Атлантический океан разразился жесточайшим штормом и работа на “Блистающем” замерла до необходимого минимума. В тот вечер я сидел в каюте один, так как Миха отлучился к соседям поиграть в домино. В магнитное домино – поясняю для непосвящённых в морское дело. Вот я, например, предпочитаю шахматы, а домино и карты не люблю за их скрытный характер, Миха же может “забивать козла” сутки напролёт. Хорошо ещё, что после одного поучительного случая в юности он перестал играть на деньги и теперь только под спортивный интерес.
В полном одиночестве я сочинял стишок о разбушевавшейся стихии и у меня ничего не получалось. Вернее получалось с рифмой, но не получалось с суммой слогов. Вот посмотрите:
В Атлантическом океане, (9)
В хороводе лукавых волн, (8)
Как на поле великой брани (9)
Ураган был коварства полн. (8)
То бросал наш эсминец в пучину, (10)
То пытался в объятьях сдавить, (9)
Невозможно такую картину (10)
По приходу домой позабыть. (9)
То страшил нас ударами молний, (10)
То раскатами грома пугал, (9)
И ходили, как стены, волны, (9)
И ужасный ветер рычал. (8)
Как видите – с рифмой полный порядок, но так как я не имел литературного образования, то сверял свои стихи с произведениями русской, классической школы – Пушкина, Лермонтова, Гумилёва, Блока, Мандельштама. Так вот, изучая творческое наследие прошлого, я отметил для себя одну закономерность: в самых лучших стихотворениях все рифмующиеся строки имеют одинаковое количество слогов. За очень редким исключением. И именно такого совершенства я добивался в своих стихах. Я бился с этими строками больше часа, но изменить так ничего и не смог. Когда в мою каюту постучали, я был зол и поэтому рявкнул, аки лютый зверь:
- Занято!
Однако стук повторился и я, открыв дверь, увидел Вовку Суворова с молодым, худеньким очкариком.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – Володя щегольски козырнул двумя пальцами.
- Занято, приём по личным вопросам окончен, приходите завтра, - мрачно проговорил я, но мой друг никак не отреагировал на моё заявление, продолжая:
- Товарищ старший лейтенант, тут у братишки возникли проблемы, вы бы провели с ним политзанятие, как когда-то со мной. Если он завтра к главврачу пойдёт, то она его всё равно к вам направит.
Я понял неизбежность подобного разговора, предложив ребятам присесть на свободную Михину шконку. Листок и ручка к этому времени оказались на полу. Я поднял их и уселся на своей в излюбленной позе “лотоса”.
- Вы пишите стихи? – спросил морячок и поправил очки на вспотевшем носу.
- Вирши, - машинально поправил я, напряжённо раздумывая о том, с чего лучше начать разговор.
В своё время Светлана Николаевна Ткачёва обратилась ко мне с просьбой о помощи. Всё дело заключалось в том, что Суворов пытался закосить под дурачка. Он, готовившийся с юных лет служить в армии и мечтавший обязательно попасть в элитные войска типа спецназ, после призыва оказался в Балтийском флоте на борту “Блистающего”. Кстати, хочется отметить, что данная проблема возникла не вчера и не после развала Советского Союза. Ещё когда я учился в 8 классе и все старшеклассники проходили обязательный ежегодный медосмотр в райвоенкомате, то в последнем кабинете наш военком спрашивал у допризывников – где они хотят служить. Хорошо помню, что нас было трое допризывников, и мы стояли в плавках посреди кабинета перед полковником и главврачом поликлиники. По велению интуиции я встал в середину (кстати, всем рекомендую следовать правилу “золотой середины” – и везде успеешь, и никуда не опоздаешь, а если и нет, то будешь не одинок). Я слышал дурацкие ответы своего одноклассника типа “а зачем вы спрашиваете?” и “неужели я и вправду буду служить там, где захочу?” Он просто, как я понял позже, тянул время, не зная как правильно отвечать военкому. А я успел внутренне подготовиться и к тому же за неделю до осмотра ко мне приходил старший, двоюродный брат Анатолий с дельным советом – проситься служить в морпехе. Он мотивировал свой совет тем, что иногда к просьбе допризывника прислушиваются, а так как в ВДВ служить мне не светит из-за маленького роста и веса, то лучше сразу проситься в морскую пехоту.
- Лучше там служить, чем в стройбате или в инженерных войсках, - говорил брат, - ты у нас спортом занимаешься, вон какие здоровые плечи накачал, так что тебе будет в самый раз – и драться научат, и после армии возьмут, куда сам захочешь: или в милицию, или в институт. А не попадешь в морпех, то всё равно ничего не потеряешь.
Мы все тогда бредили Афганом: кто-то хотел пострелять по-настоящему, чтоб было в армии, как на войне, а не кирпичи с цементом тягать, кое-кто мечтал о быстром росте карьеры в военное время, но больше преобладало первое. Мы ещё в армии не были и смотрели на мир сквозь “розовое стекло”, а служба в рядах Советской Армии была престижной. Я считал себя ничуть не хуже других, поэтому не стал строить из себя всезнайку и ответил просто:
- Я хотел бы служить в морской пехоте, - а на вопрос “почему?’, добавил, - в морпехе служат 3 года и я надеюсь в рядах Советской Армии принести больше пользы своей родине.
- А в Афганистан ты не хочешь? – спросил военком.
- Мне старшие товарищи говорили, что части морской пехоты входят в состав “ограниченного контингента Советской Армии” на территории Афганистана. Так что я после учебки смогу подать рапорт о своём переводе, для меня сейчас главное - хорошая подготовка.
Представьте тихое изумление в глазах полковника – перед ним стоит невысокий крепыш и вполне разумно отвечает на его вопросы. И, главное, без всякой рисовки: вы спросили, я ответил, и не слова больше. Он был радостен, а его следующий вопрос закономерен:
- Ты чем занимаешься: штангой или гантелями?
- Эспандером, я не хочу перебивать рост тяжестями.
- Сколько в тебе? – полковник заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе.
- 1 метр 60 сантиметров.
- Маловато для морпеха.
- Я подтянусь, у меня есть время. А сколько нужно?
- Метр 65, но иногда делают исключения, - подбодрил меня военком, - я за тебя потом замолвлю слово.
И отпустил меня одеваться.
Теперь вы понимаете, что и в советское время все стремились служить в элитных войсках, и никто – в стройбате (о спецназе мы тогда и не слыхали), а служба в армии была самой крупной лотереей, в которой участвовала большая часть мужского населения страны. И в постсоветское время сохранился элемент случайности. Вот и Володя Суворов, оказавшись на борту “Блистающего”, начал жаловаться на головные боли с явным намерением закосить. Но наш главврач сразу раскусила симуляцию и, недолго думая, обратилась ко мне за помощью:
- Гольц, вот ты любишь море, пишешь о нём прекрасные стихи. Помоги, пожалуйста, Суворову найти прелесть в службе на флоте. Я его завтра пришлю к тебе, а ты объясни ему наши плюсы и минусы.
- Товарищ старший лейтенант Светлана Николаевна, - сказал я, - что же вы хотите от меня? Я сам из себя ничего не представляю и таланта убеждения не имею.
- Если у тебя ничего не получится - не переживай. Я к тебе обратилась, потому что ты – самый настоящий поэт, а значит и писатель. Писатели же во все времена считались “инженерами душ человеческих”. Я тебе в данном случае приказать не имею права, всего лишь прошу. Ты только попробуй. Ужасно не хочется отправлять парня в дурдом, ты только представь себе, что с ним станет, если ему там поверят. Всю жизнь испортят “белым” билетом.
Я после того разговора сразу спустился в кубрик, нашёл Суворова и привёл в свою каюту, где мы хорошо поговорили с ним за чашкой крепкого индийского чая. Я говорил ему о калорийном, разнообразном питании на борту нашего корабля, чего нет в сухопутных воинских частях; об экзотических “чёрном континенте” и Латинской Америке; о прекрасных возможностях приобретения импортных товаров (у нас с Михой в каюте стояли цветной телевизор и видеомагнитофон японской фирмы “Sony”). Я много рассказывал о негритянках, мулатках и иных представительницах прекрасного пола. Заваривая очередную порцию чая, я ненароком спросил у Володи, каким видом спорта он занимался до армии, и, услышав о карате, пересел на любимого конька, показывая и интригуя морячка Брюсом Ли, Чаком Норрисом и Джеки Чаном на видео. Поняв по его повеселевшим глазам, что цели достиг, предложил ему стать нашим с Михой тренером в тренировках. Приблизительно через месяц после нашего разговора Суворов признался мне, что от издевательств “годков” (так на флоте называют старослужащих, наподобие “дедов” в сухопутных войсках) он готов был не только в психушку, но и в петлю залезть. Я успокоил его тем, что сам прошёл через подобные унижения в мореходном училище, но только крепче стал, и Вовка благодарил меня за участие в его судьбе. И вот теперь он привёл ко мне бедолагу Серёжу Ольховского с той же проблемой.
- Мне кажется, товарищ старший лейтенант, что ему самое время сделать душеспасительную инъекцию, а то как бы худо не было.
Я выслушал Суворова и попросил Ольховского рассказать о себе, но покороче. Волнуясь и постоянно поправляя сползающие очки, он сказал:
- Я после школы поступил в университет на литературное отделение, но не сдал сессию и загремел в армию. Если б я попал в спецназ, то пришёлся бы ко двору, потому что в этом году выполнил норму КМС по стендовой стрельбе. Снайпер получился бы из меня классный, а так…
- Коротко и ясно, - усмехнулся я, - и теперь твои проблемы заключаются в годках.
- Товарищ старший лейтенант, расскажите ему, как и мне раньше, что служба на флоте есть большая привилегия, которой удостаивается далеко не каждый, - сказал Суворов, но я проигнорировал его слова:
- А почему ты, Сергей, пошёл на литературный? Захотел научиться писать?
- Я со школы пишу стихи, меня даже в нашей районной газете печатали. Только на флоте поэты не в почёте.
- Зря не говори, - перебил его Володя, - Гольц тоже пишет стихи и пользуется уважением у всего экипажа “Блистающего”.
- Меня уважают не за стихи, а за то, что я исправно несу службу и занимаюсь каратэ, - поправил я друга, а потом спросил Ольховского, - и что, сильно клюют?
- Сильно, - потупился морячок.
- Тогда сделаем так: с Эдиком Матюхиным и с Яшкой Наседкиным я сам завтра переговорю. Они больше всех достают? – Серёжа кивнул головой, - ты, Володя, лучше в наш базар не встревай, хуже сделаешь. И ещё: 2-3 раза в неделю вы вдвоём приходите ко мне на чай. И от трудностей службы отдохнете, и в почёт потихонечку войдёшь. В блатном мире это называется – “пригреть”, - пояснил я Суворову и тут в каюту вошёл Миха. Взмахом руки он разрешил младшим чинам сидеть в его присутствии.
- Сан, выручай, я 80 проиграл, - сказал он мне. Я посмотрел на него снизу вверх с ехидной ухмылочкой, хотя и почувствовал необходимость расплачиваться за друга:
- А отыграться слабо?
- Сил больше нет, а на слово не верят.
- Ну и пусть суда идут. Я, как сам видишь, политзанятия провожу. Занят я.
- Нет, так не получится, там Фоминых сидит, сам знаешь его вредность.
- Ладно, пошли, - я встал и шагнул к двери, - а вы, братишки, здесь посидите.
- Стихи почитать можно? – спросил Серёжа. Я утвердительно кивнул головой и вместе с Михой прошёл к соседям. Там действительно сидел Фоминых, но сам не играл, а следил за чужой игрой и, по своей привычке, смеялся над проигравшими.
- Ну что, Санёк, пришёл за друга отжиматься? – спросил Андрюха Танеев.
- Да, я готов.
- Он должен 80 раз, - улыбнулся Фоминых, - так что готовься потеть.
Смеялся он потому что видел как днём мы с Суворовым и Звягинцевым занимались в спортзале, спаррингуя и отрабатывая удары на лапах и груше до седьмого пота. Я скинул тельняшку, принял упор лёжа и после слов:
- Считайте, господа офицеры, - начал отжиматься от пола, но после 80 раза не остановился, а довёл до ровного числа – 100. Только после этого встал на ноги:
- 20 будут в счёт будущей игры, - я вытирал обильный пот тельняшкой, - и больше меня не зовите, у меня политзанятия с морячками.
- Сан, я уже больше 250 раз отжался, не за раз, конечно, но сил больше нет, - пояснил Миха, но я его перебил:
- Ты посмотри на их глаза, они же мухлюют, не играй больше в долг, - после чего ушёл в свою каюту. Ольховский встретил меня радостными словами:
- Товарищ старший лейтенант, это вы сочинили?
- Да, - скромно ответил я.
- Здорово, - похвалил он, - я так не смогу.
- А ты какие стихи пишешь?
- Да у меня ерунда получается, - признался Ольховский, - любовь-морковь и вновь любовь.
Я подумал, что он тоже скромничает и поделился с ним своей бедой, но ни Серёжа, ни Володя меня не поняли, продолжая наперебой хвалить мой стишок.
- Ладно, хватит, - остановил я их дифирамбы и, что бы отвлечь их внимание, перевёл разговор на другую тему, - Володь, я видел в кубрике гитару, кто на ней играет?
- Я умею, - сказал Ольховский.
- И сможешь подобрать аккорды на мои стихи?
- Нет, я в музыкальном не учился.
- Эдуард без музыкального и играет, и аккорды подбирает, - сказал Суворов, - может его позвать?
- Не надо, завтра я сам с ним поговорю. Ну ладно, хлопцы, вы, наверное, идите, мне ещё поработать надо.
После их ухода я перевернул листок и начал снова писать свой “Ураган”, но в ином варианте. Со второй попытки получилось получше, посудите сами:
Снова ветер-бродяга, большой чародей,
движет тучи свинцовые грозной волной
и валы океана сильней и сильней
поднимает до неба могучей рукой.
И сжимает эсминец в объятиях злых
океан Атлантический, мрачный герой,
принимает потоки из туч грозовых
и бросает на скалы огромной стеной.
Небеса ярким сполохом молний горят,
освещая картину восставших пучин,
и пугает нас грома суровый набат,
то гремит царь морей Посейдон – властелин.
Ветер, вечный бродяга по шару земли,
взбудоражил своею рукой океан,
насылая на встреченные корабли
испытание веры – седой ураган.
В полном одиночестве я сочинял стишок о разбушевавшейся стихии и у меня ничего не получалось. Вернее получалось с рифмой, но не получалось с суммой слогов. Вот посмотрите:
В Атлантическом океане, (9)
В хороводе лукавых волн, (8)
Как на поле великой брани (9)
Ураган был коварства полн. (8)
То бросал наш эсминец в пучину, (10)
То пытался в объятьях сдавить, (9)
Невозможно такую картину (10)
По приходу домой позабыть. (9)
То страшил нас ударами молний, (10)
То раскатами грома пугал, (9)
И ходили, как стены, волны, (9)
И ужасный ветер рычал. (8)
Как видите – с рифмой полный порядок, но так как я не имел литературного образования, то сверял свои стихи с произведениями русской, классической школы – Пушкина, Лермонтова, Гумилёва, Блока, Мандельштама. Так вот, изучая творческое наследие прошлого, я отметил для себя одну закономерность: в самых лучших стихотворениях все рифмующиеся строки имеют одинаковое количество слогов. За очень редким исключением. И именно такого совершенства я добивался в своих стихах. Я бился с этими строками больше часа, но изменить так ничего и не смог. Когда в мою каюту постучали, я был зол и поэтому рявкнул, аки лютый зверь:
- Занято!
Однако стук повторился и я, открыв дверь, увидел Вовку Суворова с молодым, худеньким очкариком.
- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – Володя щегольски козырнул двумя пальцами.
- Занято, приём по личным вопросам окончен, приходите завтра, - мрачно проговорил я, но мой друг никак не отреагировал на моё заявление, продолжая:
- Товарищ старший лейтенант, тут у братишки возникли проблемы, вы бы провели с ним политзанятие, как когда-то со мной. Если он завтра к главврачу пойдёт, то она его всё равно к вам направит.
Я понял неизбежность подобного разговора, предложив ребятам присесть на свободную Михину шконку. Листок и ручка к этому времени оказались на полу. Я поднял их и уселся на своей в излюбленной позе “лотоса”.
- Вы пишите стихи? – спросил морячок и поправил очки на вспотевшем носу.
- Вирши, - машинально поправил я, напряжённо раздумывая о том, с чего лучше начать разговор.
В своё время Светлана Николаевна Ткачёва обратилась ко мне с просьбой о помощи. Всё дело заключалось в том, что Суворов пытался закосить под дурачка. Он, готовившийся с юных лет служить в армии и мечтавший обязательно попасть в элитные войска типа спецназ, после призыва оказался в Балтийском флоте на борту “Блистающего”. Кстати, хочется отметить, что данная проблема возникла не вчера и не после развала Советского Союза. Ещё когда я учился в 8 классе и все старшеклассники проходили обязательный ежегодный медосмотр в райвоенкомате, то в последнем кабинете наш военком спрашивал у допризывников – где они хотят служить. Хорошо помню, что нас было трое допризывников, и мы стояли в плавках посреди кабинета перед полковником и главврачом поликлиники. По велению интуиции я встал в середину (кстати, всем рекомендую следовать правилу “золотой середины” – и везде успеешь, и никуда не опоздаешь, а если и нет, то будешь не одинок). Я слышал дурацкие ответы своего одноклассника типа “а зачем вы спрашиваете?” и “неужели я и вправду буду служить там, где захочу?” Он просто, как я понял позже, тянул время, не зная как правильно отвечать военкому. А я успел внутренне подготовиться и к тому же за неделю до осмотра ко мне приходил старший, двоюродный брат Анатолий с дельным советом – проситься служить в морпехе. Он мотивировал свой совет тем, что иногда к просьбе допризывника прислушиваются, а так как в ВДВ служить мне не светит из-за маленького роста и веса, то лучше сразу проситься в морскую пехоту.
- Лучше там служить, чем в стройбате или в инженерных войсках, - говорил брат, - ты у нас спортом занимаешься, вон какие здоровые плечи накачал, так что тебе будет в самый раз – и драться научат, и после армии возьмут, куда сам захочешь: или в милицию, или в институт. А не попадешь в морпех, то всё равно ничего не потеряешь.
Мы все тогда бредили Афганом: кто-то хотел пострелять по-настоящему, чтоб было в армии, как на войне, а не кирпичи с цементом тягать, кое-кто мечтал о быстром росте карьеры в военное время, но больше преобладало первое. Мы ещё в армии не были и смотрели на мир сквозь “розовое стекло”, а служба в рядах Советской Армии была престижной. Я считал себя ничуть не хуже других, поэтому не стал строить из себя всезнайку и ответил просто:
- Я хотел бы служить в морской пехоте, - а на вопрос “почему?’, добавил, - в морпехе служат 3 года и я надеюсь в рядах Советской Армии принести больше пользы своей родине.
- А в Афганистан ты не хочешь? – спросил военком.
- Мне старшие товарищи говорили, что части морской пехоты входят в состав “ограниченного контингента Советской Армии” на территории Афганистана. Так что я после учебки смогу подать рапорт о своём переводе, для меня сейчас главное - хорошая подготовка.
Представьте тихое изумление в глазах полковника – перед ним стоит невысокий крепыш и вполне разумно отвечает на его вопросы. И, главное, без всякой рисовки: вы спросили, я ответил, и не слова больше. Он был радостен, а его следующий вопрос закономерен:
- Ты чем занимаешься: штангой или гантелями?
- Эспандером, я не хочу перебивать рост тяжестями.
- Сколько в тебе? – полковник заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе.
- 1 метр 60 сантиметров.
- Маловато для морпеха.
- Я подтянусь, у меня есть время. А сколько нужно?
- Метр 65, но иногда делают исключения, - подбодрил меня военком, - я за тебя потом замолвлю слово.
И отпустил меня одеваться.
Теперь вы понимаете, что и в советское время все стремились служить в элитных войсках, и никто – в стройбате (о спецназе мы тогда и не слыхали), а служба в армии была самой крупной лотереей, в которой участвовала большая часть мужского населения страны. И в постсоветское время сохранился элемент случайности. Вот и Володя Суворов, оказавшись на борту “Блистающего”, начал жаловаться на головные боли с явным намерением закосить. Но наш главврач сразу раскусила симуляцию и, недолго думая, обратилась ко мне за помощью:
- Гольц, вот ты любишь море, пишешь о нём прекрасные стихи. Помоги, пожалуйста, Суворову найти прелесть в службе на флоте. Я его завтра пришлю к тебе, а ты объясни ему наши плюсы и минусы.
- Товарищ старший лейтенант Светлана Николаевна, - сказал я, - что же вы хотите от меня? Я сам из себя ничего не представляю и таланта убеждения не имею.
- Если у тебя ничего не получится - не переживай. Я к тебе обратилась, потому что ты – самый настоящий поэт, а значит и писатель. Писатели же во все времена считались “инженерами душ человеческих”. Я тебе в данном случае приказать не имею права, всего лишь прошу. Ты только попробуй. Ужасно не хочется отправлять парня в дурдом, ты только представь себе, что с ним станет, если ему там поверят. Всю жизнь испортят “белым” билетом.
Я после того разговора сразу спустился в кубрик, нашёл Суворова и привёл в свою каюту, где мы хорошо поговорили с ним за чашкой крепкого индийского чая. Я говорил ему о калорийном, разнообразном питании на борту нашего корабля, чего нет в сухопутных воинских частях; об экзотических “чёрном континенте” и Латинской Америке; о прекрасных возможностях приобретения импортных товаров (у нас с Михой в каюте стояли цветной телевизор и видеомагнитофон японской фирмы “Sony”). Я много рассказывал о негритянках, мулатках и иных представительницах прекрасного пола. Заваривая очередную порцию чая, я ненароком спросил у Володи, каким видом спорта он занимался до армии, и, услышав о карате, пересел на любимого конька, показывая и интригуя морячка Брюсом Ли, Чаком Норрисом и Джеки Чаном на видео. Поняв по его повеселевшим глазам, что цели достиг, предложил ему стать нашим с Михой тренером в тренировках. Приблизительно через месяц после нашего разговора Суворов признался мне, что от издевательств “годков” (так на флоте называют старослужащих, наподобие “дедов” в сухопутных войсках) он готов был не только в психушку, но и в петлю залезть. Я успокоил его тем, что сам прошёл через подобные унижения в мореходном училище, но только крепче стал, и Вовка благодарил меня за участие в его судьбе. И вот теперь он привёл ко мне бедолагу Серёжу Ольховского с той же проблемой.
- Мне кажется, товарищ старший лейтенант, что ему самое время сделать душеспасительную инъекцию, а то как бы худо не было.
Я выслушал Суворова и попросил Ольховского рассказать о себе, но покороче. Волнуясь и постоянно поправляя сползающие очки, он сказал:
- Я после школы поступил в университет на литературное отделение, но не сдал сессию и загремел в армию. Если б я попал в спецназ, то пришёлся бы ко двору, потому что в этом году выполнил норму КМС по стендовой стрельбе. Снайпер получился бы из меня классный, а так…
- Коротко и ясно, - усмехнулся я, - и теперь твои проблемы заключаются в годках.
- Товарищ старший лейтенант, расскажите ему, как и мне раньше, что служба на флоте есть большая привилегия, которой удостаивается далеко не каждый, - сказал Суворов, но я проигнорировал его слова:
- А почему ты, Сергей, пошёл на литературный? Захотел научиться писать?
- Я со школы пишу стихи, меня даже в нашей районной газете печатали. Только на флоте поэты не в почёте.
- Зря не говори, - перебил его Володя, - Гольц тоже пишет стихи и пользуется уважением у всего экипажа “Блистающего”.
- Меня уважают не за стихи, а за то, что я исправно несу службу и занимаюсь каратэ, - поправил я друга, а потом спросил Ольховского, - и что, сильно клюют?
- Сильно, - потупился морячок.
- Тогда сделаем так: с Эдиком Матюхиным и с Яшкой Наседкиным я сам завтра переговорю. Они больше всех достают? – Серёжа кивнул головой, - ты, Володя, лучше в наш базар не встревай, хуже сделаешь. И ещё: 2-3 раза в неделю вы вдвоём приходите ко мне на чай. И от трудностей службы отдохнете, и в почёт потихонечку войдёшь. В блатном мире это называется – “пригреть”, - пояснил я Суворову и тут в каюту вошёл Миха. Взмахом руки он разрешил младшим чинам сидеть в его присутствии.
- Сан, выручай, я 80 проиграл, - сказал он мне. Я посмотрел на него снизу вверх с ехидной ухмылочкой, хотя и почувствовал необходимость расплачиваться за друга:
- А отыграться слабо?
- Сил больше нет, а на слово не верят.
- Ну и пусть суда идут. Я, как сам видишь, политзанятия провожу. Занят я.
- Нет, так не получится, там Фоминых сидит, сам знаешь его вредность.
- Ладно, пошли, - я встал и шагнул к двери, - а вы, братишки, здесь посидите.
- Стихи почитать можно? – спросил Серёжа. Я утвердительно кивнул головой и вместе с Михой прошёл к соседям. Там действительно сидел Фоминых, но сам не играл, а следил за чужой игрой и, по своей привычке, смеялся над проигравшими.
- Ну что, Санёк, пришёл за друга отжиматься? – спросил Андрюха Танеев.
- Да, я готов.
- Он должен 80 раз, - улыбнулся Фоминых, - так что готовься потеть.
Смеялся он потому что видел как днём мы с Суворовым и Звягинцевым занимались в спортзале, спаррингуя и отрабатывая удары на лапах и груше до седьмого пота. Я скинул тельняшку, принял упор лёжа и после слов:
- Считайте, господа офицеры, - начал отжиматься от пола, но после 80 раза не остановился, а довёл до ровного числа – 100. Только после этого встал на ноги:
- 20 будут в счёт будущей игры, - я вытирал обильный пот тельняшкой, - и больше меня не зовите, у меня политзанятия с морячками.
- Сан, я уже больше 250 раз отжался, не за раз, конечно, но сил больше нет, - пояснил Миха, но я его перебил:
- Ты посмотри на их глаза, они же мухлюют, не играй больше в долг, - после чего ушёл в свою каюту. Ольховский встретил меня радостными словами:
- Товарищ старший лейтенант, это вы сочинили?
- Да, - скромно ответил я.
- Здорово, - похвалил он, - я так не смогу.
- А ты какие стихи пишешь?
- Да у меня ерунда получается, - признался Ольховский, - любовь-морковь и вновь любовь.
Я подумал, что он тоже скромничает и поделился с ним своей бедой, но ни Серёжа, ни Володя меня не поняли, продолжая наперебой хвалить мой стишок.
- Ладно, хватит, - остановил я их дифирамбы и, что бы отвлечь их внимание, перевёл разговор на другую тему, - Володь, я видел в кубрике гитару, кто на ней играет?
- Я умею, - сказал Ольховский.
- И сможешь подобрать аккорды на мои стихи?
- Нет, я в музыкальном не учился.
- Эдуард без музыкального и играет, и аккорды подбирает, - сказал Суворов, - может его позвать?
- Не надо, завтра я сам с ним поговорю. Ну ладно, хлопцы, вы, наверное, идите, мне ещё поработать надо.
После их ухода я перевернул листок и начал снова писать свой “Ураган”, но в ином варианте. Со второй попытки получилось получше, посудите сами:
Снова ветер-бродяга, большой чародей,
движет тучи свинцовые грозной волной
и валы океана сильней и сильней
поднимает до неба могучей рукой.
И сжимает эсминец в объятиях злых
океан Атлантический, мрачный герой,
принимает потоки из туч грозовых
и бросает на скалы огромной стеной.
Небеса ярким сполохом молний горят,
освещая картину восставших пучин,
и пугает нас грома суровый набат,
то гремит царь морей Посейдон – властелин.
Ветер, вечный бродяга по шару земли,
взбудоражил своею рукой океан,
насылая на встреченные корабли
испытание веры – седой ураган.
Обсуждения Глава 1: Ураган