Молчание золото

После парада.

Сивка сыто дремал. От мужиков, что петляли по лугу, тянуло конюшней и перегаром. Сквозь сон мелькнул мятый образ конюха Захарыча, жерди стойла, россыпь овса и…

– Гляди, П-петров, лошадь!
Сивка дернул ушами, отгоняя чужой голос, словно зуд…

– На кой ляд она нам сдалась?
– До баб на ферму пое… дим…
– Какие б-бабы, ком-м-дир? Я с пол… м-метра струёй в за-бо-р не дос-та-ю.

– Тогда по-ик-катаемся. – икнул командир, возлагая потную длань на лошадиную холку.

Обожая...

Экслер пребывал в великолепном настроении, вернувшись с митинга в Б-13 с участием Чер-ского. Кот Бублик, лениво развалившийся рядом, был в таком же настроении. Только что он откушал осетринки.

- Бублик, а хочешь - я расскажу тебе новогоднюю сказку? Для расширения твоего кругозора...

Расценив красноречивое молчание кота как знак согласия, Экслер продолжил:

"В тридевятом царстве, в триодиннадцатом государстве жил Дед Мороз. В холодильнике. Поскольку был холодолюбивым существом. А вот царь...

Он стоял посреди не большой комнаты, озаренной августовским солнечным светом. Черные волосы низко спадали на лоб. Смуглое лицо с чуть выпирающими, как у монгола, скулами казалось грустным и задумчивым. Солнце било в маленькие окошки, ложилось полосами на половицы, скользило по краю стола со скатертью, по стеклянной банке с букетом пунцово-красных георгин. От бьющего в окошки солнечного света комната казалась воздушной, легкой, словно прозрачные солнечные лучи проходили даже сквозь стены дома...

Ну, и все, лешки-плешки.

Говорят: первый день-гость-золото, второй день-серебро, а на третий-медь, собирайся и едь.

Легко сказать "собирайся и едь", когда тебя чуть ли не каждый божий день потчуют то пирожками - за ухо не оттянешь, то глазастыми блинами - их едят, они на тебя глядят.

Мы с Танюхой, как две Улиты, днями болтаем и никак не наговоримся о жизни да о делах суетных. Я гуляю в беспечном настроении, рисую уральские виды, благодушно вкушаю испеченые ею румяные пирожки и думаю...

В далёкие времена жил на свете звездочёт. Годы напролёт с вершины своей башни наблюдал он за ночным небом.

Башня звездочётов стояла на вершине высокого холма, вдали от огней городов. И там, поколения за поколениями, жили и несли свою таинственную службу представители древней и весьма почетной профессии смотрителей звёзд.

Звёздочет был уже весьма пожилым человеком. Детей у него не было, ибо красавица-жена умерла совсем молодой, так и не успев родить наследника. И ныне, в зимние годы...

Ангела смерти не интересует, приготовлен ли мертвому саван.

Беда, коль уши не слышат, а рот говорит.
Бедность не позор, но и не большая честь.
Бедняк постит, не глядя в календарь.
Берегись огня и не верь воде.
Благодаря своей шляпе знает, что у него есть голова.

Бог не может быть везде одновременно — поэтому он создал матерей.

Бог не пошлёт калачи, если лежать на печи.
Бог сотворил мужчину и отдыхал, а сотворил женщину — и все потеряли покой.

Богатство, бедность — эти два плода...

Когда они поняли, что миниатюрный корабль больше не сдвинуть с места, Коннелли обратил лицо к инопланетянину и широко улыбнулся, признавая свое поражение.

— Вы это хитро придумали, нидляне. Пожалуй, я еще не встречал столь искусной ловушки.

Он впился взглядом в экран, разглядывая унылую поверхность крошечной планеты, по которой разгули-вал яростный ветер, потом снова посмотрел на нидлянина. Тот уютно устроился в хвосте маленькой ракеты. Он сидел чуть сгорбившись и прямо-таки сиял от...

До катастрофы, которая должна была уничтожить планету, оставалось одиннадцать недель, два дня и три часа, плюс-минус несколько минут, но неожиданно Мориси поймал себя на мысли, что, может, землетрясения вообще не будет. Он даже остановился.

Это пришло ему в голову, когда он бродил по берегу Кольца-Океана, километрах в двенадцати от коттеджа, где жил. Он повернулся к своему спутнику, старому факсу Динуву, и спросил с интересом:

— А что если планета вообще не будет дрожать?
— Но она будет...

Днями и ночами напролет он читает и пишет, а по утрам и по вечерам – рассказывает мне, что прочел или написал днем и ночью. Он носит свои слова как одежду, как меч и как щит, как яд и как тонкое покрывало, как камень и как крылья.

Порой наступает момент, когда он должен меня оставить. Тогда все деревья в нашем саду становятся черны воронАми, а все реки и ручьи наполняются солью. Раз за разом я колю свои пальцы веретеном, но уснуть не могу - лишь закрою глаза, как тотчас слышу звуки печальной...

Это было в то время, когда Христос открывал людям своё учение.

Учение это было так ясно, и следование ему было так легко и так очевидно избавляло людей от зла, что нельзя было не принять его, и ничто не могло удержать его распространения по всему свету.

И Вельзевул, отец и повелитель всех дьяволов, был встревожен. Он ясно видел, что власть его над людьми кончится навсегда, если только Христос не отречётся от своей проповеди.

Он был встревожен, но не унывал и подстрекал покорных ему...