Книга 5. Капризная этика пространства
"Слово Отца – это одновременно и включение Его в действительность, включение новой действительности. Так вот, когда Отец, но уже Метагалактики, учитывая, что человек сумел оторваться от Планеты сознанием своим и совершил прорыв технически, дает возможность жить и условиями не планетарными уже, а метагалактическими, и включается соответствующая глубина законов, и они уже действуют, тогда человеку остается только принять их и учиться жить ими."
Часть 1
Двор Ники
– История, которую я хочу вам поведать, еще только формирует свой потенциал, но она уже видна на тонком плане бытия своей неповторимостью, отличающей ее от остальных. Поэтому я ее и выбрал…, – Алекс откинулся в кресле, и взгляд его устремился то ли в прошлое, то ли в будущее, где картины весьма странных событий представали перед ним во всех деталях. Ему оставалось только перевести все в текст, и он продолжил…
– Эмильен с малых лет был любознательным мальчиком, – Алекс ощутил на себе недовольный взгляд героя своего повествования и исправил, – любознательным малым, от внимания которого не уходила ни одна малейшая деталь. И впоследствии ему, Эмилю, неоднократно доводилось убеждаться в том, что деталь эта не такая уже и малейшая. Его непосредственность и наивность обезоруживали любого, сметали на своем пути все преграды предубежденности. Судьба, казалось, именно на нем осуществляла реализацию вероятности своего маловероятного. Так случилось, и когда перед ним без особых усилий с его стороны открылись двери самого закрытого отделения института, и когда события свели его с мастером, скользящим во времени. Так сталось и на этот раз, когда он обратился к Алиму, тому самому «скользящему», с просьбой посодействовать в устройстве на работу в окутанный туманом и изобилующий тайнами «Литературный мир», «хоть каким-нибудь чистильщиком, хоть каким-нибудь агентом». Именно так Эмиль сформулировал свою просьбу.
Алим улыбнулся и, ничего не ответив, просто отвел его, не откладывая в долгий ящик, в ту самую приемную, которую сам еще не так давно рассматривал впервые.
Мы не будем больше наблюдать, как пишет и подправляет написанное Алекс, а просто окунемся в описываемые ним события.
– Вот, – обратился Алим, когда они с Эмилем вошли в здание «Литературного мира», к приветливо встретившей их Фаине, – привел вам весьма ценного работника. Возьмёте – не пожалеете.
И, продолжая улыбаться, вышел.
Эмиль, тогда еще не подозревающий, какие события его ожидают, впервые ощутил на себе цепкость пространства, которое примерялось к нему своими условиями, и обмяк, оставив попытки сопротивления: будь что будет…
– Так, значит, говоришь, чистильщиком согласен быть? – спросила Фаина.
Эмиль кивнул головой, хотя не мог сообразить, говорил ли об этом вслух.
– Есть как раз одна вакансия при Дворе Ники. Надеюсь, ответственности не боишься?
– Я справлюсь! Обязательно, – обрадовался Эмиль, замечая при этом, как сознание его начинает плыть.
– Хорошо, определим тебя во Двор Ники с испытательным сроком и правом на определение в течение сегодняшнего дня. Пройдешь по коридору – вторая дверь налево.
Эмиль машинально поднялся со стула, и ватные ноги понесли его непослушное уже тело в коридор.
«Почему в дворники? Не хочу ходить с метлой», – пронеслось в его голове и утонуло в нарастающем там же шуме.
Дверь открылась легко, а, может, и не открывалась вовсе, но за ней открывался совсем иной мир…
… Октябрь вступил в свои права незаметно и без особого энтузиазма. Какое-то время он смотрел на мир, насупившись, сквозь темные облака, пропитывая пространство сыростью. Периодически отряхиваясь, как мокрый щенок, обдавая всех каплями мелкого дождя, он все же иногда успокаивался и улыбался пробивающимся из-за туч солнышком. И тогда проявлялся желтовато-красноватый окрас деревьев.
Шум листвы от налетавшего ветра неизменно сопровождался листопадом еще совсем даже не готовых к этому листьев.
… Эмиль стоял посреди пустынного парка с метлой в руках и никак не мог сообразить, что ему делать.
«Может, и правда, все это надо быстренько смести, преодолев, победив в себе ненужные сомнения, ведь теперь служу при Дворе Ники, богини – предвестницы побед», – на губах Эмиля появилась улыбка, а вместе с ней и надежда. Он сделал движение, обычное для любого дворника… любого, только не при Дворе Ники.
Непроизвольное движение, видимо, ослабило путы, сковавшие его сознание, и орудие труда испарилось. От неожиданности он потерял равновесие и медленно опустился на землю.
«Здесь иная сила тяжести», – промелькнуло в голове, и сердце начало стучаться, барабанить, будто кулаками, по грудной клетке, вырываясь на свободу.
«Надо успокоиться, – подумал Эмиль и вдруг вспомнил всё, о чем рассказывал ему Алим. – Выходит, это действительно иной мир, иное пространство, иные взаимодействия, иные правила игры».
«Вот оно – то, о чем ты давно мечтал», – обратилось к нему его же сознание, и сердце, не желая, видимо, чего-то пропустить из намечавшегося диалога, перестало неистово биться, рваться наружу: успокоилось.
Эмиль сидел так некоторое время, пытаясь справиться с нарастающим чувством одиночества, затем с возникшим ощущением, что он здесь не один, и, чтобы отвлечься, поднял с земли первый попавшийся лист…
…производящий шорох в руках, пожелтевший… исписанный неровным почерком:
«Покаянность моя и множественные прошения, не праздности ради, приоткрыть веки, не глаз телесных, но очей невидимых, привели меня, брат мой Никаин, на распутие нерешительности, и разверзлась стена незнания. И хлынула на меня пучина осознания, того, как не хлебом единым сыт человек, и что «соль» – то не о вкусе пищи, а о звучании за «фа» следующем. И звучанием этим завершатся дни, оковам подобные, нарастет скорость, и пребудет свобода для человека.
Откуда такие мысли, спросишь, или что же в них пугающего, возразишь ты? И я отвечу: не только покаянностью, но еще и дерзновением обратиться к богине Нике привел путь меня к подобным знаниям. Ибо явила Она мне сон, где странник в белых одеждах беседовал со мной и поведал такую историю: «Одна цивилизация, пребывая на пути стремительного развития, начала путь свой с высокой ноты и посему достигла скорости на седьмой ноте «си», что предвещало свободу на восьмой. Но была та нота восьмая иного порядка, иного звучания.
Достигнутые же той цивилизацией скорости позволили проявить и обозначить ту ноту как «риус». Долго не давалась она в обладание им: пока не догадались прикрепить ее к предыдущей ноте и по законам Слова Творящего закрепить в названии цивилизации своей. Так появился «Сириус».
Но, несмотря на все мытарства, через которые прошли, оставались они перед неразрешенными задачами. И, вот, в попытках их разрешения, пришли они на нашу Землю, готовые взамен поделиться своим опытом, и уговорили право на то имеющих запустить спираль развития человека на Земле с более низких звучаний, чтобы достижение нужной скорости пришлась на «фа», а свобода на «соль».
И все бы хорошо было, брат мой Никаин, если бы не одно обстоятельство: всё было понятно мне, и картина событий явлена красочно, пока во сне я пребывал. Только ото сна очи разомкнул, как и открывшееся сомкнулось. Никак мочи нет ладу дать, как «си-риус» и «фа-соль» увязать воедино? Может, еще одной ноты в звучании не достает? «Зем», к примеру? С нею бы пара «зем-ля» образовалась, и нить связующая огненный знак явить могла бы, и сирианцам помогла бы загадку разрешить.
Как мыслишь, стоит Нику еще раз потревожить и продолжение сна испросить? Ведь ты говаривал, что служил когда-то при Дворе Ее.
Твой Илистрат».
Эмиль выронил лист, и тот рассыпался и исчез прямо на глазах.
– Чушь какая-то! – проговорил он вслух, чтобы отряхнуть с себя пришедшее наваждение, и над парком нависла тишина, готовая обрушиться на него своей тяжестью. Эмиль ощутил это и поспешил исправить свою ошибку. Он нащупал еще один опавший лист и поднял его.
Налетевший ветерок обдал свежестью, и взгляд незадачливого чистильщика оказался прикованным к очередному тексту:
«Дорогой брат мой Никаин! Не дождавшись ответа твоего на письмо мое, ощутил я, будто кануло оно в Лету, и вновь соблазнен был дерзновением обратиться к Нике, и вновь обращение мое не было оставлено без внимания. Однако на сей раз явился ко мне странник в оранжевых одеждах и поведал другую историю: «Огненный Образ приняло пространство, в которое была запущена спираль развития. И потребовала она множества спин, чтобы опереться на них, и породила необходимость многих единений, и достигла сплавлением их всецелой воссоединенности, коей не было до неё. А поскольку прикоснулся я к ней, то не избежать и мне единения материи моей с пространством моим на ее территории. И должен я стать мастером… и явить должен мудрость, ибо материя любовью рожденная, без мудрости, дающей пространство для ее проявления, лишена возможности развития. Только стянуть плоскость в сферу надобно, чтобы придать ей совершенную форму. А возможно это, полагаю, только когда пространство то содержанием напитано, взращенным на благодатном поле деятельности.
И так мне ясно было, что делать надо, пока этот странник рядом был, что вознесся я в облака мечтаний и не заметил, как разомкнутое сомкнулось, и потерял нить огненную размышлений, а вместе с ней и источник оных. И вот вновь обращаюсь к тебе, брат мой Никаин, как бывшему в услужении у Ники ранее: помоги советом. Ибо близок я, но ускользает земля из-под ног. Не устою. На том твой Илистрат».
Эмиль на этот раз не выпустил листок из рук и ничего не произнес. Лист съежился, обжег ладонь, рассыпался пылью и исчез так же, как и первый, но тяжесть пространства не последовала, и это был добрый знак.
Что же он упустил на этот раз? Разбирало любопытство, и Эмиль сознательно уже поднял третий лист.
«Сознательно – еще не означает обдумано. Почему бы не посоветоваться со мной?», – обратился к нему его собственный Ум.
«Да, и чем наказана будет такая самоуверенность, если результат не оправдает ожиданий? – подкинула вопрос Вера. – А ведь и верно: безумству храбрых слагают песни», – в иронии продекламированного невостребованным Разумом было нечто настораживающее.
– Такое впечатление, что я тут не один, и все упрекают меня в том, что я сам все решаю, – произнес Эмиль, пытаясь разглядеть текст, которым был исписан третий лист. Налетевший ветер хотел было вырвать его из рук, но, поняв бесперспективность своей попытки, прибег к хитрости: обернулся вихрем у ближайшего дерева и осыпал поднятыми листьями незадачливого чистильщика.
– Хорошо, я прислушаюсь к твоему совету, настырная невидимая сила, – рассмеялся Эмиль и, выпустив из рук непрочитанный лист, подхватил опускавшийся на смену ему, ничем на первый взгляд не отличимый.
Капризная быль
Лист был желтоватый с зелеными прожилками, совершенно обычный, еще хранящий жизненную силу взрастившего его дерева. Гладкий, прохладный, он навевал чужие воспоминания…
Никаин аккуратно положил очередное письмо брата в общую стопку и задумался: «Почему Илистрат, которому так повезло, не хочет понять, что я не могу ему ответить на его письма? Этого нельзя делать».
Уж кому, как не Никаину, это было известно. Ведь он сам прошел через подобное испытание, вернее, не прошел. И теперь сидит в этой дыре, всяких условий и возможностей лишенный, только тем и утешающий себя, что служил при Дворе Ники. Впустую растратил дарованную ему удачу. Вот, если бы обратно вернуться в тот нескончаемый день… Нескончаемый день нескончаемых возможностей…
Никаин сел на камень, служивший ему и стулом, и наковальней, и напоминанием о непробиваемой тупости. Сел и заговорил:
- Дорогой брат мой Илистрат, отвечаю сразу на все твои письма, и даже этим устным своим ответом нарушаю я часть правил Этики Ники. Все странники, дворники, проводники и прочие служители Ники, которые будут тебе являться, так же полезны, как и вредны, когда своё «ч» выращивают. И только ей одной известно, когда и в чем. Одно могу сказать: советнички опасны более других, ибо множат они преодоления, которые зыбучим песком оборачиваются. Преодолениями мы растем – это верно, но не собиранием того, что преодолевать. А для них это расширение владений, укрепление царства «чин». Вот почему не могу я дать тебе совет, не могу ответить ни на одно письмо. Ибо не готов я к такой службе…
Ну, да ладно, ежели дойдет до тебя дыхание тонких тел моих, сможешь отличить воздыхание от придыхания, отдыхание от надыхания. Тогда поймешь, как вдыхание нового рождает вдохновение, и разверзнутся очи твои, и увидишь ты, что странники несут тебе недостающие части мозаики уже имеющегося у тебя мифа. И только у тебя, и только в приятии нового может родиться то, что может. Любой же совет исказит картину, и она никогда не воссоздастся и не родит того, что в ней заложено, а лишь только одни преодоления…
Посему только одно могу дополнить: брошенная мною нить непременно достигнет цели и предстанет во Дворе Ники возможностью кое-что изменить, но только одному из нас, и то, если сумеет прояснить…
Листок утратил свою жизненность, поблек, а вместе с ним поблекла и возникшая благодаря нему картина, выдумка или быль.
Прочтение последнего листа несколько утомило Эмиля. Он откинулся телом назад и медленно опустился на опавшие листья. Перебирая все их руками, он не решался поднять какой-либо один.
– Что же со всем этим делать? – неизвестно к кому воззвал Эмиль. Вопрос этот отозвался в его голове множеством туманных советов, которые он по известной причине не спешил принимать к рассмотрению, и советы эти, начали сгущаться капельками дождя, которые рассекли пространство парка и его самого на части.
Сначала перед ним предстал Образ Отца, как самая дееспособная и привычная часть. Он своеобразно собрал в охапку все развернутое в необычном пространстве и начал просеивать собранное через образовавшееся сито своих принципов, образуя советы один за другим.
«Убеждения отпустить легко: они живут привычками обычного мира и в этом пространстве безвредны, но только до тех пор, пока в нем не прорастет твой собственный мир, а уж тогда они покажут свою прилипчивость в стремлении закрепить опоры незыблемости и начнут обрастать непроходимыми зарослями предубежденности. Поэтому не спеши складывать миф, легализовать быль, пока не осознаешь все их капризы».
«Другое дело иерархичность – без нее никак нельзя. Надо четко определиться, что значимо сейчас, что тебе по силам, каков порядок ступеней в лестничном марше. Именно направленность и ширина первого шага, выбранный тобою тотем определит жизненность твоих устремлений и, в конечном счете, потенциал успешности всего дела».
«Не расслабляйся, не вылеживайся. Отчужденность сродни забвению. Нет твоих действий, нет тебя, нет совершенствования, нет пути. А это противоестественно…»
Последние фразы отозвались вполне реальным пощипыванием, покалыванием спины, и Эмиль вышел из прострации. Он снова сел.
– Нет действий, нет тебя, нет пути, – повторил он пришедшие слова и добавил, – а еще: нет понимания того, что от тебя требуется.
– Это хорошо, что ты вернулся, Илистрат, – услышал Эмиль знакомый голос и обернулся на него, – твоя мозаика до сих пор не видится цельной картиной.
Эмиль покрутил головой по сторонам и никого не заметил: только дикобраз копошился в листьях, пытаясь что-то отыскать.
– Да, не повезло тебе, брат, хотя вряд ли ты догадываешься, что название твое созвучно дикому образу, – произнес он, обращаясь к единственному замеченному обитателю парка. Животное фыркнуло, встряхнулось, разметав вокруг листья и пыль, и в следующее мгновение перед Эмилем предстал странник в темно-серой с зеленовато-бурыми блестками одежде.
– Что, вернулся-таки, Илистрат? – продолжил он начатый разговор. – В саду излиянном некому было без тебя порядок наводить. Ты теперь огненностью дышишь, Образ и Слово Отца несешь собою, но в саду преодолений нет должных условий для проявления их огненности, хотя и Свет Образа тоже многое может дать.
Помнишь, когда родилось двумерное пространство, никто не знал, для чего оно родилось, пока не увидели все, что каждое качество получило возможность проявиться своим количеством, массой на территории. Но синтез этих двух начал – материя – не только позволил самой массе структурироваться, но и добавил степень свободы самому пространству, сделав его трехмерным. А каждое новое качество проявлялось своей новой, особой материей, каждое добавляло единицу мерности и повышало степень свободы. И увидели все, что значит полнота свободы синтезом качеств.
Вложил тогда Отец Омеги Свои в колыбель материнскую, и закрепил за ними свободу воли. А различные проявления этой воли поручил своим служителям, хранителям, поддерживать в активном состоянии. Вот, например, за волю преодолений отвечала богиня Ника, преображения – богиня Нада. Вообще-то, само слово Бог раскрывается, если его от буквы «О» читать, от Отца, от Огня. Бог – значит «об», соединенное с «ог» – Образ Огненный. Это по законам Слова Отца, и ты теперь можешь слышать звучание его.
Ты, Илистрат, выполнил свое обещание вернуться мастером. Я выполнил обещание дождаться тебя, хотя довелось мне для этого какое-то время животным быть, ибо те, кто решил восходить, ушли на воплощение человеками, а кто остался… Поэтому, если готов ты завершить исполнение обещанного – идем к перекрестку.
Эмиль видел в облике странника знакомые черты, но не мог припомнить ни их прежних встреч, ни тем более данных друг другу обещаний. И еще тревожило, что странник называл его Илистратом. Поэтому он всячески пытался оттянуть время какого-то неизвестного поворота событий, который может и должен произойти на перекрестке.
– Всякий раз ты предстаешь, странник, в ином свете, ином одеянии. Но я-то – теперь, скорее, философ, чем мастер, и, откровенно говоря, мало что помню из давних событий.
– Всё ты вспомнишь за перекрестком времени. А философ или мастер – разница не такая уж большая. Всё сводится к двуединому. Ведь два начала: Энергия Материи как Любовь Матери и Свет Пространства как Мудрость Сына в любом соединении дают одно и то же, что любовь с мудростью – философию, что материя с территорией, двумерным пространством – мастерство, что энергия, достигшая обители пространства света – просветление, пробуждение. Все это результат синтеза двух начал.
Перекресток времени
Странник отдал Эмилю пожелтевший лист, который всё время держал в руке, и на этом их диалог был завершён.
Они остановились на перекрестке, который можно было пройти только вдвоем. Эмиль и Странник подошли к нему с двух пространственно противоположных сторон. Когда прекратилось их движение в пространстве, началось движение во времени. Странник растворился в будущем, идя на воплощение человеком, Илистрат окунулся в прошлое…
…Шум в голове постепенно превратился в рыночное многоголосие, в котором слов много, но конкретно ничего разобрать было нельзя. Появились новые ощущения…
…Уловив на себе пристальный взгляд, Илистрат оторвался от текста и поднял голову. Ника очень редко прерывала его работу, но это всегда был знак необходимости преодоления очередного рубежа.
– На этот раз твое сознание проникло в далекое будущее. Не стоит так ускоряться. И не держи на столе столько излияний одновременно. Твой разум может повредиться от многоголосия, вернее, от активируемой этим многоголосием многомерности. Хотя, судя по тому, что взгляд твой ясен, видимо, я зря тревожусь. – Ника положила на стол охапку листьев взамен растаявших и произнесла таинственно и уверенно.
– Зато теперь ты готов к этому, – сделав ударение на последнем слове.
Илистрат тоже ощутил произошедшие перемены, но посчитал их результатом пристального внимания к нему Ники. И еще: ему открылось, наконец, одно из таинств: пришло понимание, почему всякий, к кому прикасалась Ника, получал окрылённость. Илистрат увидел те звёздные слои пространства, в которых она была крылата…
Пристальный взгляд богини заставил его застыть, но в следующее мгновение уже, когда она исчезла, Илистрат почувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов работать вечность. Впервые он не задался вопросом: «Действительно ли только что видел Нику?», а рьяно принялся за порученное дело.
Чистильщик отправил всю охапку в ящик стола. Он вдруг что-то вспомнил, и его рука медленно опустилась в карман тоги. На стол лег пожелтевший лист, не из тех, что принесла Ника, а тот, что ему оставил странник в темно-сером.
«Брат мой Никаин, благоволением судьбы пребываю теперь в благодати. Ибо принял я на себя ответственность, и распутие нерешительности преобразилось в перекресток времени. Ступив на тот перекресток, повстречал я странника в серебристом одеянии, и открылись свету очи мои, и наполнились слухом уши мои, и разверзлись словом уста мои, и теперь не вопрошаю, но проникаюсь во многое, на что обращается внимание мое. И зародилась во мне воля преодоления. Не буду утомлять тебя пересказом всего, что поведал мне странник, потому как проживанием многих жизней пронеслось для меня повествование то. Одно лишь хочу сказать: если окажется на пути твоем Плотник, прислушайся к советам его, ибо Плотники наделены волей преодоления оков плоти. Они оплот и плоть преодоления, оплот и плоть Ники, и только ради них трудятся вестники, возвещая о том неведающим, и только ради них трудятся советники, являя советы свои нуждающимся в них. И только им проложить путь выдвигаются вперед всадники, и только…»
Илистрат отложил в сторону лист, устремляя вдаль взгляд провидения своего. И увидел тех всадников, которых некогда видел Иоанн, увидел, как брат его Никаин подошел с вопросами к Плотнику (значит, дошло до него послание сие!), и прослезился, ибо оттаяла душа его, и капля со щеки упала на лист, и исчез тот...
Илистрат очнулся от видения и достал из ящика стола первый попавшийся лист.
…И предстал сквозь пелену времени Иоанн, в застывшем взгляде которого отразились четыре животных, четыре подобия без образа. Одно было подобно льву, другое подобно тельцу, третье подобно человеку и четвертое подобно орлу…Немой вопрос требовал пояснения, и Илистрат провел рукой по листу, выпрямляя его и проявляя невидимое:
«Преодоление животности стоит многого. И подобны эти четыре выходцам из четырех глобусов, и различны их качества в отдельности, но животность всех объединяет, ибо природна она, материальна: от природы, от матери. А дверь к преодолению ее только в одном из них – в человеке, ибо Образ он получить может, тот, по которому создан. Находится эта дверь в центре груди его в точке Хум, и стоит Печать на ней Того, Кто ее поставил. И закрыта она до времени, пока пространство не наполнится соответствующими условиями. Но через нее же, через эту дверь, новые условия и прийти должны на смену старым. Где же выход? – Илистрат задумался, и взгляд его стал глубже. – Стяжанием Образа Отца печать вскрывается, и перетекание условий возможным становится, и пространство внешнее преображается в отражении преображения внутреннего. И ключом это будет к деянию каждого устремившегося. – Илистрат вновь направил свой взгляд в иное, и лист, насытившись иным, растворился в нем…
Еще один лист из ящика стола доверился рукам Илистрата, и он расправил его, и смятение увидел в глазах Соломона, которое появилось, когда завершил тот очередной текст:
«Светлый взгляд радует сердце, добрая весть утучняет кости. Ухо, внимательное к учению жизни, пребывает среди мудрых. Отвергающий наставления не радеет о душе своей, а кто внимает обличению, тот приобретает разум. Страх Господень научает мудрости – и славе предшествует смирение».
– Смятение проникает лишь в душу того, кто допускает туда все без разбору и смешивает понятия, – продолжил Илистрат, посмотрел и размашисто добавил, будто из сердца, – учению Отца внимая и не только ухом, но и сердцем, и душою, и телом, можно пребывать в Мудрости Отца. А страх, или сердечный удар по-другому, оттого и бывает, что не в Мудрости, и не в Воле Отца человек пребывает, а плутает в глупых наставлениях таких же заблудших. – Илистрат немного помедлил и еще дописал, – чем больше Частей Отца стяжает человек, чем больше качеств Его явить собою может, тем больше он и о Душе своей радеет, и о других Отцом данных частях. Ответственность восхождению предшествует…
Второй лист насытился обновлением и растворился в пространстве. Налетевший ветер отвлек внимание усердного работника, и тот улыбнулся ему в ответ. Он вспомнил встречу со странником в темно-сером, потом дикобраза, потом, как лежал в листве. И вроде это был не он, а пытливый юноша из совсем другого времени.
«Оказаться бы там», – подумал Илистрат и закрыл глаза…
…Эмиль поднялся с пола, подумал: «Странная комната», и в недоумении направился к выходу. Пройдя коридором, вошел в приемную, где по-прежнему сидела Фаина, и сверлящим взглядом уставился на нее.
– Быстро ты определился, я даже не успела кофе допить, – произнесла она. – Кстати, комната, в которой ты был, берет тебя без испытательного срока, если только ты не передумал.
– Нет, не передумал, – выпалил Эмиль, – я тоже быстро принимаю решения.
Слово «быстро» не хотело покидать открытый рот, но Эмиль все же выдавил его. Потом спросил:
– Когда можно приступать?
– Заполняй бумаги и приходи завтра, – невозмутимо спокойно сообщила Фаина, после чего вручила ему папочку с бланками.
Эмиль вышел на улицу и наконец расслабился. Коленки его вздрагивали, голова была наполнена туманом, и мысли плавали в нем, не замечая одна другую. Сильным было желание хорошо выспаться, прежде чем что-то предпринимать, и он направился домой.
Наутро пришло решение обсудить все с напарником.
Напарники
Теперь слово «напарники» вызывало у Эмиля немного другие образы, которые сновали в его голове всю дорогу, пока он шел к Алиму. Но о чем и как говорить, Эмиль сообразить не мог, поэтому рассчитывал только на проницательность своего партнера по учебе.
– А, явился – не запылился, – встретил его Алим, – интересно, как прошел прием на работу? Поделишься впечатлениями? Проходи.
– Поделиться-то поделюсь, только вот не знаю, с чего начать.
– Тогда все по порядку давай. Вдвоем разберемся, если где застрянешь.
– Вот точно: получается, что я застрял в чужом мире, в чужом обличии, и если бы тот, другой, там обо мне не вспомнил, то неизвестно, чем бы все закончилось, – Эмиль посмотрел на Алима, ожидая пояснений.
– Не смотри так. Ничего с тобой не могло случиться, кроме проживания радости осознания и сопричастности ко всей Вселенной. Ты пришел, тебя направили в какую-то комнату, дверь и… – пытался раскачать его Алим.
– Да, меня определили во Двор Ники, я зашел, провалился, очнулся и вышел.
– И что: ничего не помнишь?
– В том-то и дело, что находился я там долго, а вышел через минуту. А началось все с дикобраза.
– Садись, посиди, – предложил Алим. – Сейчас я чайку соображу. Он вышел, а когда вернулся, застал Эмиля возле книжного шкафа.
– Ничего там интересного нет. Одно старье.
– Мне как раз и надо что-нибудь из греческой мифологии, – возразил Эмиль.
– Уже лучше, – обрадовался Алим, – и какой персонаж тебя интересует?
– Богиня Ника.
– Сложный вопрос. Кроме того, что это крылатая богиня победы и что была она талисманом даже у Афины и сопровождала Зевса, которому помогала в борьбе за власть, больше сведений вряд ли удастся найти. Любила скорость, стремительность и всегда по-разному реагировала на победы.
– Да, но это то, что известно из мифов. А тут я в иной жизни, представляешь, общаюсь с ней, даже выполняю ее поручения, и это каким-то образом отражается на условиях жизни многих. А я даже не задумываюсь обо всей мере ответственности, которая на меня ложится. Я увлечен этим.
– Погоди, погоди, – остановил его Алим, – во-первых, это не совсем ты, ведь в действительности ты все время находился в комнате. И хотя тот, кем ты себя воспринимал, мог использовать твои знания, делал он это, быстрее всего, интуитивно. Да и мера ответственности лежит на нем. По сути дела, он просто получал озарение. И если бы это чему-то противоречило, поверь мне, ты бы это почувствовал необходимостью своих преодолений. Я знаю, как это бывает.
– У тебя было нечто подобное? – поинтересовался Эмиль.
– Да, имею опыт проживания того, как выдавливает инородцев пространство, если их действия запредельны для его условий. Это даже не может быть сравнимо со стихийным бедствием по силе и скорости, – Алим пододвинул чашку с чаем Эмилю, – пей, а то остынет.
– И что ты мне можешь посоветовать?
– О, мой друг и напарник, в таких делах, когда «нечто» исходит из твоих внутренних накоплений, советчиков быть не может, – Алим загадочно улыбался. – Но если тебя все-таки интересует мое мнение, вернее, интересует, как бы я поступил на твоем месте, то скажу однозначно: я бы воспользовался теми возможностями, которые дает обучение в школе Отца. Это твоё преимущество. Думай сам.
– Вот так и знал, что никто мне не поможет, даже ты, – Эмиль поднялся, – ладно, мне пора, встретимся на занятиях, если доживу до того времени, – он улыбнулся, копируя Алима и снова отправился в «Литературный мир».
Фаина приветливо встретила нового сотрудника, выдала ему пластиковую карточку и конверт.
– Здесь ключи, кредитка и задание на первый месяц. Твоя комната в твоем распоряжении в любое время. Похоже, Алим был прав насчет тебя. Ты самородок, достойный своего напарника.
Эмиль хотел что-то спросить, но передумал и, влекомый неведомой силой, во второй раз оказался в комнате преодолений. Дверь мягко закрылась за ним. И, едва успев отметить отсутствие каких-либо предметов, кроме ковровой дорожки, Эмиль ощутил, как ноги перестали ему повиноваться, а пространство, удлиняясь и искривляясь, как в зеркалах комнаты смеха, будто вывернулось наизнанку и избавилось от него, переместив куда-то в иное.
Сознание первым преодолело шок от перехода в новые условия и, слегка потрепанное множественными разрядами, присоединилось к телу. Затем из глубины сознания вынырнул очумелый, как после боксерского поединка, Разум (это он сам себя так определил, как очень умелый), и, наконец, появился Престол с девственно чистыми сферами мысли…
…Осень пахла грибами, хотя дождя не было давно, и листья, на которых сидел Эмиль, снова суховато шуршали под его руками. Место казалось ему знакомым, воздух опьяняюще чистым. Уступая желанию, он откинулся на спину и закрыл глаза.
– Ты так естественен каждым своим движением, что кажешься абсолютно свободным. Даже время обтекает тебя, без опаски обнажая свою неоднородность.
Илистрат огляделся по сторонам и, не увидев никого, все же ответил, неспешно подбирая слова:
– Время текуче. А вот пространство напичкано всякими условностями, вернее, оно боится расплескать дремлющую в нем вещественную массу и поэтому никогда не решится без оглядки рвануть вдогонку за временем.
– Течение времени и условия пространства! Как верно ты подметил, Или! Но ведь материя вся тоже временем пропитана, и, стало быть, текуча. Что же пространство так боится течь?
– Засорено оно невежеством людским…
…Илистрат вскочил, отряхнувшись от дремы, и направился к столу, одиноко стоящему в тени развесистого дерева.
– Опять этот голос, – произнес он рассержено и в то же время с удивлением. Все-таки, что-то здесь неправдоподобно. По крайней мере, таких столов раньше не было.
– И меня зовут Эмиль, – неожиданно произнес он, обращаясь неизвестно к кому.
– Ох, Или, Или, совсем ты запутался в своих опытах, – продолжил всё тот же певучий голос, – сам подопытным сделался. А еще стратегом себя называешь.
Неожиданно пелена с глаз спала окончательно, и Илистрат увидел перед собой сестру, опирающуюся двумя руками на грубо отесанный стол.
Мироника пристально посмотрела на Илистрата.
– Ладно, Или-стратег, помни, что сейчас ты только Илист-ратник, а ратники всегда помнят свое предназначение: своим воплощением доказывать жизненность своих убеждений или развенчивать иллюзорность своих предубеждений. Или-или…
Жалко, что женщин не допускают в эту тайную школу, а то я бы и сама проделала всю необходимую работу для Ники, – она протянула Илистрату накидку-рясу, – надевай свою мантию и не забывай, что для всех ты сейчас просто Или. Ты ни на чем не зациклен, одинаков со всех сторон. Это последнее собрание, в котором ты участвуешь. Нам пора возвращаться домой.
Соратники, вы слышали?
Или прошел вглубь рощи и остановился перед тяжелой дверью в каменной ограде. Постучал. Ему открыли. Через минуту он уже сидел за длинным каменным столом рядом с другими такими же, как он. В начале стола на небольшом возвышении сидел мастер и основатель школы.
– Самые молодые приходят последними, – начал он в полной тишине. – Сегодня нам предстоит определить дальнейший путь наш, ибо застоялись мы на перепутье, и стадо наше изголодалось. Слышали вы, что было сказано Плотником: Когда сильный с оружием охраняет свой дом, тогда в безопасности его имение.*
Мастер взглянул на сидящего рядом с ним, и тот передал свое понимание момента в свете сказанного:
– Стало быть, предстоит нам стать ратниками дел Его.
– Вы слышали также вопрос Плотника: Который из двух сыновей исполнил волю отца? Тот, который сказал «не хочу», а после, раскаявшись, пошел, или тот, который сказал «иду» и не пошел?*
Сидевший вторым от мастера ощутил на себе его жгучий взгляд и заговорил:
– Раскаявшийся – лишь останавливается на перепутье, тогда как исполнивший Волю Отца становится на верный путь. Иного пути, как в Воле Отца, быть не должно.
– Вы слышали, что сказано Плотником: Имейте веру Божию…все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам?*
Мастер уже не смотрел на сидящих, но ответ следовал:
– Имеющий веру пребывает в Воле Отца.
– Вы слышали, сказано Ним: ничего не берите на дорогу: ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни серебра, и не имейте по две одежды. И в какой дом войдете, там оставайтесь и оттуда отправляйтесь в путь.*
– Слово Отца – ноша наша, – заключил следующий, – только о том, чтобы разуметь Слово и другим доносить, человеку радеть должно, но и Дом, и условия его значимы.
И так каждый из присутствующих высказал разумение Слова Отца, произнесенного когда-то Плотником, пока очередь дошла до Или.
– Вы слышали, сказано Плотником: И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа Истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет.*
Или на секунду задумался или, вернее, перед его взором промелькнуло множество событий, и уже прошедших, и еще только зарождающихся, и тех, которым так и не суждено воплотиться в жизнь, ибо не развернутся соответствующие условия Дома. Он видел, как Плотник стоял пред Отцом, видел, как Огнем наполнилось все сказанное Ним. Он видел бесчисленные скорби, для преодоления которых пребудет Утешитель, и видел, как поразительна слепота, ибо мир стал иным…
– Или, мы завершим начатое, или…? – Мастер то ли называл его по имени, то ли…
– На пути Истины Светом идущий непременно Дух обретет, но в Духе пребывающий непременно Огня достигнет. Да пребудет Он с нами и будет в нас.
Великий мастер встал и, обведя всех своим проницательным взглядом, остановился снова на Или:
– Есть ли обитель, в которой и душа, и разум, и сердце могут быть в безопасности, где не прорастут безумство, бездушность и бессердечие? Как думаешь, Или? – и не дожидаясь ответа, завершил начатое. – Отныне перестаю быть одним мастером великим, но все мы становимся мастерами дел ратных. Отныне мы все ратники невидимого сражения, и все мы соратники ожидающей нас победы и предвестницы ее Ники. И мы придем к ней, ибо лавр уже посажен и пророс. Отныне каждый в ответе за путь избранный так же, как каждый избранный в ответе за Путь.
Он вышел из-за стола и первым направился к выходу. За ним остальные.
Когда Или вышел за пределы опустевшей обители, никого уже не было.
На краю рощи его ждала сестра. Она знала, как вывести брата из затуманенного состояния, и, преградив ему путь, спросила:
– Скажи, Или, что будет, если произнести наоборот: «Сон в руку, и лавр оторвали у кур в нос»? – не дождавшись ответа, она продолжила, – если бы ты был Талантом, я была бы Краткостью, а если бы я была Кроткостью, то кем бы был ты?
Илистрат не ответил на вопрос, а начал рассуждать:
– Выходит, Слово Отца уже давно произнесено, но мало кто его услышал. Большинство людей занято своими суетными делами. Не о том думают, как Волю Отца познать и исполнить, а о том, как бренную жизнь свою облегчить. И всё просят и просят молитвенно, ничего взамен не совершая.
Вот, скажи, Мироника, если гордыня – это грех, то как ее обличить? Ведь это не само действие, а отношение к нему, то есть это опять-таки действие, но той части человека, которая более высокого порядка: веры, сознания или разума, например. Но ведь, чтобы их развивать, надо ими действовать. А пока они неразвиты, то и глупости совершать могут. Почему же плоть от этого страдать должна? Даже прославлять Отца можно искренне, а можно напыщенно, с горделивостью: вот, какой я весь правильный? Может, из-за того, что есть в этом какая-то незавершенность? Почему не хотят уразуметь, что Отец ожидает активных действий на ниве проявленной? Истинно, порождения ехидны! – Илистрат перешел от вопросов к осуждению воображаемых недорослей духа, – и как можно настолько поклоняться плоти своей, что все время предаваться поисками того, чем бы еще ее можно насытить. Ведь сказано Плотником: Неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища. Исходящее из человека оскверняет человека. Ибо изнутри, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство. Все это зло изнутри исходит, и оскверняет человека.*
Скажи, Мироника, а ведь сердце – то, о котором говорит Он, как и душа, и разум, не плотское вовсе? И изнутри – это совсем не из утробы плотской? Не той мерою мерим…
Так, стало быть, и понятливость, и разумение, и истоки их прорастания искать надо. И искать где-то внутри. Так почему же и оскверняющее человека там же прячется?
…Шум дождя перенес сознание Или из рощи в сад Ники. Капли дождя, как с холста, смыли и эту картину, вернув Эмиля к реальности, и он уже от себя произнес:
– Не только единожды сказано, а говорится непрестанно.
* «когда сильный…» Лук.11.21
* «который из двух…» Матф.21.31
* «имейте веру…» Марк.11.23
* «ничего не берите на дорогу…» Луки 9.3.
* «и Я умолю Отца…» Иоанн 14.16
* «Неужели и вы так непонятливы…» Марка 7.18-23
Преодоление
– Скажи, Эмиль, ты уверен, что видел именно Нику, а не кого-то другого? – спросил Алим, когда напарник вновь пришел к нему, и глаза его выражали еще большее недоумение, а сам он был готов родить еще большее число вопросов. – Нет, давай по-другому, давай избавимся от вопросительности к пространству, а направим ее внутрь. Однажды я обратил внимание, что знак вопроса и знак восклицания настолько отличаются друг от друга, что активируют совершенно разный разворот событий. Вот, знак вопроса: он такой сгорбленный, несчастный, не самостоятельный, озирается по сторонам, ищет поддержки. Кажется, ему не хватает чего-то. Дай ему палочку для опоры, подтолкни, и он заковыляет, не знаю куда, не знаю зачем. Зато знак восклицания: такой весь во внимании, готовый к действию, бодрый, с твердым намерением.
– Я знаю, – почему-то сразу забыл все вопросы Эмиль, – это ты, чтобы меня отвлечь, выдумал.
– Не совсем, – возразил Алим, – это я к тому, что всему можно дать ассоциативную характеристику. Вот я однажды видел Афину, так я тебе должен сказать, незабываемое осталось впечатление. То качество, которым она наградила Медузу, это просто малое отражение ее собственной силы. Тело наливается в присутствии силы той, становится неподвижным, будто понимает, что от него требуется некое соответствие, чтобы находиться рядом с ней и не может достичь такого соответствия.
Она не потерпит рядом с собой слабого, неуверенного, вопросительного, равно как и самоуверенного, наглого. В общем, не излишне напрячься, не излишне расслабиться нельзя. Прямо-таки ощущаешь, что облекаешься в военную форму и наполняешься готовностью к исполнению. И вместе с тем хочется выйти из сферы ее влияния. Убраться как можно быстрее с глаз ее, избавиться, освободиться от чувства опасности.
А вот Нику мне видеть не приходилось.
– Ника совсем не такая, – понял Эмиль, чего от него хочет Алим, – рядом с ней обо всем забываешь: наполняешься вдохновением, любые препятствия видишь, как возможность чему-то научиться, и тебя непременно тянет работать, не покладая рук. В ее поле присутствует дух защиты, поощрения, силы и глубинной мощи, будто все, что видишь – это просто поверхностное отражение, а все настоящее где-то в глубине. Она, как Владычица Небесная: спокойная, властная и непостижимая, побуждающая к ответственности и вместе с тем не проявляющая никакого насилия. Рядом с ней хочется быть. Выходит, мне повезло больше, чем тебе.
– Тут дело, пожалуй, не в везении, а в другом. Я долго размышлял над тем, что же все-таки происходит, когда попадаешь в один из кабинетов «Литературного мира»? Так вот, мне это напоминает своеобразное погружение в прошлое, туда, где остались незавершенные дела, мешающие дальнейшему продвижению, требующие доработки с позиций сегодняшнего мировосприятия, с учетом новых возможностей. А это значит, что надо не просто прохлаждаться в необычных этих путешествиях, а что-то преодолевать, раз дается такой шанс.
– Ты хочешь сказать, Алим, что если желание идти приводит в прошлое, то, значит, оно, это прошлое, тормозит и не пускает в будущее? И именно по этой причине ты, занимаясь временем, решил акцентировать свое внимание на будущем, чтобы найти механизмы его сознательного проявления и приближения? А чем же плохо его естественное вхождение в нашу жизнь?
– Ну, вот, ты не выдержал восклицательного напряжения и вопросительно согнулся, – рассмеялся Алим.
– Зато я понял одну интересную вещь: одна голова хорошо, а две – лучше.
– Три еще лучше, но возникает проблема согласованности. Мне думается, Эмиль, мы упустили одну очень важную деталь: мы прошли семинар «Новое Рождение» и готовимся ко второму семинару философии Синтеза «Метагалактика ФА», и у нас идет одновременно и усвоение пройденного материала и полученного Огня, и подготовка к новому. Только вот, у всех нормальных людей это проходит в естественных условиях жизни, а у нас в каких-то виртуальных.
– Ну и что, зато так даже интереснее, когда проживаешь две или больше жизней одновременно. А вот связка первых двух семинаров – это интересно, над этим надо подумать.
Получается, непредубежденность отправляется на поиски иерархичности, а активность требует процессов применения.
– Да, и еще Омега, устремляясь к комфорту жизни, должна проявить целеустремленность, например, или биосфера должна войти в согласие с социосферой.
– А что, я обязательно все это учту, – Эмиль нетерпеливо поднялся.
– Что, активность требует возобновления процесса? – Алим тоже поднялся и нарочито-понимающе добавил,– тогда не смею тебя задерживать.
Эмиль не стал ничего говорить в ответ, махнул рукой и выскочил из квартиры. Ему и в самом деле нравилось движение, ощущение движения к свободе.
По дороге к новому погружению в другие жизни, как определил это действие Алим, Эмиль размышлял о происходящем немного под другим углом зрения и пытался сообразить, случайно ли появилось у него желание поделиться своими новыми приключениями с Яной, а заодно поинтересоваться, как там у нее идут дела в школе мышления. Поэтому он решил в следующий раз напроситься в гости к ней, а не к Алиму.
В третий раз Эмиль зашел в свой рабочий кабинет уже с четкой установкой, что пришел сюда работать, а не развлекаться. Обстановка учреждения становилась все более знакомой и привычной, атмосфера комнаты всё дружелюбнее и (Эмиль открыл дверь), да, и уютнее. В этот раз кроме ковра он обнаружил в разных ее углах диван и рабочий стол. Не раздумывая или подсознательно что-то воспринимая, направился Эмиль к столу.
«Ну, наконец-то никуда не проваливаюсь, и сознание мое вполне устойчиво воспринимает окружающую обстановку», – подумал Эмиль и сел за стол. На его поверхности одиноко лежала тоненькая папочка.
«Четвертое преодоление», – прочитал он про себя и открыл папку, при этом ощутив необычный и непонятный для себя процесс: и сама переворачиваемая страница, и мир, который за ней открывался, по мере производимого им действия, неимоверно выросли, а затем втянули его внутрь. При этом всё видимое и воспринимаемое им ранее стало крохотным, совсем не значимым, не заслуживающим внимания.
Первая страница с текстом показалась ему простой вуалью, за которой происходили некие события. С трудом сосредотачиваясь на самом тексте, Эмиль прочел: «Когда-нибудь я смогу родиться не только для наработки определенных качеств, стратега или ратника, например, как сейчас, а уже с определенным багажом способностей. И тогда я выберу себе такое имя, где «Или» будет не в начале, а в конце, вроде Лили, нет, это очень женское, лучше Эмили…»
Тяни-толкай
Все-таки события, физически разворачивающиеся в глубине листа, перетянули на себя внимание Эмиля, и текст незаметно растаял на их фоне.
К Илисту подбежали две его сестры, и Мироника жалостливо извиняющимся тоном произнесла:
– Или, мы тут с Вероникой поспорили, что произойдет раньше: ты распрощаешься со своим разумом, или тебя таковым признает лекарь, на помощи которого настаивает наша мама.
– Очень смешно, – надулся Илист. – Вы просто не понимаете, каким важным делом я занимаюсь.
– Конечно, со стороны может показаться, что прилежно занимаешься, готовясь к школе. Но мы-то знаем, что ты витаешь в облаках, мягко говоря, преодолевая каким-то образом тяжесть тела, словно птица или ангел, – Вероника смиренно потупила глазки, и обе рассмеялись.
– Зря я вам доверился. Мне думалось, что вы мне поможете. Не хотите и не надо. Когда-нибудь вы все равно узнаете, как ваш брат служил при дворе Ники, и будете мной гордиться.
– Как же мы это узнаем, если ты не берешь нас с собой, – возразила Мироника, – хотя, когда ты увлекательно так рассказываешь, мне кажется, я почти вижу это. Расскажи еще что-нибудь.
– Для этого я должен вас простить, сонастроиться с тем временем, о котором буду говорить, чтобы дать возможность развернуться событиям, и только тогда начать их описывать. А у меня нет для этого времени. Мне пора в школу, – и он покинул сестер.
За монастырской стеной жизнь была, как обезжиренное молоко: без вершков. А эти сливки жили привольной жизнью мирскою, сладкой и полной приключений. Так считало большинство послушников, отданных на обучение с полным пансионом. Монастырь был их домом, их школой, и их же тюрьмой. Но зато они находились в постоянном процессе наработки многих качеств, коих было, как кот наплакал, у мирских.
Те немногие, которым было дозволено посещать монастырскую школу, проживая за стенами монастыря, выделялись на сером фоне послушников, хотя и каждый по-своему, и поэтому они всегда находились под пристальным вниманием «серых».
Массивные стены, такие же массивные столы и такие же кремезные преподаватели-наставники…
…Когда один из них зашел в класс, послушники встали, и в пространстве класса воцарилась плотная тишина.
– Садитесь, – весь вид наставника не предвещал ничего хорошего, – ежели вы полагаете, что готовы вольно обсуждать темы сакральные, то должны сознавать и меру ответственности за прикосновение к Слову Отца. Вот мы сейчас и проверим, насколько тверда ваша поступь на скользкой стезе.
Пространство развернулось прозрачной плоскостью явного, лишив всех и каждого чувства защищенности, которое придавало им покрывало тайного.
– Итак, кто готов определить принципы действенности слова? – продолжил он и посмотрел на Или.
Тот выдержал взгляд, но не потому, что был силен духом, а потому, что, как всегда, находился в частичной прострации, мешающей быть в полной зависимости от ситуации или, наоборот, помогающей видеть ее не так фатально.
«Принцип преодоления, включающий в себя такие составляющие как активность, ибо это запускает процесс деяния, воздействия слов, возможность действия, функции, очерчивающие сферу деятельности, результат которой зависит от силы качеств, или от качества сил, и выявляет соответствующие свойства и условия, или проявляется ими», – пронеслось в голове Эмиля содержание ответа и запнулось на языке Илиста невозможностью облечь в озвучение непонятные слова. Весь этот непроизносимый комок подкатил к горлу, и заставил его же сознание полностью сконцентрироваться в одной реальности, окатив тело жаром приближения сокрушительного поражения и возможного наказания. Только нежное воспоминание о сестрах и еще строгий взгляд Ники на его трепещущее естество, проникший в то же сознание откуда-то изнутри, придали ему силы. Совладав со всем этим, Илист на мгновение расслабился и спокойно произнес:
– Отец, дающий ношу, дает и силы ее нести. На волю же человека отдано решение, тянуть ее за собою или толкать впереди. И только соотнесение этой маленькой воли с всеобъемлющей Волей Отца позволяет найти решение верное.
Я бы рассмотрел принцип «тяни-толкай». Вот, смотрел я сегодня, как кто ношу свою на базар спеша передвигает и задался вопросом: «Который из них лучше?»
Цитата из Евангелия и простое жизненное наблюдение ученика не давали монаху-наставнику повода для нарекания, но и не ослабили напряжения в помещении, поскольку не содержали пока указания на возможный исход размышлений, поэтому он все так же, настоятельно-требовательно произнес:
– Ты уж потрудись вразумить остальных, Или, что означает твое, как всегда, «или».
– По закону «все во всем», о котором мы обязаны постоянно помнить: всякое проявление жизни есть проявление Слова Отца, стало быть, и эта возможность тянуть или толкать тоже. А что, ежели Отец таким образом дает нам понять, что и Он нас так же или подтягивает, или подталкивает, ежели мы ноша Его. Ведь сказано: «Вы – соль земли», и там же: «Вы – свет мира»*.
И вот, когда мы – соль, то и плоть наша солена, и подталкивают ее условия внешние, куда надо, а когда мы – свет, то и просветляемся разумением, и светим другим, и притягивает нас дух света к общению с Отцом глубоко внутри нас. И не та ли жатва ожидает своих делателей, что глубоко внутри каждого зреет.
Посчитав, что размышления ученика не дойдут до крамольной конкретности (или конкретной крамольности), а затеряются в размытости и неясности размышлений, пространство класса избавило ситуацию от пристальности своего внимания, а вместе с тем расслабились и участники события. Облегченно вздохнул в глубине и наставник-монах: «Видать, еще не время».
Никогда он не одобрял решения настоятеля монастыря допускать к занятиям вольных слушателей: не доведет это до добра. Хотя иногда бывало любопытно ощутить душераздирающее прикосновение к иерархически запретным темам. Может, там и пролегал кратчайший путь от иеромонаха к епископу? На то и настоятель, чтобы настаивать.
Пространство отпустило и сознание Эмильена, и он, потеряв с ним связь, сидел некоторое время, разглядывая текст первого листа, пока, наконец, до вернувшегося сознания начал доходить его смысл:
«…И вот, если я буду Эмили, то обязательно будут от меня исходить эманации Или, всех его, моих, наших жизней и воплощений, и тогда смогу я собрать и обобщить весь наш опыт и послужить Нике своею всецелостностью, или…»
*«Вы – соль земли…» Матф 5.13,14
Унисон
– Сон, который созвучен лучшим накоплениям Души Отца, доводит своею Воссоединенностью с Отцом до Универсумных восприятий, насыщает звучанием Огнефа и поляризует Головерсум… – Мироника перестала вдохновенно улыбаться и внимательно посмотрела на Эмили, вернее, пустилась по следу его отсутствующего взгляда и отыскала его самого где-то в прошлом. Засияв от удовольствия, что у нее это получилось, она светлым шариком опустилась на диван комнаты «Литературного мира» и опять пристально посмотрела на Эмили, который рассматривал листок с текстом.
– Я не думала, что ты настолько интересуешься историей, что все время проводишь в прошлом, – продолжила она свою речь, – как видишь, я тебя и тут достала, – она еще раз посмотрела на ничего не понимающего Эмиля и уже не так уверенно закончила, – или не достала.
Эмильен неуверенно осмотрел свою рабочую комнату, посмотрел на листок с текстом, разбирать который теперь уже казалось бессмысленным, и остановил свой взгляд на неожиданной гостье. Это точно была Мироника. Но как она могла оказаться здесь и почему ее наряд относится скорее к будущему, чем к прошлому, было вопросом.
Явная выраженность осознанности его взгляда несколько воодушевила девушку, и она вновь заговорила, но уже предусмотрительно-наиграно:
– Юноша, а не желаете ли пройти тест на идентификацию? Назовите, пожалуйста, свое имя, а лучше, и мое, – она застыла в ожидании.
– Если предполагать, что такое вообще возможно, то меня зовут Эмиль, а тебя Мироника, – произнес неуверенно Эмильен и замер в ожидании реакции незнакомки.
– Уже хорошо, – обрадовалась девушка, – но в ваших глазах я вижу недоумение. Не потрудитесь ли объяснить, чем оно вызвано?
К Эмилю вернулось самообладание и естественность, ему было и любопытно, и приятно новое общение одновременно.
– Не каждый же день случается, что приятное видение из прошлого является к тебе во плоти и радует своим присутствием.
– Ах, так, значит, я из прошлого? – снова наиграно возмутилась Мироника, – ведь предупреждали меня, чтобы я с тобой не связывалась. Хотя мне все равно. Можешь жить своей историей, или в ней. У тебя всё «или-или». Но зато у меня не так. Сейчас время наших занятий, и ты меня осознаешь, и мне без разницы, где тебя сейчас фиксирует твое сознание, потому что я как раз и обещала вывести тебя на многоприсутственное восприятие. Заодно посмотрим, как ты справишься с заданием в этой твоей фиксации.
Повторяю задание-вопрос: «Сон, который созвучен лучшим накоплениям Души, поднимает Воссоединенностью ее до Универсумных восприятий, насыщает любовью и радостью звучания Огнефа и поляризует Головерсум, называется унисон». Какие твое ассоциативное восприятие улавливает особенности в трех частях одного горизонта и Огнефа?
– Нет, ты точно не из прошлого. Быстрее, из будущего. Это мне плюс. – Эмиль произносил то, что подсказывал ему его опыт, и напряженно вспоминал, где он слышал раньше такие слова. И вспомнил! На семинаре синтеза. А вспомнив, продолжил, – Душа Отца, как духа шар, Престол Отца собой питает и планетарно обитает, укрывшись в чакрах –это да. Тогда как Огнефа – другое: оно как ма-кро мир и ми-кро, как синтез их, оно, как Ма-ми, оно и в нас, и между нами. «Ма»(терия) к Огню стремится, чтоб напитаться и напиться с истоков истины Отца, а «ми» - во всех звучаньях, в «фа» …по звукоряду переходит. И, значит, синтезом миров в Душе звучит то Огнефа, рождая Воссоединенность, к Метагалактике взывая, хотя не каждый это знает. Вот Головерсум – тут другое, тут голограмма, вера, ум, тут третья тройка. Трижды три – то Универсумность Души. – Эмиль выпалил неизвестно откуда пришедшее рифмованное наитие, возможно, при участии универсально образующей силы какой-то стихии, скорее всего, ветра, и замолчал.
Мироника опять оценивающе-неопределенно, не то любопытствуя, не то сочувствующе, посмотрела на него и произнесла:
– Ладно, учитывая твое состояние, приму такой ракурс взгляда на Огонь Формы Абсолюта, или ОгнеФА, которое созидает огненную душу, только скажи, ты и правда занимаешься историей, чтобы наработать универсально образующие силы или это тебе случайно такие мысли приходят?
В глубине души отметив, что Мироника способна проникать далеко за видимое, Эмиль на мгновение завис в пустоте ментального бездействия и затем, решив проверить предупреждения Алима, спросил:
– Скажи, а вы в будущем тоже синтезом занимаетесь? А я думал, что все будут рождаться уже готовыми к жизни, с действующими частями. А то все учись да учись. Голова кругом от этой учебы.
Мира снова посмотрела на Эмиля сочувственно, и произнеся последнюю фразу:
– Ладно, не буду больше тебя беспокоить, копайся в своем прошлом, может, и правда, поможет, – вспыхнула и растаяла, оставив озадаченного исследователя глубин души одного в комнате с потускневшим заметно освещением.
– Как бы не так, – произнес Эмиль непонятно зачем и закрыл папку. Какое-то время он еще сидел в опустевшей вдруг комнате и, не испытывая более никакого вдохновения к своим исследованиям, покинул «Литературный мир».
«Как только в этом мире появляется кто-то значимый для тебя, все остальное наполняется привкусом безутешного одиночества», – заключил он, следуя восвояси. Затем остановился и, немного постояв, решил все-таки найти Яну.
Хотя, как оказалось, он совсем не знал, где ее искать.
Алекс откинулся в кресле, улыбнулся и произнес вслух:
– Что касается Яны, то тут вообще непонятная история, которая заслуживает быть выделенной в отдельную часть. Тем более, что события эти могут коснуться и меня, поскольку качество Ян в женском выражении – неукротимая Сила и Мощь, – ученый пододвинулся ближе к клавиатуре и набрал: «Часть 2. Эмиль и Яна»
"Слово Отца – это одновременно и включение Его в действительность, включение новой действительности. Так вот, когда Отец, но уже Метагалактики, учитывая, что человек сумел оторваться от Планеты сознанием своим и совершил прорыв технически, дает возможность жить и условиями не планетарными уже, а метагалактическими, и включается соответствующая глубина законов, и они уже действуют, тогда человеку остается только принять их и учиться жить ими."
Часть 1
Двор Ники
– История, которую я хочу вам поведать, еще только формирует свой потенциал, но она уже видна на тонком плане бытия своей неповторимостью, отличающей ее от остальных. Поэтому я ее и выбрал…, – Алекс откинулся в кресле, и взгляд его устремился то ли в прошлое, то ли в будущее, где картины весьма странных событий представали перед ним во всех деталях. Ему оставалось только перевести все в текст, и он продолжил…
– Эмильен с малых лет был любознательным мальчиком, – Алекс ощутил на себе недовольный взгляд героя своего повествования и исправил, – любознательным малым, от внимания которого не уходила ни одна малейшая деталь. И впоследствии ему, Эмилю, неоднократно доводилось убеждаться в том, что деталь эта не такая уже и малейшая. Его непосредственность и наивность обезоруживали любого, сметали на своем пути все преграды предубежденности. Судьба, казалось, именно на нем осуществляла реализацию вероятности своего маловероятного. Так случилось, и когда перед ним без особых усилий с его стороны открылись двери самого закрытого отделения института, и когда события свели его с мастером, скользящим во времени. Так сталось и на этот раз, когда он обратился к Алиму, тому самому «скользящему», с просьбой посодействовать в устройстве на работу в окутанный туманом и изобилующий тайнами «Литературный мир», «хоть каким-нибудь чистильщиком, хоть каким-нибудь агентом». Именно так Эмиль сформулировал свою просьбу.
Алим улыбнулся и, ничего не ответив, просто отвел его, не откладывая в долгий ящик, в ту самую приемную, которую сам еще не так давно рассматривал впервые.
Мы не будем больше наблюдать, как пишет и подправляет написанное Алекс, а просто окунемся в описываемые ним события.
– Вот, – обратился Алим, когда они с Эмилем вошли в здание «Литературного мира», к приветливо встретившей их Фаине, – привел вам весьма ценного работника. Возьмёте – не пожалеете.
И, продолжая улыбаться, вышел.
Эмиль, тогда еще не подозревающий, какие события его ожидают, впервые ощутил на себе цепкость пространства, которое примерялось к нему своими условиями, и обмяк, оставив попытки сопротивления: будь что будет…
– Так, значит, говоришь, чистильщиком согласен быть? – спросила Фаина.
Эмиль кивнул головой, хотя не мог сообразить, говорил ли об этом вслух.
– Есть как раз одна вакансия при Дворе Ники. Надеюсь, ответственности не боишься?
– Я справлюсь! Обязательно, – обрадовался Эмиль, замечая при этом, как сознание его начинает плыть.
– Хорошо, определим тебя во Двор Ники с испытательным сроком и правом на определение в течение сегодняшнего дня. Пройдешь по коридору – вторая дверь налево.
Эмиль машинально поднялся со стула, и ватные ноги понесли его непослушное уже тело в коридор.
«Почему в дворники? Не хочу ходить с метлой», – пронеслось в его голове и утонуло в нарастающем там же шуме.
Дверь открылась легко, а, может, и не открывалась вовсе, но за ней открывался совсем иной мир…
… Октябрь вступил в свои права незаметно и без особого энтузиазма. Какое-то время он смотрел на мир, насупившись, сквозь темные облака, пропитывая пространство сыростью. Периодически отряхиваясь, как мокрый щенок, обдавая всех каплями мелкого дождя, он все же иногда успокаивался и улыбался пробивающимся из-за туч солнышком. И тогда проявлялся желтовато-красноватый окрас деревьев.
Шум листвы от налетавшего ветра неизменно сопровождался листопадом еще совсем даже не готовых к этому листьев.
… Эмиль стоял посреди пустынного парка с метлой в руках и никак не мог сообразить, что ему делать.
«Может, и правда, все это надо быстренько смести, преодолев, победив в себе ненужные сомнения, ведь теперь служу при Дворе Ники, богини – предвестницы побед», – на губах Эмиля появилась улыбка, а вместе с ней и надежда. Он сделал движение, обычное для любого дворника… любого, только не при Дворе Ники.
Непроизвольное движение, видимо, ослабило путы, сковавшие его сознание, и орудие труда испарилось. От неожиданности он потерял равновесие и медленно опустился на землю.
«Здесь иная сила тяжести», – промелькнуло в голове, и сердце начало стучаться, барабанить, будто кулаками, по грудной клетке, вырываясь на свободу.
«Надо успокоиться, – подумал Эмиль и вдруг вспомнил всё, о чем рассказывал ему Алим. – Выходит, это действительно иной мир, иное пространство, иные взаимодействия, иные правила игры».
«Вот оно – то, о чем ты давно мечтал», – обратилось к нему его же сознание, и сердце, не желая, видимо, чего-то пропустить из намечавшегося диалога, перестало неистово биться, рваться наружу: успокоилось.
Эмиль сидел так некоторое время, пытаясь справиться с нарастающим чувством одиночества, затем с возникшим ощущением, что он здесь не один, и, чтобы отвлечься, поднял с земли первый попавшийся лист…
…производящий шорох в руках, пожелтевший… исписанный неровным почерком:
«Покаянность моя и множественные прошения, не праздности ради, приоткрыть веки, не глаз телесных, но очей невидимых, привели меня, брат мой Никаин, на распутие нерешительности, и разверзлась стена незнания. И хлынула на меня пучина осознания, того, как не хлебом единым сыт человек, и что «соль» – то не о вкусе пищи, а о звучании за «фа» следующем. И звучанием этим завершатся дни, оковам подобные, нарастет скорость, и пребудет свобода для человека.
Откуда такие мысли, спросишь, или что же в них пугающего, возразишь ты? И я отвечу: не только покаянностью, но еще и дерзновением обратиться к богине Нике привел путь меня к подобным знаниям. Ибо явила Она мне сон, где странник в белых одеждах беседовал со мной и поведал такую историю: «Одна цивилизация, пребывая на пути стремительного развития, начала путь свой с высокой ноты и посему достигла скорости на седьмой ноте «си», что предвещало свободу на восьмой. Но была та нота восьмая иного порядка, иного звучания.
Достигнутые же той цивилизацией скорости позволили проявить и обозначить ту ноту как «риус». Долго не давалась она в обладание им: пока не догадались прикрепить ее к предыдущей ноте и по законам Слова Творящего закрепить в названии цивилизации своей. Так появился «Сириус».
Но, несмотря на все мытарства, через которые прошли, оставались они перед неразрешенными задачами. И, вот, в попытках их разрешения, пришли они на нашу Землю, готовые взамен поделиться своим опытом, и уговорили право на то имеющих запустить спираль развития человека на Земле с более низких звучаний, чтобы достижение нужной скорости пришлась на «фа», а свобода на «соль».
И все бы хорошо было, брат мой Никаин, если бы не одно обстоятельство: всё было понятно мне, и картина событий явлена красочно, пока во сне я пребывал. Только ото сна очи разомкнул, как и открывшееся сомкнулось. Никак мочи нет ладу дать, как «си-риус» и «фа-соль» увязать воедино? Может, еще одной ноты в звучании не достает? «Зем», к примеру? С нею бы пара «зем-ля» образовалась, и нить связующая огненный знак явить могла бы, и сирианцам помогла бы загадку разрешить.
Как мыслишь, стоит Нику еще раз потревожить и продолжение сна испросить? Ведь ты говаривал, что служил когда-то при Дворе Ее.
Твой Илистрат».
Эмиль выронил лист, и тот рассыпался и исчез прямо на глазах.
– Чушь какая-то! – проговорил он вслух, чтобы отряхнуть с себя пришедшее наваждение, и над парком нависла тишина, готовая обрушиться на него своей тяжестью. Эмиль ощутил это и поспешил исправить свою ошибку. Он нащупал еще один опавший лист и поднял его.
Налетевший ветерок обдал свежестью, и взгляд незадачливого чистильщика оказался прикованным к очередному тексту:
«Дорогой брат мой Никаин! Не дождавшись ответа твоего на письмо мое, ощутил я, будто кануло оно в Лету, и вновь соблазнен был дерзновением обратиться к Нике, и вновь обращение мое не было оставлено без внимания. Однако на сей раз явился ко мне странник в оранжевых одеждах и поведал другую историю: «Огненный Образ приняло пространство, в которое была запущена спираль развития. И потребовала она множества спин, чтобы опереться на них, и породила необходимость многих единений, и достигла сплавлением их всецелой воссоединенности, коей не было до неё. А поскольку прикоснулся я к ней, то не избежать и мне единения материи моей с пространством моим на ее территории. И должен я стать мастером… и явить должен мудрость, ибо материя любовью рожденная, без мудрости, дающей пространство для ее проявления, лишена возможности развития. Только стянуть плоскость в сферу надобно, чтобы придать ей совершенную форму. А возможно это, полагаю, только когда пространство то содержанием напитано, взращенным на благодатном поле деятельности.
И так мне ясно было, что делать надо, пока этот странник рядом был, что вознесся я в облака мечтаний и не заметил, как разомкнутое сомкнулось, и потерял нить огненную размышлений, а вместе с ней и источник оных. И вот вновь обращаюсь к тебе, брат мой Никаин, как бывшему в услужении у Ники ранее: помоги советом. Ибо близок я, но ускользает земля из-под ног. Не устою. На том твой Илистрат».
Эмиль на этот раз не выпустил листок из рук и ничего не произнес. Лист съежился, обжег ладонь, рассыпался пылью и исчез так же, как и первый, но тяжесть пространства не последовала, и это был добрый знак.
Что же он упустил на этот раз? Разбирало любопытство, и Эмиль сознательно уже поднял третий лист.
«Сознательно – еще не означает обдумано. Почему бы не посоветоваться со мной?», – обратился к нему его собственный Ум.
«Да, и чем наказана будет такая самоуверенность, если результат не оправдает ожиданий? – подкинула вопрос Вера. – А ведь и верно: безумству храбрых слагают песни», – в иронии продекламированного невостребованным Разумом было нечто настораживающее.
– Такое впечатление, что я тут не один, и все упрекают меня в том, что я сам все решаю, – произнес Эмиль, пытаясь разглядеть текст, которым был исписан третий лист. Налетевший ветер хотел было вырвать его из рук, но, поняв бесперспективность своей попытки, прибег к хитрости: обернулся вихрем у ближайшего дерева и осыпал поднятыми листьями незадачливого чистильщика.
– Хорошо, я прислушаюсь к твоему совету, настырная невидимая сила, – рассмеялся Эмиль и, выпустив из рук непрочитанный лист, подхватил опускавшийся на смену ему, ничем на первый взгляд не отличимый.
Капризная быль
Лист был желтоватый с зелеными прожилками, совершенно обычный, еще хранящий жизненную силу взрастившего его дерева. Гладкий, прохладный, он навевал чужие воспоминания…
Никаин аккуратно положил очередное письмо брата в общую стопку и задумался: «Почему Илистрат, которому так повезло, не хочет понять, что я не могу ему ответить на его письма? Этого нельзя делать».
Уж кому, как не Никаину, это было известно. Ведь он сам прошел через подобное испытание, вернее, не прошел. И теперь сидит в этой дыре, всяких условий и возможностей лишенный, только тем и утешающий себя, что служил при Дворе Ники. Впустую растратил дарованную ему удачу. Вот, если бы обратно вернуться в тот нескончаемый день… Нескончаемый день нескончаемых возможностей…
Никаин сел на камень, служивший ему и стулом, и наковальней, и напоминанием о непробиваемой тупости. Сел и заговорил:
- Дорогой брат мой Илистрат, отвечаю сразу на все твои письма, и даже этим устным своим ответом нарушаю я часть правил Этики Ники. Все странники, дворники, проводники и прочие служители Ники, которые будут тебе являться, так же полезны, как и вредны, когда своё «ч» выращивают. И только ей одной известно, когда и в чем. Одно могу сказать: советнички опасны более других, ибо множат они преодоления, которые зыбучим песком оборачиваются. Преодолениями мы растем – это верно, но не собиранием того, что преодолевать. А для них это расширение владений, укрепление царства «чин». Вот почему не могу я дать тебе совет, не могу ответить ни на одно письмо. Ибо не готов я к такой службе…
Ну, да ладно, ежели дойдет до тебя дыхание тонких тел моих, сможешь отличить воздыхание от придыхания, отдыхание от надыхания. Тогда поймешь, как вдыхание нового рождает вдохновение, и разверзнутся очи твои, и увидишь ты, что странники несут тебе недостающие части мозаики уже имеющегося у тебя мифа. И только у тебя, и только в приятии нового может родиться то, что может. Любой же совет исказит картину, и она никогда не воссоздастся и не родит того, что в ней заложено, а лишь только одни преодоления…
Посему только одно могу дополнить: брошенная мною нить непременно достигнет цели и предстанет во Дворе Ники возможностью кое-что изменить, но только одному из нас, и то, если сумеет прояснить…
Листок утратил свою жизненность, поблек, а вместе с ним поблекла и возникшая благодаря нему картина, выдумка или быль.
Прочтение последнего листа несколько утомило Эмиля. Он откинулся телом назад и медленно опустился на опавшие листья. Перебирая все их руками, он не решался поднять какой-либо один.
– Что же со всем этим делать? – неизвестно к кому воззвал Эмиль. Вопрос этот отозвался в его голове множеством туманных советов, которые он по известной причине не спешил принимать к рассмотрению, и советы эти, начали сгущаться капельками дождя, которые рассекли пространство парка и его самого на части.
Сначала перед ним предстал Образ Отца, как самая дееспособная и привычная часть. Он своеобразно собрал в охапку все развернутое в необычном пространстве и начал просеивать собранное через образовавшееся сито своих принципов, образуя советы один за другим.
«Убеждения отпустить легко: они живут привычками обычного мира и в этом пространстве безвредны, но только до тех пор, пока в нем не прорастет твой собственный мир, а уж тогда они покажут свою прилипчивость в стремлении закрепить опоры незыблемости и начнут обрастать непроходимыми зарослями предубежденности. Поэтому не спеши складывать миф, легализовать быль, пока не осознаешь все их капризы».
«Другое дело иерархичность – без нее никак нельзя. Надо четко определиться, что значимо сейчас, что тебе по силам, каков порядок ступеней в лестничном марше. Именно направленность и ширина первого шага, выбранный тобою тотем определит жизненность твоих устремлений и, в конечном счете, потенциал успешности всего дела».
«Не расслабляйся, не вылеживайся. Отчужденность сродни забвению. Нет твоих действий, нет тебя, нет совершенствования, нет пути. А это противоестественно…»
Последние фразы отозвались вполне реальным пощипыванием, покалыванием спины, и Эмиль вышел из прострации. Он снова сел.
– Нет действий, нет тебя, нет пути, – повторил он пришедшие слова и добавил, – а еще: нет понимания того, что от тебя требуется.
– Это хорошо, что ты вернулся, Илистрат, – услышал Эмиль знакомый голос и обернулся на него, – твоя мозаика до сих пор не видится цельной картиной.
Эмиль покрутил головой по сторонам и никого не заметил: только дикобраз копошился в листьях, пытаясь что-то отыскать.
– Да, не повезло тебе, брат, хотя вряд ли ты догадываешься, что название твое созвучно дикому образу, – произнес он, обращаясь к единственному замеченному обитателю парка. Животное фыркнуло, встряхнулось, разметав вокруг листья и пыль, и в следующее мгновение перед Эмилем предстал странник в темно-серой с зеленовато-бурыми блестками одежде.
– Что, вернулся-таки, Илистрат? – продолжил он начатый разговор. – В саду излиянном некому было без тебя порядок наводить. Ты теперь огненностью дышишь, Образ и Слово Отца несешь собою, но в саду преодолений нет должных условий для проявления их огненности, хотя и Свет Образа тоже многое может дать.
Помнишь, когда родилось двумерное пространство, никто не знал, для чего оно родилось, пока не увидели все, что каждое качество получило возможность проявиться своим количеством, массой на территории. Но синтез этих двух начал – материя – не только позволил самой массе структурироваться, но и добавил степень свободы самому пространству, сделав его трехмерным. А каждое новое качество проявлялось своей новой, особой материей, каждое добавляло единицу мерности и повышало степень свободы. И увидели все, что значит полнота свободы синтезом качеств.
Вложил тогда Отец Омеги Свои в колыбель материнскую, и закрепил за ними свободу воли. А различные проявления этой воли поручил своим служителям, хранителям, поддерживать в активном состоянии. Вот, например, за волю преодолений отвечала богиня Ника, преображения – богиня Нада. Вообще-то, само слово Бог раскрывается, если его от буквы «О» читать, от Отца, от Огня. Бог – значит «об», соединенное с «ог» – Образ Огненный. Это по законам Слова Отца, и ты теперь можешь слышать звучание его.
Ты, Илистрат, выполнил свое обещание вернуться мастером. Я выполнил обещание дождаться тебя, хотя довелось мне для этого какое-то время животным быть, ибо те, кто решил восходить, ушли на воплощение человеками, а кто остался… Поэтому, если готов ты завершить исполнение обещанного – идем к перекрестку.
Эмиль видел в облике странника знакомые черты, но не мог припомнить ни их прежних встреч, ни тем более данных друг другу обещаний. И еще тревожило, что странник называл его Илистратом. Поэтому он всячески пытался оттянуть время какого-то неизвестного поворота событий, который может и должен произойти на перекрестке.
– Всякий раз ты предстаешь, странник, в ином свете, ином одеянии. Но я-то – теперь, скорее, философ, чем мастер, и, откровенно говоря, мало что помню из давних событий.
– Всё ты вспомнишь за перекрестком времени. А философ или мастер – разница не такая уж большая. Всё сводится к двуединому. Ведь два начала: Энергия Материи как Любовь Матери и Свет Пространства как Мудрость Сына в любом соединении дают одно и то же, что любовь с мудростью – философию, что материя с территорией, двумерным пространством – мастерство, что энергия, достигшая обители пространства света – просветление, пробуждение. Все это результат синтеза двух начал.
Перекресток времени
Странник отдал Эмилю пожелтевший лист, который всё время держал в руке, и на этом их диалог был завершён.
Они остановились на перекрестке, который можно было пройти только вдвоем. Эмиль и Странник подошли к нему с двух пространственно противоположных сторон. Когда прекратилось их движение в пространстве, началось движение во времени. Странник растворился в будущем, идя на воплощение человеком, Илистрат окунулся в прошлое…
…Шум в голове постепенно превратился в рыночное многоголосие, в котором слов много, но конкретно ничего разобрать было нельзя. Появились новые ощущения…
…Уловив на себе пристальный взгляд, Илистрат оторвался от текста и поднял голову. Ника очень редко прерывала его работу, но это всегда был знак необходимости преодоления очередного рубежа.
– На этот раз твое сознание проникло в далекое будущее. Не стоит так ускоряться. И не держи на столе столько излияний одновременно. Твой разум может повредиться от многоголосия, вернее, от активируемой этим многоголосием многомерности. Хотя, судя по тому, что взгляд твой ясен, видимо, я зря тревожусь. – Ника положила на стол охапку листьев взамен растаявших и произнесла таинственно и уверенно.
– Зато теперь ты готов к этому, – сделав ударение на последнем слове.
Илистрат тоже ощутил произошедшие перемены, но посчитал их результатом пристального внимания к нему Ники. И еще: ему открылось, наконец, одно из таинств: пришло понимание, почему всякий, к кому прикасалась Ника, получал окрылённость. Илистрат увидел те звёздные слои пространства, в которых она была крылата…
Пристальный взгляд богини заставил его застыть, но в следующее мгновение уже, когда она исчезла, Илистрат почувствовал такой прилив сил, что, казалось, готов работать вечность. Впервые он не задался вопросом: «Действительно ли только что видел Нику?», а рьяно принялся за порученное дело.
Чистильщик отправил всю охапку в ящик стола. Он вдруг что-то вспомнил, и его рука медленно опустилась в карман тоги. На стол лег пожелтевший лист, не из тех, что принесла Ника, а тот, что ему оставил странник в темно-сером.
«Брат мой Никаин, благоволением судьбы пребываю теперь в благодати. Ибо принял я на себя ответственность, и распутие нерешительности преобразилось в перекресток времени. Ступив на тот перекресток, повстречал я странника в серебристом одеянии, и открылись свету очи мои, и наполнились слухом уши мои, и разверзлись словом уста мои, и теперь не вопрошаю, но проникаюсь во многое, на что обращается внимание мое. И зародилась во мне воля преодоления. Не буду утомлять тебя пересказом всего, что поведал мне странник, потому как проживанием многих жизней пронеслось для меня повествование то. Одно лишь хочу сказать: если окажется на пути твоем Плотник, прислушайся к советам его, ибо Плотники наделены волей преодоления оков плоти. Они оплот и плоть преодоления, оплот и плоть Ники, и только ради них трудятся вестники, возвещая о том неведающим, и только ради них трудятся советники, являя советы свои нуждающимся в них. И только им проложить путь выдвигаются вперед всадники, и только…»
Илистрат отложил в сторону лист, устремляя вдаль взгляд провидения своего. И увидел тех всадников, которых некогда видел Иоанн, увидел, как брат его Никаин подошел с вопросами к Плотнику (значит, дошло до него послание сие!), и прослезился, ибо оттаяла душа его, и капля со щеки упала на лист, и исчез тот...
Илистрат очнулся от видения и достал из ящика стола первый попавшийся лист.
…И предстал сквозь пелену времени Иоанн, в застывшем взгляде которого отразились четыре животных, четыре подобия без образа. Одно было подобно льву, другое подобно тельцу, третье подобно человеку и четвертое подобно орлу…Немой вопрос требовал пояснения, и Илистрат провел рукой по листу, выпрямляя его и проявляя невидимое:
«Преодоление животности стоит многого. И подобны эти четыре выходцам из четырех глобусов, и различны их качества в отдельности, но животность всех объединяет, ибо природна она, материальна: от природы, от матери. А дверь к преодолению ее только в одном из них – в человеке, ибо Образ он получить может, тот, по которому создан. Находится эта дверь в центре груди его в точке Хум, и стоит Печать на ней Того, Кто ее поставил. И закрыта она до времени, пока пространство не наполнится соответствующими условиями. Но через нее же, через эту дверь, новые условия и прийти должны на смену старым. Где же выход? – Илистрат задумался, и взгляд его стал глубже. – Стяжанием Образа Отца печать вскрывается, и перетекание условий возможным становится, и пространство внешнее преображается в отражении преображения внутреннего. И ключом это будет к деянию каждого устремившегося. – Илистрат вновь направил свой взгляд в иное, и лист, насытившись иным, растворился в нем…
Еще один лист из ящика стола доверился рукам Илистрата, и он расправил его, и смятение увидел в глазах Соломона, которое появилось, когда завершил тот очередной текст:
«Светлый взгляд радует сердце, добрая весть утучняет кости. Ухо, внимательное к учению жизни, пребывает среди мудрых. Отвергающий наставления не радеет о душе своей, а кто внимает обличению, тот приобретает разум. Страх Господень научает мудрости – и славе предшествует смирение».
– Смятение проникает лишь в душу того, кто допускает туда все без разбору и смешивает понятия, – продолжил Илистрат, посмотрел и размашисто добавил, будто из сердца, – учению Отца внимая и не только ухом, но и сердцем, и душою, и телом, можно пребывать в Мудрости Отца. А страх, или сердечный удар по-другому, оттого и бывает, что не в Мудрости, и не в Воле Отца человек пребывает, а плутает в глупых наставлениях таких же заблудших. – Илистрат немного помедлил и еще дописал, – чем больше Частей Отца стяжает человек, чем больше качеств Его явить собою может, тем больше он и о Душе своей радеет, и о других Отцом данных частях. Ответственность восхождению предшествует…
Второй лист насытился обновлением и растворился в пространстве. Налетевший ветер отвлек внимание усердного работника, и тот улыбнулся ему в ответ. Он вспомнил встречу со странником в темно-сером, потом дикобраза, потом, как лежал в листве. И вроде это был не он, а пытливый юноша из совсем другого времени.
«Оказаться бы там», – подумал Илистрат и закрыл глаза…
…Эмиль поднялся с пола, подумал: «Странная комната», и в недоумении направился к выходу. Пройдя коридором, вошел в приемную, где по-прежнему сидела Фаина, и сверлящим взглядом уставился на нее.
– Быстро ты определился, я даже не успела кофе допить, – произнесла она. – Кстати, комната, в которой ты был, берет тебя без испытательного срока, если только ты не передумал.
– Нет, не передумал, – выпалил Эмиль, – я тоже быстро принимаю решения.
Слово «быстро» не хотело покидать открытый рот, но Эмиль все же выдавил его. Потом спросил:
– Когда можно приступать?
– Заполняй бумаги и приходи завтра, – невозмутимо спокойно сообщила Фаина, после чего вручила ему папочку с бланками.
Эмиль вышел на улицу и наконец расслабился. Коленки его вздрагивали, голова была наполнена туманом, и мысли плавали в нем, не замечая одна другую. Сильным было желание хорошо выспаться, прежде чем что-то предпринимать, и он направился домой.
Наутро пришло решение обсудить все с напарником.
Напарники
Теперь слово «напарники» вызывало у Эмиля немного другие образы, которые сновали в его голове всю дорогу, пока он шел к Алиму. Но о чем и как говорить, Эмиль сообразить не мог, поэтому рассчитывал только на проницательность своего партнера по учебе.
– А, явился – не запылился, – встретил его Алим, – интересно, как прошел прием на работу? Поделишься впечатлениями? Проходи.
– Поделиться-то поделюсь, только вот не знаю, с чего начать.
– Тогда все по порядку давай. Вдвоем разберемся, если где застрянешь.
– Вот точно: получается, что я застрял в чужом мире, в чужом обличии, и если бы тот, другой, там обо мне не вспомнил, то неизвестно, чем бы все закончилось, – Эмиль посмотрел на Алима, ожидая пояснений.
– Не смотри так. Ничего с тобой не могло случиться, кроме проживания радости осознания и сопричастности ко всей Вселенной. Ты пришел, тебя направили в какую-то комнату, дверь и… – пытался раскачать его Алим.
– Да, меня определили во Двор Ники, я зашел, провалился, очнулся и вышел.
– И что: ничего не помнишь?
– В том-то и дело, что находился я там долго, а вышел через минуту. А началось все с дикобраза.
– Садись, посиди, – предложил Алим. – Сейчас я чайку соображу. Он вышел, а когда вернулся, застал Эмиля возле книжного шкафа.
– Ничего там интересного нет. Одно старье.
– Мне как раз и надо что-нибудь из греческой мифологии, – возразил Эмиль.
– Уже лучше, – обрадовался Алим, – и какой персонаж тебя интересует?
– Богиня Ника.
– Сложный вопрос. Кроме того, что это крылатая богиня победы и что была она талисманом даже у Афины и сопровождала Зевса, которому помогала в борьбе за власть, больше сведений вряд ли удастся найти. Любила скорость, стремительность и всегда по-разному реагировала на победы.
– Да, но это то, что известно из мифов. А тут я в иной жизни, представляешь, общаюсь с ней, даже выполняю ее поручения, и это каким-то образом отражается на условиях жизни многих. А я даже не задумываюсь обо всей мере ответственности, которая на меня ложится. Я увлечен этим.
– Погоди, погоди, – остановил его Алим, – во-первых, это не совсем ты, ведь в действительности ты все время находился в комнате. И хотя тот, кем ты себя воспринимал, мог использовать твои знания, делал он это, быстрее всего, интуитивно. Да и мера ответственности лежит на нем. По сути дела, он просто получал озарение. И если бы это чему-то противоречило, поверь мне, ты бы это почувствовал необходимостью своих преодолений. Я знаю, как это бывает.
– У тебя было нечто подобное? – поинтересовался Эмиль.
– Да, имею опыт проживания того, как выдавливает инородцев пространство, если их действия запредельны для его условий. Это даже не может быть сравнимо со стихийным бедствием по силе и скорости, – Алим пододвинул чашку с чаем Эмилю, – пей, а то остынет.
– И что ты мне можешь посоветовать?
– О, мой друг и напарник, в таких делах, когда «нечто» исходит из твоих внутренних накоплений, советчиков быть не может, – Алим загадочно улыбался. – Но если тебя все-таки интересует мое мнение, вернее, интересует, как бы я поступил на твоем месте, то скажу однозначно: я бы воспользовался теми возможностями, которые дает обучение в школе Отца. Это твоё преимущество. Думай сам.
– Вот так и знал, что никто мне не поможет, даже ты, – Эмиль поднялся, – ладно, мне пора, встретимся на занятиях, если доживу до того времени, – он улыбнулся, копируя Алима и снова отправился в «Литературный мир».
Фаина приветливо встретила нового сотрудника, выдала ему пластиковую карточку и конверт.
– Здесь ключи, кредитка и задание на первый месяц. Твоя комната в твоем распоряжении в любое время. Похоже, Алим был прав насчет тебя. Ты самородок, достойный своего напарника.
Эмиль хотел что-то спросить, но передумал и, влекомый неведомой силой, во второй раз оказался в комнате преодолений. Дверь мягко закрылась за ним. И, едва успев отметить отсутствие каких-либо предметов, кроме ковровой дорожки, Эмиль ощутил, как ноги перестали ему повиноваться, а пространство, удлиняясь и искривляясь, как в зеркалах комнаты смеха, будто вывернулось наизнанку и избавилось от него, переместив куда-то в иное.
Сознание первым преодолело шок от перехода в новые условия и, слегка потрепанное множественными разрядами, присоединилось к телу. Затем из глубины сознания вынырнул очумелый, как после боксерского поединка, Разум (это он сам себя так определил, как очень умелый), и, наконец, появился Престол с девственно чистыми сферами мысли…
…Осень пахла грибами, хотя дождя не было давно, и листья, на которых сидел Эмиль, снова суховато шуршали под его руками. Место казалось ему знакомым, воздух опьяняюще чистым. Уступая желанию, он откинулся на спину и закрыл глаза.
– Ты так естественен каждым своим движением, что кажешься абсолютно свободным. Даже время обтекает тебя, без опаски обнажая свою неоднородность.
Илистрат огляделся по сторонам и, не увидев никого, все же ответил, неспешно подбирая слова:
– Время текуче. А вот пространство напичкано всякими условностями, вернее, оно боится расплескать дремлющую в нем вещественную массу и поэтому никогда не решится без оглядки рвануть вдогонку за временем.
– Течение времени и условия пространства! Как верно ты подметил, Или! Но ведь материя вся тоже временем пропитана, и, стало быть, текуча. Что же пространство так боится течь?
– Засорено оно невежеством людским…
…Илистрат вскочил, отряхнувшись от дремы, и направился к столу, одиноко стоящему в тени развесистого дерева.
– Опять этот голос, – произнес он рассержено и в то же время с удивлением. Все-таки, что-то здесь неправдоподобно. По крайней мере, таких столов раньше не было.
– И меня зовут Эмиль, – неожиданно произнес он, обращаясь неизвестно к кому.
– Ох, Или, Или, совсем ты запутался в своих опытах, – продолжил всё тот же певучий голос, – сам подопытным сделался. А еще стратегом себя называешь.
Неожиданно пелена с глаз спала окончательно, и Илистрат увидел перед собой сестру, опирающуюся двумя руками на грубо отесанный стол.
Мироника пристально посмотрела на Илистрата.
– Ладно, Или-стратег, помни, что сейчас ты только Илист-ратник, а ратники всегда помнят свое предназначение: своим воплощением доказывать жизненность своих убеждений или развенчивать иллюзорность своих предубеждений. Или-или…
Жалко, что женщин не допускают в эту тайную школу, а то я бы и сама проделала всю необходимую работу для Ники, – она протянула Илистрату накидку-рясу, – надевай свою мантию и не забывай, что для всех ты сейчас просто Или. Ты ни на чем не зациклен, одинаков со всех сторон. Это последнее собрание, в котором ты участвуешь. Нам пора возвращаться домой.
Соратники, вы слышали?
Или прошел вглубь рощи и остановился перед тяжелой дверью в каменной ограде. Постучал. Ему открыли. Через минуту он уже сидел за длинным каменным столом рядом с другими такими же, как он. В начале стола на небольшом возвышении сидел мастер и основатель школы.
– Самые молодые приходят последними, – начал он в полной тишине. – Сегодня нам предстоит определить дальнейший путь наш, ибо застоялись мы на перепутье, и стадо наше изголодалось. Слышали вы, что было сказано Плотником: Когда сильный с оружием охраняет свой дом, тогда в безопасности его имение.*
Мастер взглянул на сидящего рядом с ним, и тот передал свое понимание момента в свете сказанного:
– Стало быть, предстоит нам стать ратниками дел Его.
– Вы слышали также вопрос Плотника: Который из двух сыновей исполнил волю отца? Тот, который сказал «не хочу», а после, раскаявшись, пошел, или тот, который сказал «иду» и не пошел?*
Сидевший вторым от мастера ощутил на себе его жгучий взгляд и заговорил:
– Раскаявшийся – лишь останавливается на перепутье, тогда как исполнивший Волю Отца становится на верный путь. Иного пути, как в Воле Отца, быть не должно.
– Вы слышали, что сказано Плотником: Имейте веру Божию…все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам?*
Мастер уже не смотрел на сидящих, но ответ следовал:
– Имеющий веру пребывает в Воле Отца.
– Вы слышали, сказано Ним: ничего не берите на дорогу: ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни серебра, и не имейте по две одежды. И в какой дом войдете, там оставайтесь и оттуда отправляйтесь в путь.*
– Слово Отца – ноша наша, – заключил следующий, – только о том, чтобы разуметь Слово и другим доносить, человеку радеть должно, но и Дом, и условия его значимы.
И так каждый из присутствующих высказал разумение Слова Отца, произнесенного когда-то Плотником, пока очередь дошла до Или.
– Вы слышали, сказано Плотником: И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа Истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет.*
Или на секунду задумался или, вернее, перед его взором промелькнуло множество событий, и уже прошедших, и еще только зарождающихся, и тех, которым так и не суждено воплотиться в жизнь, ибо не развернутся соответствующие условия Дома. Он видел, как Плотник стоял пред Отцом, видел, как Огнем наполнилось все сказанное Ним. Он видел бесчисленные скорби, для преодоления которых пребудет Утешитель, и видел, как поразительна слепота, ибо мир стал иным…
– Или, мы завершим начатое, или…? – Мастер то ли называл его по имени, то ли…
– На пути Истины Светом идущий непременно Дух обретет, но в Духе пребывающий непременно Огня достигнет. Да пребудет Он с нами и будет в нас.
Великий мастер встал и, обведя всех своим проницательным взглядом, остановился снова на Или:
– Есть ли обитель, в которой и душа, и разум, и сердце могут быть в безопасности, где не прорастут безумство, бездушность и бессердечие? Как думаешь, Или? – и не дожидаясь ответа, завершил начатое. – Отныне перестаю быть одним мастером великим, но все мы становимся мастерами дел ратных. Отныне мы все ратники невидимого сражения, и все мы соратники ожидающей нас победы и предвестницы ее Ники. И мы придем к ней, ибо лавр уже посажен и пророс. Отныне каждый в ответе за путь избранный так же, как каждый избранный в ответе за Путь.
Он вышел из-за стола и первым направился к выходу. За ним остальные.
Когда Или вышел за пределы опустевшей обители, никого уже не было.
На краю рощи его ждала сестра. Она знала, как вывести брата из затуманенного состояния, и, преградив ему путь, спросила:
– Скажи, Или, что будет, если произнести наоборот: «Сон в руку, и лавр оторвали у кур в нос»? – не дождавшись ответа, она продолжила, – если бы ты был Талантом, я была бы Краткостью, а если бы я была Кроткостью, то кем бы был ты?
Илистрат не ответил на вопрос, а начал рассуждать:
– Выходит, Слово Отца уже давно произнесено, но мало кто его услышал. Большинство людей занято своими суетными делами. Не о том думают, как Волю Отца познать и исполнить, а о том, как бренную жизнь свою облегчить. И всё просят и просят молитвенно, ничего взамен не совершая.
Вот, скажи, Мироника, если гордыня – это грех, то как ее обличить? Ведь это не само действие, а отношение к нему, то есть это опять-таки действие, но той части человека, которая более высокого порядка: веры, сознания или разума, например. Но ведь, чтобы их развивать, надо ими действовать. А пока они неразвиты, то и глупости совершать могут. Почему же плоть от этого страдать должна? Даже прославлять Отца можно искренне, а можно напыщенно, с горделивостью: вот, какой я весь правильный? Может, из-за того, что есть в этом какая-то незавершенность? Почему не хотят уразуметь, что Отец ожидает активных действий на ниве проявленной? Истинно, порождения ехидны! – Илистрат перешел от вопросов к осуждению воображаемых недорослей духа, – и как можно настолько поклоняться плоти своей, что все время предаваться поисками того, чем бы еще ее можно насытить. Ведь сказано Плотником: Неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища. Исходящее из человека оскверняет человека. Ибо изнутри, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство. Все это зло изнутри исходит, и оскверняет человека.*
Скажи, Мироника, а ведь сердце – то, о котором говорит Он, как и душа, и разум, не плотское вовсе? И изнутри – это совсем не из утробы плотской? Не той мерою мерим…
Так, стало быть, и понятливость, и разумение, и истоки их прорастания искать надо. И искать где-то внутри. Так почему же и оскверняющее человека там же прячется?
…Шум дождя перенес сознание Или из рощи в сад Ники. Капли дождя, как с холста, смыли и эту картину, вернув Эмиля к реальности, и он уже от себя произнес:
– Не только единожды сказано, а говорится непрестанно.
* «когда сильный…» Лук.11.21
* «который из двух…» Матф.21.31
* «имейте веру…» Марк.11.23
* «ничего не берите на дорогу…» Луки 9.3.
* «и Я умолю Отца…» Иоанн 14.16
* «Неужели и вы так непонятливы…» Марка 7.18-23
Преодоление
– Скажи, Эмиль, ты уверен, что видел именно Нику, а не кого-то другого? – спросил Алим, когда напарник вновь пришел к нему, и глаза его выражали еще большее недоумение, а сам он был готов родить еще большее число вопросов. – Нет, давай по-другому, давай избавимся от вопросительности к пространству, а направим ее внутрь. Однажды я обратил внимание, что знак вопроса и знак восклицания настолько отличаются друг от друга, что активируют совершенно разный разворот событий. Вот, знак вопроса: он такой сгорбленный, несчастный, не самостоятельный, озирается по сторонам, ищет поддержки. Кажется, ему не хватает чего-то. Дай ему палочку для опоры, подтолкни, и он заковыляет, не знаю куда, не знаю зачем. Зато знак восклицания: такой весь во внимании, готовый к действию, бодрый, с твердым намерением.
– Я знаю, – почему-то сразу забыл все вопросы Эмиль, – это ты, чтобы меня отвлечь, выдумал.
– Не совсем, – возразил Алим, – это я к тому, что всему можно дать ассоциативную характеристику. Вот я однажды видел Афину, так я тебе должен сказать, незабываемое осталось впечатление. То качество, которым она наградила Медузу, это просто малое отражение ее собственной силы. Тело наливается в присутствии силы той, становится неподвижным, будто понимает, что от него требуется некое соответствие, чтобы находиться рядом с ней и не может достичь такого соответствия.
Она не потерпит рядом с собой слабого, неуверенного, вопросительного, равно как и самоуверенного, наглого. В общем, не излишне напрячься, не излишне расслабиться нельзя. Прямо-таки ощущаешь, что облекаешься в военную форму и наполняешься готовностью к исполнению. И вместе с тем хочется выйти из сферы ее влияния. Убраться как можно быстрее с глаз ее, избавиться, освободиться от чувства опасности.
А вот Нику мне видеть не приходилось.
– Ника совсем не такая, – понял Эмиль, чего от него хочет Алим, – рядом с ней обо всем забываешь: наполняешься вдохновением, любые препятствия видишь, как возможность чему-то научиться, и тебя непременно тянет работать, не покладая рук. В ее поле присутствует дух защиты, поощрения, силы и глубинной мощи, будто все, что видишь – это просто поверхностное отражение, а все настоящее где-то в глубине. Она, как Владычица Небесная: спокойная, властная и непостижимая, побуждающая к ответственности и вместе с тем не проявляющая никакого насилия. Рядом с ней хочется быть. Выходит, мне повезло больше, чем тебе.
– Тут дело, пожалуй, не в везении, а в другом. Я долго размышлял над тем, что же все-таки происходит, когда попадаешь в один из кабинетов «Литературного мира»? Так вот, мне это напоминает своеобразное погружение в прошлое, туда, где остались незавершенные дела, мешающие дальнейшему продвижению, требующие доработки с позиций сегодняшнего мировосприятия, с учетом новых возможностей. А это значит, что надо не просто прохлаждаться в необычных этих путешествиях, а что-то преодолевать, раз дается такой шанс.
– Ты хочешь сказать, Алим, что если желание идти приводит в прошлое, то, значит, оно, это прошлое, тормозит и не пускает в будущее? И именно по этой причине ты, занимаясь временем, решил акцентировать свое внимание на будущем, чтобы найти механизмы его сознательного проявления и приближения? А чем же плохо его естественное вхождение в нашу жизнь?
– Ну, вот, ты не выдержал восклицательного напряжения и вопросительно согнулся, – рассмеялся Алим.
– Зато я понял одну интересную вещь: одна голова хорошо, а две – лучше.
– Три еще лучше, но возникает проблема согласованности. Мне думается, Эмиль, мы упустили одну очень важную деталь: мы прошли семинар «Новое Рождение» и готовимся ко второму семинару философии Синтеза «Метагалактика ФА», и у нас идет одновременно и усвоение пройденного материала и полученного Огня, и подготовка к новому. Только вот, у всех нормальных людей это проходит в естественных условиях жизни, а у нас в каких-то виртуальных.
– Ну и что, зато так даже интереснее, когда проживаешь две или больше жизней одновременно. А вот связка первых двух семинаров – это интересно, над этим надо подумать.
Получается, непредубежденность отправляется на поиски иерархичности, а активность требует процессов применения.
– Да, и еще Омега, устремляясь к комфорту жизни, должна проявить целеустремленность, например, или биосфера должна войти в согласие с социосферой.
– А что, я обязательно все это учту, – Эмиль нетерпеливо поднялся.
– Что, активность требует возобновления процесса? – Алим тоже поднялся и нарочито-понимающе добавил,– тогда не смею тебя задерживать.
Эмиль не стал ничего говорить в ответ, махнул рукой и выскочил из квартиры. Ему и в самом деле нравилось движение, ощущение движения к свободе.
По дороге к новому погружению в другие жизни, как определил это действие Алим, Эмиль размышлял о происходящем немного под другим углом зрения и пытался сообразить, случайно ли появилось у него желание поделиться своими новыми приключениями с Яной, а заодно поинтересоваться, как там у нее идут дела в школе мышления. Поэтому он решил в следующий раз напроситься в гости к ней, а не к Алиму.
В третий раз Эмиль зашел в свой рабочий кабинет уже с четкой установкой, что пришел сюда работать, а не развлекаться. Обстановка учреждения становилась все более знакомой и привычной, атмосфера комнаты всё дружелюбнее и (Эмиль открыл дверь), да, и уютнее. В этот раз кроме ковра он обнаружил в разных ее углах диван и рабочий стол. Не раздумывая или подсознательно что-то воспринимая, направился Эмиль к столу.
«Ну, наконец-то никуда не проваливаюсь, и сознание мое вполне устойчиво воспринимает окружающую обстановку», – подумал Эмиль и сел за стол. На его поверхности одиноко лежала тоненькая папочка.
«Четвертое преодоление», – прочитал он про себя и открыл папку, при этом ощутив необычный и непонятный для себя процесс: и сама переворачиваемая страница, и мир, который за ней открывался, по мере производимого им действия, неимоверно выросли, а затем втянули его внутрь. При этом всё видимое и воспринимаемое им ранее стало крохотным, совсем не значимым, не заслуживающим внимания.
Первая страница с текстом показалась ему простой вуалью, за которой происходили некие события. С трудом сосредотачиваясь на самом тексте, Эмиль прочел: «Когда-нибудь я смогу родиться не только для наработки определенных качеств, стратега или ратника, например, как сейчас, а уже с определенным багажом способностей. И тогда я выберу себе такое имя, где «Или» будет не в начале, а в конце, вроде Лили, нет, это очень женское, лучше Эмили…»
Тяни-толкай
Все-таки события, физически разворачивающиеся в глубине листа, перетянули на себя внимание Эмиля, и текст незаметно растаял на их фоне.
К Илисту подбежали две его сестры, и Мироника жалостливо извиняющимся тоном произнесла:
– Или, мы тут с Вероникой поспорили, что произойдет раньше: ты распрощаешься со своим разумом, или тебя таковым признает лекарь, на помощи которого настаивает наша мама.
– Очень смешно, – надулся Илист. – Вы просто не понимаете, каким важным делом я занимаюсь.
– Конечно, со стороны может показаться, что прилежно занимаешься, готовясь к школе. Но мы-то знаем, что ты витаешь в облаках, мягко говоря, преодолевая каким-то образом тяжесть тела, словно птица или ангел, – Вероника смиренно потупила глазки, и обе рассмеялись.
– Зря я вам доверился. Мне думалось, что вы мне поможете. Не хотите и не надо. Когда-нибудь вы все равно узнаете, как ваш брат служил при дворе Ники, и будете мной гордиться.
– Как же мы это узнаем, если ты не берешь нас с собой, – возразила Мироника, – хотя, когда ты увлекательно так рассказываешь, мне кажется, я почти вижу это. Расскажи еще что-нибудь.
– Для этого я должен вас простить, сонастроиться с тем временем, о котором буду говорить, чтобы дать возможность развернуться событиям, и только тогда начать их описывать. А у меня нет для этого времени. Мне пора в школу, – и он покинул сестер.
За монастырской стеной жизнь была, как обезжиренное молоко: без вершков. А эти сливки жили привольной жизнью мирскою, сладкой и полной приключений. Так считало большинство послушников, отданных на обучение с полным пансионом. Монастырь был их домом, их школой, и их же тюрьмой. Но зато они находились в постоянном процессе наработки многих качеств, коих было, как кот наплакал, у мирских.
Те немногие, которым было дозволено посещать монастырскую школу, проживая за стенами монастыря, выделялись на сером фоне послушников, хотя и каждый по-своему, и поэтому они всегда находились под пристальным вниманием «серых».
Массивные стены, такие же массивные столы и такие же кремезные преподаватели-наставники…
…Когда один из них зашел в класс, послушники встали, и в пространстве класса воцарилась плотная тишина.
– Садитесь, – весь вид наставника не предвещал ничего хорошего, – ежели вы полагаете, что готовы вольно обсуждать темы сакральные, то должны сознавать и меру ответственности за прикосновение к Слову Отца. Вот мы сейчас и проверим, насколько тверда ваша поступь на скользкой стезе.
Пространство развернулось прозрачной плоскостью явного, лишив всех и каждого чувства защищенности, которое придавало им покрывало тайного.
– Итак, кто готов определить принципы действенности слова? – продолжил он и посмотрел на Или.
Тот выдержал взгляд, но не потому, что был силен духом, а потому, что, как всегда, находился в частичной прострации, мешающей быть в полной зависимости от ситуации или, наоборот, помогающей видеть ее не так фатально.
«Принцип преодоления, включающий в себя такие составляющие как активность, ибо это запускает процесс деяния, воздействия слов, возможность действия, функции, очерчивающие сферу деятельности, результат которой зависит от силы качеств, или от качества сил, и выявляет соответствующие свойства и условия, или проявляется ими», – пронеслось в голове Эмиля содержание ответа и запнулось на языке Илиста невозможностью облечь в озвучение непонятные слова. Весь этот непроизносимый комок подкатил к горлу, и заставил его же сознание полностью сконцентрироваться в одной реальности, окатив тело жаром приближения сокрушительного поражения и возможного наказания. Только нежное воспоминание о сестрах и еще строгий взгляд Ники на его трепещущее естество, проникший в то же сознание откуда-то изнутри, придали ему силы. Совладав со всем этим, Илист на мгновение расслабился и спокойно произнес:
– Отец, дающий ношу, дает и силы ее нести. На волю же человека отдано решение, тянуть ее за собою или толкать впереди. И только соотнесение этой маленькой воли с всеобъемлющей Волей Отца позволяет найти решение верное.
Я бы рассмотрел принцип «тяни-толкай». Вот, смотрел я сегодня, как кто ношу свою на базар спеша передвигает и задался вопросом: «Который из них лучше?»
Цитата из Евангелия и простое жизненное наблюдение ученика не давали монаху-наставнику повода для нарекания, но и не ослабили напряжения в помещении, поскольку не содержали пока указания на возможный исход размышлений, поэтому он все так же, настоятельно-требовательно произнес:
– Ты уж потрудись вразумить остальных, Или, что означает твое, как всегда, «или».
– По закону «все во всем», о котором мы обязаны постоянно помнить: всякое проявление жизни есть проявление Слова Отца, стало быть, и эта возможность тянуть или толкать тоже. А что, ежели Отец таким образом дает нам понять, что и Он нас так же или подтягивает, или подталкивает, ежели мы ноша Его. Ведь сказано: «Вы – соль земли», и там же: «Вы – свет мира»*.
И вот, когда мы – соль, то и плоть наша солена, и подталкивают ее условия внешние, куда надо, а когда мы – свет, то и просветляемся разумением, и светим другим, и притягивает нас дух света к общению с Отцом глубоко внутри нас. И не та ли жатва ожидает своих делателей, что глубоко внутри каждого зреет.
Посчитав, что размышления ученика не дойдут до крамольной конкретности (или конкретной крамольности), а затеряются в размытости и неясности размышлений, пространство класса избавило ситуацию от пристальности своего внимания, а вместе с тем расслабились и участники события. Облегченно вздохнул в глубине и наставник-монах: «Видать, еще не время».
Никогда он не одобрял решения настоятеля монастыря допускать к занятиям вольных слушателей: не доведет это до добра. Хотя иногда бывало любопытно ощутить душераздирающее прикосновение к иерархически запретным темам. Может, там и пролегал кратчайший путь от иеромонаха к епископу? На то и настоятель, чтобы настаивать.
Пространство отпустило и сознание Эмильена, и он, потеряв с ним связь, сидел некоторое время, разглядывая текст первого листа, пока, наконец, до вернувшегося сознания начал доходить его смысл:
«…И вот, если я буду Эмили, то обязательно будут от меня исходить эманации Или, всех его, моих, наших жизней и воплощений, и тогда смогу я собрать и обобщить весь наш опыт и послужить Нике своею всецелостностью, или…»
*«Вы – соль земли…» Матф 5.13,14
Унисон
– Сон, который созвучен лучшим накоплениям Души Отца, доводит своею Воссоединенностью с Отцом до Универсумных восприятий, насыщает звучанием Огнефа и поляризует Головерсум… – Мироника перестала вдохновенно улыбаться и внимательно посмотрела на Эмили, вернее, пустилась по следу его отсутствующего взгляда и отыскала его самого где-то в прошлом. Засияв от удовольствия, что у нее это получилось, она светлым шариком опустилась на диван комнаты «Литературного мира» и опять пристально посмотрела на Эмили, который рассматривал листок с текстом.
– Я не думала, что ты настолько интересуешься историей, что все время проводишь в прошлом, – продолжила она свою речь, – как видишь, я тебя и тут достала, – она еще раз посмотрела на ничего не понимающего Эмиля и уже не так уверенно закончила, – или не достала.
Эмильен неуверенно осмотрел свою рабочую комнату, посмотрел на листок с текстом, разбирать который теперь уже казалось бессмысленным, и остановил свой взгляд на неожиданной гостье. Это точно была Мироника. Но как она могла оказаться здесь и почему ее наряд относится скорее к будущему, чем к прошлому, было вопросом.
Явная выраженность осознанности его взгляда несколько воодушевила девушку, и она вновь заговорила, но уже предусмотрительно-наиграно:
– Юноша, а не желаете ли пройти тест на идентификацию? Назовите, пожалуйста, свое имя, а лучше, и мое, – она застыла в ожидании.
– Если предполагать, что такое вообще возможно, то меня зовут Эмиль, а тебя Мироника, – произнес неуверенно Эмильен и замер в ожидании реакции незнакомки.
– Уже хорошо, – обрадовалась девушка, – но в ваших глазах я вижу недоумение. Не потрудитесь ли объяснить, чем оно вызвано?
К Эмилю вернулось самообладание и естественность, ему было и любопытно, и приятно новое общение одновременно.
– Не каждый же день случается, что приятное видение из прошлого является к тебе во плоти и радует своим присутствием.
– Ах, так, значит, я из прошлого? – снова наиграно возмутилась Мироника, – ведь предупреждали меня, чтобы я с тобой не связывалась. Хотя мне все равно. Можешь жить своей историей, или в ней. У тебя всё «или-или». Но зато у меня не так. Сейчас время наших занятий, и ты меня осознаешь, и мне без разницы, где тебя сейчас фиксирует твое сознание, потому что я как раз и обещала вывести тебя на многоприсутственное восприятие. Заодно посмотрим, как ты справишься с заданием в этой твоей фиксации.
Повторяю задание-вопрос: «Сон, который созвучен лучшим накоплениям Души, поднимает Воссоединенностью ее до Универсумных восприятий, насыщает любовью и радостью звучания Огнефа и поляризует Головерсум, называется унисон». Какие твое ассоциативное восприятие улавливает особенности в трех частях одного горизонта и Огнефа?
– Нет, ты точно не из прошлого. Быстрее, из будущего. Это мне плюс. – Эмиль произносил то, что подсказывал ему его опыт, и напряженно вспоминал, где он слышал раньше такие слова. И вспомнил! На семинаре синтеза. А вспомнив, продолжил, – Душа Отца, как духа шар, Престол Отца собой питает и планетарно обитает, укрывшись в чакрах –это да. Тогда как Огнефа – другое: оно как ма-кро мир и ми-кро, как синтез их, оно, как Ма-ми, оно и в нас, и между нами. «Ма»(терия) к Огню стремится, чтоб напитаться и напиться с истоков истины Отца, а «ми» - во всех звучаньях, в «фа» …по звукоряду переходит. И, значит, синтезом миров в Душе звучит то Огнефа, рождая Воссоединенность, к Метагалактике взывая, хотя не каждый это знает. Вот Головерсум – тут другое, тут голограмма, вера, ум, тут третья тройка. Трижды три – то Универсумность Души. – Эмиль выпалил неизвестно откуда пришедшее рифмованное наитие, возможно, при участии универсально образующей силы какой-то стихии, скорее всего, ветра, и замолчал.
Мироника опять оценивающе-неопределенно, не то любопытствуя, не то сочувствующе, посмотрела на него и произнесла:
– Ладно, учитывая твое состояние, приму такой ракурс взгляда на Огонь Формы Абсолюта, или ОгнеФА, которое созидает огненную душу, только скажи, ты и правда занимаешься историей, чтобы наработать универсально образующие силы или это тебе случайно такие мысли приходят?
В глубине души отметив, что Мироника способна проникать далеко за видимое, Эмиль на мгновение завис в пустоте ментального бездействия и затем, решив проверить предупреждения Алима, спросил:
– Скажи, а вы в будущем тоже синтезом занимаетесь? А я думал, что все будут рождаться уже готовыми к жизни, с действующими частями. А то все учись да учись. Голова кругом от этой учебы.
Мира снова посмотрела на Эмиля сочувственно, и произнеся последнюю фразу:
– Ладно, не буду больше тебя беспокоить, копайся в своем прошлом, может, и правда, поможет, – вспыхнула и растаяла, оставив озадаченного исследователя глубин души одного в комнате с потускневшим заметно освещением.
– Как бы не так, – произнес Эмиль непонятно зачем и закрыл папку. Какое-то время он еще сидел в опустевшей вдруг комнате и, не испытывая более никакого вдохновения к своим исследованиям, покинул «Литературный мир».
«Как только в этом мире появляется кто-то значимый для тебя, все остальное наполняется привкусом безутешного одиночества», – заключил он, следуя восвояси. Затем остановился и, немного постояв, решил все-таки найти Яну.
Хотя, как оказалось, он совсем не знал, где ее искать.
Алекс откинулся в кресле, улыбнулся и произнес вслух:
– Что касается Яны, то тут вообще непонятная история, которая заслуживает быть выделенной в отдельную часть. Тем более, что события эти могут коснуться и меня, поскольку качество Ян в женском выражении – неукротимая Сила и Мощь, – ученый пододвинулся ближе к клавиатуре и набрал: «Часть 2. Эмиль и Яна»
Обсуждения Капризная этика пространства. 5 книга