В тишине раздался щелчок. Это Алексей Иванович прихватил ремешком с кнопочкой свои меха. Он и сам испугался того громкого звука, который произвёл, и, зажмурив глаза, втянул затылок в широкий лиловый ворот мохерового свитера.
Но неожиданно его длинная шея, скрывшаяся за баяном, вынырнула обратно, и её владелец пристально вгляделся в темноту зрительного зала…
На лице артиста, исполнявшего роль Алексея Ивановича расползлась широкая, радостная улыбка и он, соскользнув со стула и присев почти на корточки, начал часто-часто приветственно кивать в зал.
Все, стоящие на сцене, тоже стали здороваться, кто – более, кто – менее энергично кивая лысинами и шевелюрами или перегибая пополам поясницу, а кто и просто – извиваясь всем телом.
Лишь Актриса, игравшая Женщину, да дети, которые продолжали смотреть только на неё, не изменили своих поз…
Внушительная фигура Худрука театра несла себя по проходу между рядами. Величаво кланяясь по сторонам рассыпанным в зале работникам театра, студентам, стажёрам и прочим, Худрук приблизился к режиссёрскому столику, где сидел молодой человек. Он заметил начальство последним и еле встал, морщась и не имея сил наступить на отсиженную ногу.
Маэстро ещё раз скользнул владетельным взглядом по ярусам и, вперив сиятельные очи в освещённое пространство сцены, важно и торжественно пробасил всем там находившимся:
– Здравствуйте, здравствуйте…
После чего широко и радушно распахнув руки, шагнул к молодому человеку, наконец-то выпроставшему злополучную ногу из-под столика, и, понизив голос, проворковал:
– Здравствуйте, дорогой!..
Собратья по профессии обменялись крепким рукопожатием и ритуальным театральным поцелуем.
– Ну, как вы тут?
– Нормально.
– Я вам помешал, извините… Но я не хотел, это они, черти, увидели…
– Да всё нормально.
– Пойдем дальше?
– Да, если можно… Или может, прерваться, а потом - сначала?
– Нет, идите дальше, я сзади чуть-чуть посмотрел, а через два часа мне снова лететь. В Москву теперь.
– Надолго?
– Не знаю, думаю, дня три-четыре.
– Успеем…
– Что?
– Я говорю, что успеем показать вам эту картину…
– Ну, так давай, начинай.
– Откуда?
– С финала песни.
Молодой режиссёр сказал громко, чтобы его услышали на сцене:
– Пожалуйста, с финала песни!..
Актриса, игравшая Женщину, стоя у микрофона, резко дёрнула головой и исподлобья посмотрела в зал.
Режиссёр поправился:
– Нет, детям петь не нужно, просто ваш подход к микрофону.
Все участники быстро, без суеты заняли свои прежние места, но Женщина не сдвинулась и на шаг…
Худрук и Режиссёр вполголоса беседовали за столиком…
– Как мадам тут себя вела?
– Все хорошо…
Худрук вгляделся в декорации на сцене:
– А откуда у вас там появился телефон?
– Где?
– Вон там, на эстраде.
– Не вижу…
– Да вон же, на динамике!
– Наверное, с утренней сказки забыли.
– В какой это сказке у нас говорят по телефону?
– В вашем «Колобке».
– Начинайте.
Режиссёр мягко произнёс в сторону сцены:
– Пожалуйста, ваша последняя реплика…
Актриса, набычившись, стояла около микрофона. Опустив голову, зло, даже с угрозой, она сказала:
– Так! Хорошо-о!..
В это мгновенье очень громко, очень резко и самое главное, – очень неожиданно для всех зазвонил тот самый бутафорский телефон, наглую рожу которого Худрук намётанным глазом сразу заметил на сцене.
Возникло всеобщее замешательство. Альберт Иванович со своим баяном опять пополз со стула и на полусогнутых, бочком ретировался к кулисе.
А из-за неё тут же выглянула невозмутимая Галя и вопросительно посмотрела в зал.
Режиссёр попросил её спокойно:
– Галя, снимите трубку.
Но Галя и чёлкой не шелохнулась, пока Худрук, сощурив под очками глаза, снисходительно не прогудел ей:
– Сними, сними, Галя.
И пока та шла через всю сцену к чёрным ящикам динамиков, на которых стоял зелёный телефонный аппарат, он вполголоса сказал юному коллеге:
– Хитришь чего-то?
– Да, так…
Галя осторожно двумя пальцами сняла трубку и поднесла к уху, но тоже на удалении, не касаясь даже волос.
– Да?.. Дворец культуры?..
Галя хмыкнула. Ей и в этой, весьма нестандартной даже по театральным меркам ситуации не отказывало чувство юмора:
– Ну, в каком-то смысле – да, дворец… Культмассовый? – Она опять хмыкнула. – Можно и так назвать… Какой город вызывает? Ух, ты!.. Хорошо, я жду…
Округлив глаза и изящно поведя бровями, Галка сигнализировала всем вокруг, что ситуация действительно из ряда вон!.. Услышав в трубке голос, она снова поднесла её к голове:
– Да?.. Здравствуйте… Кто? Работает… Конечно, есть… Сейчас, подождите, минуточку…
Галя опустила трубку, посмотрела на Женщину:
– Вас.
Женщина не пошевелилась.
Тогда Галя вопросительно зыркнула в зал. Тишина была ей ответом. Тогда она, неся в вытянутой руке трубку с коротким оборванным проводом, подошла к микрофону, аккуратно положила её на стул Альберта Иваныча и, тихо ступая по сцене, отошла к своему рабочему месту и скрылась за порталом.
Из зала раздался негромкий голос Худрука:
– Возьми трубку
Женщина даже бровью не повела.
Тогда её попросил Режиссёр:
– Возьмите, пожалуйста.
Женщина протянула руку. Трубку ей подал Алеша, а сам быстро ушёл со сцены. Женщина мягко присела на краешек стула.
– Да… Здравствуйте. А кто это? Не понимаю - кто “я”?.. Да, это – я…
Вскочив со стула, она громко вскрикнула:
– Ты?!
Все находящиеся на сцене и в зале моментально поняли, кто ей звонит.
12
– Вы?.. Нет, почему же, помню вас, очень хорошо помню… Ну, и что, что прошло много лет. Вы почти не изменились… В смысле сюрпризов… Нет, внешне тоже почти не изменились… Да так, иногда попадаются ваши фотографии, не часто, но все же… Где? В газетах. В журналах… Почему “на вы”? Но вы же сами говорите – много лет прошло… Я – помню, но это еще ничего не означает. Мне так удобнее…
Женщина вдруг засмеялась:
– Ну-у, что вы, какой самолет!.. Ку-да?! В этом городе я больше не бываю… Не хочу…
И опять рассмеялась:
– А с вами тем более… Что? Говорите громче! Кого застрелили? Мальчика? Какого мальчика, кто застрелил? Вы?! Вы, значит, “застрелили одного мальчика”… Так… Хорошо… А как звали “одного мальчика”? Так же, как и вас… Так. Хорошо… А сколько ему было лет, вашему “одному мальчику”? Столько же сколько и вам… тогда. А простите, когда - “тогда”? Ах “тогда-а”! Слушайте, вы! Вы, наверное, очень бурно отпраздновали какую-нибудь свою очередную победу, какое-нибудь свое очередное значительное достижение и решили пошутить. Надо иметь совесть, дорогой мой, элементарную человеческую совесть. Извините, у меня работа, меня ждут дети. Не смей называть моего имени! Не смей!..
Женщина резко вытянула руку с трубкой в зал:
– Я брошу трубку.
– Нет уж, не бросай, дорогая!
– Сейчас брошу!
– Не бросайте… пожалуйста.
– Так. Хорошо.
Она поднесла трубку к уху, послушала и вновь засмеялась:
– Вы опять про самолет?!
И дальше она говорила уже без остановки
– Мне смешно!.. Во-первых, от нас нет прямого рейса, а на Москву вообще теперь – один рейс в две недели, только по вторым понедельникам. Понедельник-то, конечно, сегодня, но до взлета осталось, – она закричала в кулису: – Галя! Сколько?!
Галя выскочила из-за портала, и вместе с несколькими актерами стала усиленно жестикулировать ей: два часа!
– Ну-у, вот видите, – протянула Женщина разочарованно, – двадцать семь минут всего, почти уже двадцать шесть! А у нас только до аэропорта добираться сорок минут, даже на такси никак не получается! И потом, у меня же совершенно нет денег, абсолютно, знаете ли, нет денег!..
Как по команде, все актеры, служащие и особенно дети, начали спешно рыться по карманам пиджаков, халатов и шортиков, и протягивать ей зажатые в кулаках деньги.
– Не надо! Уберите!.. И потом… ты меня не узнаешь… милый…
Все замахали на нее руками: “Узнает! Узнает!”.
– Не узнает!.. Глупый, я сильно изменилась с тех пор, с того твоего “тогда”, гораздо больше, чем ты! Я ужасно выгляжу!
Все, особенно актрисы и дети бурно запротестовали.
– Я изменилась, девочки, не надо меня обманывать! Я состарилась! Я ссутулилась! У меня страшные красные руки! У меня два миллиона морщин! У меня пудовые мешки под глазами! Молчите, дети! Молчите! Вы все равно ничего не понимаете! Я никогда ничего не смогу тебе простить! Я совершенно не нужна тебе! Я страшная, старая, злая, вредная старуха, дорогой!
– Не-ет! – истошно закричали ею же приученные к хоровой декламации дети.
– Да, дети, да!!!
– Не-ет!
– Да!
– Не-ет!
– Да!
– Не-ет!
Дети оглушительно затопали ногами, как на утреннем детском спектакле, когда Карабас уже почти настиг маленького Буратино. Они уже не хором, а каждый по-своему исступленно кричали.
– Не-е-е-ет!!!..
– Да! Да!! Да!!! Да. Еду. Лечу. Все. Согласна…
И тут все они, и взрослые и дети, завопили то самое, что раздавалось из телефонной трубки на столе в кабинете Мужчины.
– Ура-а-а!!!
Женщина положила трубку на рычаг, опустила голову. Все мгновенно затихли. Женщина вздрогнула, ошалело посмотрела на сияющие лица вокруг нее. Дальше она действовала быстро и лихорадочно.
– Ну, что, мы сегодня закончим репетицию или нет? Давайте, все по местам! Живее! Галя, убери телефон! Внимание! Алексей Иванович, пожалуйте на место! Сейчас пройдем разок “Аврору” и – все! Где Алеша?
– Он ушел.
– Как ушел? Куда? Зачем?
– В школу. Он же во вторую смену.
– Так. Хорошо. Галя, забери его после школы, лови ключи! Внимание! Я спою сама! Ребятки, точно так, как в прошлый раз! Приготовились! Начали!..
Альберт Иванович, стоя около микрофона, дал проигрыш.
Внезапно Женщина, будто подломившсь, осела на стул. Её лицо оказалось на уровне микрофона, опущенного для Алеши пониже. Она стала тихо напевать на мотив «Авроры» совсем другой текст:
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид.
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих.
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых!
Альберт Иванович, еле касавшийся пальцами одной руки мягких кнопочек своего баяна, встряхнул кудряшками.
И все дети, при первых звуках ее голоса замершие, было, каждый со своей декорацией в руках… эти дети, очень привыкшие к отрядному, с покачиванием, пению у костра, дружно и негромко подхватили знакомый мотив и пропели незнакомые слова:
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых, ой да пара гнедых…
Женщина улыбнулась им и запела дальше низким грудным голосом:
Ваша хозяйка в старинные годы
Много хозяев имела сама.
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых!..
Так и допели они вместе любимую песню бабушки Женшины:
Грек из Одессы, еврей из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пара гнедых!
Вот отчего, запрягаясь с зарею,
И, голодая по несколько дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает.
Говор толпы невозвратно затих.
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!
Тихо туманное утро в столице,
По улице медленно дроги ползут,
В гробе сосновом останки блудницы
Пара гнедых еле-еле везут.
Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных...
Несколько только оборванных нищих,
Пара гнедых, пара гнедых!..
В наступившей тишине все, кроме Женщины ушли со сцены.
В зрительном зале вполголоса переговаривались режиссёры:
– Н-да-а… Ты, парень, гений… Как ты сумел его разыскать… Да разыскать-то еще ладно… Но чтоб заставить… позвонить… Н-да. Эту сцену целиком оставим.
– Если она останется.
– А куда она денется…
– Полетит куда-нибудь. В Москву, например… через час.
– Ты так думаешь?
– Уверен.
Худрук усмехнулся:
– Ну, и ничего. Ну, и ладненько. Значит, в Москву мы полетим вдвоем.
Со сцены раздался голос Женщины:
– Да. Только дальше я полечу одна.
Она встала со стула, сняла со стойки микрофон, наматала на него провод и взяла свою сумку.
– Не думаю, – с нажимом признёс Худрук.
– А я - думаю.
Женщина спустилась с эстрадки. Проходя через «фойе», она с силой швырнула микрофон в пальмы и ушла со сцены.
Микрофон попал в светящийся аквариум, и вместе с бесконечно льющейся из него водой на сцене появилась наша старая знакомая…
Госпожа Щука.
А из-под помоста эстрадки метнулись в черную глубину блестящие бусинки глаз серой хозяйки подвальных лабиринтов…
– Еле оклемалась, – заговорила Щука, – вот это выходная мощность, это я понимаю! Как шарахнуло! А она всё ж таки сорвалась к нему! Эх, девка! Ну, ладно, я тебя ещё догоню… А куда ж, остальных-то смыло? “Ушли”… “А со мной забыли проститься”…
Щука скосила глаза в зал, к режиссуре:
– Эй, ребята, кто сказал? Ни черта-то вы не помните – Чебутыкин… А зря тут все разбежались-то. Я, пока романсы ваши слушала тут, много чего навспоминала… Очень я песни люблю. Особенно революционные. Бывало маевку проводят, а я тихонько к берегу подплыву, в камышах спрячусь и слушаю: “Вихри враждебные…” Ох, как хорошо было… А больше всего частушки люблю! А хотите, спою? Нет, ну правда, чего вы смеетесь?! Сегодняшнее положение я знаю: и внутреннее и внешнее! Рыба я проверенная - за 267 лет пасти не раскрыла, чего вы боитесь?! Не боитесь? Серьезно? Ну, давай… Алик, где ты? Альберт Иваныч! Уплыл!.. Ну, чего, больше подыграть некому?!
Далеко-далеко, на окраине города послышался частушечный наигрыш на гармонике.
Странный мужик от гастронома не стал на этот раз валяться в грязи хоздвора до утра, а добрёл до своей крохотной сторожки, вытащил из-под кровати старую пыльную гармонику и вдарил по ней, как положено при соответствующем настроении.
– Не-ет, нашёлся, смелый!.. Ну, слухайте, готова я!..
Щука запела частушки, но текст их, к нестчастью потерянный автором, всё равно нельзя было бы тут приводить, даже в нынешнее раскрепощённое время. Настолько они матерные по форме и до ужаса политические.
На лице артиста, исполнявшего роль Алексея Ивановича расползлась широкая, радостная улыбка и он, соскользнув со стула и присев почти на корточки, начал часто-часто приветственно кивать в зал.
Все, стоящие на сцене, тоже стали здороваться, кто – более, кто – менее энергично кивая лысинами и шевелюрами или перегибая пополам поясницу, а кто и просто – извиваясь всем телом.
Лишь Актриса, игравшая Женщину, да дети, которые продолжали смотреть только на неё, не изменили своих поз…
Внушительная фигура Худрука театра несла себя по проходу между рядами. Величаво кланяясь по сторонам рассыпанным в зале работникам театра, студентам, стажёрам и прочим, Худрук приблизился к режиссёрскому столику, где сидел молодой человек. Он заметил начальство последним и еле встал, морщась и не имея сил наступить на отсиженную ногу.
Маэстро ещё раз скользнул владетельным взглядом по ярусам и, вперив сиятельные очи в освещённое пространство сцены, важно и торжественно пробасил всем там находившимся:
– Здравствуйте, здравствуйте…
После чего широко и радушно распахнув руки, шагнул к молодому человеку, наконец-то выпроставшему злополучную ногу из-под столика, и, понизив голос, проворковал:
– Здравствуйте, дорогой!..
Собратья по профессии обменялись крепким рукопожатием и ритуальным театральным поцелуем.
– Ну, как вы тут?
– Нормально.
– Я вам помешал, извините… Но я не хотел, это они, черти, увидели…
– Да всё нормально.
– Пойдем дальше?
– Да, если можно… Или может, прерваться, а потом - сначала?
– Нет, идите дальше, я сзади чуть-чуть посмотрел, а через два часа мне снова лететь. В Москву теперь.
– Надолго?
– Не знаю, думаю, дня три-четыре.
– Успеем…
– Что?
– Я говорю, что успеем показать вам эту картину…
– Ну, так давай, начинай.
– Откуда?
– С финала песни.
Молодой режиссёр сказал громко, чтобы его услышали на сцене:
– Пожалуйста, с финала песни!..
Актриса, игравшая Женщину, стоя у микрофона, резко дёрнула головой и исподлобья посмотрела в зал.
Режиссёр поправился:
– Нет, детям петь не нужно, просто ваш подход к микрофону.
Все участники быстро, без суеты заняли свои прежние места, но Женщина не сдвинулась и на шаг…
Худрук и Режиссёр вполголоса беседовали за столиком…
– Как мадам тут себя вела?
– Все хорошо…
Худрук вгляделся в декорации на сцене:
– А откуда у вас там появился телефон?
– Где?
– Вон там, на эстраде.
– Не вижу…
– Да вон же, на динамике!
– Наверное, с утренней сказки забыли.
– В какой это сказке у нас говорят по телефону?
– В вашем «Колобке».
– Начинайте.
Режиссёр мягко произнёс в сторону сцены:
– Пожалуйста, ваша последняя реплика…
Актриса, набычившись, стояла около микрофона. Опустив голову, зло, даже с угрозой, она сказала:
– Так! Хорошо-о!..
В это мгновенье очень громко, очень резко и самое главное, – очень неожиданно для всех зазвонил тот самый бутафорский телефон, наглую рожу которого Худрук намётанным глазом сразу заметил на сцене.
Возникло всеобщее замешательство. Альберт Иванович со своим баяном опять пополз со стула и на полусогнутых, бочком ретировался к кулисе.
А из-за неё тут же выглянула невозмутимая Галя и вопросительно посмотрела в зал.
Режиссёр попросил её спокойно:
– Галя, снимите трубку.
Но Галя и чёлкой не шелохнулась, пока Худрук, сощурив под очками глаза, снисходительно не прогудел ей:
– Сними, сними, Галя.
И пока та шла через всю сцену к чёрным ящикам динамиков, на которых стоял зелёный телефонный аппарат, он вполголоса сказал юному коллеге:
– Хитришь чего-то?
– Да, так…
Галя осторожно двумя пальцами сняла трубку и поднесла к уху, но тоже на удалении, не касаясь даже волос.
– Да?.. Дворец культуры?..
Галя хмыкнула. Ей и в этой, весьма нестандартной даже по театральным меркам ситуации не отказывало чувство юмора:
– Ну, в каком-то смысле – да, дворец… Культмассовый? – Она опять хмыкнула. – Можно и так назвать… Какой город вызывает? Ух, ты!.. Хорошо, я жду…
Округлив глаза и изящно поведя бровями, Галка сигнализировала всем вокруг, что ситуация действительно из ряда вон!.. Услышав в трубке голос, она снова поднесла её к голове:
– Да?.. Здравствуйте… Кто? Работает… Конечно, есть… Сейчас, подождите, минуточку…
Галя опустила трубку, посмотрела на Женщину:
– Вас.
Женщина не пошевелилась.
Тогда Галя вопросительно зыркнула в зал. Тишина была ей ответом. Тогда она, неся в вытянутой руке трубку с коротким оборванным проводом, подошла к микрофону, аккуратно положила её на стул Альберта Иваныча и, тихо ступая по сцене, отошла к своему рабочему месту и скрылась за порталом.
Из зала раздался негромкий голос Худрука:
– Возьми трубку
Женщина даже бровью не повела.
Тогда её попросил Режиссёр:
– Возьмите, пожалуйста.
Женщина протянула руку. Трубку ей подал Алеша, а сам быстро ушёл со сцены. Женщина мягко присела на краешек стула.
– Да… Здравствуйте. А кто это? Не понимаю - кто “я”?.. Да, это – я…
Вскочив со стула, она громко вскрикнула:
– Ты?!
Все находящиеся на сцене и в зале моментально поняли, кто ей звонит.
12
– Вы?.. Нет, почему же, помню вас, очень хорошо помню… Ну, и что, что прошло много лет. Вы почти не изменились… В смысле сюрпризов… Нет, внешне тоже почти не изменились… Да так, иногда попадаются ваши фотографии, не часто, но все же… Где? В газетах. В журналах… Почему “на вы”? Но вы же сами говорите – много лет прошло… Я – помню, но это еще ничего не означает. Мне так удобнее…
Женщина вдруг засмеялась:
– Ну-у, что вы, какой самолет!.. Ку-да?! В этом городе я больше не бываю… Не хочу…
И опять рассмеялась:
– А с вами тем более… Что? Говорите громче! Кого застрелили? Мальчика? Какого мальчика, кто застрелил? Вы?! Вы, значит, “застрелили одного мальчика”… Так… Хорошо… А как звали “одного мальчика”? Так же, как и вас… Так. Хорошо… А сколько ему было лет, вашему “одному мальчику”? Столько же сколько и вам… тогда. А простите, когда - “тогда”? Ах “тогда-а”! Слушайте, вы! Вы, наверное, очень бурно отпраздновали какую-нибудь свою очередную победу, какое-нибудь свое очередное значительное достижение и решили пошутить. Надо иметь совесть, дорогой мой, элементарную человеческую совесть. Извините, у меня работа, меня ждут дети. Не смей называть моего имени! Не смей!..
Женщина резко вытянула руку с трубкой в зал:
– Я брошу трубку.
– Нет уж, не бросай, дорогая!
– Сейчас брошу!
– Не бросайте… пожалуйста.
– Так. Хорошо.
Она поднесла трубку к уху, послушала и вновь засмеялась:
– Вы опять про самолет?!
И дальше она говорила уже без остановки
– Мне смешно!.. Во-первых, от нас нет прямого рейса, а на Москву вообще теперь – один рейс в две недели, только по вторым понедельникам. Понедельник-то, конечно, сегодня, но до взлета осталось, – она закричала в кулису: – Галя! Сколько?!
Галя выскочила из-за портала, и вместе с несколькими актерами стала усиленно жестикулировать ей: два часа!
– Ну-у, вот видите, – протянула Женщина разочарованно, – двадцать семь минут всего, почти уже двадцать шесть! А у нас только до аэропорта добираться сорок минут, даже на такси никак не получается! И потом, у меня же совершенно нет денег, абсолютно, знаете ли, нет денег!..
Как по команде, все актеры, служащие и особенно дети, начали спешно рыться по карманам пиджаков, халатов и шортиков, и протягивать ей зажатые в кулаках деньги.
– Не надо! Уберите!.. И потом… ты меня не узнаешь… милый…
Все замахали на нее руками: “Узнает! Узнает!”.
– Не узнает!.. Глупый, я сильно изменилась с тех пор, с того твоего “тогда”, гораздо больше, чем ты! Я ужасно выгляжу!
Все, особенно актрисы и дети бурно запротестовали.
– Я изменилась, девочки, не надо меня обманывать! Я состарилась! Я ссутулилась! У меня страшные красные руки! У меня два миллиона морщин! У меня пудовые мешки под глазами! Молчите, дети! Молчите! Вы все равно ничего не понимаете! Я никогда ничего не смогу тебе простить! Я совершенно не нужна тебе! Я страшная, старая, злая, вредная старуха, дорогой!
– Не-ет! – истошно закричали ею же приученные к хоровой декламации дети.
– Да, дети, да!!!
– Не-ет!
– Да!
– Не-ет!
– Да!
– Не-ет!
Дети оглушительно затопали ногами, как на утреннем детском спектакле, когда Карабас уже почти настиг маленького Буратино. Они уже не хором, а каждый по-своему исступленно кричали.
– Не-е-е-ет!!!..
– Да! Да!! Да!!! Да. Еду. Лечу. Все. Согласна…
И тут все они, и взрослые и дети, завопили то самое, что раздавалось из телефонной трубки на столе в кабинете Мужчины.
– Ура-а-а!!!
Женщина положила трубку на рычаг, опустила голову. Все мгновенно затихли. Женщина вздрогнула, ошалело посмотрела на сияющие лица вокруг нее. Дальше она действовала быстро и лихорадочно.
– Ну, что, мы сегодня закончим репетицию или нет? Давайте, все по местам! Живее! Галя, убери телефон! Внимание! Алексей Иванович, пожалуйте на место! Сейчас пройдем разок “Аврору” и – все! Где Алеша?
– Он ушел.
– Как ушел? Куда? Зачем?
– В школу. Он же во вторую смену.
– Так. Хорошо. Галя, забери его после школы, лови ключи! Внимание! Я спою сама! Ребятки, точно так, как в прошлый раз! Приготовились! Начали!..
Альберт Иванович, стоя около микрофона, дал проигрыш.
Внезапно Женщина, будто подломившсь, осела на стул. Её лицо оказалось на уровне микрофона, опущенного для Алеши пониже. Она стала тихо напевать на мотив «Авроры» совсем другой текст:
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид.
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих.
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых!
Альберт Иванович, еле касавшийся пальцами одной руки мягких кнопочек своего баяна, встряхнул кудряшками.
И все дети, при первых звуках ее голоса замершие, было, каждый со своей декорацией в руках… эти дети, очень привыкшие к отрядному, с покачиванием, пению у костра, дружно и негромко подхватили знакомый мотив и пропели незнакомые слова:
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых, ой да пара гнедых…
Женщина улыбнулась им и запела дальше низким грудным голосом:
Ваша хозяйка в старинные годы
Много хозяев имела сама.
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума.
Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых!..
Так и допели они вместе любимую песню бабушки Женшины:
Грек из Одессы, еврей из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал
Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у нее засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пара гнедых!
Вот отчего, запрягаясь с зарею,
И, голодая по несколько дней,
Вы подвигаетесь мелкой рысцою
И возбуждаете смех у людей.
Старость, как ночь, вам и ей угрожает.
Говор толпы невозвратно затих.
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!
Тихо туманное утро в столице,
По улице медленно дроги ползут,
В гробе сосновом останки блудницы
Пара гнедых еле-еле везут.
Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных...
Несколько только оборванных нищих,
Пара гнедых, пара гнедых!..
В наступившей тишине все, кроме Женщины ушли со сцены.
В зрительном зале вполголоса переговаривались режиссёры:
– Н-да-а… Ты, парень, гений… Как ты сумел его разыскать… Да разыскать-то еще ладно… Но чтоб заставить… позвонить… Н-да. Эту сцену целиком оставим.
– Если она останется.
– А куда она денется…
– Полетит куда-нибудь. В Москву, например… через час.
– Ты так думаешь?
– Уверен.
Худрук усмехнулся:
– Ну, и ничего. Ну, и ладненько. Значит, в Москву мы полетим вдвоем.
Со сцены раздался голос Женщины:
– Да. Только дальше я полечу одна.
Она встала со стула, сняла со стойки микрофон, наматала на него провод и взяла свою сумку.
– Не думаю, – с нажимом признёс Худрук.
– А я - думаю.
Женщина спустилась с эстрадки. Проходя через «фойе», она с силой швырнула микрофон в пальмы и ушла со сцены.
Микрофон попал в светящийся аквариум, и вместе с бесконечно льющейся из него водой на сцене появилась наша старая знакомая…
Госпожа Щука.
А из-под помоста эстрадки метнулись в черную глубину блестящие бусинки глаз серой хозяйки подвальных лабиринтов…
– Еле оклемалась, – заговорила Щука, – вот это выходная мощность, это я понимаю! Как шарахнуло! А она всё ж таки сорвалась к нему! Эх, девка! Ну, ладно, я тебя ещё догоню… А куда ж, остальных-то смыло? “Ушли”… “А со мной забыли проститься”…
Щука скосила глаза в зал, к режиссуре:
– Эй, ребята, кто сказал? Ни черта-то вы не помните – Чебутыкин… А зря тут все разбежались-то. Я, пока романсы ваши слушала тут, много чего навспоминала… Очень я песни люблю. Особенно революционные. Бывало маевку проводят, а я тихонько к берегу подплыву, в камышах спрячусь и слушаю: “Вихри враждебные…” Ох, как хорошо было… А больше всего частушки люблю! А хотите, спою? Нет, ну правда, чего вы смеетесь?! Сегодняшнее положение я знаю: и внутреннее и внешнее! Рыба я проверенная - за 267 лет пасти не раскрыла, чего вы боитесь?! Не боитесь? Серьезно? Ну, давай… Алик, где ты? Альберт Иваныч! Уплыл!.. Ну, чего, больше подыграть некому?!
Далеко-далеко, на окраине города послышался частушечный наигрыш на гармонике.
Странный мужик от гастронома не стал на этот раз валяться в грязи хоздвора до утра, а добрёл до своей крохотной сторожки, вытащил из-под кровати старую пыльную гармонику и вдарил по ней, как положено при соответствующем настроении.
– Не-ет, нашёлся, смелый!.. Ну, слухайте, готова я!..
Щука запела частушки, но текст их, к нестчастью потерянный автором, всё равно нельзя было бы тут приводить, даже в нынешнее раскрепощённое время. Настолько они матерные по форме и до ужаса политические.
Обсуждения Нежная кожа кулис Часть 3