От него осталась кучка пепла. Ленька поворошил серую грязь палкой и отошел к скалам у самой воды. Присесть возле кострища, означало наткнуться на одну из ловушек, что год назад они с избытком понастроили вокруг своего детища, в надежде сохранить идола сколько получится.
Плачевный финал сомнений не вызывал. Двухметровый истукан, что сотворили они с Димкой из толстенного просмоленного бруса, просто не мог просуществовать долго. Ленька и сейчас (год спустя) ощущал спиной его пронзительный потусторонний взгляд. Даже не взгляд, а некую злую энергию, что стоило увидеть раз, и она не отпускала в пределах замкнутого скалами пространства уютного заливчика с пятиметровым камнем посередине и надписью зубной пастой по стене утеса: бухта Магеллана. Название неизвестного романтика прижилось.
Что еще они заметили, когда закончили работу и уселись у костра подкрепить силы нехитрой снедью туристов? Обоим вдруг стало не по себе. Взгляд идола сверлил, и кусок не шел в горло. Кто мог ожидать подобного эффекта от двух белых ракушек конусом, изобразивших бельма по синему перламутру половинок мидий? Оскал пасти из хрупких отходов, закрепленных вертикальными палочками, получился жутковатым аккомпанементом взгляду, но не более того. Вспомнились вырубленные топориком черты носа, лба подбородка. Ленька поежился. А ночью пропали светлячки. Вчера их летало, пруд пруди… Прохожий парень, что приблудился на огонек костра, сказал еще:
– По преданию в светлячков вселяются души погибших моряков…
Получается, выгнал идол святые души! Вон в соседней бухте, – пожалуйста, все как прежде. А здесь? Они с Димкой крепко тогда задумались, но пустить свое творение на дрова, не поднялась рука. Больше того, весь остаток дней пропахали на того истукана, как проклятые. Украшали водорослями, ловушки вокруг из камней строили, чтобы близко не лазили всякие; табличку намалевали:
НЕ ПОДХОДИ!
Потом налетел шторм. Волна шла через камень посередине залива, а Ленька нацепил маску, ласты и поплыл. Накувыркался вдосталь, оседлал волну, что показалась повыше других, и вместе с ней понесся к берегу. Какая сила выдернула его голову из воды в полуметре от скалы?
Ленька погладил камень, на котором сидел и ощутил ладонью горячую от солнца шероховатость. «Интересно, а камни умеют помнить? Шипящее завывание шторма. Меня, ослепленного воздушными пузырями, обрывками водорослей и песчаной мутью дна. Сорвавшего голосовые связки Димку, что закрыл ладонями лицо, в ожидании неизбежности, стоя вот здесь, на этом самом месте!»
Ленька поднялся и занял позицию друга, которую с фотографической точностью запомнил в мгновения бешеного спурта от смерти.
– Не думал, что доплыву так быстро. Муть, песок! Я камень ластами зацепил, уворачиваясь! Но за секунду перед тем, что заставило голову поднять?
– Тебя он спас! – И такое убеждение прозвучало в Димкином голосе, что не поверить ему было невозможно.
«Кто и почему спалил идола?» В конце сентября, когда Ленька сыграл свадьбу, идол стоял, его видел Димка с борта вертолета. Нарочно изменил маршрут, чтобы посмотреть. Потом осенью Талька (жена) по путевке умотала в санаторий. В какой? Ленька не помнил. Их возле Владика (Владивостока) больше, чем у собаки блох. Крепко врезалась горечь из-за Талькиного отъезда: ни слова не говорила про санаторий, и на тебе! А название? Какая разница. С того Талькиного отъезда жизнь не заладилась: у Тальки своя компания, у него своя. Теща заметила, старушке опыта не занимать:
– Не будете вы жить, – сказала, как отрезала.
Ленька понимал крушение, но терпел, ждал сына. Чувствовал, что родится сын, и терпел. Талька недовольная осенней поездкой вернулась. Говорила, зря поехала, почему не остановил, ворчала. А перед Новым годом вдруг и говорит:
– Сожгли твоего идола! Рядом с ним водка в глотку не шла! – Дальше он не слушал. – Бур-бур-бур-бур-бур…
Ленька опустил руки в воду и протер ладонями лицо. Смутная догадка мелькнула и пропала. «Зря не дослушал». А вонзившиеся в память бельма истукана не отпускали.
– Наваждение какое-то, – прошептал Ленька, зябко передернув плечами. – Надо же, сотворили!
А мысли вновь развернулись к семье, к тому майскому дню, когда он без особой нужды заглянул в единственный на весь поселок ресторанчик. Судьба…
Недоброе послышалось Леньке в перешептывании официанток: про Тальку и второй этаж, приспособленный под гостиницу. Из-под опущенных ресниц в его сердце летели стрелы тайны и горечь осуждения.
Двери номера, где он увидел жену, оказались распахнутыми настежь. Они прощались. Правда, без объятий и поцелуев. Подобное без кулаков Ленька бы не перенес. «Его зам. муж» сладострастной тушей возлежал на кровати, а она в полушубке и валенках (очевидно, вернувшись от дверей) что-то торопливо ему выговаривала. Потом выскочила из номера и, не замечая слежки, дунула к черному ходу. Ленька спокойно вернулся в зал «по трапу».
Встретились дома. Талька поняла его сразу.
– Между нами ничего... Я так зашла…
Пощечина остановила лишенные смысла излияния.
С неба потянулся гул с характерным пришлепыванием вертолетных лопастей. Ленька достал ракетницу…
На ремне, заменяющем сидение между пилотами, спокойно и уютно.
– Я узнал, кто сжег идола!
– Талька! – уверенно ответил Ленька. – Со злости на меня, наверное.
– На него! – прокричал Димка. – На деревяшку!
Говорить нормальным голосом, не используя средства связи, в кабине летящего вертолета номер дохлый. Ленька смотрел на друга, не скрывая удивления.
– У нее с Жирным осенью ничего не получилось. Они не в санатории, в бухте «Магеллана» жили! Чего мужику не хватало? Жена у него – класс! И как человек, и как женщина... Эх, поспешил я с ребятишками при своей зануде…
– Я догадался про бухту. – Идол сегодня не отпустил, оставаясь за кадром.
– И потом у них не получалось. Зимой жирный дятел его сжег!
– Помогло?
– Говорят, расстались…
– М-да, не спросишь.… Сожгли…
– А ты, Лёнь, старался! Полдня камушком в ракушках дырки протирал, чтоб от гвоздей не растрескались. Помнишь?
– Совесть не сожжешь… Январь 2004г.
Плачевный финал сомнений не вызывал. Двухметровый истукан, что сотворили они с Димкой из толстенного просмоленного бруса, просто не мог просуществовать долго. Ленька и сейчас (год спустя) ощущал спиной его пронзительный потусторонний взгляд. Даже не взгляд, а некую злую энергию, что стоило увидеть раз, и она не отпускала в пределах замкнутого скалами пространства уютного заливчика с пятиметровым камнем посередине и надписью зубной пастой по стене утеса: бухта Магеллана. Название неизвестного романтика прижилось.
Что еще они заметили, когда закончили работу и уселись у костра подкрепить силы нехитрой снедью туристов? Обоим вдруг стало не по себе. Взгляд идола сверлил, и кусок не шел в горло. Кто мог ожидать подобного эффекта от двух белых ракушек конусом, изобразивших бельма по синему перламутру половинок мидий? Оскал пасти из хрупких отходов, закрепленных вертикальными палочками, получился жутковатым аккомпанементом взгляду, но не более того. Вспомнились вырубленные топориком черты носа, лба подбородка. Ленька поежился. А ночью пропали светлячки. Вчера их летало, пруд пруди… Прохожий парень, что приблудился на огонек костра, сказал еще:
– По преданию в светлячков вселяются души погибших моряков…
Получается, выгнал идол святые души! Вон в соседней бухте, – пожалуйста, все как прежде. А здесь? Они с Димкой крепко тогда задумались, но пустить свое творение на дрова, не поднялась рука. Больше того, весь остаток дней пропахали на того истукана, как проклятые. Украшали водорослями, ловушки вокруг из камней строили, чтобы близко не лазили всякие; табличку намалевали:
НЕ ПОДХОДИ!
Потом налетел шторм. Волна шла через камень посередине залива, а Ленька нацепил маску, ласты и поплыл. Накувыркался вдосталь, оседлал волну, что показалась повыше других, и вместе с ней понесся к берегу. Какая сила выдернула его голову из воды в полуметре от скалы?
Ленька погладил камень, на котором сидел и ощутил ладонью горячую от солнца шероховатость. «Интересно, а камни умеют помнить? Шипящее завывание шторма. Меня, ослепленного воздушными пузырями, обрывками водорослей и песчаной мутью дна. Сорвавшего голосовые связки Димку, что закрыл ладонями лицо, в ожидании неизбежности, стоя вот здесь, на этом самом месте!»
Ленька поднялся и занял позицию друга, которую с фотографической точностью запомнил в мгновения бешеного спурта от смерти.
– Не думал, что доплыву так быстро. Муть, песок! Я камень ластами зацепил, уворачиваясь! Но за секунду перед тем, что заставило голову поднять?
– Тебя он спас! – И такое убеждение прозвучало в Димкином голосе, что не поверить ему было невозможно.
«Кто и почему спалил идола?» В конце сентября, когда Ленька сыграл свадьбу, идол стоял, его видел Димка с борта вертолета. Нарочно изменил маршрут, чтобы посмотреть. Потом осенью Талька (жена) по путевке умотала в санаторий. В какой? Ленька не помнил. Их возле Владика (Владивостока) больше, чем у собаки блох. Крепко врезалась горечь из-за Талькиного отъезда: ни слова не говорила про санаторий, и на тебе! А название? Какая разница. С того Талькиного отъезда жизнь не заладилась: у Тальки своя компания, у него своя. Теща заметила, старушке опыта не занимать:
– Не будете вы жить, – сказала, как отрезала.
Ленька понимал крушение, но терпел, ждал сына. Чувствовал, что родится сын, и терпел. Талька недовольная осенней поездкой вернулась. Говорила, зря поехала, почему не остановил, ворчала. А перед Новым годом вдруг и говорит:
– Сожгли твоего идола! Рядом с ним водка в глотку не шла! – Дальше он не слушал. – Бур-бур-бур-бур-бур…
Ленька опустил руки в воду и протер ладонями лицо. Смутная догадка мелькнула и пропала. «Зря не дослушал». А вонзившиеся в память бельма истукана не отпускали.
– Наваждение какое-то, – прошептал Ленька, зябко передернув плечами. – Надо же, сотворили!
А мысли вновь развернулись к семье, к тому майскому дню, когда он без особой нужды заглянул в единственный на весь поселок ресторанчик. Судьба…
Недоброе послышалось Леньке в перешептывании официанток: про Тальку и второй этаж, приспособленный под гостиницу. Из-под опущенных ресниц в его сердце летели стрелы тайны и горечь осуждения.
Двери номера, где он увидел жену, оказались распахнутыми настежь. Они прощались. Правда, без объятий и поцелуев. Подобное без кулаков Ленька бы не перенес. «Его зам. муж» сладострастной тушей возлежал на кровати, а она в полушубке и валенках (очевидно, вернувшись от дверей) что-то торопливо ему выговаривала. Потом выскочила из номера и, не замечая слежки, дунула к черному ходу. Ленька спокойно вернулся в зал «по трапу».
Встретились дома. Талька поняла его сразу.
– Между нами ничего... Я так зашла…
Пощечина остановила лишенные смысла излияния.
С неба потянулся гул с характерным пришлепыванием вертолетных лопастей. Ленька достал ракетницу…
На ремне, заменяющем сидение между пилотами, спокойно и уютно.
– Я узнал, кто сжег идола!
– Талька! – уверенно ответил Ленька. – Со злости на меня, наверное.
– На него! – прокричал Димка. – На деревяшку!
Говорить нормальным голосом, не используя средства связи, в кабине летящего вертолета номер дохлый. Ленька смотрел на друга, не скрывая удивления.
– У нее с Жирным осенью ничего не получилось. Они не в санатории, в бухте «Магеллана» жили! Чего мужику не хватало? Жена у него – класс! И как человек, и как женщина... Эх, поспешил я с ребятишками при своей зануде…
– Я догадался про бухту. – Идол сегодня не отпустил, оставаясь за кадром.
– И потом у них не получалось. Зимой жирный дятел его сжег!
– Помогло?
– Говорят, расстались…
– М-да, не спросишь.… Сожгли…
– А ты, Лёнь, старался! Полдня камушком в ракушках дырки протирал, чтоб от гвоздей не растрескались. Помнишь?
– Совесть не сожжешь… Январь 2004г.
Обсуждения Идол Бухты Магеллана
Спасибо!