Мне пришлось испытать на себе, что желания и способностей автора бывает недостаточно для того, чтобы что-то написать. К ним должны прилагаться время, место и средство. Времени у меня уже давно предостаточно, а вот место и средство обеспечили мне друзья, которым я выражаю огромную признательность. Заплатив немалые деньги, они купили мне необходимое уединение и чудесный небьющийся ноутбук, позволив тем самым приступить к написанию этого важнейшего в моей жизни произведения, а точнее отчета, скорее даже документа. За него я должен получить самый огромный гонорар, который только можно заплатить человеку: мой собственный ум, покой и забвение. И я тороплюсь, тороплюсь, тороплюсь, работаю день и ночь, опасаясь не успеть или забыть что-нибудь важное.
Но я знаю, что все началось с Буквы, и на мгновенье задумываюсь, понимая как важен первый начертанный на бумаге знак. Несомненно, это должна быть буква "М". Первая в словах "мысль", "мудрость" и "маим", вода, символизирующая откровение, потоки смысла, сходящие на нас с небес.
И, задыхаясь от надежды и тревоги, используя последнюю дарованную мне возможность, я пишу заглавную букву "М".
Мы разговаривали о смерти. Вернее, не о смерти, а о похоронах. Может быть смертельная жара, стоявшая в тот день, навеяла этот разговор. А может быть, искореженные рыбьи скелеты, которыми был завален грязный кухонный стол. Вот уже два часа мы пили дешевое теплое пиво и, устав от этого еженедельного ритуала, лениво завели подобие интеллектуальной беседы.
- Это ж надо, какая уму непостижимая чушь эти наши похороны и поминки, - возмущался Игорек. – Какие-то платочки раздают, кидают цветы под ноги, потом на них не наступи, плохая примета, сам, глядишь, помрешь. А поминки? Сначала зачем-то едят холодную рисовую кашу с изюмом, не чокаются, а почему – сами не знают. И вот чего совсем не могу понять: почему вилок-то не подают? Приходится есть селедку ложкой. Какой-то чудовищный винегрет из предрассудков и суеверий. Тоже мне, прощание с усопшим.
Алексей, мнящий себя знатоком мистики и оккультных наук, снисходительно улыбался.
- Ну, зачем ты так, старик? Если ты чего-то не знаешь, то это не обязательно бессмысленно. Все погребальные обычаи несут глубокую сакральную нагрузку, открытую лишь немногим посвященным.
- Да какая там сакральность, начинают за упокой, заканчивают за здравие. Напиваются, начинают, как ни в чем не бывало, болтать за жизнь, поют песни, случается, даже танцуют.
Я нехотя вмешался в разговор:
- Ну да, моего соседа недавно хоронили, сначала плакали, потом принесли баян, стали песни петь. Баянист так напился, что упал вместе со стулом, но баян не выпустил, продолжал играть лежа, на автопилоте.
- А я по телевизору видел: в какой-то деревне, когда старуха помирает, три дня гуляют, как на свадьбу. Это русский языческий обычай такой.
- Ну уж, хотя бы не лицемерят, не начинают с рыданий.
- И я про то же. Женька с женой поехал на похороны к дядьке в деревню. Сначала все вопили, как резанные, оплакивали. А потом пошло-поехало. Женьку напоили брагой до поросячьего визга, он завалился спать в сарай, а проснулся – рядом его Ленка с каким-то бугаем, - внес лепту в разоблачение похоронных бесчинств Димка. – Так бугай еще ему рожу набил. Домой вернулись – чуть не развелись.
- А бабы! Кидаются в гроб, орут белугами, а через месяц, глядишь, уже с другим под кренделек, - вставил Игорек.
- Ну, мужики в этом смысле ничуть не лучше, - возразил Лешка.
-Вот мусульмане молодцы, хоронят в тот же день и безо всяких излишеств, - вставил я. – И вдовы потом под бдительным присмотром семьи.
- А покойнику-то все равно, - как-то очень тоскливо сказал хмельной Димка. – Лежит он себе в холодной могиле и на все ему плевать.
- Для него могила не холодная, - возразил Игорек.
- Откуда вы знаете, что покойнику на все плевать, и что он не чувствует холод могилы? – подначил Лешка. – На чем зиждется ваша уверенность? Вы ж там не были, материалисты хреновы. Я лично считаю, что люди не могут выдумать ничего, чего не было бы в действительности, и раз говорят об оживших мертвецах, то значит случается, значит есть мир иной, и покойник может слышать и чувствовать не хуже нас с вами. Религии существуют тысячелетиями, и во всех говорится о загробной жизни. Что же, все люди, которые в это верят, дураки, по-вашему? А среди них было немало гениев.
- При чем тут гении? – разозлился Игорек. – Если кто-то пишет классную музыку, это вовсе не означает, что он спец по покойникам. А людям свойственно верить во всякую чушь.
- Ну, ты же читал о случаях клинической смерти, - не сдавался Алексей. – Знаешь, что все люди, побывавшие за ее чертой, видят одно и то же: длинный светлый уходящий в даль коридор и приветливо улыбающихся умерших знакомых и родственников. Что, они все врут, зачем им это?
- Не врут, а одинаково галлюцинируют.
- А почему?
- Откуда мне знать, пусть медики разбираются.
- Но если ты сам ни в чем не разобрался, почему считаешь себя в праве все огульно отрицать?
- Ну что ты ко мне привязался?- заорал Игорь. – Сам-то прочитал три вшивых брошюрки и возомнил себя великим мистиком. Санек, ну скажи ему!
Мне не хотелось ввязываться в полупьяный спор профанов, но дело происходило на моей кухне и я на правах хозяина, вмешался.
- Вы же знаете, я всегда придерживаюсь тех позиций, что пока что-то не доказано, это нельзя ни утверждать, ни опровергать.
- А какие доказательства тебе нужны, ты что, на кладбище человеческих костей не видел, - подпрыгнул Димка.
- При чем здесь кости, тело тленно, мы же говорим о бессмертии души.
- Что за душа такая, где она помещается? Кто-нибудь видел этот орган?
- Не все обязательно видеть, я лично и Урана не видел, но знаю, что он есть.
- Ну, и где у тебя помещается душа?
- Где-то в груди, где щемит, когда грустно.
- Дурень, это же сердце.
- А у Димки душа помещается на кончике члена, - захохотал Алексей, - у него там щемит и там грустно. А Гоголь, между прочим, в гробу перевернулся, когда гроб открыли, он лицом вниз лежал.
- Так это же он живой перевернулся. Если б мертвый, то вышел бы из гроба.
- А еще проводили опыты, - не унимался Лешка, - у только что умершего вес уменьшается грамм на триста-четыреста. Ровно столько должна весить вышедшая из тела душа, отправляющаяся на тот свет.
- Где же помещается тот свет? Ну, там рай или ад? Под землей и на небе? – с ехидцей спросил Димка.
-При чем здесь небо, ты еще скажи, что космонавты летали в космос и никакого рая там не видели. Существуют иные миры, они никакого отношения не имеют ни к нашему физическому миру, ни к земле, ни к небу. Черти живут не под землей, а ангелы не на небе, а в особых духовных, понимаешь, духовных мирах. Да и не черти это вовсе, во всяком случае, не черти в твоем понимании.
- Если эти твои иные миры не имеют никакого отношения к нашему, то как же в них попадают?
- В них и не попадают, в них отправляют.
- Ну, вы, мужики, совсем плохие стали, вместо того, чтобы о бабах разговаривать, говорите о всякой херне, - свел Игорь разговор с пятого сорта на седьмой. - Я вот вчера с такой девочкой подружился, сейчас расскажу.
Часа через два, когда парни ушли, я занялся уборкой. Я любил своих друзей, но с некоторых пор они стали меня утомлять. Как-то скучно стало с ними, а разговоры всякий раз тяготили убогостью. Игорь был моим бывшим одноклассником, красавец, любимец женщин, закончил технический вуз и сейчас был неплохо устроен в фирме по установке нагревательных котлов. Алексей и Димка были моими университетскими приятелями. Алексей закончил физфак и был на вольных хлебах, промышлял чем придется. Дима стал геологом-нефтянником и подвизался в каком-то НИИ. Сам я был выходцем никому не нужного в наше время филфака, чем вызывал насмешки и зависть друзей. Насмешки, потому что совсем не мужскую выбрал профессию, зависть, потому что долгие годы был окружен самыми красивыми, умными и нежными девушками нашего города. Лишенный конкуренции в женском коллективе, я, само собой разумеется, без проблем был принят в аспирантуру и нынешней осенью должен был защищать диссертацию. Толи мои интеллектуальные занятия так повлияли на меня, толи просто разошлись наши судьбы, но не испытывал я больше прежнего удовольствия от общения с проверенными давними друзьями.
О смерти же я часто думал, думал и о загробной жизни, и читал кое-что, ощущая смерть как неизбежную метаморфозу, как непременное превращение, как обязательную бифуркацию, переводящую человека в новое неведомое состояние. Но в какое именно, пока понять не мог. Может быть, в прах и тлен, воссоздаваемый затем по законам биологического круговорота в почву, растения, животных. А может быть - в новые неизвестные, не имеющие названия сущности, духовные или физические. Смерть и то, что за ней, волновала меня, но не конкретно, не относительно к моей собственной персоне, а абстрактно, принципиально, основополагающе, метафизически. Однако вести об этом публичные беседы я был не готов, да и не желал. Были, на мой взгляд, в жизни вещи, о которых не стоило беседовать всуе, а тем более со скучающими профанами. Но профессионалов в столь деликатных и сложных вопросах мне пока что не встречалось. К религии я тоже относился сложно, постепенно изживая из себя воспитанный уже почившими пионерией и комсомолом атеизм, но все еще находясь в плену полученных в начале жизни минималистских духовных установок. Одно я знал твердо: мир в моем сознании не умещался в примитивные пределы стандартных трех измерений и физико-химических законов, постоянно вылезал оттуда, как тесто из прикрытой крышкой кастрюли. Не могло, не должно было быть все так просто, как писали учебники и вещали совковые преподаватели. Но как должно быть, я не знал.
Назавтра после обеда я бесцельно слонялся по городу. Пил теплую газированную воду, ел мороженое, не зная, куда себя деть. Читать в такую жару я не мог, и именно это обстоятельство выгнало меня из раскаленной квартиры. Наконец я добрался до Набережной. Здесь было относительно прохладно, и всегдашняя благодать исходила от великой серой реки. Я присел на скамейку под раскидистым каштаном и предался блаженному ничегонеделанию.
Вечерело, свежестью благоухал политый газон, душисто запахло резедой и табачком. Здесь, поблизости с рекой, даже пыль пахла как-то приятно, как земля после короткого дождя. Рядом со мной остановился старый хорошо одетый мужчина с тростью.
- И не жарко ему в такую духоту в пиджаке? - лениво подумал я.
Мужчина едва заметно поклонился и указал рукой на скамейку:
- Вы позволите?
- Конечно.
Однако я был слегка раздосадован: сейчас начнет приставать с разговорами о политике, или о своей пенсии, давать советы, где и что дешевле купить. Я хотел подняться, но жара сковала меня, наполнила истомой и ленью, и я продолжал сидеть. С минуту мужчина молчал, а затем вежливо обратился ко мне:
- Извините, молодой человек, могу ли я обратиться к вам с вопросом?
Пожалуйста, - процедил я не очень дружелюбно.
- Как вы думаете, сколько в мире измерений?
Ну вот, только сумасшедшего мне и не хватало. Перестройка заставила здравоохранение стоять с протянутой рукой и жульничать, чтобы выжить. И на улицах города стало предостаточно психов, потому что всех, кто сразу не бросался с ножом на первого встречного за неимением средств выпустили из домов скорби. Я уже начал подниматься, когда услышал.
- Не торопитесь, Александр, я бы мог предложить вам нечто особенное.
Я поневоле остановился. Кто это, экзальтированный старый гомосексуалист, заранее наведший обо мне справки и пытающийся привлечь к себе внимание молодого интеллектуала, или пожилой сотрудник спецслужб?
-Содомский грех мне свойственен, не бойтесь, а к органам имею отношение только к своим собственным. Так сколько же в мире измерений?
Я почему-то смутился и пристыжено пробормотал:
- Не знаю.
- А хотите узнать?
- Затрудняюсь ответить на этот вопрос. А сами-то вы знаете?
- Приблизительно.
- Так сколько же?
- Боюсь, вы пока не готовы получить ответ.
- Так зачем же вы спрашиваете?
- Чтобы убедиться, что я сделал правильный выбор.
- Ну и как?
- Надеюсь, что правильный. Редкий человек с университетским образованием ответил бы на мой вопрос: "Не знаю".
- Ну, это вы зря, вы слишком высокого мнения о людях. Мне известно полным-полно людей, которые не только не знают, что мир трехмерный, но и вообще не знают слово "измерение".
- Мы говорим о разных вещах: вы о незнании, а я о сомнении. Вы же знакомы с аксиомами Евклида, но позволяете себе сомневаться в трехмерности пространства.
-Да я не то что сомневаюсь, а так просто, ни в чем не уверен.
Старик все более вовлекал меня в дурацкий разговор.
- А на чем основана ваша неуверенность?
- Да как-то все уж больно просто и понятно получается, слишком все известно и изучено, не верится, что все так примитивно и неинтересно устроено.
- Ну что ж, подобные сомнения в эпоху торжества научной рациональности – большая редкость. Вы могли бы многому научиться, а я очень нуждаюсь в ученике.
- В ученике? А чему вы можете меня научить? Простите за невежливость, что вы сами-то можете?
- Обстоятельства требуют от меня, чтобы я ответил правду. Я могу почти все.
- Почти все? Что, и солнце с неба можете убрать?
- Пожалуй, смогу, только на короткое время, иначе произойдет страшная катастрофа.
Со всем доступным мне ехидством, я протянул:
- Ну что же, прошу вас, продемонстрируйте, пожалуйста.
Мужчина прикрыл глаза, сложил щепотью пальцы правой руки, нарисовал в воздухе непонятный знак и картаво пробормотал несколько неразборчивых слов. Солнце, естественно, осталось на месте.
Я поднялся со скамейки:
-Ну что ж, мне пора, засим позвольте откланяться.
И в несвойственной мне манере, я, ерничая, сделал насмешливый жест, имитирующий поднятие несуществующей шляпы, и, не дожидаясь ответа, повернулся в сторону дома. Все переменилось мгновенно. Гнусно и пакостно стало вокруг. Легкая пыльная поземка зашуршала по тротуару, взмыла вверх маленьким смерчем. Резко похолодало, и внезапно с катастрофической скоростью стало темнеть. Разом тоскливо, как волки в заснеженной степи, завыли забалованные домашние собаки, еще недавно на радость своим хозяевам демонстрирующие последние собачьи моды, гнусно закаркали вороны, заплакали чайки, заголосили цикады. Раздался дружный детский плач и отчаянные крики осатаневших от ужаса женщин, топот сотни бегущих ног. Я поднял глаза к небу. Предзакатное солнце угрожающе теряло яркость, неправдоподобно меркло, необратимо угасало, неотвратимо умирало, становилось томительно серым, сливаясь с потемневшим небом. На этом унылом и убогом осиротевшем небе возник уродливый серп луны и бельма звезд, глумливо освещавших картину всеобщего ужаса и хаоса. Повеяло холодом и погребной сыростью. Матери прижимали к груди рыдающих детей, всюду метались похожие на вурдалаков тени человеческих фигур. Как иерихонские трубы, завыли сирены автомобилей. Страх заполз в мое замершее сердце, почти остановил дыхание, заставил волосы медленно приподняться. Картина была настолько ужасной и так напоминала конец света, что сил не было даже побежать. Я задрожал и с размаху плюхнулся на лавку, позволив силе тяготения буквально размазать меня по спинке.
Все закончилось менее чем через минуту, казалось, больше бы никто не вынес. Солнце лукаво и слегка виновато улыбалось, небо было ясным, как глаза читающего ребенка. Но прибрежная аллея опустела, и только в небе летали стаи озадаченных птиц. Стало чуть прохладнее.
- Ну, как? – старик плутовато прищурил правый глаз. - Простите за излишнюю эффектность, но я был вынужден вам все это показать.
- Но как вы это сделали? Вы гипнотизер? И меня можете научить?
- Не торопитесь, идите домой и хорошенько подумайте. Если вы захотите продолжить знакомство со мной, то жду вас завтра в это же время на этой же лавочке. А теперь вынужден откланяться я.
И он, церемонно поклонившись, ушел. Я еще очень долго сидел на берегу. Голова кружилась и болела. Меня била крупная дрожь, ноги сделались как ватные. Наконец я нашел в себе силы и покорно доплелся до дома. Первым делом я кинулся к телевизору и начал щелкать пультом, надеясь услышать об увиденном мной катаклизме. Было время новостей, но ни по одному каналу не сказали ничего, что меня бы заинтересовало. Я схватил телефон и позвонил знакомому аспиранту-астроному Ивану:
- Привет Вань. Сегодня было солнечное затмение?
- С чего ты взял? Нет, не было.
- Ты точно знаешь?
- Да что с тобой, конечно. Ближайшее, видимое на европейской территории, будет в марте следующего года.
- Ты уверен?
- Ну конечно, да что случилось? Ты спятил, что ли?
- Понимаешь, как бы тебе это сказать? Я недавно видел солнечное затмение, примерно полседьмого вечера.
- Ты, чувак, ходи поменьше по солнцу, сегодня температура была под сорок, и выброс протуберанца, попросту говоря, сильнейшая магнитная буря. И не такое покажется, вообще кондрашка может хватить. Небось, еще и пива назюзюкался.
- Да нет, ладно извини, забудь о нашем разговоре, пойду лягу.
Я поставил телефон на место, и серьезно задумался. Со мной произошло что-то невероятное, но я не мог понять что. Кто этот старик? Скорее всего, экстрасенс, гипнотизер, телепат. Конечно, он не наводил обо мне справки, а легко прочитал мое имя в моей же собственной голове. Он так упражнялся, развлекался, поддерживал форму. Выбрал одинокого идиота, сладко скучающего на лавочке, и устроил для себя маленькое приятное развлечение. Я, правда, не слышал, чтобы в нашем городе жил такой сильный экстрасенс, но я мог и не знать, или старик был приезжим. Приехал полюбоваться летней серой рекой, погреть легкие горячим сухим воздухом откуда-нибудь из прохладной северной столицы и развлекся на досуге. Но почему со мной? Выбрал бы какую-нибудь одинокую девицу, вон их сколько фланировало по Набережной. Ну ладно, этого мне не понять. Но что я зациклился на гипнотизере, может быть существуют другие объяснения? Но какие? На инопланетянина он непохож, да и бред все это. Дьявол исключается. И тут всплыло пугающее и здравое: может быть, я схожу с ума? Перезанимался своими восточными языками, перегрелся, крыша-то и уехала. Но сейчас я в своем уме и должен что-то решить. А что, собственно говоря?
Выпив чаю, я решил, что самое лучшее для меня – постараться забыть обо всем как можно скорее, а завтра уехать за город, на дачу, где отдыхала мама, пожить в прохладе, поплавать, поесть ягод и успокоиться. Да, скорее всего, я переутомился. С тем я и отошел ко сну и спал на удивление крепко.
Назавтра моя уверенность растаяла, как забытое на солнцепеке мороженое. Мной овладели искушение и сомнение. Сколько раз я твердил себе, как невыразимо скучна и неинтересна моя жизнь, как неудачно выбрана моя профессия. Сколько раз молил неведомого мне бога, чтобы он изменил мою судьбу, сделал мою скучную жизнь яркой и насыщенной, вырвал меня из этого академически-бытового ежедневного круговорота. Я скучающе тащился по жизни, как терпеливый верблюд по бескрайней пустыне, и мечтал о любых событиях, любых изменениях. Пусть даже тяжелых и тревожных, но обязательно разрывающих нить моего в общем-то бесцельного существования, прозябания, влачения по жизни. И готов был заплатить за них любую цену. И вот в кои веки раз судьба дарует мне хоть какой-то шанс, пусть крохотный, пусть гипотетический, а я собираюсь бежать к маме на дачу.
Чего мне бояться, за что мне держаться, что мне терять? Место книжного червя, статус ботаника, лучшего мужчины среди женщин, чемпиона родного города по арабскому? Конечно, сегодня в шесть мне надо идти, да нет, бежать, а если придется, то и ползти, на встречу со стариком. И если только он не обманет, если придет, то это будет величайшим счастьем в моей серенькой, как коридоры родного университета, жизни.
На лавочке я был в пять. Сидя как на иголках, я не верил, что старик появится. Вчера у него было достаточно оснований разочароваться во мне, даже если он связывал со мной какие-то планы. Но, скорее всего, он пошутил, поиграл, поманил необычным. Рядом примостились три хорошенькие хохочущие старлетки. Они без умолку болтали, игриво поглядывали на меня, стреляли яркими размалеванными глазками, зазывно щебеча. Кто знает, вдруг, если я буду не один, старик не подойдет? Я рявнул на девчонок:
- Девочки, у меня на этой лавочке назначено свидание, прошу вас, уйдите.
- Да пошел ты, - обиделась самая веселая рыженькая, - надо тебе, ты и уходи, скамейка некупленная. Купи свою скамейку, на ней и назначай свидания.
Я изменил тон:
-Не обижайтесь, решается вся моя жизнь, может быть когда-нибудь вы сами окажетесь в подобной ситуации.
-Да ладно, пойдем, Оля, - потянула рыжую за руку блондинка, - вон полно свободных лавочек.
- Пока, псих, - вспорхнула Оля, и троица удалилась.
Старик пришел ровно в шесть. Я увидел его издалека. Он шел не по-стариковски легкой походкой, по-чаплински выворачивая ступни и поигрывая тростью.
- Добрый вечер, Александр, я рад снова видеть вас. Вижу, вы заинтригованы.
Я привстал и пожал ему руку.
-Не то слово.
- И вы не робкого десятка, раз пришли.
- Мне нечего бояться.
- Человеку всегда есть чего бояться. Так до чего вы додумались по поводу моей персоны?
-Я решил, что вы сильнейший экстрасенс, гипнотизер, что-то вроде Анатолия Кашпировского или Вольфа Мессинга.
- Вы ошибаетесь, я не экстрасенс, хотя нет ничего проще этого. Ну не буду вас мучить, да и времени у меня нет. Я каббалист.
-Кто-кто?
-Человек, владеющий учением каббалы. Вы же не могли не слышать о нем?
- Ну да, конечно слышал, но так, очень поверхностно. Это тайное эзотерическое учение, грубо говоря, скрытая часть того айсберга, который зовется Ветхим Заветом.
- Приблизительно так, но только очень приблизительно. Позволю сказать вам по этому поводу несколько слов. Вы располагаете временем?
- Да, я совершенно свободен.
- Это хорошо, когда человек совершенно свободен. Ну, тогда слушайте, надеюсь, я вас не утомлю.
Три с половиной тысячи лет назад величайшему из пророков Моисею было дано откровение на горе Синай, в результате которого он в одно мгновение получил от Всевышнего Учение, составившее основу всех монотеистических религий мира. Моисей узнал абсолютно все о Боге и Мире. Меньшая часть его великого знания, доступная большинству, была записана и получила название Торы, Ветхого Завета, Библии, Книги. А особая, тайная часть, посвященная процессу Творения мира и устройству духовных миров, стала передаваться устно и получила название Каббалы. По сути, Каббала представляет собой мистическую часть иудаизма, Сокровенное, Нистар, самое эзотерическое учение на свете.
Учение Каббалы исходит из идеи сокровенного неизреченного Божества, которое, будучи выше всякого рода определений, может быть названо только Бесконечное или Ничто. Чтобы дать в себе место конечному существованию, Бог должен себя ограничить. Самоограничения или самоопределения Абсолютного и дают в нем место различным мирам. Эти самоограничения не изменяют Неизреченного в нем самом, но дают ему возможность проявляться, то есть существовать не только для себя, но и для другого.
Первоначальное основание или условие для другого, по представлениям каббалы, есть то пустое место, которое образуется внутри Абсолютного в результате его самоограничения или стягивания. Благодаря этой пустоте бесконечный Божественный свет получает возможность эманации, лучеиспускания. Это не физический, а умопостигаемый, духовный свет, а его первоначальные лучи – тридцать два пути премудрости, основные формы любого Бытия, представляющие собой десять цифр и двадцать две буквы священного языка иврита, из которых каждой соответствует особое имя Божье. Как посредством десяти цифр можно исчислить все, а двадцати двух букв достаточно, чтобы написать всевозможные слова и книги, так и неизреченное Божество посредством тридцати двух путей открывает всю свою Бесконечность.
Каббалисты полагают, что даже форма еврейских букв неслучайна, не обусловлена общественным договором, а отражает их внутреннюю сущность, их душу. Тоненькие иголочки на их концах, их " короны" – все это отражение определенных духовных понятий. И в основе каждой буквы – свет, сияние, исходящие из ее сущности и последовательно достигающий земли. Каждая буква как величественный дворец, заключающий в себе духовную концепцию. Каббалисты учат, что сверхъестественные миры были сотворены благодаря комбинациям букв иврита, и здесь, в нижнем мире, все живет благодаря своему имени.
Существует тридцать два принципа толкования Книги, среди них различные виды подсчетов числовых значений слов, так называемые гематрии, перестановки букв и слогов, акростихи различные, замены букв. Еврейские буквы дают много способов понять Книгу. В ней не выделены ни концы, ни начала предложений, нет гласных букв, отсутствует пунктуация. Она дана в таком виде, что, группируя буквы все новыми и новыми способами, можно найти новые смыслы помимо тех, что указаны установленным разбиением.
Каббалисты, интерпретируя тайные смыслы Книги, обычно поднимаются по следующим ступеням: воспринимают явный смысл написанного, затем нюансы, намеки, затем делается числовой анализ слов, затем исследуется форма букв.
Но даже знание методов анализа Книги ничего не дает духовно не подготовленному, истинные открытия совершаются лучшими из лучших, а пытающийся изучать ее лишь из любопытства или в надежде снискать славу, может пожалеть об этом.
И если постижение настоящих глубин Книги требует особого духовного и физического очищения, то числовой анализ текста доступен каждому, знающему иврит. Гематрия, эта простейшая арифметика Книги, воспринимается как прекрасная увлекательная игра, конец которой всегда удивителен и приносит новое знание, откровение.
Книга безмерна, больше земли и шире моря, отомкнуть ее запертые двери и расшифровать ее бесчисленные коды в надежде приблизиться к царствию Божию – цель, к которой продолжают стремиться каббалисты. Шестьсот тысяч букв Книги, количество которых совпадает с числом евреев, ожидающих Моисея у подножия горы Синай, складываясь в бесконечное число всевозможных сочетаний, хранят, как полагают каббалисты, всю мудрость мира, доступную только достойнейшим.
Старик замолчал и внимательно посмотрел на меня.
- Что скажете, юноша?
- Я, честно говоря, мало что понял. Это что, секта?
- Вы начинаете разочаровывать меня, молодой человек. Какая секта, секты создают люди, а это самое древнее и сокровенное знание, дарованное свыше, к тому же изучаемое только индивидуально, вне любых коллективов. Здесь невозможна никакая организация и никакая иерархия. Каббалисты – штучный товар. И скорее уж все монотеистические религии – секты по отношению к каббале, потому что лишь упрощают то, что содержится в ней.
- Так это правда, что все происходит от Слова?
- Даже не от слова, а от букв, они начало начал. И каждой соответствует число.
- Значит, подсчитывая суммы числовых значений букв можно открыть тайные смыслы Писания?
- Не только так, способов расшифровки много. У Писания есть одежды, тело и душа. Непосвященные видят лишь одежду, изучающие Писание всю жизнь добираются до его плоти, и лишь каббалисты, причем немногие, могут добраться до его души.
- Но за три тысячелетия, наверное, уже все расшифровали?
- Мудрость, заключенная в Учении, бесконечна, и никогда люди не познают ее полностью. За все это время они только прикоснулись к Тайне. Хотя, конечно, сделано уже не мало.
- А почему вам понадобился ученик?
- У каждого каббалиста должен быть ученик, иначе учение будет потеряно. Мой единственный ученик по трагическому стечению обстоятельств погиб чуть больше месяца назад. Я стар и должен успеть передать то, что знаю.
- Почему вы выбрали именно меня?
- Вопрос разумный. В нашей стране выбор у меня чрезвычайно мал. Вы умны, у вас большой, хотя и не используемый духовный потенциал, вы скучаете в этой жизни, и что немаловажно – уже знаете святой язык. Есть и еще одна причина, о ней я, может быть, скажу позже.
- Не так уж я хорошо его знаю, я изучал иврит как второй, мой первый – арабский. А как вы узнали, что я знаю иврит? А, понял, вы же все знаете. Но, наверное, существуют какие-то ограничения для желающих этим заниматься? Или это может любой?
- Нет, конечно, не любой.
Если материальный мир в какой-то степени можно проанализировать и изучить, то духовный мир очень близок к непостижимому Творцу, к Единому. Поэтому его познание всегда условно и приблизительно, ограничено человеческим ничтожеством.
Углубленное же изучение множественных духовных миров, приводящее к осознанию человеком Единства мира, таит в себе огромную опасность, ибо стираются при этом границы между Низом и Верхом, Левым и Правым, Добром и Злом. Вот почему Каббалу должно изучать только с учителем, наставником, и только индивидуально.
Каббала и означает – "передача и получение"; учитель передает, ученик получает. Ибо в Книге написано: "Не излагаются дела о началах в присутствии двух…" Этот общепринятый порядок изучения каббалы существовал всегда, даже после того, как величайший каббалист раби Акива позволил своему ученику раби Шимону бар Йохаю записать отдельные положения Каббалы в виде книги "Зогар".
Однако появление этой книги и некоторых последующих не изменило порядка: каббала изучается только в тех случаях, когда учитель достиг такого уровня знаний, что может их передать, а ученик – такого уровня духовного совершенства – что может их принять.
Начальным возрастом для изучения Каббалы считается сорокалетие. Именно в этом возрасте духовный потенциал человека достигает нужного уровня, хотя далеко не у всех. Минимальный начальный уровень ученика – многолетнее серьезное изучение Книги, соблюдение всех ее заповедей, любовь к Всевышнему.
Однако постижение Каббалы и знакомство с ее понятиями – разные вещи. Второе может пробудить ум и духовный потенциал, вызвать человека ко второй жизни, показать, что в мире есть Неведомое, но не открывает Его. И даже такое знакомство может стать опасным, в этом следует отдавать себе отчет.
- Но я же совсем не соответствую критериям. Мне двадцать пять, я не соблюдаю заповеди, не еврей и никогда не изучал Книгу. Я даже не знаю, верю ли я в бога.
- Ну, во-первых, евреем может стать любой, кто исповедует Учение. Во-вторых, по самому большому счету быть евреем вовсе не обязательно. Великие каббалисты встречались и среди христиан, например, Парацельс и величайший русский философ Владимир Соловьев. В Бога вы верите, иначе я не стал бы с вами даже разговаривать. Все заповеди соблюдать невозможно, основные вы соблюдаете. А двадцать пять лет через пятнадцать превратятся в сорок, за это время, вы, может быть, и сумеете подготовиться к получению Знания.
- Готовиться пятнадцать лет?
- Это не срок, многие тратят на подготовку целую жизнь, но так и ничего не узнают. Но, чтобы вас утешить, скажу, что в исключительных случаях люди становятся духовно подготовленными гораздо раньше.
- А кто это определит?
- Я.
- А вы сами всю жизнь этим занимаетесь?
- К моему величайшему сожалению – нет. В молодости я получил очень неплохое образование, закончил физический факультет МГУ и занимался науками, пока не понял, что время, посвященное изучению нашего мира – время, потраченное впустую, а наука глупа. Нет ничего проще и ничего бессмысленнее научного знания, потому что оно тратит огромные усилия на изучение самого примитивного и неинтересного из миров.
- А каббалист может творить чудеса?
- Может, но никогда не делает это своей целью, ибо магия – это лишь простейший инструмент каббалиста. Ее применение оправдывается лишь чрезвычайными намерениями.
Каббалу разделяют на умозрительную и прикладную. Умозрительная Каббала состоит из двух главных частей: Маасэ берешит, учения о мире, космогонии, и Маасэ меркаба, учения о Боге, теософии.
Связь между умозрительною и прикладной каббалой определяется общим для обеих признанием мистического смысла букв и слов Книги. Относясь к ней как к шифрованному тексту и применяя различные методы расшифровки, можно не только постигнуть удивительные и тайные смыслы сказанного Богом, но и повлиять на происходящее на земле. Именно таким путем узнают Сокровенное и предсказывают Будущее, меняют ход событий. Прикладная Каббала является и вспомогательным средством для очищения душ.
Простейшей частью прикладной Каббалы является магия, осуществляющая чудеса через целесообразное употребление имен Божьих. Полагают, что именно так еврейские, чудотворцы, цадики, творили чудеса, исцеляли больных, предсказывали будущее. Магия может все в нашем физическом мире, но ее возможности ничто в мирах духовных. Она настолько же проще умозрительной каббалы, насколько умение считать проще высшей математики.
- Вы сказали, что каббалист никогда не занимается магией просто так. А ведь вчера вы, по-видимому, ее походя применили.
- У меня была важнейшая цель, и для ее достижения я использовал доступные мне средства.
- Какая цель?
- Этого я пока не могу вам открыть.
- А миров много?
- Да, не менее двухсот пятидесяти.
- И в них во всех разное число измерений?
- Не во всех.
- И есть тому свидетельства?
- Есть. Лучше всего об этом сказано в Учении.
Обусловленная лучами божественной премудрости, конкретная Вселенная представляет различные степени удаления Божественного света от его первоисточника. В непосредственной близости и совершенном единстве с Богом находится Мир Сияний. Далее идут Мир Творения, т.е. область творческих идей и живущих ими чистых духов, Мир Создания, область душ или живых существ, и Мир Делания, сфера материальных явлений, наш видимый физический мир. Эти миры не разделены между собой внешним образом, а включены друг в друга подобно концентрическим сферам. Низшие миры реализуют то, что идеально содержится в высших, а существа и предметы высших миров, принимая влияния из божественного источника, передают их низшим, служа сосудами или каналами Благодати.
-Хотелось бы в это верить, но, честное слово, очень сложно. И что, на земле существовали люди, побывавшие в иных мирах?
- Почему существовали? Они и сейчас существуют.
- А вы, вы тоже были?
- Позвольте мне ответить на ваш вопрос как-нибудь в другой раз.
- А я смогу побывать?
- Заранее неизвестно. Но я надеюсь, что сможете.
- А почему вы не уехали из России, здесь наверняка вас преследовали трудности?
- Нет никакой разницы, где изучать духовные миры и Свет, исходящий от Творца. С одинаковым успехом можно это делать и на побережье моря Лаптевых, и в песках Сахары. То же, что вы называете трудностями – сущие пустяки, не имеющие никакого значения. Трудности заключаются в другом, когда-нибудь вы это поймете.
- Если я соглашусь, должен ли я буду бросить свою работу?
- Непременно.
- На что же я буду жить?
- Об этом не заботьтесь, хлеб насущный всегда дается человеку свыше.
- И, конечно, никаких увеселений, развлечений, женщин?
- Никаких. А что, вы так любите развлечения? Когда вам в последний раз по-настоящему было весело?
- Да нет, не то чтобы… Но совсем без них тоже как-то…
- Я вас уверяю, что скучать вы не будете.
- А почему погиб ваш ученик?
- Кто-то из моих врагов сумел изменить соотношение корней неблагоприятным для меня и него образом.
- Каких корней?
- И об этом вы узнаете позже.
- Так это опасно?
- Опаснее этого нет ничего на свете. Но и прекраснее тоже.
- Вы шутите?
- Я совершенно серьезен.
- А как вас зовут?
- Да, простите, я же не представился. Михаил Георгиевич Чарский.
- Александр Хирш.
- Говорящая фамилия. Очень приятно.
- Но вы, наверное, знаете.
Михаил Георгиевич улыбнулся.
- А как же вы вышли на меня?
- Юноша, вы опять меня удивляете.
Мимо, полуобнявшись, прошли давешние девчонки. Рыжая стервочка оглянулась и хихикнула:
- Свидание у него. Пока, геронтофил! Сладкой тебе ночи!
И мне показалась, что она подмигнула старику.
Он как-то странно насторожился.
- Это ваши знакомые, Саша?
- Не обращайте внимания, Михаил Георгиевич, так, малолетние дурочки. Я согласен.
- Вы даже не хотите подумать, это несерьезно.
- Тут и думать нечего. Я в вашем распоряжении.
- Какой вы, Саша, однако, авантюрист. Я бы так не смог на вашем месте.
- Не хочу быть патетичным, но это лучший день в моей жизни.
- Сегодняшний или вчерашний?
- Вчера я очень испугался. Как же вы это сделали?
- Вопрос преждевременный, скажу лишь, что это было очень просто, хотя этически и неверно. Но стандартная человеческая этика для изучающих каббалу находится по другую сторону забора, отделяющего неведомое от обыденного.
- То есть им все позволено?
- Все позволено только Всевышнему.
- Ну что ж, я готов.
- Вы опять торопитесь. Теперь я должен произвести определенную проверку. Не волнуйтесь, она очень простая и формальная, это просто традиция. Сейчас я задам вам одну задачку и дам четыре попытки ответа. Если вы все четыре раза отвечаете неверно, то вы совсем уж не умеете думать. Тогда мы расстаемся, и вы забываете все произошедшее. Если отвечаете правильно – можете попытаться стать моим учеником. По закону жанра, подобная проверка должна происходить четыре дня, и вы должны каждый день приносить мне по одному ответу. Но, опять же за неимением времени я упрощаю процедуру. Начнем, или вам надо собраться с мыслями?
- Начнем, пожалуй, хочу, чтобы все скорее закончилось.
- Не волнуйтесь, у вас четыре попытки. Вот моя задача. Двое полезли чистить дымоход, а когда вылезли на крышу, у одного лицо оказалось грязное, а у другого чистое. Кто из них пойдет умываться?
Задача напугала меня своей простотой, сулившей обязательный подвох, но у меня было четыре попытки, и я ответил:
- Тот, у которого лицо грязное.
- Неправильно.
Я задумался.
- Тогда тот, у которого лицо чистое. Грязный посмотрит на чистого и не подумает, что грязен. А чистый посмотрит на грязного, поймет, что тоже испачкался и решит умыться.
- Опять неверно.
- Оба пойдут умываться. Чистый – глядя на грязного. А грязный по поведению чистого догадается, что измазался сажей.
- Нет.
Я испугался. У меня осталась одна попытка, а три простейших ответа я уже использовал. Задача оказалась вовсе не простой. Если сейчас я ошибусь – то прощай новое будущее. Последним, приходящим на ум ответом было: никто не пойдет умываться. Ну, окажутся пофигистами, грязнулями, которым плевать на внешний вид, или не захотят слезать с крыши. Или воды не будет, или мыла, а сажа без мыла не отмоется. Да мало ли что. Старик подсунул мне нерешаемую задачу, опять поиздевался, помучил, и сейчас уйдет навсегда. Я покрылся холодным потом и сказал:
-Эта задача, как и многие другие, не имеет однозначного решения, потому что недостаточно данных. Или условие сформулировано некорректно. Где вы видели, чтобы двое вылезли из одного и того же дымохода, у одного лицо было чистое, а у другого – грязное?
- Ну что ж, недурно, хотя вы, Саша схитрили, потому что в вашем последнем ответе заключается сразу два. Ну, да ладно. Пойдемте, а то уже стемнело и стало прохладно.
- Так я не понял, я выдержал проверку или нет?
- С некоторой натяжкой выдержали, и, согласитесь, она была очень легкая. Завтра же и приступим. Вот, держите мою визитку, приходите завтра ко мне с утра, часов в девять, сразу и начнем. О, да мы с вами засиделись, смотрите, уже совсем темно! Пойдем потихоньку.
Я проводил Михаила Георгиевича до конца Набережной, он жил неподалеку, и, помахав мне рукой, скрылся в проходном дворе. Я побрел домой. Голова опять начала болеть, тело горело, я был в смятении и замешательстве. Что я наделал, во что вмешался? Хотя, наверное, не поздно отказаться. И в глубине души я продолжал не верить в то, что со мной произошло. С чего я взял, что старик говорил правду, почему так безоговорочно поверил всему? Очень вероятно, что он выдумщик, просто старый фантазер. Или все-таки сумасшедший. А я-то хорош, развесил уши. Мало ли, кто и что расскажет. Я тоже могу рассказать встречной девочке, что я волшебник и маг, и, наверное, найдется какая-нибудь дурочка, которая поверит, если я подтвержу свои слова простеньким фокусом. А вчерашний случай с Солнцем был просто хитроумным трюком или оптическим обманом, удачно использованной аберрацией. Нет, я решительно поглупел.
Ночь оказалась бессонной и жаркой. Часа в три я все же задремал, но вскоре буквально вскочил с кровати от необъяснимой щемящей тревоги. Мне не хватало воздуха, снова заболело сердце. Я пошел на кухню. Какая-то беспросветная тоска навалилась на меня, предчувствие большой неотвратимой беды, краха, горя, конца. Я понял, что все-таки мне следует завтра с утра сесть на теплоходик и отплыть на дачу, расположенную на том берегу реки, и пожить там недельку-другую, привести в порядок мысли и нервы, а затем приняться за привычную работу, засесть за тексты, используемые в диссертации. Это же надо выдумать: бросить все! Нет, скорее к матери, она меня поправит.
Резкий тревожный стук в окно заставил меня вздрогнуть. Мои нервы были натянуты, как струна, я вскрикнул и оглянулся. Светало. На подоконнике сидел серый голубь и стучал клювом в стекло. Я слышал, что стучащая в стекло птица – вестник смерти кого-то близкого, но естественно, не верил в это. Голубей я всегда ненавидел, боялся из поддернутых пленкой глаз и пластмассовых клювов, и облегченно вздохнул, когда голубь взлетел. Я напился и механически взглянул на тикающие с методичностью весенней капели кухонные часы. Было ровно четыре. В соседнем дворе закричали петухи, разводимые, несмотря на протесты соседей, одной помешанной на собственном здоровье женщиной. Я взял телефон и набрал номер мобильного матери. Трубку долго не брали, а затем я услышал родной сонный голос.
- Ну что, Саша, четыре часа.
- Прости, мам. Я сегодня после обеда, наверное, приеду.
-Давно пора, привези продукты, а то у меня кончаются. Часам к трем будет обед, а пароход в два пятнадцать. Жду тебя.
- Извини, что разбудил, спокойной ночи.
- Какая уж теперь ночь, светает. Приезжай, жду. У тебя ничего не случилось?
- Нет, все в порядке.
Да уж, хорош порядок. Как в тех американских фильмах, когда герою настучат по башке, доведут почти до смерти, а затем спрашивают: "Ты в порядке". А он отвечает окровавленными губами, выплевывая зубы: "Да, я в порядке".
Я мучительно валялся в постели до утра, так и не сомкнув глаз. Утром, окончательно разбитый, сварил кофе и начал собирать вещи. Сейчас пройдусь по магазинам, а там и пароход.
Внезапно, подчиняясь непонятному импульсу, я бросил сборы, и как был, небритый, отправился к Михаилу Георгиевичу. Какая-то неодолимая сила тянула меня, я шел, как лунатик, как сомнамбула, как зомби, почти против своей воли. Сейчас пойду и извинюсь перед ним, нельзя же по-хамски просто исчезнуть. Надо объясниться со стариком, даже если это будет всего лишь поддержкой его болезненных фантазий. Я скажу ему, что скучен, жалок, слаб и не предназначен для чего-то серьезного, я не могу быть ему полезен, а он не может быть полезен мне, и прекращу знакомство. Ритм моей жизни уже задан, и все заранее известно.
Я добрел по кривым улицам до большого серого здания. Михаил Георгиевич жил в коммуналке. Дверь в длиннющий коридор, скупо освещенный единственной голой лампочкой, была приоткрыта, я пошел по нему, разыскивая дверь с номером 17.
- Ничего себе, маг и всемогущий волшебник, - подумалось мне. – Живет в такой дыре.
Найдя нужную дверь, я постучал. Ответа не было. Я продолжал стучать все настойчивее, пока из соседней двери не выглянула толстая нечесаная тетка в засаленном халате.
- Вы к Михаилу Георгиевичу?
И вдруг непотребно заголосила.
- Умер, умер наш дедонька. Сегодня ночью случился инфаркт, он, бедный постучался мне в стеночку. Я сразу скорую, да поздно, пока приехали, он и умер, все стонал, сердце очень болело. Сделали массаж сердца, что-то вспрыснули, но все без толку, в морге он. А вы Саша?
Я не мог придти в себя.
-Да.
- Он строго-настрого приказал отдать вам сундучок. А комната теперь моя, и обстановку он велел мне взять, вот у меня и ключи всегда были. А я уж буду поминать его, нашего старичка, все как положено. Ты подожди.
Она скрылась за своей дверью, и вынырнула быстро, как жирная крыса из мусорного бака, держа в руках огромный ключ. Мы прошли в комнату. Дорогая старинная мебель, бронзовый потолочный и настенные светильники, множество книг с позолочеными переплетами составляли резкий контраст с убогим коридором.
- Вот он, сундучочек.
На столе стоял очень старый сундучок красного дерева, скорее большая шкатулка, инкрустированная медью.
- Там бумаги какие-то и книги, я заглянула. Да ты бери, бери.
Баба явно торопилась закончить дележ добычи и отдать мне сундук, опасаясь, как бы я не потребовал большего.
- Да ты не сомневайся, все честно, по закону. Я ж ходила за ним, как за родным, и стирала и убиралась, вот только готовить он мне не давал. Вот он мне и подписал комнату и обстановку. А сундучок твой, все, как он сказал.
- Во сколько он умер?
- Да часа в четыре.
Я открыл шкатулку, запахло старыми книгами. В ней лежало три фолианта в потрепанных кожаных переплетах, два коричневых и один черный, а сверху – несколько старинных тетрадей и какие-то пожелтевшие почти прозрачные от старости листки с непонятными схемами и значками.
- Мне они, в общем-то не нужны, - промямлил я нерешительно.
- Бери-бери, не стесняйся, последняя воля покойного - закон. Он-то мне сразу, когда я на его стук прибежала сказал, мол, утром придет паренек, так чтоб я все из сундучка отдала, и сундучок тоже.
Я приподнял сундучок, он весил чуть поменьше пуда, книги были очень тяжелые.
-А когда похороны?
- Да завтра, но у него родных нет, его община похоронит. Завтра в одиннадцать, на еврейском кладбище. А поминок у них не полагается.
Я взял сундучок и, попрощавшись с успокоившейся бабой, вышел на улице. Было пасмурно, в воздухе назревала гроза. Хляби небесные разверзлись сразу, как только я вернулся домой. Я позвонил матери, и сказал, что приеду послезавтра. Открыв настежь окно, я несколько минут вдыхал упоительную влажную прохладу и заворожено смотрел на водный поток. Чудесно пахло свежестью, влажной листвой и землей. Мир казался таким чистым, таким молодым, таким благостным, что в нем просто не помещалась смерть. Я все еще не мог придти в себя, не верил, что так могло случиться. Да еще этот чертов голубь.
Вчера Михаил Георгиевич был полон сил, свеж, и производил впечатление даже не старого, а скорее пожилого человека. Да, не очень-то я счастливый. Но тут мне стало стыдно, о каком собственном несчастье можно думать сейчас, когда человек умер. Захотелось выпить, но было нечего, а идти никуда не хотелось. Я сел за стол и начал разбирать свое наследство. Книги были очень старые, но еще крепкие, с медными застежками. Однако текст на некоторых страницах был полустерт, почти не читался. Я попытался разобрать хоть что-то, но почти ничего не понял. Тетради, тоже переплетенные в кожу, были новее и пестрели заметками на полях. В углу шкатулки слабо мерцал стеклянный шар величиной с самую маленькую дыню или кокос, рядом притаились серебристый предмет, напоминавший женскую пилку для ногтей, изрисованный какими-то письменами и тонкая длинная стеклянная палочка.
- Волшебная, - грустно улыбнулся я.
И что мне делать со всем этим? Я поневоле начал рассматривать схемы, они путали непонятными знаками, стрелками, рисунками. Сначала я думал, что они сделаны из тонкой прозрачной бумаги, а потом понял, что они шелковые. Вдруг из одной, сложенной вдвое, вылетел вполне современный листок хорошей бумаги, и медленно кружась на сквозняке, опустился на пол. Я поднял и развернул его, на нем витиеватым красивым подчерком было написано:
"Уважаемый Александр! Я вот-вот умру, и моя единственная надежда - ты. Не буду скрывать, у тебя в руках бесценное сокровище. У ничтожить эти книги и записи мне не дано, и если ты не возьмешь их себе, то они попадут в плохие руки. Забрать их силой у тебя никто не сможет, но тебя постараются обхитрить. Надеюсь, что твои руки окажутся хорошими. Будь осторожен.
Читай книги так медленно, как только сможешь. Старайся не делать ничего из того, что тебе захочется. И пока не поймешь смысла написанного, не употребляй то, что ты узнаешь, ни во вред, ни на благо. Помни, что существует то, что гораздо страшнее смерти. Если ты ошибешься, нет мне прощения. Раби Михаэль Гаон."
По-видимому, таким было настоящее имя Михаила Георгиевича. Но когда же он успел написать мне записку? И так безысходно и определенно: "Я вот-вот умру". Может, он написал ее заранее, на всякий случай, а не ночью, перед смертью? Ответа на этот вопрос я никогда не узнаю.
Я сел за стол и прочитал название первой книги: "Сефир Йецира". И перевел: "Книга Творения". Вторая называлась "Зогар", "Сияние". Третья, черная, названия не имела.
Я читал всю ночь, беспорядочно перескакивая со страницы на страницу. Я мало что понял, но чтение разрушило все, что я знал о мире ранее. Неутолимый интерес проснулся во мне. Я понимал, что не скоро смогу прочитать книги полностью, но уже знал, что обязательно постараюсь сделать это, даже если на это потребуется вся моя жизнь. Похоже, старик не ошибся во мне.
Опомнился я только утром и стал собираться на кладбище. Маленькое еврейское кладбище находилось в центре города, поражало чистотой и ухоженностью могил. Мне показали специальные покои, предназначенные для отпевания, и, неловко потоптавшись, я зашел туда. Гроб был закрыт, его окружали несколько чем-то похожих друг на друга мужчин, хмуро взглянувших на меня. Один из мужчин, одетый в черное, раскачиваясь, гортанно и картаво начал читать слова молитвы, другие время от времени повторяли "Амен". Я невольно пересчитал, их было десять. И только один, хорошо одетый красивый мужчина стоял немного в стороне. Пару раз я ловил на себе его острый взгляд, но он тут же отводил глаза. Церемония была очень тоскливая и долгая, наконец, все закончилось. Когда гроб оказался в земле, я потихоньку направился к выхода с кладбища.
- Молодой человек, - окликнули меня.
Я оглянулся, меня легко догонял тот самый красивый мужчина.
- Извините, вы давно знакомы с Михаилом Георгиевичем? - располагающе улыбнулся он мне.
- Да нет, совсем недавно.
-Откуда же у него такой молодой знакомый?
- Да мы познакомились случайно.
- И у вас нашлись общие интересы?
- Я филолог, изучаю иврит, вот и обратился к нему за консультацией.
- Вот как. Давайте-ка мы с вами помянем его.
- Так не положено же.
- Глупости, предрассудки, я приглашаю вас в ресторан, поехали, я на машине.
Мне было так тоскливо и одиноко, что я невольно согласился.
- Меня зовут Андрей.
- Очень приятно, Александр.
Андрей привез меня в лучший ресторан города, сделал щедрый заказ, и я порадовался, что захватил с собой достаточно денег.
- Ну что ж, помянем. Непростой был человек, - Андрей в ожидании еще не поспевшей еды щедро налил водки себе и мне.
- А вы откуда его знаете?
-Я его бывший ученик.
-Ученик?
Что-то в моем голосе заставило Андрея взглянуть на меня остро и внимательно.
- Ну да, Михаил Георгиевич по образованию физик и много лет преподавал в университете, в том числе и мне. Давненько это было.
- А с тех пор вы не общались?
- Да нет, иногда случайно встречались в городе.
- Как же вы узнали про его смерть?
- Да совершенно случайно, пришел на кладбище к бабушке, смотрю - кого-то хоронят, спросил, оказалось Чарский.
- А сейчас вы тоже физикой занимаетесь?
- Да нет, я банкир. Мне хотелось бы иметь на память о Михаиле Георгиевиче какой-нибудь милый пустячок, я любил старика.
- А вы сходите к нему домой, к его соседке, она наследница и обязательно вам что-нибудь уступит.
- Эта уступит, как же.
- А вы ее знаете?
- Встречались. А у вас не найдется чего-нибудь?
- Позвольте, откуда же у меня? Я-то кто ему, чтобы он мне что-то оставил.
Андрей приблизил ко мне внезапно исказившееся и сказал очень зло и жестко:
- Ну ладно, хватит дурочку ломать. Я знаю, что у тебя его книги. Как же это тетка тебе их отдала? Но тебе они ни к чему. Все равно, тебе их не оставят. А для меня они – смысл и цель жизни. Отдай их мне, я заплачу тебе столько, сколько скажешь. Хватит до самой смерти. Сколько?
- С чего вы взяли, что он мне что-то оставил?
- Я же сказал, хватит придуриваться, книгам все равно у тебя не бывать.
- Но у меня их никто не может забрать силой.
Лицо Андрея неузнаваемо исказилось от злобы:
- Значит, он успел сказать тебе, - и он грязно выругался. - Но обстоятельства могут сложиться всяко, может быть, тебе очень понадобятся деньги, например, на лечение матери.
- Вы мне угрожаете?
- Я тебе объясняю, что тебя ожидает, поверь, для тебя лучшее – немедленно избавиться от этого наследства.
Я встал, и положив на стол деньги, направился к выходу. Андрей вскочил.
- Не горячись, подумай, дай знать, если передумаешь.
Он протянул мне дорогую визитку. Я демонстративно положил руки в карманы и вышел на улицу. Ситуация нагнеталась. Этого мне еще только не хватало, войны с разгневанным банкиром. Но я почему-то не испугался, словно какая-то надежная защита была гарантирована мне. Я прямиком пошел домой и начал читать.
Вот уже полгода я все свободное время читал книги. Очень скоро я понял, что мне и в самом деле досталось бесценное сокровище. В этих старых томах была сосредоточена вся мудрость мира, все Знание. Иногда истина открывалась читающему явно, иногда содержалась в зашифрованной форме. Но ключи к шифру у меня были. В тетрадках и схемах Гаона кропотливо были собраны семьдесят принципов толкования и расшифровки текстов, и я постепенно учился их применять. Но многого я, конечно, не постигал и понял, почему при изучении каббалы необходим наставник. Мне было совершенно ясно, что всей моей жизни не хватит на то, чтобы понять тексты двух первых книг. Довольно скоро я понял, что третья книга, черная, не имеющая названия, представляет собой некое подобие рецептурного справочника, сборника инструкций по применению, руководство к действию практикующего мага. Эту безымянную черную книгу следовало бы назвать "Прикладная магия". Разобраться в написанном на ее страницах было еще труднее, потому что тексты содержали особую магическую терминологию, называя привычные вещи таинственными и аллегорическими именами. Страницы ее пестрели Черными розами, Красными Драконами, Глазами Ангела и прочими непонятными сочетаниями. Но постепенно я начал кое-что понимать, с каждым днем осознавая, что теперь я могу сделать то, что недоступно практически ни одному из людей, могу почти все. Я на всякий случай изучил заклинания, казавшиеся мне самыми важными, с прочими медленно разбирался.
Работу я, конечно, не бросил. В сентябре почти из-под палки, только для того, чтобы от меня отвязались все заинтересованные, кое-как защитил диссертацию и теперь работал доцентом на кафедре восточных языков. Но любимая прежде работа тяготила меня. Проведя очередное занятие, я мчался домой и садился за книги. Само собой разумеется, я начал слыть странным, но это меня совершенно не волновало. Мать не беспокоилась, я сумел убедить ее, что кропотливо работаю над будущей докторской.
И только одно обстоятельство все же влекло меня на кафедру. В том же сентябре у нас неожиданно появилась новенькая аспирантка Ольга. Это была та самая рыжая, которая вместе с подругами сидела со мной на лавочке перед моей роковой встречей с Михаилом Георгиевичем. Она и вида не подала, что узнала меня, вела себя очень рафинированно и чинно.
- Сколько же вам лет? - удивленно спросил я девушку при первом знакомстве.
- Двадцать два, хотя у дам об этом не спрашивают.
- А я думал, лет пятнадцать.
- Ну что вы, это у меня просто стиль такой, вон уже и морщинки появляются, - и она показала пальчиком на идеально гладкую розоватую кожу.
Ольга была не просто умна, а чертовски умна, и очень хороша. Какой-то внутренний страстный огонь изнутри высвечивал черты ее словно горящего лица, движения были порывистыми, но гармоничными. Плюс фигура, которая не могла оставить равнодушным ни одного мужчину. Хорошо, что у нас на кафедре их не было, а то бы передрались. Плюс рыжие ботичеллиевские волосы. Гурия, одалиска, баядера, нимфа, богиня, совершенство – мне казалось, что все эти слова не могут в полной мере характеризовать ее привлекательность. Со мной она вела себя спокойно и ровно, обращалась ко мне очень редко, и надежд я не питал никаких.
В ноябре я понял, что окончательно влюбился, но решил, что любовь эта автоматически попадает не просто в разряд безответных, а в категорию неразглашаемых и остающихся неизвестными для окружающих. Но Оля-то давно все поняла, и смотрела на меня внимательно, впитывая мое незаметное для других поклонение.
Но Учение позволяло забыть все, как только я садился за книги. Любовь, человеческие страсти и желания меркли перед лицом Вечного и Неизреченного. Теперь я знал, что такое корни и ветви, и понимал, что можно менять их соотношение, влияя на все земное. Только еще не вполне узнал, как. И продолжал читать изобилующие неслучайными повторами, кажущиеся косноязычными тексты, содержащие величайшую мудрость.
Важнейшей каббалистической категорией, фундаментальной идеей являются "корни". Корнями всего созданного, нематериального (духовного) и физического, являются действия Всевышнего. Место корней между существованием Всевышнего, являющегося корнем всех миров, и той видимой частью Творения, в которую мы помещены. Каждый объект, с которым мы в жизни непосредственно связаны, имеет духовный прообраз в тех корнях.
Для любого существа, созданного в мире нижнем, отыщутся наверху отдельные силы, из которых по определенной цепочке, в определенной последовательности, назначенной Высшей Мудростью, выходит данное существо, оно само и его свойства. Эти силы и есть корни всех существ мира нижнего, а существа нижнего мира – ветви и производные тех сил, и одни с другими (верхние и нижние) соединены, как звенья в цепи.
Началом всех творений являются трансцендентные силы, и именно из них развиваются материальные объекты. И материальные вещи во всех своих деталях соответствуют тому, что переходит на них из высших сил во всех их аспектах, и нет большого или малого в материальных вещах, не имеющего причины и корня в каком-нибудь аспекте трансцендентных сил.
Корни - это силы, которые создал Творец и поместил вне Себя. Эти силы - составная часть мира, от которого Он решил Себя скрыть. В соответствии с этими силами, связями, определенными между ними, и границами, установленными для них, будет и то, что возникает из них в результате нисхождения по закону спуска, установленному волей Творца. И, в соответствии с тем, что нового возникает в них, также возникает новое в физическом мире. И Господь надзирает над всем этим в порядке создания, а именно - сначала над трансцендентными силами, а затем и над всем, что происходит из них.
Корни и ветви связаны сложным образом, и из мира нижнего можно определенными действиями поменять соотношение высших сил, а через них – и реальность.
Теперь я знал, что вовсе не бессмысленными, а просто непонятными для непосвященного, являются действия мага, пытающегося при помощи каких-нибудь сушеных куриных лапок или печени убитого в полночь быка изменить ход сражения или человеческую судьбу. Корни были так причудливо переплетены и так хитроумно связаны с ветвями, что иногда какой-нибудь кажущийся совершенно неподходящим предмет мог изменить соотношение корней, а следом за этим - ход событий в материальном мире. Шевеля ветви здесь, на земле, можно было добиться того, чтобы задвигались и корни, а за ними и другие, далекие от нас ветви. Только надо было знать, за какие ветви взяться.
И понимал я, что дурацкое отсутствие вилок на похоронах и запрет на чоканье не является глупым предрассудком или блажью, и уже мог бы объяснить это недоумевающему Игорьку, но конечно же, этого не делал, ревностно храня свое новое знание.
Еще более могло изменить ход вещей слово. Все эти звучащие как абракадабра заклинания, все эти "эне бене" и "квинтер финтер", пародируемые детскими считалочками, были более осмысленными, чем теория относительности или квантовая механика. Молитва творила чудеса, и для этого были реальнейшие основания, только помещались они не в нижнем материальном мире, а в одном из многочисленных горних миров.
В январе Ольга пришла на кафедру необыкновенно веселая.
- Поздравьте меня, Александр Львович, я выхожу замуж.
Я даже не предполагал, что пара слов незначительных слов может вызвать подобную душевную муку. Справившись с собой, я по возможности не заинтересованно спросил:
- И кто же ваш счастливый избранник?
- Я девушка современная и практичная, он банкир.
- Вы выходите замуж за пожилого мужчину?
- Ну почему же за пожилого, Андрею чуть за тридцать, он красавчик и мужчина в самом соку.
И она протянула мне фотографию. С нее на меня смотрел тот самый Андрей, который полгода назад сулил мне золотые горы за книги. Ошеломленный, я протянул фотографию назад.
По дороге домой в голову лезли непривычные мысли. Я уже давно не верил в случайности, а тем более в такие. Со мною рядом работает будущая жена человека, мечтающего отобрать у меня мое сокровище. Причем появляется внезапно, после того, как я получил наследство, и я влюбляюсь в нее, как помешанный.
Внезапно, подчиняясь какому-то смутному наитию, я понял, что в тот вечер моей последней встречи с Чарским Ольга была на Набережной неслучайно. Это Андрей, готовый на все ради книг и каким-то образом узнавший о наем свидании, послал ее следить за нами, а она для прикрытия взяла с собой ничего не подозревающих подружек. Она могла и подслушать разговор, спрятавшись где-нибудь неподалеку. Мы были увлечены беседой и ни на кого не обращали внимания. И вдруг я вспомнил, как внезапно встревожился Михаил Георгиевич при виде Ольги, но постарался скрыть это от меня. Вспомнил, как она ему подмигнула. Они что, были знакомы?
Странно, но все эти размышления вовсе не умалили моих чувств к молоденькой чертовке. Какая-то тайна, бесовщина, которая была непонятным для меня образом связана с ней, сделала ее еще более привлекательной, неумолимо манящей. И если раньше мои чувства к ней были достаточно невинными, то теперь я начал безумно, до боли, каждой клеточкой своего тела желать ее.
Я прожил несколько дней в любовном огне, доводящем меня буквально до бреда. Я не мог читать, есть, почти не спал. Забывшись сном, я оказывался в постели с Ольгой, непрерывно и страстно брал ее. Через неделю нестерпимое томление поставило меня перед выбором. Во-первых, я мог во всем признаться Ольге и, как голодающий хлеба, попросить ее тела. Она была девушкой современной и вряд ли бы стала делать из этого проблему. Я был достаточно хорош собой, силен и молод, нравился женщинам и совсем недавно постоянно получал физические доказательства этого. Почему бы и нет? Но я понимал, что не смогу сделать этого, не могу просить у нее ничего, а тем более любви. Боюсь быть осмеянным, отвергнутым, растоптанным ее иронией и жестокостью. Второй способ казался проще, но был запретным. Я легко мог взять ее при помощи уже известного мне искусства магии, буквально несколькими словами. Но Чарский запретил мне так поступать, использовать тайное знание для своего развлечения или блага. Это действительно опасный путь, теперь я осознавал это, как и то, что тайные знания можно применять только в исключительных случаях
Но я знаю, что все началось с Буквы, и на мгновенье задумываюсь, понимая как важен первый начертанный на бумаге знак. Несомненно, это должна быть буква "М". Первая в словах "мысль", "мудрость" и "маим", вода, символизирующая откровение, потоки смысла, сходящие на нас с небес.
И, задыхаясь от надежды и тревоги, используя последнюю дарованную мне возможность, я пишу заглавную букву "М".
Мы разговаривали о смерти. Вернее, не о смерти, а о похоронах. Может быть смертельная жара, стоявшая в тот день, навеяла этот разговор. А может быть, искореженные рыбьи скелеты, которыми был завален грязный кухонный стол. Вот уже два часа мы пили дешевое теплое пиво и, устав от этого еженедельного ритуала, лениво завели подобие интеллектуальной беседы.
- Это ж надо, какая уму непостижимая чушь эти наши похороны и поминки, - возмущался Игорек. – Какие-то платочки раздают, кидают цветы под ноги, потом на них не наступи, плохая примета, сам, глядишь, помрешь. А поминки? Сначала зачем-то едят холодную рисовую кашу с изюмом, не чокаются, а почему – сами не знают. И вот чего совсем не могу понять: почему вилок-то не подают? Приходится есть селедку ложкой. Какой-то чудовищный винегрет из предрассудков и суеверий. Тоже мне, прощание с усопшим.
Алексей, мнящий себя знатоком мистики и оккультных наук, снисходительно улыбался.
- Ну, зачем ты так, старик? Если ты чего-то не знаешь, то это не обязательно бессмысленно. Все погребальные обычаи несут глубокую сакральную нагрузку, открытую лишь немногим посвященным.
- Да какая там сакральность, начинают за упокой, заканчивают за здравие. Напиваются, начинают, как ни в чем не бывало, болтать за жизнь, поют песни, случается, даже танцуют.
Я нехотя вмешался в разговор:
- Ну да, моего соседа недавно хоронили, сначала плакали, потом принесли баян, стали песни петь. Баянист так напился, что упал вместе со стулом, но баян не выпустил, продолжал играть лежа, на автопилоте.
- А я по телевизору видел: в какой-то деревне, когда старуха помирает, три дня гуляют, как на свадьбу. Это русский языческий обычай такой.
- Ну уж, хотя бы не лицемерят, не начинают с рыданий.
- И я про то же. Женька с женой поехал на похороны к дядьке в деревню. Сначала все вопили, как резанные, оплакивали. А потом пошло-поехало. Женьку напоили брагой до поросячьего визга, он завалился спать в сарай, а проснулся – рядом его Ленка с каким-то бугаем, - внес лепту в разоблачение похоронных бесчинств Димка. – Так бугай еще ему рожу набил. Домой вернулись – чуть не развелись.
- А бабы! Кидаются в гроб, орут белугами, а через месяц, глядишь, уже с другим под кренделек, - вставил Игорек.
- Ну, мужики в этом смысле ничуть не лучше, - возразил Лешка.
-Вот мусульмане молодцы, хоронят в тот же день и безо всяких излишеств, - вставил я. – И вдовы потом под бдительным присмотром семьи.
- А покойнику-то все равно, - как-то очень тоскливо сказал хмельной Димка. – Лежит он себе в холодной могиле и на все ему плевать.
- Для него могила не холодная, - возразил Игорек.
- Откуда вы знаете, что покойнику на все плевать, и что он не чувствует холод могилы? – подначил Лешка. – На чем зиждется ваша уверенность? Вы ж там не были, материалисты хреновы. Я лично считаю, что люди не могут выдумать ничего, чего не было бы в действительности, и раз говорят об оживших мертвецах, то значит случается, значит есть мир иной, и покойник может слышать и чувствовать не хуже нас с вами. Религии существуют тысячелетиями, и во всех говорится о загробной жизни. Что же, все люди, которые в это верят, дураки, по-вашему? А среди них было немало гениев.
- При чем тут гении? – разозлился Игорек. – Если кто-то пишет классную музыку, это вовсе не означает, что он спец по покойникам. А людям свойственно верить во всякую чушь.
- Ну, ты же читал о случаях клинической смерти, - не сдавался Алексей. – Знаешь, что все люди, побывавшие за ее чертой, видят одно и то же: длинный светлый уходящий в даль коридор и приветливо улыбающихся умерших знакомых и родственников. Что, они все врут, зачем им это?
- Не врут, а одинаково галлюцинируют.
- А почему?
- Откуда мне знать, пусть медики разбираются.
- Но если ты сам ни в чем не разобрался, почему считаешь себя в праве все огульно отрицать?
- Ну что ты ко мне привязался?- заорал Игорь. – Сам-то прочитал три вшивых брошюрки и возомнил себя великим мистиком. Санек, ну скажи ему!
Мне не хотелось ввязываться в полупьяный спор профанов, но дело происходило на моей кухне и я на правах хозяина, вмешался.
- Вы же знаете, я всегда придерживаюсь тех позиций, что пока что-то не доказано, это нельзя ни утверждать, ни опровергать.
- А какие доказательства тебе нужны, ты что, на кладбище человеческих костей не видел, - подпрыгнул Димка.
- При чем здесь кости, тело тленно, мы же говорим о бессмертии души.
- Что за душа такая, где она помещается? Кто-нибудь видел этот орган?
- Не все обязательно видеть, я лично и Урана не видел, но знаю, что он есть.
- Ну, и где у тебя помещается душа?
- Где-то в груди, где щемит, когда грустно.
- Дурень, это же сердце.
- А у Димки душа помещается на кончике члена, - захохотал Алексей, - у него там щемит и там грустно. А Гоголь, между прочим, в гробу перевернулся, когда гроб открыли, он лицом вниз лежал.
- Так это же он живой перевернулся. Если б мертвый, то вышел бы из гроба.
- А еще проводили опыты, - не унимался Лешка, - у только что умершего вес уменьшается грамм на триста-четыреста. Ровно столько должна весить вышедшая из тела душа, отправляющаяся на тот свет.
- Где же помещается тот свет? Ну, там рай или ад? Под землей и на небе? – с ехидцей спросил Димка.
-При чем здесь небо, ты еще скажи, что космонавты летали в космос и никакого рая там не видели. Существуют иные миры, они никакого отношения не имеют ни к нашему физическому миру, ни к земле, ни к небу. Черти живут не под землей, а ангелы не на небе, а в особых духовных, понимаешь, духовных мирах. Да и не черти это вовсе, во всяком случае, не черти в твоем понимании.
- Если эти твои иные миры не имеют никакого отношения к нашему, то как же в них попадают?
- В них и не попадают, в них отправляют.
- Ну, вы, мужики, совсем плохие стали, вместо того, чтобы о бабах разговаривать, говорите о всякой херне, - свел Игорь разговор с пятого сорта на седьмой. - Я вот вчера с такой девочкой подружился, сейчас расскажу.
Часа через два, когда парни ушли, я занялся уборкой. Я любил своих друзей, но с некоторых пор они стали меня утомлять. Как-то скучно стало с ними, а разговоры всякий раз тяготили убогостью. Игорь был моим бывшим одноклассником, красавец, любимец женщин, закончил технический вуз и сейчас был неплохо устроен в фирме по установке нагревательных котлов. Алексей и Димка были моими университетскими приятелями. Алексей закончил физфак и был на вольных хлебах, промышлял чем придется. Дима стал геологом-нефтянником и подвизался в каком-то НИИ. Сам я был выходцем никому не нужного в наше время филфака, чем вызывал насмешки и зависть друзей. Насмешки, потому что совсем не мужскую выбрал профессию, зависть, потому что долгие годы был окружен самыми красивыми, умными и нежными девушками нашего города. Лишенный конкуренции в женском коллективе, я, само собой разумеется, без проблем был принят в аспирантуру и нынешней осенью должен был защищать диссертацию. Толи мои интеллектуальные занятия так повлияли на меня, толи просто разошлись наши судьбы, но не испытывал я больше прежнего удовольствия от общения с проверенными давними друзьями.
О смерти же я часто думал, думал и о загробной жизни, и читал кое-что, ощущая смерть как неизбежную метаморфозу, как непременное превращение, как обязательную бифуркацию, переводящую человека в новое неведомое состояние. Но в какое именно, пока понять не мог. Может быть, в прах и тлен, воссоздаваемый затем по законам биологического круговорота в почву, растения, животных. А может быть - в новые неизвестные, не имеющие названия сущности, духовные или физические. Смерть и то, что за ней, волновала меня, но не конкретно, не относительно к моей собственной персоне, а абстрактно, принципиально, основополагающе, метафизически. Однако вести об этом публичные беседы я был не готов, да и не желал. Были, на мой взгляд, в жизни вещи, о которых не стоило беседовать всуе, а тем более со скучающими профанами. Но профессионалов в столь деликатных и сложных вопросах мне пока что не встречалось. К религии я тоже относился сложно, постепенно изживая из себя воспитанный уже почившими пионерией и комсомолом атеизм, но все еще находясь в плену полученных в начале жизни минималистских духовных установок. Одно я знал твердо: мир в моем сознании не умещался в примитивные пределы стандартных трех измерений и физико-химических законов, постоянно вылезал оттуда, как тесто из прикрытой крышкой кастрюли. Не могло, не должно было быть все так просто, как писали учебники и вещали совковые преподаватели. Но как должно быть, я не знал.
Назавтра после обеда я бесцельно слонялся по городу. Пил теплую газированную воду, ел мороженое, не зная, куда себя деть. Читать в такую жару я не мог, и именно это обстоятельство выгнало меня из раскаленной квартиры. Наконец я добрался до Набережной. Здесь было относительно прохладно, и всегдашняя благодать исходила от великой серой реки. Я присел на скамейку под раскидистым каштаном и предался блаженному ничегонеделанию.
Вечерело, свежестью благоухал политый газон, душисто запахло резедой и табачком. Здесь, поблизости с рекой, даже пыль пахла как-то приятно, как земля после короткого дождя. Рядом со мной остановился старый хорошо одетый мужчина с тростью.
- И не жарко ему в такую духоту в пиджаке? - лениво подумал я.
Мужчина едва заметно поклонился и указал рукой на скамейку:
- Вы позволите?
- Конечно.
Однако я был слегка раздосадован: сейчас начнет приставать с разговорами о политике, или о своей пенсии, давать советы, где и что дешевле купить. Я хотел подняться, но жара сковала меня, наполнила истомой и ленью, и я продолжал сидеть. С минуту мужчина молчал, а затем вежливо обратился ко мне:
- Извините, молодой человек, могу ли я обратиться к вам с вопросом?
Пожалуйста, - процедил я не очень дружелюбно.
- Как вы думаете, сколько в мире измерений?
Ну вот, только сумасшедшего мне и не хватало. Перестройка заставила здравоохранение стоять с протянутой рукой и жульничать, чтобы выжить. И на улицах города стало предостаточно психов, потому что всех, кто сразу не бросался с ножом на первого встречного за неимением средств выпустили из домов скорби. Я уже начал подниматься, когда услышал.
- Не торопитесь, Александр, я бы мог предложить вам нечто особенное.
Я поневоле остановился. Кто это, экзальтированный старый гомосексуалист, заранее наведший обо мне справки и пытающийся привлечь к себе внимание молодого интеллектуала, или пожилой сотрудник спецслужб?
-Содомский грех мне свойственен, не бойтесь, а к органам имею отношение только к своим собственным. Так сколько же в мире измерений?
Я почему-то смутился и пристыжено пробормотал:
- Не знаю.
- А хотите узнать?
- Затрудняюсь ответить на этот вопрос. А сами-то вы знаете?
- Приблизительно.
- Так сколько же?
- Боюсь, вы пока не готовы получить ответ.
- Так зачем же вы спрашиваете?
- Чтобы убедиться, что я сделал правильный выбор.
- Ну и как?
- Надеюсь, что правильный. Редкий человек с университетским образованием ответил бы на мой вопрос: "Не знаю".
- Ну, это вы зря, вы слишком высокого мнения о людях. Мне известно полным-полно людей, которые не только не знают, что мир трехмерный, но и вообще не знают слово "измерение".
- Мы говорим о разных вещах: вы о незнании, а я о сомнении. Вы же знакомы с аксиомами Евклида, но позволяете себе сомневаться в трехмерности пространства.
-Да я не то что сомневаюсь, а так просто, ни в чем не уверен.
Старик все более вовлекал меня в дурацкий разговор.
- А на чем основана ваша неуверенность?
- Да как-то все уж больно просто и понятно получается, слишком все известно и изучено, не верится, что все так примитивно и неинтересно устроено.
- Ну что ж, подобные сомнения в эпоху торжества научной рациональности – большая редкость. Вы могли бы многому научиться, а я очень нуждаюсь в ученике.
- В ученике? А чему вы можете меня научить? Простите за невежливость, что вы сами-то можете?
- Обстоятельства требуют от меня, чтобы я ответил правду. Я могу почти все.
- Почти все? Что, и солнце с неба можете убрать?
- Пожалуй, смогу, только на короткое время, иначе произойдет страшная катастрофа.
Со всем доступным мне ехидством, я протянул:
- Ну что же, прошу вас, продемонстрируйте, пожалуйста.
Мужчина прикрыл глаза, сложил щепотью пальцы правой руки, нарисовал в воздухе непонятный знак и картаво пробормотал несколько неразборчивых слов. Солнце, естественно, осталось на месте.
Я поднялся со скамейки:
-Ну что ж, мне пора, засим позвольте откланяться.
И в несвойственной мне манере, я, ерничая, сделал насмешливый жест, имитирующий поднятие несуществующей шляпы, и, не дожидаясь ответа, повернулся в сторону дома. Все переменилось мгновенно. Гнусно и пакостно стало вокруг. Легкая пыльная поземка зашуршала по тротуару, взмыла вверх маленьким смерчем. Резко похолодало, и внезапно с катастрофической скоростью стало темнеть. Разом тоскливо, как волки в заснеженной степи, завыли забалованные домашние собаки, еще недавно на радость своим хозяевам демонстрирующие последние собачьи моды, гнусно закаркали вороны, заплакали чайки, заголосили цикады. Раздался дружный детский плач и отчаянные крики осатаневших от ужаса женщин, топот сотни бегущих ног. Я поднял глаза к небу. Предзакатное солнце угрожающе теряло яркость, неправдоподобно меркло, необратимо угасало, неотвратимо умирало, становилось томительно серым, сливаясь с потемневшим небом. На этом унылом и убогом осиротевшем небе возник уродливый серп луны и бельма звезд, глумливо освещавших картину всеобщего ужаса и хаоса. Повеяло холодом и погребной сыростью. Матери прижимали к груди рыдающих детей, всюду метались похожие на вурдалаков тени человеческих фигур. Как иерихонские трубы, завыли сирены автомобилей. Страх заполз в мое замершее сердце, почти остановил дыхание, заставил волосы медленно приподняться. Картина была настолько ужасной и так напоминала конец света, что сил не было даже побежать. Я задрожал и с размаху плюхнулся на лавку, позволив силе тяготения буквально размазать меня по спинке.
Все закончилось менее чем через минуту, казалось, больше бы никто не вынес. Солнце лукаво и слегка виновато улыбалось, небо было ясным, как глаза читающего ребенка. Но прибрежная аллея опустела, и только в небе летали стаи озадаченных птиц. Стало чуть прохладнее.
- Ну, как? – старик плутовато прищурил правый глаз. - Простите за излишнюю эффектность, но я был вынужден вам все это показать.
- Но как вы это сделали? Вы гипнотизер? И меня можете научить?
- Не торопитесь, идите домой и хорошенько подумайте. Если вы захотите продолжить знакомство со мной, то жду вас завтра в это же время на этой же лавочке. А теперь вынужден откланяться я.
И он, церемонно поклонившись, ушел. Я еще очень долго сидел на берегу. Голова кружилась и болела. Меня била крупная дрожь, ноги сделались как ватные. Наконец я нашел в себе силы и покорно доплелся до дома. Первым делом я кинулся к телевизору и начал щелкать пультом, надеясь услышать об увиденном мной катаклизме. Было время новостей, но ни по одному каналу не сказали ничего, что меня бы заинтересовало. Я схватил телефон и позвонил знакомому аспиранту-астроному Ивану:
- Привет Вань. Сегодня было солнечное затмение?
- С чего ты взял? Нет, не было.
- Ты точно знаешь?
- Да что с тобой, конечно. Ближайшее, видимое на европейской территории, будет в марте следующего года.
- Ты уверен?
- Ну конечно, да что случилось? Ты спятил, что ли?
- Понимаешь, как бы тебе это сказать? Я недавно видел солнечное затмение, примерно полседьмого вечера.
- Ты, чувак, ходи поменьше по солнцу, сегодня температура была под сорок, и выброс протуберанца, попросту говоря, сильнейшая магнитная буря. И не такое покажется, вообще кондрашка может хватить. Небось, еще и пива назюзюкался.
- Да нет, ладно извини, забудь о нашем разговоре, пойду лягу.
Я поставил телефон на место, и серьезно задумался. Со мной произошло что-то невероятное, но я не мог понять что. Кто этот старик? Скорее всего, экстрасенс, гипнотизер, телепат. Конечно, он не наводил обо мне справки, а легко прочитал мое имя в моей же собственной голове. Он так упражнялся, развлекался, поддерживал форму. Выбрал одинокого идиота, сладко скучающего на лавочке, и устроил для себя маленькое приятное развлечение. Я, правда, не слышал, чтобы в нашем городе жил такой сильный экстрасенс, но я мог и не знать, или старик был приезжим. Приехал полюбоваться летней серой рекой, погреть легкие горячим сухим воздухом откуда-нибудь из прохладной северной столицы и развлекся на досуге. Но почему со мной? Выбрал бы какую-нибудь одинокую девицу, вон их сколько фланировало по Набережной. Ну ладно, этого мне не понять. Но что я зациклился на гипнотизере, может быть существуют другие объяснения? Но какие? На инопланетянина он непохож, да и бред все это. Дьявол исключается. И тут всплыло пугающее и здравое: может быть, я схожу с ума? Перезанимался своими восточными языками, перегрелся, крыша-то и уехала. Но сейчас я в своем уме и должен что-то решить. А что, собственно говоря?
Выпив чаю, я решил, что самое лучшее для меня – постараться забыть обо всем как можно скорее, а завтра уехать за город, на дачу, где отдыхала мама, пожить в прохладе, поплавать, поесть ягод и успокоиться. Да, скорее всего, я переутомился. С тем я и отошел ко сну и спал на удивление крепко.
Назавтра моя уверенность растаяла, как забытое на солнцепеке мороженое. Мной овладели искушение и сомнение. Сколько раз я твердил себе, как невыразимо скучна и неинтересна моя жизнь, как неудачно выбрана моя профессия. Сколько раз молил неведомого мне бога, чтобы он изменил мою судьбу, сделал мою скучную жизнь яркой и насыщенной, вырвал меня из этого академически-бытового ежедневного круговорота. Я скучающе тащился по жизни, как терпеливый верблюд по бескрайней пустыне, и мечтал о любых событиях, любых изменениях. Пусть даже тяжелых и тревожных, но обязательно разрывающих нить моего в общем-то бесцельного существования, прозябания, влачения по жизни. И готов был заплатить за них любую цену. И вот в кои веки раз судьба дарует мне хоть какой-то шанс, пусть крохотный, пусть гипотетический, а я собираюсь бежать к маме на дачу.
Чего мне бояться, за что мне держаться, что мне терять? Место книжного червя, статус ботаника, лучшего мужчины среди женщин, чемпиона родного города по арабскому? Конечно, сегодня в шесть мне надо идти, да нет, бежать, а если придется, то и ползти, на встречу со стариком. И если только он не обманет, если придет, то это будет величайшим счастьем в моей серенькой, как коридоры родного университета, жизни.
На лавочке я был в пять. Сидя как на иголках, я не верил, что старик появится. Вчера у него было достаточно оснований разочароваться во мне, даже если он связывал со мной какие-то планы. Но, скорее всего, он пошутил, поиграл, поманил необычным. Рядом примостились три хорошенькие хохочущие старлетки. Они без умолку болтали, игриво поглядывали на меня, стреляли яркими размалеванными глазками, зазывно щебеча. Кто знает, вдруг, если я буду не один, старик не подойдет? Я рявнул на девчонок:
- Девочки, у меня на этой лавочке назначено свидание, прошу вас, уйдите.
- Да пошел ты, - обиделась самая веселая рыженькая, - надо тебе, ты и уходи, скамейка некупленная. Купи свою скамейку, на ней и назначай свидания.
Я изменил тон:
-Не обижайтесь, решается вся моя жизнь, может быть когда-нибудь вы сами окажетесь в подобной ситуации.
-Да ладно, пойдем, Оля, - потянула рыжую за руку блондинка, - вон полно свободных лавочек.
- Пока, псих, - вспорхнула Оля, и троица удалилась.
Старик пришел ровно в шесть. Я увидел его издалека. Он шел не по-стариковски легкой походкой, по-чаплински выворачивая ступни и поигрывая тростью.
- Добрый вечер, Александр, я рад снова видеть вас. Вижу, вы заинтригованы.
Я привстал и пожал ему руку.
-Не то слово.
- И вы не робкого десятка, раз пришли.
- Мне нечего бояться.
- Человеку всегда есть чего бояться. Так до чего вы додумались по поводу моей персоны?
-Я решил, что вы сильнейший экстрасенс, гипнотизер, что-то вроде Анатолия Кашпировского или Вольфа Мессинга.
- Вы ошибаетесь, я не экстрасенс, хотя нет ничего проще этого. Ну не буду вас мучить, да и времени у меня нет. Я каббалист.
-Кто-кто?
-Человек, владеющий учением каббалы. Вы же не могли не слышать о нем?
- Ну да, конечно слышал, но так, очень поверхностно. Это тайное эзотерическое учение, грубо говоря, скрытая часть того айсберга, который зовется Ветхим Заветом.
- Приблизительно так, но только очень приблизительно. Позволю сказать вам по этому поводу несколько слов. Вы располагаете временем?
- Да, я совершенно свободен.
- Это хорошо, когда человек совершенно свободен. Ну, тогда слушайте, надеюсь, я вас не утомлю.
Три с половиной тысячи лет назад величайшему из пророков Моисею было дано откровение на горе Синай, в результате которого он в одно мгновение получил от Всевышнего Учение, составившее основу всех монотеистических религий мира. Моисей узнал абсолютно все о Боге и Мире. Меньшая часть его великого знания, доступная большинству, была записана и получила название Торы, Ветхого Завета, Библии, Книги. А особая, тайная часть, посвященная процессу Творения мира и устройству духовных миров, стала передаваться устно и получила название Каббалы. По сути, Каббала представляет собой мистическую часть иудаизма, Сокровенное, Нистар, самое эзотерическое учение на свете.
Учение Каббалы исходит из идеи сокровенного неизреченного Божества, которое, будучи выше всякого рода определений, может быть названо только Бесконечное или Ничто. Чтобы дать в себе место конечному существованию, Бог должен себя ограничить. Самоограничения или самоопределения Абсолютного и дают в нем место различным мирам. Эти самоограничения не изменяют Неизреченного в нем самом, но дают ему возможность проявляться, то есть существовать не только для себя, но и для другого.
Первоначальное основание или условие для другого, по представлениям каббалы, есть то пустое место, которое образуется внутри Абсолютного в результате его самоограничения или стягивания. Благодаря этой пустоте бесконечный Божественный свет получает возможность эманации, лучеиспускания. Это не физический, а умопостигаемый, духовный свет, а его первоначальные лучи – тридцать два пути премудрости, основные формы любого Бытия, представляющие собой десять цифр и двадцать две буквы священного языка иврита, из которых каждой соответствует особое имя Божье. Как посредством десяти цифр можно исчислить все, а двадцати двух букв достаточно, чтобы написать всевозможные слова и книги, так и неизреченное Божество посредством тридцати двух путей открывает всю свою Бесконечность.
Каббалисты полагают, что даже форма еврейских букв неслучайна, не обусловлена общественным договором, а отражает их внутреннюю сущность, их душу. Тоненькие иголочки на их концах, их " короны" – все это отражение определенных духовных понятий. И в основе каждой буквы – свет, сияние, исходящие из ее сущности и последовательно достигающий земли. Каждая буква как величественный дворец, заключающий в себе духовную концепцию. Каббалисты учат, что сверхъестественные миры были сотворены благодаря комбинациям букв иврита, и здесь, в нижнем мире, все живет благодаря своему имени.
Существует тридцать два принципа толкования Книги, среди них различные виды подсчетов числовых значений слов, так называемые гематрии, перестановки букв и слогов, акростихи различные, замены букв. Еврейские буквы дают много способов понять Книгу. В ней не выделены ни концы, ни начала предложений, нет гласных букв, отсутствует пунктуация. Она дана в таком виде, что, группируя буквы все новыми и новыми способами, можно найти новые смыслы помимо тех, что указаны установленным разбиением.
Каббалисты, интерпретируя тайные смыслы Книги, обычно поднимаются по следующим ступеням: воспринимают явный смысл написанного, затем нюансы, намеки, затем делается числовой анализ слов, затем исследуется форма букв.
Но даже знание методов анализа Книги ничего не дает духовно не подготовленному, истинные открытия совершаются лучшими из лучших, а пытающийся изучать ее лишь из любопытства или в надежде снискать славу, может пожалеть об этом.
И если постижение настоящих глубин Книги требует особого духовного и физического очищения, то числовой анализ текста доступен каждому, знающему иврит. Гематрия, эта простейшая арифметика Книги, воспринимается как прекрасная увлекательная игра, конец которой всегда удивителен и приносит новое знание, откровение.
Книга безмерна, больше земли и шире моря, отомкнуть ее запертые двери и расшифровать ее бесчисленные коды в надежде приблизиться к царствию Божию – цель, к которой продолжают стремиться каббалисты. Шестьсот тысяч букв Книги, количество которых совпадает с числом евреев, ожидающих Моисея у подножия горы Синай, складываясь в бесконечное число всевозможных сочетаний, хранят, как полагают каббалисты, всю мудрость мира, доступную только достойнейшим.
Старик замолчал и внимательно посмотрел на меня.
- Что скажете, юноша?
- Я, честно говоря, мало что понял. Это что, секта?
- Вы начинаете разочаровывать меня, молодой человек. Какая секта, секты создают люди, а это самое древнее и сокровенное знание, дарованное свыше, к тому же изучаемое только индивидуально, вне любых коллективов. Здесь невозможна никакая организация и никакая иерархия. Каббалисты – штучный товар. И скорее уж все монотеистические религии – секты по отношению к каббале, потому что лишь упрощают то, что содержится в ней.
- Так это правда, что все происходит от Слова?
- Даже не от слова, а от букв, они начало начал. И каждой соответствует число.
- Значит, подсчитывая суммы числовых значений букв можно открыть тайные смыслы Писания?
- Не только так, способов расшифровки много. У Писания есть одежды, тело и душа. Непосвященные видят лишь одежду, изучающие Писание всю жизнь добираются до его плоти, и лишь каббалисты, причем немногие, могут добраться до его души.
- Но за три тысячелетия, наверное, уже все расшифровали?
- Мудрость, заключенная в Учении, бесконечна, и никогда люди не познают ее полностью. За все это время они только прикоснулись к Тайне. Хотя, конечно, сделано уже не мало.
- А почему вам понадобился ученик?
- У каждого каббалиста должен быть ученик, иначе учение будет потеряно. Мой единственный ученик по трагическому стечению обстоятельств погиб чуть больше месяца назад. Я стар и должен успеть передать то, что знаю.
- Почему вы выбрали именно меня?
- Вопрос разумный. В нашей стране выбор у меня чрезвычайно мал. Вы умны, у вас большой, хотя и не используемый духовный потенциал, вы скучаете в этой жизни, и что немаловажно – уже знаете святой язык. Есть и еще одна причина, о ней я, может быть, скажу позже.
- Не так уж я хорошо его знаю, я изучал иврит как второй, мой первый – арабский. А как вы узнали, что я знаю иврит? А, понял, вы же все знаете. Но, наверное, существуют какие-то ограничения для желающих этим заниматься? Или это может любой?
- Нет, конечно, не любой.
Если материальный мир в какой-то степени можно проанализировать и изучить, то духовный мир очень близок к непостижимому Творцу, к Единому. Поэтому его познание всегда условно и приблизительно, ограничено человеческим ничтожеством.
Углубленное же изучение множественных духовных миров, приводящее к осознанию человеком Единства мира, таит в себе огромную опасность, ибо стираются при этом границы между Низом и Верхом, Левым и Правым, Добром и Злом. Вот почему Каббалу должно изучать только с учителем, наставником, и только индивидуально.
Каббала и означает – "передача и получение"; учитель передает, ученик получает. Ибо в Книге написано: "Не излагаются дела о началах в присутствии двух…" Этот общепринятый порядок изучения каббалы существовал всегда, даже после того, как величайший каббалист раби Акива позволил своему ученику раби Шимону бар Йохаю записать отдельные положения Каббалы в виде книги "Зогар".
Однако появление этой книги и некоторых последующих не изменило порядка: каббала изучается только в тех случаях, когда учитель достиг такого уровня знаний, что может их передать, а ученик – такого уровня духовного совершенства – что может их принять.
Начальным возрастом для изучения Каббалы считается сорокалетие. Именно в этом возрасте духовный потенциал человека достигает нужного уровня, хотя далеко не у всех. Минимальный начальный уровень ученика – многолетнее серьезное изучение Книги, соблюдение всех ее заповедей, любовь к Всевышнему.
Однако постижение Каббалы и знакомство с ее понятиями – разные вещи. Второе может пробудить ум и духовный потенциал, вызвать человека ко второй жизни, показать, что в мире есть Неведомое, но не открывает Его. И даже такое знакомство может стать опасным, в этом следует отдавать себе отчет.
- Но я же совсем не соответствую критериям. Мне двадцать пять, я не соблюдаю заповеди, не еврей и никогда не изучал Книгу. Я даже не знаю, верю ли я в бога.
- Ну, во-первых, евреем может стать любой, кто исповедует Учение. Во-вторых, по самому большому счету быть евреем вовсе не обязательно. Великие каббалисты встречались и среди христиан, например, Парацельс и величайший русский философ Владимир Соловьев. В Бога вы верите, иначе я не стал бы с вами даже разговаривать. Все заповеди соблюдать невозможно, основные вы соблюдаете. А двадцать пять лет через пятнадцать превратятся в сорок, за это время, вы, может быть, и сумеете подготовиться к получению Знания.
- Готовиться пятнадцать лет?
- Это не срок, многие тратят на подготовку целую жизнь, но так и ничего не узнают. Но, чтобы вас утешить, скажу, что в исключительных случаях люди становятся духовно подготовленными гораздо раньше.
- А кто это определит?
- Я.
- А вы сами всю жизнь этим занимаетесь?
- К моему величайшему сожалению – нет. В молодости я получил очень неплохое образование, закончил физический факультет МГУ и занимался науками, пока не понял, что время, посвященное изучению нашего мира – время, потраченное впустую, а наука глупа. Нет ничего проще и ничего бессмысленнее научного знания, потому что оно тратит огромные усилия на изучение самого примитивного и неинтересного из миров.
- А каббалист может творить чудеса?
- Может, но никогда не делает это своей целью, ибо магия – это лишь простейший инструмент каббалиста. Ее применение оправдывается лишь чрезвычайными намерениями.
Каббалу разделяют на умозрительную и прикладную. Умозрительная Каббала состоит из двух главных частей: Маасэ берешит, учения о мире, космогонии, и Маасэ меркаба, учения о Боге, теософии.
Связь между умозрительною и прикладной каббалой определяется общим для обеих признанием мистического смысла букв и слов Книги. Относясь к ней как к шифрованному тексту и применяя различные методы расшифровки, можно не только постигнуть удивительные и тайные смыслы сказанного Богом, но и повлиять на происходящее на земле. Именно таким путем узнают Сокровенное и предсказывают Будущее, меняют ход событий. Прикладная Каббала является и вспомогательным средством для очищения душ.
Простейшей частью прикладной Каббалы является магия, осуществляющая чудеса через целесообразное употребление имен Божьих. Полагают, что именно так еврейские, чудотворцы, цадики, творили чудеса, исцеляли больных, предсказывали будущее. Магия может все в нашем физическом мире, но ее возможности ничто в мирах духовных. Она настолько же проще умозрительной каббалы, насколько умение считать проще высшей математики.
- Вы сказали, что каббалист никогда не занимается магией просто так. А ведь вчера вы, по-видимому, ее походя применили.
- У меня была важнейшая цель, и для ее достижения я использовал доступные мне средства.
- Какая цель?
- Этого я пока не могу вам открыть.
- А миров много?
- Да, не менее двухсот пятидесяти.
- И в них во всех разное число измерений?
- Не во всех.
- И есть тому свидетельства?
- Есть. Лучше всего об этом сказано в Учении.
Обусловленная лучами божественной премудрости, конкретная Вселенная представляет различные степени удаления Божественного света от его первоисточника. В непосредственной близости и совершенном единстве с Богом находится Мир Сияний. Далее идут Мир Творения, т.е. область творческих идей и живущих ими чистых духов, Мир Создания, область душ или живых существ, и Мир Делания, сфера материальных явлений, наш видимый физический мир. Эти миры не разделены между собой внешним образом, а включены друг в друга подобно концентрическим сферам. Низшие миры реализуют то, что идеально содержится в высших, а существа и предметы высших миров, принимая влияния из божественного источника, передают их низшим, служа сосудами или каналами Благодати.
-Хотелось бы в это верить, но, честное слово, очень сложно. И что, на земле существовали люди, побывавшие в иных мирах?
- Почему существовали? Они и сейчас существуют.
- А вы, вы тоже были?
- Позвольте мне ответить на ваш вопрос как-нибудь в другой раз.
- А я смогу побывать?
- Заранее неизвестно. Но я надеюсь, что сможете.
- А почему вы не уехали из России, здесь наверняка вас преследовали трудности?
- Нет никакой разницы, где изучать духовные миры и Свет, исходящий от Творца. С одинаковым успехом можно это делать и на побережье моря Лаптевых, и в песках Сахары. То же, что вы называете трудностями – сущие пустяки, не имеющие никакого значения. Трудности заключаются в другом, когда-нибудь вы это поймете.
- Если я соглашусь, должен ли я буду бросить свою работу?
- Непременно.
- На что же я буду жить?
- Об этом не заботьтесь, хлеб насущный всегда дается человеку свыше.
- И, конечно, никаких увеселений, развлечений, женщин?
- Никаких. А что, вы так любите развлечения? Когда вам в последний раз по-настоящему было весело?
- Да нет, не то чтобы… Но совсем без них тоже как-то…
- Я вас уверяю, что скучать вы не будете.
- А почему погиб ваш ученик?
- Кто-то из моих врагов сумел изменить соотношение корней неблагоприятным для меня и него образом.
- Каких корней?
- И об этом вы узнаете позже.
- Так это опасно?
- Опаснее этого нет ничего на свете. Но и прекраснее тоже.
- Вы шутите?
- Я совершенно серьезен.
- А как вас зовут?
- Да, простите, я же не представился. Михаил Георгиевич Чарский.
- Александр Хирш.
- Говорящая фамилия. Очень приятно.
- Но вы, наверное, знаете.
Михаил Георгиевич улыбнулся.
- А как же вы вышли на меня?
- Юноша, вы опять меня удивляете.
Мимо, полуобнявшись, прошли давешние девчонки. Рыжая стервочка оглянулась и хихикнула:
- Свидание у него. Пока, геронтофил! Сладкой тебе ночи!
И мне показалась, что она подмигнула старику.
Он как-то странно насторожился.
- Это ваши знакомые, Саша?
- Не обращайте внимания, Михаил Георгиевич, так, малолетние дурочки. Я согласен.
- Вы даже не хотите подумать, это несерьезно.
- Тут и думать нечего. Я в вашем распоряжении.
- Какой вы, Саша, однако, авантюрист. Я бы так не смог на вашем месте.
- Не хочу быть патетичным, но это лучший день в моей жизни.
- Сегодняшний или вчерашний?
- Вчера я очень испугался. Как же вы это сделали?
- Вопрос преждевременный, скажу лишь, что это было очень просто, хотя этически и неверно. Но стандартная человеческая этика для изучающих каббалу находится по другую сторону забора, отделяющего неведомое от обыденного.
- То есть им все позволено?
- Все позволено только Всевышнему.
- Ну что ж, я готов.
- Вы опять торопитесь. Теперь я должен произвести определенную проверку. Не волнуйтесь, она очень простая и формальная, это просто традиция. Сейчас я задам вам одну задачку и дам четыре попытки ответа. Если вы все четыре раза отвечаете неверно, то вы совсем уж не умеете думать. Тогда мы расстаемся, и вы забываете все произошедшее. Если отвечаете правильно – можете попытаться стать моим учеником. По закону жанра, подобная проверка должна происходить четыре дня, и вы должны каждый день приносить мне по одному ответу. Но, опять же за неимением времени я упрощаю процедуру. Начнем, или вам надо собраться с мыслями?
- Начнем, пожалуй, хочу, чтобы все скорее закончилось.
- Не волнуйтесь, у вас четыре попытки. Вот моя задача. Двое полезли чистить дымоход, а когда вылезли на крышу, у одного лицо оказалось грязное, а у другого чистое. Кто из них пойдет умываться?
Задача напугала меня своей простотой, сулившей обязательный подвох, но у меня было четыре попытки, и я ответил:
- Тот, у которого лицо грязное.
- Неправильно.
Я задумался.
- Тогда тот, у которого лицо чистое. Грязный посмотрит на чистого и не подумает, что грязен. А чистый посмотрит на грязного, поймет, что тоже испачкался и решит умыться.
- Опять неверно.
- Оба пойдут умываться. Чистый – глядя на грязного. А грязный по поведению чистого догадается, что измазался сажей.
- Нет.
Я испугался. У меня осталась одна попытка, а три простейших ответа я уже использовал. Задача оказалась вовсе не простой. Если сейчас я ошибусь – то прощай новое будущее. Последним, приходящим на ум ответом было: никто не пойдет умываться. Ну, окажутся пофигистами, грязнулями, которым плевать на внешний вид, или не захотят слезать с крыши. Или воды не будет, или мыла, а сажа без мыла не отмоется. Да мало ли что. Старик подсунул мне нерешаемую задачу, опять поиздевался, помучил, и сейчас уйдет навсегда. Я покрылся холодным потом и сказал:
-Эта задача, как и многие другие, не имеет однозначного решения, потому что недостаточно данных. Или условие сформулировано некорректно. Где вы видели, чтобы двое вылезли из одного и того же дымохода, у одного лицо было чистое, а у другого – грязное?
- Ну что ж, недурно, хотя вы, Саша схитрили, потому что в вашем последнем ответе заключается сразу два. Ну, да ладно. Пойдемте, а то уже стемнело и стало прохладно.
- Так я не понял, я выдержал проверку или нет?
- С некоторой натяжкой выдержали, и, согласитесь, она была очень легкая. Завтра же и приступим. Вот, держите мою визитку, приходите завтра ко мне с утра, часов в девять, сразу и начнем. О, да мы с вами засиделись, смотрите, уже совсем темно! Пойдем потихоньку.
Я проводил Михаила Георгиевича до конца Набережной, он жил неподалеку, и, помахав мне рукой, скрылся в проходном дворе. Я побрел домой. Голова опять начала болеть, тело горело, я был в смятении и замешательстве. Что я наделал, во что вмешался? Хотя, наверное, не поздно отказаться. И в глубине души я продолжал не верить в то, что со мной произошло. С чего я взял, что старик говорил правду, почему так безоговорочно поверил всему? Очень вероятно, что он выдумщик, просто старый фантазер. Или все-таки сумасшедший. А я-то хорош, развесил уши. Мало ли, кто и что расскажет. Я тоже могу рассказать встречной девочке, что я волшебник и маг, и, наверное, найдется какая-нибудь дурочка, которая поверит, если я подтвержу свои слова простеньким фокусом. А вчерашний случай с Солнцем был просто хитроумным трюком или оптическим обманом, удачно использованной аберрацией. Нет, я решительно поглупел.
Ночь оказалась бессонной и жаркой. Часа в три я все же задремал, но вскоре буквально вскочил с кровати от необъяснимой щемящей тревоги. Мне не хватало воздуха, снова заболело сердце. Я пошел на кухню. Какая-то беспросветная тоска навалилась на меня, предчувствие большой неотвратимой беды, краха, горя, конца. Я понял, что все-таки мне следует завтра с утра сесть на теплоходик и отплыть на дачу, расположенную на том берегу реки, и пожить там недельку-другую, привести в порядок мысли и нервы, а затем приняться за привычную работу, засесть за тексты, используемые в диссертации. Это же надо выдумать: бросить все! Нет, скорее к матери, она меня поправит.
Резкий тревожный стук в окно заставил меня вздрогнуть. Мои нервы были натянуты, как струна, я вскрикнул и оглянулся. Светало. На подоконнике сидел серый голубь и стучал клювом в стекло. Я слышал, что стучащая в стекло птица – вестник смерти кого-то близкого, но естественно, не верил в это. Голубей я всегда ненавидел, боялся из поддернутых пленкой глаз и пластмассовых клювов, и облегченно вздохнул, когда голубь взлетел. Я напился и механически взглянул на тикающие с методичностью весенней капели кухонные часы. Было ровно четыре. В соседнем дворе закричали петухи, разводимые, несмотря на протесты соседей, одной помешанной на собственном здоровье женщиной. Я взял телефон и набрал номер мобильного матери. Трубку долго не брали, а затем я услышал родной сонный голос.
- Ну что, Саша, четыре часа.
- Прости, мам. Я сегодня после обеда, наверное, приеду.
-Давно пора, привези продукты, а то у меня кончаются. Часам к трем будет обед, а пароход в два пятнадцать. Жду тебя.
- Извини, что разбудил, спокойной ночи.
- Какая уж теперь ночь, светает. Приезжай, жду. У тебя ничего не случилось?
- Нет, все в порядке.
Да уж, хорош порядок. Как в тех американских фильмах, когда герою настучат по башке, доведут почти до смерти, а затем спрашивают: "Ты в порядке". А он отвечает окровавленными губами, выплевывая зубы: "Да, я в порядке".
Я мучительно валялся в постели до утра, так и не сомкнув глаз. Утром, окончательно разбитый, сварил кофе и начал собирать вещи. Сейчас пройдусь по магазинам, а там и пароход.
Внезапно, подчиняясь непонятному импульсу, я бросил сборы, и как был, небритый, отправился к Михаилу Георгиевичу. Какая-то неодолимая сила тянула меня, я шел, как лунатик, как сомнамбула, как зомби, почти против своей воли. Сейчас пойду и извинюсь перед ним, нельзя же по-хамски просто исчезнуть. Надо объясниться со стариком, даже если это будет всего лишь поддержкой его болезненных фантазий. Я скажу ему, что скучен, жалок, слаб и не предназначен для чего-то серьезного, я не могу быть ему полезен, а он не может быть полезен мне, и прекращу знакомство. Ритм моей жизни уже задан, и все заранее известно.
Я добрел по кривым улицам до большого серого здания. Михаил Георгиевич жил в коммуналке. Дверь в длиннющий коридор, скупо освещенный единственной голой лампочкой, была приоткрыта, я пошел по нему, разыскивая дверь с номером 17.
- Ничего себе, маг и всемогущий волшебник, - подумалось мне. – Живет в такой дыре.
Найдя нужную дверь, я постучал. Ответа не было. Я продолжал стучать все настойчивее, пока из соседней двери не выглянула толстая нечесаная тетка в засаленном халате.
- Вы к Михаилу Георгиевичу?
И вдруг непотребно заголосила.
- Умер, умер наш дедонька. Сегодня ночью случился инфаркт, он, бедный постучался мне в стеночку. Я сразу скорую, да поздно, пока приехали, он и умер, все стонал, сердце очень болело. Сделали массаж сердца, что-то вспрыснули, но все без толку, в морге он. А вы Саша?
Я не мог придти в себя.
-Да.
- Он строго-настрого приказал отдать вам сундучок. А комната теперь моя, и обстановку он велел мне взять, вот у меня и ключи всегда были. А я уж буду поминать его, нашего старичка, все как положено. Ты подожди.
Она скрылась за своей дверью, и вынырнула быстро, как жирная крыса из мусорного бака, держа в руках огромный ключ. Мы прошли в комнату. Дорогая старинная мебель, бронзовый потолочный и настенные светильники, множество книг с позолочеными переплетами составляли резкий контраст с убогим коридором.
- Вот он, сундучочек.
На столе стоял очень старый сундучок красного дерева, скорее большая шкатулка, инкрустированная медью.
- Там бумаги какие-то и книги, я заглянула. Да ты бери, бери.
Баба явно торопилась закончить дележ добычи и отдать мне сундук, опасаясь, как бы я не потребовал большего.
- Да ты не сомневайся, все честно, по закону. Я ж ходила за ним, как за родным, и стирала и убиралась, вот только готовить он мне не давал. Вот он мне и подписал комнату и обстановку. А сундучок твой, все, как он сказал.
- Во сколько он умер?
- Да часа в четыре.
Я открыл шкатулку, запахло старыми книгами. В ней лежало три фолианта в потрепанных кожаных переплетах, два коричневых и один черный, а сверху – несколько старинных тетрадей и какие-то пожелтевшие почти прозрачные от старости листки с непонятными схемами и значками.
- Мне они, в общем-то не нужны, - промямлил я нерешительно.
- Бери-бери, не стесняйся, последняя воля покойного - закон. Он-то мне сразу, когда я на его стук прибежала сказал, мол, утром придет паренек, так чтоб я все из сундучка отдала, и сундучок тоже.
Я приподнял сундучок, он весил чуть поменьше пуда, книги были очень тяжелые.
-А когда похороны?
- Да завтра, но у него родных нет, его община похоронит. Завтра в одиннадцать, на еврейском кладбище. А поминок у них не полагается.
Я взял сундучок и, попрощавшись с успокоившейся бабой, вышел на улице. Было пасмурно, в воздухе назревала гроза. Хляби небесные разверзлись сразу, как только я вернулся домой. Я позвонил матери, и сказал, что приеду послезавтра. Открыв настежь окно, я несколько минут вдыхал упоительную влажную прохладу и заворожено смотрел на водный поток. Чудесно пахло свежестью, влажной листвой и землей. Мир казался таким чистым, таким молодым, таким благостным, что в нем просто не помещалась смерть. Я все еще не мог придти в себя, не верил, что так могло случиться. Да еще этот чертов голубь.
Вчера Михаил Георгиевич был полон сил, свеж, и производил впечатление даже не старого, а скорее пожилого человека. Да, не очень-то я счастливый. Но тут мне стало стыдно, о каком собственном несчастье можно думать сейчас, когда человек умер. Захотелось выпить, но было нечего, а идти никуда не хотелось. Я сел за стол и начал разбирать свое наследство. Книги были очень старые, но еще крепкие, с медными застежками. Однако текст на некоторых страницах был полустерт, почти не читался. Я попытался разобрать хоть что-то, но почти ничего не понял. Тетради, тоже переплетенные в кожу, были новее и пестрели заметками на полях. В углу шкатулки слабо мерцал стеклянный шар величиной с самую маленькую дыню или кокос, рядом притаились серебристый предмет, напоминавший женскую пилку для ногтей, изрисованный какими-то письменами и тонкая длинная стеклянная палочка.
- Волшебная, - грустно улыбнулся я.
И что мне делать со всем этим? Я поневоле начал рассматривать схемы, они путали непонятными знаками, стрелками, рисунками. Сначала я думал, что они сделаны из тонкой прозрачной бумаги, а потом понял, что они шелковые. Вдруг из одной, сложенной вдвое, вылетел вполне современный листок хорошей бумаги, и медленно кружась на сквозняке, опустился на пол. Я поднял и развернул его, на нем витиеватым красивым подчерком было написано:
"Уважаемый Александр! Я вот-вот умру, и моя единственная надежда - ты. Не буду скрывать, у тебя в руках бесценное сокровище. У ничтожить эти книги и записи мне не дано, и если ты не возьмешь их себе, то они попадут в плохие руки. Забрать их силой у тебя никто не сможет, но тебя постараются обхитрить. Надеюсь, что твои руки окажутся хорошими. Будь осторожен.
Читай книги так медленно, как только сможешь. Старайся не делать ничего из того, что тебе захочется. И пока не поймешь смысла написанного, не употребляй то, что ты узнаешь, ни во вред, ни на благо. Помни, что существует то, что гораздо страшнее смерти. Если ты ошибешься, нет мне прощения. Раби Михаэль Гаон."
По-видимому, таким было настоящее имя Михаила Георгиевича. Но когда же он успел написать мне записку? И так безысходно и определенно: "Я вот-вот умру". Может, он написал ее заранее, на всякий случай, а не ночью, перед смертью? Ответа на этот вопрос я никогда не узнаю.
Я сел за стол и прочитал название первой книги: "Сефир Йецира". И перевел: "Книга Творения". Вторая называлась "Зогар", "Сияние". Третья, черная, названия не имела.
Я читал всю ночь, беспорядочно перескакивая со страницы на страницу. Я мало что понял, но чтение разрушило все, что я знал о мире ранее. Неутолимый интерес проснулся во мне. Я понимал, что не скоро смогу прочитать книги полностью, но уже знал, что обязательно постараюсь сделать это, даже если на это потребуется вся моя жизнь. Похоже, старик не ошибся во мне.
Опомнился я только утром и стал собираться на кладбище. Маленькое еврейское кладбище находилось в центре города, поражало чистотой и ухоженностью могил. Мне показали специальные покои, предназначенные для отпевания, и, неловко потоптавшись, я зашел туда. Гроб был закрыт, его окружали несколько чем-то похожих друг на друга мужчин, хмуро взглянувших на меня. Один из мужчин, одетый в черное, раскачиваясь, гортанно и картаво начал читать слова молитвы, другие время от времени повторяли "Амен". Я невольно пересчитал, их было десять. И только один, хорошо одетый красивый мужчина стоял немного в стороне. Пару раз я ловил на себе его острый взгляд, но он тут же отводил глаза. Церемония была очень тоскливая и долгая, наконец, все закончилось. Когда гроб оказался в земле, я потихоньку направился к выхода с кладбища.
- Молодой человек, - окликнули меня.
Я оглянулся, меня легко догонял тот самый красивый мужчина.
- Извините, вы давно знакомы с Михаилом Георгиевичем? - располагающе улыбнулся он мне.
- Да нет, совсем недавно.
-Откуда же у него такой молодой знакомый?
- Да мы познакомились случайно.
- И у вас нашлись общие интересы?
- Я филолог, изучаю иврит, вот и обратился к нему за консультацией.
- Вот как. Давайте-ка мы с вами помянем его.
- Так не положено же.
- Глупости, предрассудки, я приглашаю вас в ресторан, поехали, я на машине.
Мне было так тоскливо и одиноко, что я невольно согласился.
- Меня зовут Андрей.
- Очень приятно, Александр.
Андрей привез меня в лучший ресторан города, сделал щедрый заказ, и я порадовался, что захватил с собой достаточно денег.
- Ну что ж, помянем. Непростой был человек, - Андрей в ожидании еще не поспевшей еды щедро налил водки себе и мне.
- А вы откуда его знаете?
-Я его бывший ученик.
-Ученик?
Что-то в моем голосе заставило Андрея взглянуть на меня остро и внимательно.
- Ну да, Михаил Георгиевич по образованию физик и много лет преподавал в университете, в том числе и мне. Давненько это было.
- А с тех пор вы не общались?
- Да нет, иногда случайно встречались в городе.
- Как же вы узнали про его смерть?
- Да совершенно случайно, пришел на кладбище к бабушке, смотрю - кого-то хоронят, спросил, оказалось Чарский.
- А сейчас вы тоже физикой занимаетесь?
- Да нет, я банкир. Мне хотелось бы иметь на память о Михаиле Георгиевиче какой-нибудь милый пустячок, я любил старика.
- А вы сходите к нему домой, к его соседке, она наследница и обязательно вам что-нибудь уступит.
- Эта уступит, как же.
- А вы ее знаете?
- Встречались. А у вас не найдется чего-нибудь?
- Позвольте, откуда же у меня? Я-то кто ему, чтобы он мне что-то оставил.
Андрей приблизил ко мне внезапно исказившееся и сказал очень зло и жестко:
- Ну ладно, хватит дурочку ломать. Я знаю, что у тебя его книги. Как же это тетка тебе их отдала? Но тебе они ни к чему. Все равно, тебе их не оставят. А для меня они – смысл и цель жизни. Отдай их мне, я заплачу тебе столько, сколько скажешь. Хватит до самой смерти. Сколько?
- С чего вы взяли, что он мне что-то оставил?
- Я же сказал, хватит придуриваться, книгам все равно у тебя не бывать.
- Но у меня их никто не может забрать силой.
Лицо Андрея неузнаваемо исказилось от злобы:
- Значит, он успел сказать тебе, - и он грязно выругался. - Но обстоятельства могут сложиться всяко, может быть, тебе очень понадобятся деньги, например, на лечение матери.
- Вы мне угрожаете?
- Я тебе объясняю, что тебя ожидает, поверь, для тебя лучшее – немедленно избавиться от этого наследства.
Я встал, и положив на стол деньги, направился к выходу. Андрей вскочил.
- Не горячись, подумай, дай знать, если передумаешь.
Он протянул мне дорогую визитку. Я демонстративно положил руки в карманы и вышел на улицу. Ситуация нагнеталась. Этого мне еще только не хватало, войны с разгневанным банкиром. Но я почему-то не испугался, словно какая-то надежная защита была гарантирована мне. Я прямиком пошел домой и начал читать.
Вот уже полгода я все свободное время читал книги. Очень скоро я понял, что мне и в самом деле досталось бесценное сокровище. В этих старых томах была сосредоточена вся мудрость мира, все Знание. Иногда истина открывалась читающему явно, иногда содержалась в зашифрованной форме. Но ключи к шифру у меня были. В тетрадках и схемах Гаона кропотливо были собраны семьдесят принципов толкования и расшифровки текстов, и я постепенно учился их применять. Но многого я, конечно, не постигал и понял, почему при изучении каббалы необходим наставник. Мне было совершенно ясно, что всей моей жизни не хватит на то, чтобы понять тексты двух первых книг. Довольно скоро я понял, что третья книга, черная, не имеющая названия, представляет собой некое подобие рецептурного справочника, сборника инструкций по применению, руководство к действию практикующего мага. Эту безымянную черную книгу следовало бы назвать "Прикладная магия". Разобраться в написанном на ее страницах было еще труднее, потому что тексты содержали особую магическую терминологию, называя привычные вещи таинственными и аллегорическими именами. Страницы ее пестрели Черными розами, Красными Драконами, Глазами Ангела и прочими непонятными сочетаниями. Но постепенно я начал кое-что понимать, с каждым днем осознавая, что теперь я могу сделать то, что недоступно практически ни одному из людей, могу почти все. Я на всякий случай изучил заклинания, казавшиеся мне самыми важными, с прочими медленно разбирался.
Работу я, конечно, не бросил. В сентябре почти из-под палки, только для того, чтобы от меня отвязались все заинтересованные, кое-как защитил диссертацию и теперь работал доцентом на кафедре восточных языков. Но любимая прежде работа тяготила меня. Проведя очередное занятие, я мчался домой и садился за книги. Само собой разумеется, я начал слыть странным, но это меня совершенно не волновало. Мать не беспокоилась, я сумел убедить ее, что кропотливо работаю над будущей докторской.
И только одно обстоятельство все же влекло меня на кафедру. В том же сентябре у нас неожиданно появилась новенькая аспирантка Ольга. Это была та самая рыжая, которая вместе с подругами сидела со мной на лавочке перед моей роковой встречей с Михаилом Георгиевичем. Она и вида не подала, что узнала меня, вела себя очень рафинированно и чинно.
- Сколько же вам лет? - удивленно спросил я девушку при первом знакомстве.
- Двадцать два, хотя у дам об этом не спрашивают.
- А я думал, лет пятнадцать.
- Ну что вы, это у меня просто стиль такой, вон уже и морщинки появляются, - и она показала пальчиком на идеально гладкую розоватую кожу.
Ольга была не просто умна, а чертовски умна, и очень хороша. Какой-то внутренний страстный огонь изнутри высвечивал черты ее словно горящего лица, движения были порывистыми, но гармоничными. Плюс фигура, которая не могла оставить равнодушным ни одного мужчину. Хорошо, что у нас на кафедре их не было, а то бы передрались. Плюс рыжие ботичеллиевские волосы. Гурия, одалиска, баядера, нимфа, богиня, совершенство – мне казалось, что все эти слова не могут в полной мере характеризовать ее привлекательность. Со мной она вела себя спокойно и ровно, обращалась ко мне очень редко, и надежд я не питал никаких.
В ноябре я понял, что окончательно влюбился, но решил, что любовь эта автоматически попадает не просто в разряд безответных, а в категорию неразглашаемых и остающихся неизвестными для окружающих. Но Оля-то давно все поняла, и смотрела на меня внимательно, впитывая мое незаметное для других поклонение.
Но Учение позволяло забыть все, как только я садился за книги. Любовь, человеческие страсти и желания меркли перед лицом Вечного и Неизреченного. Теперь я знал, что такое корни и ветви, и понимал, что можно менять их соотношение, влияя на все земное. Только еще не вполне узнал, как. И продолжал читать изобилующие неслучайными повторами, кажущиеся косноязычными тексты, содержащие величайшую мудрость.
Важнейшей каббалистической категорией, фундаментальной идеей являются "корни". Корнями всего созданного, нематериального (духовного) и физического, являются действия Всевышнего. Место корней между существованием Всевышнего, являющегося корнем всех миров, и той видимой частью Творения, в которую мы помещены. Каждый объект, с которым мы в жизни непосредственно связаны, имеет духовный прообраз в тех корнях.
Для любого существа, созданного в мире нижнем, отыщутся наверху отдельные силы, из которых по определенной цепочке, в определенной последовательности, назначенной Высшей Мудростью, выходит данное существо, оно само и его свойства. Эти силы и есть корни всех существ мира нижнего, а существа нижнего мира – ветви и производные тех сил, и одни с другими (верхние и нижние) соединены, как звенья в цепи.
Началом всех творений являются трансцендентные силы, и именно из них развиваются материальные объекты. И материальные вещи во всех своих деталях соответствуют тому, что переходит на них из высших сил во всех их аспектах, и нет большого или малого в материальных вещах, не имеющего причины и корня в каком-нибудь аспекте трансцендентных сил.
Корни - это силы, которые создал Творец и поместил вне Себя. Эти силы - составная часть мира, от которого Он решил Себя скрыть. В соответствии с этими силами, связями, определенными между ними, и границами, установленными для них, будет и то, что возникает из них в результате нисхождения по закону спуска, установленному волей Творца. И, в соответствии с тем, что нового возникает в них, также возникает новое в физическом мире. И Господь надзирает над всем этим в порядке создания, а именно - сначала над трансцендентными силами, а затем и над всем, что происходит из них.
Корни и ветви связаны сложным образом, и из мира нижнего можно определенными действиями поменять соотношение высших сил, а через них – и реальность.
Теперь я знал, что вовсе не бессмысленными, а просто непонятными для непосвященного, являются действия мага, пытающегося при помощи каких-нибудь сушеных куриных лапок или печени убитого в полночь быка изменить ход сражения или человеческую судьбу. Корни были так причудливо переплетены и так хитроумно связаны с ветвями, что иногда какой-нибудь кажущийся совершенно неподходящим предмет мог изменить соотношение корней, а следом за этим - ход событий в материальном мире. Шевеля ветви здесь, на земле, можно было добиться того, чтобы задвигались и корни, а за ними и другие, далекие от нас ветви. Только надо было знать, за какие ветви взяться.
И понимал я, что дурацкое отсутствие вилок на похоронах и запрет на чоканье не является глупым предрассудком или блажью, и уже мог бы объяснить это недоумевающему Игорьку, но конечно же, этого не делал, ревностно храня свое новое знание.
Еще более могло изменить ход вещей слово. Все эти звучащие как абракадабра заклинания, все эти "эне бене" и "квинтер финтер", пародируемые детскими считалочками, были более осмысленными, чем теория относительности или квантовая механика. Молитва творила чудеса, и для этого были реальнейшие основания, только помещались они не в нижнем материальном мире, а в одном из многочисленных горних миров.
В январе Ольга пришла на кафедру необыкновенно веселая.
- Поздравьте меня, Александр Львович, я выхожу замуж.
Я даже не предполагал, что пара слов незначительных слов может вызвать подобную душевную муку. Справившись с собой, я по возможности не заинтересованно спросил:
- И кто же ваш счастливый избранник?
- Я девушка современная и практичная, он банкир.
- Вы выходите замуж за пожилого мужчину?
- Ну почему же за пожилого, Андрею чуть за тридцать, он красавчик и мужчина в самом соку.
И она протянула мне фотографию. С нее на меня смотрел тот самый Андрей, который полгода назад сулил мне золотые горы за книги. Ошеломленный, я протянул фотографию назад.
По дороге домой в голову лезли непривычные мысли. Я уже давно не верил в случайности, а тем более в такие. Со мною рядом работает будущая жена человека, мечтающего отобрать у меня мое сокровище. Причем появляется внезапно, после того, как я получил наследство, и я влюбляюсь в нее, как помешанный.
Внезапно, подчиняясь какому-то смутному наитию, я понял, что в тот вечер моей последней встречи с Чарским Ольга была на Набережной неслучайно. Это Андрей, готовый на все ради книг и каким-то образом узнавший о наем свидании, послал ее следить за нами, а она для прикрытия взяла с собой ничего не подозревающих подружек. Она могла и подслушать разговор, спрятавшись где-нибудь неподалеку. Мы были увлечены беседой и ни на кого не обращали внимания. И вдруг я вспомнил, как внезапно встревожился Михаил Георгиевич при виде Ольги, но постарался скрыть это от меня. Вспомнил, как она ему подмигнула. Они что, были знакомы?
Странно, но все эти размышления вовсе не умалили моих чувств к молоденькой чертовке. Какая-то тайна, бесовщина, которая была непонятным для меня образом связана с ней, сделала ее еще более привлекательной, неумолимо манящей. И если раньше мои чувства к ней были достаточно невинными, то теперь я начал безумно, до боли, каждой клеточкой своего тела желать ее.
Я прожил несколько дней в любовном огне, доводящем меня буквально до бреда. Я не мог читать, есть, почти не спал. Забывшись сном, я оказывался в постели с Ольгой, непрерывно и страстно брал ее. Через неделю нестерпимое томление поставило меня перед выбором. Во-первых, я мог во всем признаться Ольге и, как голодающий хлеба, попросить ее тела. Она была девушкой современной и вряд ли бы стала делать из этого проблему. Я был достаточно хорош собой, силен и молод, нравился женщинам и совсем недавно постоянно получал физические доказательства этого. Почему бы и нет? Но я понимал, что не смогу сделать этого, не могу просить у нее ничего, а тем более любви. Боюсь быть осмеянным, отвергнутым, растоптанным ее иронией и жестокостью. Второй способ казался проще, но был запретным. Я легко мог взять ее при помощи уже известного мне искусства магии, буквально несколькими словами. Но Чарский запретил мне так поступать, использовать тайное знание для своего развлечения или блага. Это действительно опасный путь, теперь я осознавал это, как и то, что тайные знания можно применять только в исключительных случаях
Обсуждения Каббалист