Улицы другого Города.
Это не те его улицы, что смотрели с открыток на приезжих, как намазанные проститутки – холодно и плотоядно.
И не те его уличные маршруты, что завернулись в паутину скуки и безразличия, в суетливую повседневность и тупую привычку.
Это не те его улицы, что смотрели с открыток на приезжих, как намазанные проститутки – холодно и плотоядно.
И не те его уличные маршруты, что завернулись в паутину скуки и безразличия, в суетливую повседневность и тупую привычку.
Истинные лица этих прекрасных каменных творений, их тайная недоброжелательность и изуверская жестокость, были знакомы лишь тем многим несчастным, с кем они вели свою трёхсотлетнюю войну на приживаемость друг к другу…
И опять звучал-бродил по утреннему Городу этот низкий Мужской голос. Только теперь уже под стук собственных каблуков.
Вот так, – про «собственные каблуки», – когда-то говаривали в старых театрах в случае, если артист уходил со сцены не под «гром аплодисментов», а «под стук собственных каблуков».
Весёленькое выплыло воспоминаньице: не успел ещё даже занавес открыть в этой новой истории, и на тебе! Не накаркать бы… Ну, ладно, начал говорить Мужским голосом, так не суетись, работай: пиши-сочиняй дальше!..
1
Как и той Женщине, мне всегда нравилось подолгу бесцельно бродить по городу.
Дождя хоть и не было, но его моросящее присутствие постоянно ощущалось. То ли он только-только прервался, то ли вот-вот опять зашуршит, захнычет. Потому и утро казалось хмурым и тоскливым…
А вот и дотопал.
На небольшом отрезке одной из улиц образовалось уже совсем оригинальное соседство…
Сначала мимо проплыли окна первого этажа дома, где располагался детский сад. За чисто вымытыми стёклами ещё спали, разметавшись в тепле крохотных раскладушек, смешные краснощёкие карапузы…
Вывеска на парадном крыльце следующего строения тут же согнала бы с любого лица улыбку:
«Бюро похорон».
За печальным ведомством следовали два серых каменных особняка. Они стояли друг напротив друга по обе стороны улицы. Их издавна оккупировало театральное ученичество.
В одном здании восторженные школяры постигали азы лицедейства, а напротив юные притворщики постарше уже впервые обжигались о скену.
Афиша их дипломных спектаклей скликала пап-мам, родственников и друзей-знакомых на опус №1: премьеру спектакля с ехидным названием «Может быть, и талант…»
Дальше выстроился целый ряд хватких капканов для мужских слабостей: «Рюмочная» с килечными бутербродами, распивочная «Кофейня» и два подвальчика: «Вина» и «Закусочная».
В конце улицы, прямо посреди газона, сторожевой башней встречало самое «святое»: коренастое строение круглосуточного пивного ларька.
Тех же упрямцев, кто побеждал сии искушения, подло караулило секретное сообщение о наличии неподалёку небольшого предприятии по розливу коньяка, за совсем смешные деньги через забор…
Завершала улицу церковь с колокольней…
Темная арка напротив церкви насквозь пронизывала первый этаж жилого каменного дома постройки Х1Х века.
До сего дня ноги обычно сами знали, куда им идти, но вот кто и зачем свернул их с прямого пути в эту арку, - ума не приложу. Передвигаться под её сводами можно было лишь, прыгая по осколкам кирпичей и оглушительно булькая черными досками, полузатопленным в громадной луже, из которой вели две разбитые автомобильные колеи. Колеи эти обрывались в глубине глухого внутреннего дворика у обитой листовым железом дверцы, на которой мелом было начертано: “медвытрезвитель”…
Ну, вот тебе на…
На клочьях жухлой травы притулилось единственное украшение невеселого дворика – покосившиеся детские качели…
Из арки налево – подъезд дома. Можно отодвинуть в сторону еле держащуюся часть парадной двери, впрочем, можно было и не рисковать, тем более что места для прохода и так вполне достаточно…
Кто-нибудь знает, чего нас туда понесло?..
Отшлифованные подошвами волнистые края лестницы… Тускло поблескивавшие кое-где металлические шарики креплений широких лестничных маршей. Запылённые стены, когда-то, вероятно, украшала замысловатая лепка, теперь они сильно облуплены, а местами сбиты до кирпича…
Один марш, другой…
Дверь в квартиру второго этажа заколочена крестом досок.
Третий, четвертый…
Те же осколки лепнины и обвалившаяся штукатурка, свисающие лохмотья проводки да стертый мрамор под ногами…
ВХОДНАЯ дверь в квартиру на третьем этаже уже без креста. С её наружной стороны кто-то приделал, непонятно зачем, массивную металлическую задвижку.
Рука, так же, как и ноги, проявила абсолютную самостоятельность: никого наверху не спросясь, открыла дверь и завела в большую ПРИХОЖУЮ.
Над черной со сбитой эмалью раковиной умывальника, неестественно выгнув шею и шморгая изредка носом, склонил свою унылую голову медный водопроводный кран.
Тёмная ободранная дверь в углу, судя по доносящимся всхлипам бочка, вела в туалет.
Неожиданно перед глазами прямо напротив возникла БЕЛАЯ дверь, непонятно почему проявившаяся в самую последнюю очередь. Она была высока и внушительна, из двух створок и с остатками декора. Будто кто подсказывал: туда соваться пока ещё рано.
Около белой двери слева – проём в КОРИДОР, с льющимся из него в прихожую снопом света. Стена узкого коридора была залеплена старыми пожелтевшими обоями, и тоскливо смотрела двумя глазами низких окошек на скрипучие качельки во дворе…
Из коридора вели два пути: к КОРИЧНЕВОЙ двери и к КАРТОННОЙ…
Вот теперь – стоп! Тут необходимо отдышаться. Чутьё, какой-то внутренний «нюх» и знакомое ощущение прохлады в области диафрагмы подсказывают, что вот за этой-то картонной дверью и находится начало новой истории…
Итак, после знакомства со всеми дверями квартиры – ВХОДНОЙ, БЕЛОЙ, КОРИЧНЕВОЙ и КАРТОННОЙ – неуёмная рука открыла последнюю…
Комнатёнка была невелика, поэтому за ней и закрепилось впоследствии название КАМОРКА.
Тусклый свет просачивался в неё сквозь ещё одну пару пыльных окошек. Он устало ложился серыми пятнами на крашенный облупленный пол.
Обои те же, что и в коридоре, но наклеены, видимо, совсем недавно.
В одном из углов стоял небольшой, но крепкий и на вид тяжелый стол, похожий на кухонный.
В другом углу, напротив…
Вот, собственно, и все, что мечталось сказать Мужскому голосу перед тем, как невидимый занавес распахнулся бы где-нибудь в беззвучной темноте, а неведомая сцена снова залилась бы волшебным светом прожекторов.
И началось бы на ней первое действие спектакля
«МОЖЕТ БЫТЬ, И ТАЛАНТ …»
И опять звучал-бродил по утреннему Городу этот низкий Мужской голос. Только теперь уже под стук собственных каблуков.
Вот так, – про «собственные каблуки», – когда-то говаривали в старых театрах в случае, если артист уходил со сцены не под «гром аплодисментов», а «под стук собственных каблуков».
Весёленькое выплыло воспоминаньице: не успел ещё даже занавес открыть в этой новой истории, и на тебе! Не накаркать бы… Ну, ладно, начал говорить Мужским голосом, так не суетись, работай: пиши-сочиняй дальше!..
1
Как и той Женщине, мне всегда нравилось подолгу бесцельно бродить по городу.
Дождя хоть и не было, но его моросящее присутствие постоянно ощущалось. То ли он только-только прервался, то ли вот-вот опять зашуршит, захнычет. Потому и утро казалось хмурым и тоскливым…
А вот и дотопал.
На небольшом отрезке одной из улиц образовалось уже совсем оригинальное соседство…
Сначала мимо проплыли окна первого этажа дома, где располагался детский сад. За чисто вымытыми стёклами ещё спали, разметавшись в тепле крохотных раскладушек, смешные краснощёкие карапузы…
Вывеска на парадном крыльце следующего строения тут же согнала бы с любого лица улыбку:
«Бюро похорон».
За печальным ведомством следовали два серых каменных особняка. Они стояли друг напротив друга по обе стороны улицы. Их издавна оккупировало театральное ученичество.
В одном здании восторженные школяры постигали азы лицедейства, а напротив юные притворщики постарше уже впервые обжигались о скену.
Афиша их дипломных спектаклей скликала пап-мам, родственников и друзей-знакомых на опус №1: премьеру спектакля с ехидным названием «Может быть, и талант…»
Дальше выстроился целый ряд хватких капканов для мужских слабостей: «Рюмочная» с килечными бутербродами, распивочная «Кофейня» и два подвальчика: «Вина» и «Закусочная».
В конце улицы, прямо посреди газона, сторожевой башней встречало самое «святое»: коренастое строение круглосуточного пивного ларька.
Тех же упрямцев, кто побеждал сии искушения, подло караулило секретное сообщение о наличии неподалёку небольшого предприятии по розливу коньяка, за совсем смешные деньги через забор…
Завершала улицу церковь с колокольней…
Темная арка напротив церкви насквозь пронизывала первый этаж жилого каменного дома постройки Х1Х века.
До сего дня ноги обычно сами знали, куда им идти, но вот кто и зачем свернул их с прямого пути в эту арку, - ума не приложу. Передвигаться под её сводами можно было лишь, прыгая по осколкам кирпичей и оглушительно булькая черными досками, полузатопленным в громадной луже, из которой вели две разбитые автомобильные колеи. Колеи эти обрывались в глубине глухого внутреннего дворика у обитой листовым железом дверцы, на которой мелом было начертано: “медвытрезвитель”…
Ну, вот тебе на…
На клочьях жухлой травы притулилось единственное украшение невеселого дворика – покосившиеся детские качели…
Из арки налево – подъезд дома. Можно отодвинуть в сторону еле держащуюся часть парадной двери, впрочем, можно было и не рисковать, тем более что места для прохода и так вполне достаточно…
Кто-нибудь знает, чего нас туда понесло?..
Отшлифованные подошвами волнистые края лестницы… Тускло поблескивавшие кое-где металлические шарики креплений широких лестничных маршей. Запылённые стены, когда-то, вероятно, украшала замысловатая лепка, теперь они сильно облуплены, а местами сбиты до кирпича…
Один марш, другой…
Дверь в квартиру второго этажа заколочена крестом досок.
Третий, четвертый…
Те же осколки лепнины и обвалившаяся штукатурка, свисающие лохмотья проводки да стертый мрамор под ногами…
ВХОДНАЯ дверь в квартиру на третьем этаже уже без креста. С её наружной стороны кто-то приделал, непонятно зачем, массивную металлическую задвижку.
Рука, так же, как и ноги, проявила абсолютную самостоятельность: никого наверху не спросясь, открыла дверь и завела в большую ПРИХОЖУЮ.
Над черной со сбитой эмалью раковиной умывальника, неестественно выгнув шею и шморгая изредка носом, склонил свою унылую голову медный водопроводный кран.
Тёмная ободранная дверь в углу, судя по доносящимся всхлипам бочка, вела в туалет.
Неожиданно перед глазами прямо напротив возникла БЕЛАЯ дверь, непонятно почему проявившаяся в самую последнюю очередь. Она была высока и внушительна, из двух створок и с остатками декора. Будто кто подсказывал: туда соваться пока ещё рано.
Около белой двери слева – проём в КОРИДОР, с льющимся из него в прихожую снопом света. Стена узкого коридора была залеплена старыми пожелтевшими обоями, и тоскливо смотрела двумя глазами низких окошек на скрипучие качельки во дворе…
Из коридора вели два пути: к КОРИЧНЕВОЙ двери и к КАРТОННОЙ…
Вот теперь – стоп! Тут необходимо отдышаться. Чутьё, какой-то внутренний «нюх» и знакомое ощущение прохлады в области диафрагмы подсказывают, что вот за этой-то картонной дверью и находится начало новой истории…
Итак, после знакомства со всеми дверями квартиры – ВХОДНОЙ, БЕЛОЙ, КОРИЧНЕВОЙ и КАРТОННОЙ – неуёмная рука открыла последнюю…
Комнатёнка была невелика, поэтому за ней и закрепилось впоследствии название КАМОРКА.
Тусклый свет просачивался в неё сквозь ещё одну пару пыльных окошек. Он устало ложился серыми пятнами на крашенный облупленный пол.
Обои те же, что и в коридоре, но наклеены, видимо, совсем недавно.
В одном из углов стоял небольшой, но крепкий и на вид тяжелый стол, похожий на кухонный.
В другом углу, напротив…
Вот, собственно, и все, что мечталось сказать Мужскому голосу перед тем, как невидимый занавес распахнулся бы где-нибудь в беззвучной темноте, а неведомая сцена снова залилась бы волшебным светом прожекторов.
И началось бы на ней первое действие спектакля
«МОЖЕТ БЫТЬ, И ТАЛАНТ …»
Обсуждения Нежная кожа кулис