Любимый роман

"…- доколе не порвалась серебряная цепочка,
и не разорвалась золотая повязка,
и не разбился кувшин у источника…"
Екклесиаст, 12: 6

Глава первая,
рассказывающая о том, какими затейливыми бывают майские дожди

История эта, если читатель сочтет все случившееся историей, началась в конце теплого весеннего дня. Ничего в тот день не предвещало беды, разве что слишком радостным, слишком синим казалось небо, а солнце светило неправ-доподобно ярко.

Было еще совсем светло, но вечер уже приближался, подкрадывался, на-мечался удлинившимися тенями и сладкими майскими запахами. Многолюдно было в этот предзакатный час в известном на весь мир московском сквере, где публика в полувечерней неге лениво смаковала весеннюю благодать. Но вне-запно как-то душно стало вокруг, как-то тягостно и трудно дышать, как случа-ется, когда внезапной болью перехватывает сердце. Воздух вдруг стал густ и инертен, слишком плотен, обременителен для дыхания, в висках застучало, смутная тревога наполнила сердца присутствующих ощущением подкравшейся неприятности. Одуряюще повеяло ландышами и сиренью и еще чем-то, напо-минающим запах отдаленного пожара. И даже вроде бы маленький смерч ка-кой-то наметился, завертелся по асфальту, приподнял юбки, заставил взлететь волосы, но тут же притаился, притих, исчез. И гром вроде бы заворчал тихо, но явственно, словно тигр, притаившийся в густых джунглях.

- Гроза начинается, - подумали все и, как по команде, дружно посмотре-ли на небо.

Но небо было по-весеннему чистое, безмятежное, дождю просто неотку-да было взяться, и все остались на своих местах. В этот-то момент и появилась в центре сквера странная парочка. Никто не заметил, откуда она взялась, но некоторые, умные задним числом, впоследствии утверждали, что захотелось им при виде этих двух протереть глаза, а кое-кому даже и перекреститься.

Не заметить эту пару трудно было даже привычной ко всему московской публике. Внимание привлекала, прежде всего, девица с неправдоподобно длинными, но вовсе не худыми ногами, затянутыми в розовые лайковые сапоги. Впечатление усиливалось немыслимо короткой, в тон сапогам, юбкой, вызы-вающим корсетом, высоко поднимающим полуобнаженную грудь, нескольки-ми связками огромных бирюзовых бус и ослепительной гривой цвета марок-канского апельсина. Желающие, а таких оказалось предостаточно, смогли заме-тить сквозь заслоны ярчайшей косметики, что девица очень недурна и молода. Мужчина при девице был в возрасте, среднего роста, подтянут, одет в дорогой, наглухо застегнутый черный китель, безукоризненные брюки и туфли кроко-диловой кожи, слегка прихрамывал, опирался на трость, на руках имел массив-ные, издалека заметные перстни.

Парочка постояла, огляделась и тут весьма кстати образовалась свобод-ная скамейка, к которой и направился мужчина, а за ним и покачивающая бед-рами девица. Сев на скамейку, мужчина поставил трость между ног, оперся на нее обеими руками и стал рассматривать публику. Девица же рискованно заки-нула одну великолепную ногу на другую, в результате чего ошеломленные зе-ваки разглядели, что ажурные чулки у нее неприлично порваны на коленках, зато сами коленки гладкие, просто-таки атласные. Несмотря на недостаток ска-меек, рядом с ними никто не сел, даже закаленная жизнью тетка, вынырнувшая с тяжеленными сумками из подземного перехода. А вот на соседней скамейке волею судеб оказалась праздная пожилая дама, которая не то чтобы подслуши-вала, а краем уха улавливала разговор соседей и потом очень помогла в много-численных попытках восстановить все события описываемых нами дней. Дама оказалась не просто внимательной, а очень внимательной, и смогла запомнить малейшие подробности происходящего, за что мы от лица всех заинтересован-ных и приносим ей огромную благодарность.

Вновь прибывшие стали озираться по сторонам, явно ожидая кого-то. Этот третий не заставил себя долго ждать, неожиданно, просто-таки ниоткуда, появившись прямо около скамейки. Был он серенький, невзрачный, потрепан-ный какой-то и облезлый, словно провинциальный инженеришка. Возраста был неопределенного, наряд имел никудышный: мышиные коротковатые брю-ки, кургузый сероватый пиджачок, дешевенькие штиблеты и старый черный портфель. Но глаза выходили из образа заштатного лоха-неудачника, разру-шали убогую гармонию. Неподходящие были глаза, острые, быстрые, с прищу-ром. И движения были не инженерские, точные и уверенные, как у хорошего хирурга. Заметная парочка ему весьма обрадовалась, а облезлый низко рас-кланялся с господином, почмокался с девицей и сел рядом.

Теперь уже трио прочно обосновалось на скамейке и стало переговари-ваться, обсуждая происходящее вокруг. А дама по соседству в очередной раз удивилась тому, как обманчива внешность, потому что речь облезлого мужика разительно не соответствовала его простецкому виду. После чего стала еще внимательней и даже придвинулась поближе к необычной компании. Несколь-ко позже эта же уважаемая дама не смогла не заметить, что на протяжении за-интересовавшего ее разговора речь мужичонки, его поведение и повадки рази-тельно менялись.

- А публика-то собралась весьма экстравагантная, - начал господин в чер-ном, разглядывая стайку семенящих мимо таджичек. – Я вижу, в этом городе не соскучишься.

- А я вам что говорил, господин, - обиделся облезлый. – Разве я стал бы вас звать туда, где пришлось бы скучать? По числу казусов, курьезов и катаст-роф этому городу нет равных в мире.

- И одеты люди странно, - продолжал господин в черном. – Впечатление такое, что многие просто забыли натянуть до конца штаны.

И очень внимательная дама мысленно кивнула, соглашаясь с положи-тельным мужчиной.

- А вон те особы, - кивнула девица, - наверное, не успели надеть лифы.

Господин в черном посмотрел на сидящих неподалеку девушек:

- Это что же, гризетки, маркитантки?
- Скорее прачки, - скривилась девица.
- Ну что вы, это приличные девушки, студентки.
- А почему же они в белье? Раньше расхаживать по улицам в белье было не принято.

- С тех пор утекло много воды, господин, и этот поток смыл прежние ус-ловности.

- А дамы почему не причесаны?
- Причесаны, господин, и некоторые у лучших мастеров.

- Вон у той такой вид, будто ее валял конюх на сеновале, - прищурива-ясь, сказала девица.

- Конюх здесь не при чем, на всех не хватит ни конюхов, ни сеновалов, это фасон такой.

- Фасон волос не чесать, как в каменном веке? – господин в черном удив-ленно поднял брови. - Однако!

- Ну вот, а вы Лилочку ругали, заставляли переодеваться. Осмелюсь за-метить, господин, это вы бросаетесь в глаза. Здесь практикуется специфическая эстетика, и следует выглядеть соответственно.

- Позвольте, какая же эстетика в спущенных штанах и полуоголенных чреслах? Так не одевались даже в Древнем Риме.

- То был Древний, а этот Третий. Третий круче.
- Как это понимать, Котиков? - спросила девица облезлого, давая нам возможность с этих пор называть его именно так.

- Крутой – значит суровый. Здесь царят суровые нравы, господин.

- Мне этот город напоминает скорее Вавилон, в Риме порядка было куда больше.

- А еще помните, господин, - оживилась девица, - те два города, на кото-рые обрушились потоки огня и серы?

- Ну, здесь-то пять праведников найдется.
- Зато сам город куда больше, - не захотела уступать девица. – Вон те разве не содомиты?

Невдалеке от них остановилось два наманикюренных и надушенных мо-лодых человека.

- Ты заблуждаешься. Эти любят не себе подобных, а самих себя, - не со-гласился Котиков. – Внешность обманчива, особенно в нынешнее время.

- Должен возразить тебе, Котиков, - задумчиво сказал мужчина в черном. - Человеческая сущность, словно кистью, всегда рисует себе подходящее ли-цо.

- Здесь, господин, лица нарисованы не неведомой метафизической ки-стью, а косметическими кисточками, тушью и помадой

-Но проступает, проступает, несмотря на все старания скрыть и преобра-зить. Свиное рыло не запудришь. Вкусы же местные впечатляют, никогда не видел, чтобы люди так старались не походить на самих себя. Да, подобное об-щество трудно чем-нибудь удивить.

- Абсолютно невозможно, господин, их просто ничем не удивить. Зато сами они очень удивляют.

И словно в подтверждение последней сентенции, девица вытаращила глаза и закричала:

- Посмотрите, такого и в Гееноме не увидать!
Проходящее мимо безволосое существо, ощетинившееся многочислен-ными, вживленными в тело кольцами, шипами и булавками, посмотрело на де-вицу и покрутило у виска пальцем.

- Это что же, последователь Мазоха? – удивилась девица, провожая его взглядом.

- Вовсе нет.
- Да у него шипы торчат прямо из черепа, такого не увидишь ни в одной пыточной. Кто же так изранил его плоть? – продолжала недоумевать девица

- Особые специалисты, причем по его просьбе и за немалое вознагражде-ние.

- Заплечных дел мастера?
- Нет, Лилочка, скорее художники.
- Но зачем? Он что, безумец?

- Вовсе нет, Лила, просто так он самовыражается, реализует собственную потребность в творчестве, которую по-другому не умеет удовлетворить, - тер-пеливо объяснил Котиков.

- Да ведь он же чудовище! - разволновалась девица. - Форкий и Фран-кенштейн по сравнению с ним – красавцы. А лицо у него почему сине-зеленое? Когда это красивым считалось синее, как у повешенного, лицо?

- Это татуировка, как у тех племен, которые завоевывал твой любимчик Кортес.

- Я полагаю, что если люди так выглядят, значит, они невыносимо скучны сами себе, - заметил господин в черном.

- Осмеливаюсь возразить, господин, это просто мода.

- С каких это пор стало модным быть уродами?
- Вам ли не знать, господин, что представления о красоте относительны, вспомните наших красоток кругу этак в седьмом.

Тут тот, кого девица называла Котиковым, молниеносно повернулся к внимательной даме по соседству, ловко успев поймать ее метнувшийся в сто-рону взгляд, наклонился так резко, что та отшатнулась и, остро сверкнув сини-ми глазами, посоветовал:

- А вы лучше записывайте, записывайте.
И тут же притушил взгляд. Дама поджала нарисованные губы, поплотнее сжала коленки, прижала к себе сумочку, немного отодвинулась, но решила не потакать наглецу и со скамейки не ушла.

- Посмотрите, господин, - мечтательно сказала девица, - тут встречаются и абиссинцы. И такие крупные.

- Прекрати, Лила, - остановил ее Котиков. – Ты здесь по делу, никаких амуров.

- Я же просто так сказала.
- И думать забудь.
Девица обиженно надула губки, но тут же подоспело и утешение. К ком-пании, поигрывая ключами от автомобиля, подошел кряжистый кожаный па-рень, что-то прикинул и нагнулся к Котикову.

- Ты хозяин? Что мне будет стоить эта подруга?
- Раскрой глаза, олух, – жестко процедил тот. – Господин иностранец, а это его девушка. Ты о-очень неудачно подошел.

У внимательной дамы по соседству в предчувствии скандала сладко за-билось сердце. Парень и впрямь уже открыл, было, рот, чтобы ответить по-смевшему мурзиться лоху по полной программе, но, всмотревшись в лицо Ко-тикова, отчего-то сбавил обороты и сказал примирительно:

- Не суетись, кореш, нет базара.
И ушел, подгоняемый ощутимым взглядом синих глаз.
- Чего он хотел? – спросила. Лила.
Котиков пошептал ей на ухо, девица захихикала и потупилась.

- А про какой базар он говорил? – удивился господин в черном.

- Он принес свои извинения.
- Да, ко многому придется привыкать. Похоже, они здесь никого и ничего не боятся.

- Нет, господин, кое-чего они все же боятся. Больше всего они боятся лишиться денег.

- Но ведь деньги – самое меньшее, что можно потерять. Разве они этого не знают?

- Они интеллектуально девственны, господин, и живут по принципу нравственного минимализма. Что есть хорошо и что есть плохо, они узнают из телевизионных передач. Так что героя здесь трудно будет нам отыскать.

- Герой найдется всегда и везде, особенно, если его ищет Сараф. Но что-то душно, не пора ли дождю?

- Пора, господин, еще как пора. Дождя, непременно дождя. А может быть, грозу? – сменил тон Котиков, залебезил, заугодничал. – Решено, грозу.

Он начал суетиться, озираться, прищурился на небо и забормотал, под-мигнув недоумевающей очень внимательной даме:

- Дождик, дождик пуще, вырасти все гуще.
Затем вытащил из портфеля три зонтика: салатный с оборкой, ярко-желтый, разрисованный синими попугаями, и огромный черный с серебряной ручкой в виде волчьей головы. Обнадежил даму:

- Сейчас ливанет, - и, аккуратно раскрыв все три зонта, вручил строгому господину черный, девице – салатный, а желтый взял себе.

В небе и в самом деле тут же послушно загремело, загрохотало, засверка-ло, и неистовый дождь пролился на гуляющих, безжалостно портя обувь и смывая краску с лиц и костюмов. Народ дружно завизжал и кинулся под пор-тик театра и в подземный переход. Ушла и дама. Мгновенно стало мокро и пусто, как на дне океана.

Позже специально приглашенные аналитики, изучая эти майские дни, особо отмечали, что именно с этого ливня начались многочисленные злоклю-чения столичных жителей, что был этот ливень странным, необычным и не-приятным, как и все последовавшие за ним события. Кое-кто потом уверял, что ливень пролился только и именно над площадкой сквера, разве что чуть-чуть прихватил окрестности. Однако проверить это, спустя довольно значительное время, не представилось возможным. Да и не было особого резону проверять, поскольку сам по себе этот факт не представлялся таким уж удивительным, ведь всем известно, как избирательны и локальны майские дожди.

А вот то, что этот странный дождь безвозвратно попортил вещи, замети-ли в тот вечер многие. Капли дождя, касаясь одежды тех, кто по природе своей был настолько беспечен, что не позаботился взять с собой в тот вечер зонтика, пробивали в ней крохотные дырочки, делая платья и пиджаки похожими на цветные дуршлаги. Пострадавшие потом демонстрировали эти матерчатые ре-шето специалистам, экспертам, да и просто любопытным, приглашая просунуть в самые крупные прорехи пальцы или посмотреть сквозь них на окружающий мир. Особо дотошные, желающие доказать свою сопричастность и избран-ность, настояли даже на проведении экспертизы изуродованного платья, в ре-зультате которой были обнаружены следы серной кислоты, винного уксуса и фосфора.

Некоторые фантазеры даже напридумывали, что кое-кто из попавших в тот вечер под поганый дождь разом постарел на несколько лет, а другие за-метно помолодели. Нашлись и патологические вруны, настаивавшие, что после дождя посередине сквера пробился невиданной красоты цветок, напоминаю-щий лилию, в одночасье выросший на пару метров, но до следующего утра не доживший, ибо скоротечно увял, роняя на асфальт лепестки всех цветов радуги. Другие же, перебивая первых, доказывали, что те безбожно лгут, потому что вовсе не цветок это был, а пальма, может быть финиковая, а может и кокосо-вая, где уж тут, в нашем климате разобраться. Но подобные дикие измышления при описании реальных и столь значимых событий принимать в расчет глупо и даже преступно.

И уж совсем хороши оказались метеорологи. Толи лукавя и стремясь снять с себя ответственность за происшедшие потом безобразия, толи искренне заблуждаясь, они публично, с телевизионных экранов, утверждали, что в тот вечер в Московской области вообще никакого ливня не было. Излишне гово-рить, что после такой явной лжи эти персоны, чьих рассказов о погоде до этого ежедневно ждала вся Россия, свою харизму попортили, из народного доверия окончательно вышли и на телевидение более не приглашались.

Мы же знаем лишь одно: ливень был, но первоначально никто об осо-бых свойствах дождя не подозревал, за исключением, быть может, странного трио, а ему, скрытому разноцветными дурацкими зонтами, он ровно никакого вреда не принес.

А очень внимательная дама, раскрыв благоразумно припасенный зонтик, дошла до метро, с пересадкой доехала до дома, напилась чаю и уже собиралась к телевизору, как вдруг почувствовала непреодолимое желание тут же сесть за стол и записать все, услышанное и увиденное в сквере. Тщетно пыталась она остановить себя разумными соображениями, что сегодня устала, что сейчас начнется любимый сериал, что по утрам он не повторяется. Ноги потянули ее к школьному письменному столу, и она с мельчайшими подробностями и боль-шим удовольствием описала вечерние события, затратив на это пару часов. После чего удовлетворенно, с чувством выполненного долга, отправилась в постель. Но, пролежав в ней совсем короткое время, внезапно поднялась и опять пошла к столу. И снова стала писать, и снова то же самое, правда, уже без особого удовольствия.

Не будем мучить читателя сказкой про белого бычка, а скажем лишь, что когда взрослая дочь дамы, встревоженная тем, что телефон матери не отвечает, через три дня приехала ее навестить, то застала мать одичавшей, нечесаной, похудевшей, сидящей за столом и с необыкновенной скоростью строчащей ка-кой-то странный текст. Рядом лежала кипа листов, и молодая женщина с ужа-сом обнаружила, что все это варианты одного и того же непонятного произве-дения. Насчитав тридцать семь экземпляров, любящая дочь схватилась за теле-фон и обратилась за помощью в специальное заведение. Там-то после опреде-ленных усилий ее несчастную мать и привели в порядок, да так, что она больше никогда ничего не писала, разве что расписывалась в сберкнижке, да и то после долгих уговоров, а стол безотлагательно и безвозмездно отдала соседке-школьнице. Скрупулезные же записи дамы весьма пригодились группе това-рищей, принимавших участие в расследовании майских событий.

Наша же компания справедливо решила, что разговорами сыт не будешь, и решила отужинать.

- Сыровато. Не пора ли перекусить, господин? Сейчас бы неплохо чего-нибудь горяченького, - сладко причмокнул Котиков. – От влажного воздуха у меня всегда разыгрывается исключительный аппетит.

- Ты прав, самое время, - поднялся со скамейки господин в черном, пода-вая руку девице.

И они направились сквозь толщу дождя к расположенному в двух шагах знаменитому ресторану.

А пока они идут, перешагивая через пузырящиеся от дождя лужи, отпра-вимся-ка мы, читатель, на скромную московскую улицу к солидному серому дому и вместе с ветвями растрепанной душистой сирени заглянем в открытое окно второго этажа.

Там, в полумраке, под мягким светом настольной лампы за столом перед стареньким компьютером сидит хрупкая девушка и пишет что-то, шевеля губа-ми и иногда произнося слова вслух, словно пробуя их на вкус. Свет лампы вы-светит нам бледные тонкие руки, длинные пальцы, сосредоточенное яркое ли-цо и кудрявую пену каштановых волос. Вот она заканчивает писать, встает и ходит по комнате, разминая уставшие пальцы и напевая старую мелодию. Это Лина, и именно о ней мы хотим рассказать всем.

Пусть читатель простит нам банальность, но Лина родилась под путе-водной звездой. Как и полагается, звезда эта освещала ей жизненный путь, хо-тя порой и осложняла жизнь чрезвычайно. Любой мало-мальски понимающий в женщинах человек при взгляде на Лину назвал бы ее особенной, необыкновен-ной, хотя не всякий смог бы объяснить, в чем заключается эта особенность. Но что-то такое чувствовалось, настораживая мужчин и заставляя женщин ис-ключать Лину из списка соперниц. Мы же не будем долго мучить читателя и скажем, что непохожей на других делал Лину талант. Да, именно талант отде-лял Лину от людей.

Талант этот, смутно ощущаемый Линой и в детстве, с годами все больше и больше овладевал ею и в итоге определил ее жизнь. Чувствовала же себя Ли-на мастером изящной русской словесности, которому много предстоит пове-дать людям. Причем не о полезном, практическом, бренном, а о вечном и неиз-менном, обеспечивающим возможность человеческого существования. Не рискуя быть непонятой или осмеянной, поделиться этим чувством можно было только с мамой, но Лина и этого не делала, храня свое призвание в тайне. Ну, в самом деле, кому понравится, если кто-то вдруг возомнит себя писателем и мыслителем и открыто заявит об этом недоверчивым людям.

Да, странной была Лина, необыкновенной, талантливой, а вот умной ее можно было назвать с большими оговорками. Да и в самом деле, будет ли ум-ный человек поступать себе во вред? А Лина поступала, причем частенько, и даже потом не жалела об этом. Позволяла себе Лина быть человеком возвы-шенным и непрактичным и научилась этому от мамы.

Линина мама, Софья Николаевна, работала учителем литературы в шко-ле, работу свою очень любила, а более нее – саму литературу, откуда и по-черпнула все жизненные идеалы, от которых, в отличие от большинства лю-дей, с возрастом так и не отказалась. Любые мечты дочери она поддерживала, с самого рождения поняв каким-то наитием, что ждет ее девочку необыкновен-ная судьба. В одиннадцатом классе, когда Линины сверстники забегали по ре-петиторам, а их родители засуетились в поисках знакомых, способных помочь в поступлении, Софья Николаевна осталась совершенно спокойной, зная, что все на свете происходит правильно и справедливо. А поэтому, видя в дочери оп-ределенные дарования, была абсолютно уверена, что Лина сможет поступить в нужный ей вуз безо всяких протекций. О чем и заявляла открыто, заставляя со-беседников подозревать в ней глупость или лицемерие.

- Способный, подготовленный ребенок поступит туда, куда захочет, - твердила она подругам, укоряющим ее в беспечности.

Лина, удивив многих и заставив недоверчивых искать какие-то тайные механизмы, и в самом деле поступила на факультет журналистики одного из лучших вузов страны, полагая, что такое образование позволит ей максимально реализовать наполняющий ее талант. Училась Лина хорошо, слишком хорошо, чтобы стать любимицей преподавателей. Уж мы то с вами знаем, читатель, что даже людям блестящим не всегда нравятся независимость и полет чужой мыс-ли, а Лина их постоянно и весьма беспечно демонстрировала. Но выучилась отменно, а после учебы устроилась в редакцию одной из новых газет.

Первое время Лине казалось, что теперь-то ее парящая фантазия, талант сочинителя непременно будут востребованы, но работа потребовала от нее со-всем другого. Сочинять и в самом деле приходилось, но не прекрасные, ра-дующие душу истории, а всякие пакости, злопыхательства, подлости и гнусно-сти. Очень скоро мечтательная Лина поняла, что ценились и хорошо оплачива-лись только статьи с запахом крови, гниения или спермы, а их писать она со-вершенно не желала, искренне считая, что это может погубить греющий ее из-нутри талант.

- Что поделать, именно такого чтения хочет публика, - уговаривал Лину главный редактор - Я и сам для себя пишу совершенно иначе, но этим же не за-работаешь.

Но Лину это не убеждало. В поисках достойного занятия Лина перешла в другую газету, потом еще в одну, но вскоре поняла, что не найдет своего места в нынешней, на все готовой журналистике. Работодатели ценили ее легкое перо и даже были готовы выносить кое-какие капризы, но самой Лине стало невыно-симо скучно. В серьезных, умных изданиях уже трудились свои талантливые и одаренные, и надежду попасть туда Лина вскоре оставила. Но и там следовало заниматься сиюминутным и земным, а Лина хотела писать о Вечном и Небес-ном.

Пока была здорова мама, Лина, чтобы не огорчать ее, кое-как продолжа-ла крутиться в очередной газете. Но мама заболела, как оказалось смертельно, и Лина бросила работу, не желая хоть на время оставлять мать наедине с при-ближающейся смертью. После смерти матери Лина в газету не вернулась, жур-налистскую карьеру оставила, устроилась дворником в своем же доме и приня-лась писать. Умные и практичные, мудрые и дальновидные уговаривали ее не поступать так опрометчиво, не идти на крайности, советовали сохранить жур-налистский статус.

- Что сейчас, семидесятые, что ли, чтобы писатели дворниками работали, - говорили ей доброжелатели. - С твоим образованием тебя везде возьмут. Не хочешь писать чернуху, займись светской хроникой, театром. Ходи себе на пре-зентации и спектакли, а в свободное время твори в свое удовольствие. Не жизнь, а малина.

Лина умных слушала, кивала головой, но знала, что помимо этих первых, очевидных соображений есть глубокие вторые и даже третьи. Была уверена, что суета безвозвратно уносит драгоценное время, которого каждому отведено так мало, на презентации ходить не любила, малину не ела, поэтому поступила по-своему.

Дворницкая служба была тяжелой, но Лине нравилась. И перечисляя достоинства этой работы жалеющим ее знакомым, Лина начинала загибать пальцы. Во-первых, она организовывала, заставляла вставать рано утром, но оставляла свободным весь длинный день. Во-вторых, во время этой работы Ли-на все время сочиняла. Под шелест метлы или стук лома, как под тиканье часов, в ее голове благополучно складывались целые главы, которые потом следовало просто записать. В-третьих, Лине очень нравились запахи мокрой листвы, тра-вы, земли, дождя, снега и даже пыли. Любила она все эти чудесные запахи, так же, как и листву, траву, землю, дождь, снег и прибитую дожем пыль. В-четвертых, где вы найдете работу так близко от дома? В-пятых Лина на этой работе практически не от кого не зависела и была предоставлена сама себе. Тут пальцы заканчивались.

Жила Лина очень скромно, и денег ей почти хватало. Конечно, иногда и ей хотелось выходить из красавца-автомобиля, спуская на любимую москов-скую мостовую ножку в чудесном сапожке и придерживая полу струящейся норковой шубки. Но так уж случилось, что это было не для нее и не про нее, да и неглавное это было для Лины, поэтому на подобные мечты она душевные силы не тратила, и научилась обходиться малым.

Все свободное время Лина писала, имея свой собственный взгляд на ли-тературу. Считала Лина, что книга должна создавать особое пространство, в ко-тором вместе с героями захочется жить и людям. И чтобы читателя действи-тельно потянуло туда, пространство это должно отличаться от привычной ре-альности, быть ирреальным, мифологическим, сказочным. Людям нужна сказ-ка, потому что реальность у них и так есть. А новую сказку нельзя придумать, высидеть, вымучить, ее можно лишь вырастить в себе. И Лина просто позволя-ла сказке расцветать под пленительную музыку языка. Она сгребала опавшие листья и слушала чудесную историю, которая, складывалась, текла строчками и оттачивалась словами.

Примерно через год Лина поняла, что книга ее, в которой она любила каждое предложение и каждое слово, закончена. Название родилось еще до начало работы и несколько дней жило самостоятельно, пока не повлекло за со-бой текст. Лина отдала книге все, что могла, и теперь ее роман был вполне го-тов выйти в мир, наполняясь новыми смыслами уже в головах читателей. Но для начала следовало показать его кому-нибудь из профессионалов.

Вскоре подвернулся и подходящий случай. Грянул юбилей родного вуза, и Лину пригласили на встречу однокурсников. Наряжаться Лине было не во что, но она не переживала, знала, что во всякой одежде хороша. Оделась же на американский манер: в светло-голубые джинсы и белую кофточку. Распустила чудесные каштановые волосы, долго смотрелась в зеркало, заставив лицо за-сиять, и пошла.

Многие Линины однокурсники успели стать людьми известными и со-стоятельными, рассказывали о себе весомо и немногословно, справедливо по-лагая, что их успехи и так известны всем. Другие, наоборот, увлекаемые бур-ными российскими потоками, не смогли прибиться к берегу, плавали и булты-хались в поисках надежного якоря, причала или протянутой с берега руки. Кто-то даже тонул.

Лина поболтала со всеми, кто помнил ее и интересовался ею, потанцева-ла, а уже в конце вечера встретила Вольдемара Петровича Ганова. Вольдемар Петрович некогда баловался профессорством, преподавал у нее на курсе, Лину из студентов выделял, поэтому приветствовал благодушно и покровительст-венно. Во времена Лининого студенчества был он известным журналистом и автором нескольких серьезных, положительно оцененных критикой книг. Злые языки поговаривали, что не все, написанное Вольдемаром Петровичем, принад-лежит его собственному перу. Но Лина злопыхателям не поверила, а уж прочи-тав хваленые книги, и вовсе убедилась, что ни покупать, ни воровать подобные тексты никто бы не стал. Затем Вольдемар Петрович вовремя успел, оказался, пришелся, состоялся, вложил и стал генеральным директором и совладельцем известного информационного холдинга, объединяющего телеканал, рекламное агентство, издательство и несколько печатных изданий.

- Ну, как вы, Линочка, замужем, где подвизаетесь, чем занимаетесь? - ласково журчал Вольдемар Петрович.

- Не замужем, пишу, - вежливо улыбаясь, отвечала Лина.

- А где пишите?
- Пишу дома, работаю дворником. Вот написала роман.

- Дворником? Что же вас заставило? Какой-нибудь скандал, вас уволили? – испугался Вольдемар Петрович.

- Что вы, ничего такого, просто мне нужно все мое время, понимаете, все, писательство требует времени и покоя.

- Но это же тяжело, а вы такая нежная, хрупкая.
- Вы заблуждаетесь, я очень сильная, мама говорила про меня, что я то-ненькая, но несгибаемая.

- А как поживает ваша мама?
- Она умерла больше года назад.
- Соболезную, соболезную.
- Я уже немножко пришла в себя, хотя сначала было очень тяжело. Но болезнь подготовила меня к ее смерти.

- Так вы говорите, что уже что-то написали?
- Да, роман.
- Очень любопытно, не дадите ли почитать?
- Я как раз хотела попросить вас об этом, Вольдемар Петрович. У вас же, я слышала, издательство? Может быть, посмотрите, что-то посоветуете?

- Но у вас-то, наверное, серьезная вещь, а у нас все бирюльки, поделки.

- Что вы, Вольдемар Петрович!
- Но, разумеется, я с радостью прочитаю, и если мне понравится, поста-раюсь помочь. Я не сомневаюсь, что вы написали нечто необыкновенное.

- Спасибо, но вы мне льстите.
Вольдемар Петрович оставил Лине визитку, и через пару дней она при-несла ему рукопись. Он принял ее в шикарном кабинете, угостил превосходным кофе, попросил месяц на чтение и сказал, что теперь позвонит сам.

Через месяц он не позвонил, Лина подождала для приличия пару недель и позвонила сама. Вольдемар Петрович очень извинялся, отговорился занято-стью, сказал, что книгу просмотрел, ему понравилось, хотя есть кое-какие за-мечания, и теперь он передал ее для оценки своему редактору. И скоро, через пару недель, даст окончательный ответ. Лина обрадовалась, а через две недели, когда он опять не позвонил, волноваться не стала, потому что ею уже целиком владел новый замысел, и она забыла о времени. А тут подоспел и Линин день рождения, и она решила, что заслужила подарок.

Глава вторая,
рассказывающая о том, как опасно разговаривать
в ресторанах с незнакомцами

У входа в ресторан скучал красавец–швейцар, шикарный, как королев-ский гвардеец. Сразу разглядев Лилины коленки, выглядывающие из дырок на чулках как два огромных любопытных глаза и неподходящий костюмчик Ко-тикова, красавец засомневался, пускать ли странную компанию внутрь. Род бывшей деятельности стража приучил его тщательно взвешивать даже малей-шие решения, и на короткое время он призадумался. Значение внешнего вида он был не склонен преувеличивать. За последние лет десять видел он гостей и похлеще, некоторые из них на поверку оказывались людьми весьма состоя-тельными и даже знаменитыми, а господин в черном и вовсе выглядел вполне презентабельно и чинно. Больше смущало его, что подошли посетители пеш-ком, но, по-видимому, шли они откуда-то неподалеку, мало ли здесь мест, по-сле которых хочется немедленно выпить и пообедать.

Но чем-то неприятным веяло от подошедшей компании, чем-то таким, что было трудно определить привычным словом, чем-то неестественным, что ли, а может быть, опасным. Подобное же неприятное чувство, спасшее ему жизнь, испытал нынешний швейцар, а прежний воин, лет пятнадцать назад в жаркой горной стране при взгляде на безобидный кустик кизила, за которым, как оказалось, был спрятан заряд взрывчатки, очень скоро унесший жизни тех, кто опасности не почувствовал.

Но время и безделье притупили интуицию швейцара, и тревогу он от себя отогнал. В расчет же по новой лакейской привычке принял другие обстоятель-ства. Дождь ли распугал посетителей, природа ли поманила всех за город, но только пустовал сегодня легендарный ресторан. А значит, отсутствие привыч-ных чаевых смягчало пропускной стандарт. Да и облезлый мужичонка, углядев острым глазом, заметные колебания служителя, удивил, полез в карман не за словом, а за толстым бумажником, откуда и достал зелененькую, как майская травка, купюру, тут же развеяв все сомнения на свой счет. Да так, что швейцар подумал:

- Мужик-то непростой, похоже, из тех, что в стоптанных тапочках прихо-дят покупать особняки.

Прекрасный запах абсолютно новых денег взволновал швейцара, тот дал маху, снизил бдительность и пропустил компанию внутрь, практически стал первым пособником всех учиненных впоследствии бесчинств.

Гости чинно оставили в гардеробе нелепые зонтики, а господин в черном - еще и непонятно откуда взявшиеся калоши, и позволили любезнейшему метрдотелю проводить себя на место. Зал был почти пуст, только за одним сто-ликом сидели двое солидных мужчин, а по соседству – четверка здоровых пар-ней, явно, охрана. Облезлый начал не по чину капризничать, придираться, и вынудил-таки скованного профессиональной вежливостью служителя посадить их компанию в непосредственной близости от двух солидных граждан, которые на соседей даже ухом не повели. Парни же из охраны лишь лениво взглянули на Лилу, пожалев, что на работе, и потеряли к компании всякий интерес.

За столом Котиков взял все в свои руки, засуетился, долго, прищелкивая языком, читал вслух меню и карту вин, комментируя:

- Однако и цены у вас, не знаю, не знаю, смогу ли я себе что-нибудь по-зволить. А здесь вот ошибочка, ошибочка, любезный, вкралась в название, вы мне потом перышко принесите, я поправлю. Винцо среднее, так себе винишко, да где уж здесь взять лучше.

Всласть помучив беднягу официанта, Котиков сделал на удивление приличный заказ и для себя, и для своих скучающих спутников.

- Ну что ж, здесь недурно, да и приятно посидеть в местечке, столько раз описанном и столько раз снятом. Можно сказать, стены так и дышат временем, историей, - продолжал болтать он без умолку в ожидании заказа.

- Хватит уже, от тебя голова болит, - разозлилась Лила, - заболтал со-всем. Я устала от этого извержения, скажите ему, господин.

- А вот тут уж ты сама виновата, - обрадовался Котиков. –Чтобы голова не болела, высыпаться надо как следует. Сон, сон, да на свежем воздухе – вот что тебе необходимо. А с утра пробежечка, прыжочки, приседаньица, водные процедуры, сок морковный, и силы прибудут, и порядок, и можно приступать к свершениям.

- И зачем ты так манерничаешь, - вскинула девица тяжелые черные веки, - специально хочешь привлечь к нам внимание?

- Ничего и не специально, я просто упражняюсь в этом стиле, мне надо привыкать, входить в образ, ты же знаешь, какие меня сейчас раздирают несо-ответствия и противоречия.

- Давайте поговорим о деле, - поморщился господин в черном. – Времени мало, нам надо где-то остановиться, да и поиск займет время, город-то огром-ный.

- Обижаете, господин, поиском уже занимаются. Насчет же устройства - рекомендую, - и Котиков кивнул в сторону соседнего столика.

За соседним столом давно уже велась громкая напряженная беседа. Один из собеседников был купеческой комплекции, кормлен, румян, достойно одет, откровенно самодоволен, сверкал узковатыми черными глазами и бриллианта-ми в перстнях, нападал и доказывал. Второй, поскромней, помельче, худоща-вый, рыжеватый, бледный, оправдывался. И если бы появился в эту минуту в зале кто-нибудь из всезнающей журналистской братии или просто любитель телевизионных политических баталий, то сразу бы узнал собеседников.

Первый был Иван Сидорович Раков, знаменитый, богатейший промыш-ленник. Чрезвычайно гордился он тем, что прошел путь от простого рабочего на сталелитейном заводе до фактического владельца целой важнейшей отрасли, о чем часто публично упоминал, предпочитая, однако, умалчивать о некоторых этапах этого большого пути. Помимо своих обширных деловых интересов, из-вестен был Иван Сидорович тем, что пытался сникать себе славу лидера оби-жаемых и попираемых в своем отечестве славян, защитника русского народа и борца с засильем иноверцев на многострадальной русской земле, в связи с чем кичился своими чистейшими русскими корнями. Имя его и лицо частенько мелькали на экранах и страницах разнокалиберной прессы.

Второй был депутатом Государственной Думы от сибирского округа, в котором владел и правил господин Раков. Правда, депутатом второй гильдии, до первого состава депутатской сборной не дотягивающим ни харизмой, ни толщиной кошелька. Имя носил незатейливое, Петр Фомич, фамилию же имел малопонятную, но тоже вполне русскую: Мугалев. Не так давно служил Петр Фомич научным сотрудником в отраслевом НИИ, где скучал безмерно. Но за-тем, на волне борьбы с постылыми советскими лидерами, был поднят на флаг одуревшими от безденежья согражданами и объявлен политической совестью огромнейшего региона, поневоле став пророком в своем отечестве и начав стремительный подъем во власть, так и не опомнившись от удачи, свалившей-ся внезапно, как утюг на голову. Посланное ему испытание славой и деньгами он выдерживал с трудом, и временами хотелось ему бросить все и бежать в родной город, а еще лучше в его предместье, на родные, заработанные пример-ным двадцатилетним бездельем шесть соток, где и провести остаток жизни, разводя огурцы, кабачки и районированные баклажаны.

Между тем, разговор становился все более резким, тягостным, собесед-ники были явно не довольны друг другом, господин Мугалев позволял себе не соглашаться с хозяином, что делал крайне редко.

- Поймите, Иван Сидорович, голубчик, - уговаривал депутат промышлен-ника, - этот законопроект не пройдет, никак не пройдет. В Думе же их боль-шинство, хотя многие камуфлируются. У них свое мощнейшее лобби, один Гопсон чего стоит. И потом, есть же конституция, статья о свободе совести. Мы с крохотными-то сектами ничего сделать не можем, а здесь древнейшая рели-гия.

- Ты, Петя, рассуждаешь как непрофессионал, - злился Раков. - Никто и не думает, что законопроект пройдет, нужен не закон, а шум, драка, скандал. Чтобы многие высказались, обозначились. Чтобы народное мнение сформиро-валось, и когда в следующий раз посадили кого-нибудь с фамилией на "овский" или "ман", все бы дружно перекрестились. И придумать надо что-нибудь во-пиющее, пакостное, чем неправдоподобнее, тем лучше. Наша задача – нарисо-вать поганое рыло, и капать, капать, капать на мозги каждый день. Ты вспомни свое детство. "Пионерскую зорьку" слушал по радио?

- Куда ж было деваться, канал-то был один.
- Небось, не верил тому, что там говорили?
- Да кто этому верил?
- Но все-таки, признайся, что иногда ловил себя на мысли: какое счастье, что родился я в советской стране, живи, мол, я в Америке, мама с папой были бы безработными, а я бы по помойкам объедки собирал. Пропаганда, тем более последовательная и постоянная – великое дело, может приучить к любой глу-пости.

- Но с кровью христианских младенцев – это чересчур, мы же живем в двадцать первом веке.

- Да как же ты не понимаешь, что люди уже до отрыжки накушались плодов науки, заскучали и снова хотят верить во всякую чушь, в чертовщину, в бесовщину. Ну ладно, если не хочешь про младенцев, мои референты подгото-вили еще кое-что. – Раков сделал охраннику знак, и тот поднес папку с бума-гами. – Вот смотри, например, в трактате "Кицур шулхан арух", тьфу, язык сломаешь, это свод еврейских религиозных законов, содержатся ряд статей, разжигающих, как здесь написано, ксенофобию и оскорбительные для других народов положения. Например, еврейская женщина не может помогать в родах иноверке. Представляешь, до чего додумались? При тебе русская баба рожает, а ты ей не смей помогать.

- Почему при мне? – обиделся Петр Фомич.
- Ладно, не бузи. А вот еще. Еврей не может обедать в доме инородца, даже пить не может. Ты, значит, его угощаешь, а он рожу воротит, брезгует.

- Да кто ж в это поверит, в России половина женщин-гинекологов – ев-рейки. Заметьте, это не самые плохие врачи.

- А у меня в доме мало евреев, что ли, обедало? Но это неважно, в таком деле всегда найдутся обиженные или ненормальные, надо лишь дать затравку. Можно придумать что-нибудь и позаковыристее.

- За меня возьмутся с той стороны, сфабрикуют такие обвинения, что я вылечу и из комитета, и из собрания.

- Не трусь, Петя. Пойми, когда столько заинтересованных, когда на на-шей стороне такая сила, - и Иван Сидорович показал пальцем куда-то в пото-лок, - мы сами себе конституция и сами себе собрание. Ничто нас не может ос-тановить, ни бог, ни дьявол. А, кроме того, не забывай, чей хлеб ешь.

- Ба, как интересно! - попивая вино, протянул Котиков.

- Да, весьма интересно, - согласился господин в черном. – Я думаю, мне просто по рангу полагается вмешаться.

- Осмелюсь заметить, господин, этих рассказами о Христе не проймешь. Им без разницы, позволю себе местные эвфемизмы, параллельно, существовал Христос или нет. Они прагматики, господин, сиречь озабочены только собст-венным безбедным существованием. А значит, и говорить с ними можно толь-ко об их собственных драгоценных персонах.

- Что бы господин делал без твоих советов? – ехидно поддела его деви-ца.

Но Котиков, не обращая внимания на насмешницу, продолжал:

- И учтите, господин, что вы здесь весьма популярны и узнаваемы.

- А вот мы и проверим. Хотя я вовсе не имею цели скрываться.

- Наденьте хотя бы темные очки, - забеспокоилась и Лила.

- Да что я, гангстер, что ли? Ты подумай, кого мне бояться?

И господин в черном встал и направился к спорящим Охрана насторожи-лась, но подошедший парней не впечатлил, и они остались на месте.

- Извините, я стал невольным свидетелем вашего разговора и полагаю, что смог бы вам помочь, - сказал господин в черном, слегка кланяясь.

- Это кто еще такой? Сережа! – закричал Иван Сидорович.

Квадратный Сережа подошел и встал рядом с незваным гостем.

- Позвольте представиться, - протянул тот визитку.
И сначала олигарх, потом депутат прочитали золоченую готическую вязь на дорогой плотной бумаге:

"Вэл З. Вул,
президент транснациональной корпорации традиционных PR – технологий и нетривиального имидж-синтеза, исполнительный директор международного рекламного агентства РА, действительный член Афинской Академии, доктор практической философии, магистр трансцендентной антропологии"

.
Вспоминая впоследствии этот момент, Петр Фомич обязательно упоми-нал, что что-то знакомое почудилось ему в сочетании имени и фамилии, что-то забрезжило, всплыло в голове. Да и могло, должно было забрезжить, потому что был он человеком вполне образованным, и книги кое-какие почитывал, чтобы соответствовать, не отставать, даже штудировал, обсуждал с коллегами по НИИ. Но застила, застила глаза необоримая сила, и всплывшая, было, мысль благополучно опустилась на дно сознания, где и осталась пребывать, как засыпающий сом.

Застило глаза и умному, хитрому господину Ракову, бабушка которого славилась ясновидением на весь сибирский уезд. Да так застило, что он, уче-ный всевозможным горьким опытом, осторожнейший, опасающийся подвохов и каверз буквально от всех и каждого, внимательно прочитав визитку, лишь с уважением подумал:

- Да, мужик очень не простой, крутой мужик, домашний телефон состоит из одних шестерок, а мобильный – только из девяток, это сколько же надо было заплатить, чтоб купить такие номера.

А вслух сказал:
- Так вы иностранец?
- Англичанин.
- Ну что ж, англичанин – это отлично, надежно, - покровительственно пророкотал Иван Сидорович, - с вашей страной мы сотрудничаем, развиваем отношения.

- С нашей страной все сотрудничают, - улыбнулся господин Вул

И был допущен к столу без всяких проверок.
- Садитесь, пожалуйста, господин Вул. Коньяк, виски?

Господин Вул сел, а послушный малейшему движению олигарха офици-ант уже подбегал к столу с новым прибором.

- Но вы же превосходно говорите по-русски, практически без акцента.

- Я полиглот, а в Москве живал, да и учился кое-чему.

- Так вы полагаете, что могли бы нам помочь? В чем конкретно? Вы, как я понял, занимаетесь международным PR-ом?

- Вполне международным, в Азии, правда, монополия местных агентств, а так - работаем во всем мире. Но я хотел бы еще раз извиниться, что стал не-вольным свидетелем вашего разговора.

- Вы здесь ни при чем, мне урок. Я сам виноват, вошел в раж, раскричал-ся. Привыкли мы жить без цензуры, и промышленным шпионажем еще не нака-заны, вот и кричим по беспечности своей. Но надо отучаться.

- Вы правы, хотя есть вещи, которые никак не скроешь, кричи или молчи - они все равно станут известными всем.

- Что вы имеете в виду?
- Ничего конкретного, не волнуйтесь, но вы же знаете, как это бывает. То самое важное, что стараешься хранить в тайне, каким-то непостижимым обра-зом становится достоянием общественности.

- Да не шантажирует ли он меня? - мелькнула вдруг у Ивана Сидоровича смутная мысль.

- Нет-нет, никакого шантажа, - сказал мистер Вул. – Успокойтесь, Иван Сидорович.

- Я что же, это вслух произнес? – мысленно испугался Раков. – Больше ни рюмки.

А у осторожного Мугалева тревожно сжалось сердце:

- Откуда он знает, как зовут Ракова? Неужели подослан теми?

Но он тут же успокоил сам себе:
- Да я же его называл, а этот слышал.
- Согласитесь, любезнейший Петр Фомич, - повернулся мистер Вул к де-путату, - что есть вещи, которые мы стремимся хранить в тайне всю жизнь, а глядишь - правда-то и вылезла.

Депутат сильно вздрогнул, подумав, что его-то по отчеству никто не на-зывал, но тут же снова успокоил себя тем, что господин пиарщик, наверное, ви-дел его по телевидению.

- Я с вами не согласен, бывают нераскрытые тайны, - хрипло возразил он.

А про себя тоскливо подумал:
- Подослан.
- До поры до времени, до поры до времени, - успокоил Вул. - Время все обнажает. Но мы ушли в сторону от первоначальной темы. Насколько я понял, вам требуется "страшилка", PR- технология, внедряющая в массовое сознание образ близкого врага, ответственного за все беды. А цель этого внедрения - от-влечь внимание от истинных виновников происходящего и наказать псевдови-новных. Обвинять следует имущих, что неизбежно приведет к благоприятному для заказчика переделу собственности. Попутно можно и подзаработать себе и некоторую толику славы борца за справедливость.

- Силен, бродяга, - подумал Иван Сидорович. – Но вообще-то мы дали маху. А вдруг у него диктофон? Надо сказать своим, пусть его на выходе осто-рожно пощупают тем устройством, а если что – размагнитят.

А вслух сказал:
- Вы очень точно сформулировали. Могут ли ваши специалисты дать нам какие-нибудь рекомендации?

- Уж кто-кто, а мои-то специалисты смогут дать вам превосходнейшие рекомендации. Нужен вам скандал – будет, да еще какой. Уж чего-чего, а скан-дал-то мы вам устроим. Да, лучше моей фирмы с вашим делом никто не спра-вится, это я вам ответственно заявляю, - и доктор философии фривольно под-мигнул олигарху.

- Смотрите, как кстати. Так что ж, пожалуйте ко мне завтра в офис со своими людьми, я приглашу своих, поговорим, а там, чем черт не шутит, под-пишем контракт.

- Я и правда не шучу. Но лучше вы к нам, я вас официально приглашаю. У нас вы сможете многое увидеть и кое-что понять, это прелюбопытно, уверяю вас. Но прежде, чем приступить к переговорам, я хотел бы кое-что уточнить, прояснить суть.

- Я к вашим услугам.
- Я не займу у вас много времени, - и мистер Вул вынул из кармана ки-теля старинные золотые часы. – Однако уже ночь наступает.

- Да какая там ночь, еще только темнеет. А часы у вас знатные.

- Первый хронометр, произведенный лично великим Буре. И, чем пре-много горжусь, с дарственной надписью.

И, перевернув часы, господин Вул показал собеседникам выгравирован-ную надпись.

- Это как же так получается? – вяло подумал Петр Фомич.

Но всплывшая на мгновение мысль опять не захотела быть пойманной и снова легла на дно.

- Я, собственно вот о чем. Принципиально ли для вас, какой народ следу-ет объявлять врагом?

- Принципиально, непременно этот.
- А почему именно этот, позвольте узнать?
- Да они больше всех натворили. И нахапали. Да и известно это всем.

- Вы хотите сказать, что представители именно этого народа во многом определили ход истории и стали обладателями огромной собственности, и вы в целях экономии хотите использовать результаты всех уже проведенных PR-кампаний против евреев за два тысячелетия?

Иван Сидорович не сразу понял, и Петр Фомич поспешил ему на выруч-ку.

- Мы хотим сказать, что они Христа распяли, а потом всю жизнь на дру-гих наживались, и до сих пор нашу кровушку пьют, и все об этом знают, - Пет-ру Фомичу стало стыдно, что он произнес такую ерунду, но он вспомнил про "Пионерскую зорьку" и не покраснел.

- Вашу - это чью?
- Нашу многострадальную русскую кровь, - ответил Петр Фомич с подо-бающим ситуации пафосом.

- Позвольте спросить, а почему вы себя-то причисляете я к русским?

- А к кому же, по-вашему, я должен себя причислять?

- Насколько мне известно, ваша мама, урожденная Юдифь Соломоновна, позднее известная как Юлия Семеновна – представительница именно того на-рода, который вы обвиняете во всех русских бедах. А значит, вы тоже к нему причастны и, не побоюсь этого слова, виноваты.

- Ты мне ничего не говорил, - впился глазами в лицо побелевшего депута-та Иван Сидорович –. Но как вы узнали, господин доктор?

- О, это нетрудно. Но даже если бы я не знал, кто его мама, я узнал бы неповторимые черты его лица, он так похож на своего пра- и еще семьдесят семь раз прадеда.

- Я не понял, о чем вы, - еще более побледнел Петр Фомич.

- Когда-нибудь поймете.
- Зато я все понял, - прохрипел олигарх. – Он же нас разводит, пытается мозги нам запудрить, да какой он к черту англичанин, ты посмотри на него, Пе-тя - жид, настоящий жид. Пытается меня, русского мужика, облапошить.

- Ну что ж, разговор теряет академический тон. И, кажется, начинается столь алкаемый вами скандал. Насколько я понял, и вы себя называете рус-ским?

Лицо Ракова от гнева налилось кровью.
- Слушай ты, хрен с бугра, я уж не знаю, кто ты там есть, но святое не тронь! Ты на кого хвост свой общипанный поднимаешь?

- С хвостом вы верно угадали, это в вас бабка ваша мудрая заговорила. Но раз уж вас это действительно волнует, извольте. Насколько я компетентен, в вас-то русской крови совсем нет, ни капельки, ни одного эритроцитика. Вот со-считайте-ка. – И он достал из кармана облезлые школьные счеты, начал с удо-вольствием гонять косточки. - Двадцать пять процентов – татарской, по двена-дцать с половиной процентов - украинской и мордовской, по шесть с четвер-тью процента – корякской, якутской, белорусской и узбекской. Вот сто и набе-жало. Адская смесь! При желании можно и документики соответствующие дос-тать, они у меня вон в том портфеле.

И он кивнул на соседний столик, на котором стоял уже известный чита-телю портфель, поддерживаемый для надежности раскланивающимся Котико-вым.

-Получается очень забавно, как в том анекдоте, помните? Глаз узкий, нос плюский, совсем как русский.

И мистер Вул издевательски засмеялся.
- Ах ты сволочь, - заорал малиновый олигарх и бросил в глумящееся ли-цо вилкой, но промахнулся, и вилка, как стрела Зенона, улетела в неизвест-ность. – Сережа, Олег, выкиньте его!

Но охрана была занята. Забывшие свои обязанности парни, как коты за мышиным хвостиком, следили за соломинкой, которой поигрывали пунцовые губы рыжей девицы, ухитрившейся пересесть за их столик. Да и кто из мужчин на их месте смотрел бы куда-нибудь еще?

Официантов же не было вообще. Позже они во главе с метрдотелем уве-ряли компетентные органы, клялись и были готовы принести присягу, что из зала не отлучались, но шума не слышали, полета вилки не видели, хотя вилка, скрывать не будут, действительно исчезла. Петр Фомич же, оказавшийся един-ственным свидетелем якобы учиненного безобразия, зачем-то все придумал. А на них, людей абсолютно невинных и в поганом деле никак не замешанных, по каким-то ведомым только ему соображениям возвел напраслину и клевету, ут-верждая, что они отсутствовали. Но органы позволили себе персоналу не пове-рить, а уж они-то понимают толк во вранье.

- Убирайся к чертовой матери, чтобы духу твоего здесь не было, иначе - пеняй на себя, – хрипел Иван Сидорович - Считаю до трех: раз, два, три!

- Мне наша беседа тоже прекратила доставлять удовольствие, - вежливо сказал мистер Вул. - Я бы и рад выполнить вашу просьбу, но сделать этого не могу, потому что дух мой везде. К тому же я уже имел неосторожность пригла-сить вас к нам и не имею обыкновения забирать назад свои предложения. Так что, уж не обессудьте, к чертовой матери придется вам отправиться.

Мугалев клялся потом в различных инстанциях, что именно после этих слов несчастный олигарх, приподнялся, выкатив глаза от испуга, и завис над стулом, как привязанный воздушный шар. Затем вытянулся параллельно полу, изменил форму, удлинился, утоньшился, а потом очень быстро, со свистом, полетел к окну, пробил в нем головой аккуратную круглую дырку и исчез в не-известном направлении. Справедливости ради скажем, что никто другой этой метаморфозы, равно как и самого полета, не наблюдал, во всяком случае, в этом не сознался, хотя дыру в окне потом изучали многие.

Необычная была дырочка, словно прорисованная неведомым циркулем, а затем с большой сноровкой вырезанная стекольных дел мастером. Специали-сты из разных учреждений, изучающие потом странную брешь, утверждали, что края ее гладкие, как на тонких стеклянных бокалах или дорогих богемских вазах. И добавляли, что именно такие края получаются, если проткнуть нака-ленной цыганской иглой тонкую капроновую ленту. В толстом же небьющемся оконном стекле такая дырка могла бы случиться, если бы через него пролетело круглое в поперечнике тело, скорость которого в сотни раз превышала бы ско-рость летящей пули. Но размеры дырки не позволяли предположить, что это могло быть за тело, для пули были слишком велики, а для упитанного Ивана Сидоровича – абсолютно малы. Технология же создания таких отверстий за-водским способом была запатентована и являла собой секрет государственной важности, поэтому дырка эта длительное время находилась под бдительной ох-раной, для чего приставлен был к ней вооруженный караул из работников серь-езного учреждения.

История же полета несчастного олигарха была признана невероятной, а охрану, персонал и депутата сочли замешанными в политический заговор, имеющий целью похищение господина Ракова.

Для полноты картины добавим, что примерно в час описываемых собы-тий пулковские, новосибирские и делийские астрономы наблюдали странный болид, пробивший все слои атмосферы и удаляющийся от Земли с четвер-той космической скоростью. И даже опубликовали свои наблюдения, но статьи эти в происходящей кутерьме были замечены лишь индийской научной обще-ственностью, российской же и без того было чем заняться.

Бай-бай, мальчики! – прощально поцарапала Лила тонкими пальчиками воздух и, покинув очарованных поклонников, направилась к своим.

Парни тут же заснули, свалившись головами на стол и в унисон захрапев.

Подойдя к мистеру Вулу, проказница обняла его за шею и, обиженно надув губки, закапризничала:

- Я так устала, весь день на каблуках, спать уже хочется.

- А мы сейчас и поедем.
К столу подскочил и дружок доктора, сунул руку депутату:

- Позвольте представиться, Котиков.
- Не возражаете, если мы по-приятельски, всей компанией, к вам, Петр Фомич? – спросил мистер Вул интимно и доверительно. - Уж больно не люблю я гостиницы, неспокойно там, суетно. Мы всего-то на пару-тройку деньков.

- Буду рад, - залепетал, удивляясь сам себе, одуревший депутат, мысль которого уже всплывала, приближалась, отчего-то наполняя сердце жутким ужасом.

- Да мы вас не стесним, у вас же места достаточно?
Господин Мугалев жил скромно, шалостей себе не позволял, поэтому за последние годы накопил деньжат на просторную квартиру на Новом Арбате, спасаясь и от малоприятного соседства коллег-депутатов, и от обвинений зло-пыхателей в том, что он транжирит народные средства и занимает казенную площадь.

- Конечно, все поместимся, у меня четыре спальни, - не ведая, что тво-рит, угодливо закивал Мугалев.

- Да, маловато, конечно, нас-то пятеро, - загрустил доктор практической философии. – Ну, ничего, как-нибудь разместимся. Да вот что мы придумаем. Вы же, кажется, изъявляли желание к себе в губернию, на прежнюю дачку?

- Да, - едва разлепил губы депутат.
- Так сейчас и поезжайте, а с вашими я сам договорюсь. Вот вам и биле-тик, в мягкий.

И он протянул опешившему депутату конверт, который тот взял расте-рянно, все еще не веря своим глазам.

А Котиков неправдоподобно, как рыба –телескоп, выпучил синие глаза и взвыл истошно, как грядущая труба архангела:

- Вон!
Позднее депутат даже под гипнозом так и не смог припомнить, что про-изошло в следующие мгновения, да что там мгновения, часы и даже сутки. Ко-гда он обнаружил свое тело лежащим на скрипучей кровати в домике из своей прошлой жизни, то сразу не смог понять кто он и где, полагая все происходя-щее сном. Но кое-как очухался и смог выползти на заросший бурьяном уча-сток, добраться до крохотной соседней избушки и добиться от посочувство-вавшего соседа-алкоголика элементарных, но весьма необходимых для даль-нейшей жизни сведений: кто он такой, что это за место и какой сегодня день. В результате чего выяснил, что зовут его Петр Фомич Мугалев, что находится он в своем родном сибирском городе, а со времени страшных московских со-бытий прошло три дня. После этих подсказок злополучному политику удалось вспомнить и все остальное.

- Ага, поезд из Москвы идет ровно трое суток, - почему-то обрадовался Петр Фомич, словно первоклассник, решивший задачу на сложение.

И тут, наконец, как огромный ленивый сом, попала на крючок его памяти та самая, нужная, необходимая, долгожданная, но страшная мысль. И Петр Фо-мич, обмирая и почти теряя сознание, понял-таки, кто были те трое, и что с ним произошло. А поняв, заплакал от счастья, потому что тут же в голову ему пришла еще одна, теперь уже радостная, ликующая мысль:

- Спасибо тебе, Боже, что я так легко отделался!
И, счастливый, упал в обморок.
Мы же, возвращаясь к московским событиям того памятного вечера, со-общим всем заинтересованным читателям, что после исчезновения Ивана Си-доровича и Петра Фомича два господина и девица расплатились с официанта-ми, как ни в чем не бывало убирающими со столов. Затем проследовали в гар-дероб, где забрали свои зонтики и калоши, вышли на улицу, сели в черный ав-томобиль с особыми номерами и покатили в район Арбата, к тому самому до-му, где еще совсем недавно жил-поживал примерный депутат.

К сказанному лишь остается добавить, что охрану похищенного про-мышленника в тот вечер не смогли разбудить ни персонал ресторана, ни мили-ция, ни вызванные спасатели МЧС, ни приехавшая следом скорая помощь. Оч-нулись парни лишь к ночи следующего дня, о прошлом вечере ничего не пом-нили, на основании чего соответствующими службами было сделано предпо-ложение, что подверглись они действиям сильных психотропных средств. Од-нако анализы никаких следов подобных веществ в крови якобы пострадавших не выявили, после чего они и были взяты под стражу как предполагаемые со-участники преступления.

Шофер же машины, отвезший уже печально известную троицу в особняк своего так и не вышедшего из ресторана хозяина, своим пассажирам не уди-вился, напротив, был с ними предельно любезен. Свое странное поведение во время следствия объяснял тем, что получил личное указание Петра Фомича препроводить гостей в его квартиру и поселить их там со всеми удобствами, а также пояснение, что сам Петр Фомич уезжает-де в свою область для проведе-ния ряда встреч с избравшим его народом.

Господа, прибывшие на Арбат, мирно отпустили прислугу и, как самые добропорядочные граждане, занялись обычными вечерними делами.

А мы, дорогой читатель, отправимся пока на север Москвы и заглянем в еще одну ночную квартиру. В этот поздний час здесь тоже не спят. В ярко ос-вещенной комнате перед мольбертом стоит молодой мужчина и быстро, при-вычными штрихами рисует углем женский портрет. Он рисует, не останавлива-ясь, пока листе не появляется лицо девушки. Тогда он прекращает работу, на-чинает ходить по комнате и курить, что-то обдумывая.

Догадливый читатель, конечно, решил, что попал в квартиру художника, но мы вынуждены его разочаровать. Нет, Илья художником не был, вообще не принадлежал искусству, совсем недавно даже и не баловался ничем подобным. Занятие его, по мнению большинства, было гораздо более скучным, чем графи-ка, а тем паче, живопись. Был он превосходным математиком, каких на нашей бренной земле всего-то единицы, чему сам он до недавнего времени очень ра-довался и чем премного гордился.

Математическое дарование маленький Илюша продемонстрировал обра-дованным родителям еще в раннем детстве. После чего жизнь мальчика двига-лась по правильной, точно заданной его способностями восходящей прямой с высоким угловым коэффициентом: математический интернат, мехмат универ-ситета, академический институт. К тридцати годам Илья прошел рутинный путь обычного научного становления и обладал всеми степенями, необходи-мыми для приличного научного статуса. После чего, решив, что уже отдал дол-ги своим родителям и учителям, начал заниматься тем, что интересовало лично его.

Привлек же Илью особый раздел математики, сложным названием кото-рого мы не будем обременять заскучавшего читателя. Скажем лишь, что предметом его исследования были всякого рода рождения, разрушения, пре-вращения, метаморфозы, катаклизмы и катастрофы. На этом многотрудном по-прище Илья тоже добился замечательных успехов, и все дружно прочили ему блестящее будущее, хотя его настоящее тоже радовало строгое математическое сообщество.

Но тут четкая прямая, стремительно ведшая молодого человека к верши-нам научного знания, закапризничала, скривилась и начала гулять по плоскости зигзагами и загогулинами, пытаясь выйти в пространство. А Илья сделал пора-зившее его открытие. Чтение книг, на страницах которых кроме математиче-ских символов помещались лишь союзы и знаки препинания, отточило ум юноши, как острый нож.

И стал замечательный математик догадываться о том, что до него знали очень немногие, да и то, получившие свои знания от учителей. Понял, вслед за Пифагором, Декартом и великим каббалистом Луццато, что числа и их отноше-ния вовсе не придуманы человеком, пытливо ищущим гармонии в природе, а сами устанавливают эту гармонию, что укоренены они в Абсолютном, что не числа являются мерой вещей, а, напротив, вещи являются мерой чисел.

И даже начал догадываться, что верным является не предложение "Десять цифр существуют именно потому, что у человека на руках десять пальцев", а противоположное ему: "У человека на руках десять пальцев именно потому, что существует только десять цифр". Его рациональность пыталась сопротив-ляться этому знанию, но, побежденная интуицией, сдалась. Поняв безусловные, метафизические основания математики, Илья занятия ею не оставил, хотя сильно охладел к ней, потому что понял, насколько частными по отношению к Единому являются любые самые универсальные математические отношения.

Узнав так много, он не то чтобы опечалился, а призадумался. Математи-ческие операции могли дать знания о природе мира не сами по себе, а только будучи подкрепленными другими, более глубокими знаниями, которых, к со-жалению, великолепное образование Илье не дало. Ему нужен был собеседник, человек, с которым он мог бы поделиться этим открытием, но такого в его ок-ружении не было. Большинство его знакомых было фанатиками математики, верующими во всесильность математических изысканий, рассказывать им об их вторичности было бессмысленно и даже опасно. Впервые Илья остался в интеллектуальном одиночестве и с трудом справлялся с ним. Он решил пере-вести дух, остановиться и оглянуться, и на время прекратил свои поиски.

Дав себе отдых, Илья заскучал. По-прежнему ходил он на работу в пре-красный институт, участв