Он сидел первый раз, и бежал первый раз. Сейчас, когда выбора не было, его скорбно поджатые губы и затравленные черные глаза, сведенные вместе, выражали слепую покорность судьбе. Он стал обузой кодлы, маленький, невзрачный, двигаться вперед по тайге он уже не мог, цеплялся за все одеждой, лицо опухло от многочисленных царапин, а крысиный нос заострился еще сильнее.
Полная потеря воли, а это для бегунов самое ужасное. «На хвосте» сидели легавые, мешок облавы затягивался. Кодляк его бросил.
Попал на зону он за то, что убил вечером после работы собутыльника, который отогнал его ногами от единственного в «пивняке» стояка, когда он, выпив на халяву водки, начал «лажать» благодетеля. Загасил его через месяц, когда тяжелый фраер не узнал его и повторно хавло ему налил, они вышли в ночь вместе к забору «отлить», и когда тот повернулся к нему спиной, «новый друг» с ожесточением цокнул его с размаху жеезным обрезком по голове и сорвался, затаившись в хрущевке, в своей конуре, дома, на выходные дни. Появился он в пивной к концу следующей рабочей недели, думая, что соскочил, где его и повязали. Получил он тогда три года, из них чалился полтора, и должен был откинуться «на химию», но ему не терпелось вернуться домой и «отомстить» тому «суке», что сдал его, «поломав ему жисть», злоба душила его.
Он услышал нарастающий лай собак, но ноги уже не шли, он спрятался, вжался спиной, осел в траву и растопырился, обмочившись, за деревом. Глаза мурылика слепило зеркало страха, при побеге он заколол заточкой охранника, молодого солдатика, первогодку, который не смог выстрелить в него, преградив прорванный проход через колючую проволоку, и он знал, что его не будут брать живым. Теперь он ждал конца. Овчарки выскочили неожиданно, собака ткнулся в обледеневшую от ужаса личину мордой, поднял заднюю лапу и бзикнул её струйкой мочи. Свора с лаем бросилась вослед кодлы. Его не тронули!
Он единственный из зеков, не попавший на кич, судьба его была на этот раз благосклонна к нему.
Попал на зону он за то, что убил вечером после работы собутыльника, который отогнал его ногами от единственного в «пивняке» стояка, когда он, выпив на халяву водки, начал «лажать» благодетеля. Загасил его через месяц, когда тяжелый фраер не узнал его и повторно хавло ему налил, они вышли в ночь вместе к забору «отлить», и когда тот повернулся к нему спиной, «новый друг» с ожесточением цокнул его с размаху жеезным обрезком по голове и сорвался, затаившись в хрущевке, в своей конуре, дома, на выходные дни. Появился он в пивной к концу следующей рабочей недели, думая, что соскочил, где его и повязали. Получил он тогда три года, из них чалился полтора, и должен был откинуться «на химию», но ему не терпелось вернуться домой и «отомстить» тому «суке», что сдал его, «поломав ему жисть», злоба душила его.
Он услышал нарастающий лай собак, но ноги уже не шли, он спрятался, вжался спиной, осел в траву и растопырился, обмочившись, за деревом. Глаза мурылика слепило зеркало страха, при побеге он заколол заточкой охранника, молодого солдатика, первогодку, который не смог выстрелить в него, преградив прорванный проход через колючую проволоку, и он знал, что его не будут брать живым. Теперь он ждал конца. Овчарки выскочили неожиданно, собака ткнулся в обледеневшую от ужаса личину мордой, поднял заднюю лапу и бзикнул её струйкой мочи. Свора с лаем бросилась вослед кодлы. Его не тронули!
Он единственный из зеков, не попавший на кич, судьба его была на этот раз благосклонна к нему.
Обсуждения Мокрушник