Глаза

Наследный принц дома Аббасидов, потомков дяди Пророка, жил, как живут обычные люди.

Как принято среди знатных арабов, этот человек, которого звали Дауд эль Аббаси, называл себя Дауд, сын Альтафа.

Предки потеряли все богатства и не оставили ему ничего, кроме титула принца.

После трех поколений род его окреп, принц поднялся до ранга мелкого торговца. Его жизнь проходила на базаре, где он продавал семена и пряности.

Однажды он влюбился в дочь богатого купца. Купец показал сватам...

-Нет, говорит. Один отряд хан отправил. Они тут разделиться должны были, половина его всадников бы тут осталась, а он к Разливу пошёл бы с другой половиной, но тут нас встретили.

-Добро бы, если бы так всё было. А не врёт нам этот пёс? Как думаешь, Исток? Ты это племя хорошо знаешь.

-Правду, говорит, сказываю, хочу, чтоб главный вой мне жизнь сохранил за честность мою. Говорит, можете меня до другого града спутанного с собой взять, и если лгу, и есть там ещё хазары, то головы меня лишите...

Ева вступила в пору девичества, когда дряхлый советский культ уже дышал на ладан. Коммунизма в стране так и не построили, но нисколько об этом не сожалели, прекратив заодно переживать и за мир во всем мире. Люди, позабыв о надоевших транзисторах, с акцентом шептавших о неведомой свободе, и о наскучившем кухонном противостоянии умирающей власти, привычно и талантливо пили, лениво примеряясь к неведомым прежде удовольствиям. Приевшаяся Западу сексуальная революция наконец-то докатилась и до...

Лунная серебристая ночь окутывала дрёмой Табыньшу. Избы, вытянувшиеся вдоль берега уснувшего подо льдом озера, глубоко зарылись в снежные сугробы. Мороз крепчал. Тишину изредка прерывал сухой треск плетня и неподвижных тополей, могучими корнями уцепившихся за подмытый водами крутояр. В голубом свете смутно вырисовывались горбатые скирды под белыми покрывалами. Затихли по дворам собаки. Нахолодавшие за день и большие, и малые грелись на полатях, лежанках, кроватях под одеялами, тулупами у жарко...

Морозно в степи. В перелесках будто деревья греют, а на юру – совсем пропасть. Возницы наглухо укутаны в бараньи лохматые тулупы. Седоки на пяти санях жмутся друг к дружке, зарываются в сено, прикрываясь сверху дерюжками. На последних – четверо.

- Лопатин, озяб? – ткнулся к нему в самое лицо закоченевший Бондарев.

- Замёрз… аж до самых кишок! – прохрипел уныло Лопатин. – Приедем-то скоро али нет?

- Кто его знает, спросить надо приятеля-то. Эй, друг, - ткнул он в рыжую овчинную тушу...

Поля совсем оголились. Только в глубоких лощинах да оврагах ещё таились от солнца грязно-ноздристые исхудавшие сугробы, но и те с шуршащими вздохами оседали, холодными струями уходили в землю. А земля была чёрная, бухлая, томно грелась под солнцем и нежила тучное своё тело, нахолодавшее под белыми пуховиками зимы. Разноголосо лопотала-бурлюкала вода. Толпами звонких мутных ручейков сбегала она со всех сторон и там, на дне оврага, затевала безудержный бунт, а потом сильная, освобождённая от...

Мишка, с красными от мороза щеками и, как обычно весь в снегу, ввалился в прихожую. Его младший брат, пятилетний Жека, давно уже вернулся из сада. О чем свидетельствовала автокатастрофа почти в самых дверях. Грузовик, лежал на боку в беспорядочной куче кубиков. Мишка, перешагнув место аварии, наспех разулся, скинул с себя прямо на пол куртку. Снег ссыпался на коврик. Растает – будет лужа. Но, об этом Мишка уже не думал. Закинув портфель подальше, с глаз долой, он ринулся к дивану. С минуты на...

Первое-это их глаза,смотрящие так равнодушно…
Их глаза и их улыбки-фальшивые насквозь.
Не улыки даже,а так,сокращение мышц рта…
И их слова-жесткие в своей правдивости….Их смех и ЕЁ смех-звенящий чисто,как колокольчик,рвущий душу на тысячу кусочков.ЁЁ губы,ЕЕ глаза,ЕЁ динные прямые волосы.ОНА…Их первый поцелуй под дождём.Её доверчивое тело и нежные руки… и огонь в глазах….который потух,потух…Её глаза превратились в такие же колодцы чёрных дыр,как и у НИХ…И этот её благополучный студентишка с...

Отец за ужином, по обыкновению, размеренно шелестел газетой, и Ника, привыкшая к его долгим недельным отсутствиям, чувствовала себя неловко. Она медленно доедала наваристый гуляш, стараясь не стучать ложкой о расписные стенки деревянной миски.

Хлеб, подаваемый к столу в улитовском доме, всегда был отменно хорош: подовый, пахучий, с поджаристой хрумкой корочкой; а на разломе этот каравай был такого цвета, что хотелось посмотреть сквозь него на солнце.

Отец отложил газету на край стола...

Ника оторвалась от утреннего чтения: на улитовском подворье шум был непривычен и надсаден. Увлекшись, как обычно, книгой, она не слишком давала себе отчет в происходящем вокруг.

Приоткрыв окно, она выглянула наружу, сощурившись на секунду от яркого солнца. По двору сновали какие-то люди в военной форме, водили под уздцы лошадей, громко и жизнерадостно переговаривались и смеялись сытым смехом. Более всего ее поразило присутствие обычно почти невидимого Улита: тот медленно, но споро расшагивал...