Лето 1962 года запомнилось мне хорошо тем, что была я отправлена в деревню к дедушке Гаврилу (отцу мамы), дабы не слонялась, но была как-то присмотрена. Однако, присматривать-то за мной особо было некому. Дедушка после смерти бабушки Ксении остался с младшей дочерью Леной (средняя дочь Тамара уехала в Грузию) и долго мытарился в поисках пары и сошелся с вдовой, с женщиной по имени Феня, у которой были две дочери. Одна со своей семьей проживала в Одессе, а другая, Зоя, увы, была, как тогда говорили, деревенская дурочка и слонялась по всей деревне, ибо уже была достаточно взрослая и удержать ее было невероятно. В один из приездов моей мамы в деревню с моим отцом она забрюхатила, и в деревне долго строились догадки, кто этот подлец, который так поступил с неразумной. И только много лет спустя отец в шутке объявил матери, что это дело его рук, но бравировал ли он, говорил ли правду понять было трудно. Деревня была большая и летом буквально утопала в садах. Дом деда Гаврила находился в низине. К нему со всех сторон так и подступали дедовские виноградники, за которыми цвели сады и ровными грядками зеленели огороды, с огромными тыквами и кавунами. Прямо перед домом был чистенький небольшой двор, где росло несколько яблонь, стоял хлев, свинарник, курятник. Хозяйство деда не было огороженным, не граничило ни с какими другими соседями, хотя и не стояло особняком, хлев уже который год пустовал, как и свинарник, было немного птицы, да на цепи сидел вечно голодный пес. За домом в шагах ста был деревенский колодец, а чуть поодаль росла приземистая шелковица, одна в одну, ничейная, обитель моих мыслей и прогулок. После смерти Бабушки Ксении все было в долгом запустении, только что никогда не переводилось в доме доброе вино, до которого дед был большим охотником смолоду, да Лена время от времени подмазывала и подбеливала хату, дабы она не развалилась. Баба Феня, сколько я помню, постоянно сидела у входа в дом и вышивала рушники, где узоры и цветы наносила сама и постоянно жаловалась на то, что у нее уже совсем никакое зрение. У нее было полное решето цветных мулевых ниток, которые ей присылали из Ленинграда, и она была занята исконно украинской работой, получая за каждый готовый рушник по три рубля. Я ни для кого не представляла интерес и обо мне вспоминали разве что в обед. На старой яблоне мне была сделана гойдалка и это было все мое развлечение. Целыми днями я лазила по дедушкину хозяйству, ходила к шелковицам, каталась на качели и искала себе хоть какое-нибудь занятие, тоскуя о своем Одесском дворе и книгах. Как-то обнаружив во дворе муравьиную кучу, я присела на корточки и стала наблюдать. Это занятие стало моим излюбленным делом. Я могла часами просиживать, наблюдая за необъятным муравьиным семейством, подсовывая им палочки, листочки, кусочки травы, принося крошки хлеба и радуясь их удивительно полной и осмысленной жизни, их старательности и трудолюбию, удивляясь несоизмеримости их тел и ноши. Этот живой и увлекательный мир был трогателен своей самодостаточностью, своей мыслью и ответственностью. Многие вопросы пробудили во мне эти крохотные создания и многое сделали моим табу. Я вынесла урок, который нахожу бесценным и теперь. Все живое – трудится, никто не простаивает и не залеживается, все достойно уважения, все есть личности, все хочет жить, все понимает, все может с друг другом сотрудничать. Я научилась перешагивать или замедлять шаг, где муравьиные дорожки, дабы не навредить им, не вторгнуться в их жизнь большим для них страданием. И окотившаяся кошка становилась предметом моих проблем, и голодная собака, из-за которой я была как-то сильно обругана дедушкой за то, что бросила ей последний кусок хлеба, и теперь надо было собираться и идти за хлебом на станцию, за пять километров от деревни. Еда у дедушки была скудная, и я всегда почему-то хотела есть. Я украдкой выдергивала морковку с грядки, тонкую, еще совсем бледную, едва-едва набирающую сок, кое-как вытирала ее руками и съедала одну за другой, или рвала кислые яблоки, или собирала их с земли. Бабушка Феня все время приговаривала: «Вот, закончу цветок или веточку и начну готовить…», а время шло и шло… Но и во время обеда я быстро вылезала из-за стола, почему-то думая, что я здесь в тягость и им еды для меня жалко или самим едва хватает, если даже за собаку дедушка так сильно обругал. Лена не особо уделяла мне время, ходила по подружкам или в Затишье и покупала себе учебники к школе за деньги, вырученные на местном базарчике от продажи яиц или овощей, которые несла сумками или катила на небольшой тележке; иногда в Затишье с ней ходила и я. Приехав забирать меня через месяц, мама только руками всплеснула, до чего же я похудела и сунула дедушке десять рублей, чему он был несказанно рад. А я тихонько думала, ну, почему мама не привезла им продукты ни в начале, ни теперь, почему не порадовала чем-то вкусным, ведь, она не могла не знать, что жить-то здесь не на что, что у дедушки никогда не хватает денег… На этом мои поездки к дедушке и закончились. После этого для меня наступила в некотором роде эпоха пионерских лагерей.
Моя отправка в пионерский лагерь было для меня не менее делом печальным. У меня была очень скверная одежда. Мне было в ней всегда стыдно. Во время отправки, когда детей усаживали в автобусы на месте сбора, родители не совали мне пакет с вкусностями, или немного денег, или хотя бы яблоко в дорогу. Был маленький чемоданчик или сеточка с юбкой и кофтой, пионерским галстуком и пара платьев, полотенце, носки, мыльница, расческа. Было несколько напутствий и родители уходили раньше, чем успевал тронуться автобус. Как можно было объяснить родителям, что именно из-за плохой одежды, старенькой и достаточно простенькой, именно из-за того, что в шкафчике моем было всегда пусто, меня и не очень уважали и дети, считая меня бедной и неинтересной. Из нескольких пионерских лагерей мне особенно запомнился пионерский лагерь Китобойной флотилии, путевку в который достала мама по знакомству, поскольку работала продавцом, была красивой на лицо и имела немало поклонников. Этот лагерь считался одним из лучших пионерских лагерей Одессы. В первый же день в пионерский лагерь приехал небольшой цирк. Дети, затаив дыхание, наблюдали за выступлением фокусников, гимнастов, за номерами дрессированных животных… Я смотрела абсолютно безучастно, поражаясь другому. Почему дети так искренне увлечены? Ну, что здесь интересного? Неужели и вправду им это нравится? Выразив свое мнение позже, я поняла, что никто так, как я, не мыслит, что со мной явно не согласны. Для них это действительно цирк, представление, которое наслаждает и привлекает. Для них это действительно интересно. Мои попытки подружиться становились невозможными, ибо я не могла искренне мыслить и воспринимать все, как другие, не желая того, я как-то обособлялась, выделялась, казалась неинтересной, непонятной и не симпатичной. Со мной невозможно было обсуждать детские игры или в эти игры играть, невозможно было сплетничать, просто говорить о всякой всячине, как и бегать, прыгать, играть в разные детские игры. Со мной не хотели дружить, общаться все в моем отряде, поскольку не находилось точек соприкосновения. Я снова искала тех, кто такой, как я, у кого нет красивой одежды, кто не красив лицом и гоним или в чем-то ущербен. И в пионерском лагере была своя детская элита, свои авторитетные мнения, свои маленькие лидеры. Опыт прошлых детских уединений и постоянная строгость отца, а также неуверенность в своей внешности и одежде сделали и делали свое дело. Дошло до того, что меня, будучи недоброжелательно ко мне настроенными, обвинили в воровстве. Одна из девочек при мне заявила, что у нее пропала мыльница с мылом. Она стала осматривать все тумбочки в нашей спальне, где было около двадцати кроватей, и, дойдя до моей, радостно объявила, что вот она, ее пропажа, и у меня на глазах их моей тумбочки вытащила свою мыльницу. Это был подвох, многих убедивших в моей нечестности или склонности к воровству. Далее, воспитательница вызвала меня к себе в комнату и долго вела со мной разъяснительную работу, все мои объяснения о непричастности к воровству игнорируя напрочь. Она не позволила в мертвый час пойти отдыхать, ибо меня не хотели видеть дети и просили, чтобы меня вообще куда-то убрали, и я слонялась по пионерскому лагерю снова опечаленная и одинокая, сама в себе. Но повар, готовящая еду в столовой, позвала меня и, ни о чем не расспрашивая, попросила в чем-то помочь. И слово за слово, но немного смягчила мою боль. Несколько дней спустя в пионерский лагерь приехали иностранцы, говорящие на английском языке. Им был устроен праздничный прием, и далее так получилось, что дети с разных отрядов окружили их и стали просить сувениры, которые в виде ручек и всяких мелочей они охотно раздавали. Оказавшись в одной из таких групп, я взирала на просьбы детей и как зачарованная смотрела на тех людей, которые говорили по-английски и которых называли иностранцами. Английский язык была моя мечта, природа которой мне не была известна и самой. Было видно, что уже нечего дарить детям, а они все просили и просили, протягивая руки, заглядывая в глаза, дергая за полу пиджака. И здесь Всевышний сделал мне Милость. Обведя глазами всех детей, иностранец снял со своего пиджака новенький, круглый блестящий большой значок и… к великому моему изумлению, потерявшей дар речи, не ожидающей никак, не просящей и не умоляющей, не надеющейся и не желающей, чтобы меня заметили, как-то выделили среди других, нацепил его мне на мое ужасное платье. Все были поражены, как будто один вздох прошелся по детской толпе, все взгляды, завистливые и одобрительные, были устремлены ко мне. Я же оторопела. Мне со всех сторон стали подсказывать :занкью, занкью… Не понимая, что это слово обозначает, я повторила его с благодарностью и оторопью смотря на англичанина, желая всем сердцем сказать, что он ошибся, что я не достойна. Уже несколько позже я, внимательно разглядев значок, увидела, что рисунок на нем мне не приятен. Это было что-то в виде взрыва – большой огненный шар исходил от земли, начинаясь с маленькой точки... и охватывая собой все вокруг. Однако, после того, как меня обвинили в воровстве, я взяла этот значок и сказала при всех той, которая так поступила: « Тебе нравится этот значок? Неужели ты думаешь, что я бы позарилась на твое мыло. Мне и своего не жалко, и я могу отдать любому», - и с этими словами я подарила этот вожделенный всеми значок девочке, которую тоже недолюбливали. Однако, и на этом не завершилось это недоразумение с мыльницей. Немного позже, в песке на пляже я нашла золотое колечко с маленьким беленьким камешком и при всех подарила его той же девочке, нисколько и никогда об этом не пожалев, но и не думая так покупать мнения других, ибо знала, что их мне уже никогда и ни чем не привлечь к себе, ибо все исходило не от моей одежды, не от моего лица, но от моей сути, всему остальному детский разум, в конце концов, может и не придать значение. Так Бог своими путями меня чуть-чуть реабилитировал и к концу смены у меня все же появились друзья, ставшие на мою сторону. В лагере кормили детей плохо, дети частенько припрятывали с обеда или ужина хлеб и ели его каждый украдкой под одеялом, или делясь с друг другом или выпрашивая друг у друга. В день отъезда англичан им администрацией лагеря был накрыт в столовой богатый стол, но когда в десять или одиннадцать вечера они уехали, весть об этом в мгновение облетела весь лагерь. В одну минуту дети голодной стаей ворвались в столовую, прибирая каждый, кто что успеет, унося с собою, довольные своей расторопностью в столь важном деле, и этот факт несомненно был поднят на линейке, как вопиющий, утром следующего дня.
Поионерские лагеря были для меня местом все тех же скитаний, где ничто не привлекало, ни конкурсы, ни хор, ни костры, ни вечерние танцы, ни развлекательные мероприятия и пр. Более-менее подходящим для меня местом были пионерские комнаты. Здесь, как правило, всегда была небольшая библиотека и место, где можно было уединиться. Находились и те из детей, общение с которыми мне более-менее подходило. Однажды после дневного сна я увидела, как мимо нашего лагеря по тропинке в сторону моря шли мои родители. Мне сразу стало понятно, что зайти ко мне они не торопились, во всяком случае, видимо, хотели это сделать на обратном пути. Я что есть сил бросилась к забору и стала звать их. Им пришлось вернуться и забрать меня с собой. Но этот факт еще долго меня печалил и давал понимание, что я как-то обременяю их, что пойти со мной на пляж было для них нежелательно, и может быть на обратном пути они хотели едва лишь заглянуть, что-нибудь мне передать и уйти.
Вспоминая свое детство, я не берусь описывать природу и пейзажи, события интересные и волнующие, успехи, победы, как не желаю ничего и приукрашивать, но пишу только то, что имеет отношение к нравственности, к духовности, к долгу, к моему взрослению и восприятию окружающего мира через чужих и близких мне людей, пытаюсь оценить те события умом ребенка и взрослого человека, хочу показать, как непросто было той, с которой заговорил Сам Бог, что не купалась она в ласках других, в своей семье, будучи единственным ребенком, что не купалась она в своих природных данных, что постоянно мыслила и мыслила и постоянно искала путь к людям и никак не могла найти свое место среди других с детства.
Уводя меня от деспотизма отца, пионерские лагеря не могли решить для меня другие вопросы, связанные с моей личностью. Моя жизнь с детства была как из огня да в полымя. Отдыхая от одного, я неизменно ввергалась в депрессии и страдания по другому поводу. Было то, на чем и могла отдохнуть моя душа, и насладиться, и удовлетвориться, но я этого еще не знала (а это были все-таки знания, процесс учебы), кроме одного единственного чувства, что я не такая, как все, ну, не такая и все. Я готова была не быть собой, но это оказывалось ненадолго. Что-то начинало мутить меня, как моего отца. Я должна была нести свою суть не приспосабливаясь, не подлаживаясь, а это означало, что я не могла находить единомышленников и друзей, к чему тяготела всегда. Также, любая безнравственность убивала меня, я не могла мириться с детства с тем, что против человека, но сама не была гибкой в той мере, как это я теперь понимаю, и сама еще могла совершать и совершать ошибки, но это было уже вне моего желания или понимания. Лишь однажды, одно мероприятие в пионерском лагере увлекло меня чрезвычайно. Это был другой пионерский лагерь, принадлежащий Городскому отделу образования, куда я попала по горящей путевке, которую предложила неожиданно Виктория Федоровна отцу. В одно мгновение отец меня собрал, и я оказалась в пионерском лагере вместе с Витей. Мои проблемы и здесь те же и в той же мере начали доставать меня. Я не воспринимала серьезно никакие воспитательные и развлекательные мероприятия, не имела друзей, не участвовала в хоре, конкурсах, танцах…А если и участвовала, то меня быстренько заменяли кем-то другим, так что невосприятие меня я начинала распространять и на взрослых людей, а потому сознательно отклонялась от всего, где бы меня могли попросить. Но была приглашена в этот пионерский лагерь женщина, которая являлась мастером художественного рассказа. Она усаживалась всегда в одном отведенном ей месте в беседке и начинала повествование. И это мероприятие я бы проигнорировала, но любопытство взяло свое. Она не читала, она рассказывала, как наизусть , но так… Я никогда более не слышала столь прекрасной, грамотной, интересной речи, великолепной и уместной мимики, жестов. Ее герои буквально оживали, были личностями, входили в диалоги, спорили, соглашались, ее описание пейзажей, внешности людей, самих событий было достоверным, завораживающим, реальным. Изо дня в день она продолжала свою повесть, и я не могла оторваться. И сейчас я возношу ей хвалу за великое ее мастерство, за умение так бесподобно говорить, что не оставалось равнодушных даже среди самых непоседливых детей. Эта устная форма передачи повествований самых разных мне в свое время тоже пригодилась, не скрою, когда я стала школьным учителем математики и хотела заинтересовать своих детей знаниями из художественной литературы за пределами школьной программы, а также в других пионерских лагерях, будучи уже взрослей, когда по ночам рассказывала в палате свои маленькие повести, делая это по возможности художественно и привлекательно и так, что и взрослые говорили, что кажется, что я не придумываю, но читаю произведение, и каждый раз перед сном меня просили продолжить. Но это уже было потом, в Азербайджане, в пионерских лагерях, где я была уже более разумной, легче начинала общаться и имела уже не плохой авторитет.
Примерно в этот период, 1963-64 годов, мой отец, надышавшись воздухом Одессы, однако, не мог остаться ее вечным почитателем, и все чаще и чаще стал подумывать о том, чтобы как-то поменять наше жилье на другое. Обмен в те времена был единственным и возможным средством, и с этой целью он дал объявления во многие города и зачастил на Привоз, место, где всегда было столпотворение желающих и жаждущих этим путем изменить свои жилищные условия. Поскольку отец был согласен и на ряд более мелких городов, то к нам зачастили люди со многих концов России, но стоило ступить на порог… и никому не нужна была Одесса с этой нашей крохотной комнатушкой. Выход прямо на проход, т.е. на улицу, одинарные двери, печка, без воды… Насобирать денег и доплатить какой-нибудь одинокой старушке – мутило отца. С деньгами расставаться он никак не желал и ни под каким предлогом, тем более, что деньги были нечастые, а собирать их годами – не понятно было как. Однако, судьба сделала разворот так, как никто не ожидал. Однажды к нам пришло письмо. Некоторая Ольга из Кировабада (на тот период Аз.ССР, нынешняя Гянджа), жена известного и почитаемого в своем городе Главного прораба, женщина обеспеченная, с пяти летним ребенком, разведясь с мужем и став главной квартиросъемщицей трехкомнатной квартиры со всеми удобствами, не чаяла, как переехать в крупный южный город, будучи готовой на любой обмен. Не глядя, она предложила нам свою квартиру, сославшись на знакомую, которая прислала ей адрес.
С Кировабадом отца связывала очень давняя не детская история, произошедшая с ним в этом городе, когда ему было всего-то лет пять или шесть. А дело было в том, что когда мать продала их дом и отправилась в поисках лучшей жизни со всеми детьми колесить страну, то, будучи проездом в Кировабаде, потеряла здесь самого меньшего на вокзале, Федюшку, и после тщетных поисков семья так и уехала, не надеясь на встречу когда-либо. Именно здесь, с вокзала и началась его первая школа бродяжничества, которая его далеко не уводила, оставляя в чертах города, но неизменно приводила спать на вокзал. Здесь он был обласкан местной шпаной и по малости пока не был обременен никакими особыми обязанностями и науками беспризорной жизни. Мать, будучи в дороге обкраденной, на оставшиеся копейки везла детей туда, откуда стартовала, и вновь, будучи проездом через Кировабад, что произошло через несколько месяцев, признала в просящем милостыне беспризорнике своего любимца, и так отец был возвращен во круги своя, однако хорошо пропитавшись духом бродяжничества, и долго в этом направлении устремлялся, однако никогда не прощая матери то, что она не предприняла надлежащих усилий в момент, когда его потеряла. И это тоже был камень преткновения в их вечных спорах и долгой обидой отца на мать, может быть из-за которой он и не открыл ей дверь в Одессе, когда она стучалась и через дверь прощалась с ним, по сути, навсегда. Не сказать, что эти воспоминания сыграли сколько-нибудь решающую роль, но предложение отца воодушевило, и семья стала готовиться к отъезду, готовя документы и не глядя на вожделенное жилье, ибо одно то, что там было три комнаты и все удобства, было сверх всяких ожиданий и сулило решение всех проблем. Скоро весь двор знал о нашем скором переезде, ибо отец был неудержим в своей радости и удаче, но, однако, попросил у Ольги двести рублей на переезд и, получив их, окончательно собрался в дорогу. Обмен был оформлен надлежащим образом и документы свидетельствовали, что теперь мы обладатели великолепного жилья, и остается только въехать и жить. Контейнер был отправлен и наша семья следом отправилась пароходом до Батуми и оттуда в Кировабад. Была глубокая осень 1964 года. Я же понимала так, что мы едим в другую страну и обещала всем писать письма и рассказать, какие там обычаи, какой там флаг, на каком языке говорят и какой галстук носят. Таково было мое понимание, хотя я уже была в четвертом классе.
Кировабад встретил нас серым дождливым днем, чужой незнакомой речью и какой-то своей неуловимой отчужденностью. После Одессы город казался настолько неуютным и негостеприимным, что сникла не только я, но и вся наша семья. К тому же обменщица Ольга оказалась немногословной, несколько замкнутой или негостеприимной, с дороги никак нас не приветила, сказав, что сейчас в городе перебои с хлебом, а у нее хлеба нет. Большие комнаты, кухня, ванна, туалет не оживили наш взгляд, однако хозяйка заговорила о том, что теперь и она будет собираться, и через несколько дней мы сможем здесь полностью расположиться. Родители отправились в город, а я осталась играть с ее сынишкой на балконе, чувствуя в себе что-то неблагоприятное. Родителям с большим трудом удалось купить лаваш и отец мой, будучи паникером в своей сути, действительно запаниковал и молниеносно решил, что свалял дурака, и что срочно надо ехать в Одессу и продолжать там жить, дав запрос о возвращении контейнера. Таким образом, обозрев Кировабад, вернувшись, едва ступив на порог, родители схватили меня за руку и скоро мы были снова на вокзале, не задержавшись в Кировабаде и на ночь. Однако, Ольга оказалась не из простых, и пока мы сидели и ожидали ночной поезд, она прибыла на вокзал с милицией, крича, что мы должны ей двести рублей и объясняя все остальное, что произошло. Это событие очень напугало меня, на тот момент спящую на коленях мамы, и я долго рыдала, видя, что наша семья стала центром внимания всего вокзала и милиция долго разбиралась с нами и, наконец, отпустила. На этом, казалось бы, должна была закончиться столь обнадеживающе начатая эпопея новой жизни. Но как же была радостна нам наша маленькая комнатушка, хоть пришлось некоторое время спать на полу. Но вещи прибыли и все было водворено на место, родители прописались, я пошла в школу… Да не тут-то было. Не так уж много времени и прошло, приехала в Одессу наша обменщица Ольга, а следом за ней через некоторое время прибыл контейнер с ее мебелью, которая так и была выставлена в проходе во двор, напротив нашей двери вдоль торца дома, прямо под открытым небом среди метровых сугробов. Сама же она нашла гостеприимство у кого-то из наших соседей. Далее последовали суды один за другим, которые тянулись почти до весны и присудили нам возвращение в Кировабад. Отцу объяснили просто. Надо было тотчас по возвращении в Одессу подать в суд с нашей стороны по вопросу расторжения договора обмена. Не зная закона, отец поступил опрометчиво, надеясь, что все уладится само собой. Однако, этой неприятности оказалось недостаточно, ибо в это же время начался еще один судебный процесс против моего отца, как против злостного неплательщика алиментов, который присудил отцу полтора года тюрьмы. Не успели забрать отца, как в Одессу приехал дед Ефрем, отец моего отца, который уже подумывал о том, где бы приклонить голову, и охотно занимался на старости лет бродяжничеством и попрошайничеством. Мама долго упрямилась решению суда, так что в один из дней к нам нагрянула милиция и нас стали выселять насильственным путем, через скандал, крики в присутствии многих соседей и все выглядело, как великая семейная трагедия. Так что маме, мне и деду предстояло ехать в Кировабад. За несколько дней до отъезда маме дали свидание с отцом, что происходило в очень удручающей обстановке. Предварительно мы очень долго ждали в огромном зале, где было скучено столько народа, сидящих, лежащих, прохаживающихся, что казалось, что мы на вокзале, и каждый ожидал вызова, все были мрачны, говорили тихо, почти шепотом. Наконец нас вызвали. Это было в небольшой комнате с длинным столом, по одну сторону которого сидели родственники, а по другую ввели и усадили осужденных. Отец был пострижен наголо, одет в темную тюремную одежду, и так, под общий приглушенный гул давал маме поручения, перебрасывался словами со своим отцом и поглядывал на меня без интереса.
На самом деле судьба сделала то, что должна была сделать, ибо эта перемена жизни каждому из нас была, по сути, благоприятна, и в Ведах сказано, что истинное счастье начинается со страданий. Зная теперь, как Бог через символы предсказывает, говорит с людьми, я теперь хорошо понимаю, что означает то, что отец в детстве был на время потерян в Кировабаде. Это означало, что из всех детей его семьи именно он будет связан с этим городом судьбой и надолго. Так и произошло.
Многие и многие годы спустя, в Ростове-на-Дону, когда со мной заговорил Бог, мне было сказано, что никогда и ничего по большому счету мне не будет даваться (и не давалось) с первого раза, но со второго, третьего… но так, как пожелает Бог, и деяния Бога в моей судьбе мне будут видны всегда отчетливо. Обозревая мыслью свою жизнь, как и жизнь моих родителей, я могу отметить, что так действительно было всегда и путями непредвиденными, неожиданными, где сложно сказать, что это была личная борьба, но то, что называют провидением, мистикой, обстоятельствами, силами и усилиями многих других людей, о чем бы мне не терпелось поведать и сейчас, но это как-то не ко времени. Однако, к этому вопросу я еще вернусь и не раз, ибо многое в своей жизни я назвала бы чудом. Также, не следует полагать, что это чудо обходит других людей в их судьбах. Не счесть, сколько дел, творящихся в судьбах других, прозрачны своей особенностью и неожиданностью, приносимых на гребне удачи или непредвиденной печали. Все это и по большому счету, и едва приметно есть деяния Только Всевышнего, и на самом деле все во благо. Однако все, что дается человеку сразу, не приносит удовлетворение в итоге и чаще всего есть неблагоприятный символ. Однако людям так редко удается что-то сделать сразу (и приходится штурмовать и штурмовать свои вершины) , что я не думаю, что как-то опечалила привыкшего к постоянным преодолениям почти каждого человека, ибо этот путь (со второго и более раза) также является основой развития живых существ, что есть незыблемый План Бога на каждого.
Таким образом, нашей семье пришлось повторить свой вояж в Кировабад, но несколько в другом составе. В Кировабаде домуправ Роза выдала нам ключи от квартиры, и это было прекрасным весенним днем, когда солнце со всех сторон, казалось, осветило и наш путь и саму квартиру, которая теперь предстала взгляду великим сокровищем и лучшей обителью для по сути настрадавшихся и много раз опечаленных душ, ибо и мама, и дедушка, и я были измотаны событиями и самим переездом. Мы вошли в квартиру с дедушкой, и это был хороший символ, ибо мужское доброе присутствие в таких делах (тем более старца) – есть благословение Бога. Мало кто знает, но благополучие тоже имеет свой символ и таким символом в семье всегда бывает проживание в ней старых людей, ибо такая семья оберегаема Богом в основном. Через некоторое время прибыла наша более, чем скромная, утварь. И далее все трудности, какие только ни были, преодолевались всегда. Но об этом в следующий раз.
В заключение этой части повествования, изобилующего многими связанными и несвязанными между собой историями, я хочу сказать, что здесь нет основы, канвы последовательно развивающихся событий, но отдельные воспоминания, которые, возможно, утомительны своей монотонностью и однонаправленностью. Однако такое изложение в моем случае мне наиболее удобно, ибо памятью Бог не дает точную очередность событий, но подсказывает их прямо и непосредственно как то, что с Божественной точки зрения существенно и что-то может донести, что далее в каждом самим Богом и своим путем будет разъяснено. Я лишь приподнимаю этот полог Волею Бога и стараюсь, как и должна, все пояснять через знания авторитетные, контролируемая Богом так, что лишнее сказать не могу, как и проявить особую художественность в изложении, ибо не в этом суть, но и не констатирую голые факты, но разъясняю, стараясь не очень быть навязчивой. В этом есть и своя ценность, как и необходимость. Однако, это никак не возбраняет иметь личные суждения, ибо у каждого есть своя непременная ступень развития, как и полный набор своего опыта, который легко можно разложить в события повести, имеющей немалую поучительную ценность для других. Дело лишь за умением все правильно объяснить и направить на воспитание или помощь или в виде совета другим. По сути, люди, не ведая о том или ведая, всегда в той или иной степени «наживую» вторгаются в повести жизни других, как и впускают в свою жизнь и тем отдают и принимают духовный и материальный опыт и Волею Бога непременно и постоянно, хоть порою и болезненно, но обогащаются и извлекают свои уроки, как бы мы это вторжение не называли: любопытством, завистью, долгом, участием, греховной или праведной деятельностью и т.д. Взаимопроникновение – основа основ и оно на самом деле совершенно и направленно, оно побуждается Богом с далекой целью наперед, которую человеку очень трудно усмотреть, тем более, если идет полоса страданий. Такое проникновение всегда многословно, питаемо мнениями, обозримо многими глазами, как и услышано, все события происходят на поверхности, и служат другим уроком на расстоянии также. Таково, по сути, и значение, и предназначение материального мира, так выглядят его неумолимые условности, против которых не пойдешь и жизнь свою никак и не в чем не утаишь, не представишь хуже или лучше, это тот рассол, где все маринуются взаимоотдавая. И те, кто в полной готовности, кто свое извлек и ему нечего отдать или взять, те уходят навсегда. Они оставляют материальный план со ступеней всех религий, но непременно опытом всех своих воплощений должны быть благодарны Христианству, Исламу и преданному служению Богу Кришне. И та, что пишет, несет за все эти слова ответственность полную, ибо пишет каждой строчкой продиктованной ей Богом и не имеет к этому сопротивления, ибо это и ее мнение, поскольку так повел Сам Бог и такое понимание дал Бог самой судьбой, и пишет она естественно, как если бы писала от себя. Но нет. Это все-таки от Бога, а труд –слияние с Богом, результат Божественной Работы над человеком, надо мной, что я и представляю здесь в свою меру.
Также, не следует меня особо жалеть за то, что была бита или голодна, или плохо одета, или не принята сверстниками в свое время. Все справедливо. Значит, в прошлом, возможно в теле мужчины (да и женщины) и не одну жизнь била других, была деспотична, не внимала чаяньем других, плохо заботилась о детях, была слишком самоуверенна и не религиозна, или жадна или эгоистична. Все это в своем подборе и с определенной целью, как заслуженное также, в определенной концентрации, сочетании и последовательности, Бог вернул сполна, но, все же щадя, и подставляя руки через других; напомнил мне в самый лучший период (а им всегда является детство и изначальные качества), когда другие качества были готовы, воспринять эти удары судьбы так, чтобы преломить, синтезировать их в результате в то понимание и качества, как и убеждения, которые и позволили Богу со мной заговорить. Поэтому мое дело в своей мере констатировать факты, объяснять, как их на тот период, не ведая о Планах Бога, я в себе воспринимала и объясняла, как и показать тех, через кого, будь то родные или чужие люди, ибо это образец воспитания друг друга, осознанного и нет, где каждый в невежестве позволял нарушать Законы Бога. Т.е. вершащий греховную деятельность, включая меня, обязан пожать плоды рикошетом и во всех направлениях, подобных тем, которые вызвали собственные деяния в знании и нет, ожидаемые и нет, преднамеренные и нет.
Моя отправка в пионерский лагерь было для меня не менее делом печальным. У меня была очень скверная одежда. Мне было в ней всегда стыдно. Во время отправки, когда детей усаживали в автобусы на месте сбора, родители не совали мне пакет с вкусностями, или немного денег, или хотя бы яблоко в дорогу. Был маленький чемоданчик или сеточка с юбкой и кофтой, пионерским галстуком и пара платьев, полотенце, носки, мыльница, расческа. Было несколько напутствий и родители уходили раньше, чем успевал тронуться автобус. Как можно было объяснить родителям, что именно из-за плохой одежды, старенькой и достаточно простенькой, именно из-за того, что в шкафчике моем было всегда пусто, меня и не очень уважали и дети, считая меня бедной и неинтересной. Из нескольких пионерских лагерей мне особенно запомнился пионерский лагерь Китобойной флотилии, путевку в который достала мама по знакомству, поскольку работала продавцом, была красивой на лицо и имела немало поклонников. Этот лагерь считался одним из лучших пионерских лагерей Одессы. В первый же день в пионерский лагерь приехал небольшой цирк. Дети, затаив дыхание, наблюдали за выступлением фокусников, гимнастов, за номерами дрессированных животных… Я смотрела абсолютно безучастно, поражаясь другому. Почему дети так искренне увлечены? Ну, что здесь интересного? Неужели и вправду им это нравится? Выразив свое мнение позже, я поняла, что никто так, как я, не мыслит, что со мной явно не согласны. Для них это действительно цирк, представление, которое наслаждает и привлекает. Для них это действительно интересно. Мои попытки подружиться становились невозможными, ибо я не могла искренне мыслить и воспринимать все, как другие, не желая того, я как-то обособлялась, выделялась, казалась неинтересной, непонятной и не симпатичной. Со мной невозможно было обсуждать детские игры или в эти игры играть, невозможно было сплетничать, просто говорить о всякой всячине, как и бегать, прыгать, играть в разные детские игры. Со мной не хотели дружить, общаться все в моем отряде, поскольку не находилось точек соприкосновения. Я снова искала тех, кто такой, как я, у кого нет красивой одежды, кто не красив лицом и гоним или в чем-то ущербен. И в пионерском лагере была своя детская элита, свои авторитетные мнения, свои маленькие лидеры. Опыт прошлых детских уединений и постоянная строгость отца, а также неуверенность в своей внешности и одежде сделали и делали свое дело. Дошло до того, что меня, будучи недоброжелательно ко мне настроенными, обвинили в воровстве. Одна из девочек при мне заявила, что у нее пропала мыльница с мылом. Она стала осматривать все тумбочки в нашей спальне, где было около двадцати кроватей, и, дойдя до моей, радостно объявила, что вот она, ее пропажа, и у меня на глазах их моей тумбочки вытащила свою мыльницу. Это был подвох, многих убедивших в моей нечестности или склонности к воровству. Далее, воспитательница вызвала меня к себе в комнату и долго вела со мной разъяснительную работу, все мои объяснения о непричастности к воровству игнорируя напрочь. Она не позволила в мертвый час пойти отдыхать, ибо меня не хотели видеть дети и просили, чтобы меня вообще куда-то убрали, и я слонялась по пионерскому лагерю снова опечаленная и одинокая, сама в себе. Но повар, готовящая еду в столовой, позвала меня и, ни о чем не расспрашивая, попросила в чем-то помочь. И слово за слово, но немного смягчила мою боль. Несколько дней спустя в пионерский лагерь приехали иностранцы, говорящие на английском языке. Им был устроен праздничный прием, и далее так получилось, что дети с разных отрядов окружили их и стали просить сувениры, которые в виде ручек и всяких мелочей они охотно раздавали. Оказавшись в одной из таких групп, я взирала на просьбы детей и как зачарованная смотрела на тех людей, которые говорили по-английски и которых называли иностранцами. Английский язык была моя мечта, природа которой мне не была известна и самой. Было видно, что уже нечего дарить детям, а они все просили и просили, протягивая руки, заглядывая в глаза, дергая за полу пиджака. И здесь Всевышний сделал мне Милость. Обведя глазами всех детей, иностранец снял со своего пиджака новенький, круглый блестящий большой значок и… к великому моему изумлению, потерявшей дар речи, не ожидающей никак, не просящей и не умоляющей, не надеющейся и не желающей, чтобы меня заметили, как-то выделили среди других, нацепил его мне на мое ужасное платье. Все были поражены, как будто один вздох прошелся по детской толпе, все взгляды, завистливые и одобрительные, были устремлены ко мне. Я же оторопела. Мне со всех сторон стали подсказывать :занкью, занкью… Не понимая, что это слово обозначает, я повторила его с благодарностью и оторопью смотря на англичанина, желая всем сердцем сказать, что он ошибся, что я не достойна. Уже несколько позже я, внимательно разглядев значок, увидела, что рисунок на нем мне не приятен. Это было что-то в виде взрыва – большой огненный шар исходил от земли, начинаясь с маленькой точки... и охватывая собой все вокруг. Однако, после того, как меня обвинили в воровстве, я взяла этот значок и сказала при всех той, которая так поступила: « Тебе нравится этот значок? Неужели ты думаешь, что я бы позарилась на твое мыло. Мне и своего не жалко, и я могу отдать любому», - и с этими словами я подарила этот вожделенный всеми значок девочке, которую тоже недолюбливали. Однако, и на этом не завершилось это недоразумение с мыльницей. Немного позже, в песке на пляже я нашла золотое колечко с маленьким беленьким камешком и при всех подарила его той же девочке, нисколько и никогда об этом не пожалев, но и не думая так покупать мнения других, ибо знала, что их мне уже никогда и ни чем не привлечь к себе, ибо все исходило не от моей одежды, не от моего лица, но от моей сути, всему остальному детский разум, в конце концов, может и не придать значение. Так Бог своими путями меня чуть-чуть реабилитировал и к концу смены у меня все же появились друзья, ставшие на мою сторону. В лагере кормили детей плохо, дети частенько припрятывали с обеда или ужина хлеб и ели его каждый украдкой под одеялом, или делясь с друг другом или выпрашивая друг у друга. В день отъезда англичан им администрацией лагеря был накрыт в столовой богатый стол, но когда в десять или одиннадцать вечера они уехали, весть об этом в мгновение облетела весь лагерь. В одну минуту дети голодной стаей ворвались в столовую, прибирая каждый, кто что успеет, унося с собою, довольные своей расторопностью в столь важном деле, и этот факт несомненно был поднят на линейке, как вопиющий, утром следующего дня.
Поионерские лагеря были для меня местом все тех же скитаний, где ничто не привлекало, ни конкурсы, ни хор, ни костры, ни вечерние танцы, ни развлекательные мероприятия и пр. Более-менее подходящим для меня местом были пионерские комнаты. Здесь, как правило, всегда была небольшая библиотека и место, где можно было уединиться. Находились и те из детей, общение с которыми мне более-менее подходило. Однажды после дневного сна я увидела, как мимо нашего лагеря по тропинке в сторону моря шли мои родители. Мне сразу стало понятно, что зайти ко мне они не торопились, во всяком случае, видимо, хотели это сделать на обратном пути. Я что есть сил бросилась к забору и стала звать их. Им пришлось вернуться и забрать меня с собой. Но этот факт еще долго меня печалил и давал понимание, что я как-то обременяю их, что пойти со мной на пляж было для них нежелательно, и может быть на обратном пути они хотели едва лишь заглянуть, что-нибудь мне передать и уйти.
Вспоминая свое детство, я не берусь описывать природу и пейзажи, события интересные и волнующие, успехи, победы, как не желаю ничего и приукрашивать, но пишу только то, что имеет отношение к нравственности, к духовности, к долгу, к моему взрослению и восприятию окружающего мира через чужих и близких мне людей, пытаюсь оценить те события умом ребенка и взрослого человека, хочу показать, как непросто было той, с которой заговорил Сам Бог, что не купалась она в ласках других, в своей семье, будучи единственным ребенком, что не купалась она в своих природных данных, что постоянно мыслила и мыслила и постоянно искала путь к людям и никак не могла найти свое место среди других с детства.
Уводя меня от деспотизма отца, пионерские лагеря не могли решить для меня другие вопросы, связанные с моей личностью. Моя жизнь с детства была как из огня да в полымя. Отдыхая от одного, я неизменно ввергалась в депрессии и страдания по другому поводу. Было то, на чем и могла отдохнуть моя душа, и насладиться, и удовлетвориться, но я этого еще не знала (а это были все-таки знания, процесс учебы), кроме одного единственного чувства, что я не такая, как все, ну, не такая и все. Я готова была не быть собой, но это оказывалось ненадолго. Что-то начинало мутить меня, как моего отца. Я должна была нести свою суть не приспосабливаясь, не подлаживаясь, а это означало, что я не могла находить единомышленников и друзей, к чему тяготела всегда. Также, любая безнравственность убивала меня, я не могла мириться с детства с тем, что против человека, но сама не была гибкой в той мере, как это я теперь понимаю, и сама еще могла совершать и совершать ошибки, но это было уже вне моего желания или понимания. Лишь однажды, одно мероприятие в пионерском лагере увлекло меня чрезвычайно. Это был другой пионерский лагерь, принадлежащий Городскому отделу образования, куда я попала по горящей путевке, которую предложила неожиданно Виктория Федоровна отцу. В одно мгновение отец меня собрал, и я оказалась в пионерском лагере вместе с Витей. Мои проблемы и здесь те же и в той же мере начали доставать меня. Я не воспринимала серьезно никакие воспитательные и развлекательные мероприятия, не имела друзей, не участвовала в хоре, конкурсах, танцах…А если и участвовала, то меня быстренько заменяли кем-то другим, так что невосприятие меня я начинала распространять и на взрослых людей, а потому сознательно отклонялась от всего, где бы меня могли попросить. Но была приглашена в этот пионерский лагерь женщина, которая являлась мастером художественного рассказа. Она усаживалась всегда в одном отведенном ей месте в беседке и начинала повествование. И это мероприятие я бы проигнорировала, но любопытство взяло свое. Она не читала, она рассказывала, как наизусть , но так… Я никогда более не слышала столь прекрасной, грамотной, интересной речи, великолепной и уместной мимики, жестов. Ее герои буквально оживали, были личностями, входили в диалоги, спорили, соглашались, ее описание пейзажей, внешности людей, самих событий было достоверным, завораживающим, реальным. Изо дня в день она продолжала свою повесть, и я не могла оторваться. И сейчас я возношу ей хвалу за великое ее мастерство, за умение так бесподобно говорить, что не оставалось равнодушных даже среди самых непоседливых детей. Эта устная форма передачи повествований самых разных мне в свое время тоже пригодилась, не скрою, когда я стала школьным учителем математики и хотела заинтересовать своих детей знаниями из художественной литературы за пределами школьной программы, а также в других пионерских лагерях, будучи уже взрослей, когда по ночам рассказывала в палате свои маленькие повести, делая это по возможности художественно и привлекательно и так, что и взрослые говорили, что кажется, что я не придумываю, но читаю произведение, и каждый раз перед сном меня просили продолжить. Но это уже было потом, в Азербайджане, в пионерских лагерях, где я была уже более разумной, легче начинала общаться и имела уже не плохой авторитет.
Примерно в этот период, 1963-64 годов, мой отец, надышавшись воздухом Одессы, однако, не мог остаться ее вечным почитателем, и все чаще и чаще стал подумывать о том, чтобы как-то поменять наше жилье на другое. Обмен в те времена был единственным и возможным средством, и с этой целью он дал объявления во многие города и зачастил на Привоз, место, где всегда было столпотворение желающих и жаждущих этим путем изменить свои жилищные условия. Поскольку отец был согласен и на ряд более мелких городов, то к нам зачастили люди со многих концов России, но стоило ступить на порог… и никому не нужна была Одесса с этой нашей крохотной комнатушкой. Выход прямо на проход, т.е. на улицу, одинарные двери, печка, без воды… Насобирать денег и доплатить какой-нибудь одинокой старушке – мутило отца. С деньгами расставаться он никак не желал и ни под каким предлогом, тем более, что деньги были нечастые, а собирать их годами – не понятно было как. Однако, судьба сделала разворот так, как никто не ожидал. Однажды к нам пришло письмо. Некоторая Ольга из Кировабада (на тот период Аз.ССР, нынешняя Гянджа), жена известного и почитаемого в своем городе Главного прораба, женщина обеспеченная, с пяти летним ребенком, разведясь с мужем и став главной квартиросъемщицей трехкомнатной квартиры со всеми удобствами, не чаяла, как переехать в крупный южный город, будучи готовой на любой обмен. Не глядя, она предложила нам свою квартиру, сославшись на знакомую, которая прислала ей адрес.
С Кировабадом отца связывала очень давняя не детская история, произошедшая с ним в этом городе, когда ему было всего-то лет пять или шесть. А дело было в том, что когда мать продала их дом и отправилась в поисках лучшей жизни со всеми детьми колесить страну, то, будучи проездом в Кировабаде, потеряла здесь самого меньшего на вокзале, Федюшку, и после тщетных поисков семья так и уехала, не надеясь на встречу когда-либо. Именно здесь, с вокзала и началась его первая школа бродяжничества, которая его далеко не уводила, оставляя в чертах города, но неизменно приводила спать на вокзал. Здесь он был обласкан местной шпаной и по малости пока не был обременен никакими особыми обязанностями и науками беспризорной жизни. Мать, будучи в дороге обкраденной, на оставшиеся копейки везла детей туда, откуда стартовала, и вновь, будучи проездом через Кировабад, что произошло через несколько месяцев, признала в просящем милостыне беспризорнике своего любимца, и так отец был возвращен во круги своя, однако хорошо пропитавшись духом бродяжничества, и долго в этом направлении устремлялся, однако никогда не прощая матери то, что она не предприняла надлежащих усилий в момент, когда его потеряла. И это тоже был камень преткновения в их вечных спорах и долгой обидой отца на мать, может быть из-за которой он и не открыл ей дверь в Одессе, когда она стучалась и через дверь прощалась с ним, по сути, навсегда. Не сказать, что эти воспоминания сыграли сколько-нибудь решающую роль, но предложение отца воодушевило, и семья стала готовиться к отъезду, готовя документы и не глядя на вожделенное жилье, ибо одно то, что там было три комнаты и все удобства, было сверх всяких ожиданий и сулило решение всех проблем. Скоро весь двор знал о нашем скором переезде, ибо отец был неудержим в своей радости и удаче, но, однако, попросил у Ольги двести рублей на переезд и, получив их, окончательно собрался в дорогу. Обмен был оформлен надлежащим образом и документы свидетельствовали, что теперь мы обладатели великолепного жилья, и остается только въехать и жить. Контейнер был отправлен и наша семья следом отправилась пароходом до Батуми и оттуда в Кировабад. Была глубокая осень 1964 года. Я же понимала так, что мы едим в другую страну и обещала всем писать письма и рассказать, какие там обычаи, какой там флаг, на каком языке говорят и какой галстук носят. Таково было мое понимание, хотя я уже была в четвертом классе.
Кировабад встретил нас серым дождливым днем, чужой незнакомой речью и какой-то своей неуловимой отчужденностью. После Одессы город казался настолько неуютным и негостеприимным, что сникла не только я, но и вся наша семья. К тому же обменщица Ольга оказалась немногословной, несколько замкнутой или негостеприимной, с дороги никак нас не приветила, сказав, что сейчас в городе перебои с хлебом, а у нее хлеба нет. Большие комнаты, кухня, ванна, туалет не оживили наш взгляд, однако хозяйка заговорила о том, что теперь и она будет собираться, и через несколько дней мы сможем здесь полностью расположиться. Родители отправились в город, а я осталась играть с ее сынишкой на балконе, чувствуя в себе что-то неблагоприятное. Родителям с большим трудом удалось купить лаваш и отец мой, будучи паникером в своей сути, действительно запаниковал и молниеносно решил, что свалял дурака, и что срочно надо ехать в Одессу и продолжать там жить, дав запрос о возвращении контейнера. Таким образом, обозрев Кировабад, вернувшись, едва ступив на порог, родители схватили меня за руку и скоро мы были снова на вокзале, не задержавшись в Кировабаде и на ночь. Однако, Ольга оказалась не из простых, и пока мы сидели и ожидали ночной поезд, она прибыла на вокзал с милицией, крича, что мы должны ей двести рублей и объясняя все остальное, что произошло. Это событие очень напугало меня, на тот момент спящую на коленях мамы, и я долго рыдала, видя, что наша семья стала центром внимания всего вокзала и милиция долго разбиралась с нами и, наконец, отпустила. На этом, казалось бы, должна была закончиться столь обнадеживающе начатая эпопея новой жизни. Но как же была радостна нам наша маленькая комнатушка, хоть пришлось некоторое время спать на полу. Но вещи прибыли и все было водворено на место, родители прописались, я пошла в школу… Да не тут-то было. Не так уж много времени и прошло, приехала в Одессу наша обменщица Ольга, а следом за ней через некоторое время прибыл контейнер с ее мебелью, которая так и была выставлена в проходе во двор, напротив нашей двери вдоль торца дома, прямо под открытым небом среди метровых сугробов. Сама же она нашла гостеприимство у кого-то из наших соседей. Далее последовали суды один за другим, которые тянулись почти до весны и присудили нам возвращение в Кировабад. Отцу объяснили просто. Надо было тотчас по возвращении в Одессу подать в суд с нашей стороны по вопросу расторжения договора обмена. Не зная закона, отец поступил опрометчиво, надеясь, что все уладится само собой. Однако, этой неприятности оказалось недостаточно, ибо в это же время начался еще один судебный процесс против моего отца, как против злостного неплательщика алиментов, который присудил отцу полтора года тюрьмы. Не успели забрать отца, как в Одессу приехал дед Ефрем, отец моего отца, который уже подумывал о том, где бы приклонить голову, и охотно занимался на старости лет бродяжничеством и попрошайничеством. Мама долго упрямилась решению суда, так что в один из дней к нам нагрянула милиция и нас стали выселять насильственным путем, через скандал, крики в присутствии многих соседей и все выглядело, как великая семейная трагедия. Так что маме, мне и деду предстояло ехать в Кировабад. За несколько дней до отъезда маме дали свидание с отцом, что происходило в очень удручающей обстановке. Предварительно мы очень долго ждали в огромном зале, где было скучено столько народа, сидящих, лежащих, прохаживающихся, что казалось, что мы на вокзале, и каждый ожидал вызова, все были мрачны, говорили тихо, почти шепотом. Наконец нас вызвали. Это было в небольшой комнате с длинным столом, по одну сторону которого сидели родственники, а по другую ввели и усадили осужденных. Отец был пострижен наголо, одет в темную тюремную одежду, и так, под общий приглушенный гул давал маме поручения, перебрасывался словами со своим отцом и поглядывал на меня без интереса.
На самом деле судьба сделала то, что должна была сделать, ибо эта перемена жизни каждому из нас была, по сути, благоприятна, и в Ведах сказано, что истинное счастье начинается со страданий. Зная теперь, как Бог через символы предсказывает, говорит с людьми, я теперь хорошо понимаю, что означает то, что отец в детстве был на время потерян в Кировабаде. Это означало, что из всех детей его семьи именно он будет связан с этим городом судьбой и надолго. Так и произошло.
Многие и многие годы спустя, в Ростове-на-Дону, когда со мной заговорил Бог, мне было сказано, что никогда и ничего по большому счету мне не будет даваться (и не давалось) с первого раза, но со второго, третьего… но так, как пожелает Бог, и деяния Бога в моей судьбе мне будут видны всегда отчетливо. Обозревая мыслью свою жизнь, как и жизнь моих родителей, я могу отметить, что так действительно было всегда и путями непредвиденными, неожиданными, где сложно сказать, что это была личная борьба, но то, что называют провидением, мистикой, обстоятельствами, силами и усилиями многих других людей, о чем бы мне не терпелось поведать и сейчас, но это как-то не ко времени. Однако, к этому вопросу я еще вернусь и не раз, ибо многое в своей жизни я назвала бы чудом. Также, не следует полагать, что это чудо обходит других людей в их судьбах. Не счесть, сколько дел, творящихся в судьбах других, прозрачны своей особенностью и неожиданностью, приносимых на гребне удачи или непредвиденной печали. Все это и по большому счету, и едва приметно есть деяния Только Всевышнего, и на самом деле все во благо. Однако все, что дается человеку сразу, не приносит удовлетворение в итоге и чаще всего есть неблагоприятный символ. Однако людям так редко удается что-то сделать сразу (и приходится штурмовать и штурмовать свои вершины) , что я не думаю, что как-то опечалила привыкшего к постоянным преодолениям почти каждого человека, ибо этот путь (со второго и более раза) также является основой развития живых существ, что есть незыблемый План Бога на каждого.
Таким образом, нашей семье пришлось повторить свой вояж в Кировабад, но несколько в другом составе. В Кировабаде домуправ Роза выдала нам ключи от квартиры, и это было прекрасным весенним днем, когда солнце со всех сторон, казалось, осветило и наш путь и саму квартиру, которая теперь предстала взгляду великим сокровищем и лучшей обителью для по сути настрадавшихся и много раз опечаленных душ, ибо и мама, и дедушка, и я были измотаны событиями и самим переездом. Мы вошли в квартиру с дедушкой, и это был хороший символ, ибо мужское доброе присутствие в таких делах (тем более старца) – есть благословение Бога. Мало кто знает, но благополучие тоже имеет свой символ и таким символом в семье всегда бывает проживание в ней старых людей, ибо такая семья оберегаема Богом в основном. Через некоторое время прибыла наша более, чем скромная, утварь. И далее все трудности, какие только ни были, преодолевались всегда. Но об этом в следующий раз.
В заключение этой части повествования, изобилующего многими связанными и несвязанными между собой историями, я хочу сказать, что здесь нет основы, канвы последовательно развивающихся событий, но отдельные воспоминания, которые, возможно, утомительны своей монотонностью и однонаправленностью. Однако такое изложение в моем случае мне наиболее удобно, ибо памятью Бог не дает точную очередность событий, но подсказывает их прямо и непосредственно как то, что с Божественной точки зрения существенно и что-то может донести, что далее в каждом самим Богом и своим путем будет разъяснено. Я лишь приподнимаю этот полог Волею Бога и стараюсь, как и должна, все пояснять через знания авторитетные, контролируемая Богом так, что лишнее сказать не могу, как и проявить особую художественность в изложении, ибо не в этом суть, но и не констатирую голые факты, но разъясняю, стараясь не очень быть навязчивой. В этом есть и своя ценность, как и необходимость. Однако, это никак не возбраняет иметь личные суждения, ибо у каждого есть своя непременная ступень развития, как и полный набор своего опыта, который легко можно разложить в события повести, имеющей немалую поучительную ценность для других. Дело лишь за умением все правильно объяснить и направить на воспитание или помощь или в виде совета другим. По сути, люди, не ведая о том или ведая, всегда в той или иной степени «наживую» вторгаются в повести жизни других, как и впускают в свою жизнь и тем отдают и принимают духовный и материальный опыт и Волею Бога непременно и постоянно, хоть порою и болезненно, но обогащаются и извлекают свои уроки, как бы мы это вторжение не называли: любопытством, завистью, долгом, участием, греховной или праведной деятельностью и т.д. Взаимопроникновение – основа основ и оно на самом деле совершенно и направленно, оно побуждается Богом с далекой целью наперед, которую человеку очень трудно усмотреть, тем более, если идет полоса страданий. Такое проникновение всегда многословно, питаемо мнениями, обозримо многими глазами, как и услышано, все события происходят на поверхности, и служат другим уроком на расстоянии также. Таково, по сути, и значение, и предназначение материального мира, так выглядят его неумолимые условности, против которых не пойдешь и жизнь свою никак и не в чем не утаишь, не представишь хуже или лучше, это тот рассол, где все маринуются взаимоотдавая. И те, кто в полной готовности, кто свое извлек и ему нечего отдать или взять, те уходят навсегда. Они оставляют материальный план со ступеней всех религий, но непременно опытом всех своих воплощений должны быть благодарны Христианству, Исламу и преданному служению Богу Кришне. И та, что пишет, несет за все эти слова ответственность полную, ибо пишет каждой строчкой продиктованной ей Богом и не имеет к этому сопротивления, ибо это и ее мнение, поскольку так повел Сам Бог и такое понимание дал Бог самой судьбой, и пишет она естественно, как если бы писала от себя. Но нет. Это все-таки от Бога, а труд –слияние с Богом, результат Божественной Работы над человеком, надо мной, что я и представляю здесь в свою меру.
Также, не следует меня особо жалеть за то, что была бита или голодна, или плохо одета, или не принята сверстниками в свое время. Все справедливо. Значит, в прошлом, возможно в теле мужчины (да и женщины) и не одну жизнь била других, была деспотична, не внимала чаяньем других, плохо заботилась о детях, была слишком самоуверенна и не религиозна, или жадна или эгоистична. Все это в своем подборе и с определенной целью, как заслуженное также, в определенной концентрации, сочетании и последовательности, Бог вернул сполна, но, все же щадя, и подставляя руки через других; напомнил мне в самый лучший период (а им всегда является детство и изначальные качества), когда другие качества были готовы, воспринять эти удары судьбы так, чтобы преломить, синтезировать их в результате в то понимание и качества, как и убеждения, которые и позволили Богу со мной заговорить. Поэтому мое дело в своей мере констатировать факты, объяснять, как их на тот период, не ведая о Планах Бога, я в себе воспринимала и объясняла, как и показать тех, через кого, будь то родные или чужие люди, ибо это образец воспитания друг друга, осознанного и нет, где каждый в невежестве позволял нарушать Законы Бога. Т.е. вершащий греховную деятельность, включая меня, обязан пожать плоды рикошетом и во всех направлениях, подобных тем, которые вызвали собственные деяния в знании и нет, ожидаемые и нет, преднамеренные и нет.
Обсуждения Моя жизнь. Часть 41. Пионерские лагеря. Перемены