16
Уходя, Тонька столкнулась в дверях с невысокой дамой. Она была в тяжёлых очках, при высокой под густым лаком причёске и с плоской сумочкой под мышкой. Несмотря на то, что стремительный уход Тоньки мог снести со своего пути кого угодно, новая маленькая гостья дорогу ей не уступила, и той пришлось притормозить.
Уходя, Тонька столкнулась в дверях с невысокой дамой. Она была в тяжёлых очках, при высокой под густым лаком причёске и с плоской сумочкой под мышкой. Несмотря на то, что стремительный уход Тоньки мог снести со своего пути кого угодно, новая маленькая гостья дорогу ей не уступила, и той пришлось притормозить.
– Доброе утро!..
Коротышка смотрела дерзко, с вызовом и прямо в лицо. Её и так не маленькие от природы глаза, да ещё увеличенные диоптриями, сейчас были огромны. И в них бушевал нешуточный огонь…
– Так значит, это - вы? – пошла она в атаку.
– Что я? – оторопела Тонька.
– Я – жена Германа, – твёрдым учительским голосом представилась гостья.
Как же беззастенчиво лгал Девушке Герка – тут не было даже отдалённого сходства!
– Herman… Herman… – забормотала Тонька. – А кто такой, этот Her…?
– Простите, вас как зовут? – не дала ей договорить дама.
– Если угодно: Антонина Михайловна.
– Тогда прошу прощенья. Вы действительно не похожи на ту… женщину.
– Значит, вы ошиблись адресом!
Тонька попробовала своей массой вытеснить настойчивую визитёршу, но та легко и довольно изящно обогнула это крупное препятствие, мимоходом заметив:
– Нет, в милиции адресов не путают.
От такой бесцеремонности Тонька даже отступила к шкафу
– В милиции?!
– Да, но это неважно.
– Так вы из милиции?
– Нет, у меня там подруга работает, она мне и адресок дала.
И тут только до Тоньки дошло! Глаза её, бывшие, в отличие от очей жены Германа, явно не индоевропейского раскроя, сузились ещё больше.
– Ах, Херман!.. – пробормотала она. – Тот, который старушку…
Её глаза продолжали свою метаморфозу. Во-первых, в их степной глубине начисто исчезли остатки тёплого и доброго карего цвета, и зрачки стали непроницаемо чёрными. Во-вторых, и это было самым опасным, в этой черноте зрела холодная ярость.
– Слушайте, как вас?..
– Лариса Игнатьевна.
– Так вот, Лариса Игнатьевна… Несмотря на все ваши милицейские знакомства, вы, извините, всё-таки ошиблись адресом. Там, бывает, тоже путают. К сожалению, ни вы сами, ни ваш знаменитый муж Херман, никто из «ваших» нам не ведом. Так что… – у неё красиво получился жест вышибалы «Прошу на выход!», – …уважаемая!
Но Лариса вообще-то уже навсегда вычеркнула свою собеседницу из числа людей, с которыми она когда-либо встречалась в своей жизни. И поэтому Тонька осталась безответно стоять у двери полной дурой, но зато со своим пусть и эффектным, но, и вправду, идиотским жестом…
Лариса обратилась к Женщине:
– Простите, вы не могли бы повернуться?..
Женщина сидела не шевелясь.
Тоньку вообще-то всегда было довольно сложно заставить стушеваться, тем более, перед такой мелюзгой. Но сейчас её что-то удерживало от того, чтобы развернуться во всей своей красе. Может быть, то, что ей неожиданно пришлось открывать второй фронт – против Ларисы, так как первый, – против Женщины, – ещё не был закрыт. А, может, причина подобной сдержанности была ещё и в чём-то другом. Но мудрая Тонька тем и отличалась всегда в их компании от других баб, что всегда могла себя контролировать практически в любых ситуациях. И она призвала на помощь всю возможную в её состоянии иронию и окликнула гостью:
– Да нет, Лариса Игнатьевна, она не может к вам повернуться!
– А почему, собственно? – не сдавалась мадам Лариса.
– Так она вас просто не слышит! Я вот только что с ней целый час билась-билась и ничегошеньки не добилась! Она у нас, к сожалению, с какого-то неясного времени стала абсолютно глухая. Вот, знаете, какое несчастье! Такая молодая, красивая женщина и такое несчастье – полная глухота! Да к тому же у нее тут возникли крупные неприятности из-за… – Тонька нервно хохотнула. – Вот удивительное совпадение! В общем, вы нас извините, Лариса Игнатьевна, как-нибудь в следующий раз. Договорились? Созвонимся, увидимся, потреплемся! Вы только не сердитесь, пожалуйста! Ладненько?..
Лариса медленно осела на стул около Старика.
Женщина повернула голову от стены. На щеках её чернели полосы, стекшей вместе со слезами краски, а глаза в размазавшейся туши были, ну, просто, что твоя «раба любви», ну, как у артистки той…
Они посмотрели друг на друга. Женщина, кажется, кивнула. Лариса тоже сделала некое движение…
Первой нарушила дуэль глаз Лариса:
– Это вы.
– Поррааляю–у… – прохрипел Старик во сне.
– Спасибо, – ответила ему Лариса. – Кто это?
Тонька живо подсела на край кровати, перекрыв собой Женщину, и крепко вцепившись взглядом в лицо Ларисы, ответила:
– Один очень хороший человек.
– Вы, кажется, собирались уходить, Антонина Михайловна, – напомнила Лариса.
Тонька старалась не отпустить от себя Ларисиных очей, искавших обходные пути к Женщине:
– Да, действительно, на кухню собиралась, хотела вот чайничек поставить! Будете чай пить?
– Выпила бы водки, да нельзя.
Тонька сразу же участливо зацепилась за вечную тему тайных способов женского оздоровления:
– Болеете?
– Да, вы знаете, с головой что-то… Шуршит… Не могут все разобраться…
Тонька предложила совсем уже проникновенным тоном, прямо, как в хосписе:
– Может быть, лазером попробовать?
– Кем, Лазарем? – переспросила Лариса. – Вы считаете, уже пора?..
– Да-авным–давно, Лариса Игнатьевна! – обрадовано запела Тонька. – Я вам и адресок дам!
– Мне и этого достаточно, вашего, – с нажимом ответила ей дама.
– Ну, ладно, моего адреса вы, Лариса Игнатьевна, к счастью, не знаете!
– Да, к счастью, Антонина… простите, забыла ваше отчество…
– Вообще-то, для всех простых советских людей – Михайловна… А, ладно, всё равно ж дознаетесь в случае чего через свою милицию! Так что, для вас персонально, по паспорту – Менкеджиргаловна. Уж простите, батька калмык был!..
Но и этот фокус у неё не прошёл.
Ларисе всё же удалось как-то обогнуть взглядом Тонькины габариты, вонзиться им в висок Женщины и ввинтить в неё свой вопрос:
– А почему вы молчите? Вам совсем нечего мне сказать?..
Тонька попыталась исправить свою промашку и театральными взмахами своих полных дланей, вкупе с увеличением громкости восклицаний, перекрыть гостье доступ к диалогу с Женщиной:
– Странная манера у вас, Лариса Игнатьевна! Заходите в дом, как к себе! Причём, к незнакомым людям! Нахально усаживаетесь без приглашения! И еще вопрошаете, есть ли нам что-нибудь вам сказать!
– Я обращалась не к вам, Антонина Менкеджиргаловна!
Всё. Тут Тонька потерпела поражение. Никто ещё и никогда не мог выговорить её отчества, тем более так отчётливо и непринуждённо. А Лариса легко свершила этот подвиг, будто с десяток лет преподавала маленьким друзьям степей их же родной язык и знала наперечёт всех их родственников до самого дальнего хотона.
– Да, не к вам, а вот к этой женщине… К женщине, которая…
Тонька не сдавалась и живо подхватила:
– Которой, как видите, нечего вам сообщить, а потому… – и снова она продемонстрировала свой коронный «швейцарский» жест: «Прошу на выход!», – …уважаемая!
Но и со второй попытки этот манёвр Тоньке не удался. И даже хуже того, - он сработал детонатором. Лариса, которую во всей её школе ни один самый распоследний, самый тупой оболтус-второгодник не смог бы не то что вывести из себя, а просто заставить повысить голос, тут сорвалась в крик:
– Прекратите, сейчас же! И перестаньте издеваться! Валяете дурака тут! Я вам не девочка!
Ошибка! Причём, крупная: таким тоном Тоньку пугать совсем не рекомендовалось. Она, будто этого только и ждала:
– Ах, мать твою так! А мы, значит, – две девочки!.. Тут!..
Но Ларису уже было не остановить, и она завизжала на Тоньку:
– Хвати-и-ит!..
Правда тут же, в одну секунду осадила сама себя:
– Так. Тихо, Лариса…
И, даже выплёскивая потом на Женщину свою боль, обиду и ревность, она всё-таки ещё сдерживалась, но, кажется, уже из самых последних сил:
– Чего тебе еще надо? Чего? Я терплю тебя пять лет. Я изревела всю кровать, все свои наволочки, у меня дома сухого места не осталось! Приплелась к тебе, как побитая собака. Милостыню прошу. Стараюсь. Сдерживаюсь. Интеллигентно разговариваю. А ты глаза вытаращила!.. Он тебя за эти размазанные бельмы что ли… или… или за что? За…
Тонька неожиданно рявкнула очень жёстко:
– Тихо!..
Лариса испуганно осеклась. Старик на столе зашевелился…
Тонька заговорила с интонацией «всё, шутки кончились»:
– Тихо, красавица Лариса Игнатовна, тихо… А то вот хорошего человека разбудишь.
Дед, не поднимая головы пробормотал:
– Пздрвл…
– Ну, вот, видишь, Ларочка, разбудила ни в чём не повинного человека!..
Сказав это, Тонька повернулась к Ларисе спиной и стала заниматься Женщиной.
А той, похоже, стало совсем уж плохо…
– Ну-ка, дай я тебе сопли утру, а то ты чего-то и пошевелиться не можешь… Ты на Ларису-то не обращай внимание и не переживай… Это все чушь, дорогая, что она тут поёт, бедная. Она действительно сильно адресом ошиблась. Ей не к тебе нужно. Ей самой от Герочки давно сбежать полагалось, а она, – женщина современная! – пять тяжких лет слезы лила, да тебя проклинала!..
Тонька говорила, не оглядываясь на Ларису, она вся была в Женщине. Она, как доктор, искала в ней хоть какую-нибудь зацепку: в лице ли, в глазах, ещё в чём, но только лишь бы успеть уловить, не подпустить приближавшуюся к Женщине опасность, которую Тонька чуяла сейчас всем своим нутром…
– Да я, Лара, про твоего Хермана такое могу порассказать, что ты, пожалуй, и меня проклянешь. Так что, давай, разойдемся по-доброму, по-хорошему. Без бабских свар, без объяснений и без того уже предельно ясных отношений. Иди, Лариса, иди! Если уж очень тебе хочется, то неси заодно и свой личный крест, в виде Германа. И не сетуй. Или…
Она повернулась к Ларисе и сказала ей очень серьёзно прямо в лицо:
– Короче, делай, что хочешь, только её – не трогать. Не смей.
Что-то смешное привиделось во сне Старику, и он захохотал во все горло:
– По-ррав-ляю!
Лариса балансировала на грани истерики:
– Вы - не люди, вы - звери!
Тонька ответила ей резко, как пощёчину отвесила:
– Цыц, ты!.. – и неожиданно упала перед Женщиной на колени. – Прости, прости меня окаянную! Дуру набитую прости! Я не виновата… Я же чувствовала, что ты тут не причём, что ты не могла, что все это как-то так по-дурацки получилось! Памороки на меня нашли, помутнение!..
– Подождите, Антонина Михайловна, Тоня, – плачущим голосом заскулила Лариса,– выслушайте меня, прошу вас…
Но Тонька и ухом не повела, она пыталась проникнуть в Женщину и спасти её:
– Ты меня слышишь? Ну, ответь мне, ответь… Ну, призналась же я тебе, что виновата, что разум у меня помутился, не так я что-то сделала, не так, не так! Что иначе надо! Миленькая! Прости меня, прости, сердце же прямо разрывается! Смотрела на тебя сейчас, смотрела, и вдруг мне, как саданёт по сердцу – глядишь ты на Ларису, а мне так жутко, так жутко! Ты меня слышишь? Слышишь?!
Похоже, Тонька решила пробиваться в сознание подруги до конца.
Неожиданно голова Женщины дёрнулась, и это было похоже на кивок.
– Ну, вот и хорошо!.. Дай я тебе слёзоньки утру… вот у меня и платочек чистенький… Ну, что ты! Мы с тобой сейчас успокоимся, а потом ты мне все расскажешь… – Женщина снова задрожала и отвернулась к стене. – Тихо-тихо-тихо!.. Хорошо, не будешь ничего рассказывать, не будешь. Мы вот ее сейчас выгоним, Ларису-то…
– Минуточку… – слабо попыталась та опять втиснуться.
– Ш-ш! – шикнула на неё Тонька. – Выгоним - и все! И ее, и Старика! Ты только мне хоть что-нибудь вымолви, хоть словечко… Не хочешь? Ну, ты тогда мне кивни, ладно? Ты кивни и все… Во-от… А теперь… Господи, да уходите же вы, уходите, Лариса Игнатьевна! – взмолилась она и снова вернулась к Женщине. – Мы теперь тебя в кроватку уложим и согреемся, и уснем крепко-крепко, таблеточку выпьешь и уснешь. А потом мы что-нибудь придумаем. Утро вечера… Уходи, уходи, уходи, Лара…
Старик выпрямился и четко и ясно произнёс, не открывая глаз:
– Поздравляю!
Это слово что-то сделало с Женщиной. Она на мгновенье вытянулась на кровати струной, а потом забилась в беззвучных рыданиях. Её тело сотрясалось, корчилось, извивалось…
Побелевшая Тонька в панике склонилась над кроватью, уже не зная, что предпринять …
Волоокая Лариса, сидя на стуле, дрожащими пальцами цеплялась за свою сумочку, чтоб не упасть в обморок…
Старик теперь возвышался над столом неестественно прямой спиной и остекленевшими невидящими глазами смотрел мимо всех в окно…
В это мгновенье в комнату вошёл Герка.
Тоже нельзя сказать, чтоб он был уж очень спокоен. Неопрятно одет, небрит, глаза блестели лихорадочно…
При звуке его голоса Женщина вскочила на кровати и распласталась по стене… Репродуктор, который она задела рукой, с грохотом полетел на туалетный столик и разметал там все её баночки, флаконы и коробки…
Грузная Тонька тут же от страха скрючилась пополам, будто её опять ударили в солнечное сплетение…
Зато Лариса обрела в своём опороченном супружестве новую силу, и, щёлкнув замочком, стала копошиться в недрах своей сумочки…
Один Старик так и смотрел на что-то перед собой стеклянными глазами.
– Где, – почти шепотом произнёс Герка, – этот… щенок?
– Гера… – начала, было, Лариса, но он прошёл мимо неё, как мимо пустого места.
– Где щенок? – спросил Герка у Женщины. – Ты знаешь, где он?
Женщина отрицательно покачала головой, не сводя с него перепуганных глаз.
Тонька так и оставалась скрюченной, вероятно, у нее судорогой свело брюшную мышцу…
Лариса снова прошептала:
– Гера, о чем ты? Какой щенок?..
Но её муж был уже явно не в себе: голова затряслась, а в глазах забегали нехорошие искорки:
– Зеленый такой… молоденький! Маленький, молоденький щеночек!..
Лариса заголосила:
– Герочка, Герочка, родной! Что с тобой? Что ты говоришь?! Ты заболел? Почему у тебя такое бледное лицо? О каком щенке ты гово…
– О зеленом щенке… – он начал рвать ворот рубахи, как от удушья. – О зеленом! Зеленом!!!
Лариса бросилась на мужа всем своим крохотным тельцем:
– Ге-ра-а! Замолчи! Пойдем отсюда, миленький, пойдем! Прости меня! Дура я, что сюда припёрлась! Пойдем домой, я тебя полечу… Там хорошо, дома… там тебе будет очень хорошо… А ты вспомни, что у тебя дети… вспомни, Герочка!.. Они же ждут тебя, ждут не дождутся…
Герка вдруг остановился, прекратил своё буйство и отодвинул от себя жену. А потом сказал Женщине тихо и спокойно:
– Ты его спрятала… Куда?.. Где он? – и потянул к ней руку…
От дальнейшего всех спас телефон, который загремел в коридоре.
Женщина спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты.
Сцена погрузилась в темноту, в которой раздался звук снятой с рычага трубки, и звонки оборвались…
Эти странные зрители молча сидели в абсолютной черноте зала и слушали тишину на Сцене…
17
После телефонного разговора в коридоре Женщина вместе с возвратившимся на подмостки светом вернулась в комнату.
Все находившиеся в ней были уже в совершенно выпотрошенном состоянии.
У Тоньки прошёл приступ холодной боли в животе, и она бессильно обмякла на стуле.
Лариса прислонилась плечом к шкафу и, запрокинув голову, смотрела в потолок.
Герка, сцепив пальцы на затылке, зарыл лицо в висящие на вешалке пальто.
Старик снова спал за столом, положив лоб на скрещенные запястья…
А Женщина прошла сквозь всё это на авансцену…
Далее в театре был сыграна сцена «Телефонный «разговор». Тот самый, что только что состоялся у Женщины в коридоре, и который она в этой сцене вспоминала.
В пьесе «Щен» в этом месте автор заметил следующее:
«Ставьте и играйте этот эпизод так, как сочтёте нужным…. Только не забудьте о её глазах. Там, в их далёкой глубине, было очень, очень много любви и боли…»
И вот мы вместе с Женщиной сняли трубку…
… и услышали:
– Это ты?.. Алё, это я – Иван... Ты меня слышишь?.. Почему ты молчишь?.. Что-нибудь случилось?.. Ты не хочешь со мной разговаривать?.. Ты прости меня, что позвонил, но иначе я не мог. Мне опять показалось, что с тобой происходит что-то страшное!..
– Абонент не отвечает!
– Как не отвечает? Как не отвечает?! Ведь трубку сняли? Сняли, я сам слышал! Значит отвечают!
– Но там же молчат!
– Ну и что, какое вам дело!
– Никакого! Гражданин, телефон вашего абонента неисправен! С кем вы будете разговаривать? Только линию занимаете. Снимаем ваш заказ!
– Еще чего! Какая тебе разница, с кем я там разговариваю? Не валяй дурака и не лезь в чужие разговоры…
– Вы мне грубите, гражданин… я вас разъединяю!
– Девушка!!! Подождите, миленькая, не разъединяйте только! Очень прошу вас… Мне обязательно нужно поговорить! Там… там…
– “Там, там”! Там же вас никто не слышит.
– Нет, нет… там меня слышат, слышат, девушка… Хорошо?
– Говорите!
– Алё, алё.. Ты меня слышишь? Значит так, если ты меня не слышишь, или… или не хочешь слышать, тогда… тогда ты… нет, нет, если у тебя все в порядке и ты меня слышишь, ты… хотя нет, давай так: если ты, если у тебя все нормально, то… я буду считать вслух. На счете “пять” ты повесишь трубку… если - плохо, то на счете… нет, нет, если плохо, трубки не вешай… Ну, ладно… Раз, два, три, четыре… пять… шесть… Я так и знал. Я чувствовал, что там что-то случилось… Что случилось? Ты не заболела? Нет? Давай, если заболела, щелкни по трубке два раза…
– Слушайте, гражданин, кончайте свою азбуку Морзе! Вы мне все уши так изуродуете!
– Ты опять?! Слушай, я буду на тебя жаловаться! Чего ты лезешь? Чего ты лезешь? Чего ты суешься не в свое дело?!
– Разъединяю!
– Девушка!!! Миленькая моя, родная, хорошая, не разъединяйте! Ну, я не буду, не буду! Ну, простите меня, простите!
– Говорите!
– Алё, алё, ты меня слышишь? Ну, что… значит, заболела? Пошебурши там хоть как-нибудь, а? Ну, ладно, хорошо… слушай меня тогда… Слушай внимательно, любимая моя… единственная моя… прекрасная моя… Женщина… Самая умная… самая ласковая… добрая, нежная… моя родная Женщина… Я очень… очень люблю тебя. Я помню и люблю тебя… Помню тебя всю целиком, помню наизусть… с закрытыми глазами… несмотря на эту пропасть лет! Помню и люблю…
Помню волосы твои, тяжелые и светлые,
мягкие, струящиеся волосы…
Помню и люблю!
Помню лоб твой и росу, на нем взошедшую…
Помню и люблю!..
Помню брови изумленные, взлетевшие…
чуть заметные… дрожащие… дрожащие…
Помню и люблю!..
Трепет глаз полуприкрытых и ресниц…
и туман и теплоту в твоих глазах…
Помню и люблю!..
Помню щек твоих пожар… и жар и пламя…
и невидимый, еле заметный пух на них…
Помню губы… очертанья их размыты…
и мерцанье жемчуга зубов…
Шеи, плеч и рук немое совершенство…
Вздох груди… и быстрый шепот платья…
от ходьбы… в твоих ногах…
Помню. Помню. Помню. Знай…
Ты слышишь?
Помню и люблю. Тебя. Всегда.
Знай и помни. Помни и люби.
Хоть немного помни, хоть немного…
В трубке раздались всхлипывания…
– Плачешь… Ты услышала меня… Милая… Родная…
– Да нет… это я…
– Кто?!
– Да я, Катя… Вы читайте свой стих, читайте, я вас не разъединяю!
– Катя… Ну, вот… Чего же это вы, Катя… зачем же вы… нехорошо так, Катенька…
– Так нет же там никого! Нет! Кому вы все это читали, если нету никого? Нету! Должен же был кто-то вас слушать!!!
– Ну, спасибо тебе, Катенька… А теперь, разъединяй, Катенька… все, хватит…
– Вы только… Вы только не отчаивайтесь! Я вам её достану! Я вот на вторую смену останусь и дозвонюсь до неё! А если там телефон не работает, я… я к ним в ремонтное дозвонюсь! Я вас обязательно соединю, слышите, обязательно! Вы меня слышите, гражданин, слышите? Алё, гражданин?! Слышите?! Слышите?!
Короткие гудки отбоя постепенно разрастались и, в конце концов, заглушили крики Кати…
Коротышка смотрела дерзко, с вызовом и прямо в лицо. Её и так не маленькие от природы глаза, да ещё увеличенные диоптриями, сейчас были огромны. И в них бушевал нешуточный огонь…
– Так значит, это - вы? – пошла она в атаку.
– Что я? – оторопела Тонька.
– Я – жена Германа, – твёрдым учительским голосом представилась гостья.
Как же беззастенчиво лгал Девушке Герка – тут не было даже отдалённого сходства!
– Herman… Herman… – забормотала Тонька. – А кто такой, этот Her…?
– Простите, вас как зовут? – не дала ей договорить дама.
– Если угодно: Антонина Михайловна.
– Тогда прошу прощенья. Вы действительно не похожи на ту… женщину.
– Значит, вы ошиблись адресом!
Тонька попробовала своей массой вытеснить настойчивую визитёршу, но та легко и довольно изящно обогнула это крупное препятствие, мимоходом заметив:
– Нет, в милиции адресов не путают.
От такой бесцеремонности Тонька даже отступила к шкафу
– В милиции?!
– Да, но это неважно.
– Так вы из милиции?
– Нет, у меня там подруга работает, она мне и адресок дала.
И тут только до Тоньки дошло! Глаза её, бывшие, в отличие от очей жены Германа, явно не индоевропейского раскроя, сузились ещё больше.
– Ах, Херман!.. – пробормотала она. – Тот, который старушку…
Её глаза продолжали свою метаморфозу. Во-первых, в их степной глубине начисто исчезли остатки тёплого и доброго карего цвета, и зрачки стали непроницаемо чёрными. Во-вторых, и это было самым опасным, в этой черноте зрела холодная ярость.
– Слушайте, как вас?..
– Лариса Игнатьевна.
– Так вот, Лариса Игнатьевна… Несмотря на все ваши милицейские знакомства, вы, извините, всё-таки ошиблись адресом. Там, бывает, тоже путают. К сожалению, ни вы сами, ни ваш знаменитый муж Херман, никто из «ваших» нам не ведом. Так что… – у неё красиво получился жест вышибалы «Прошу на выход!», – …уважаемая!
Но Лариса вообще-то уже навсегда вычеркнула свою собеседницу из числа людей, с которыми она когда-либо встречалась в своей жизни. И поэтому Тонька осталась безответно стоять у двери полной дурой, но зато со своим пусть и эффектным, но, и вправду, идиотским жестом…
Лариса обратилась к Женщине:
– Простите, вы не могли бы повернуться?..
Женщина сидела не шевелясь.
Тоньку вообще-то всегда было довольно сложно заставить стушеваться, тем более, перед такой мелюзгой. Но сейчас её что-то удерживало от того, чтобы развернуться во всей своей красе. Может быть, то, что ей неожиданно пришлось открывать второй фронт – против Ларисы, так как первый, – против Женщины, – ещё не был закрыт. А, может, причина подобной сдержанности была ещё и в чём-то другом. Но мудрая Тонька тем и отличалась всегда в их компании от других баб, что всегда могла себя контролировать практически в любых ситуациях. И она призвала на помощь всю возможную в её состоянии иронию и окликнула гостью:
– Да нет, Лариса Игнатьевна, она не может к вам повернуться!
– А почему, собственно? – не сдавалась мадам Лариса.
– Так она вас просто не слышит! Я вот только что с ней целый час билась-билась и ничегошеньки не добилась! Она у нас, к сожалению, с какого-то неясного времени стала абсолютно глухая. Вот, знаете, какое несчастье! Такая молодая, красивая женщина и такое несчастье – полная глухота! Да к тому же у нее тут возникли крупные неприятности из-за… – Тонька нервно хохотнула. – Вот удивительное совпадение! В общем, вы нас извините, Лариса Игнатьевна, как-нибудь в следующий раз. Договорились? Созвонимся, увидимся, потреплемся! Вы только не сердитесь, пожалуйста! Ладненько?..
Лариса медленно осела на стул около Старика.
Женщина повернула голову от стены. На щеках её чернели полосы, стекшей вместе со слезами краски, а глаза в размазавшейся туши были, ну, просто, что твоя «раба любви», ну, как у артистки той…
Они посмотрели друг на друга. Женщина, кажется, кивнула. Лариса тоже сделала некое движение…
Первой нарушила дуэль глаз Лариса:
– Это вы.
– Поррааляю–у… – прохрипел Старик во сне.
– Спасибо, – ответила ему Лариса. – Кто это?
Тонька живо подсела на край кровати, перекрыв собой Женщину, и крепко вцепившись взглядом в лицо Ларисы, ответила:
– Один очень хороший человек.
– Вы, кажется, собирались уходить, Антонина Михайловна, – напомнила Лариса.
Тонька старалась не отпустить от себя Ларисиных очей, искавших обходные пути к Женщине:
– Да, действительно, на кухню собиралась, хотела вот чайничек поставить! Будете чай пить?
– Выпила бы водки, да нельзя.
Тонька сразу же участливо зацепилась за вечную тему тайных способов женского оздоровления:
– Болеете?
– Да, вы знаете, с головой что-то… Шуршит… Не могут все разобраться…
Тонька предложила совсем уже проникновенным тоном, прямо, как в хосписе:
– Может быть, лазером попробовать?
– Кем, Лазарем? – переспросила Лариса. – Вы считаете, уже пора?..
– Да-авным–давно, Лариса Игнатьевна! – обрадовано запела Тонька. – Я вам и адресок дам!
– Мне и этого достаточно, вашего, – с нажимом ответила ей дама.
– Ну, ладно, моего адреса вы, Лариса Игнатьевна, к счастью, не знаете!
– Да, к счастью, Антонина… простите, забыла ваше отчество…
– Вообще-то, для всех простых советских людей – Михайловна… А, ладно, всё равно ж дознаетесь в случае чего через свою милицию! Так что, для вас персонально, по паспорту – Менкеджиргаловна. Уж простите, батька калмык был!..
Но и этот фокус у неё не прошёл.
Ларисе всё же удалось как-то обогнуть взглядом Тонькины габариты, вонзиться им в висок Женщины и ввинтить в неё свой вопрос:
– А почему вы молчите? Вам совсем нечего мне сказать?..
Тонька попыталась исправить свою промашку и театральными взмахами своих полных дланей, вкупе с увеличением громкости восклицаний, перекрыть гостье доступ к диалогу с Женщиной:
– Странная манера у вас, Лариса Игнатьевна! Заходите в дом, как к себе! Причём, к незнакомым людям! Нахально усаживаетесь без приглашения! И еще вопрошаете, есть ли нам что-нибудь вам сказать!
– Я обращалась не к вам, Антонина Менкеджиргаловна!
Всё. Тут Тонька потерпела поражение. Никто ещё и никогда не мог выговорить её отчества, тем более так отчётливо и непринуждённо. А Лариса легко свершила этот подвиг, будто с десяток лет преподавала маленьким друзьям степей их же родной язык и знала наперечёт всех их родственников до самого дальнего хотона.
– Да, не к вам, а вот к этой женщине… К женщине, которая…
Тонька не сдавалась и живо подхватила:
– Которой, как видите, нечего вам сообщить, а потому… – и снова она продемонстрировала свой коронный «швейцарский» жест: «Прошу на выход!», – …уважаемая!
Но и со второй попытки этот манёвр Тоньке не удался. И даже хуже того, - он сработал детонатором. Лариса, которую во всей её школе ни один самый распоследний, самый тупой оболтус-второгодник не смог бы не то что вывести из себя, а просто заставить повысить голос, тут сорвалась в крик:
– Прекратите, сейчас же! И перестаньте издеваться! Валяете дурака тут! Я вам не девочка!
Ошибка! Причём, крупная: таким тоном Тоньку пугать совсем не рекомендовалось. Она, будто этого только и ждала:
– Ах, мать твою так! А мы, значит, – две девочки!.. Тут!..
Но Ларису уже было не остановить, и она завизжала на Тоньку:
– Хвати-и-ит!..
Правда тут же, в одну секунду осадила сама себя:
– Так. Тихо, Лариса…
И, даже выплёскивая потом на Женщину свою боль, обиду и ревность, она всё-таки ещё сдерживалась, но, кажется, уже из самых последних сил:
– Чего тебе еще надо? Чего? Я терплю тебя пять лет. Я изревела всю кровать, все свои наволочки, у меня дома сухого места не осталось! Приплелась к тебе, как побитая собака. Милостыню прошу. Стараюсь. Сдерживаюсь. Интеллигентно разговариваю. А ты глаза вытаращила!.. Он тебя за эти размазанные бельмы что ли… или… или за что? За…
Тонька неожиданно рявкнула очень жёстко:
– Тихо!..
Лариса испуганно осеклась. Старик на столе зашевелился…
Тонька заговорила с интонацией «всё, шутки кончились»:
– Тихо, красавица Лариса Игнатовна, тихо… А то вот хорошего человека разбудишь.
Дед, не поднимая головы пробормотал:
– Пздрвл…
– Ну, вот, видишь, Ларочка, разбудила ни в чём не повинного человека!..
Сказав это, Тонька повернулась к Ларисе спиной и стала заниматься Женщиной.
А той, похоже, стало совсем уж плохо…
– Ну-ка, дай я тебе сопли утру, а то ты чего-то и пошевелиться не можешь… Ты на Ларису-то не обращай внимание и не переживай… Это все чушь, дорогая, что она тут поёт, бедная. Она действительно сильно адресом ошиблась. Ей не к тебе нужно. Ей самой от Герочки давно сбежать полагалось, а она, – женщина современная! – пять тяжких лет слезы лила, да тебя проклинала!..
Тонька говорила, не оглядываясь на Ларису, она вся была в Женщине. Она, как доктор, искала в ней хоть какую-нибудь зацепку: в лице ли, в глазах, ещё в чём, но только лишь бы успеть уловить, не подпустить приближавшуюся к Женщине опасность, которую Тонька чуяла сейчас всем своим нутром…
– Да я, Лара, про твоего Хермана такое могу порассказать, что ты, пожалуй, и меня проклянешь. Так что, давай, разойдемся по-доброму, по-хорошему. Без бабских свар, без объяснений и без того уже предельно ясных отношений. Иди, Лариса, иди! Если уж очень тебе хочется, то неси заодно и свой личный крест, в виде Германа. И не сетуй. Или…
Она повернулась к Ларисе и сказала ей очень серьёзно прямо в лицо:
– Короче, делай, что хочешь, только её – не трогать. Не смей.
Что-то смешное привиделось во сне Старику, и он захохотал во все горло:
– По-ррав-ляю!
Лариса балансировала на грани истерики:
– Вы - не люди, вы - звери!
Тонька ответила ей резко, как пощёчину отвесила:
– Цыц, ты!.. – и неожиданно упала перед Женщиной на колени. – Прости, прости меня окаянную! Дуру набитую прости! Я не виновата… Я же чувствовала, что ты тут не причём, что ты не могла, что все это как-то так по-дурацки получилось! Памороки на меня нашли, помутнение!..
– Подождите, Антонина Михайловна, Тоня, – плачущим голосом заскулила Лариса,– выслушайте меня, прошу вас…
Но Тонька и ухом не повела, она пыталась проникнуть в Женщину и спасти её:
– Ты меня слышишь? Ну, ответь мне, ответь… Ну, призналась же я тебе, что виновата, что разум у меня помутился, не так я что-то сделала, не так, не так! Что иначе надо! Миленькая! Прости меня, прости, сердце же прямо разрывается! Смотрела на тебя сейчас, смотрела, и вдруг мне, как саданёт по сердцу – глядишь ты на Ларису, а мне так жутко, так жутко! Ты меня слышишь? Слышишь?!
Похоже, Тонька решила пробиваться в сознание подруги до конца.
Неожиданно голова Женщины дёрнулась, и это было похоже на кивок.
– Ну, вот и хорошо!.. Дай я тебе слёзоньки утру… вот у меня и платочек чистенький… Ну, что ты! Мы с тобой сейчас успокоимся, а потом ты мне все расскажешь… – Женщина снова задрожала и отвернулась к стене. – Тихо-тихо-тихо!.. Хорошо, не будешь ничего рассказывать, не будешь. Мы вот ее сейчас выгоним, Ларису-то…
– Минуточку… – слабо попыталась та опять втиснуться.
– Ш-ш! – шикнула на неё Тонька. – Выгоним - и все! И ее, и Старика! Ты только мне хоть что-нибудь вымолви, хоть словечко… Не хочешь? Ну, ты тогда мне кивни, ладно? Ты кивни и все… Во-от… А теперь… Господи, да уходите же вы, уходите, Лариса Игнатьевна! – взмолилась она и снова вернулась к Женщине. – Мы теперь тебя в кроватку уложим и согреемся, и уснем крепко-крепко, таблеточку выпьешь и уснешь. А потом мы что-нибудь придумаем. Утро вечера… Уходи, уходи, уходи, Лара…
Старик выпрямился и четко и ясно произнёс, не открывая глаз:
– Поздравляю!
Это слово что-то сделало с Женщиной. Она на мгновенье вытянулась на кровати струной, а потом забилась в беззвучных рыданиях. Её тело сотрясалось, корчилось, извивалось…
Побелевшая Тонька в панике склонилась над кроватью, уже не зная, что предпринять …
Волоокая Лариса, сидя на стуле, дрожащими пальцами цеплялась за свою сумочку, чтоб не упасть в обморок…
Старик теперь возвышался над столом неестественно прямой спиной и остекленевшими невидящими глазами смотрел мимо всех в окно…
В это мгновенье в комнату вошёл Герка.
Тоже нельзя сказать, чтоб он был уж очень спокоен. Неопрятно одет, небрит, глаза блестели лихорадочно…
При звуке его голоса Женщина вскочила на кровати и распласталась по стене… Репродуктор, который она задела рукой, с грохотом полетел на туалетный столик и разметал там все её баночки, флаконы и коробки…
Грузная Тонька тут же от страха скрючилась пополам, будто её опять ударили в солнечное сплетение…
Зато Лариса обрела в своём опороченном супружестве новую силу, и, щёлкнув замочком, стала копошиться в недрах своей сумочки…
Один Старик так и смотрел на что-то перед собой стеклянными глазами.
– Где, – почти шепотом произнёс Герка, – этот… щенок?
– Гера… – начала, было, Лариса, но он прошёл мимо неё, как мимо пустого места.
– Где щенок? – спросил Герка у Женщины. – Ты знаешь, где он?
Женщина отрицательно покачала головой, не сводя с него перепуганных глаз.
Тонька так и оставалась скрюченной, вероятно, у нее судорогой свело брюшную мышцу…
Лариса снова прошептала:
– Гера, о чем ты? Какой щенок?..
Но её муж был уже явно не в себе: голова затряслась, а в глазах забегали нехорошие искорки:
– Зеленый такой… молоденький! Маленький, молоденький щеночек!..
Лариса заголосила:
– Герочка, Герочка, родной! Что с тобой? Что ты говоришь?! Ты заболел? Почему у тебя такое бледное лицо? О каком щенке ты гово…
– О зеленом щенке… – он начал рвать ворот рубахи, как от удушья. – О зеленом! Зеленом!!!
Лариса бросилась на мужа всем своим крохотным тельцем:
– Ге-ра-а! Замолчи! Пойдем отсюда, миленький, пойдем! Прости меня! Дура я, что сюда припёрлась! Пойдем домой, я тебя полечу… Там хорошо, дома… там тебе будет очень хорошо… А ты вспомни, что у тебя дети… вспомни, Герочка!.. Они же ждут тебя, ждут не дождутся…
Герка вдруг остановился, прекратил своё буйство и отодвинул от себя жену. А потом сказал Женщине тихо и спокойно:
– Ты его спрятала… Куда?.. Где он? – и потянул к ней руку…
От дальнейшего всех спас телефон, который загремел в коридоре.
Женщина спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты.
Сцена погрузилась в темноту, в которой раздался звук снятой с рычага трубки, и звонки оборвались…
Эти странные зрители молча сидели в абсолютной черноте зала и слушали тишину на Сцене…
17
После телефонного разговора в коридоре Женщина вместе с возвратившимся на подмостки светом вернулась в комнату.
Все находившиеся в ней были уже в совершенно выпотрошенном состоянии.
У Тоньки прошёл приступ холодной боли в животе, и она бессильно обмякла на стуле.
Лариса прислонилась плечом к шкафу и, запрокинув голову, смотрела в потолок.
Герка, сцепив пальцы на затылке, зарыл лицо в висящие на вешалке пальто.
Старик снова спал за столом, положив лоб на скрещенные запястья…
А Женщина прошла сквозь всё это на авансцену…
Далее в театре был сыграна сцена «Телефонный «разговор». Тот самый, что только что состоялся у Женщины в коридоре, и который она в этой сцене вспоминала.
В пьесе «Щен» в этом месте автор заметил следующее:
«Ставьте и играйте этот эпизод так, как сочтёте нужным…. Только не забудьте о её глазах. Там, в их далёкой глубине, было очень, очень много любви и боли…»
И вот мы вместе с Женщиной сняли трубку…
… и услышали:
– Это ты?.. Алё, это я – Иван... Ты меня слышишь?.. Почему ты молчишь?.. Что-нибудь случилось?.. Ты не хочешь со мной разговаривать?.. Ты прости меня, что позвонил, но иначе я не мог. Мне опять показалось, что с тобой происходит что-то страшное!..
– Абонент не отвечает!
– Как не отвечает? Как не отвечает?! Ведь трубку сняли? Сняли, я сам слышал! Значит отвечают!
– Но там же молчат!
– Ну и что, какое вам дело!
– Никакого! Гражданин, телефон вашего абонента неисправен! С кем вы будете разговаривать? Только линию занимаете. Снимаем ваш заказ!
– Еще чего! Какая тебе разница, с кем я там разговариваю? Не валяй дурака и не лезь в чужие разговоры…
– Вы мне грубите, гражданин… я вас разъединяю!
– Девушка!!! Подождите, миленькая, не разъединяйте только! Очень прошу вас… Мне обязательно нужно поговорить! Там… там…
– “Там, там”! Там же вас никто не слышит.
– Нет, нет… там меня слышат, слышат, девушка… Хорошо?
– Говорите!
– Алё, алё.. Ты меня слышишь? Значит так, если ты меня не слышишь, или… или не хочешь слышать, тогда… тогда ты… нет, нет, если у тебя все в порядке и ты меня слышишь, ты… хотя нет, давай так: если ты, если у тебя все нормально, то… я буду считать вслух. На счете “пять” ты повесишь трубку… если - плохо, то на счете… нет, нет, если плохо, трубки не вешай… Ну, ладно… Раз, два, три, четыре… пять… шесть… Я так и знал. Я чувствовал, что там что-то случилось… Что случилось? Ты не заболела? Нет? Давай, если заболела, щелкни по трубке два раза…
– Слушайте, гражданин, кончайте свою азбуку Морзе! Вы мне все уши так изуродуете!
– Ты опять?! Слушай, я буду на тебя жаловаться! Чего ты лезешь? Чего ты лезешь? Чего ты суешься не в свое дело?!
– Разъединяю!
– Девушка!!! Миленькая моя, родная, хорошая, не разъединяйте! Ну, я не буду, не буду! Ну, простите меня, простите!
– Говорите!
– Алё, алё, ты меня слышишь? Ну, что… значит, заболела? Пошебурши там хоть как-нибудь, а? Ну, ладно, хорошо… слушай меня тогда… Слушай внимательно, любимая моя… единственная моя… прекрасная моя… Женщина… Самая умная… самая ласковая… добрая, нежная… моя родная Женщина… Я очень… очень люблю тебя. Я помню и люблю тебя… Помню тебя всю целиком, помню наизусть… с закрытыми глазами… несмотря на эту пропасть лет! Помню и люблю…
Помню волосы твои, тяжелые и светлые,
мягкие, струящиеся волосы…
Помню и люблю!
Помню лоб твой и росу, на нем взошедшую…
Помню и люблю!..
Помню брови изумленные, взлетевшие…
чуть заметные… дрожащие… дрожащие…
Помню и люблю!..
Трепет глаз полуприкрытых и ресниц…
и туман и теплоту в твоих глазах…
Помню и люблю!..
Помню щек твоих пожар… и жар и пламя…
и невидимый, еле заметный пух на них…
Помню губы… очертанья их размыты…
и мерцанье жемчуга зубов…
Шеи, плеч и рук немое совершенство…
Вздох груди… и быстрый шепот платья…
от ходьбы… в твоих ногах…
Помню. Помню. Помню. Знай…
Ты слышишь?
Помню и люблю. Тебя. Всегда.
Знай и помни. Помни и люби.
Хоть немного помни, хоть немного…
В трубке раздались всхлипывания…
– Плачешь… Ты услышала меня… Милая… Родная…
– Да нет… это я…
– Кто?!
– Да я, Катя… Вы читайте свой стих, читайте, я вас не разъединяю!
– Катя… Ну, вот… Чего же это вы, Катя… зачем же вы… нехорошо так, Катенька…
– Так нет же там никого! Нет! Кому вы все это читали, если нету никого? Нету! Должен же был кто-то вас слушать!!!
– Ну, спасибо тебе, Катенька… А теперь, разъединяй, Катенька… все, хватит…
– Вы только… Вы только не отчаивайтесь! Я вам её достану! Я вот на вторую смену останусь и дозвонюсь до неё! А если там телефон не работает, я… я к ним в ремонтное дозвонюсь! Я вас обязательно соединю, слышите, обязательно! Вы меня слышите, гражданин, слышите? Алё, гражданин?! Слышите?! Слышите?!
Короткие гудки отбоя постепенно разрастались и, в конце концов, заглушили крики Кати…
Обсуждения Нежная кожа кулис