12.
Свет нового дня набирал силу. Внутри разбитой церкви оказалось сумеречно, алтарь зиял множеством пробоин, подсвеченных обширным провалом купола и начисто снесенным верхним правым углом.
Прошлое великолепие настенной живописи проступало со стен зрелищем духовной нищеты поколения, в добровольном плену у гордыни и мамоны, позабывшего Бога.
Она стояла на груде каменного мусора, не доверяя глазам.
- Ай да бабушка Ойли с ее реальностью! А Слип показал картинку будущего и сказал «не готова». Под брата лечь, получается, готова. К психушке – готова, к светлому будущему – фигульки на рогульки, но держи юбку поширьше! Это я не тебе, Йяурр! Отпусти! Я сама иду!
Отпустивший, было, юбку в узком лазе, пес нацеливался к продолжению взятых на себя обязательств. Получив «команду», он одобрительно взвизгнул, устремляясь за «останки» левой половины алтаря. Описание старушки Ойли оказалось предельно точным.
Осклизлые нижние ступеньки уступили место сухим, но исковерканным донельзя. Лиог и пес поднимались крайне медленно, по очереди помогая друг другу. Не раз и не два девочка теряла равновесие на шатких опорах, уступая непосильной тяжести живого веса собаки. Особенно трудно приходилось на исчезнувших пролетах, где ступеньки отсутствовали начисто.
Лиог пробиралась на середину такого пролета, прижималась спиной к одной из стенок, а босыми ступнями изо всех сил упиралась в противоположную стенку, превращая себя в подобие живой ступеньки, способной выдержать тяжесть пса во время прыжка, вернее сказать, двух прыжков подряд.
Лиог инстинктом отыскала прием, что в альпинизме получил четкое определение «распор». В свою очередь, пес помогал хозяйке. Закрепившись, он протягивал к девочке морду, приоткрывал пасть, и кисть Лиог получала дополнительную опору простым охватом его верхней челюсти по зубам и коротенькой шерсти выше ноздрей.
На чердак под крышей некогда добирались по приставной лесенке и прямоугольник люка. Открытая с четырех сторон звонница, за время боев потеряла все свои перекладины под колокола. Сами колокола исчезли почти век назад после октябрьских перемен.
Углы звонницы искрошили осколки. Стены заменяли приземистые окна с кованными железными брусьями под сводами. Лиог смотрела на изумительной красоты панораму внизу, совершенно не представляя себе, какая сила способна переместить ее наверх.
Йяурр смотрел на дыру в потолке, добродушно помахивая хвостом и скалясь от разбирающего смеха.
«Чему радуешься? Я спортсменка? Альпинистка? Ой, бабушка Ойли! Тут потолок не поймешь, на чем держится!»
Лиог только-только разобрала бедственное состояние потолка, перекошенного и готового оборваться в сторону реки. Йяурр обежал углы, без лишнего стеснения опечатывая их струйной собачьей печатью, и стал под самое низкое место, широко расставив мощные лапы.
«Спасибо! Я легонькая, ты выдержишь! Ой, помоги, господи!»
Как ни была неопытна девочка, последний подъем прошел без сучка, без задоринки благодаря множеству удобных зацепов. Пес наблюдал за хозяйкой, усевшись на хвост, навострив уши, и перекладывая башку с боку на бок с удивлением и нескрываемым любопытством. Хозяйка на мгновение скрылась из виду, но тотчас свесилась книзу:
«Теперь жди, любопытная морда! Я ничего еще даже не разглядела». На самом деле, Лиог оказалось элементарно страшно поднять глаза.
Мизинчик трепетал, она не замечала. Мох вокруг лаза, дальше трава, ствол березки (она его видела снизу), ржавая пластина с прорезью прямоугольником, из нее короткая ржавая труба толщиной в руку взрослого мужика торчит наискосок в небо, и зелень, зелень, зелень разнотравья с мелкими глазками голубых незабудок.
Золото не узнать нельзя! И не зеленый сучок продет сквозь колечко. Дыхание у Лиог пресеклось:
- Зд-ррравствуй, дедушка Потапыч! – прошептала, запинаясь, а глаза уже различали зарастающее травой то жуткое, что она так боялась увидеть. «Вот как просто оно бывает. И никому то ты в целом мире не нужен… кроме травы да голубых незабудок».
«Первыми пировало воронье, внучка, а колечка не тронули. Не разглядели под гарью. Руки то прикипели к пулемету, так и остались…»
Ноги сделались вдруг ватными. Лиог опустилась на мох возле прямоугольника лаза, ей показалось в красную лужу крови. Мгновением позже она встретилась глазами с верным Йяурром. И такие преданность и сочувствие светились в этих глазах!
- Спасибо тебе, мой верный косматый! Это не кровь, платье дурацкое местами промокло. А плачу, сама не знаю почему».
Йяурр переступил лапами и тихонько заскулил. Лиог окончательно пришла в себя. Бабушка, дедушка… не враги же они! Баба Ойли, куда страшнее вначале была.
«Я успокоилась. Тебе можно показаться дедушка».
«Не сумею. Мы разные с Олей. Она меня видит, я ее нет. Это ее силой мы разговариваем. Увижу ее, когда колечко к внуку перейдет».
Лиог решительно поднялась и потянула колечко к себе. Зеленый «сучок» легко скользнул в траву. Не зная, куда положить «подарок» деда Лиог захотелось одеть его на палец. Но вдруг вспомнила того, кому он предназначался, тщательно протерла колечко подолом платья, поискала карманчик, не нашла и, не без мимолетной брезгливости, кинула сверкающую драгоценность за широкий отворот блузки.
«Так то лучше, внученька!» Прошелестело в голове благодарственно.
«Прости, дедушка, не тебя брезгаю. Брата… Его колечко»
«Ты лучше прости балбеса. Никто не знает, когда он порог жизни земной переступит. Не опоздать бы тебе с прощением».
- Мокрозадые, дедушка, – они не наркоманы. Живут долго, ссучары поганые! – гнев Лиог разгорался пожаром. Однако, не обыденность остановки заставила спохватиться. – Тьфу, на него! Ты лучше скажи, умирал страшно?
«Жить страшнее было. До войны лагерей боялся. На войне – смерти. А как залез сюда вот с пулеметом, вдруг отпустило. Напарника моего вместе с крышей снесло. Не испугался. А как сам через порог перескочил, не понял. Мне потом мой отец Потап (твой прадед), с моими друзьями по окопам (все, ранее моего ушедшие) показали, что, да как случилось… и про ворон ненасытных, и про руки прикипевшие…»
- Разве такое бывает, дедушка?
«Оно не бывает, оно всегда есть. Человек он вечно живой, пока жив Вечный и Единый Господь наш».
- А почему все про смерть говорят? Боятся ее, умирают… – Слова о вечном человеке вызвали у девочки недоумение своим противоречием очевидности.
«Мало кому охота вникать в сущность человеческую, внученька. Ученых людей по этой части невыгодно слушать тем, кто Мамоне служит. Тем же попам. А мудрые люди давно доказали – вся жизнь земная – кино, и больше ничего».
- Мой прокушенный палец, – не кино! Мне больно по-настоящему было! И сейчас трясется! «Похоже, у дедушки крыша подвинулась, говорить такое!»
«Кино, конешно, примитивное сравнение. Нет божьего совершенства в земном кино! В том, что на экранах показывают.»
- Не понимаю, дедушка! Ты все про бога, да про бога… Кто видел того бога? Ты, видел?
«Лобадуха ты моя ненаглядная! Это меня, грешника, ты сейчас не видишь! Не достоин я видимым быть, покуда мой грех тобой исправлен не будет. А на Бога каждый из нас каждую секундочку смотрит, кто во сне, кто наяву. И трогаешь ты Его, и чувствуешь сердечком своим беспокойным каждую секундочку! Оттого и не замечаешь в простоте, да доступности…»
Набирающий тепло дня ветерок просушил слезы. Обращенное к солнцу лицо, светилось природным изумлением, круто замешаном на солидной дозе недоверия.
- А кого на иконах рисуют? Попы в церквях, мама и папа дома, учителя в школе, твоя бабушка Оля, когда живая была, – все-все, кого-то богом, а кого святыми называли и называете. Это как?
«Так и не так. На иконах – люди, особой милости божьей удостоенные. Они жили людьми, и другими людьми богами либо святыми обозначены. Все они за божескую Любовь и страдания за людей, людьми же и награждены».
- И кином по Земле ходили, – съязвила девочка. – На иконы молятся, они помогают!
«Не всегда и не всем помогают, скажу. А словечко «кино» не склоняется. Из твоего «кино» где ты сейчас живешь, не один человек еще не принес домой (где я сейчас и Оля, и куда каждому вернуться суждено)… и не пронес макового зернышка. Почему оно так, дотюмкай тюмкалкой своей? А потому как фикция вокруг тебя все. Живая картинка она богом совершенная. Совершенная и Ему необходимая! Большой и малый миры через человека обмениваются местами. Так и рук у Бога нет, окромя людских, ни глазок как у тебя, ни носишек».
- ???
- Я с тобой рядышком, а погладить головушку твою светлую не могу… Руки свои вижу, а скрозь тебя без задержек проходят. Не нарочно повторю! Запомни внученька: нету у Бога рук других, кроме твоих, да всех людей по Земле ходящих. Без них, Он ни горячего, ни холодного не разумел бы. Ему и глазоньки твои, и ушки нужны. И землю, и воздух, и водицу: все-все, что ты чувствуешь или ощущаешь, Он через всякого человека познает! Прощай, пора мне…»
Через минуту, заждавшийся Йяурр протер просушенные следы хозяйкиных слез шершавым языком.
13.
Лиог бежала по липовой аллее городского парка, прямиком выводящей к пятиэтажке, где жила ее лучшая подруга Ирка. Боевая Ирка, прославившаяся в школе своим «безбашкиродием» и независимостью.
Своего брата Тошку-Антошку, ботаника с мечтательными подернутыми таинственной поволокой глазами (не поймешь, серыми или небесно-голубыми) Ирка давно припечатала резиновой пяткой кроссовки – «попробуй, вякни!»
Родители Ирки (как мать и отец Лиог) работали врачами в одной больнице. На работу убегали рано. Известное дело, везде обход в десять часов, и попробуй не подготовься. А больных хватало с избытком.
Последнее время опытных врачей начали посылать «в горячие точки». Перед вылетом отцы и матери надевали синие костюмы с огромными белыми буквами на спине МЧС, торопливо целовали детей и исчезали на неопределенный срок далеко не всегда понимая «куда?»
Во время их отсутствия детвору «пасла» бабка Пелагея, неизменно приползая из ниоткуда безо всяких телефонных переговоров.
Ирка и Тошка «пасли» себя сами.
Дверь распахнулась, не успела Лиог коснуться синей кнопки звонка. Опешивший от неожиданного визита, Тошка явно караулил кого-то другого. И не грозный Йяурр оказался тому причиной. Собаку Тошка разглядел потом. Правда, когда увидел, бедолага «переконил» до состояния, при котором прудят в штаны.
Лиог отчетливо видела веселую насмешку пса в два шумных нюха оценившего причины страха юного хозяина квартиры и проворковавшего ему в назидание нечто похожее на традиционно-школьное «не возбухай». Реакция на реплику собаки, показалась Лиог несколько необычной для Тошки. Мальчишка моментально успокоился.
- Крикни Ирку!
- Она в больнице…
- Что с ней?
- Заболела…
- Дубина! Объяснил, называется! – Решительным жестом, не без умысла, направленным в солнечное сплетение, Лиог смела парня со своего пути к Иркиной комнате. – Мне переодеться надо!
Тошка семенил следом.
- Запрись только! Я, я…
- Гостей жду… – закончила фразу пришлая нахалка. – Твои проблемы!
Тошка стоял перед ней краснее рака – сама растерянность. Лиог, напротив, выказала настоящую решительность и напористость. Иркин домашний халатик трепетал в ее руке знаменем победы на командной высоте в беспощадной битве характеров. Лиог забежала в душ, оставив дверь дразняще приоткрытой.
- Заперлась бы, что ли… – прохныкал за дверью Тошка.
Лиог расстегнула широкий пояс, и красная юбка проститутки скользнула на плитки пола. Звякнуло колечко.
«Ой, прости господи и дедушка, из головы выпало». Лиог торопливо отыскала подарок и сунула его в карманчик халатика. – Чего сопишь под дверью? Блузку скину, смотри, сколь захочешь! Ты для баб мужчинка безвредный!
Ох уж эта Ирка с ее шуточками над брательником! Но договоренность с подругой по методу отшива Тошки, компромиссов не знала.
Волна Тошкиного смущения «пробила» брешь в двери. Девчонки давно прознали о патологической трусости паренька перед всем «слабым полом» и издевались незлобиво, но и, не стесняя себя рамками приличий.
- Не дрейфь, Тошка! Мы быстро! – крикнула дерзкая девчонка в полный голос, зная на «стопроц» – Иркиного ботаника «сдуло ветром».
Прихватив фен, размореная горячей водой Лиог, отнесла обрыдлую одежду в мусорное ведро под раковиной на кухне.
- В мусоропровод мое тряпье не забудь выбросить! – крикнула она запертой изнутри Тошкинй двери. – Я у Ирки посплю, устала что-то. Потом объясню. Ты уж прости мое нахальное вторжение. Мы с Йяурром тихо будем. «И зачем я разобидела пацана? Надо будет Ирке сказать, чтобы гонор сбросила…Зачем до плаку доводить ради глупости». – Лиог пробежала короткий коридорчик и юркнула к Ирке.
В Иркиной комнате царил привычный беспорядок, – материализовавшаяся копия взбалмошеных мозгов лучшей подруги. Розетку удлинителя Лиог разыскала под грудой Плейбоя, пестревшей фотографиями фальшивых улыбок, которые безумно нравились Ирке, а Лиог называла сопливо-слюнявыми. Неприбранную тахту Лиог тревожить не стала, лишь прикрыла поверх зелёным шерстяным пледом с кисточками, сразу придавшими комнате уютную благопристойность. Забравшись поверх, Лиог подоткнула под спину подушку, с наслаждением отдыхающего позвоночника придавила ее спиной, подставляя волосы теплому почти бесшумному ветру.
У матери фен издавал пронзительный вой стаи голодных кошек, здорово напоминающий попсу дискотек. Домашние разбегались, кто куда, а мать смеялась им в след: – Привыкай население к звездам экрана! Скоро мой фен вам цветочком покажется на фоне их поющих ягодиц!
На самом деле, мать копила копейку хотя бы на «Ниву». Не жадничая, но и не разбрасываясь деньгой по-пустому.
Лиог дремала, когда отмытый Йяурр, пренебрегая прикроватным ковриком, оторвал нос от подмышки хозяйки. Звонка Лиог не слышала. Бдительный Тошка, стопроц, вернулся на пост около двери, а сейчас шептался с долгожданным посетителем.
Йяурр дернул башкой, настораживаясь. Сквозь полуопущенные веки Лиог откровенно любовалась шелковистой нежностью пуха и изумительной белизны окрасом внутренней части ушей пса, гармонично сочетающегося с почти черным верхом.
- Спокойно Йяурр! Расслабься! Касаемо нас или нет, узнаем потом.
14
Пес послушно вернул нос в подмышку. Лиог смежила веки, лишний раз, убеждаясь – вернуть спугнутый сон не всегда просто. Тем более, ее прямо-таки раздирало любопытство, в коем очень и очень не хотелось признаваться самой себе! Какое-то время Лиог продолжала лежать, наслаждаясь «расслабухой» после душа, и собственное тело казалось ей переполненным холодным свинцом прошедших суток.
«Я хочу встать и пойти… встать и пойти… встать и пойти!» Стучало сердце в виски своим, непослушным разуму заклинанием. «Пойти и посмотреть, хотя бы одним глазком!»
Не открывая глаз, Лиог представила себя лежащей на Иркиной постели рядом с вытянувшимся и откровенно дрыхнувшем псом, чей нос согревал подмышку уютным дыханием, увидела распущенные по подушке длинные пряди, в которых запуталась ее знаменитая на всю школу косая челка… Обернулась на зеркало и посмотрела на себя со стороны, даже полюбовалась, замешкавшись, сохранившимся в профиле изумлением на уснувшем лице. Вернулась назад и сравнила впечатление с привлекающим взоры мальчишек анфасом, машинально оперлась о стену и с ужасом обнаружила свой острый локоть посередине орнамента светлых Иркиных обоев!
Скорее всего, она вскрикнула от неожиданности. Но пес на ее крик никак не отреагировал, а рука сама собой вернулась из стены целой и невредимой. Лиог тщательно исследовала рисунок обоев, с удивлением не обнаруживая никаких признаков или следов, оставленных ее неосторожным вторжением в стену.
- Сплю, наверное! – успокоила себя Лиог, единственно верным на ее взгляд объяснением явной нелепицы.
Шлеп босых ног по линолеуму коридора замер возле дверей. Исчезновение звука привлекло внимание «спящей», и в мгновение ока привело в состояние готовности к отпору непрошенным любителям игры в подгляделки. То, что любителей могло оказаться сколь угодно, Лиог не сомневалась. Первые минуты сна бывают такими крепкими!
- Ну, погодите, мерзопакостники!
Резким движением Лиог потянула ручку дверей на себя и… неожиданно оказалась по пояс выкинутой в коридор прямо сквозь доски! Не успела опешившая от неожиданности девочка прийти в себя, с ужасом разглядывая наготу своего живота и аккуратной загогулины пупа, из комнаты Иркиных родителей напротив вылетел совершенно голый Тошка с иконой Богоматери в руках и, никого не замечая, пронесся прямо сквозь нее. Увернуться Лиог не успела!
Тошка скрылся в своей комнате, мягко щелкнул замок его дверей, Лиог медленно втягиваясь назад, еще медленнее приходила в себя от потрясения. Ее изображение на кровати и пес продолжали лежать точно там же, где она оставила их полминуты назад.
- Я буквально на днях читала обо всем этом!! – Ясность мышления, наконец, одержала уверенную победу. – Не помню автора, но читала и не верила! Во, дура была! Я же и сквозь стенки могу! Пройду… пройду… пройду!
Заклинание ли, любопытство сработали без сучка и задоринки. Лиог (на всякий случай) медленно просочилась в комнату Тошки и едва не превратилась в соляной столб от увиденного. «Лучше б мне в стенках застрять!»
Ее брат и Тошка голяками стояли на коленях перед образом на стуле и, не замечая ее вторжения, истово молились.
- Пресвятая Матерь божья, клянусь, в последний раз это!
- В самый последний, – вторил младшему другу брат, не переставая креститься, а губы, теряя привлекательность, плаксиво тряслись.
Лиог продолжала стоять столбом, медленно приоткрывая и резко захлопывая рот, точно спохватываясь. Сумей она посмотреть на себя со стороны в менее напряженной обстановке, она бы непременно рассмеялась. Сходство ее с Йяурром в момент знакомства с беглянкой бросалось в глаза. Сейчас же, увиденное, упорно не желало увязываться со всем тем, что она думала или знала о брате. Как и о самой дружбе брата с Иркиным Тошкой, которого на тринадцатом году жизни продолжали считать малолеткой, предположить не могла. «Они и не встречались вовсе! Стопроц, мы б знали!»
Не замечая постороннего глаза ребята продолжали молиться. Вдруг Лиог поймала себя на мысли «Они же молча молятся!»
Губы шевелились, создавая впечатление громкого шепота, но каждый молился сам за себя, а расстояние между головами оказалось своеобразным резонатором общих аккордов аккомпанемента общей же цели. «Стопроц…»
«Пусть простит меня моя сестра старшая Ира! Пусть простит глупость мою и здоровой придет домой, и не будет у нее никакого сифилиса!»
Слова ребят проникали в сознание, были понятными, но сторонними, напоминающими кадры близкого по настроению, и все же фильма. Разрывающее сердце слово «сифилис» вспышкой яркого света высветило перед Лиог всю подноготную ребячьего страха и покаяния. Она физически почувствовала падение тяжести, что последние сутки стискивала сердце свинцовым обручем, и следом без перехода, – невесомость пустоты и бурный прилив освежающей нежности чистой любви.
«Пусть простит сестренка младшая глупую выходку мою, боже! Путь Тошкины слова (про нее) окажутся правдой! Пусть она простит и вернется домой живой и здоровой!»
На глазах Лиог навернулись слезы.
«Как вы сейчас красивы, братья мои глупенькие, в голой искренности молитв ваших! Да, разве отыщется сердце, чтобы вас таких не простить? Прямо сейчас, немедленно! И плевать мне на глупые дела ваши, что вы по глупости затеваете утворить снова!» Грехи ребят в сознании Лиог неожиданно перекочевали в разряд их личных мальчишеских художеств, не имеющих никакого отношения к ней, Лиог. «Нравится дураку дурью маяться? Ваш проблем унд антворт (и ответ)». – Лиог встряхнулась, снимая наваждение. – «Опять киношники со своими примочками! Причем тут фрицы?». Лиог силилась вспомнить свое пробуждение в психушке. Там было, было, нечто киношное... баллада какая-то? «Не-а, забыла! Да, и тьфу на киношников… Не до того!»
А ребята продолжали молиться в унисон, торопливо смахивая с ресниц росу, мешающую им креститься.
«Господи Боже, сними с нас наказание свое справедливое…»
Богородица и младенец смотрели на кающихся, и не было в их лицах упрека. Разве что, печаль безмерная светилась в глазах под белоснежными покровами одежд.
Тошка и брат замолчали, но не поднимались с коленей, возможно в ожидании немедленного чуда исцеления.
Лиог почувствовала себя лишней.
Свет нового дня набирал силу. Внутри разбитой церкви оказалось сумеречно, алтарь зиял множеством пробоин, подсвеченных обширным провалом купола и начисто снесенным верхним правым углом.
Прошлое великолепие настенной живописи проступало со стен зрелищем духовной нищеты поколения, в добровольном плену у гордыни и мамоны, позабывшего Бога.
Она стояла на груде каменного мусора, не доверяя глазам.
- Ай да бабушка Ойли с ее реальностью! А Слип показал картинку будущего и сказал «не готова». Под брата лечь, получается, готова. К психушке – готова, к светлому будущему – фигульки на рогульки, но держи юбку поширьше! Это я не тебе, Йяурр! Отпусти! Я сама иду!
Отпустивший, было, юбку в узком лазе, пес нацеливался к продолжению взятых на себя обязательств. Получив «команду», он одобрительно взвизгнул, устремляясь за «останки» левой половины алтаря. Описание старушки Ойли оказалось предельно точным.
Осклизлые нижние ступеньки уступили место сухим, но исковерканным донельзя. Лиог и пес поднимались крайне медленно, по очереди помогая друг другу. Не раз и не два девочка теряла равновесие на шатких опорах, уступая непосильной тяжести живого веса собаки. Особенно трудно приходилось на исчезнувших пролетах, где ступеньки отсутствовали начисто.
Лиог пробиралась на середину такого пролета, прижималась спиной к одной из стенок, а босыми ступнями изо всех сил упиралась в противоположную стенку, превращая себя в подобие живой ступеньки, способной выдержать тяжесть пса во время прыжка, вернее сказать, двух прыжков подряд.
Лиог инстинктом отыскала прием, что в альпинизме получил четкое определение «распор». В свою очередь, пес помогал хозяйке. Закрепившись, он протягивал к девочке морду, приоткрывал пасть, и кисть Лиог получала дополнительную опору простым охватом его верхней челюсти по зубам и коротенькой шерсти выше ноздрей.
На чердак под крышей некогда добирались по приставной лесенке и прямоугольник люка. Открытая с четырех сторон звонница, за время боев потеряла все свои перекладины под колокола. Сами колокола исчезли почти век назад после октябрьских перемен.
Углы звонницы искрошили осколки. Стены заменяли приземистые окна с кованными железными брусьями под сводами. Лиог смотрела на изумительной красоты панораму внизу, совершенно не представляя себе, какая сила способна переместить ее наверх.
Йяурр смотрел на дыру в потолке, добродушно помахивая хвостом и скалясь от разбирающего смеха.
«Чему радуешься? Я спортсменка? Альпинистка? Ой, бабушка Ойли! Тут потолок не поймешь, на чем держится!»
Лиог только-только разобрала бедственное состояние потолка, перекошенного и готового оборваться в сторону реки. Йяурр обежал углы, без лишнего стеснения опечатывая их струйной собачьей печатью, и стал под самое низкое место, широко расставив мощные лапы.
«Спасибо! Я легонькая, ты выдержишь! Ой, помоги, господи!»
Как ни была неопытна девочка, последний подъем прошел без сучка, без задоринки благодаря множеству удобных зацепов. Пес наблюдал за хозяйкой, усевшись на хвост, навострив уши, и перекладывая башку с боку на бок с удивлением и нескрываемым любопытством. Хозяйка на мгновение скрылась из виду, но тотчас свесилась книзу:
«Теперь жди, любопытная морда! Я ничего еще даже не разглядела». На самом деле, Лиог оказалось элементарно страшно поднять глаза.
Мизинчик трепетал, она не замечала. Мох вокруг лаза, дальше трава, ствол березки (она его видела снизу), ржавая пластина с прорезью прямоугольником, из нее короткая ржавая труба толщиной в руку взрослого мужика торчит наискосок в небо, и зелень, зелень, зелень разнотравья с мелкими глазками голубых незабудок.
Золото не узнать нельзя! И не зеленый сучок продет сквозь колечко. Дыхание у Лиог пресеклось:
- Зд-ррравствуй, дедушка Потапыч! – прошептала, запинаясь, а глаза уже различали зарастающее травой то жуткое, что она так боялась увидеть. «Вот как просто оно бывает. И никому то ты в целом мире не нужен… кроме травы да голубых незабудок».
«Первыми пировало воронье, внучка, а колечка не тронули. Не разглядели под гарью. Руки то прикипели к пулемету, так и остались…»
Ноги сделались вдруг ватными. Лиог опустилась на мох возле прямоугольника лаза, ей показалось в красную лужу крови. Мгновением позже она встретилась глазами с верным Йяурром. И такие преданность и сочувствие светились в этих глазах!
- Спасибо тебе, мой верный косматый! Это не кровь, платье дурацкое местами промокло. А плачу, сама не знаю почему».
Йяурр переступил лапами и тихонько заскулил. Лиог окончательно пришла в себя. Бабушка, дедушка… не враги же они! Баба Ойли, куда страшнее вначале была.
«Я успокоилась. Тебе можно показаться дедушка».
«Не сумею. Мы разные с Олей. Она меня видит, я ее нет. Это ее силой мы разговариваем. Увижу ее, когда колечко к внуку перейдет».
Лиог решительно поднялась и потянула колечко к себе. Зеленый «сучок» легко скользнул в траву. Не зная, куда положить «подарок» деда Лиог захотелось одеть его на палец. Но вдруг вспомнила того, кому он предназначался, тщательно протерла колечко подолом платья, поискала карманчик, не нашла и, не без мимолетной брезгливости, кинула сверкающую драгоценность за широкий отворот блузки.
«Так то лучше, внученька!» Прошелестело в голове благодарственно.
«Прости, дедушка, не тебя брезгаю. Брата… Его колечко»
«Ты лучше прости балбеса. Никто не знает, когда он порог жизни земной переступит. Не опоздать бы тебе с прощением».
- Мокрозадые, дедушка, – они не наркоманы. Живут долго, ссучары поганые! – гнев Лиог разгорался пожаром. Однако, не обыденность остановки заставила спохватиться. – Тьфу, на него! Ты лучше скажи, умирал страшно?
«Жить страшнее было. До войны лагерей боялся. На войне – смерти. А как залез сюда вот с пулеметом, вдруг отпустило. Напарника моего вместе с крышей снесло. Не испугался. А как сам через порог перескочил, не понял. Мне потом мой отец Потап (твой прадед), с моими друзьями по окопам (все, ранее моего ушедшие) показали, что, да как случилось… и про ворон ненасытных, и про руки прикипевшие…»
- Разве такое бывает, дедушка?
«Оно не бывает, оно всегда есть. Человек он вечно живой, пока жив Вечный и Единый Господь наш».
- А почему все про смерть говорят? Боятся ее, умирают… – Слова о вечном человеке вызвали у девочки недоумение своим противоречием очевидности.
«Мало кому охота вникать в сущность человеческую, внученька. Ученых людей по этой части невыгодно слушать тем, кто Мамоне служит. Тем же попам. А мудрые люди давно доказали – вся жизнь земная – кино, и больше ничего».
- Мой прокушенный палец, – не кино! Мне больно по-настоящему было! И сейчас трясется! «Похоже, у дедушки крыша подвинулась, говорить такое!»
«Кино, конешно, примитивное сравнение. Нет божьего совершенства в земном кино! В том, что на экранах показывают.»
- Не понимаю, дедушка! Ты все про бога, да про бога… Кто видел того бога? Ты, видел?
«Лобадуха ты моя ненаглядная! Это меня, грешника, ты сейчас не видишь! Не достоин я видимым быть, покуда мой грех тобой исправлен не будет. А на Бога каждый из нас каждую секундочку смотрит, кто во сне, кто наяву. И трогаешь ты Его, и чувствуешь сердечком своим беспокойным каждую секундочку! Оттого и не замечаешь в простоте, да доступности…»
Набирающий тепло дня ветерок просушил слезы. Обращенное к солнцу лицо, светилось природным изумлением, круто замешаном на солидной дозе недоверия.
- А кого на иконах рисуют? Попы в церквях, мама и папа дома, учителя в школе, твоя бабушка Оля, когда живая была, – все-все, кого-то богом, а кого святыми называли и называете. Это как?
«Так и не так. На иконах – люди, особой милости божьей удостоенные. Они жили людьми, и другими людьми богами либо святыми обозначены. Все они за божескую Любовь и страдания за людей, людьми же и награждены».
- И кином по Земле ходили, – съязвила девочка. – На иконы молятся, они помогают!
«Не всегда и не всем помогают, скажу. А словечко «кино» не склоняется. Из твоего «кино» где ты сейчас живешь, не один человек еще не принес домой (где я сейчас и Оля, и куда каждому вернуться суждено)… и не пронес макового зернышка. Почему оно так, дотюмкай тюмкалкой своей? А потому как фикция вокруг тебя все. Живая картинка она богом совершенная. Совершенная и Ему необходимая! Большой и малый миры через человека обмениваются местами. Так и рук у Бога нет, окромя людских, ни глазок как у тебя, ни носишек».
- ???
- Я с тобой рядышком, а погладить головушку твою светлую не могу… Руки свои вижу, а скрозь тебя без задержек проходят. Не нарочно повторю! Запомни внученька: нету у Бога рук других, кроме твоих, да всех людей по Земле ходящих. Без них, Он ни горячего, ни холодного не разумел бы. Ему и глазоньки твои, и ушки нужны. И землю, и воздух, и водицу: все-все, что ты чувствуешь или ощущаешь, Он через всякого человека познает! Прощай, пора мне…»
Через минуту, заждавшийся Йяурр протер просушенные следы хозяйкиных слез шершавым языком.
13.
Лиог бежала по липовой аллее городского парка, прямиком выводящей к пятиэтажке, где жила ее лучшая подруга Ирка. Боевая Ирка, прославившаяся в школе своим «безбашкиродием» и независимостью.
Своего брата Тошку-Антошку, ботаника с мечтательными подернутыми таинственной поволокой глазами (не поймешь, серыми или небесно-голубыми) Ирка давно припечатала резиновой пяткой кроссовки – «попробуй, вякни!»
Родители Ирки (как мать и отец Лиог) работали врачами в одной больнице. На работу убегали рано. Известное дело, везде обход в десять часов, и попробуй не подготовься. А больных хватало с избытком.
Последнее время опытных врачей начали посылать «в горячие точки». Перед вылетом отцы и матери надевали синие костюмы с огромными белыми буквами на спине МЧС, торопливо целовали детей и исчезали на неопределенный срок далеко не всегда понимая «куда?»
Во время их отсутствия детвору «пасла» бабка Пелагея, неизменно приползая из ниоткуда безо всяких телефонных переговоров.
Ирка и Тошка «пасли» себя сами.
Дверь распахнулась, не успела Лиог коснуться синей кнопки звонка. Опешивший от неожиданного визита, Тошка явно караулил кого-то другого. И не грозный Йяурр оказался тому причиной. Собаку Тошка разглядел потом. Правда, когда увидел, бедолага «переконил» до состояния, при котором прудят в штаны.
Лиог отчетливо видела веселую насмешку пса в два шумных нюха оценившего причины страха юного хозяина квартиры и проворковавшего ему в назидание нечто похожее на традиционно-школьное «не возбухай». Реакция на реплику собаки, показалась Лиог несколько необычной для Тошки. Мальчишка моментально успокоился.
- Крикни Ирку!
- Она в больнице…
- Что с ней?
- Заболела…
- Дубина! Объяснил, называется! – Решительным жестом, не без умысла, направленным в солнечное сплетение, Лиог смела парня со своего пути к Иркиной комнате. – Мне переодеться надо!
Тошка семенил следом.
- Запрись только! Я, я…
- Гостей жду… – закончила фразу пришлая нахалка. – Твои проблемы!
Тошка стоял перед ней краснее рака – сама растерянность. Лиог, напротив, выказала настоящую решительность и напористость. Иркин домашний халатик трепетал в ее руке знаменем победы на командной высоте в беспощадной битве характеров. Лиог забежала в душ, оставив дверь дразняще приоткрытой.
- Заперлась бы, что ли… – прохныкал за дверью Тошка.
Лиог расстегнула широкий пояс, и красная юбка проститутки скользнула на плитки пола. Звякнуло колечко.
«Ой, прости господи и дедушка, из головы выпало». Лиог торопливо отыскала подарок и сунула его в карманчик халатика. – Чего сопишь под дверью? Блузку скину, смотри, сколь захочешь! Ты для баб мужчинка безвредный!
Ох уж эта Ирка с ее шуточками над брательником! Но договоренность с подругой по методу отшива Тошки, компромиссов не знала.
Волна Тошкиного смущения «пробила» брешь в двери. Девчонки давно прознали о патологической трусости паренька перед всем «слабым полом» и издевались незлобиво, но и, не стесняя себя рамками приличий.
- Не дрейфь, Тошка! Мы быстро! – крикнула дерзкая девчонка в полный голос, зная на «стопроц» – Иркиного ботаника «сдуло ветром».
Прихватив фен, размореная горячей водой Лиог, отнесла обрыдлую одежду в мусорное ведро под раковиной на кухне.
- В мусоропровод мое тряпье не забудь выбросить! – крикнула она запертой изнутри Тошкинй двери. – Я у Ирки посплю, устала что-то. Потом объясню. Ты уж прости мое нахальное вторжение. Мы с Йяурром тихо будем. «И зачем я разобидела пацана? Надо будет Ирке сказать, чтобы гонор сбросила…Зачем до плаку доводить ради глупости». – Лиог пробежала короткий коридорчик и юркнула к Ирке.
В Иркиной комнате царил привычный беспорядок, – материализовавшаяся копия взбалмошеных мозгов лучшей подруги. Розетку удлинителя Лиог разыскала под грудой Плейбоя, пестревшей фотографиями фальшивых улыбок, которые безумно нравились Ирке, а Лиог называла сопливо-слюнявыми. Неприбранную тахту Лиог тревожить не стала, лишь прикрыла поверх зелёным шерстяным пледом с кисточками, сразу придавшими комнате уютную благопристойность. Забравшись поверх, Лиог подоткнула под спину подушку, с наслаждением отдыхающего позвоночника придавила ее спиной, подставляя волосы теплому почти бесшумному ветру.
У матери фен издавал пронзительный вой стаи голодных кошек, здорово напоминающий попсу дискотек. Домашние разбегались, кто куда, а мать смеялась им в след: – Привыкай население к звездам экрана! Скоро мой фен вам цветочком покажется на фоне их поющих ягодиц!
На самом деле, мать копила копейку хотя бы на «Ниву». Не жадничая, но и не разбрасываясь деньгой по-пустому.
Лиог дремала, когда отмытый Йяурр, пренебрегая прикроватным ковриком, оторвал нос от подмышки хозяйки. Звонка Лиог не слышала. Бдительный Тошка, стопроц, вернулся на пост около двери, а сейчас шептался с долгожданным посетителем.
Йяурр дернул башкой, настораживаясь. Сквозь полуопущенные веки Лиог откровенно любовалась шелковистой нежностью пуха и изумительной белизны окрасом внутренней части ушей пса, гармонично сочетающегося с почти черным верхом.
- Спокойно Йяурр! Расслабься! Касаемо нас или нет, узнаем потом.
14
Пес послушно вернул нос в подмышку. Лиог смежила веки, лишний раз, убеждаясь – вернуть спугнутый сон не всегда просто. Тем более, ее прямо-таки раздирало любопытство, в коем очень и очень не хотелось признаваться самой себе! Какое-то время Лиог продолжала лежать, наслаждаясь «расслабухой» после душа, и собственное тело казалось ей переполненным холодным свинцом прошедших суток.
«Я хочу встать и пойти… встать и пойти… встать и пойти!» Стучало сердце в виски своим, непослушным разуму заклинанием. «Пойти и посмотреть, хотя бы одним глазком!»
Не открывая глаз, Лиог представила себя лежащей на Иркиной постели рядом с вытянувшимся и откровенно дрыхнувшем псом, чей нос согревал подмышку уютным дыханием, увидела распущенные по подушке длинные пряди, в которых запуталась ее знаменитая на всю школу косая челка… Обернулась на зеркало и посмотрела на себя со стороны, даже полюбовалась, замешкавшись, сохранившимся в профиле изумлением на уснувшем лице. Вернулась назад и сравнила впечатление с привлекающим взоры мальчишек анфасом, машинально оперлась о стену и с ужасом обнаружила свой острый локоть посередине орнамента светлых Иркиных обоев!
Скорее всего, она вскрикнула от неожиданности. Но пес на ее крик никак не отреагировал, а рука сама собой вернулась из стены целой и невредимой. Лиог тщательно исследовала рисунок обоев, с удивлением не обнаруживая никаких признаков или следов, оставленных ее неосторожным вторжением в стену.
- Сплю, наверное! – успокоила себя Лиог, единственно верным на ее взгляд объяснением явной нелепицы.
Шлеп босых ног по линолеуму коридора замер возле дверей. Исчезновение звука привлекло внимание «спящей», и в мгновение ока привело в состояние готовности к отпору непрошенным любителям игры в подгляделки. То, что любителей могло оказаться сколь угодно, Лиог не сомневалась. Первые минуты сна бывают такими крепкими!
- Ну, погодите, мерзопакостники!
Резким движением Лиог потянула ручку дверей на себя и… неожиданно оказалась по пояс выкинутой в коридор прямо сквозь доски! Не успела опешившая от неожиданности девочка прийти в себя, с ужасом разглядывая наготу своего живота и аккуратной загогулины пупа, из комнаты Иркиных родителей напротив вылетел совершенно голый Тошка с иконой Богоматери в руках и, никого не замечая, пронесся прямо сквозь нее. Увернуться Лиог не успела!
Тошка скрылся в своей комнате, мягко щелкнул замок его дверей, Лиог медленно втягиваясь назад, еще медленнее приходила в себя от потрясения. Ее изображение на кровати и пес продолжали лежать точно там же, где она оставила их полминуты назад.
- Я буквально на днях читала обо всем этом!! – Ясность мышления, наконец, одержала уверенную победу. – Не помню автора, но читала и не верила! Во, дура была! Я же и сквозь стенки могу! Пройду… пройду… пройду!
Заклинание ли, любопытство сработали без сучка и задоринки. Лиог (на всякий случай) медленно просочилась в комнату Тошки и едва не превратилась в соляной столб от увиденного. «Лучше б мне в стенках застрять!»
Ее брат и Тошка голяками стояли на коленях перед образом на стуле и, не замечая ее вторжения, истово молились.
- Пресвятая Матерь божья, клянусь, в последний раз это!
- В самый последний, – вторил младшему другу брат, не переставая креститься, а губы, теряя привлекательность, плаксиво тряслись.
Лиог продолжала стоять столбом, медленно приоткрывая и резко захлопывая рот, точно спохватываясь. Сумей она посмотреть на себя со стороны в менее напряженной обстановке, она бы непременно рассмеялась. Сходство ее с Йяурром в момент знакомства с беглянкой бросалось в глаза. Сейчас же, увиденное, упорно не желало увязываться со всем тем, что она думала или знала о брате. Как и о самой дружбе брата с Иркиным Тошкой, которого на тринадцатом году жизни продолжали считать малолеткой, предположить не могла. «Они и не встречались вовсе! Стопроц, мы б знали!»
Не замечая постороннего глаза ребята продолжали молиться. Вдруг Лиог поймала себя на мысли «Они же молча молятся!»
Губы шевелились, создавая впечатление громкого шепота, но каждый молился сам за себя, а расстояние между головами оказалось своеобразным резонатором общих аккордов аккомпанемента общей же цели. «Стопроц…»
«Пусть простит меня моя сестра старшая Ира! Пусть простит глупость мою и здоровой придет домой, и не будет у нее никакого сифилиса!»
Слова ребят проникали в сознание, были понятными, но сторонними, напоминающими кадры близкого по настроению, и все же фильма. Разрывающее сердце слово «сифилис» вспышкой яркого света высветило перед Лиог всю подноготную ребячьего страха и покаяния. Она физически почувствовала падение тяжести, что последние сутки стискивала сердце свинцовым обручем, и следом без перехода, – невесомость пустоты и бурный прилив освежающей нежности чистой любви.
«Пусть простит сестренка младшая глупую выходку мою, боже! Путь Тошкины слова (про нее) окажутся правдой! Пусть она простит и вернется домой живой и здоровой!»
На глазах Лиог навернулись слезы.
«Как вы сейчас красивы, братья мои глупенькие, в голой искренности молитв ваших! Да, разве отыщется сердце, чтобы вас таких не простить? Прямо сейчас, немедленно! И плевать мне на глупые дела ваши, что вы по глупости затеваете утворить снова!» Грехи ребят в сознании Лиог неожиданно перекочевали в разряд их личных мальчишеских художеств, не имеющих никакого отношения к ней, Лиог. «Нравится дураку дурью маяться? Ваш проблем унд антворт (и ответ)». – Лиог встряхнулась, снимая наваждение. – «Опять киношники со своими примочками! Причем тут фрицы?». Лиог силилась вспомнить свое пробуждение в психушке. Там было, было, нечто киношное... баллада какая-то? «Не-а, забыла! Да, и тьфу на киношников… Не до того!»
А ребята продолжали молиться в унисон, торопливо смахивая с ресниц росу, мешающую им креститься.
«Господи Боже, сними с нас наказание свое справедливое…»
Богородица и младенец смотрели на кающихся, и не было в их лицах упрека. Разве что, печаль безмерная светилась в глазах под белоснежными покровами одежд.
Тошка и брат замолчали, но не поднимались с коленей, возможно в ожидании немедленного чуда исцеления.
Лиог почувствовала себя лишней.
Обсуждения Лиог прод. 3