Допустим, сегодня ты едешь по кольцевой, немного уставший, но в целом почти живой, и день на исходе, и праздники впереди. А город вокруг – растревоженный темный улей, гудит и шепчет, крадется и караулит, и ночь уже близко – она серебряной пулей
горит в груди.
Ты чуешь ее сквозь камень, как мертвую воду, и посередине тусклого перехода вдыхаешь воздух и понимаешь – яд; стоишь у холодной стены и глядишь под ноги, и шепотом говоришь: подожди немного,
кажется, я…
Да, ты: врастая в подземный седой гранит, отчетливей с каждым вдохом, страшней и глубже, прозрачный до дрожи, придумывай – почему ты прячешь глаза, нестерпимо желая – быть, как можно дольше, хоть тушкой, хоть чучелом,
только не в эту тьму…
На этот раз ты останешься невредим; чертовски странная штука – твоя удача; но все же послушай: поблизости есть один смешной человек, который живет иначе. Нет, он не удачливей, не веселей, не злее, ты даже делаешь вид, что его жалеешь – его, живущего в шаге от пустоты. Тогда зачем ты смотришь его глазами на город и мир, неумело скрывая зависть к тому, кто боится немного меньше, чем ты?
Он будет рядом. Всегда. Сейчас. Вечно, ночью и днем.
Это случится еще не раз. Попробуй помнить о нем.
Попробуй вспомнить, откуда берется страх, как он прорастает в тебя - это город, город, последний оплот немоты, что сжимает горло и черными искрами вспыхивает в глазах, дробится камнем и дышит подземным ветром… Он держится крепко и рвется лишь там, где тонко. Ты знаешь, что выход найдется: родить ребенка, построить дачу и развести в саду зеленую неприхотливую ерунду,
к примеру, бессмертник…
А он встает над тобой как бесплотный морок, не различая, август или январь: не бойся, стой и смотри, это город, город, в котором толпятся и ходят по головам, живут без затей, обжигаясь слепыми снами, укладывают детей и ложатся сами, боятся чужих и цепляются за похожих,
и если ты будешь жив –
у тебя это будет тоже:
под вечер такси с вокзала, по двести дешевой водки, принцессы рабочих кварталов – раскрашенные идиотки, живые сердца в плену полумертвых тел. Глядишь в витрину – похмельная злая рожа, испуганно плачешь шепотом: Боже, Боже,
я этого не хотел…
И было бы лучше, чтобы ты спал до восхода солнца, покуда он чертит тропы по черным полям бессонниц, в такой вышине, что кружится голова… Но каждый раз, засыпая в объятьях случайных женщин, ты заново понимаешь: он просто боится меньше, он знает больше, и этим – уже виноват. Ты шел бы за ним до края, бросая слова на ветер, беспечно подозревая, что он неподвластен смерти, как камень, как городская выжженная трава; он боль в подреберье, неприкаянный знак в междустрочье, но не беспокойся, он тоже не знает точно: ему наплевать.
Он будет так близко, что незачем окликать его: ты хочешь его увидеть танцующим на канате, и задохнуться от страха, решив не ждать на краю, за ним ступая медленно и осторожно, шептать ему в спину: «только не падай», а может быть - «да оступись наконец уже, мать твою!»
…Это проходит; город, где твое жало, где острые иглы уличных фонарей? Здесь можно бродить, выговаривая усталость в провалы ночных дверей. Город не дремлет, он знает, что ты чужой, как камень в горле у водосточной трубы; и кем бы ты ни был, куда бы теперь ни шел –
ты скоро забудешь, что был.
Ты прорастаешь заживо в каменный потолок, выше и выше, страшно, спокойно, слепо;
чувствуешь, как зарастает привычный младенческий родничок, навсегда закрывая тебя от пустого неба, от черных крыш, от огненной крови заката, от лишних взглядов, от белых бесстрастных лиц;
знаешь, теперь ты можешь, почти без труда
угадывать руны в трещинах на асфальте,
предсказывать дождь по полету случайных птиц
над тонкими проводами…
горит в груди.
Ты чуешь ее сквозь камень, как мертвую воду, и посередине тусклого перехода вдыхаешь воздух и понимаешь – яд; стоишь у холодной стены и глядишь под ноги, и шепотом говоришь: подожди немного,
кажется, я…
Да, ты: врастая в подземный седой гранит, отчетливей с каждым вдохом, страшней и глубже, прозрачный до дрожи, придумывай – почему ты прячешь глаза, нестерпимо желая – быть, как можно дольше, хоть тушкой, хоть чучелом,
только не в эту тьму…
На этот раз ты останешься невредим; чертовски странная штука – твоя удача; но все же послушай: поблизости есть один смешной человек, который живет иначе. Нет, он не удачливей, не веселей, не злее, ты даже делаешь вид, что его жалеешь – его, живущего в шаге от пустоты. Тогда зачем ты смотришь его глазами на город и мир, неумело скрывая зависть к тому, кто боится немного меньше, чем ты?
Он будет рядом. Всегда. Сейчас. Вечно, ночью и днем.
Это случится еще не раз. Попробуй помнить о нем.
Попробуй вспомнить, откуда берется страх, как он прорастает в тебя - это город, город, последний оплот немоты, что сжимает горло и черными искрами вспыхивает в глазах, дробится камнем и дышит подземным ветром… Он держится крепко и рвется лишь там, где тонко. Ты знаешь, что выход найдется: родить ребенка, построить дачу и развести в саду зеленую неприхотливую ерунду,
к примеру, бессмертник…
А он встает над тобой как бесплотный морок, не различая, август или январь: не бойся, стой и смотри, это город, город, в котором толпятся и ходят по головам, живут без затей, обжигаясь слепыми снами, укладывают детей и ложатся сами, боятся чужих и цепляются за похожих,
и если ты будешь жив –
у тебя это будет тоже:
под вечер такси с вокзала, по двести дешевой водки, принцессы рабочих кварталов – раскрашенные идиотки, живые сердца в плену полумертвых тел. Глядишь в витрину – похмельная злая рожа, испуганно плачешь шепотом: Боже, Боже,
я этого не хотел…
И было бы лучше, чтобы ты спал до восхода солнца, покуда он чертит тропы по черным полям бессонниц, в такой вышине, что кружится голова… Но каждый раз, засыпая в объятьях случайных женщин, ты заново понимаешь: он просто боится меньше, он знает больше, и этим – уже виноват. Ты шел бы за ним до края, бросая слова на ветер, беспечно подозревая, что он неподвластен смерти, как камень, как городская выжженная трава; он боль в подреберье, неприкаянный знак в междустрочье, но не беспокойся, он тоже не знает точно: ему наплевать.
Он будет так близко, что незачем окликать его: ты хочешь его увидеть танцующим на канате, и задохнуться от страха, решив не ждать на краю, за ним ступая медленно и осторожно, шептать ему в спину: «только не падай», а может быть - «да оступись наконец уже, мать твою!»
…Это проходит; город, где твое жало, где острые иглы уличных фонарей? Здесь можно бродить, выговаривая усталость в провалы ночных дверей. Город не дремлет, он знает, что ты чужой, как камень в горле у водосточной трубы; и кем бы ты ни был, куда бы теперь ни шел –
ты скоро забудешь, что был.
Ты прорастаешь заживо в каменный потолок, выше и выше, страшно, спокойно, слепо;
чувствуешь, как зарастает привычный младенческий родничок, навсегда закрывая тебя от пустого неба, от черных крыш, от огненной крови заката, от лишних взглядов, от белых бесстрастных лиц;
знаешь, теперь ты можешь, почти без труда
угадывать руны в трещинах на асфальте,
предсказывать дождь по полету случайных птиц
над тонкими проводами…
Обсуждения Город, panic attack и разнообразное шаманство