Домой. В полутьме добегаю к квартире двадцать седьмого номера. Открываю первую дверь погнутым ключом, в обнимку с которым висит проржавелый брелок «Marko Pini» и телепается кусок бумаги. Такой грязный от падения в лужу, испачканный кремом для лаковых туфель и потрепанный со всех четырех углов, похож на хвост привокзальной дворняги.
Я никогда больше не позвоню по номеру, написанный с обратной стороны бумажки. Не потому что это телефон прошедшей любви по имени Миша или Костя, забытой подруги из Мурманска, ненавистного мясника из Привокзального рынка или той бабы из салона, которая сделала птичье кубло на моей русой головушке. Просто там уже давно никто не берет трубку. Человек, он не потерялся, не переехал, даже не умер, прости Господи. Просто родители этой малышки не разрешают ей больше со мной общаться. Это, пожалуй, был единственный ребенок, с которым я нашла общий язык. Ее звали Эля, и она совершенно не была похожа на других детей. Не сидела в свои пять в обнимку с пластиковыми куклами Barbie, и не строила домики для Кэна и его друзей. Не ковырялась в песочнице на детской площадке, и не покупалась на мороженное с малиновым вкусом. Не ела сладкие бананы, которые тети с нелепо наклеенными накладными ресницами приносили по четыре килограмма в день. И даже не задавала вопрос «Откуда берутся дети». Я прибегала к ней в семь утра, каждый раз повторяла ее родителям, что не стоит нанимать няню семидесятилетнего возраста. Мы ходили с Элей в Максональс, но никогда не брали шарики и флажки желтого цвета. Мы ездили в голубом вагоне метро с одного конца Москвы в совершенно противоположный и, возвращаясь в одиннадцать часов ночи домой, Эля никогда не ныла, что хочет спать. Она была совсем не многословна, в отличие от тех пятилетних детей, которые постоянно несут какой-то неразборчивый бред. И даже когда родная мама читала перед сном Эле сказку про бабу Ягу и Змея Горыныча, то девочка спокойно шептала себе под нос «Правду Вера говорила. Чушь собачья»
А потом, в один жаркий день августа, ее мать выпроводила меня за дверь квартиры и сказала, что я плохо влияю на их ребенка; что для пятилетнего возраста в Эленом лексиконе много ненужных слов и что не стоило на ночь читать ей Фрейда.
Сколько я не пытала убедить эту чумовую женщину в обратном, сколько не ломилась в дверь, сколько не ждала девочку у подъезда – все попусту. Только один раз я заметила малышку в окне. Она плакала и звала кого-то, дергала занавески и стучала по стеклу своими крошечными кулачками. Не плачь, Эля, так поступают обычные люди.
А потом, в один жаркий день августа, ее мать выпроводила меня за дверь квартиры и сказала, что я плохо влияю на их ребенка; что для пятилетнего возраста в Эленом лексиконе много ненужных слов и что не стоило на ночь читать ей Фрейда.
Сколько я не пытала убедить эту чумовую женщину в обратном, сколько не ломилась в дверь, сколько не ждала девочку у подъезда – все попусту. Только один раз я заметила малышку в окне. Она плакала и звала кого-то, дергала занавески и стучала по стеклу своими крошечными кулачками. Не плачь, Эля, так поступают обычные люди.
Обсуждения Эля
да и с моим именем схоже.
я вот Алексанян Эля и тут про Элю.