с текстом в руках…
– Нет, не получится уже… Хочешь - сама читай…
Женщина взяла у него листок, и начала сама читать вслух:
«Ключ медленно, привычно провернулся
В пяти-шести замках входной двери
И в щель протиснулась знакомая старуха…
На ней соломенная шляпа (ей лет триста),
Гипюровая кофта, бусы, брошь,
Муаровая юбка; босоножки
На диком, сумасшедшем каблуке, -
Все изготовлено в прошедшее столетье…
В одной руке старинный ридикюль,
В другой авоська, в ней
Картофелины (две), коробка спичек
И булочка за несколько копеек…
Улыбку кинув в полумрак квартиры,
Плывет на кухню, из нагроможденья
Пустых бутылок, банок и тряпья
Выуживает старую кастрюльку
И ставит на огонь, варить картофель…»
Алексей пробурчал:
– Опять про жратву…
– Мешаешь!.. Сам написал!
Женщина вскинула руку и прислушалась:
– Тихо! Слышишь - идет!
Картонная дверь открылась и в описанном выше наряде в каморку вплыла Егоровна.
– Пусть поспит Сергей Викторыч, умаялся. Ну, что господа милые, дальше, что ли?.. Может, я не вовремя и вам чего другое приспичило?.. Ну, ты даешь, красавица! Это ж сейчас плевое дело, а ты краснеешь!
– Не надо, Егоровна, – тихо сказал Алексей, – продолжай…
– А чего продолжать-то? “Через месяц первый скрипач из оркестра этого соседского графа подал на отчима донос”.
– Вот те на! – опешила Женщина. – За что же?
– За то, что, мол, отчим “виновен в смерти капельмейстера и умертвил его с корыстной целью”.
– Ах, стервец! Это он скрипку хотел заполучить! Э-эх, надо было тогда еще, сразу продать ее, к лешему, и все тут!
– Прода-ать… – передразнила Егоровна. – “С первого взгляда доказательства показались серьезными. Делу дали ход. Ефимова взяли, отослали в городскую тюрьму”.
– “Началось дело…” – тяжело выговорил Алексей.
Женщина наклонилась к Алексею и, понизив голос, сказала:
– Знаешь, мне папа как-то рассказывал, что наш дедушка, когда его…
– Я знаю, он мне тоже рассказывал.
– Как страшно, правда? – она повернулась к Егоровне. – А чем это дело кончилось?
– “Скрипач был уличен в ложном доносе, но над ним не успели исполнить приговора: он внезапно заболел воспалением в мозгу, сошел с ума и умер в тюремном лазарете”.
– Вот ваш отчим обрадовался-то, наверное!
Егоровна пожала плечами.
Алексей прочёл со стоном:
«Не торжествуй ты, справедливость после боя!
Кто знает, может оказаться,
Когда ты будешь пышно красоваться,
Ему еще чуть-чуть добавишь боли!»
– Ой, знаешь, а ведь когда нашего дедушку потом снова…
– Знаю, он умер.
– Как страшно, правда?.. Что с тобой? Ты весь побледнел! Тебе плохо? Сердце?!
Алексей пошатнулся, но устоял…
– Сейчас, сейчас… Сейчас самое… Где старуха?! Егоровна!!
– Здесь, здесь она! Бабушка! Вот она, видишь?..
Алексей крепко стиснул тонкую руку Егоровны и сказал с нежностью:
– Ну, девочка моя… давай!
– Поскакали? – азартно откликнулась старуха.
– Поскакали!
– “В одно утро докладывают, что Ефимов исчез неизвестно куда!”
Эти свои стихи Алексей любил больше всего и прочёл их на одном дыхании:
«Гони! Гони! Прошу тебя, скорее!
Визжи татарской глоткой над конем!
Дави снега и степь, как скот на рее!
Вся ночь - твоя и будет поздно днем!
Несет, как в пропасть, рубит взгляд деревья!
Рукой сейчас достал бы - задушил!
Какого дьявола?! Гони, гони, деревня!
Вот так я эту ночку распушил!
Распял ее, как шкурку белки шустрой!
Ни звездочки, ни жилки не видать!
Плевать! Судьбою златоустой
Я взят за горло, кожу б ей содрать!
Гони, гони! Ах, мать твою, скорее!
Хрипи - но догони, а то сбежит!
Я знаю - болен, знаю - чем болею,
И что за степь предо мной лежит!»
Егоровну точно подхватил этот стихотворный вихрь и голос её тоже зазвенел:
– “В губернский город приехал известный скрипач француз. Помещик тотчас же начал стараться заполучить его к себе в гости. Дело шло на лад: француз обещал приехать, но вдруг все приняло другой оборот. В одно утро докладывают, что Ефимов исчез, неизвестно куда, а дня три спустя помещик получает от француза письмо, в котором тот надменно отказывается от приглашения, прибавляя, что не эстетично видеть истинный талант под управлением человека, который не знает ему цены, и что, наконец, пример Ефимова, истинного артиста и лучшего скрипача, которого он только встречал в России, служит достаточным доказательством справедливости слов его!”
Из-за картонной двери послышались торопливые шаги, и в каморку вбежал растрепанный помещик. Егоровна встретила его с поддёвкой:
– Ну да, как же! Ты “немедленно собрался ехать в город к французу и вдруг получил от графа записку. Он приглашал тебя немедленно к себе: заезжий виртуоз был уже у него! Вместе с Ефимовым!”
– Ну так и что? Там я “объяснил французу, что не подозревал в Ефимове такого огромного таланта и в первый раз слышу будто он - скрипач! Ефимов человек вольный и во всякое время мог оставить меня, если б был притеснен! ”
– “Француз был в удивлении. Позвали Ефимова!”
Алексей закричал:
«Не-ет!..
Задержи свой бег,
Метущийся в пыли сознания голос!
Дай вздох, дай им созвездья пауз,
В которые они (простит им Бог!)
Могли бы разглядеть, разъять и вникнуть
И все спасти!..
Ну что ж…
Лети, плевок!
Уничтожай столбы,
Колонны, статуи и статуэтки!
Помпезные портреты мнимых лиц,
Зазубренных безумною толпою!
Смотри! Она разъярена, как львица!
Своей многомильонной рожей
Готовится сожрать!
Сожрать!
Да что там…»
– Молодец, Алексей!.. Ефимова “едва можно было узнать: он вел себя заносчиво, отвечал с насмешкою и настаивал в справедливости того, что успел наговорить французу! Все это до крайности раздражило графа, который прямо сказал моему отчиму, что он негодяй, клеветник и достоин самого постыдного наказания” – Егоровна расхохоталась.
– А француз?! – воскликнула Женщина, возбуждённая и взволнованная не меньше всех остальных.
– Француз?! Француз тоже! “Француз изъявил полное негодование и сказал, что не понимает такой черной неблагодарности!”
– А Ефимов?!
– Тогда мой отчим ответил!..
Стремительный бег рассказа на мгновение замер, как споткнувшаяся об упавшую лошадь скачка.
Егоровна резко повернула голову к Алексею и недовольно зыркнула на него глазами.
Алексей, отвечая «за Егора» французу, отчеканил, чуть ли не каждую запятую:
– “Лучшее наказанье, суд и хоть опять уголовное следствие, чем то жилье, которое я испытал до сих пор, состоя в оркестре и не имея средств оставить его!”
– Молодец! – восхищённо похвалила Егоровна Алексея и с такой же «ефимовской» интонацией бесконечного презрения художника к власть предержащим завершила: – “И с этими словами вышел из залы вместе с арестовавшими его! Его заперли и пригрозили, что завтра же отправят в город…”
– Вы чего? Чего замолчали? – забеспокоилась Женщина. – Это что, всё, что ли? Эй!..
Алексей прошептал:
– Все, – и возвратился в свою позу: на коленях перед окном.
– Да, прямо! Не может быть…
Она кинулась к столу, порылась в бумагах и вытащила листок.
В этот момент в каморке появился Мика. Старички застыли. Мика поклонился им:
– Привет… Алексей, а это еще кто такие?..
Женщина прочла пару строчек на листке и засмеялась:
– Ну, хохмачи… Вот же, пожалуйста:
«Скупое солнце блики разбросало
По расчлененному портрету. В глубине,
За паутиной смеси солнца с пылью
Виднеется фигура человека,
Стоящего у запертой двери…»
Это какой двери-то? Вон той, куда Ефимова заперли?
– Да, – негромко ответил Алексей.
– Ну, и в чем дело? Почему ничего не «виднеется»? Мика, почему там никого нет?
– Где - там?
– Ну, у запертой двери, не видишь, что ли?
– А-а… – Мика попытался изобразить отличное знание предмета, о котором шла речь. – Видишь ли… насколько я понимаю, просто нет желающих.
– Здрасте! Чего же он тогда так пишет? Как это - нет? Кто-то же должен?
– Ну… – Мика смутился, не зная, что ответить, – кто-то, конечно, должен…
– Но вы же с ним кого-то назначили на эту роль! Та-ак, где помреж?.. Галя!..
Обсуждения Нежная кожа кулис