Когда я говорил Командору, что “свобода есть самый лучший подарок”, то я был честен, и когда я сказал Валентине что люблю её и не представляю себе жизни без её светло-серых глаз – тоже не врал. Всё дело в том, что между этими событиями прошло больше месяца, а за такой срок могут измениться не только мысли и настроение человека, но и звёздное небо меняет своё положение. Посудите сами: перед нашим путешествием через Великий Тихий океан наша планета находилась под зодиакальным созвездием Рака, а после нашего выхода из моря Банда в Индийский океан – подо Львом. Но сначала мне представляется правильным объяснить, почему мы пошли домой в Питер не кратчайшим путём через Суэц и Гибралтар, а направились к южной точке Африки мысу Игольный. Дело в том, что пока я с морячками загорал на необитаемом острове, а "Блистающий" с чиновниками и спецназовцами – в Сингапуре, В.И.Костяев получил приказ из России о том, чтобы он на обратном пути обязательно посетил Луанду, столицу Анголы. Именно из-за этого мы изменили первоначальное намерение.
Я не знаю, что случилось за время моего отсутствия на корабле, но сразу после погрузки "груза PR" на борт, я ощутил повышенный интерес к собственной персоне со стороны нашей медсестры Валентины. Она не вешалась на меня, не искала путей к сближению, просто каждый день в самых неожиданных местах корабля, и в ожиданных тоже, я натыкался взглядом на её светло-серые глаза. Если в первой части нашей кругосветки Валя присматривалась ко всем офицерам нашего экипажа, то во второй она перенесла своё внимание исключительно на меня. Я так привык к её стальному взору, что даже приревновал к Михе, потому что слишком часто видел их вместе разговаривающими и смеющимися. Всё расставил по местам один вопрос, заданный моим другом перед сном. Мы с ним весь вечер проболтали о всяких пустяках, а в самом конце беседы Миха спросил:
- Сан, а тебе какие девушки нравятся?
И мне всё стало понятно – после долгих лет дружбы такие вопросы кажутся излишними, если не имеют конкретной подоплёки. Миха, наверное, решил, что вопрос прозвучал вскользь и мимоходом, но я сразу раскусил его тактику. Вернее, Валину. Поэтому я молча выключил ночник и пожелал братишке спокойной ночи. Но он стал настырничать, и я буркнул, отворачиваясь к стенке:
- Скромные. Спи, Миха, спокойно и не переживай за меня, я без девушки не останусь.
Весь следующий день я прокружился по службе и только перед сном вспомнил о своём вчерашнем решении начать решительное наступление на сердце красавицы. Вспомнил только когда выключил свет, поэтому сразу произвёл обратную рокировку (жизнь – не шахматы, в ней всё возможно) – включил свет, оделся и отправился в рубку, так как Миха в ту ночь дежурил на вахте, а кроме него я не знал к кому можно обратиться за помощью. Я отпросил его на пару слов, и мой друг вышел в коридор:
- Что, Сан, случилось?
- Валя с Ткачёвой в одной каюте живёт?
- Да, - он ни капли не удивился моей неосведомлённости, - но ты их сначала на верхней палубе посмотри. Сегодня у одного спецназовца день рождения и их обеих пригласили на праздник. Теперь они должны быть там. И это, расскажи ей новый анекдот – обхохочешься.
- Не надо, ты же знаешь, что я не умею их рассказывать, - я хотел уйти, но Миха удержал меня за локоть:
- Короче, слушай: один парень на перроне железнодорожного вокзала лежит и смеётся. Час смеётся, два часа, ну ему и вызвали санитаров из дурдома. Те приехали, погрузили его на носилки, а он всё смеётся. Один прохожий говорит ему: "Что ты смеёшься? Тебе плакать пора". Парень ему говорит: "Слышь, мужик, меня 50 человек в армию провожали, они уехали, а я остался".
Улыбаясь, я отправился на верхнюю палубу. На ней действительно царила праздничная атмосфера: звёзды тропического неба, мерцая, создавали иллюзию сопричастности человеческой радости, сиротливо стоявший в углу палубы магнитофон с цветомузыкой подчёркивал отбушевавшие страсти танца. В данный момент спецназовцы сидели не хилым кружком на табуретках и стульчиках вокруг столика со спиртными напитками и южными деликатесами, слушая замечательного певца и гитариста Эдика Матюхина. Он и ещё несколько годков были приглашены только из-за наличия у них гитары, а вместе с ними затесался и мой дружок Вовка Суворов. Было также несколько наших офицеров и женщины, работающие на разных должностях на "Блистающем". Эдик пел "10 наш десантный батальон". Чтобы не мешать ему, я подождал у трапа и только после окончания песни подошёл к праздничной компании. Сразу заметил, что абсолютно все были навеселе, но у меня была иная причина появления на верхней палубе, и я пошарил взглядом в поиске Валентины – она сидела между Ткачёвой и тётей Любой, разбитной бабёнкой 40-ка лет, работающей в камбузе. Едва я подошёл, именинник протянул мне фужер со спиртным:
- Пей, опоздавший, – потребовал он. Я посмотрел по сторонам и понял, что дешевле выпить, чем показывать гонор, и, поздравив именинника с праздником, опрокинул фужер в себя, но на протянутую дольку мандарина посмотрел презрительно:
- После первой не закусываю, - гордо, как Шолоховский герой, ответил я.
- Тогда повтори, - та же уверенная рука протянула мне наполненный по-новой фужер, и я хлобыстнул его, даже не разобравшись, что именно было налито.
- Между третьей и второй промежуток небольшой, - сказал именинник и, наполнив фужер в третий раз, опять протянул мне. Я его взял, посмотрел в светлые удивлённые глаза и сказал любимый Османовский тост:
- Быть добру, - после чего выпил и закусил мандаринчиком. Потом прогнал Суворова и сел на его табуретку рядом с Ткачёвой. Если бы я не ужинал, то меня моментально развязло бы, а так только похорошело. Я стрельнул у морячков сигарету и закурил.
- Вот это по-нашему, по-русски, - похвалила меня главврач и потребовала гитару. Семиструнку передали через головы и Светлана Николаевна заиграла и запела:
- Постарею, побелею,
Как земля зимой,
Я тобой переболею,
Ненаглядный мой.
Я тобой перетоскую,
Переворошу,
По тебе перетолкую,
Что в себе ношу.
До небес и бездн достану
Время торопя,
И совсем другою стану,
Только без тебя.
Мой товарищ стародавний,
Суд мой и судьба,
Я тобой перестрадаю,
Что б найти себя.
Я узнаю цену раю,
Ад вкусив в раю,
Я тобой переиграю
Молодость свою.
Переходы, перегрузки,
Долгий путь домой…
Вспоминай меня без грусти,
Ненаглядный мой.
- Браво! – спецназовцы и наши зааплодировали. Ткачёва смущённо улыбнулась и спросила у меня:
- Саша, а тебе понравилось?
- Очень, - кратко ответил я, и спросил, - а ещё что-нибудь споёте?
И Ткачёва спела ещё один романс:
- Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!
Не весёлая, не печальная,
Словно с тёмного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая.
Пред тобой склонюсь над коленями,
Обниму их с неистовой силою
И слезами, и стихотвореньями
Обожгу тебя – горькую, милую.
Что прибавится – не убавится,
Что не сбудется – то позабудется.
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или всё это мне только чудится?
Офицеры опять захлопали, а Ткачёва предложила мне:
- Саша, давай вместе споём? Я слышала, как хорошо ты поёшь. Давай, а?
Мне было очень хорошо и, что бы отблагодарить именинника, я предложил свой вариант:
- А вы можете мне подыграть? Я хочу спеть очень красивую песню про море и моряков.
- Нет, я не смогу, нужно аккорды знать.
- А ну-ка, Светлана Николаевна, передайте мне инструмент, - раздался за спиной приятный баритон и говоривший, взяв гитару, обратился ко мне, - давай, Саня, напой мотив, я подберу аккорды.
- Эдик где? – спросил я у сидевшего на одном стуле с Белолипецким Суворова. Он ответил:
- Вниз, в гальюны отлучился.
- Давай, напой, - сказал спецназовец. Я напел, обернувшись к нему, и настучал мелодию костяшками пальцев по спинке стула. Спецназовец, улыбаясь, потрогал струны и, наконец, сказал:
- Ну, начинай, Гольц.
Он заиграл, а я запел:
- На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны –
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий –
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт.
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвёт пистолет,
Так что сыплется золото с кружев
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, -
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернёт паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов.
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков.
После песни появился Эдик, и я предложил ему сыграть "Отставший взвод" А.С.Грина. Песнь сухопутная, красивая и, как я рассчитывал, должна была поспособствовать нашим дружеским отношениям:
- В лесу сиял зелёный рай
Сверкал закат – восход,
В лесу, разыскивая путь,
Бродил отставший взвод.
День приносил ему тоску,
Зной, голод и … привет;
А ночь – холодную росу,
Виденья, сон и бред.
Блистала ночь алмазной тьмой,
Трещал сырой костёр;
Случалось – в небе пролетал
Огнистый метеор,
Как путеводная звезда
В таинственную даль,
Чертя на жадном сердце след,
Далёкая печаль;
А в серебре ночной реки,
В туманах спящих вод
Сиял девичьих нежных лиц
Воздушный хоровод.
В дыму над искрами вились
Ночные мотыльки,
И изумрудный транспарант
Чертили светлячки
И гном, бубенчиком звеня
Махая колпаком,
Скакал на белке вкруг сосны,
Как на коне, верхом;
И филин гулко отвечал
Докладам тайных слуг:
"Я здесь людей не примечал,
Теперь их вижу… Хуг!"
Всех было десять человек,
Здоровых и больных,
Куда идти – и как идти -
Никто не знал из них.
И вот, когда они брели
В слезах последних сил,
Их подобрал лесной разъезд,
Одел и накормил,
Но долго слышали они
До смерти, как во сне,
Прекрасный зов лесных озёр
И гнома на сосне.
Спецназовцы дружно, как по команде, захлопали, но тут же из угла, из ночной темноты раздался ехидный голос:
- Вот такие, Серёжа, и уводят чужих жён. Приходят в твой дом под видом друга и красивыми словами обольщают женские сердца. И не спрашивай меня о том, почему наши дурочки им верят.
От подобной наглости кровь, а не алкоголь, ударила мне в голову и я, вскочив на ноги, со сжатыми кулаками бросился на обидчика. Меня пытались остановить, я бил по тянущимся ко мне рукам и рвался в угол. Все повскакивали на ноги, опрокидывая стулья и табуретки, женщины завизжали, а я, желая прорваться к наглецу, расшвыривал мешающих мне спецназовцев приёмами самбо и толчками, так как не они были объектом моей ненависти. Суворов метнулся к трапу – я уловил его громоздкую фигуру периферийным зрением.
- Гольц, прекратите безобразничать! – еле-еле перекрикивая шум борьбы, крикнул визгливым голосом Фоминых. Я только плюнул в его сторону – не товарищ по службе, а сплошное недоразумение судьбы. Всё-таки кому-то удалось поймать мою руку, но заломать её я не дал, работая против прикладываемого противником усилия. Тут же навалились сзади и захватили другую руку, пытаясь и её заломать за спину. Неожиданно раздался Михин голос:
- Не ломайте Гольцу руки, козлы! Саня, держись, я иду на помощь!!!
"Откуда он взялся? – ошалело подумал я, продолжая работать корпусом и руками, - он что, с вахты смотался? Вот дурак, на фик он мне здесь нужен?"
- Миха! Иди назад! – заорал я, - я сам справлюсь! Вали отсюда, дурак!
- Да не ломайте ему руки, уроды! – ревел мой друг и по его запыхавшимся ноткам я понял, что ему тоже приходится нелегко. Когда четыре сильные руки начали гнуть мою правую к пояснице, я сделал переднее сальто, чем сорвал все захваты. Приземлившись на ноги, тут же отбросил боданием головы в живот офицера спецназа и прыгнул вперёд к обладателю противного голоса и вредного ума. Им оказался спортивного сложения моложавый чиновник госаппарата, который не улетел на самолёте с остальными сотрудниками и как-то сказавший за обедом в кают-компании:
- В кои-то годы представилась возможность обойти вокруг земного шарика на красавце корабле. Я остался и не жалею.
Сейчас он очень пожалел о своих безрассудных словах. Чиновник стоял в защитной стойке карате, якобы готовый к любой моей атаке, но его пьяные глаза были сфокусированы на чём угодно, но только не на моих ногах. Я провёл два финта в его нижнюю часть тела, а потом боковым рантом стопы нанёс сокрушительный удар в лицо. На языке карате этот удар называется "йоко-гери". Чиновник упал навзничь и схватился за разбитый нос. Я лежачих из принципа не бью, поэтому, торжествуя в душе очередную победу, повернулся на 180 градусов. Передо мной стояли 2 спецназовца, готовые в любую секунду броситься в драку. Я не почувствовал с их стороны агрессии и остановился на мгновение отдышаться. Миха прорывался ко мне, и его пудовые кулаки мелькали со скоростью света. Я ничуть не преувеличиваю, один курсант в Морской академии как-то занял у моего братишки "митрофан", просрочил долг на день и получил в лоб удар Михиного кулака. Я сам слышал, как он рассказывал в одной компании, почему он отдал 5 рублей через 5 минут после удара: "Сначала получил в лоб, потом увидел искры и лишь после этого мелькнула мысль: "Чем второй раз получать, лучше сразу долг отдать". Я поднялся на ноги и побежал к Скворцу за своим долгом". Вот и сейчас Миха прочищал себе дорогу сквозь толпу, не вникая, кто перед ним – свой или чужой. В минуты подобной ярости для него все, кроме меня, становятся врагами. Валерий Фоминых и Стас Величко лежали на полу, я не видел, кто их оприходовал, но сильно сомневаюсь, что спецназовцы. И тут от трапа раздался бас Командора:
- А ну прекратите, - не повышая голоса, прорычал он, но услышали его все, даже Миха опустил кулаки, - эх вы, господа офицеры, стыд и позор на мою седую голову. Кто начал драку, идём со мной.
* * *
Я сидел в капитанской каюте и сверлил взглядом палас. Вошёл Командор и сел на своё законное место. Я ждал его приговор, но он минут 5 изучал какой-то документ.
- Товарищ капитан, я виноват и готов понести любое наказание. Отпустите меня, пожалуйста, мне спать пора, - сказал я, но ответом мне было молчание. Кто-то позвонил в дверь каюты и Костяев опять вышел. Обилие ковров в его каюте делало её самым бесшумным помещением на корабле. Даже на двери висел толстый персидский ковёр, обрезанный по размеру, а поверх него находилось овальное декоративное зеркало, поэтому до меня не доносилось ни одного звука. Наконец вошёл повеселевший капитан, присел и, вытащив из стола лист писчей бумаги, положил передо мной:
- Пишите заявление, товарищ без 5 минут капитан-лейтенант.
Я и написал заявление – рапорт о переводе на другое судно. Командор прочитал мою писанину, разорвал на мелкие кусочки и выбросил их в стоявшую в углу урну. Потом повторил свои слова с пояснением для непонятливых членов нашей маленькой компании:
- Пиши заявление в Санкт-Петербургский ЗАГС на бракосочетание с Валентиной Мерзляковой. Число не ставь. Я чувствую, что в срок мы не управимся, поэтому в Балтике отсчитаем месяц назад и поставим дату.
- Товарищ капитан, - я встал и чеканным голосом произнёс, - вы не имеете права наказывать меня подобным образом.
- А чего ты боишься? – добродушно усмехнулся Командор, - и бумагу можно порвать, и после свадьбы на развод подать. Садитесь и пишите, Александр Самсонович.
- Подождите, Виталий Илларионович, - я поднял на уровень груди раскрытые ладони, - мне кажется, что мы не понимаем друг друга.
- Да ты сядь, успокойся, - предложил капитан, и я осторожно присел, - я тебя от наказания спасаю. Звягинцеву придётся посидеть на гауптвахте, но не за драку, а за то, что оставил вахту без разрешения. А тебе ничего не будет, ты же за честь невесты вступился. Разве не так?
- Да тогда лучше меня на губу, а Миху отпустите, - невольно вспылил я.
- Я это твоё пожелание учту, а пока пиши заявление, не то передумаю. Мне твой Михаил и Светлана Николаевна объяснили, для чего ты пришёл на чужой праздник. Да и сам я не лыком шит, давно вашу любовь впереглядку приметил.
* * *
Сначала пришли спецназовцы – пьяный, счастливый именинник и гитарист. В 2 часа ночи они со стуком и смехом ввалились в мою каюту. Я-то думал, открывая дверь, что это Миха вернулся, но они, не обращая внимания на моё немое возмущение, вошли и нагло расположились на шконке моего друга. Именинник вытащил из кармана пузырь "Столичной", а гитарист – стаканчик и закусь.
- Харэ, землячок, на нас обижаться, - сказал именинник, - мы русские, нам негоже за границей обиды друг на друга носить. Как там, в детской песенке поётся: " Мы поссоримся и помиримся, не разлить водой – говорят вокруг".
- "Нужным быть кому-то в трудную минуту – вот что значит настоящий, верный друг", - закончил его товарищ.
- Я не обижаюсь, - ответил я, - просто вы завтра можете весь день отсыпаться, а у меня служба.
- А ну давай – давай – давай, а ну-ка полом наливай, - пропел гитарист и его друг налил в стаканчик водку, - насчёт службы , Санёк, не волнуйся, мы с твоим Командором перетёрли и он тебе на завтра освобождение дал. Или как это у вас на флоте называется. Ну ты понял об чём речь. Сейчас разопьём мировую и заодно твою свадьбу отметим. Мы же в Калининграде сойдём и на свадьбу не попадём. Так что пей смелей.
- Тогда давайте знакомиться.
- А чего знакомиться? Мы тебя хорошо узнали за время нашего совместного плавания.
- А почему же я не знаю, как вас зовут? – удивился я.
- Я - Юрий – представился именинник, - а моего друга Слава.
- А меня Саня, - сказал я на всякий случай и спецназовцы заулыбались:
- Ты, Гольц, на "Блистающем" личность знаменитая, наши тебя сразу выделили из вашей среды. Обиды на нас не держи, всё путём.
- Чего же путём? – криво усмехнулся я, наблюдая, как Юра делит водку на глаз, - вломился, как татарин, без приглашения и всем праздник испортил.
- Ничего подобного, - перебил меня Юра, - какая же гулянка без драки? У нас русских так заведено от предков.
- “Снова пьют здесь, дерутся и плачут”, - продекламировал Слава Есенинскую строку, и мне полегчало на душе. Я понял, что друзья действительно пришли не для выяснения отношений, а что бы успокоить меня. Как мне кажется, любой бы на моём месте казнил бы себя немилосердно. Но я продолжал упорствовать:
- Михе, другу моему единственному, гауптвахта грозит. Я Командору говорю, что Миха не виноват и наказывать нужно меня, но он только отмахивается. Это у меня был выбор – драться или ругаться, а у него выбора не было, я на его месте также поступил бы.
- И любой нормальный мужик тоже, - подтвердил Слава, - я гляжу тебя развязло, Сан?
- Есть немного, - согласился я.
- Санёк, почему тебя твой Миха зовёт так коротко? – спросил Юрий, протягивая мне стаканчик с водкой: делил он глядя не на стакан, а на бутылку – виртуоз розлива, не иначе. Я выпил, закусил и только после этого ответил:
- Меня моя бывшая подружка звала Сандро, а Миха, когда просёк это дело, сократил ещё на один слог. И это правильно, потому как я мужик и окончания на –а или –я мне не подходят, - объяснил я своим новым друзьям очевидное, - ну что, продолжим?
- А есть? – спросил Слава.
- Конечно, что же я за офицер, если у меня нет НЗ? Только я думаю, что нужно и Командору с Михой налить.
Я вытащил из дипломата 2 бутылки отличного французского коньяка, и мы вышли из каюты.
Я не знаю, что случилось за время моего отсутствия на корабле, но сразу после погрузки "груза PR" на борт, я ощутил повышенный интерес к собственной персоне со стороны нашей медсестры Валентины. Она не вешалась на меня, не искала путей к сближению, просто каждый день в самых неожиданных местах корабля, и в ожиданных тоже, я натыкался взглядом на её светло-серые глаза. Если в первой части нашей кругосветки Валя присматривалась ко всем офицерам нашего экипажа, то во второй она перенесла своё внимание исключительно на меня. Я так привык к её стальному взору, что даже приревновал к Михе, потому что слишком часто видел их вместе разговаривающими и смеющимися. Всё расставил по местам один вопрос, заданный моим другом перед сном. Мы с ним весь вечер проболтали о всяких пустяках, а в самом конце беседы Миха спросил:
- Сан, а тебе какие девушки нравятся?
И мне всё стало понятно – после долгих лет дружбы такие вопросы кажутся излишними, если не имеют конкретной подоплёки. Миха, наверное, решил, что вопрос прозвучал вскользь и мимоходом, но я сразу раскусил его тактику. Вернее, Валину. Поэтому я молча выключил ночник и пожелал братишке спокойной ночи. Но он стал настырничать, и я буркнул, отворачиваясь к стенке:
- Скромные. Спи, Миха, спокойно и не переживай за меня, я без девушки не останусь.
Весь следующий день я прокружился по службе и только перед сном вспомнил о своём вчерашнем решении начать решительное наступление на сердце красавицы. Вспомнил только когда выключил свет, поэтому сразу произвёл обратную рокировку (жизнь – не шахматы, в ней всё возможно) – включил свет, оделся и отправился в рубку, так как Миха в ту ночь дежурил на вахте, а кроме него я не знал к кому можно обратиться за помощью. Я отпросил его на пару слов, и мой друг вышел в коридор:
- Что, Сан, случилось?
- Валя с Ткачёвой в одной каюте живёт?
- Да, - он ни капли не удивился моей неосведомлённости, - но ты их сначала на верхней палубе посмотри. Сегодня у одного спецназовца день рождения и их обеих пригласили на праздник. Теперь они должны быть там. И это, расскажи ей новый анекдот – обхохочешься.
- Не надо, ты же знаешь, что я не умею их рассказывать, - я хотел уйти, но Миха удержал меня за локоть:
- Короче, слушай: один парень на перроне железнодорожного вокзала лежит и смеётся. Час смеётся, два часа, ну ему и вызвали санитаров из дурдома. Те приехали, погрузили его на носилки, а он всё смеётся. Один прохожий говорит ему: "Что ты смеёшься? Тебе плакать пора". Парень ему говорит: "Слышь, мужик, меня 50 человек в армию провожали, они уехали, а я остался".
Улыбаясь, я отправился на верхнюю палубу. На ней действительно царила праздничная атмосфера: звёзды тропического неба, мерцая, создавали иллюзию сопричастности человеческой радости, сиротливо стоявший в углу палубы магнитофон с цветомузыкой подчёркивал отбушевавшие страсти танца. В данный момент спецназовцы сидели не хилым кружком на табуретках и стульчиках вокруг столика со спиртными напитками и южными деликатесами, слушая замечательного певца и гитариста Эдика Матюхина. Он и ещё несколько годков были приглашены только из-за наличия у них гитары, а вместе с ними затесался и мой дружок Вовка Суворов. Было также несколько наших офицеров и женщины, работающие на разных должностях на "Блистающем". Эдик пел "10 наш десантный батальон". Чтобы не мешать ему, я подождал у трапа и только после окончания песни подошёл к праздничной компании. Сразу заметил, что абсолютно все были навеселе, но у меня была иная причина появления на верхней палубе, и я пошарил взглядом в поиске Валентины – она сидела между Ткачёвой и тётей Любой, разбитной бабёнкой 40-ка лет, работающей в камбузе. Едва я подошёл, именинник протянул мне фужер со спиртным:
- Пей, опоздавший, – потребовал он. Я посмотрел по сторонам и понял, что дешевле выпить, чем показывать гонор, и, поздравив именинника с праздником, опрокинул фужер в себя, но на протянутую дольку мандарина посмотрел презрительно:
- После первой не закусываю, - гордо, как Шолоховский герой, ответил я.
- Тогда повтори, - та же уверенная рука протянула мне наполненный по-новой фужер, и я хлобыстнул его, даже не разобравшись, что именно было налито.
- Между третьей и второй промежуток небольшой, - сказал именинник и, наполнив фужер в третий раз, опять протянул мне. Я его взял, посмотрел в светлые удивлённые глаза и сказал любимый Османовский тост:
- Быть добру, - после чего выпил и закусил мандаринчиком. Потом прогнал Суворова и сел на его табуретку рядом с Ткачёвой. Если бы я не ужинал, то меня моментально развязло бы, а так только похорошело. Я стрельнул у морячков сигарету и закурил.
- Вот это по-нашему, по-русски, - похвалила меня главврач и потребовала гитару. Семиструнку передали через головы и Светлана Николаевна заиграла и запела:
- Постарею, побелею,
Как земля зимой,
Я тобой переболею,
Ненаглядный мой.
Я тобой перетоскую,
Переворошу,
По тебе перетолкую,
Что в себе ношу.
До небес и бездн достану
Время торопя,
И совсем другою стану,
Только без тебя.
Мой товарищ стародавний,
Суд мой и судьба,
Я тобой перестрадаю,
Что б найти себя.
Я узнаю цену раю,
Ад вкусив в раю,
Я тобой переиграю
Молодость свою.
Переходы, перегрузки,
Долгий путь домой…
Вспоминай меня без грусти,
Ненаглядный мой.
- Браво! – спецназовцы и наши зааплодировали. Ткачёва смущённо улыбнулась и спросила у меня:
- Саша, а тебе понравилось?
- Очень, - кратко ответил я, и спросил, - а ещё что-нибудь споёте?
И Ткачёва спела ещё один романс:
- Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!
Не весёлая, не печальная,
Словно с тёмного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая.
Пред тобой склонюсь над коленями,
Обниму их с неистовой силою
И слезами, и стихотвореньями
Обожгу тебя – горькую, милую.
Что прибавится – не убавится,
Что не сбудется – то позабудется.
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или всё это мне только чудится?
Офицеры опять захлопали, а Ткачёва предложила мне:
- Саша, давай вместе споём? Я слышала, как хорошо ты поёшь. Давай, а?
Мне было очень хорошо и, что бы отблагодарить именинника, я предложил свой вариант:
- А вы можете мне подыграть? Я хочу спеть очень красивую песню про море и моряков.
- Нет, я не смогу, нужно аккорды знать.
- А ну-ка, Светлана Николаевна, передайте мне инструмент, - раздался за спиной приятный баритон и говоривший, взяв гитару, обратился ко мне, - давай, Саня, напой мотив, я подберу аккорды.
- Эдик где? – спросил я у сидевшего на одном стуле с Белолипецким Суворова. Он ответил:
- Вниз, в гальюны отлучился.
- Давай, напой, - сказал спецназовец. Я напел, обернувшись к нему, и настучал мелодию костяшками пальцев по спинке стула. Спецназовец, улыбаясь, потрогал струны и, наконец, сказал:
- Ну, начинай, Гольц.
Он заиграл, а я запел:
- На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны –
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Чья не пылью затерянных хартий –
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт.
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвёт пистолет,
Так что сыплется золото с кружев
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса, -
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернёт паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов.
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков.
После песни появился Эдик, и я предложил ему сыграть "Отставший взвод" А.С.Грина. Песнь сухопутная, красивая и, как я рассчитывал, должна была поспособствовать нашим дружеским отношениям:
- В лесу сиял зелёный рай
Сверкал закат – восход,
В лесу, разыскивая путь,
Бродил отставший взвод.
День приносил ему тоску,
Зной, голод и … привет;
А ночь – холодную росу,
Виденья, сон и бред.
Блистала ночь алмазной тьмой,
Трещал сырой костёр;
Случалось – в небе пролетал
Огнистый метеор,
Как путеводная звезда
В таинственную даль,
Чертя на жадном сердце след,
Далёкая печаль;
А в серебре ночной реки,
В туманах спящих вод
Сиял девичьих нежных лиц
Воздушный хоровод.
В дыму над искрами вились
Ночные мотыльки,
И изумрудный транспарант
Чертили светлячки
И гном, бубенчиком звеня
Махая колпаком,
Скакал на белке вкруг сосны,
Как на коне, верхом;
И филин гулко отвечал
Докладам тайных слуг:
"Я здесь людей не примечал,
Теперь их вижу… Хуг!"
Всех было десять человек,
Здоровых и больных,
Куда идти – и как идти -
Никто не знал из них.
И вот, когда они брели
В слезах последних сил,
Их подобрал лесной разъезд,
Одел и накормил,
Но долго слышали они
До смерти, как во сне,
Прекрасный зов лесных озёр
И гнома на сосне.
Спецназовцы дружно, как по команде, захлопали, но тут же из угла, из ночной темноты раздался ехидный голос:
- Вот такие, Серёжа, и уводят чужих жён. Приходят в твой дом под видом друга и красивыми словами обольщают женские сердца. И не спрашивай меня о том, почему наши дурочки им верят.
От подобной наглости кровь, а не алкоголь, ударила мне в голову и я, вскочив на ноги, со сжатыми кулаками бросился на обидчика. Меня пытались остановить, я бил по тянущимся ко мне рукам и рвался в угол. Все повскакивали на ноги, опрокидывая стулья и табуретки, женщины завизжали, а я, желая прорваться к наглецу, расшвыривал мешающих мне спецназовцев приёмами самбо и толчками, так как не они были объектом моей ненависти. Суворов метнулся к трапу – я уловил его громоздкую фигуру периферийным зрением.
- Гольц, прекратите безобразничать! – еле-еле перекрикивая шум борьбы, крикнул визгливым голосом Фоминых. Я только плюнул в его сторону – не товарищ по службе, а сплошное недоразумение судьбы. Всё-таки кому-то удалось поймать мою руку, но заломать её я не дал, работая против прикладываемого противником усилия. Тут же навалились сзади и захватили другую руку, пытаясь и её заломать за спину. Неожиданно раздался Михин голос:
- Не ломайте Гольцу руки, козлы! Саня, держись, я иду на помощь!!!
"Откуда он взялся? – ошалело подумал я, продолжая работать корпусом и руками, - он что, с вахты смотался? Вот дурак, на фик он мне здесь нужен?"
- Миха! Иди назад! – заорал я, - я сам справлюсь! Вали отсюда, дурак!
- Да не ломайте ему руки, уроды! – ревел мой друг и по его запыхавшимся ноткам я понял, что ему тоже приходится нелегко. Когда четыре сильные руки начали гнуть мою правую к пояснице, я сделал переднее сальто, чем сорвал все захваты. Приземлившись на ноги, тут же отбросил боданием головы в живот офицера спецназа и прыгнул вперёд к обладателю противного голоса и вредного ума. Им оказался спортивного сложения моложавый чиновник госаппарата, который не улетел на самолёте с остальными сотрудниками и как-то сказавший за обедом в кают-компании:
- В кои-то годы представилась возможность обойти вокруг земного шарика на красавце корабле. Я остался и не жалею.
Сейчас он очень пожалел о своих безрассудных словах. Чиновник стоял в защитной стойке карате, якобы готовый к любой моей атаке, но его пьяные глаза были сфокусированы на чём угодно, но только не на моих ногах. Я провёл два финта в его нижнюю часть тела, а потом боковым рантом стопы нанёс сокрушительный удар в лицо. На языке карате этот удар называется "йоко-гери". Чиновник упал навзничь и схватился за разбитый нос. Я лежачих из принципа не бью, поэтому, торжествуя в душе очередную победу, повернулся на 180 градусов. Передо мной стояли 2 спецназовца, готовые в любую секунду броситься в драку. Я не почувствовал с их стороны агрессии и остановился на мгновение отдышаться. Миха прорывался ко мне, и его пудовые кулаки мелькали со скоростью света. Я ничуть не преувеличиваю, один курсант в Морской академии как-то занял у моего братишки "митрофан", просрочил долг на день и получил в лоб удар Михиного кулака. Я сам слышал, как он рассказывал в одной компании, почему он отдал 5 рублей через 5 минут после удара: "Сначала получил в лоб, потом увидел искры и лишь после этого мелькнула мысль: "Чем второй раз получать, лучше сразу долг отдать". Я поднялся на ноги и побежал к Скворцу за своим долгом". Вот и сейчас Миха прочищал себе дорогу сквозь толпу, не вникая, кто перед ним – свой или чужой. В минуты подобной ярости для него все, кроме меня, становятся врагами. Валерий Фоминых и Стас Величко лежали на полу, я не видел, кто их оприходовал, но сильно сомневаюсь, что спецназовцы. И тут от трапа раздался бас Командора:
- А ну прекратите, - не повышая голоса, прорычал он, но услышали его все, даже Миха опустил кулаки, - эх вы, господа офицеры, стыд и позор на мою седую голову. Кто начал драку, идём со мной.
* * *
Я сидел в капитанской каюте и сверлил взглядом палас. Вошёл Командор и сел на своё законное место. Я ждал его приговор, но он минут 5 изучал какой-то документ.
- Товарищ капитан, я виноват и готов понести любое наказание. Отпустите меня, пожалуйста, мне спать пора, - сказал я, но ответом мне было молчание. Кто-то позвонил в дверь каюты и Костяев опять вышел. Обилие ковров в его каюте делало её самым бесшумным помещением на корабле. Даже на двери висел толстый персидский ковёр, обрезанный по размеру, а поверх него находилось овальное декоративное зеркало, поэтому до меня не доносилось ни одного звука. Наконец вошёл повеселевший капитан, присел и, вытащив из стола лист писчей бумаги, положил передо мной:
- Пишите заявление, товарищ без 5 минут капитан-лейтенант.
Я и написал заявление – рапорт о переводе на другое судно. Командор прочитал мою писанину, разорвал на мелкие кусочки и выбросил их в стоявшую в углу урну. Потом повторил свои слова с пояснением для непонятливых членов нашей маленькой компании:
- Пиши заявление в Санкт-Петербургский ЗАГС на бракосочетание с Валентиной Мерзляковой. Число не ставь. Я чувствую, что в срок мы не управимся, поэтому в Балтике отсчитаем месяц назад и поставим дату.
- Товарищ капитан, - я встал и чеканным голосом произнёс, - вы не имеете права наказывать меня подобным образом.
- А чего ты боишься? – добродушно усмехнулся Командор, - и бумагу можно порвать, и после свадьбы на развод подать. Садитесь и пишите, Александр Самсонович.
- Подождите, Виталий Илларионович, - я поднял на уровень груди раскрытые ладони, - мне кажется, что мы не понимаем друг друга.
- Да ты сядь, успокойся, - предложил капитан, и я осторожно присел, - я тебя от наказания спасаю. Звягинцеву придётся посидеть на гауптвахте, но не за драку, а за то, что оставил вахту без разрешения. А тебе ничего не будет, ты же за честь невесты вступился. Разве не так?
- Да тогда лучше меня на губу, а Миху отпустите, - невольно вспылил я.
- Я это твоё пожелание учту, а пока пиши заявление, не то передумаю. Мне твой Михаил и Светлана Николаевна объяснили, для чего ты пришёл на чужой праздник. Да и сам я не лыком шит, давно вашу любовь впереглядку приметил.
* * *
Сначала пришли спецназовцы – пьяный, счастливый именинник и гитарист. В 2 часа ночи они со стуком и смехом ввалились в мою каюту. Я-то думал, открывая дверь, что это Миха вернулся, но они, не обращая внимания на моё немое возмущение, вошли и нагло расположились на шконке моего друга. Именинник вытащил из кармана пузырь "Столичной", а гитарист – стаканчик и закусь.
- Харэ, землячок, на нас обижаться, - сказал именинник, - мы русские, нам негоже за границей обиды друг на друга носить. Как там, в детской песенке поётся: " Мы поссоримся и помиримся, не разлить водой – говорят вокруг".
- "Нужным быть кому-то в трудную минуту – вот что значит настоящий, верный друг", - закончил его товарищ.
- Я не обижаюсь, - ответил я, - просто вы завтра можете весь день отсыпаться, а у меня служба.
- А ну давай – давай – давай, а ну-ка полом наливай, - пропел гитарист и его друг налил в стаканчик водку, - насчёт службы , Санёк, не волнуйся, мы с твоим Командором перетёрли и он тебе на завтра освобождение дал. Или как это у вас на флоте называется. Ну ты понял об чём речь. Сейчас разопьём мировую и заодно твою свадьбу отметим. Мы же в Калининграде сойдём и на свадьбу не попадём. Так что пей смелей.
- Тогда давайте знакомиться.
- А чего знакомиться? Мы тебя хорошо узнали за время нашего совместного плавания.
- А почему же я не знаю, как вас зовут? – удивился я.
- Я - Юрий – представился именинник, - а моего друга Слава.
- А меня Саня, - сказал я на всякий случай и спецназовцы заулыбались:
- Ты, Гольц, на "Блистающем" личность знаменитая, наши тебя сразу выделили из вашей среды. Обиды на нас не держи, всё путём.
- Чего же путём? – криво усмехнулся я, наблюдая, как Юра делит водку на глаз, - вломился, как татарин, без приглашения и всем праздник испортил.
- Ничего подобного, - перебил меня Юра, - какая же гулянка без драки? У нас русских так заведено от предков.
- “Снова пьют здесь, дерутся и плачут”, - продекламировал Слава Есенинскую строку, и мне полегчало на душе. Я понял, что друзья действительно пришли не для выяснения отношений, а что бы успокоить меня. Как мне кажется, любой бы на моём месте казнил бы себя немилосердно. Но я продолжал упорствовать:
- Михе, другу моему единственному, гауптвахта грозит. Я Командору говорю, что Миха не виноват и наказывать нужно меня, но он только отмахивается. Это у меня был выбор – драться или ругаться, а у него выбора не было, я на его месте также поступил бы.
- И любой нормальный мужик тоже, - подтвердил Слава, - я гляжу тебя развязло, Сан?
- Есть немного, - согласился я.
- Санёк, почему тебя твой Миха зовёт так коротко? – спросил Юрий, протягивая мне стаканчик с водкой: делил он глядя не на стакан, а на бутылку – виртуоз розлива, не иначе. Я выпил, закусил и только после этого ответил:
- Меня моя бывшая подружка звала Сандро, а Миха, когда просёк это дело, сократил ещё на один слог. И это правильно, потому как я мужик и окончания на –а или –я мне не подходят, - объяснил я своим новым друзьям очевидное, - ну что, продолжим?
- А есть? – спросил Слава.
- Конечно, что же я за офицер, если у меня нет НЗ? Только я думаю, что нужно и Командору с Михой налить.
Я вытащил из дипломата 2 бутылки отличного французского коньяка, и мы вышли из каюты.
Обсуждения Глава 6: помолвка в Индийском океане