На каменных плечах Северного города устало дышал поздний вечер, уже почти сросшийся серыми тенями с ночью.
На том месте, где когда-то стоял Дом Алексеев, – тот самый «каменный жилой дом постройки Х1Х века», сгоревший в предыдущей истории, – теперь был разбит небольшой скверик: две скамейки – три куста.
На том месте, где когда-то стоял Дом Алексеев, – тот самый «каменный жилой дом постройки Х1Х века», сгоревший в предыдущей истории, – теперь был разбит небольшой скверик: две скамейки – три куста.
И ничем уже не заслоняемая, красовалась напротив церковь с колокольней.
Черная масса воды одной из речушек города вздыблена наводнением до самого парапета…
Экран как-то внеурочно погас.
После паузы ровный женский голос прокомментировал в темноте это событие:
– Господа, пока никто ничего понять не может, я имею в виду, куда делась целая часть фильма. Поэтому сама встреча наших героев и начало их разговора пока останутся «за кадром». А мы с вами будем смотреть вот с этого места…
Экран вновь засветился.
И на нём появился титр:
ЖЕНЩИНА и МУЖЧИНА. ДИАЛОГ.
Нежно, поэтично, изысканно рисовала камера своим скольжением еле уловимые душевные движения героев, те же всю огромную сцену до самого конца так и не произнесли ни слова.
Они только смотрели.
Друг на друга…
На Город…
На воду…
Вдаль…
В самих себя…
А слова…
Слова скользили по нижнему краю экрана и одновременно звучали за кадром:
– Ты кто?
– Что?
– Я спрашиваю: ты - кто?
– Ты – пьян.
– Да… Но… Ты - кто?
– В каком смысле?
– В прямом. Ты кто есть?
– Сейчас?
– Да.
– Я – руководитель кружка художественной самодеятельности нашего Дворца культуры.
– Имени кого?
– Никого. Без имени.
– Два притопа - три прихлопа.
– Почти.
– И довольна.
– Очень.
– Чем занимаешься? Со своими дурачками? Скетчи - сценки – юморески…
– Хочешь меня обидеть?
– Почему же? Ты ведь не думаешь, что они пошли в твой кружок от большого ума?
– Они его, как раз, приобретают.
– Большой ум? Откуда? От твоего?
– Я - не обижусь. Это бесполезно.
– Много их у тебя?
– Сорок. Ровно.
– Сорок. Одни бабы?
– Нет. Не одни.
– И мужики ходят?
– Ходят.
– Значит у тебя двадцать Али-баб и двадцать разбойников.
– У меня – дети. Школьники.
– Дети… Что ты с ними делаешь?
– Я ставлю с ними детские “зримые песни”. Вчера прогнали “Крейсер Аврору”…
– Куда прогнали?
– Это песня такая. “Что тебе снится… пара гнедых…”.
– Н-да… значит, “детские зримые песни”… Господи, когда это было-то…
– Ничего. Для нашего села это модерн. В любом концерте любого уровня - коронный номер.
– Власти, значит, тобой довольны.
– Какие власти?
– Твои власти.
– Не понимаю, что значит: мои власти?
– Ну, те, что над тобой.
– Надо мной?
– Те, что командуют тобой!
– Мной? Смешно. Кто это может командовать мной?
– Влас-ти!
– Какие власти? Директор?
– Ты – больная или притворяешься?
– Я не очень здорова, действительно… Они меня, кажется, очень любят…
– Кто, власти?
– Какие власти…
– Местные, какие еще!
– Не кричи – тебя заберут. Местные власти не могут меня не любить.
– Почему?
– Потому что я их люблю.
– А-а…
– Да. Я – люблю…
– А помнишь…
– Я все помню и именно поэтому люблю.
– Кого?
– Что – кого?
– Кого ты любишь: детей, местные власти, директора, кружок, ДК, вообще - художественную самодеятельность?
– Тебя. Тебя люблю. Очень сильно люблю.
– Я не твои дети. И не твоя власть. И прочее…
– Моя.
– И директор… не твой.
– И директор мой.
– Я тебе сделал…
– Ничего ты мне не сделал. Зачем ты пьян? Хочешь сделать мне больно?
– Этим нельзя жить столько лет…
– Почему бы и нет…
– Потому что – нет…
– Глупый, этим можно жить до конца жизни… Что ты говорил про выстрел? По телефону.
– Что раздался выстрел. Однажды. Сегодня. Вчера. Не помню. Недавно. Как-то вдруг, сразу. Прямое попадание
– Исход?
– Исход? Чего?
– Дуэли.
– Чьей?
– Вашей.
– Я его застрелил.
– Сразу?
– Не совсем. Он еще был жив.
– Сколько времени… он был жив?
– Долго.
– Сколько?
– Сказал: долго! Вчера. Сегодня. Еще был жив. Кажется.
– А сейчас?
– Вряд ли.
– Из двух стволов?
– Ему хватило и одного.
– Ты… подстрелил его…
– Да… как вальдшнепа…
– Вальдшнепы… По садам… перестрелять…
– Не плачь. Он был уже готов. Подготовлен.
– Кем это?
– Нами. Мной.
– Я им жила очень долго. Он был таким хорошим. Он вырос в порядочного человека. И ты его застрелил.
– Да. Я его застрелил.
– Никак не могу… представить его… неживым… Ты уже похоронил его?
– Нет. Никак. Не могу.
– Где он сейчас?
– Глупый вопрос.
– Глупый?
– Может быть… еще с нами… а?
– С ними его уже нет. Из второго ствола тоже стреляли. И тоже - прямое попадание.
– Кто?
– Я.
– Нет! Ты бы не сумела!
– Еще как!
– Ты не попала! Не попала!!!
– Попала. В живот.
– И он… теперь… все? Умер?
– Конечно. Мучился, но умер.
– Господи-и, кто ты?
– Я - руководитель художественной самодеятельности.
– Ты - руководитель убийства.
– А - ты?
– Мы оба…
– Оба.
– Что делать…
– И даже от прогулок отказывался…
– Кто?
– Николай Гаврилович… Коля наверняка теперь будет отказываться от прогулок… Будет что-нибудь писать, не выходя из класса… Как жаль, что ее отсюда не видно.
– Неправда. Отсюда все видно.
– Все, кроме крепости.
– Крепости?
– Петропавловской…
– Ружья нет?
– Дурак. Спи.
– Не получится. У нас уже не получится.
– Да. Много сил ушло. На что-то другое. На это не хватит.
– Все. Пока!..
– Дети, у тебя есть дети, свои? Прости, я забыл…
– У меня есть сын.
– Но у тебя ведь не может…
– Может. У меня может быть сын.
– Кто Он?
– Это внук Ларисы.
– Вот оно что. Да, я слышал. Я не знал, что он остался в живы…
– Должен же был кто-то и мне остаться. Нельзя же всё забирать.
– Как его зовут?
– Алеша.
– Спасибо.
– Ты тут не причем. Это случайно. А как твои? Видела как-то тебя на фотографии с внуком. Не помню, правда, когда. Там было написано: “со своим внуком”.
– Он женится. На какой-то актрисе театра юного зрителя.
– Талантливая девочка?
– Девочка “среднего возраста”. Я ее не видел… Совсем засыпаю… И вряд ли увижу. Пусто. Даже эти чувства куда-то исчезли. Пустота.
– Это пройдет. Это проходит. Как любовь.
– Что?
– Как любовь. Пройдет, как любовь. Как пустота заполняется любовью, так и любовь заполняется пустотой.
– Чтобы меня добить, немного нужно! Не много!
– Не кричи! Ты пьян и безобразно выглядишь. Тебя заберут.
– А мне так нужно! Мне нужно, чтоб меня забрали! Забрали и не выпускали до конца дней! Чтоб заточили и не выпускали! До конца! До смерти!
– Утром выпустят.
– Я снова сяду!
– Нет. Не сядешь.
– Ты смеешь говорить мне это?! Ты, только ты во всем виновата! Только ты! Годы! Годы ты сжирала меня! Ты, как червь, выгрызала из меня все! Это ты оставила меня пустого, как барабан! И я набивал его всякой дрянью, как помойку! И ты еще сейчас колотишь в меня?! На! - бей! Ну, бей! На! Держи бутылку! Бей в свой мусорный ящик! В свой пустой, дурацкий барабан! Ну, порви! Порви кожу! Разорви-и-и! Рви, кожу! Бросай, бросай в воду! Утопии-и-и!..
Пара милиционеров, стояла около своего «газика» на противоположном углу перекрёстка и уже давно посматривала в сторону нашего героя. И, наконец, дождалась своего.
Когда Мужчина, шатаясь, проходил мимо них, они живенько прибрали-таки его. И из зарешёченного чрева отъезжавшей ПМГ уже «вживую» донёсся его последний крик:
– Дано! Было! Мно-о-го-о-о!..
Женщина, вытерев слезы, медленно побрела за уехавшей машиной…
На ступеньках набережной, освобожденных убывавшей водой, тяжело вздохнула Щука:
– Обреют, наверное… Будет буянить – обреют. А он будет. Ну, ничего. Это еще не конец…
Светало. По набережной шёл Человек. Он спустился по ступенькам, сел рядом со Щукой и просто сказал:
– Клава. Вылези на минутку.
Голос из «Щуки» буркнул глухо:
– Не хочу.
– Ты же не позавтракала утром.
– Отстань.
– Так и будешь сидеть в ней?
– Так и буду.
– Весь антракт?
– Да.
Человек повернулся к зданию областного суда и сказал :
– Галка, закрой занавес…
Подумал и добавил:
– На хрен.
14
Пасмурным августовским днём, сидя без света в маленькой комнате летней кухни на берегу Швентойи, Женщина, неспешно перебирая пальцами спицы, довязывала горловину большого толстого мужского свитера.
Это была та самая кухонька, которую они с мужем – Человеком с удочкой – снимали у литовских старичков.
Из мебели в комнатёнке умещались только кровать-полуторка, складной пляжный столик, небольшой шкаф для платья и один единственный стул.
За узкой и невысокой дверью, в далёком прошлом – наполовину стеклянной, а теперь «зашитой» тонким листом картона, – распологалась кухня, где была только газовая плита с красным привозным баллоном в углу, да кухонный столик с полочкой для посуды. Со стороны кухни к двери прибита вешалка, под ней приклеены журнальные листы.
Стол в комнате скромно, по-дачному, накрыт на три персоны.
Женщина сидела на кровати.
В небольшое окно виднелся гаснущий над Швентойи закат…
– Войдите, – ответила Женщина на деликатный стук в дверь.
Пятрас еле протиснул свои габариты сквозь дверь.
– Добрый вечер!
Женщина, не переставая вязать, поздоровалась с гостем:
– Labas vakaras!*
__________________________________________
* «Добрый вечер», по-литовски.
Гость искренне изумился:
– О?.. Очень приятно!
– Рапортую: молоко доставлено и стоит на кухне.
– Премного благодарен. Это вас не затруднило?
– Что вы!.. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь на стул.
– Благодарю.
– Как вам здесь? Нравится?
– Здесь такой здоровый, хороший климат, лес, река… и здесь тоже березы. Милые, скромные березы, я люблю их больше всех деревьев…
Женщина рассмеялась:
– Потрясающая память!
– Я его очень люблю. И больше всего эту пьесу. В ней - тайна.
– Тайна? Мне наоборот все казалось там предельно простым и ясным.
Теперь рассмеялся и Пятрас:
– Лучше не заводите меня на эту тему!..
– Не буду, – она отложила вязанье и встала. – К столу! Выпьете немного?
– Если позволите, молока.
– Ах, простите… Сейчас подам.
Женщина вышла.
Пятрас с неожиданной для его комплекции живостью вскочил и, достав из кармана жилетки мелок, нарисовал на картонке двери небольшой кружок…
И тут же на экране просмотрового зала изображение «реальной» летней кухни сменилось на её театрально-декорационную копию, в которой шла репетиция спектакля «Рыбалка на Швентойи» в молодёжном экспериментальном театре.
Голос режиссёр из темноты зрительного зала поблагодарил артиста за нарисованный кружок:
– Спасибо.
Артист-Пятрас кивнул в ответ и на цыпочках быстро подошёл обратно к столу.
Женщина вернулась в комнату, закрыла дверь…
Актриса, недоумённо посмотрела на кружок, потом вопросительно – в кулисы, в зал, и пожала плечами.
Пятрас воскликнул очень весело:
– Какой любопытный все-таки нож!
Женщина вздрогнула и переспросила:
– Нож?.. – повернувшись к Пятрасу, она заметила у него в руках длинный нож с массивной костяной ручкой. – Ах, это…
– Н-да… это…
Актриса протянула руку к кружку на двери и, ещё раз посмотрев в зал, всё-таки, спросила:
– Зачем это?
Из зала ей ответили неожиданно резко:
– Не трогай!
Актриса отдёрнула руку и продолжила игру:
– Ваше молоко, господин Пятрас! А себе я налила вот этого!
Женщина протянула стакан Пятрасу, в другой руке она держала стопку с водкой. Чокнулись.
– За ваше будущее!
– Ачу!* Именно за это и нужно, – выпив, она снова взялась за вязанье. – Всю свою жизнь почему-то очень боялась загадывать на будущее. И оно скверно получалось.
_________________________________
* «спасибо», по-литовски.
– Не нужно бояться.
– Теперь я так хорошо это понимаю… Нельзя бояться мечтать. Это неестественно.
Пятрас выпил молоко залпом:
– “В коровах сила наша, пища наша, победа наша!”
– Это кто-то так сказал?
– Так сказано в священной книге старых персов.
Женщина развеселилась.
– Так вы – перс?
– Я старый Пятрас…
– Который, – подхватила Женщина, – обожает коровье молоко!
– Я не отказался бы и от козьего, да где теперь возьмешь козу?
– Да, с этим у нас тяжеловато.
– Не говорю уж об овечьем!
– Овечьем?
– Один французский король страшно мучился гастритом и некий американский торговец из Стамбула посоветовал ему лечиться болгарским кислым овечьим молоком. Помогло.
– Давно это было?
– Триста сорок лет назад.
Женщина произнесла задумчиво:
– Да, давно… вы просто крупный специалист.
В открытую форточку окна послышался громкий всплеск на Швентойи. Женщина на мгновение замерла, потом мельканье спиц возобновилось.
– Щука… – Пятрас произнёс это тоном, в котором нельзя было разобрать, хорошо это или плохо.
– Послушайте, специалист… расскажите мне что-нибудь о ней… Это правда, что она до такой степени ненасытна?
– Во время жора она действительно бросается на всех и вся и не дает пощады никакой живой твари. Жрет до тех пор, пока не набьет себя битком, буквально по горло…
– Она ест… падаль?
– Нет, никогда…
Ещё один сильный всплеск на реке вновь заставил женщину прервать вязание. Пятрас добавил:
– Ну… разве что очень голодная…
– “Падаль”… от слова “падать”?
– Возможно.
– Ну… набьет она себя по горло, что потом?
– Ничего. Переваривает.
– Долго?
– Бывает, что неделями. Но изредка встречаются ненасытные до бешенства обжоры. Известны случаи, когда такие бешеные хватали людей.
– Она очень сильная?
– Утят глотает целиком. Даже взрослых уток. А если вцепится - не оторвешь. Раз она ухватила за ногу одного гуся, так не разжала пасти даже тогда, когда тот вытащил ее на берег.
– Да, цепкая… Она хорошо видит?
– Очень. Но, опять же, иногда встречаются почему-то абсолютно слепые.
– Слепые?
– Совершенно… Вяжете?
– Так… иногда.
– Простите за вопрос: вы давно замужем?
– Несколько дней… Я слышала, что она может жить очень долго.
– Не одну сотню лет.
– А самая старая?
– Щука Фридриха П Барбароссы. Он пустил ее в озеро недалеко от Хейльбронна в 1230 году, а вытащили ее в 1497-ом.
– Двести шестьдесят семь лет…
– Блистательно.
– Она была большая?
– 5 метров 79 сантиметров. А весила 140 килограмм 285 грамм. И вся белая.
– Почему?
– От старости… Значит этим ножом он разрезает книги… У вас есть дети?
– Да. И внуки. У каждого – свои… Теперь станут общими… От нее что-нибудь не осталось?
– Сейчас - не знаю. Скелет и кольцо раньше хранились в Мангейме.
(быстро)
– А портрет?
(молниеносно)
– В замке Лаутерн.
– Чем ее вытащи…?
(перебил)
– Неводом…
(смеется)
– Я же не Коля Петропавловский, не хитрите.
– Кажется, только борода мешает мне узнать вас…
– Чтоб успокоить вас, скажу, что из всех известных щук вторая по величине поймана в конце 18 века под Москвой при чистке Царицынских прудов.
– Длина?
– Два метра!
– Что написано на кольце?
– “Посадил царь Борис Федорович”!
– Вес щуки Бланшара?
– Неизвестен, но возраст – да. Поймана в Маасе в 1610-ом, на медном кольце надпись – 1448. Значит, 162 года.
– Браво!
Оба рассмеялись.
– Он что, так и отсидел все две недели?
– Так и отсидел. Подметал. Махал метлой, вернее…
– Силен, бродяга.
Актриса раздражённо отложила вязанье и вполголоса сказала актеру, исполнявшему роль Пятраса:
– Слушай, я ни бельмеса уже в этом не понимаю. Откуда ты-то все это можешь знать?
– Да, ладно, играй ты! Какая тебе разница? Кому нравится - тот смотрит. Скорей закончим.
– Все равно, мне это надоело.
– Вы долго будете препираться? – донеслось из зала.
Женщина заговорила в полный голос:
– Ну, ладно! Я вам не ваши! Молчать не буду!
Тут же раздался оглушительный всплеск на реке. Актриса вздрогнула и вернулась к игре.
– Чего это она так бесится сегодня? Она его не сожрет?
Пятрас ответил, иронически растягивая слова:
– Эта мо-ожет!..
– Наверное, она еще больше барбароссовой…
– Нет, в Швентойи не уместится.
Актриса поинтересовалась у партнёра:
– Ты там был, что ли?
– Был, был, играй…
– Да не хочу!..
15
Пауза повисла на сцене. И чем дольше она висела, тем больше смердела. Никто из гордецов не хотел уступать: ни на сцене, ни в зале. А небольшой сквознячок чуть раскачивал повешенную, и она медленно крутилась вокруг себя.
И они сочли, что можно, не нарушая приличий, даже и поговорить негромко:
– Слушай, я где-то читала, что там, рядом целый танкер нефти разбился. И вся рыба у них передохла… – это артистка.
– Да уже все нормально, вычистили… – а это артист.
– Ну-ну, давайте-давайте. Еще про охрану окружающей среды поговорим… – подвёл итог режиссёр.
– А у меня, между прочим, уже всё – нет текста. Тю-тю! Сейчас его монолог. Может, ты его всё ещё не выучил?.. – запросто сдала партнёра мадам.
Но тот в свою очередь уже привык ко всему такому в отношении себя. Он не любил ни с кем ссориться, и был под всеми пятками, какие изъявляли желание на нём потоптаться:
– Да нет, как же, я учил… я сейчас, извини, я сейчас, – он достал тетрадку с ролью из кармана. – Блин, это первый акт… – артист жалко улыбнулся в зал. – Извиняюсь, забыл дома.
– Возьмите у Гали или у суфлера.
Посмотрев за кулисы, актёр ответил растерянно:
– А там вообще-то уже никого нет…
– Ну, ничего. Попробуйте вспомнить так, своими словами.
Артистка не удержалась:
– Своими словами расскажем о мами…
– Кончай свои речёвки… – неожиданно огрызнулся актёр.
Уже не всплеск, а удар чего-то огромного по воде донёсся с реки. В комнатке стемнело. Отчетливо выделился белый кружок на двери.
От этого звука с реки артистка, как лошадь от шамберьера на манеже, тут же заиграла:
– Может, она еще больше барбароссовой…
– Нет, в Швентойи не уместится…
Актёр вышел на авансцену и сыграл, как бы отстраняясь от сюжета в комнате:
– Иногда я задумываюсь над тем, сколько же может женщина терпеть и приспосабливаться к жизни после всех обрушивающихся на нее ударов… – запнулся, перестал играть, и сказал в зал режиссёру:
– Нет, не помню…
– Вы же все помните.
– Помню. Но не хочу ни вспоминать, ни играть дальше эту сцену.
Актриса тоже вышла на авансцену и, встав рядом с актёром, поддержала его:
– Да, знаете, мне бы тоже не хотелось проигрывать весь этот дальнейший бред.
Режиссёр тихо попросил:
– Сыграйте… хотя бы… конец сцены. Откуда помните.
Актриса негромко пробормотала, обращаясь к партнёру:
– Ладно, Бог с ним совсем, давай конец твоего монолога.
Они возвратились назад, в декорацию…
Стемнело ещё больше.
Пятрас быстро зашептал:
– …ведь вы ненавидите этого человека, правда? Вам ведь ничего не стоило бы его убить? Ну, так убейте, убейте, вам легче станет, слышите? Держите нож! Держите за ручку! Крепче! Слышите? Это он! Возвращается со своей идиотской рыбалки! Слышите его шаги по песку? Вот он входит… Осторожно, на цыпочках, чтоб не разбудить вас… но ведь вы же не спите!
Пятрас поднял Женщину с кровати и «под локоток» повёл к двери.
– Вот он снимает плащ… вешает его на дверь… - у вас там есть вешалка… Вот прислоняется к двери спиной… Вон – кружок… там его сердце!
Пятрас вложил ей в ладонь нож с костяной ручкой.
– Ну, же бей!
Женщина с размаху всадила нож в картонку двери и в ужасе попятилась назад: нож мягко и беззвучно вошел в тело…
Актриса выбежав на авансцену, закричала:
– Все! Я не могу больше! Не-мо-гу!
Шатаясь, она вернулась в декорацию, подошла к кровати и упала на неё ничком.
Актёр виновато глянул в зал:
– Я дальше не помню… Там кажется больше и нет ничего… Галя, дай текст посмотреть… – он подошёл к кулисе, взал из протянутой галиной руки текст:
– Нет, еще что-то есть… – снова нерешительно посмотрел в зал. – Играть?..
– Если вам не трудно, – ответил режиссёр.
Женщина села на кровати и, вытерев глаза, негромко сказала:
– Нет, нам не трудно, – повернулась к актеру. – Давай.
Пятрас отклеил бороду.
– Извините мне некоторую мистификацию. Узнали?
– Всё еще нет… Вы так много обо мне знаете, что я бы вас убила.
– Мы встречались с вами как-то в Пропадинске. В театре. На премьере моей первой пьесы.
– А-а… Так это вы и есть, автор? Еще не угомонились? А какой финал будет сегодня?
– Сначала скажите, как вы себя чувствуете?
– Не бойтесь. Уже не напугаете. Никаким финалом.
– Посмотрим… Галя, поверните круг. Чуть-чуть.
На этот раз кинематографическая «реальность» не поменялась на декоративный «театр», а совместилась с ним.
Галя вышла справа из-за кустов бузины, росших у летней кухни, деожа в руках пульт дистанционного управления сценическим кругом. Нажала на кнопку…
Участок земли вместе со всей усадьбой, её строениями, посадками, куском реки и даже туманом, провернулся с характерным для театрального круга звуком.
В таком ракурсе стала видна прислонившаяся спиной к двери и прибитая к ней ножом Антонина Михайловна, “Тонюшка”, ”Тонька”. У ее стоял ног чемодан… Через секунду-две ее тело упало на пол…
– Галя – обратно…
Помреж выполнила указание Автора.
– Ну, как?
Женщина издевательски посмеялась, потом затихла.
– Господи… что же дальше? Должно же все это хоть как-то закончиться?
– У меня финала нет.
– Ну, так давайте всех нас поубиваем.
– Я же хотел комедию.
– А это уже и так смешно. А будет еще смешнее… Какие мы с вами крово-жа-адные… Как щуки!
– Думаю, сегодня все-таки обойдется.
Туман чуть рассеялся. Старики-хозяева сидели у своего домика на скамейке.
– Ну, слушай дальше… А где же финал? Ты не видела? Ирэна!!
Но его Ирэна была уже очень далеко. Старик вскочил, торопливо засеменил к дому. Остановился и медленно возвратился к скамейке. Сел на неё и замер. Рукопись соскользнула с его колен. Легкий ветерок перебирал страницы…
– Не обошлось.
– Но это тихая смерть. Спокойная. Самый последний луч заката гаснет - и все. Тишина и темнота.
Актриса встала с кровати, взяла за кулисой сумочку, говоря на ходу.
– У меня – всё. Ни слов, ни режиссуры.
– Ну, а мне-то уж совсем не пристало грохнуться на сцене. Пойду.
Послышались чьи-то медленные шаги по песку.
– Кажется, твой возвращается.
– Молоко не забудь. Оно в гримерке, за окном. Твоих четыре пакета.
– Хорошо, спасибо. Пока
Артист ушёл.
– Пока.
Актриса ушла.
Шаги приблизились. Дверь с легким скрипом приоткрылась и в щель просунулась улыбающаяся голова Мужчины, обритая наголо. Дверь распахивалась всё шире и вот уже стало видно безжизненное висящее на вешалке и прошитое ножом насквозь тело огромной щуки, уткнувшейся мордой в приклеенные к картонке журнальные листы. Свет на сцене погас полностью.
– Спасибо, – прозвучал в полной темноте голос режиссёра. – Галина Михайловна, пригласите, пожалуйста, всех на сцену.
Зажёгся дежурный свет. Появилась Галя.
– Они уже ушли… Сейчас без пяти два.
– Репетиция же до двух.
– Ночи. Два. Без пяти.
– А Клавдия Васильевна?
Галя заглянула в «щуку».
– Тоже ушла. Я пойду?
– Да, конечно. Спасибо.
– До свидания.
Ушла.
– Да, да… хорошо…
Открыв один глаз, Щука хриплым монотонным голосом стала читать текст с журнальной страницы на двери:
– В наиболее напряженных районах активную борьбу с браконьерами вела по особому графику оперативная группа Байкалрыбвода… Всего в этом году в охране нерестового омуля участвовало 622 инспектора рыбоохраны, общественных инспекторов, работников милиции и ДНД. Было задействовано 120 единиц транспортных средств. В течение 30 часов использовался вертолет. За этот период было открыто 913 нарушений правил рыболовства, из них - 300 грубейших. Задержано 1134 нарушителя, которые подвергнуты штрафам на различные суммы. На 73 человека материалы переданы в следственные органы для привлечения виновных к уголовной ответственности. Благодаря всему этому, охрана нерестового омуля… охрана нерестового омуля… охрана нерестового омуля…
Голос ее угас…
Раздался тихий стук кресла в зрительном зале и удаляющиеся шаги.
С последним усилием Щука прошептала в пустой зал:
– Мальчик… куда вы?
Черная масса воды одной из речушек города вздыблена наводнением до самого парапета…
Экран как-то внеурочно погас.
После паузы ровный женский голос прокомментировал в темноте это событие:
– Господа, пока никто ничего понять не может, я имею в виду, куда делась целая часть фильма. Поэтому сама встреча наших героев и начало их разговора пока останутся «за кадром». А мы с вами будем смотреть вот с этого места…
Экран вновь засветился.
И на нём появился титр:
ЖЕНЩИНА и МУЖЧИНА. ДИАЛОГ.
Нежно, поэтично, изысканно рисовала камера своим скольжением еле уловимые душевные движения героев, те же всю огромную сцену до самого конца так и не произнесли ни слова.
Они только смотрели.
Друг на друга…
На Город…
На воду…
Вдаль…
В самих себя…
А слова…
Слова скользили по нижнему краю экрана и одновременно звучали за кадром:
– Ты кто?
– Что?
– Я спрашиваю: ты - кто?
– Ты – пьян.
– Да… Но… Ты - кто?
– В каком смысле?
– В прямом. Ты кто есть?
– Сейчас?
– Да.
– Я – руководитель кружка художественной самодеятельности нашего Дворца культуры.
– Имени кого?
– Никого. Без имени.
– Два притопа - три прихлопа.
– Почти.
– И довольна.
– Очень.
– Чем занимаешься? Со своими дурачками? Скетчи - сценки – юморески…
– Хочешь меня обидеть?
– Почему же? Ты ведь не думаешь, что они пошли в твой кружок от большого ума?
– Они его, как раз, приобретают.
– Большой ум? Откуда? От твоего?
– Я - не обижусь. Это бесполезно.
– Много их у тебя?
– Сорок. Ровно.
– Сорок. Одни бабы?
– Нет. Не одни.
– И мужики ходят?
– Ходят.
– Значит у тебя двадцать Али-баб и двадцать разбойников.
– У меня – дети. Школьники.
– Дети… Что ты с ними делаешь?
– Я ставлю с ними детские “зримые песни”. Вчера прогнали “Крейсер Аврору”…
– Куда прогнали?
– Это песня такая. “Что тебе снится… пара гнедых…”.
– Н-да… значит, “детские зримые песни”… Господи, когда это было-то…
– Ничего. Для нашего села это модерн. В любом концерте любого уровня - коронный номер.
– Власти, значит, тобой довольны.
– Какие власти?
– Твои власти.
– Не понимаю, что значит: мои власти?
– Ну, те, что над тобой.
– Надо мной?
– Те, что командуют тобой!
– Мной? Смешно. Кто это может командовать мной?
– Влас-ти!
– Какие власти? Директор?
– Ты – больная или притворяешься?
– Я не очень здорова, действительно… Они меня, кажется, очень любят…
– Кто, власти?
– Какие власти…
– Местные, какие еще!
– Не кричи – тебя заберут. Местные власти не могут меня не любить.
– Почему?
– Потому что я их люблю.
– А-а…
– Да. Я – люблю…
– А помнишь…
– Я все помню и именно поэтому люблю.
– Кого?
– Что – кого?
– Кого ты любишь: детей, местные власти, директора, кружок, ДК, вообще - художественную самодеятельность?
– Тебя. Тебя люблю. Очень сильно люблю.
– Я не твои дети. И не твоя власть. И прочее…
– Моя.
– И директор… не твой.
– И директор мой.
– Я тебе сделал…
– Ничего ты мне не сделал. Зачем ты пьян? Хочешь сделать мне больно?
– Этим нельзя жить столько лет…
– Почему бы и нет…
– Потому что – нет…
– Глупый, этим можно жить до конца жизни… Что ты говорил про выстрел? По телефону.
– Что раздался выстрел. Однажды. Сегодня. Вчера. Не помню. Недавно. Как-то вдруг, сразу. Прямое попадание
– Исход?
– Исход? Чего?
– Дуэли.
– Чьей?
– Вашей.
– Я его застрелил.
– Сразу?
– Не совсем. Он еще был жив.
– Сколько времени… он был жив?
– Долго.
– Сколько?
– Сказал: долго! Вчера. Сегодня. Еще был жив. Кажется.
– А сейчас?
– Вряд ли.
– Из двух стволов?
– Ему хватило и одного.
– Ты… подстрелил его…
– Да… как вальдшнепа…
– Вальдшнепы… По садам… перестрелять…
– Не плачь. Он был уже готов. Подготовлен.
– Кем это?
– Нами. Мной.
– Я им жила очень долго. Он был таким хорошим. Он вырос в порядочного человека. И ты его застрелил.
– Да. Я его застрелил.
– Никак не могу… представить его… неживым… Ты уже похоронил его?
– Нет. Никак. Не могу.
– Где он сейчас?
– Глупый вопрос.
– Глупый?
– Может быть… еще с нами… а?
– С ними его уже нет. Из второго ствола тоже стреляли. И тоже - прямое попадание.
– Кто?
– Я.
– Нет! Ты бы не сумела!
– Еще как!
– Ты не попала! Не попала!!!
– Попала. В живот.
– И он… теперь… все? Умер?
– Конечно. Мучился, но умер.
– Господи-и, кто ты?
– Я - руководитель художественной самодеятельности.
– Ты - руководитель убийства.
– А - ты?
– Мы оба…
– Оба.
– Что делать…
– И даже от прогулок отказывался…
– Кто?
– Николай Гаврилович… Коля наверняка теперь будет отказываться от прогулок… Будет что-нибудь писать, не выходя из класса… Как жаль, что ее отсюда не видно.
– Неправда. Отсюда все видно.
– Все, кроме крепости.
– Крепости?
– Петропавловской…
– Ружья нет?
– Дурак. Спи.
– Не получится. У нас уже не получится.
– Да. Много сил ушло. На что-то другое. На это не хватит.
– Все. Пока!..
– Дети, у тебя есть дети, свои? Прости, я забыл…
– У меня есть сын.
– Но у тебя ведь не может…
– Может. У меня может быть сын.
– Кто Он?
– Это внук Ларисы.
– Вот оно что. Да, я слышал. Я не знал, что он остался в живы…
– Должен же был кто-то и мне остаться. Нельзя же всё забирать.
– Как его зовут?
– Алеша.
– Спасибо.
– Ты тут не причем. Это случайно. А как твои? Видела как-то тебя на фотографии с внуком. Не помню, правда, когда. Там было написано: “со своим внуком”.
– Он женится. На какой-то актрисе театра юного зрителя.
– Талантливая девочка?
– Девочка “среднего возраста”. Я ее не видел… Совсем засыпаю… И вряд ли увижу. Пусто. Даже эти чувства куда-то исчезли. Пустота.
– Это пройдет. Это проходит. Как любовь.
– Что?
– Как любовь. Пройдет, как любовь. Как пустота заполняется любовью, так и любовь заполняется пустотой.
– Чтобы меня добить, немного нужно! Не много!
– Не кричи! Ты пьян и безобразно выглядишь. Тебя заберут.
– А мне так нужно! Мне нужно, чтоб меня забрали! Забрали и не выпускали до конца дней! Чтоб заточили и не выпускали! До конца! До смерти!
– Утром выпустят.
– Я снова сяду!
– Нет. Не сядешь.
– Ты смеешь говорить мне это?! Ты, только ты во всем виновата! Только ты! Годы! Годы ты сжирала меня! Ты, как червь, выгрызала из меня все! Это ты оставила меня пустого, как барабан! И я набивал его всякой дрянью, как помойку! И ты еще сейчас колотишь в меня?! На! - бей! Ну, бей! На! Держи бутылку! Бей в свой мусорный ящик! В свой пустой, дурацкий барабан! Ну, порви! Порви кожу! Разорви-и-и! Рви, кожу! Бросай, бросай в воду! Утопии-и-и!..
Пара милиционеров, стояла около своего «газика» на противоположном углу перекрёстка и уже давно посматривала в сторону нашего героя. И, наконец, дождалась своего.
Когда Мужчина, шатаясь, проходил мимо них, они живенько прибрали-таки его. И из зарешёченного чрева отъезжавшей ПМГ уже «вживую» донёсся его последний крик:
– Дано! Было! Мно-о-го-о-о!..
Женщина, вытерев слезы, медленно побрела за уехавшей машиной…
На ступеньках набережной, освобожденных убывавшей водой, тяжело вздохнула Щука:
– Обреют, наверное… Будет буянить – обреют. А он будет. Ну, ничего. Это еще не конец…
Светало. По набережной шёл Человек. Он спустился по ступенькам, сел рядом со Щукой и просто сказал:
– Клава. Вылези на минутку.
Голос из «Щуки» буркнул глухо:
– Не хочу.
– Ты же не позавтракала утром.
– Отстань.
– Так и будешь сидеть в ней?
– Так и буду.
– Весь антракт?
– Да.
Человек повернулся к зданию областного суда и сказал :
– Галка, закрой занавес…
Подумал и добавил:
– На хрен.
14
Пасмурным августовским днём, сидя без света в маленькой комнате летней кухни на берегу Швентойи, Женщина, неспешно перебирая пальцами спицы, довязывала горловину большого толстого мужского свитера.
Это была та самая кухонька, которую они с мужем – Человеком с удочкой – снимали у литовских старичков.
Из мебели в комнатёнке умещались только кровать-полуторка, складной пляжный столик, небольшой шкаф для платья и один единственный стул.
За узкой и невысокой дверью, в далёком прошлом – наполовину стеклянной, а теперь «зашитой» тонким листом картона, – распологалась кухня, где была только газовая плита с красным привозным баллоном в углу, да кухонный столик с полочкой для посуды. Со стороны кухни к двери прибита вешалка, под ней приклеены журнальные листы.
Стол в комнате скромно, по-дачному, накрыт на три персоны.
Женщина сидела на кровати.
В небольшое окно виднелся гаснущий над Швентойи закат…
– Войдите, – ответила Женщина на деликатный стук в дверь.
Пятрас еле протиснул свои габариты сквозь дверь.
– Добрый вечер!
Женщина, не переставая вязать, поздоровалась с гостем:
– Labas vakaras!*
__________________________________________
* «Добрый вечер», по-литовски.
Гость искренне изумился:
– О?.. Очень приятно!
– Рапортую: молоко доставлено и стоит на кухне.
– Премного благодарен. Это вас не затруднило?
– Что вы!.. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь на стул.
– Благодарю.
– Как вам здесь? Нравится?
– Здесь такой здоровый, хороший климат, лес, река… и здесь тоже березы. Милые, скромные березы, я люблю их больше всех деревьев…
Женщина рассмеялась:
– Потрясающая память!
– Я его очень люблю. И больше всего эту пьесу. В ней - тайна.
– Тайна? Мне наоборот все казалось там предельно простым и ясным.
Теперь рассмеялся и Пятрас:
– Лучше не заводите меня на эту тему!..
– Не буду, – она отложила вязанье и встала. – К столу! Выпьете немного?
– Если позволите, молока.
– Ах, простите… Сейчас подам.
Женщина вышла.
Пятрас с неожиданной для его комплекции живостью вскочил и, достав из кармана жилетки мелок, нарисовал на картонке двери небольшой кружок…
И тут же на экране просмотрового зала изображение «реальной» летней кухни сменилось на её театрально-декорационную копию, в которой шла репетиция спектакля «Рыбалка на Швентойи» в молодёжном экспериментальном театре.
Голос режиссёр из темноты зрительного зала поблагодарил артиста за нарисованный кружок:
– Спасибо.
Артист-Пятрас кивнул в ответ и на цыпочках быстро подошёл обратно к столу.
Женщина вернулась в комнату, закрыла дверь…
Актриса, недоумённо посмотрела на кружок, потом вопросительно – в кулисы, в зал, и пожала плечами.
Пятрас воскликнул очень весело:
– Какой любопытный все-таки нож!
Женщина вздрогнула и переспросила:
– Нож?.. – повернувшись к Пятрасу, она заметила у него в руках длинный нож с массивной костяной ручкой. – Ах, это…
– Н-да… это…
Актриса протянула руку к кружку на двери и, ещё раз посмотрев в зал, всё-таки, спросила:
– Зачем это?
Из зала ей ответили неожиданно резко:
– Не трогай!
Актриса отдёрнула руку и продолжила игру:
– Ваше молоко, господин Пятрас! А себе я налила вот этого!
Женщина протянула стакан Пятрасу, в другой руке она держала стопку с водкой. Чокнулись.
– За ваше будущее!
– Ачу!* Именно за это и нужно, – выпив, она снова взялась за вязанье. – Всю свою жизнь почему-то очень боялась загадывать на будущее. И оно скверно получалось.
_________________________________
* «спасибо», по-литовски.
– Не нужно бояться.
– Теперь я так хорошо это понимаю… Нельзя бояться мечтать. Это неестественно.
Пятрас выпил молоко залпом:
– “В коровах сила наша, пища наша, победа наша!”
– Это кто-то так сказал?
– Так сказано в священной книге старых персов.
Женщина развеселилась.
– Так вы – перс?
– Я старый Пятрас…
– Который, – подхватила Женщина, – обожает коровье молоко!
– Я не отказался бы и от козьего, да где теперь возьмешь козу?
– Да, с этим у нас тяжеловато.
– Не говорю уж об овечьем!
– Овечьем?
– Один французский король страшно мучился гастритом и некий американский торговец из Стамбула посоветовал ему лечиться болгарским кислым овечьим молоком. Помогло.
– Давно это было?
– Триста сорок лет назад.
Женщина произнесла задумчиво:
– Да, давно… вы просто крупный специалист.
В открытую форточку окна послышался громкий всплеск на Швентойи. Женщина на мгновение замерла, потом мельканье спиц возобновилось.
– Щука… – Пятрас произнёс это тоном, в котором нельзя было разобрать, хорошо это или плохо.
– Послушайте, специалист… расскажите мне что-нибудь о ней… Это правда, что она до такой степени ненасытна?
– Во время жора она действительно бросается на всех и вся и не дает пощады никакой живой твари. Жрет до тех пор, пока не набьет себя битком, буквально по горло…
– Она ест… падаль?
– Нет, никогда…
Ещё один сильный всплеск на реке вновь заставил женщину прервать вязание. Пятрас добавил:
– Ну… разве что очень голодная…
– “Падаль”… от слова “падать”?
– Возможно.
– Ну… набьет она себя по горло, что потом?
– Ничего. Переваривает.
– Долго?
– Бывает, что неделями. Но изредка встречаются ненасытные до бешенства обжоры. Известны случаи, когда такие бешеные хватали людей.
– Она очень сильная?
– Утят глотает целиком. Даже взрослых уток. А если вцепится - не оторвешь. Раз она ухватила за ногу одного гуся, так не разжала пасти даже тогда, когда тот вытащил ее на берег.
– Да, цепкая… Она хорошо видит?
– Очень. Но, опять же, иногда встречаются почему-то абсолютно слепые.
– Слепые?
– Совершенно… Вяжете?
– Так… иногда.
– Простите за вопрос: вы давно замужем?
– Несколько дней… Я слышала, что она может жить очень долго.
– Не одну сотню лет.
– А самая старая?
– Щука Фридриха П Барбароссы. Он пустил ее в озеро недалеко от Хейльбронна в 1230 году, а вытащили ее в 1497-ом.
– Двести шестьдесят семь лет…
– Блистательно.
– Она была большая?
– 5 метров 79 сантиметров. А весила 140 килограмм 285 грамм. И вся белая.
– Почему?
– От старости… Значит этим ножом он разрезает книги… У вас есть дети?
– Да. И внуки. У каждого – свои… Теперь станут общими… От нее что-нибудь не осталось?
– Сейчас - не знаю. Скелет и кольцо раньше хранились в Мангейме.
(быстро)
– А портрет?
(молниеносно)
– В замке Лаутерн.
– Чем ее вытащи…?
(перебил)
– Неводом…
(смеется)
– Я же не Коля Петропавловский, не хитрите.
– Кажется, только борода мешает мне узнать вас…
– Чтоб успокоить вас, скажу, что из всех известных щук вторая по величине поймана в конце 18 века под Москвой при чистке Царицынских прудов.
– Длина?
– Два метра!
– Что написано на кольце?
– “Посадил царь Борис Федорович”!
– Вес щуки Бланшара?
– Неизвестен, но возраст – да. Поймана в Маасе в 1610-ом, на медном кольце надпись – 1448. Значит, 162 года.
– Браво!
Оба рассмеялись.
– Он что, так и отсидел все две недели?
– Так и отсидел. Подметал. Махал метлой, вернее…
– Силен, бродяга.
Актриса раздражённо отложила вязанье и вполголоса сказала актеру, исполнявшему роль Пятраса:
– Слушай, я ни бельмеса уже в этом не понимаю. Откуда ты-то все это можешь знать?
– Да, ладно, играй ты! Какая тебе разница? Кому нравится - тот смотрит. Скорей закончим.
– Все равно, мне это надоело.
– Вы долго будете препираться? – донеслось из зала.
Женщина заговорила в полный голос:
– Ну, ладно! Я вам не ваши! Молчать не буду!
Тут же раздался оглушительный всплеск на реке. Актриса вздрогнула и вернулась к игре.
– Чего это она так бесится сегодня? Она его не сожрет?
Пятрас ответил, иронически растягивая слова:
– Эта мо-ожет!..
– Наверное, она еще больше барбароссовой…
– Нет, в Швентойи не уместится.
Актриса поинтересовалась у партнёра:
– Ты там был, что ли?
– Был, был, играй…
– Да не хочу!..
15
Пауза повисла на сцене. И чем дольше она висела, тем больше смердела. Никто из гордецов не хотел уступать: ни на сцене, ни в зале. А небольшой сквознячок чуть раскачивал повешенную, и она медленно крутилась вокруг себя.
И они сочли, что можно, не нарушая приличий, даже и поговорить негромко:
– Слушай, я где-то читала, что там, рядом целый танкер нефти разбился. И вся рыба у них передохла… – это артистка.
– Да уже все нормально, вычистили… – а это артист.
– Ну-ну, давайте-давайте. Еще про охрану окружающей среды поговорим… – подвёл итог режиссёр.
– А у меня, между прочим, уже всё – нет текста. Тю-тю! Сейчас его монолог. Может, ты его всё ещё не выучил?.. – запросто сдала партнёра мадам.
Но тот в свою очередь уже привык ко всему такому в отношении себя. Он не любил ни с кем ссориться, и был под всеми пятками, какие изъявляли желание на нём потоптаться:
– Да нет, как же, я учил… я сейчас, извини, я сейчас, – он достал тетрадку с ролью из кармана. – Блин, это первый акт… – артист жалко улыбнулся в зал. – Извиняюсь, забыл дома.
– Возьмите у Гали или у суфлера.
Посмотрев за кулисы, актёр ответил растерянно:
– А там вообще-то уже никого нет…
– Ну, ничего. Попробуйте вспомнить так, своими словами.
Артистка не удержалась:
– Своими словами расскажем о мами…
– Кончай свои речёвки… – неожиданно огрызнулся актёр.
Уже не всплеск, а удар чего-то огромного по воде донёсся с реки. В комнатке стемнело. Отчетливо выделился белый кружок на двери.
От этого звука с реки артистка, как лошадь от шамберьера на манеже, тут же заиграла:
– Может, она еще больше барбароссовой…
– Нет, в Швентойи не уместится…
Актёр вышел на авансцену и сыграл, как бы отстраняясь от сюжета в комнате:
– Иногда я задумываюсь над тем, сколько же может женщина терпеть и приспосабливаться к жизни после всех обрушивающихся на нее ударов… – запнулся, перестал играть, и сказал в зал режиссёру:
– Нет, не помню…
– Вы же все помните.
– Помню. Но не хочу ни вспоминать, ни играть дальше эту сцену.
Актриса тоже вышла на авансцену и, встав рядом с актёром, поддержала его:
– Да, знаете, мне бы тоже не хотелось проигрывать весь этот дальнейший бред.
Режиссёр тихо попросил:
– Сыграйте… хотя бы… конец сцены. Откуда помните.
Актриса негромко пробормотала, обращаясь к партнёру:
– Ладно, Бог с ним совсем, давай конец твоего монолога.
Они возвратились назад, в декорацию…
Стемнело ещё больше.
Пятрас быстро зашептал:
– …ведь вы ненавидите этого человека, правда? Вам ведь ничего не стоило бы его убить? Ну, так убейте, убейте, вам легче станет, слышите? Держите нож! Держите за ручку! Крепче! Слышите? Это он! Возвращается со своей идиотской рыбалки! Слышите его шаги по песку? Вот он входит… Осторожно, на цыпочках, чтоб не разбудить вас… но ведь вы же не спите!
Пятрас поднял Женщину с кровати и «под локоток» повёл к двери.
– Вот он снимает плащ… вешает его на дверь… - у вас там есть вешалка… Вот прислоняется к двери спиной… Вон – кружок… там его сердце!
Пятрас вложил ей в ладонь нож с костяной ручкой.
– Ну, же бей!
Женщина с размаху всадила нож в картонку двери и в ужасе попятилась назад: нож мягко и беззвучно вошел в тело…
Актриса выбежав на авансцену, закричала:
– Все! Я не могу больше! Не-мо-гу!
Шатаясь, она вернулась в декорацию, подошла к кровати и упала на неё ничком.
Актёр виновато глянул в зал:
– Я дальше не помню… Там кажется больше и нет ничего… Галя, дай текст посмотреть… – он подошёл к кулисе, взал из протянутой галиной руки текст:
– Нет, еще что-то есть… – снова нерешительно посмотрел в зал. – Играть?..
– Если вам не трудно, – ответил режиссёр.
Женщина села на кровати и, вытерев глаза, негромко сказала:
– Нет, нам не трудно, – повернулась к актеру. – Давай.
Пятрас отклеил бороду.
– Извините мне некоторую мистификацию. Узнали?
– Всё еще нет… Вы так много обо мне знаете, что я бы вас убила.
– Мы встречались с вами как-то в Пропадинске. В театре. На премьере моей первой пьесы.
– А-а… Так это вы и есть, автор? Еще не угомонились? А какой финал будет сегодня?
– Сначала скажите, как вы себя чувствуете?
– Не бойтесь. Уже не напугаете. Никаким финалом.
– Посмотрим… Галя, поверните круг. Чуть-чуть.
На этот раз кинематографическая «реальность» не поменялась на декоративный «театр», а совместилась с ним.
Галя вышла справа из-за кустов бузины, росших у летней кухни, деожа в руках пульт дистанционного управления сценическим кругом. Нажала на кнопку…
Участок земли вместе со всей усадьбой, её строениями, посадками, куском реки и даже туманом, провернулся с характерным для театрального круга звуком.
В таком ракурсе стала видна прислонившаяся спиной к двери и прибитая к ней ножом Антонина Михайловна, “Тонюшка”, ”Тонька”. У ее стоял ног чемодан… Через секунду-две ее тело упало на пол…
– Галя – обратно…
Помреж выполнила указание Автора.
– Ну, как?
Женщина издевательски посмеялась, потом затихла.
– Господи… что же дальше? Должно же все это хоть как-то закончиться?
– У меня финала нет.
– Ну, так давайте всех нас поубиваем.
– Я же хотел комедию.
– А это уже и так смешно. А будет еще смешнее… Какие мы с вами крово-жа-адные… Как щуки!
– Думаю, сегодня все-таки обойдется.
Туман чуть рассеялся. Старики-хозяева сидели у своего домика на скамейке.
– Ну, слушай дальше… А где же финал? Ты не видела? Ирэна!!
Но его Ирэна была уже очень далеко. Старик вскочил, торопливо засеменил к дому. Остановился и медленно возвратился к скамейке. Сел на неё и замер. Рукопись соскользнула с его колен. Легкий ветерок перебирал страницы…
– Не обошлось.
– Но это тихая смерть. Спокойная. Самый последний луч заката гаснет - и все. Тишина и темнота.
Актриса встала с кровати, взяла за кулисой сумочку, говоря на ходу.
– У меня – всё. Ни слов, ни режиссуры.
– Ну, а мне-то уж совсем не пристало грохнуться на сцене. Пойду.
Послышались чьи-то медленные шаги по песку.
– Кажется, твой возвращается.
– Молоко не забудь. Оно в гримерке, за окном. Твоих четыре пакета.
– Хорошо, спасибо. Пока
Артист ушёл.
– Пока.
Актриса ушла.
Шаги приблизились. Дверь с легким скрипом приоткрылась и в щель просунулась улыбающаяся голова Мужчины, обритая наголо. Дверь распахивалась всё шире и вот уже стало видно безжизненное висящее на вешалке и прошитое ножом насквозь тело огромной щуки, уткнувшейся мордой в приклеенные к картонке журнальные листы. Свет на сцене погас полностью.
– Спасибо, – прозвучал в полной темноте голос режиссёра. – Галина Михайловна, пригласите, пожалуйста, всех на сцену.
Зажёгся дежурный свет. Появилась Галя.
– Они уже ушли… Сейчас без пяти два.
– Репетиция же до двух.
– Ночи. Два. Без пяти.
– А Клавдия Васильевна?
Галя заглянула в «щуку».
– Тоже ушла. Я пойду?
– Да, конечно. Спасибо.
– До свидания.
Ушла.
– Да, да… хорошо…
Открыв один глаз, Щука хриплым монотонным голосом стала читать текст с журнальной страницы на двери:
– В наиболее напряженных районах активную борьбу с браконьерами вела по особому графику оперативная группа Байкалрыбвода… Всего в этом году в охране нерестового омуля участвовало 622 инспектора рыбоохраны, общественных инспекторов, работников милиции и ДНД. Было задействовано 120 единиц транспортных средств. В течение 30 часов использовался вертолет. За этот период было открыто 913 нарушений правил рыболовства, из них - 300 грубейших. Задержано 1134 нарушителя, которые подвергнуты штрафам на различные суммы. На 73 человека материалы переданы в следственные органы для привлечения виновных к уголовной ответственности. Благодаря всему этому, охрана нерестового омуля… охрана нерестового омуля… охрана нерестового омуля…
Голос ее угас…
Раздался тихий стук кресла в зрительном зале и удаляющиеся шаги.
С последним усилием Щука прошептала в пустой зал:
– Мальчик… куда вы?
Обсуждения Нежная кожа кулис Часть 3