Миг

один среди чудищ... один... смотрю на высокие башни... на высокие серые башни, построенные из бессмысленных человеческих дне, из тривиальных забот, из глупости, ненависти и лицемерия... я прохожу сквозь зеркала и проникаю внутрь человеческого теля где встречаю свою душу... она печальна... тихо смотрит на меня исподлобья нежным взглядом и поворачивается. Я хочу подойти ближе, но боюсь, что мог испугать ее, могу прогнать этот прекрасный миг, когда моя душа рядом... я чувствую, что она готова уйти...

Олег медленно шел по улице, волоча из последних сил тяжелую сумку с продуктами. После тяжелого дня, когда он потерял самого перспективного клиента за всю историю агенства, позвонила Нона. Услышав ее отвратительное ворчание первой мыслью, было отключить телефон или вообще выкинуть его куда-нибудь подальше, лишь бы не слышать ее скрипучий недовольный голос.

- Где ты? Олег, я устала! Олег, тебе совсем на меня наплевать? Всю жизнь мне поганишь, и не можешь сделать даже малейшего усилия, появиться...

- У нас по инвентаризации не хватает 17 звёзд, - мрачно констатировал Главный Хранитель.

- В прошлом году же было все в порядке,- удивленно поднял взгляд от отчетов Магистр.

- Да, а по итогам этого года не хватает. Провели проверку, и обнаружили недостачу, - Хранитель оставался мрачен. Как не быть ему мрачным, если он, именно он отвечал на все хозяйство. Ну уследи тут за таким количеством галактик, не говоря уже о метеоритах и кометах, которые просто уже давно списывались как МБП в первый...

Мое Рождество – это стеклянный шарик, внутри которого либо домик, либо фигурка ангела, либо еще что-то... Его встряхнешь, и он оживает: кружатся снежинки, и, кажется, весь мирок внутри него становится настоящим. И становится хорошо. И улыбаешься. Внутри моего шарика – Русалочка. Когда-то давным-давно купленный в каком-то магазинчике Копенгагена стеклянный шарик...

- Каждая русалочка должна побывать наверху! – категорично продолжал Большой Королевский Краб.

Да, именно так – Большой...

Любовь... это очень больно. Аккуратным почерком вывожу на листке чёрной ручкой: "Любовь=БольхБоль"... Такая некая формула Любви, формула Боли... Жаль, что только не проходит... Не лечит время раны, не верьте этому. Притупит Боль, но оставит след... А порезы на сердце не заживают, они с каждым новым разом становятся глубже... Но вот из ран-то уже ничего не льётся... Закончилось всё... Раны источают адскую Боль в душе, долбят ей по сердцу... И какая-то она тупая, эта Боль...

Любовь... это...

Иерусалим

Я стояла напротив этих колонн, но понимала – не расстояние в несколько метров разделяет нас, тысячи миров, через толщу которых мне не пробраться, а только безмолвно наблюдать за тем, как оголтелые туристы, словно мухи липнут к недосягаемому прошлому, встроенному в настоящее в виде молчаливых каменных глыб. Я ловила себя на мысли, что мне хочется не увидеть, а прочувствовать Иерусалим, вернее увидеть этот воспеваемый, великий и святой город в другом будничном ракурсе.

Мимо нас...

Лия Мишкина
Он + Она + Мясорубка
Сентиментальный рассказ.

Большой друг молодых литераторов, немолодой, замученный бытом и денежными проблемами на две семьи – двух жён и по сыну от них, очень посредственный писатель, числился сторожем на складе.

Это давало массу возможностей: иметь независимые карманные деньги, отсутствовать ночами, и посещать свои семьи лишь изредка. Был он весьма любвеобильным, и при малейшей возможности, норовил насладиться интимом с любой, подвернувшейся ненароком...

Представьте – мягко клацает затвор, досылая патрон в патронник. Все они уложены плотно друг к другу, один – в стволе. А что произойдет, если из магазина выпадет патрон? Чисто, «от балды» представьте.

- Ничего! Нужно стрелять. - Вы думаете, не хватает боеприпаса в магазине? И вы инстинктивно передергиваете затвор, патрон вылетает, на его место становится другой.

Во мне все клокотало, зачем мне вспоминать предателя, это – ему, а не мне, - надо долго переоценивать свои поступки.

- Силин...

На сыпучем взгорке внутри подковы села сумерничают две фигуры. Вечерняя синь сворачивается, густеет, запекается чернотой, и трудно отличить, кто из двух девушка, а кто - плечистый парень. За первой звездой вызрела вторая, третья, и потянуло сыростью. Девушка недовольно поводит плечами, словно отгоняет озноб:

- Слышь, Дань, похолодало. Тебе тоже небось зябко?
Он снял с себя пиджак и надел на нее. Она была очень смешная в этом одеянии, из рукавов виднелись только кончики пальцев, она высоко...

Поля совсем оголились. Только в глубоких лощинах да оврагах ещё таились от солнца грязно-ноздристые исхудавшие сугробы, но и те с шуршащими вздохами оседали, холодными струями уходили в землю. А земля была чёрная, бухлая, томно грелась под солнцем и нежила тучное своё тело, нахолодавшее под белыми пуховиками зимы. Разноголосо лопотала-бурлюкала вода. Толпами звонких мутных ручейков сбегала она со всех сторон и там, на дне оврага, затевала безудержный бунт, а потом сильная, освобождённая от...